Некоторое время Керди проворно работал, собирая лопатой в кучу всю руду, которую он сколол за день, чтобы утром вынести её наверх. Керди слышал беспрестанное постукивание гоблинов, но не обращал на него никакого внимания, так как оно доносилось из толщи каменных стен горы. К полуночи Керди сильно проголодался, поэтому опустил свою кирку, достал ломоть хлеба, который с самого утра положил для сохранности в одну старую выемку в скале, уселся на груду руды и съел свой ужин. Затем он откинулся на спину, чтобы минут пять отдохнуть, перед тем как начать снова, и прислонился затылком к стене. Но не пролежал Керди в этом положении и минуты, как услышал нечто такое, что заставило его навострить уши. Это прозвучало словно голос внутри скальной толщи. Спустя мгновение голос послышался вновь. Голос гоблина — в этом не было никакого сомнения! И теперь мальчик смог различить слова.
— Не лучше ли нам убраться отсюда сейчас же? — произнёс этот голос.
Ему отозвался ещё кто-то — голосом более грубым и низким:
— Спешка ни к чему. Этой ночью негодный маленький крот сюда не пробьётся, даже если будет работать ещё упорнее. Он и понятия не имеет, где тут самое тонкое место.
— Но ты всё ещё думаешь, что жила действительно доходит до самого нашего жилища? — сказал первый голос.
— Да, но только порядком дальше того места, до которого он сейчас добрался. Нанеси этот негодник удар немного в сторонке — как раз вот здесь, — сказал басистый гоблин, стукнув по тому самому камню, к которому Керди прислонил голову, — он бы пробился прямёхонько сюда, но сейчас-то он в парочке ярдов поодаль, и если всё так же будет следовать жиле, неделя пройдёт, прежде чем она выведет его к нам. Вон где кончается жила — долгонько ещё. Но нам и впрямь следует переселиться уже сегодня. Ты, Хельфер, бери тот большой сундук. Это ведь твоя работа, сам понимаешь.
— Да, папаша, — сказал уже третий голос. — Только вы помогите мне взвалить его на спину. Ужасно тяжёлый.
— Да уж, не торба, набитая дымом. Да только и ты, Хельфер, крепок, что гора.
— Так-то оно так, папаша. Я и сам знаю, что на многое гожусь. Но я не могу нести такую тяжесть, если ноги мои не согласны.
— Это твоё слабое место, не правда ли, сынок?
— Не твоё ли тоже, папаша?
— Что ж, честно признать, это слабое место всех гоблинов. Почему наши ноги так размягчились, я, доложу вам, не имею ни малейшего представления.
— Особенно принимая во внимание, что голова у тебя такая крепкая, отец.
— Да уж, сынок. Гордость гоблина — это его голова. Только подумайте — эти ребята с поверхности вынуждены надевать шлем и прочие побрякушки всякий раз, как идут сражаться. Ха-ха!
— Но вот почему мы не носим обуви как они, а, отец? Я бы не прочь обуться — особенно когда на шее у меня такой тяжеленный сундук.
— Понимаешь, мода у нас не та. Король же не носит обуви.
— Так королева носит.
— Носит, но только как знак отличия. Видишь ли, первая королева — я хотел сказать, первая жена короля, — вообще-то носила обувь, но это оттого, что она была из верхних; поэтому, когда она умерла, следующая королева решила: «А чем я хуже?» — и тоже стала носить обувь. Это всё от гордости. Остальным-то женщинам она ни за что не позволит обуться.
— Я бы и так не обулась, нет, ни за что! — произнёс самый первый голос, который, по всей вероятности, принадлежал матери семейства. — Удивляюсь, почему ни первая королева жить не могла без обуви, ни вторая?
— Говорят тебе, что первая королева была из верхних, — прозвучал ответ. — Насколько я знаю, это единственная глупость, в которой повинен его величество. Ну, стоило ли ему жениться на этой чужестранке — ведь её сородичи наши исконные враги.
— Он, я думаю, влюбился в неё.
— Фуй-фуй! Он совершенно счастлив нынче с женщиной из своего собственного народа.
— Она ведь очень быстро умерла? Может, они её задразнили до смерти?
— Как бы не так! Король боготворил следы её ног.
— Тогда отчего же она умерла? Воздух наш был не по ней?
— Она умерла после рождения молодого принца.
— Ну и глупо поступила! Мы так никогда не делаем! Это, наверно, оттого, что обувалась.
— Чего не знаю, того не знаю.
— А почему они там наверху всегда обуваются?
