Адюльтер

1.АДЮЛЬТЕР

Жандармский ротмистр Михаил Левашов сидел в своём узком, с высоким потолком кабинете, напоминавшем ему папиросную коробку, поставленную на ребро, в первом этаже дома Антуфьева, в котором располагалось управление Начальника Архангельского ГЖУ (Губернское жандармское Управление).

Настроение у него было преотвратное. Третьего дня в городе случились беспорядки со стрельбой, вызванные подписанным императором манифестом  о даровании им народу гражданских свобод и о созыве Государственной Думы, как законодательного органа. В случившейся драке были убиты некая учительница Александра Андреевна Покотило, 21-го года и профессор Михаил Юрьевич Гольдштейн 52-х лет, его, Левашова, поднадзорный.

Для выяснения обстоятельств дела об убийстве была задействована прокуратура, полиция, и разумеется, жандармское управление.

Левашов с отвращением смотрел на пухлую, с неряшливо торчащими, замятыми листами папку с делом Гольдштейна.

«Чёрт бы его побрал, этого профессора!», - думал Михаил, - «Жил, покоя не давал, и помереть по-тихому не сумел».

Ротмистр закурил пятую с утра папиросу: «Угораздило же его выбрать себе такую службу! Лучше бы в армию пошёл. Хотя, что там хорошего в армии? Из гвардии ему пришлось уйти, рылом-с не вышел, а вот закопать его где-нибудь в Манчжурии, так это запросто могли бы. Но ничего, уже скоро он будет вспоминать свою прошлую жизнь, как скверный анекдот».

Михаил Станиславович Левашов родился в небогатой дворянской семье. Отец служил по железнодорожному ведомству, звёзд с неба не хватал, считал себя патриотом и монархистом. Вот с его-то благословления, Михаил и подался в жандармы, «защищать царя и отечество от всякой скверны».

Родители Левашова с разницей в год умерли, успев выгодно выдать замуж его сестрицу Лизу за немца, инженера с Путиловского завода. Теперь она в «столицах» живёт, а он в Архангельске средний бюст морозит.

«Эх! Сейчас бы к Софье под бочок… да нельзя, пока. Ей сейчас не до развлечений. Ей сейчас, ох как нелегко приходится! », - досадливо постучал Левашов кончиками пальцев по «Гольдштейну», - «Тогда выпить что ли? Нервы последние дни совсем не к чёрту стали…».
 
Ротмистр закрыл кабинет, на выходе из управления бросил дежурному вахмистру: «Подполковник Петровский будет спрашивать, я по делу Гольдштейна».

***

Следователь Белоусов Александр Нилович, ежась от пронизывающего октябрьского ветра, шёл в дом лесопромышленника Самохвалова, расспросить ещё раз вдову покойного о происшествии. Сколько он не думал об этом, казалось бы, простом деле, нюх старой ищейки подсказывал ему, что что-то здесь не чисто. Странно как-то всё.

В день беспорядков, в среду 19 октября, лесопромышленник Самохвалов Василий Константинович, был застрелен злоумышленниками в своём доме по улице Ваганковской. Свидетелем происшествия была его жена Софья Давидовна Самохвалова, урождённая Натанзон.
 
Мимо храма Соборной Живоначальной Троицы Белоусов прошёл к Рождественской приходской церкви, и свернул на Ваганковскую. Сердце неприятно съёжилось, когда он проходил мимо некогда их с Машей дома в конец улицы по нужному ему адресу.

«Ох, неладно что-то в отечестве», - думал Александр Нилович, - «Войну микадо проиграли, в конце августа сам председатель Совета министров Витте подписал с японцами позорный мирный договор. Уму непостижимо! Мы, и японцам… Хотя, чему удивляться. В стране неспокойно, всякие либералы и «революционэры», как тараканы изо всех щелей полезли. Воспользовались, чего греха таить, действительно не сладким житьём народа, теперь воду мутят. Вон у нас, уж на что медвежий угол, и то третьего дня митинги со стрельбой устроили, молодёжь неразумную с рабочими на антиправительственные действия подбили, портрет государя императора испортили, девицу Покотило с поднадзорным профессором Гольдштейном насмерть забили. Всё ссыльные эти. Вот уж наша пресловутая интеллигенция!  Всё-то ей неймётся, сами не знают, что хотят: «Не то конституции, не то севрюжины с хреном». До чего ведь додумались! Японскому императору поздравление послать. Столько православного воинства в войне полегло, а они поздравление… Тьфу! Пакость какая.
 
