Глава 89. С чистого листа
В баптистерии находилось не больше десятка человек. Здесь за закрытыми дверями творилось Таинство. Было тихо, торжественно и очень интимно. Каждое скупое движение старенького священника было весомым и значимым. Ангельские голоса певчих струились в уши нежно, как легчайшая ласка тончайшего эфира. Прозрачная вода в купели задумчиво мерцала, храня в себе светозарную силу Духа.
Андрей Константинович был поражён, насколько действенным с магической точки зрения оказался обряд крещения. В нём всё было правильно. И Руднев отлично понимал, что и зачем делается. И вовсе не символически ощущал то, что происходило с ним в процессе. Когда вода сомкнулась над его головой, он настолько ярко пережил снова момент своей смерти, что его едва не настиг очередной, третий по счёту инфаркт. Но когда он вынырнул, задыхаясь и холодея от ужаса, его затопила волна яркого фиолетового света и он – ослеплённый и оглушённый открывшейся ему новой незнакомой действительностью – совершенно выпал из реальности.
Самым краешком сознания он уловил, как его нарекают в честь святителя Андрея, архиепископа Критского. Сначала Руднев настаивал, чтобы при крещении ему дали другое имя – он хотел Киприан – и в качестве защиты и как знак изменения своей судьбы. Николай Николаевич долго думал над этим, потом взял Андрея Константиновича с собой – в какое-то место неописуемой красоты – где Рудневу твёрдо сказали, что нет на это благословения, и судьба его ждёт другая – совсем не такая, как он предполагает.
Ещё впечатался в память момент Причастия: огненным проникновением в сердце, изгоняющим гнездящийся там холод. Внутри словно зажглось солнце, и Андрей Константинович почувствовал себя, наконец, живым. Судорожно глотнул воздуха и понял, что может теперь дышать легко и свободно – чувствовать, радоваться, любить. Из глаз горячим потоком хлынули слёзы – безо всякого участия с его стороны, как будто открылся внутри запечатанный долгие годы источник. Николай Николаевич, сияя улыбкой, привлёк крестника к себе и незаметно вытер эти слёзы. Объятие Аверина было ласковым, тёплым и деликатным. Руднев даже пожалел, что всегда был таким сдержанным и никогда не давал Николаю Николаевичу повода поутешать себя раньше. Даже когда полутрупом лежал в доме Радзинского.
Мальчик-алтарник в белом стихаре, практически незаметно появлявшийся и исчезавший во всё время совершения Таинства, внезапно оказался не кем иным, как Бергером. С застенчивой улыбкой он вручил Андрею Константиновичу в качестве подарка молитвослов в пухлом кожаном переплёте, с золотым обрезом и с удивительным вкусом подобранными репродукциями древних икон. От Романа он передал плоскую деревянную шкатулку, в которой на сером бархате лежали дивные сапфировые чётки – наверняка бывший компаньон ухнул на них всю, как намётанным глазом определил господин адвокат, оставшуюся у него от их прежнего бизнеса сумму. Руднев, содрогнувшийся было при упоминании самого ненавистного для себя имени, выдохнул и расслабился – проклятый мальчишка знал, как порадовать своего босса.
Панарин, который от радости просто светился, как рождественская ёлка, подарил другу икону Ангела-Хранителя в серебряном окладе, чем невероятно Руднева растрогал. Ведь Женечка, по сути, этим самым Ангелом не так давно для него и явился. Аверин, со свойственной ему любовью к подлинности, преподнёс привезённую с самого Крита икону рудневского небесного покровителя. Ливанов, к превеликому своему сожалению вынужденный на тот момент уехать, передал через Викентия Сигизмундовича миниатюрное Евангелие в драгоценном окладе, которое можно было носить, как образок, на шее. А Радзинский подарил Андрею Константиновичу поездку на Святую Землю, чем сумел удивить даже больше, чем Роман своим подарком.
Наденька же сделала своё подношение заранее – ведь именно она выбирала нательный крестик и собственноручно вышивала крестильную рубашку.
Рассеянно думая о том, что волосы у него всё ещё влажные, задаренный, затисканный и утомлённый всей этой суетой, Андрей Константинович шагнул за порог храма и замер, широко распахнув глаза: за то время, что он провёл в церкви, выпал долгожданный первый снег и всё вокруг тоже облачилось в белые крестильные одежды. У него даже дыхание перехватило от такого подарка. Медленно и вдумчиво ступив на церковное крыльцо, Руднев оглянулся на свои следы и торжественно себя поздравил: это первые шаги в его новой жизни. Задумавшийся на пороге Радзинский в кои-то веки не смеялся и не шутил – похоже, и он находился под впечатлением.
– На клавиши похоже, – негромко сказал подошедший сзади Бергер, тоже разглядывая чёрные отпечатки рудневских ботинок на белом снегу. И улыбнулся Андрею Константиновичу, искренне и открыто глядя на него своими ясными глазами. И тут же совершенно непосредственно ухватился за него, взяв под руку. – Скользко, наверное…
Руднев только усмехнулся – уже не так зловеще, как прежде – и невозмутимо повёл постоянно поскальзывавшегося Кирилла к машине.
