Крениус Экорза устало смотрел на потолок, разверзшийся аэродромом прямо у него перед носом. По аэродрому скользили разноцветные шарики, похожие на автомобильные подшипники, которым уже ничего не страшно. «Уф, показалось», - подумал Крениус, и вдруг пред ним в воздухе из ниоткуда проявилось лицо, разраставшееся из обоев и словно бы замуровавшееся в стены квартиры. Лицо обратилось к Экорзе электронным голосом, едким, как гарь жжёного пластика: «Твоя миссия - казаться».
Тотчас же лицо величаво встрепенулась, выпорхнуло из обжитых уютных обоев, оставив на стене значительного размера вмятину, а после поселилось прямиком под потолком, точно жирная бабочка бражник, заменив люстру на свою колюче-когтистую тушку с глазами, горящими от переменного тока, параллельно закусив под язык вытянувшиеся из потолка шнуры электропитания. «Я - Триба из племени Панцирных Рыб», - чётко и неторопливо, но с оттенком назойливой гнусавости, как спросонья жужжащая бронзовка, произнесло лицо, словно бы гордясь избавлением комнаты от люстры вникуда.
Расплывчатые оттенки смутно знакомых Крениусу очертаний лезли отовсюду пульсациями и выбрасывались в разные стороны верчением, как у садовой поливной установки, превратившись в отдалённое подобие жидкости, которая на самом деле стекает бесконечно, образуя форму стены, вроде светового водопада. Однако же при всём том - и это несомненный факт - она остаётся, одновременно, твёрдой и сыпучей, продолжая пульсировать очертаниями себя. Лицо Трибы давало советы, оно беспрестанно бубнило, не останавливаясь ни на минуту. Крениус Экорза более не мог терпеть болтовню лица из племени Панцирных Рыб, поэтому пошёл на таран выстрелом вопроса в упор: «Лицо, пожалуй, ведь ты же не возражаешь, если я нечаянно выйду отсюда?»
Триба улыбнулась и алертно кивнула в ответ: она также не была лишена человеческих чувств или просто каких-то отголосков ощущений. По стене, на фоне образованного Трибой отверстия, принялся расползаться, распускаясь мясистой пахучей плотью, морщинистый цветок мутировавшей стапелии, обильно покрытый клочьями складчатой и густой коричнево-фиолетовой шерсти, привлекая мух со всей округи едкой тухлостью своей вони. Открыв дверь, Крениус Экорза тотчас же скатился по ледяному насту с горки на саночках. Он всегда именно так и делал, когда хотел куда-то пойти: доказано, что саночки успокаивают нервы, да и выход из его квартиры был прямиком на вершину горки когда-то зимой и где-то на детской площадке.
Построенная в честь нового года горка для катания и особенно верхняя её платформа была как раз подробно, точно и напрямую состыкована с квартирой Экорзы, так что скатываться ему в любом случае приходилось - хотел ли он того или нет. Летучее, как испаряющийся эфир, лицо Трибы последовало за ним и расплылось на весь горизонт, смешавшись с лазурью и заняв размером б`ольшую часть рассветного неба, подобно капле оранжевой масляной краски, упавшей в центр ведра, наполненного краской бирюзово-зеленоватого цвета. Улицы показались вдруг Крениусу необычайно восхитительными: всё было залито невероятным по своей интенсивности тем самым чудесно-бирюзовым флуоресцирующим свечением.
Блеск и мерцание круговорота городского окружения выглядели настолько величавыми и великолепными, что полуночные зарницы казались началом новой утренней зари, отражённой где-то в зенитных глубинах космических далей, усеянных тлеющими угольками всевидящих глазков звёзд, делая небо похожим на изрешечённый и проржавевший бок сарайки, сквозь многочисленные дыры в котором в эту глухомань пыльной темноты и звенящую тишь хозпостроек проникали косые ранние лучи, вспыхивающие микроскопическими убегающими солнечными зайчиками, отражающимися в зеркальных всполохах драгоценности мгновения жизни каждой из взвешенных в воздухе точечек пыльных частичек, явленных на доли секунды из темноты и озаряемых дневным светилом для того лишь, дабы снова кануть в безвестное небытие невысвеченности, отыграв балет мановения, дарующего волю на долю секунды в полуповороте танцевальных па стать кувшинчиком для безличных лучей источника всего сущего, обретя искорки свечения в одной конструкции из мириад возможных. Так и жизнь человека - лишь волна озарения существования крупицей осознания, высвечивающей определённую форму и ограничивающей часть мироздания затем лишь, чтобы на сходе волны погаснуть вновь, делая людей подобными игре фантомных светотеней от дыма повторяемых, как заевшая виниловая пластинка, ролей постоянно и циклично разгорающихся и угасающих жизней внутри нашего биологического вида.