Газеты читаешь, волосы дыбом встают, что в стране делается. Черносотенцы зашевелились. В Ярославле погром студентов и евреев. Большой еврейский погром в Елисаветграде. В Петербурге все высшие учебные заведения заняты войсками.  Еврейские погромы в Вязьме, Великих Луках, Бирзуле, Николаевске, Курске, Каменец-Подольске, Новозыбкове, почитай по всей России. В Одессе по приказанию свыше градоначальником Нейдгартом устроен еврейский погром. В Рыбинске избиение рабочих и учащихся. В Баку полиция и войска стреляют в мирное население. Во Владимире черносотенцами разрушены квартиры местных общественных деятелей.

Вот и здесь, вдова говорит, что супруга её черносотенцы застрелили. Чудно! Чистокровного русака не за что не про что убили, а её, урождённую Натанзон, пожалели, если не считать синяка на оба глаза».

***

Софья Давидовна сидела в своей комнате за туалетным столиком, и глядя в зеркало, делала свинцовые примочки на глаза. «Как всё плохо, просто ужасно!», - думала она, всматриваясь в своё изрядно подпорченное лицо.

Внизу задребезжал звонок. Через минуту горничная через дверь доложила:

- Барыня, там к вам давешний следователь пришли…

- Проводи его в гостиную, я скоро спущусь, - Софья состроила недовольную гримаску, - опять этот старый хрыч зачем-то пожаловал, не даёт вдове насладиться своим горем!

- Вы уж простите, Софья Давидовна, что я опять к вам с расспросами, служба-с, - удручённо развёл руками Белоусов, как только она вошла в гостиную.

- Здравствуйте, э…

-  Александр Нилович.

- Здравствуйте, Александр Нилович, чему обязана? Вы уж простите меня за мой вид. Присаживайтесь, - она рассеяно указала ему на кресла.

- Благодарствую, - Белоусов, по-стариковски кряхтя, опустился в одно из кресел.

- Чаю? – вдова устроилась напротив.

- Увольте-с, - «Могла бы и водки предложить», - загрустил Александр Нилович.

- Ну, так и что вас ко мне привело? – Софья Давидовна вскинула на него тёмные, в пол лица глаза, с набирающими цвет синяками вокруг век.

- Третьего дня вы говорили, что к вам в дом ворвались черносотенцы, - сразу перешёл к делу Белоусов.

- Ну да. Я только дверь открыла, один из них меня ударил, я упала… потеряла сознание. Когда очнулась, никого нет, а Васенька наверху, убитый, - госпожа Самохвалова всхлипнула.

- А почему вы решили, что это были именно черносотенцы, а не анархисты, социал-революционеры, или попросту бандиты?

- А кто же? Бандиты бы нас ограбили, а анархистов и революцинеров я в Петербурге достаточно насмотрелась. Поверьте, там довольно этой публики. Мы ведь с Базилем, - вдова снова поднесла к глазам платок, - нарочно сюда приехали, чтобы волнения переждать.

- Ну да, ну да… Вы уж простите Бога ради, что я снова возвращаю вас к тем событиям. Вашего мужа нашли в вашей спальне, с пистолетом в руке, а дверь пошли открывать вы…

- Я в это время была внизу. Прислугу я в этот день отпустила раньше времени. Обычно я не допускаю подобных послаблений, но у неё серьёзно заболел ребёнок, и нужно было вести его к доктору… вот и пошла открывать сама. Я ведь не могла предположить, что всё так обернётся, - пожала плечами Софья Давидовна.

- Вы знали, что у вашего мужа есть пистолет? – задал следующий вопрос Белоусов.

- Да. Он купил его перед нашим отъездом.

- И хранил его в вашей спальне?

- Нет, конечно. Он носил его при себе, - вдова недобро посмотрела на следователя, - вы же знаете, в городе последние дни было неспокойно.

 - Ну да, ну да… А скажите пожалуйста, вы наследуете всё его состояние?

- Д-да… А к чему все эти вопросы? Вы что, в чём-то меня подозреваете? - вдова посмотрела на Белоусова с открытой неприязнью.