— А, вот это разумный вопрос, и я на него отвечу. Но чтобы ты поняла, я должен раскрыть один секрет. Я как-то подсмотрел, как выглядят ноги королевы.
— Босые?
— Да, босые.
— Ух, ты! Неужто? И как это случилось?
— Неважно, как случилось. Она-то не знала, что я видел её ноги. И что ты думаешь? На них были цыпочки!
— Цыпочки! А что это?
— Хороший вопрос! Я бы и сам не знал, если бы не увидел королевиных ног. Только представьте себе! Самые кончики её ступней были расщеплены на пять или шесть тонких отростков!
— Какой ужас! И как только король мог полюбить такую!
— Ты забываешь, что она носила обувь. Потому-то и обувалась. Из-за этого все мужчины и женщины там наверху тоже обуваются. Они не выносят вида своих голых ног.
— Ага, теперь понятно. И если тебе, Хельфер, снова захочется обуться, я тебе по ногам так и врежу — будь уверен.
— Ой, нет, не надо, мамочка!
— Ну, так забудь про обувь.
— Но с таким большущим ящиком на шее...
Последовал дикий крик, который, как догадался Керди, был ответом старшего сыночка на удар мамаши по его ногам.
— Ну и ну, я никогда ещё не узнавал так много зараз, — послышался четвёртый голос.
— Да уж, твои познания далеки от вселенских размеров, — ответил отец. — Тебе исполнилось лишь пятьдесят в прошлом месяце. Ты, значит, возьмёшь на себя кровать с матрацем. Вот закончим наш ужин, и сразу же снимемся с места. Ха-ха-ха!
— Чего это ты смеёшься, муженёк?
— Смеюсь, как подумаю, какая неприятность ожидает рудокопов в не столь отдалённом будущем.
— Не хочешь ли и нам рассказать?
— Так, ничего особенного.
— Да говори уж. Вечно у тебя что-то на уме.
— Да уж побольше, чем у тебя, жена.
— Может и так, но не больше того, что и я сама могла бы разузнать, вот что.
— Ха-ха! Умеешь отбрить, ничего не скажешь. Ну и мамаша у тебя, Хельфер!
— Да, папаша.
— Что ж; думаю, про это стоит рассказать. Во дворце сегодня вечером совещаются насчёт этого дела, и как только мы уберёмся из этих прохудившихся стен, я собираюсь сходить туда и узнать, какую именно ночь они для этого назначили. Рад буду посмотреть, как этот маленький разбойник с той стороны будет в муках...
Здесь он понизил голос, и Керди смог расслышать только неясное бубнение. Столь же нечленораздельное, как будто у гоблина во рту был не язык, а сосиска, оно зудело за стенкой битый час. Наконец вновь раздался голос матери семейства.
— А нам-то что делать, когда ты отправишься во дворец?
— Я позабочусь, чтобы вам было спокойно в новой квартире, которую я прорыл для вас за последние два месяца. Подж, хватай стол и стулья. Поручаю их тебе. У этого стола семь ножек, и у стульев по три. Отвечаешь за каждую.
Затем поднялась перепалка насчёт прочего домашнего скарба и того, кто его будет нести, и Керди не услышал больше ничего важного.
Теперь он знал по крайней мере одну из причин постоянных ночных постукиваний. Это гоблины своими молотками и кирками сооружали себе новые квартиры, чтобы было куда отступить, если рудокопы подберутся вплотную к их жилищам. Но он выяснил две вещи ещё большей важности. Первая была вот какая. Гоблины собирались причинить рудокопам какое-то тяжкое бедствие, и были уже почти готовы привести в исполнение свой коварный план, вторая же — насчёт одного слабого места самих гоблинов: Керди раньше и не подозревал, что их ноги были такими слабосильными. Он, правда, слыхал, будто у них на ногах нет «цыпочек», но сам наблюдал гоблинов только издали и в сумерках (когда они обычно и появлялись), поэтому не имел случая убедиться лично. Для него было также загадкой, вправду ли гоблины не имеют пальцев на руках — а такое о них тоже рассказывали. Один рудокоп, больше других умудрённый жизнью, при всяком удобном случае начинал доказывать, что именно так обстояло дело у всех первобытных людей, и что пальцы на руках и ногах развились лишь вследствие упражнения и воспитания. Питер-рудокоп, отец Керди, язвительно соглашался с таким предположением и даже приводил в пример детские варежки, которые якобы свидетельствовали о первоначальном положении вещей, да и чулки, предназначались ли они для ног с цыпочками или без, во все времена, видать, традиционно шились на древний манер. Но важнее всего, конечно же, была слабость гоблиновых ног. Об этом стоило рассказать рудокопам! Вот только Керди оставалось ещё выяснить, какой зловредный план гоблины замышляли против них.
