Город как всегда плакал холодными дождями. Он рыдал, протяжно воя полицейскими сиренами и стучась холодными каплями в безразличные окна. Ветер гнул сухие ветви в опустевшем парке, обнимал редких прохожих. Те настороженно отшатывались, морщась от холода и ожидая подвоха. Они забывали, что это природа. Она чиста и всегда искренна. У нее нет злых помыслов и планов. Она – не человек.
Поверить в искренность сложно, порой невозможно. Но почему-то, смотря на город заплаканными глазами, подвоха не видишь. Кажется, вполне естественно открыть ему свою душу, рассказать самое сокровенное.
Ну чего он не видел? Как кто-то бросается с крыши или плачет навзрыд, разрезая вены? Как кто-то разбивает все надежды и мечты, бросает самых дорогих, предавая, уничтожая самое хрупкое, сокровенное? Он видел боль. Он видел слезы… наверное, поэтому он так часто плачет. Застывая разводами на обледеневшем стекле, шепча ветром: «все в порядке!». Он знает, что такое боль, поэтому и хочет научить нас видеть счастье.
Но мы отшатываемся, закрываем уши и глаза, закрывая сердце. Мы ждем подвоха, забывая как дышать, и бесконечно плачем.
Мы просим помощи у неба, у безразличных и далеких облаков, проплывающих мимо. А рядом плачет город, пытаясь укутать нас в плед весеннего тумана.
Смотря на жизнь с безразличности птичьего полета: вверх – на всё также плывущие облака и вниз – на суетящиеся серые точки, сжимая ватными пальцами обледеневшие прутья Рубикона – шаг и тебя уже нет; окидывая в последний раз взглядом город, силясь не заплакать, стыдно лишь перед ним. Перед городом. Он верил, слушал, слышал, помогал. А ты все также поднимал взгляд к небу, ища поддержки у облаков. А теперь стоишь здесь и слушаешь, как истошно кричит ветер в ушах: «Стой!!»
Мальчик стоял, боясь переступить последнюю черту. Тонкую, прозрачную пленку сна и реальности. Ведь сколько раз он делал уже это во снах. Стоял здесь, на скользком карнизе, цепляясь за обледеневшие прутья и ожидая, пока одна из серых точек внизу подымет свой взгляд. Пока остановится, пока закричит.
Но этого не происходило. Все ожидаемо спешили по своим делам, а он, напуганный и замерзший, стоял, все так же цепляясь за хрупкие и скользкие прутья надежды.
Но она в очередной раз разбивалась. Она сорвалась еще в тот, первый раз, когда он пришел сюда. Она разбилась о серый асфальт, так и оставшись лежать незамеченной меж однотонных домов и безразличных взглядов. Но мальчик верил. Все еще верил в сказки и добро. Жизнь поливала его грязью, беспощадно дергая за нитки, а он все также тепло и искренне улыбался. Лишь иногда, во снах, приходя на этот карниз и не закрывая глаз, срываясь в бетонные объятья улиц.
Кто бы и что не говорил, он оставался ребенком. Куклой, которую так интересно наряжать в платья и которую, оказалось, так легко сломать.
Слезы бесконечно срывались с бледных щек и исчезали, где-то там, в мягкой дымке тонкого, весеннего тумана. Вот и он. Еще чуть-чуть и тоже исчезнет. Его имя сотрут с страниц истории, и огонек живых и всегда веселых глаз погаснет. Они в первый раз будут смотреть на мир из-под розовый линз, надетых наизнанку, но увы, уже не видящим, пустым взглядом. Хотя и сейчас, приглядевшись поближе, за влажной кофейной челкой прячутся пустые бирюзовые глаза. Ни эмоций, ни мыслей.
Может сожаления… Ведь он так юн. Сколько ему? Тринадцать? Четырнадцать?..
Мокрый серый шарф крупной вязки, словно змея обвивает его шею, душа своим безразмерным телом. Своим весом, подталкивая сделать шаг. Черная футболка влажная от дождя (куртка снята и оставлена за оградой), прилипает к спине. Холодная ткань обнимает еще теплое тело, где-то в груди под слоем кожи и истерически сокращающихся мышц еще пульсирует оно – важнейшая мышца.
Именно так. Ведь чувств в нем больше нет. Оно словно покрылось толстой коркой реальности. И разрежь Вы его грудную клетку, я уверен, так оно и окажется. Холодный пульсирующий кусочек загрубевшей плоти.
Белые кроссовки то и дело соскальзывают со скользкого уступа. Руки уже не держат, и времени почти не осталось. Он обещал себе – «до трех». А уже пол четвертого.
Скоро его отсутствие заметят, так бы ему хотелось думать, скоро все кинутся на его поиски – друзья, родители. И телефон, специально оставленный на кухне, будет разрываться от звонков и СМСок…
Мечтать очень приятно. Но не тогда когда часы беспрерывно тикают, отсчитывая секунды твоей жизни. Хотя бы сейчас, в шаге от смерти, стоит смотреть на мир во всем его отвратительном великолепии.
- Еще секунда… - уговаривает мальчик сам себе, судорожно облизывая вмиг пересохшие губы, сильнее сжимая давно посиневшими руками прутья. Он не перестает вглядываться в спешащих людей. Ну и где, чёрт подери, вся их человечность?! От этого остался лишь стадный инстинкт.
А как не хочется умирать с мыслью, что ты прав. Что и лже-друзьям и родителям плевать на тебя. Друзья уже забыли, пьют пиво в каком-нибудь парке, а родители зло шипят: «И где черти носят этого уродца?..»
А так хочется тепла и понимания. Но ты ребенок. У тебя детские проблемы. Ничего серьезного. А то, что ты стоишь на скользком карнизе, на восемнадцатом этаже – переходный возраст, подростковая глупость, гормоны. Не более.
Мальчик всхлипывает, пытаясь не упустить не единого бегущего человека сквозь пелену слез. «Ну же…Ну!..», - молит он про себя.
Шум проезжающих машин, шум улиц и обычного рабочего дня. Громкие шаги, смех, разговоры. Шорох газет, пролитый кофе, музыка в наушниках, удары часов. Поздно…
Четыре: «Бам! Бам! Бам! Бам!..»
- Чертовы стукалки!! – где-то там, внизу, среди стука каблуков и телефонных разговоров.
«Стукалки»… А для кого-то палачи.
Но мальчик не слышит. Он решается.
Нет времени медлить! Он сглатывает, переступая с ноги на ногу, косясь вниз испуганными глазами, зажмуривается, собираясь разжать закоченевшие пальцы.
- Все… - последнее.
Тихое…
- Мам, смотри!