- Ну что вы,  Софья Давидовна, как можно-с, я просто исполняю свой долг. Сам вице-губернатор Хрипунов в том, чтобы нашли виновников этого злодеяния заинтересован. Ваш муж почетный гражданин, много полезного для города делал. Так что, простите великодушно, ещё раз примите мои соболезнования по поводу вашей утраты, и позвольте откланяться, - Белоусов поднялся с кресла, по-военному кивнул, даже ножкой шаркнул.

Оставив вдову, по дороге домой, на Соборную улицу, кажется, где-то здесь жил ныне убиенный  поднадзорный Гольдштейн, Александр Нилович вспоминал подробности разговора с Самохваловой: «А евреечка-то не проста! Как на него зыркнула, когда он о наследстве спросил… А про пистолет не врёт, видимо всё так и было, как рассказала. И с черносотенцами его умыла, вон их сколько по городу шастает. Но почему именно Самохвалов? Почему не Левашкевич или Акерфельд? Тоже не последние люди в Архангельске. Из-за жены еврейки? Почему тогда её не убили? Чтобы страдала? Помилуйте! Для этих господ тонко, а на счёт страданий… Вдова на двадцать шесть лет моложе Самохвалова… Она и на него, только на днях пятидесятилетний юбилей в ресторации «Товарищество официантов» отметившего, как на старого сморчка смотрела, а муженёк-то её, на шесть годов постарше его будет. Какая уж тут страстная любовь».

Он уже подходил к своему дому, когда вспомнил, что забыл купить сдобных булок в кондитерской «Шарлау», что на Полицейской, пришлось возвращаться.

Александр Нилович пил чай с самыми вкусными сдобными булками в Архангельске в своей небольшой, не дёшево и со вкусом, обставленной квартире, в которую перебрался в позапрошлом году после смерти жены, Марьи Тихоновны. Их единственный сын, Николай, офицер флота, служил на крейсере «Алмаз», который с начала войны был переведён на Тихий океан После  Цусимского сражения  ему, и двум эскадренным миноносцам «Грозный» и «Бравый» удалось пробиться во Владивосток. Сердце вот только-только отпустило. Коленька прислал письмо, что с ним всё  хорошо, и что в начале ноября они собираются возвращаться на Балтику.

«Схожу ка я завтра в жандармское управление», - подумал Белоусов, - «Пусть там эту революционную шушеру, для острастки, по делу Самохвалова потрясут, чтобы неповадно было проигранной войне радоваться». В том, что к убийству лесопромышленника эта публика никакого отношения не имеет, Александр Нилович не сомневался. Черносотенцами он сам займётся, но и они, скорее всего не при чём. «Нужно побольше о вдове узнать. Вот где, скорее всего собака зарыта», - размышлял он.   

***

Левашов сидел в ресторане Минаева, и пил водку. Напряжение отпустило. Михаил стал думать о Софье. Они познакомились этим летом. Она стояла в сиреневом платье, опираясь на деревянную ограду набережной на Бульваре, и смотрела на пароход «Преподобный Зосима», поднимающийся вверх по реке. Левашова как электрическим током ударило: «Что за женщина!». О таких обычно говорят «роковая». Огромные, тёмные, почти чёрные глаза, тёмные же, в рыжину волосы, тонкий гибкий стан. Михаил, не сдержавшись, волнуясь как мальчишка, подошёл. Софья, окинула его насмешливым взглядом, и низким грудным голосом спросила:

- Ротмистр, надеюсь вы не приняли меня за бомбистку? Если да, то уверяю вас, что это не так.

Думая о том, как с ней заговорить, у него вылетело из головы, что он в форме: «Голубые мундиры» ныне не жалуют, от жандармов шарахаются, как от зачумлённых. Ну он и осёл! Всё пропало».

Прочитав на его лице всю гамму испытываемых им чувств, Софья рассмеялась:

- Не переживайте, ротмистр, я без предрассудков. Проводите даму домой, - она взяла стоящего столбом Левашова под руку, и развернула в нужную ей сторону. С этого дня, она вертела им, как хотела.

Но и награда того стоила. Софья была бесподобна. Они встречались у него, иногда, когда муж уезжал по делам на несколько дней, в их доме на Ваганковской. Михаил был от неё без ума. За двадцать восемь лет жизни, ничего подобного с ним не случалось.