Дома, переделанные из непомерно разросшегося гриба лисички, предназначенные для жизни и заселения таких существ, как Экорза или же таких, как лицо из племени Панцирных Рыб, расходились во все стороны волнами синусоидальных всплесков. Однако казалось, что никто из проходивших мимо людей ничего подобного не замечал. Триба с высоты своих глубинных лазурных далей грустно наблюдала за всем этим многообразием блеска красок. Крениус присмотрелся и узрел, что от лица её отлетают какие-то мелкие, точно всё те же пылинки, зеленоватые частицы, а ещё углубив свой взгляд, внезапно осознал совершенно явно: лицо Трибы состоит из треугольников завитых разномастных полосок, настойчиво меняющих собственный цвет на устойчиво бутылочно-зеленый, как и всё остальное пространство, окружающее Крениуса в городе. Всё вокруг выглядело так, словно заиндевелыми сказочными кристаллами теней проецировались его чудаковатые и внеземные полночные видения.
Триба что-то настойчиво выговаривала, звала, гортанно гудела, точно тепловоз, но этот её тяжелый металлический гул постоянно срывался, теряясь в пуще мохнатых ушей, постепенно ускользал, обращаясь в обрывки звуков и отголоски мыслей, более уже не имеющих ровным счётом никакого значения. Экорза рассмеялся: до него вдруг дошло озарённое внутренней уверенностью понимание, что панцирное лицо - это всего лишь оболочка, маска помощника сознания, не видящего даже собственного носа. Обстановка стала ближайшей к наиболее подходящей данности, а может, они вдвоём всё же были гармоничными к резонансам собственных подпространств кристаллическими конусами между свободой и несвободой, размещёнными здесь в самом натуральном смысле самопроявления и активно внедряющимися вовнутрь настоящего времени. Только вот раньше Крениус этого как-то не замечал просто.
Знание переполняло его, пугало, ошеломляло, отталкивало. Слишком уж много выплёскивалось эмоций и эманаций, мыслей, слуха и зрения, выходов в пользу разновариативного ненужного хлама лет, от которого иначе никак избавиться не удавалось, поскольку накопленные излишества выбросить в окошко воистину гораздо сложнее, чем, например, простой угольный утюг, белоснежным альбатросом или гордым буревестником парящий в высотах где-то над океанами, морями и туристами-лежебоками, греющими пузо на раскалённых пляжах мелкозернистого песка.
Всё тело Экорзы, ставшее отныне очень похожим на тот птичий утюжок, неожиданно открыло в себе довольно странный всепроникающий и холотропно-центростремительный двойной заряд в контексте содействия с Трибой, точно и абсолютно дублирующий состояние неожиданного внутреннего электрошока от его новообретённого племенного лица, на деле же несуществующего, стараясь жеманно сбросить с себя всё это царствующее безумие статического заряда посредством присыпки из микроскопически измельчённого в пыль талька. Щелчком в голове пришла Экорзе идея увидеть в себе микромир с проползающими по щекам, роговице глаз и носу каплями всевозможных небоскребов небывало чужеродной архитектуры, отличной от общепринятой на нашей планете и окружающей каждого высоченными стволами из бетона и стекла, по подобию исполинского первозданного реликтового леса, прорвавшего сквозь поверхность окраин осознания Крениуса свой поднебесный частокол острых конусов и тупых трапеций хвойных крон.
И тут взгляд Экорзы упал на собственные руки. Лицо же племенного духа Панцирных Рыб славно так и назидательно улыбалось ему в ответ. Он сполз вниз, и тут же лучиком ему удалось заново взобраться вверх, на вершину внутреннего небоскрёба, коготками зацепившегося где-то изнутри. И там уже, на самой его вершине, хоть и вывернувшись внутрь собственного естества, дабы достичь экстремума функции себя, сумел он хорошенько так все обдумать: руки казались чуточку подвёрнутыми в противоестественное положение и подёрнутыми, одновременно, дымкой радужного туманчика. Приглядевшись значительно повнимательнее, Крениус Экорза как прозрел. Оказывается, именно его собственная фата эфемерного пара над поверхностью рук состояла из тончайших трёхцветных уровней, слоистых, как пирожное: чередующихся белых, чёрных и изумрудных плёночных покрытий движущегося и колышущегося поля вокруг его натруженных и тонких паучьих лап.
