Яков Эммануилович Голосовкер (1890-1967) , академический ученый, крупный знаток античной литературы, родился в Киеве. Он - автор понятия "имагинативный абсолют". Публикация его учения об Имагинативном абсолюте появилась в 80-ые годы в его книге "Логика мифа". "Абсолют" Голосовкера походил на "Бога", пусть хотя бы весьма протестантского. Это было кроме всего недопустимо с официальной точки зрения. Но вместе с тем Голосовкер и не выступал в качестве религиозного апологета. Он скорее рассматривал свой Абсолют как некий психологический инструмент. В других местах исследователи нечто похожее называли Сверхзадачей, Доминантой, Поисковой Активностью.
Везде этот Абсолют либо категория на него очень похожая выступал как инструмент, являющийся необходимым условием развития Человека/общества.
На Абсолют , как на имагинацию, смотрят не только "радикальные" протестанты, но и некоторые восточные мистики. Например, майявада считает , что всё и даже Бхагаван - это иллюзия. Майвада считает религию пустышкой, плацебо.
У Голосовкера нет ни протестантского ни иллюзорного индуистского концепта. Имагинативный абсолют - это визуализированный представитель реальности. Визаулизация , фвнтазийная презентация Абсолюта вовсе не отвергает Реальности Абсолюта., Трансцендентного Мира или Параллельного мира .
Иллюзия является иллюзией, но она знак-символ, указующий на то, что там существует ОНО, нечто реально в силу своей абсолютности "чудесное".
Имагинативный абсолют рисуется, чтобы вдохновить "веру". Сверхзадача позволяет решать боле оперативные и прикладные задачи.
Имагинативный Абсолюта, изображенный в рамках художественного, литературно-поэтического текста, нужен чтобы вдохновить, вдохнуть "веру-надежду" в него. И как нам кажется, такое "вдохновение" есть миссия "худтекста".
Главное (сущностное, функциональное) в "худтексте" - не ямбы, хореи, кульминации, фабулы, и даже не "остранения", а некий пейзаж "Параллельного мира", во всех худтекстах такой "мир" должен быть. Иногда этот мир так и представляется как некая страна, град, "загадочное Беловодье", как мир, "который там не знаю куда, в котором находят то, не знаю что". В рамках религиозной идеологии сложилось мнение , что сказки это баловство, небылицы, забава для детей. Но сказка в сущности даёт тоже самое, что религия. Разница в том, что религия требует "верить" в её "пейзаж", а поэзия не только не требует, но нередко иронизирует, пригашает пафос "трансцендентного". открыто подчеркивает, что это "вымысел". Но не так всё просто. "Вымыслом" я в худтексте является сама поверхность, а не то на что этот "образ" намекает. Ганс Христиан Андерсен , например, как-то парадоскадбно выразился: "Атеист если у него есть совесть и доброта, он даже лучше верующего, так как ничего не просит за свою доброту".
То есть, Зурбаган, Йокнапатофа, помещичьи усадьбы Тургенева, хутора близ Деканьки, город N, страна Оз, затерянный мир, Земля Санникова, Цветочный город, Хоббитания, Чегем Сандры, Малахитовые Урал-горы Данилы мастера, Петербург Достоевского, Нью-Васюки и просто Васюки, - всё это символы не историко-физической реальности, это символы большего объёма реальности, открытой, то есть, абсолютной реальности. Религиозный Иершалаим, Вриндаван, Олимп, Пендай , - тоже такие же "нереальные сказочные страны", которые указывают на невидимую трансцендентную реальность. ..
Фактическая картинка-пейзаж -ложь-иллюзия, но денотат такого символа некая реальная "реальность", хотя и не имеющая физических.
То есть, разница между религиозным текстом-страной и сказочным, только в том, что сказка открыто говорит, что поверхность - есть выдумка, а религия не позволяет считать свою форму сказкой (хотя иногда так делает и худтекст, нагруженный историзмом и реализмом) .
Дихотомия реального и абстрактного мешает нам разобраться. Нам кажется, что больше конкретно осязаемого только рациональная абстракция. Что уж очень очевидно в своей ошибочности.
Иногда реализм нас путает, но реализм - это совсем и даже как раз "нереальный мир". Реализм означает лишь похожесть, а не идентичность и тождественность. Требовать от литературы скрупулезной историчности может только сам автор. Когда реализм не указывает на параллельное абсолютное иномирие, "нереальность", тогда говорят, что это натурализм, то есть, нечто страдающее недостатком художественности и поэтичности в принципе.