***

Через две недели Белоусов знал о Софье Давидовне Самохваловой всё, кроме её мыслей.

Признаться по правде, Александр Нилович был разочарован. Никаких особо подозрительных страниц в её биографии не было.
 
Офира Давидовна Натанзон, получившая при крещении имя Софья, вышла замуж за гвардейского офицера, будучи восемнадцати лет отроду. Через два года относительно безоблачной супружеской жизни, её муж был убит на дуэли.

Не получив от мужа ничего, кроме долгов и дворянской фамилии, Софья Давидовна вдовствовала шесть лет, ничем себя не проявляя, а затем её взял замуж пятидесяти двух летний лесопромышленник Самохвалов Василий Константинович, с коим она и проживала до самой его смерти. Брак по расчёту, согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных  от 1845 года, преступлением не считается.

Белоусов, уверенный в своей правоте, тем не менее, вынужден был проверять версию с черносотенцами. Вице-губернатор Хрипунов ждал результатов.

Занимаясь исключительно делом Самохвалова, Александр Нилович почти упустил из вида прочие происшествия в городе. Совершенно случайно, услышав в разговоре двух сыскных фамилию Самохвалова, он узнал, что в Соломбале была застрелена на своей квартире кухарка лесопромышленника Авдотья Фокина  и её сожитель Фрол Лоскутов, промысловик, груманлан, не раз зимовавший на Шпицбергене, после возвращения с зимовок неоднократно задерживаемый полицией за шумные попойки и скандалы с рукоприкладством в общественных местах.
 
«Ну вот же! И не надо говорить ему, что это совпадение. Темнит что-то «шамаханская царица», надобно её ещё разок побеспокоить», - Белоусов даже повеселел.
 
***

 У Софьи Давидовны было прекрасное настроение. Синяки прошли, она вновь сияла красотой, ей очень шло выписанное из Санкт-Петербурга траурное платье. На похороны мужа, на Кузнечёвское кладбище, собрался весь цвет города. Все приносили соболезнования, даже вице-губернатор Хрипунов. Было очень трогательно.

Горничная доложила, что пришёл следователь.

Прекрасное настроение вдовы сошло на нет, словно такового и не было:

- Скажи, что я не могу его принять. Я только вчера похоронила мужа! Это бесчеловечно! - Софья Давидовна нарочно повысила голос, чтобы её можно было услышать из прихожей.
 
Растерянная прислуга вернулась через несколько минут:

- Они сказали, что всё понимают, просят прощения, но дело не терпит от… отлагательств, и… Не хотят они уходить…

- Проводи… Я сейчас выйду.

- Вы уж простите меня великодушно… - начал было Белоусов, но вдова прервала его на полуслове, не скрывая своего раздражения.

- Это возмутительно! – заметалась она по комнате, нервно ища места рукам, и сверкая на следователя глазами, - я вчера похоронила мужа! У меня траур. Почему, почему вы меня преследуете?

Белоусов понял, что изображать  участие в такой ситуации бессмысленно.

- Вам известно, что ваша кухарка, Авдотья Фокина неделю назад застрелена в своей квартире? – своим обычным голосом, каким он разговаривал с подследственными, задал он вопрос.

Не стоявшая до этого ни секунды вдова, как на стену наткнулась:

- Кто? Что? Я ничего не знаю, я была занята организацией похорон мужа. Мужа! Вы это понимаете?! – она была на грани истерики.

- Это я понимаю. Я не понимаю другого. Вы что, всю неделю не ели?  В прошлый раз вы сказали, что вы требовательны к прислуге, а тут не заметили недельного отсутствия кухарки, - Александр Нилович был уверен, что она сорвётся, и даст ему хоть какую-нибудь зацепку, хоть кончик ниточки, а уж там-то он весь клубок раскатает, не извольте сомневаться. Ан нет!

Вдова собралась, вытерла скомканным платком готовые пролиться слёзы, и ледяным тоном, чеканя каждое слово, сказала:

- Я готовила похороны мужа. На тот момент, это для меня было важнейшим делом. Кухарку, появись она сейчас, я выставила бы за дверь, не заплатив ни копейки. Говорите, её застрелили? Прекрасно! Не будет от работы отлынивать. Это всё?

Белоусов внутренне передёрнулся, она буквально испепеляла его взглядом.