По поверхности их скользили гирлянды капелек всех вообразимых и даже невообразимых расцветок, касающихся светящимися флуоресцентными брызгами ионизирующей жидкости, так и не достигающей поверхности земли в конечном итоге завершения будущности самих себя в капельном обличье, а потому падающих и распадающихся в ничто буквально в нескольких сантиметрах от границы почвы. Казалось, вот-вот ещё подождать чуточку - и маленькая капелька гирлянд волнующегося газа рук уже готова была свершить прыжок на высшее плато собственной, только для неё характерной и ей лишь известной неизвестности, тягуче, как помадка из патоки или желейная пастила, отчалившая и уплывшая куда-то в бесконечность, попутно направляя чуждо раздувшиеся всполохи жидко-наэлектризованной шипящей энергии в распадающийся пар необъятного и всепоглощающего пространства за разрезом кожистого кокона восприятия.
Точно: стоило Крениусу лишь подумать об этом, как он оказался висящим над волнующимся смолисто-битумным морем асфальта, поглощающим вибрирующие всплески вьющейся отовсюду и морфящейся энергии странника, ткущей рисованный ковёр его шерстисто-пружинистых волос жизни. Подобно океаническим рифам рухнувших в воронки кораблей, центр города высился сверхскользкой сине-зеленой, как водоросль, тушей лесистых щупальцев гигантского кракена, когда-то красившего окружающее пространство в тёмные тона посредством собственных защитных чернил, заранее благоразумно свернувшись в колечко сцепленными орудиями вакуумных присосочек, похожих на растительные виноградные усики и столь же зеленовато-светофористых в своей глубоко древней и эволюционно развившейся маскировке истинного хищника. Кожистые складки пальчатых ладоней Экорзы вытянулись наружу, а точнее, даже выплюнулись из асфальта наверх под облака, точно бы на время отключившиеся вмиг от этого ведущего сбор информации толпящегося полчища архетипов, продуцируемых мыльно-склизкой зеркальной поверхностью влажного и неподвижного лица доисторической Трибы.
«Интересно, а кто там ещё варится в этих потоках вспыхивающих огоньков и отсветов помадных гирлянд?» - искренне заинтересованно, хоть и отстранённо-безучастно подумал наш Крениус, однако же, выяснить ему ответ на заданный в уме вопрос на тот момент так и не удалось. Зато он просто остановился прямо посреди повсеместно вершащегося хаоса, да так и стоял, как истукан языческий перед вывеской над входом в неизвестное, когда пляшущие вокруг него буквы, сойдя с ландшафта этой фантастической вывески, принялись сумбурно и бурно преображаться, расставляясь палочками, крючочками и загогулинами вновь, но уже в измененном виде формы кислотно-оранжевых иероглифов, похожих на шероховатый плод фруктового красного огурца или сочащаяся соком морковь, возложенная поздней предновогодней осенью в укрытие запасливого погребка.
Вывеска, тем временем, приобрела объём, превратившись в уходящую вглубь пространства над дверью голографическую обёртку ярчайшего и изящнейшего примера художественного искусства плакатной живописи ранне-советского постреволюционного периода. На кажущихся выступах проступающей поверхности плаката висели пронзительно-цветастые символы безвестных для Крениуса знаково-символьных крючочков. Лицо Трибы, тем временем, спустилось с небес на землю и приступило к обретению внутреннего качества исполнения одного лишь ему понятного выстраивания порядка мистического супца собственной жизни, не забывая вплетать и впутывать в церемонию гимнового действа не желающего ничего подобного Крениуса, в общем-то, и не особо подозревающего о том, что принимает участие в каких-то там почти по-конфуциански церемониальных алгоритмах.