Мир худтекста в сущности и есть "мир-альфа". Наука ограничивает предмет своего рассмотрения.
Религия , строго говоря, подобна философии. Она говорит, что за пределами абстракций, принципов есть ещё что-то, но только говорит. Художественность, поэтическое, конечно, встречается в религии и философских текстах (потому, видимо, что "поэтическое" подобно доэйнштейновскому эфиру присутствует везде, проникает всюду), но как специя, как украшательство, как популяризация.
Иногда худтекст (например, Достоевский) рисует скорее Ад, чем рай. Но возбуждая мысли и эмоции от противного, такой "мир" всё же указует на Параллельный рай.
При этом ни старец Зосима, ни Алеша Карамазов не есть "откровение" о священной Параллельности, это тоже лишь корпускулярный эскиз Абсолютной Реальности, тоже лишь "намёк", чем самая "благодать".
ОНО, эта высшая параллельная "Абсолютреальность", есть, но ни Библия, ни Коран, ни Бхагавад-Гита, не есть горячее попадание в точку, не есть просветление. Но они тоже являются "худтекстами", "метафорами", "символами"и указуют ТУДА, так что радикальный атеизм ошибается гораздо больше, чем религия.
Лучше гор могут быть только горы. Религия окрыляет, когда появляется, и потом уже становится тенью былого озарения. Возникает сектантство. У Коллинза персонаж читает "Робинзона Крузу" как Библию каждый день. Синдром "любимых книг" похож на религиозную веру. Но дисциплина такого любителя отлична от религиозной дисциплины (хотя религия знает , что за пределами дисциплины есть такие адепты Абсолютного, которые вообще не стараются и не напрягаются, любят и понимают Его без "Отче наш"). Мы, светские искатели Абсолюта, стремимся читать что-то ещё, такое же по воздействию, но другое.
Розовые кони синей Руси Есенина - это Бог.
"Если крикнет рать святая..." - помните стихотворение Есенина, где , казалось бы, поэт патриотизм ставит выше религиозной веры. Но это только так кажется тем, кто не подозревает, что поэзия имеет дело с Абсолютом, причем имагинативным. Русь Есенина - это не РФ, не СССР, не РСФРСР, не Российская империя. Это имагинативная Русь. И она в сущности и есть тот самый рай, на который первоначально указывали античные терапевты и антифариисейские раввины вроде Христа. "Русь" тут не политическое пространство, как и у Бориса Рыжего "СССР, домино, Вторчермет, Есенина читали.." - это не просто ностальгия, это именно "не надо рая, дайте СССР, дайте Русь!".
Но есть ли проблема?
Есть ли люди у которых рая нет? Чтобы ни Рая, ни Руси, ни СССР? Ни имагинативного Парижа, ни небес Серафима Соровского, ни Вриндавана, ни хрупких теней саторических садов Японии, ни солдата Соколова, который после первой не закусывает? Есть ли такие, у кого нет никакой из таких "религий"?
Есть, есть такие.
Они сидят и в церквах, и на филологических кафедрах, и на грибоедовских дачах вкушают сёмгу и делят гонорары.
Иногда среди этих увядших есть те, что потеряли светлую энергию СССР или какой иной восторг, вдохновенье, любовь и чудное мгновенье. С досады и от кошмара наступившей пустоты они ненавидят, рвут, крушат всяческие иконы. Они не хотят новой весны, они хотели бы ту прошлую или позопрошлую, они сами не знают чего хотят, они буйствуют, и стонут, это люди "без рая".
Тараканище хорошо для трехлетнего ребенка. Потом нужны другие уже книги: и Чехов, и Достоевский, и все, все.
Но везде возможна потеря, непопадание. Если мы замкнулись, зациклились, потеряли магнетизм Абсолюта, наступает инцест и нарциссизм. Мы верим в Православие, а на самом деле почитаем самого себя. Вроде Христос учил любить ближнего. Но как его любить, если этот ближний буддист, атеист, седьмая вода на киселе, если ближний далеко, далече, Дали-в-дали? Человек, не подозревающий о существовании Абсолюта, путается в такой арифметике.