- Извините, - он повернулся к ней спиной, пошёл к выходу, и вздрогнул, услышав презрительно-насмешливое:

- А вы, наверное, когда жену хоронили, так на службу каждый день и ходили, бедненький.

Он напрягся, но не обернулся, мстительно подумав: «Вот ты и попалась, «скорбящая» вдова. Теперь я не успокоюсь, пока тебе хвост не прищемлю».

Выйдя на улицу, Белоусов, выкинув из головы черносотенцев, сконцентрировал всё своё внимание на Самохваловой: «Как же ты девонька так оплошала? До своей кухарки тебе дела нет, а для зануды следователя у тебя время нашлось. Не сорока же ей на хвосте принесла, что он вдовец. Это же поинтересоваться надо было. А коли рыльце не в пуху, какое бы ей дело до него было? Служанку надо прижать. Если понадобится, припугнуть чем-нибудь…».

Он спустился к Двине, до темна ходил под промозглым ветром вдоль реки, на которой шуга уже спаивалась в сплошное полотно.

Замёрзнув, Белоусов пошёл к себе домой, на Соборную. Открывая дверь в парадное, он обронил перчатку. Попытавшись поймать её на лету, он резко наклонился. Внутри подъезда что-то разбилось, а от торца открытой двери, над его головой, с треском отлетела большая щепка, одновременно послышались два револьверных выстрела.

Следователь не разгибаясь, нырнул в дверной проём, заскользив по полу. Дверь, снабжённая сильной пружиной, захлопнулась, приняв на себя ещё одну пулю.

«Ну, вот тебе, матушка Софья Давидовна, и ещё одно колечко к твоим кандалам», - пронеслось у Белоусова в сознании, пока он, задыхаясь, бежал по лестнице на свой этаж.

Заперев дверь квартиры, он телефонировал, благо следователю его ранга аппарат полагался, в полицейский участок, и кого мог, поднял по тревоге.

«Стар я для уличных перестрелок», - думал Александр Нилович, в ожидании подмоги выглядывая из-за чуть приоткрытой шторы на улицу.

***

Ротмистр Левашов снова сидел в ресторации Минаева, за давно облюбованным столиком, с серьёзным намерением напиться. Внутри мелкой дрожью билась тревога, не давая возможности расслабиться.

«Зачем он на это пошёл! Это же преступление. Трибунал! Чёрт бы всё побрал. Это всё Софья… Да нет, это он сам. Своей головой надо было думать, а не вестись, как телок на верёвочке. Теперь ничего уже невозможно поправить. Дело сделано. Остаётся только молиться, что бы никто ни о чём не узнал», - мысли в туманящейся водкой голове затравленно метались, начиная путаться.


***

 Белоусов прохаживался за спиной сидящей на стуле горничной вдовы Самохваловой, и негромким, но жёстким голосом задавал вопросы. В своём кабинете он мог себе позволить быть тем, кто он есть, а не рохлей добрячком, отрабатывающим по инерции положенные до выхода в отставку годы.

Горничная, не видя говорившего, вздрагивая от каждого его слова, вынуждена была отвечать, неловко выворачивая голову, с плещущими ужасом глазами.

- Будешь запираться, на каторгу, как соучастница пойдёшь… я этим озабочусь, будь покойна.

От безжалостного голоса за спиной, горничная готова была грохнуться в обморок.

- Да не знаю я ничего, барин! – Вывернув шею, прислуга пыталась заглянуть в глаза Белоусову, - барыня бывалочи, по три дня на неделю меня домой отправляла, а жалование всегда исправно платила. А мне что, я с сыночком больше времени проводила, болезный он у меня… Пожалейте барин!

- Вспоминай, что видела, что слышала, -  Александр Нилович был непреклонен, хоть в душе и жалел дурёху.

- Ругались они с покойным часто. Из-за денег. Барыня всё время денег просила, а барин кричал, что всё имеет свой… - горничная замялась, вспоминая непривычное слово, - предел. Вот. И ещё вспомнила! Мы с Кирюшкой, это сынок мой, по лету ещё, гуляли по набережной, выходной у меня тогда был, видела барыню со статным офицером при сабле. Как голубки ворковали. Мы тогда ушли от греха. Не наше это дело, с кем господа шашни крутят…

«Вот оно! Не зря он девку пугал», - Белоусов потёр руки.