Радзинский, шагнувший вслед за ними, остановился, вдохнул полной грудью, а потом вдруг наклонился и подхватил горсть снега. Слепил снежок и ловко метнул его в зазевавшегося Панарина. Доктор завёлся с пол-оборота, засунул за пазуху перчатки и тоже довольно метко бросил в Викентия Сигизмундовича свой снежный снаряд. К тому моменту, когда Руднев усадил Бергера в машину, в тихом переулке уже бушевало настоящее сражение, в котором принимал участие даже Николай Николаевич. Он азартно обстреливал снежками Радзинского, не обращая внимания на свои припорошенные снегом волосы и даже ресницы. Поскольку Панарин также, как и Аверин, целился исключительно в Викентия Сигизмундовича, вдвоём они заставили Радзинского просить пощады. Тяжело дыша, тот поднял руки, сдаваясь. И ужаснулся, окинув оценивающим взглядом сияющего и раскрасневшегося Николая Николаевича:
– Коля! Ты же весь мокрый! Быстро в машину!
Отряхивая друг друга и беззлобно посмеиваясь над своей инфантильностью, они шумно ввалились в салон минивэна: возбуждённые, весёлые, остро пахнущие снегом.
– Ромка хочет с Вами поговорить, – шепнул Андрею Константиновичу Бергер, пока остальные размещались и пристёгивались.
– Опять?! – скрипнул зубами Руднев.
– Это очень важно, – серьёзно заверил его Кирилл. – Назначьте ему встречу. Пожалуйста. Если хотите, Викентий Сигизмундович тоже будет там.
– Я старый больной человек, – возмущённо прошипел Руднев. – И я, как это говорится, в завязке…
– Нет, в самом деле – надо кое-что обсудить, – резко посерьёзнев, бросил через плечо сидевший за рулём Радзинский.
– Ч-ч-честное слово! – Руднев хотел чертыхнуться по старой привычке, но вовремя сдержался. – От Романа Аркадьича даже на том свете не спрячешься! – в сердцах бросил он. Потом прикрыл лицо рукой и горько засмеялся. – А ведь и правда – не спрячешься…
Панарин навалился на него сбоку, обнимая.
– Возьми меня с собой, Руди – я ствол прихвачу. Буду Князева во время разговора на мушке держать – как в старые добрые времена…
– Но-но! – пригрозил ему Радзинский. – Ты эти свои бандитские замашки брось! Робин Гуд…
– Я лучше Кирилла Александровича возьму – в качестве заложника, – усмехнулся Руднев, приглаживая мокрые от растаявшего на них снега кудри Панарина. – Это будет самой действенной защитой.
– Если Вам так будет спокойнее – я согласен, – сдержанно улыбнулся, сидевший позади него, Кирилл.
– Я так понимаю, что моё желание тихо и мирно прожить остаток жизни при всём при этом, конечно же, не учитывается? – обречённо уточнил Андрей Константинович с горечью на губах и с тоской в глазах.
– Андрюш, ты свою карту видел?! – бархатисто протянул низким голосом Радзинский и ухмыльнулся. – Какая тихая-мирная жизнь? Что за наивная фантазия?
– Я всё равно не хочу его видеть – ни сейчас, никогда… – страстно прошептал Руднев, устало закрывая глаза.
– Ну… ты можешь на него не смотреть, – хохотнул Радзинский. – Но поговорить придётся.
– Давайте вернёмся к этому разговору попозже. Могу я рассчитывать на такое снисхождение? Хотя бы сегодня…
– Конечно, – неожиданно смутился Радзинский. – Выбрось пока это из головы, Андрюш. Ты прав – у тебя такой день сегодня торжественный, а мы к тебе со всякой рутиной пристаём!
– Простите, – тут же расстроено шепнул Бергер. – Не надо мне было говорить Вам сейчас.
– Давай обойдёмся без этих покаянных стонов, – взмолился Руднев, прижимая руки к груди. – А то ещё утешать тебя придётся. А ведь сегодня я здесь – объект горячего сочувствия. Так что будь любезен, солнышко, сделай счастливое лицо. Мне не нужны конкуренты.
И опять завертелось: Панарин полез обниматься, Бергер залепетал что-то трогательное, Радзинский оглушительно захохотал, и только Николай Николаевич обернулся и посмотрел на своего крестника долгим внимательным взглядом. И Андрея Константиновича внезапно перестала раздражать вся эта непрекращающаяся кутерьма вокруг его персоны. Вместо этого он ощутил горячую благодарность Провидению за то, что все эти люди теперь в его жизни есть. И они никогда его не бросят. Ни при каких обстоятельствах. И Панарину не придётся больше мучиться с ним, терзаясь противоречивыми чувствами. И всё это хорошо. Хорошо весьма. Тов меод (1).
1 Очень хорошо – (иврит).