По всему телу Экорзы заплясали тёмные и светлые чередующиеся полосы вспышек, точно от газовой горелки, только разве что не обжигающих, напоминая зато микроскопические цепочки искусственных полужидких силиконовых или пластиковых паучков, нанизанных на ниточке праздничных лучей лазерного проектора. Тело Экорзы приобрело необычайную для его лет привиденистую прозрачность и пронзительность, а скатывающиеся вдоль позвоночника импульсы регулировали и характеризовали степень проявления этой небывалой, почти вообще невозможной, призрачности. Точно воздушный шарик или полиэтиленовый пакет, покрытый бархатистой кожей и шерстью, Крениус просвечивался насквозь, накладываясь всем своим занимаемым объёмом пространства, как газ, на изнанку Трибы, которая без промедления решила преобразиться сама лицом и не только им, а также преобразить потоки исходящих отовсюду волеизъявлений, сама входя уже потихоньку в трансовые ритмы поддержания свежеобретённого или даже свежеиспечённого тела, похожего на рыбный пирог из панцирной себя.
- Ты на пути, ты уже открываешь истинную сторону проявления природы вещей, но ещё не проник в систему измерения и изменения коллекции каждой вариации, доступной тебе через глубинное понимание процессов, происходящих во внешней взаимосвязанности. Ведь нет ничего глупее и, одновременно, разумнее самого естества процесса жизни: самым наибольшим смыслом этого понятия и является глупость поиска каких бы то ни было смыслов там, где всё просто есть и всё! Именно в том-то и зарыта собака незамеченной тобою стайки слонов иных миров. Однако же ты пока что выследил и вытащил слишком узкую дверь в заборе.
То же самое произошло в плане осознания Реальности, что, конечно же, далеко не самый лучший для тебя вариант, поэтому путь на других сторонах тебе пока что остаётся закрытым. Временно. А всего-то надо было один-единственный раз в жизни не поскупиться, и просто быть шире и естественнее. Ну да будешь ещё. В конечном итоге, ведь это именно ты же меня и вызвал лично, так почему бы нам не стать единым целым существом? - такую речь провозгласила величавая и громогласная в своей всепроявленности Триба, и без предупреждения вдруг нырнула внутрь энергетических полостей неуклюжей и неповоротливой туши Крениуса Экорзы так, как только может нырять ловкий зимний экстремал-морж в прорубленную им со всем энтузиазмом пропасть отверстия озёрно-речной проруби.
Когда панцирное лицо полностью слилось самовнушением и экспериментальными методиками суггестии по отношению ко Крениусу, став с этого момента новенькой, точно бы начищенной маслицем или просто кремом для обуви, поверхностью всей площади его тела, то тотчас на мгновение вспыхнули и навеки засияли новые возможности продвижения в развитии и передвижения в пространстве, замельтешив вспышками стробоскопа электронно-лучевой шестидесятигерцевой телевизионной ряби только что отключенного канала, на которой всё-таки, если всматриваться в эту шумовую рябь достаточно долгое время, почти что обязательно можно было разобрать не только какие-то отдельные цветные образы, даже если телевизор изначально был чёрно-белым, но и целые мультипликационные сюжеты, захватывающие свойствами динамичности. Просто проверьте - и сами всё увидите.
Крениус только и успел, что ухватиться тут же за ближайшую берёзу в тот самый момент, когда рыбье лицо проникло вовнутрь его существа. Первый попавшийся древесный сучок он самостоятельно и целенаправленно обратил в коридор и зашёл в него, лишь легкомысленно отстукивая металлическими каблучками затейливый западноевропейский степ. Индуцированные Трибой подпорки деревянных теней долговязо-назойливыми бадожками столпились вокруг, как полуподсушенные комары лета, кучкующиеся в световых пятнах у потолка, но туман, который нагонял Экорза, словно бы играя с лицом из племени Панцирных Рыб в перетягивание каната, затягивал мглу. Рёбра Крениуса, натужно ухая от перенапряжения, вибрировали вместе с ушами от воображаемого ветра, усиливаемого Трибой практически до тайфунной кондиции, довольно ощутимо физически похлёстывая нового носителя лица по откормленным розовым щекам, изобильно потеющим от борьбы без понимания того, что это лишь борьба с самим собой, подобная попытке вытащить себя из воды за волосы.