- Ладно, Катерина, поверю я тебе по доброте своей стариковской, но ты обещаешь и впредь, если что где увидишь, или услышишь, сразу мне об этом докладывать, и бумагу мне в этом подпишешь. Грамотная?

- Да…

- Очень хорошо, - Александр Нилович сел за стол, и достав стандартный бланк из ящика, быстро его заполнил, - Подписывай, - протянул он ей ручку, обмакнув перо в чернильнице.

Горничная старательно вывела подпись в указанном месте, по-детски высунув кончик языка.

«Совсем девчонка ещё, а жизнь уже бьёт. Жалко её, а что делать, времена-то какие. Лишний осведомитель никогда не помешает», - Белоусов убрал бумагу в стол, - иди, Катя, ничего тебе не будет, и помни наш уговор. Никому ни-ни. Ко мне будешь заходить… - Александр Нилович сверился с календарём, - восьмого числа каждого месяца. Если что срочное, то в любое время. Что важно, я тебе потом объясню. Иди с Богом.

Горничная, не веря своему счастью, ушла, а Белоусов задумался:

« Вот и зацепочка появилась. Надобно ко вдове «топтуна» приставить, офицерика выявить. Сдаётся, что он по нему и стрелял. Скорее всего, лесопромышленник и кухарка с сожителем тоже его рук дело. Обычный пошлый адюльтер, если бы не столько трупов. Что творится! O tempora! O mores! Некоторые люди готовы на чужих костях строить здание своего благополучия, искренне полагая, что именно они-то и заслуживают лучшей жизни, даже за счёт жизней других. А как же Бог, совесть? Выходит нет в них ни Бога, ни совести, следовательно и места для таких, среди людей нет. А значит, будут они не бланманже по парижам кушать, а на каторге гнить. Для этого он на это место и поставлен».
 
Александр Нилович громко хлопнул ладонью по столешнице, как точку поставил.

***
 
Софья Давидовна была крайне не в духе: «Мишель оказался тряпкой, того гляди сорвётся… ну да Бог с ним, он своё дело сделал. Отработанный материал. Тут другое. Следователя она недооценила. Старая беззубая дворняга оказалась бульдогом, вцепился, не стряхнёшь, да и времени уже нет. Позавчера она заметила за собой слежку, но от встречи с Мишелем не отказалась, наоборот, спровоцировала того на истерику. Левашов кричал, размахивал руками. Старик достаточно умён, чтобы сделать правильные выводы. В последнюю их встречу она заметила, как вздрогнула и напряглась его спина, когда она не сдержавшись, бросила ему вслед колкость. Не следовало этого делать, Белоусов наверняка догадался, что она наводила о нём справки, но уж больно он её разозлил. Из-за него о деньгах мужа можно забыть, а они сейчас так нужны! И всё потому, что они забывшись, позволили себе расслабиться! А кухарка? Шантажировать её вздумала, дрянь! Битюга своего в дом притащила, напугать её. Её! Ну, своё они получили. Вот с мужем вышло нехорошо, но чего уж теперь, скоро всё изменится, а там другая жизнь начнётся".

***
 
Приставленный за вдовой филёр доложил, что зафиксировал её контакт с человеком в штатском, в котором он опознал ротмистра Левашова из жандармского управления. Было видно, что Левашов на взводе, и пара ссорится. После того, как они с ротмистром расстались, вдова пошла домой. За домом остался следить его сменщик.

Выслушав доклад, Белоусов отпустил «топтуна», и задумался: «Вот, пожалуй, и всё, господа хорошие. Сколько верёвочке не виться… Можно подводить итог.

Чета Самохваловых приезжала сюда летом. Тогда же Софья знакомится с Левашовым. У них случается роман. Потом она с мужем отбывает в Петербург. В столице назревают волнения, и они возвращаются в Архангельск. Софья возобновляет связь с Левашовым. Видимо муж застаёт их в своём доме в недвусмысленных отношениях. Оскорблённый, он хватается за пистолет, и ротмистр, защищаясь, его убивает. Софья с Левашовым придумывают версию с черносотенцами. Для убедительности ротмистр бьёт Самохвалову по лицу. Кухарка что-то знает, и сообщает об этом Софье, возможно с целью шантажа. Софья рассказывает об этом Левашову, и тот, опасаясь разоблачения, убивает Авдотью, а заодно и её сожителя.