У русских (реальных и имагинативных) внутри и вовне много другого и разного. Сама граница: японцы, корейцы, и т.д.. Внутри и татары, и якуты, и сами они из черемисов, пермяков, мери, чуди и т.п. И за свою долгую историю поняли разные виды Сверхзадачи.
Абсолют же есть инвариант явленных (манифестированных) образов Имагинаций Абсолюта. В даосизме говорится: "Явленное Дао не есть настоящее Дао". Высшее непознаваемо, невидимо. Даже Кузьма Прутков философствовал: "Никому не объять необъятного". Но дзенский мастер сказал бы Кузьме: "Невозможно, но немножко всё же иногда порой вдруг возможно".
Если адепт скажет "Толстой, Чехов, Диккенс лучше всех", это нормально. Значит отношения с Невидимой истиной открываются или приоткрываются, процесс, возможно, пошёл. Конечно, большинство пользователей культуры лишь частично и временно обретают саторическое состояние.
Есть ли этот Абсолют "измененное состояние сознания"? Может быть. Но скорее всего, ИСС есть структурно-организующий катализатор- активизатор, "вирус" с созидательной задачей, он - зерно.
"Хутора Гоголя", волшебные леса Винни-Пуха, очарованные красноармейцы Андрея Платонова , колдуны Тутуолы, бесчисленные города N - они "ложь", "обман", но ироничность, легкомысленность или даже антиутопичность этих "стран, земель, островов" не означают отрицания Высокого Светлого мира. Это общий и обязательный художественный приём, это сфумато. Копия Истины в худтексте непременно пригашена, смазана, это всегда "типа идеал", "как бы царствие". Читатель добр и восприимчив к идеалу, если тот дурашлив, и не доверяет идеалу, если он отшлифован, пафосен, высокопарен. Поверхность должна осознаваться как игра, а не 100-процентный портрет Параллельных Высей. Выси невидимы, необъятны, непознаваемы и так далее. Но если мы не претендуем на "осознание", не обуяны интеллектуальной гордыней, если мы просты аки дитя, если играемся с нарочитой фикцией про Емелю-дурака, тогда сатори может прийти, наступить. Читатель видит, что что-то в картине автора не так, чего-то не хватает, он смеётся, жалеет, сострадает, гневается, удивляется, сомневается, расслабляется, и таким образом направляет вектор своего субъективного поиска к чистому качеству. И если у него получается, он обнаруживает это качество. То есть, картинка сама по себе не столь важна. Важно то, что оказалось спровоцированным. Творческая поисковая активность порождается "правильным" худтекстом, это функция и цель художественного. Внутренне худтекст может быть любым и даже очень примитивным, главное выбить искру удивления, юмора, катарсиса, ощущения таинственных призвуков, чтобы "пользователь" приступил к внутреннему поиску. .
Идеологические построения хороши лишь своей незавершенностью и наивностью, главное - мелодичный ритмичный припев, путешествие продолжается, пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет. Если умом наш текст не совсем понятно, то это значит, что в Россию надо просто верить, и чтобы мы не изрекли, вам всё равно маленько нужно искать и догадываться самим.
Если выразиться резкоконцептуально, то "вера" не принадлежит религии, она принадлежит "поэтическому" (в аристотелевско-белинско-пушкинском понимании термина "поэзия").
Если это реализовать, принять и развить, то могут состоятся далеко идущие выводы. Мы их уже ранее делали: поэтическое, как дискурс, является высшим и универсальным дискурсом, так что поэтическое доминантно по отношению и к научному , и технологически-практическому, и религиозно-метафизическому , и всем прочим дискурсам, включая бредовый, исторический, ритуально-эстетический, и даже сам язык в его элементарно-стволовом состоянии. Читателю порой трудно с этим согласиться, но причиной тому профанное понимание поэтического, как чего-то пустякового в рифму с красивостями, не имеющего серьёзной функции, чего-то случайного, чем следует просто пренебречь.
Даже большинство профессиональных филологов полают, что литература существует для того, чтобы её исследовать. На вопрос, в чем же функция поэтического- изящнословесного, даже самые высоколобые из филологов не сразу сообразят, что же тут сказать, и скажут погодя какую-нибудь масло масленую тавтологию.
9 сентября 2015 г. Екатеринбург
Ещё по теме:
http://www.proza.ru/2015/09/19/1232