Всё вокруг Крениуса Экорзы резко обсыпалось вниз какими-то яркими режущими осколками, точно перестраивая смыслы в его голове крест-накрест, в новом порядке соединяя его мировоззренческие части конструктора личной ментальности. В любой момент приводя в движение собственные механические цепи, странник разворачивал кусочки разума в нужном порядке, оказываясь каждый раз в неизученном и даже принципиально неописуемом месте, где взмывали ввысь леса сине-фиолетовых столбов или бурлили протуберанцами поверхностных пятен многоцветные солнца, проваливались в воронки пустыни миллиардами тонн песка, и прели влажностью подвешенные на невообразимой высоте незаселенные воздушные шары вечнозеленых экзотических садов с поселениями и городами, оборачивающимися волнующими колебаниями, едиными со всем миром, одна сторона которого оказывалась изначально подобной решётке взаперти, а другая - всевозможности свободы выбирать.
И каждый из моментов бытия открывался Экорзе путём безудержного, как родник и прозрачного, как кристалл, сканирования всего, на что только падал его взор посредством новых способностей, обретённых Крениусом благодаря слиянию с лицом Трибы. Вращая же роль пространства, как телефонный диск на будочных аппаратах, в соответствии, конечно же, вовсе не со своей персонифицированной директивой, а благодаря минутным капризам разума, Крениус наблюдал от третьего лица распустившийся бутон единственного с бесконечностью граней порядка вне порядка всех вещей вне вещей. Но этот порядок, само собой разумеется, был также его личной ошибкой и не отражал, на самом деле, никакого порядка, кроме порядка вещей внутри головы то ли панцирной рыбы, то ли Экорзы - отныне, со времён объединения, уже трудно было рассуждать о них как об отдельных существах или природных явлениях первозданности.
- Мы сделаем это, мы, конечно же, переведём генеральную партийную линию лабиринтов, закорючек и заковырок восприятия на пересобранный отныне тон осознанности, тогда как разнести вдаль и врозь ветошь всех ложных стен в нас можно лишь ветром или же множеством дверей ветров вероятностных возможностей реализации. Людям вряд ли понадобится адаптация, да и заметят ли они хоть что-нибудь, даже отдалённо похожее на подвижки в своих головах? Вселить план матери-Трибы, мой лицевой план, навеяв им общий настрой стабильности и поселив в них непоколебимость вместе с несокрушимостью - это ещё выполнимая задача, хоть и трудновыполнимая, тогда как дать понять людям эманации неописуемого - вот эта идея уже близка к невозможному для всякого. Познать же их пути и способы - вот требование действительно невыполнимое, ведь чтобы узнать эту бесконечность, нам всем потребуется несвершимая бесконечность времени. - Лицо сателлита Трибы, не прекращая заунывную пропаганду, превратилось в титанических размеров блестящий и искрящийся электричеством кристалл, принявшийся выкидывать кирпичиками клубочки и ниточки гигантской головоломки жизни в обновленном порядке, поднятом наперекор воле пробыть всегда и везде изнутри себя до вечности самоосознания.
Триба правила летучим парадоксом глаз времени, она творила всё, что творилось вокруг самой себя и супротив себя с собой же, уже свершаясь опять-таки против себя, хоть и в собственную будущность. Войдя в состояние «показалось», Крениус Экорза уверенно выдавал с миру по нитке пласт за пластом окружения псевдоматериальных сил. Но его рахитичное детище реальностной проекции было тогда едва ли заметным смутным туманом, липкой дымкой одного из готовых и уже имеющихся информационных образов. Совершенный мир обнаружился в висячем положении. И что делать? Ведь, в целом, до поры до времени его, Крениуса, понимание становилось подобным несуразной ведунье-знахарке, вырабатывающей ресурс самой себя энергией чувствования бытия вокруг, вместо того, чтобы применить возможности чувствования с действительной пользой во имя некой, ей лишь самой зачастую известной, цели.
Конечно, жить где бы то ни было гармонично и спокойно стало тогда уже вполне достижимым для Крениуса занятием. Но неужели же сюда к нему никто не пожелает снизойти, прийти, посетить даже и за тысячу лет работы по жизненному слиянию пространства лица панцирной рыбы и Экорзы в друзу кристаллов, огородный пучок драгоценных приправ его теперешней жизни. Вот о чём тоскливо восклицало понарошку внутри путника призадумавшееся, хоть и никогда не унывающее лицо Трибы. Материальность так и не разложилась на конструкции и детальки для создания им нового выбора.