Дальше, больше. Он второй раз приходит к Самохваловой, и уже без экивоков даёт ей понять, что видит связь между убийством её мужа и кухарки. Парочка запаниковала, и решила избавиться и от него, что может в свете последних событий в городе, и не выглядит так уж глупо.  Революционеры убили представителя власти ненавистного самодержавия. Новое громкое дело отодвинет на второй план убийство лесопромышленника, а заподозрить жандармского офицера в преступлении и мысли ни у кого не появится.

Нужно идти с докладом к начальству. На задержание полицией жандарма особое разрешение нужно».

***
 
Ротмистр Левашов чувствовал себя униженным, раздавленным, и ещё ему было страшно: «Софья обманула его. Она просто его использовала. Она так прямо ему и сказала. Не будет никакой богатой счастливой жизни за границей, а будет бесчестье, трибунал и… Нет! Он даже думать об этом не может. И что самое ужасное, он узнал в типе, из-за края газеты наблюдающего за его встречей с Софьей, полицейского филёра. Значит, они о чём-то догадываются, а может, даже уже всё знают». Михаил ежеминутно подбегал к окну своей квартиры, располагавшейся над парикмахерской Михайлова на Троицком проспекте, и смотрел на улицу. Наверное, в сотый раз выглянув из окна, он увидел, как у его дома остановились две пролётки с полицейскими и жандармскими чинами.
 
Похоже, всё было кончено.

Ротмистр, по детски всхлипнув, потянулся к висевшей на спинке стула портупее.
 
***


«Что ж. Хотя бы жизнь окончил, как подобает офицеру»,- Александр Нилович обошёл лежащий на полу труп Левашова, и подошёл к окну. Его заинтересовало движение в конце улицы. Распугивая редких в этот час прохожих, по улице неслась пролётка. На сидении полулежал человек в полицейской форме.
 
«Чёрт! Что там ещё стряслось?!», - Белоусов выбежал из квартиры ротмистра.

Пролётка остановилась у подъезда, когда следователь уже был на улице. Он бросился к пытающемуся приподняться на сиденье городовому.

- Что?! Что случилось?!

- Там всех наших… на Ваганковской… - на губах раненого запузырилась розовая пена.

- В больницу гони! Живо! - крикнул Белоусов вознице.

- Собравшиеся вокруг жандармы и полицейские, расселись по экипажам, и помчались к дому Самохвалова.

Дверь дома была открыта настежь. В прихожей, на залитом кровью полу лежали тела городового и двух сыскных. В проулке напротив дома нашли труп филёра, с перерезанным горлом.

«Да что же это делается?», - Белоусов судорожно искал объяснение произошедшему. Похоже, его версия с адюльтером была неверна, - «Ну право слово! Не вдова же чуть не треть сыскного отделения положила. Значит, он чего-то, или точнее кого-то не учёл, и ротмистр не был главным в этой так и не понятой им игре, хотя…». Он подошёл к нервно курящему начальнику жандармского управления подполковнику Петровскому.

- Скажите, господин подполковник, а госпожа Самохвалова по вашему ведомству никоим разом не проходила?

- Как же-с, не проходила! Та ещё штучка. Если бы не муж мильёнщик, давно бы законопатили голубу, будьте покойны,- жандарм зло бросил папиросу на землю.

«Ну, вот почему у нас в России всегда так! Правая рука не ведает, что творит левая. Ведь одно дело делаем! Да знай он раньше, что Софья с политическими связана, он и версию иначе бы выстроил…», - досадовал Александр Нилович.

Тем временем начали поступать сведения, полученные от свидетелей. Сыскные и жандармы обошли соседские дома и ближайшие улицы.

Старушка из дома напротив видела, как из проулка в дом Самохваловых прошёл видный господин, в узком оливковом пальто и котелке. Она ещё посетовала: «Мужа только на погост свезла, а уже кавалеры в дом шастают». Видела она, и как полиция приехала, как они в дом вошли, и как господин с хозяйкой из дома с чемоданом выбежали, и скрылись в переулке, а вслед за ними городовой, будто пьяный вышел, насилу в пролётку забрался, и та очень быстро уехала.

