Баба Маша сидела на лавочке у подъезда одна, огорчённо глядя на дорогу.
Ворчала на себя: «Правду говорят — не делай добра, не получишь зла. Сделала доброе дело на свою голову, выручила человека, вот и майся теперь — почитай, уже полдня беспокойства получила».
Случилось это сегодня, сразу после обеда. Сын к ней заходил, поел и ушёл, а она что-то задумалась и дверь не закрыла на ключ. Тут этот дядька-то незнакомый и забежал, да прямиком на кухню, где она за столом сидела.
Волнуется, слёзы на глазах; «Ападжон, тётенька дорогая, бабуля, выручайте».
Оказывается, задержал его рядом с их домом гаишник. Или просто придрался, или правда нарушил чего, но машину пригрозил отправить на штрафстоянку. Потом согласился вернуть машину, если тот денег ему заплатит.
«У меня с собой денег нет, а дома есть, только живу я на другом конце города. Пока пешком дойду, смена гаишника закончится. Я не успею. Если машина на штрафстоянку уйдёт, то машине конец. А у меня трое детей, без машины чем я их кормить буду, помогите, очень прошу! Если такая возможность есть, займите мне денег. Клянусь, я машину заберу, домой съезжу и через двадцать минут долг привезу, верну», - умолял незнакомец.
Сумму просил не очень большую, но и не маленькую - больше, чем её пенсия, раза в два-три. А у бабы Маши как раз столько, одной бумажкой, под клеёнкой на столе — сын оставил, когда на обед приходил. Жалко бабе Маше стало дядьку, детей его, подняла она клеёнку и деньги отдала. Уж так он благодарил, так радовался, побежал машину забирать, сказал, что через двадцать минут приедет.
Ждала его баба Маша часа два, дверь не запирала. Потом подумала — вдруг он номер квартиры забыл, бегает теперь у дома, вспомнить не может. Сообразила вдруг, что и сама хороша — даже имени незнакомца не спросила.
Как-то стало даже страшновато - одна дома, дверь незаперта. Дядька нерусский, вдруг лихой человек, мало ли что. Решила баба Маша, на всякий случай, во дворе дожидаться.
Два часа уже на лавочке сидит, вечереет уже. Ветер прохладный всех по домам разогнал, сидеть одной неприятно, замерзать стала, а он всё не идёт и не идёт, окаянный.
Такую вот историю услышала я от бабы Маши, когда, увидев её в одиночестве на лавочке, подошла разузнать, не случилось ли чего, не нужна ли помощь.
Выговорилась баба Маша, умолкла, смотрит на меня с надеждой. Я тоже молчу — что тут скажешь, если и так всё ясно. Она и сама уже догадывается, но уж очень верить не хочется.
Наконец, вздохнув, говорю: «Идите домой, баба Маша. Не надо больше ждать — не придёт никто, обманули Вас. Вы только не расстраивайтесь, могло ведь и хуже быть».
«И правда», - словно встрепенулась баба Маша. - «Это ведь как удачно получилось, что деньги у меня под клеёнкой лежали. А ну, как не оставил бы мне сын? Пришлось бы в комнату идти, из шкафа доставать, а у меня ведь там раз в пять побольше спрятано. Он бы увидел, так ведь и больше бы выпросил».
«Зачем вы вообще ему денег дали? Вы его знать не знаете, видели в первый раз, могли ведь просто сказать, что нет у Вас денег», - досадую я.
Баба Маша опешила — такая простая и очевидная мысль даже не приходила ей в голову.
«Как же я скажу, что нету, если у меня есть? Вдруг человеку очень надо, а я откажу», - растерянно оправдывается баба Маша.
Почему-то хочется плакать, и я повторяю: «Идите домой, баба Маша, поздно уже, да не забудьте дверь на ключ запереть. Время сейчас неспокойное».
Баба Маша послушно кивает: «Да я всегда закрываюсь, просто сегодня замешкалась».
Она идёт, виновато сутулясь, к своему подъезду. Прежде, чем тихонько прикрыть за собой дверь, ещё раз смотрит на дорогу, просто так, уже без надежды, никого не ожидая.
Завтра, послезавтра, и ещё много дней баба Маша будет считать, сколько своих крошечных пенсий отдала по простоте душевной этому обманщику, сколько лепёшек могла бы купить на эти деньги, сколько немудрёных обедов приготовить...
Я представляю себе этого негодяя и от души желаю, чтобы собрались над его головой все громы небесные. А ещё лучше, чтобы вот сейчас, сию минуту, провалился он в тартарары, и летел бы по всем кругам ада, где, говорят, мошенников ожидают муки более суровые, чем муки убийц. Особенно тех, кто обманул доверие стариков и детей.