Хотя Керди и знал наперечёт все штольни и все естественные галереи, с которыми они сообщались в разрытой рудокопами области горы, однако мальчик не имел ни малейшего представления, где находился дворец короля гоблинов. Он совершенно правильно рассудил, что дворец должен располагаться где-то в самых недрах горы, в той её отдалённейшей части, что не сообщалась с их рудником напрямую. Но в этом самом месте можно было проделать новый проход — оставалось только пробить отверстие сквозь не слишком толстую каменную перегородку. Если бы ему удалось сделать это вовремя, чтобы только успеть проследить за гоблинами, когда те отправятся в новое жилище! Но стоит ему хотя бы раз ударить киркой, как семейство гоблинов кинется наутёк, да к тому же все члены семейки будут настороже, и Керди упустит возможность использовать их как невольных проводников. Поэтому мальчик стал осторожно ощупывать стену и вскоре убедился, что отдельные камни сидят не слишком крепко и могут быть почти бесшумно извлечены.
Укладывая наземь один из таких крупных камней, он нечаянно выронил его, и тот шлёпнулся ему под ноги.
— Что там за шум? — спросил гоблин-отец.
Керди поскорее задул свою лампу, чтобы её свет не проник сквозь образовавшуюся щель.
— Это, должно быть, тот самый рудокоп, что остался там один, когда остальные ушли, — сказала мать.
— Нет, он отодвинулся подальше. Я уже час как не слышу ни одного удара. Да и не похоже на звук от человека.
— Тогда, мне кажется, это камень, сдвинутый подземным ручьём.
— Может быть. Иногда ручьям требуется больше простора.
Керди затаился. Некоторое время тишину нарушало только шебуршание готовящихся к переселению гоблинов, изредка прерываемое словом папашиной команды. Наконец Керди это надоело. Не открыл ли убранный им камень прохода в жилище гоблинов — вот что следовало узнать. Керди просунул руку, желая убедиться на ощупь. Просунул — и тут же отдёрнул назад: его рука наткнулась прямо на гоблинову ногу без «цыпочек». Раздался испуганный визг владельца ноги.
— Что ещё такое, Хельфер? — спросила мать.
— Какой-то зверь вылез из стены и лизнул мою ногу.
— Чепуха! В наших краях нет диких животных, — произнёс отец.
— Но он был здесь, папаша. Я его почувствовал.
— Чепуха, говорю. Ты клевещешь на родную страну и низводишь её до уровня верхних земель. Это они кишат всяким диким зверьём.
— Но я почувствовал его, отец.
— Ещё раз повторяю: придержи язык. Ты не патриот.
Керди давился смехом, но лежал тихо, как мышь, — правда, не тише, ибо он непрестанно ощипывал пальцами края щели. Так он понемногу расширял её, потому что в этом месте почти вся скальная порода раскрошилась от взрывов.
Похоже, семейство гоблинов было не маленьким, судя по той беспорядочной болтовне, что доносилась по временам сквозь щель; но когда все начинали говорить разом, да ещё такими голосами, будто каждый засунул себе в глотку ёршик для бутылок, то невозможно было ничего понять. Наконец Керди вновь услышал голос гоблина-отца.
— Теперь вот что, — сказал тот. — Хватайте-ка ваши узлы, да за спину. А тебе, Хельфер, я помогу с твоим сундуком.
— Хотел бы я, чтобы это и впрямь был мой сундук, папаша.
— Придёт ещё и твой черёд, деточка. Шевелись. Нужно же мне попасть на сегодняшнее совещание во дворце. А когда оно закончится, мы вернёмся забрать оставшиеся вещи, пока наши враги сюда не ворвались. Зажгите факелы, и в путь. Как это всё-таки здорово — самим добывать для себя свет, а не надеяться на тот, что висит высоко в воздухе. Что за нелепое приспособление, созданное, несомненно, чтобы слепить нас, как только мы решимся выйти под его гибельные лучи! Такое ослепительное и пошлое, сказал бы я, хотя, несомненно, полезное для несчастных созданий, не додумавшихся до того, чтобы производить свет самостоятельно.
Керди был столь заинтригован этой тирадой, что едва не воскликнул прямо в щель: «Неужели вы сами производите огонь, чтобы зажечь факелы?». Но спустя минуту он убедился, что они ответили бы: «Да, сами», так как послышался звук удара камня о камень, и сквозь щель пробился сноп света.