Первые ласточки
Июнь 1941 г. Западная Белоруссия
Петрик уже вторую неделю собирался за солью и щелоком в соседнюю деревню. Была у него там схованка, одна на двоих с давним товарищем Алесем. Набрали мешки соли и щелочи еще в первые дни войны на железнодорожной станции в городе, когда армейские склады с провиантом разбомбила немецкая авиация. Милиционеров и военных в те же самые дни погрузили в товарняки, и повезли куда-то, а комендант вокзала уцелевшие строения, тянувшиеся вдоль путей, открыл для гражданских. Ох, и тащил народ по домам мешки. Консервы, муку. Но больше хватали соль, сахар и щелочь. Никто не знал, насколько затянется война и как скоро немца назад попрут. Потому брали все, что можно. Оно и понятно. Соль и сахар в трудные времена днем с огнем не сыщешь, а без них нельзя. Щелочь тоже необходима. Петрик из свиных туш мыло варил с помощью едкого порошка. Они тогда на пару с Алесем две подводы мешков наложили и хотели по домам развести, да не успели. Как раз, когда сворачивали на Заямное, по дороге услышали гул. По мосту через Неман двигалась механизированная колонна. Крытые брезентом грузовики еле ползли, а впереди них, отсвечивая зеркалами на жарком летнем солнце, ехали солдаты на мотоциклах с колясками.
- Тьфу! Чтоб вы сдохли, - выругался тогда Петрик.
Стегая, как ошалелые, коней, они с Алесем успели-таки загнать подводы в небольшой лесок у дороги, а сами решили на немцев поглядеть. Все ж любопытно. Не то чтобы Петрик прежде немчуру не встречал, просто пошел за компанию с товарищем. В свое время Петр два года служил в россейской армии на империалистической войне. Нагляделся на «Гансов» сполна. Те, прежние, были в касках с «пупами», а эти в «котелках». На груди каждого на кожаном ремне висел автомат.
Мужчины затаились за соснами и стали смотреть. Колонна остановилась за мостом. Из грузовиков выскакивали солдаты, а те, что на мотоциклах ехали, уже вальяжно расхаживали по обочине, пиная сапогами камушки. Это были первые «ласточки», которые появились в округе спустя неделю с начала войны. Сытые, гладкие, как подсвинаки. Упитанные лица, раскрасневшиеся на жаре, блестели от пота. Формы на мотоциклистах не было. Видать, поснимали, когда запарились. Только белые майки, и нечто, напоминавшее мужское исподнее черного цвета, оголявшее почти до срамного места белые крепкие ляжки. У кого волосатые, у кого красные, будто кипятком обваренные. Не сразу, а много времени спустя, Петрик узнал, что эти откормленные красавцы были «героями» Франции, а короткое исподнее называлось у них шортами.
«Герои», как один, в сопровождении офицеров кинулись к реке охладить намозоленные в пути задницы да смыть с себя пыль. Ни страху, ни настороженности Петрик с Алесем в тех немцах не видели. Вели себя, точно на отдых ехали. Вода вспенилась от десятков плескавшихся в ней нагих тел, летели брызги, сверкая в лучах солнца, слышался смех, крики и разговоры.
На лугу возле Немана баба пасла корову. Белую, в черных пятнах. Ей бы уйти восвояси, спрятаться. Так нет же. Тоже, как и Петрик с Алесем, хотела поглядеть, что за «гуси» эти немцы. Стояла на лужку, молча рассматривая «курортников». Те, накупавшись, нахохотавшись, решили к бабе подойти. Обступили ее со всех сторон, и давай гиргетать на своем языке. Естественно, женщина ни словечка не понимала.
- Матка, млека! Матка, млека!
Самый умный, толстый краснощекий немец пристроился на корточках у коровы и попытался ее подоить в каску. Ага, так им корова и дала молока. Она хоть и животина, но тоже, небось, разбиралась, где свой, а где чужой. Немец к ней - а корова от него. Еще и копытом по каске ударила, подфутболив ее на пару шагов в сторону. Покрасневший, как рак, от злости солдат, схватился за автомат и ткнул его дуло сперва в корову, потом женщине в грудь.
- Пиф-паф! Фирштейн? Я? О, майн Готт!
Баба, всплеснув руками, схватилась за голову, и дико закричала.
- Паночак, паночак. Не трэба. Гэта ж карова. Яна дурная. Я сама табе малака надаю. Не страляй. Дзетки без малака астануцца.
«Паночак» милостиво протянул каску, под оглушительный хохот товарищей. Спустя пару минут к хозяйке упрямого животного потянулись еще руки с касками и котелками. Той ничего не оставалось, кроме как доить молоко, одаривая им всех желающих. Лучше так, чем вовсе без кормилицы остаться. Проклятые!
Напившись парного, сделав несколько фото на память, солдаты по команде офицера принялись рассаживать в грузовики, заводить мотоциклы. Под оглушительный гул и стрекот техники колонна двинулась дальше по дороге. Лица немцем сияли, пищала пронзительно гармоника, а над всей этой кутерьмой носились стрижи, едва ли не касаясь крыльями черных блестящих касок.
- Ой, Бог обнес, - перекрестились мужики на опушке леса. Но дальше мешки везти они не решились. Выкопали тут же землянку и в ней спрятали добро до лучших времен.
А сегодня Петрик как раз собирался заглянуть в то самое место, чтобы пополнить дома запасы, которые подходили к концу. Шел третий год войны, он много видел фашистов за это время, но ни у одного из них больше не встречал на лице той праздной беспечности, того хозяйского самодовольства, которым сияли рожи тех, первых ласточек Гитлера, ехавших по мосту через Неман. Городские знакомцы ему спустя неделю рассказали, что колонна в шестнадцати километрах за городом, рядом с Колосово, нарвалась на остатки отступающего в тыл отряда красноармейцев. С помощью пушки танка «КВ», который хотели сжечь, когда у машины закончилось горючее, умельцы положили почти всех «героев» Франции. Тем, наверно, перед смертью обидно сделалось, что прошагав половину культурной Европы, они оставят свои самонадеянные головы в какой-то варварской стране. Туда им всем и дорога!