Вокруг висели шары разных размеров, тонов и цветов, меняя идеальную форму на прочие правильные геометрические фигуры в пространстве, становясь в разрезе то овальными, то ромбовидными, то вдруг шестнадцатиугольными, порождающими целые нечеловеческие цивилизации точно изнутри себя так, словно бы на тонкой и хитрой хворостинке трубочек зрительных потоков и канальцев раздувались тонкокорые фруктовые оболочки высококачественно разделённых друг от друга вполне ощутимых на ощупь зримых и слышимых объектов сознания, характерных единым свойством существования и проявления для всей живой природы.
- А ты не пробовал переключить в живых ловушки, из которых выход - лишь один-единственный раз нарушение правил непрерывности их восприятия? - задумчиво откликнулось лицо Трибы на действия Крениуса Экорзы, давно уже к этому времени превратившееся в кристалл внутри своего симбионта.
- Священное безумие - вот оно! - Крениус принялся запускать и заводить, как ржавый драндулет, ядерную и кропотливую работу секретничающего океана безмолвия, а далее, наконец-то, оказался пойманным в стабильный образ самопроявления шестами, расставленными им же в целях опоры, подпорки и поддержки в этих глухих местах гулких вероятностей существования, прямо-таки пронизывающих Экорзу своим наличием, как бы заявляя ему лично, но зато во всеуслышанье: «Вот мы! Вот мы! Вот мы!» Крики были некачественными. Они и с самого-то начала показались просто дырявыми и принялись со свистом пропускать сквозь себя атмосферу, словно мешок с луком или песком. Звуки начали высыпаться магнитиками дошкольных букв сквозь ноосферу, пугая высотных чаек удивлением и приглашая каждого, пришедшего погладить или поглядеть на гостей или каких-нибудь там зевак из вновь переоткрытых проекций, прилагая все усилия, дабы во что бы то ни стало зацепить всех и вся резвым ветрам навстречу.
Экорза, меж тем делом, заключил, что «показалось» - это далеко не всегда выгодно, иногда это просто есть, а любые мнения и величины навеки сокрыты, запрятаны внутрь каркаса тайника общепринятых кажущихся истин. И впрямь, как цыплёнок в яйце, для которого нет, даже и не может быть мира иного, кроме плотного тепла вокруг собственной скорлупы, люди в безостановочной воли к круговерти треволнений от мнений, мечтаний и устремлений, так и не вылупляются долго - чаще всего - до конца своей жизни. А мир людей немного оказывается поразнообразнее мира невылупившегося цыплёнка: разве что, чуточку поковарнее и понеожиданнее для самих же человеческих существ, зачастую загоняющих самих себя в ловушку и закономерно, хоть и негаданно для них самих, попадающих впросак. Но не столь уж много отличий мира от яйца, если так вдуматься. Зато прекрасен вид снаружи, где абсолютно всё ново, неизвестно, невообразимо и не разгадано. У человека слишком короткая жизнь, чтобы успеть привыкнуть к чуду, поэтому ландшафт снаружи всегда будет нов для него.
Два моря в состоянии «показалось» через трубочку разглядывали друг друга, а когда один из шаров этих морей сдувался, то другой тотчас же раздувался, как фруктовая индейка или рыба-ёж. Циклический алгоритм этих точно бы газовых резервуаров был подобен медленным ударам космического сердца. И вдруг они все вместе принялись двигаться, сжимаясь и разжимаясь по границам своих очерченных черт. Крениус и Триба не оставляли ничего нового или странного для всякого средь тех, кто не хотел идти по коридору взаимосвязанной трубочки, самостоятельно вырезанному из себя Экорзой, точнее, его руководящими симбиотическими потоками взаимообмена с панцирным лицом. Рано или поздно он сдуется, также оставив от себя ничего, а его оболочка, просто умываясь по утрам, выталкивает наружу бесконечный временной выбор распределения качеств. Или набор знаков?
Кристаллы Крениуса в состоянии «показалось» завершились в поисках обретения равновесного состояния и, одновременно, завершили всю работу по гармонизации с возможностями лица Трибы, став наконец-то вовеки единым целым так, что никто уж не сумел бы отличить их друг от друга. И, быть может, все вместе они когда-нибудь и станут великими естествами. Каким-нибудь Трибрениусом Экорбой из племени Панцирных Рыб.
Ну а нам-то теперь уж какая разница, раз уж всё это только кому-то «показалось», да так в этом состоянии «показалось» и наблюдается? Не правда ли?