Дворник с соседней улицы видел пару с чемоданом, быстро идущую в сторону центра.

Из Архангельска об эту пору только поездом можно выбраться. Все суда и пароходы, что здесь не зимуют, ушли. Двина уже льдом покрылась, скоро совсем встанет.
Поезд только вечером будет.
 
На вокзал отправили усиленные наряды жандармов и полиции. Прочие дороги из города перекрыли солдаты гарнизона. Все сыскные по городу носом рыли.

Два дня город, почитай на военном положении был. На выезде всех без разбору проверяли.

На третий день нашли голубчиков. На окраине Соломбалы скрывались, в старом пустующем доме.
 
Дом окружили полицейские и жандармы. Ждали начальство. На предложение сдаться, осаждённые ответили выстрелами.

Белоусов засобирался в Соломбалу. Необходимо было перехватить, и допросить парочку до того, как их загробастуют  жандармы. Александр Нилович привык заканчивать свои дела. Вот по уголовному он поставит точку, а там…

С двумя сыскными он перебрался через Кузнечиху на остров.

Пока добрались до места, там всё было кончено. Жандармское начальство приняло решение штурмовать дом. Злоумышленники отстреливались, убили одного, и ранили двоих жандармов. Полиция в деле не участвовала. Мужчина был убит. Женщина пыталась застрелиться, но оказалось, что патроны кончились.
 
Белоусову насилу удалось уговорить подполковника Петровского разрешить допросить задержанную. Тот разрешил, но в помещении жандармского управления. Александр Нилович и этому был рад.

В управлении Белоусову выделили тесный кабинетик, с окном, забранным металлической решёткой.

Привели задержанную.

Александр Нилович был поражён произошедшими с ней переменами. Немолодая, безразличная ко всему, с потухшими глазами женщина, ничего общего не имела с той темпераментной жгучей красавицей, которую он видел несколькими днями ранее.

- Здравствуйте, Софья Давидовна. Вот, снова довелось свидеться. Теперь уж, думаю, в последний раз. Мне нужно закрыть дело по своему ведомству, далее вами будет заниматься жандармское управление. Я задам вам несколько вопросов… А хотите, сами расскажите как всё было. Со своей стороны даю вам честное благородное слово, что всё, что вы мне здесь расскажете, я жандармам не передам. Неволить не могу, сам здесь в гостях, - Белоусов развёл руками, - будете молчать, воля ваша. Мне всего-то час на разговор с вами дали. Так что, или говорите, или расходимся.

- Угостите даму папиросой, - чему-то своему, криво усмехнулась Самохвалова.

Белоусов открыл перед ней серебряный портсигар, чиркнул спичкой.

Выпустив в потолок густой клуб дыма, она заговорила:

- Родилась я в местечке, в Виленской губернии. Жили бедно, только что не голодали. Родители нас с братом выкрестили, чтобы мы смогли вырваться из этого гиблого места. Я уехала в Петербург, устроилась на работу на кондитерскую фабрику «Жорж Борман».  Месяца не проработала, как в меня офицерик влюбился, да так, что даже замуж взял. Лихой был, весёлый. Одно слово, гусар. Всё повторял: «Плох тот гусар, что до сорока лет дожил!». Он и до двадцати пяти не дожил. Повздорил с кем-то в полку… Застрелили его на дуэли. Годом позже, я случаем познакомилась с Алексеем. Он-то и привёл меня в БО (боевая организация) эсеров, познакомил с самим Гершуни.
Так началась моя революционная жизнь. О ней вам знать не обязательно, не по вашему ведомству… Я любила Алексея, а он любил революцию. Не сложилось у нас.
Потом подвернулся Самохвалов, предложил замуж. С Алексеем наши пути разошлись. А этим летом мы с ним случайно встретились… Он в Онеге  ссылку отбывал. В Архангельск к товарищам тайком изредка выбирался. Повзрослел он, на жизнь иначе смотреть стал. Закруговертило нас… - Софья грустно улыбнулась. – А  с Мишелем я для дела познакомилась. Подбила его документы на Алексея из управления выкрасть, и мне передать. Глупость, наверное…

- Он застрелился, - Белоусов слушал, не перебивая, а здесь не сдержался.

- Жаль… Впрочем что это я? Вам ведь не исповедь моя нужна, а показания. Извольте. Самохвалова Алексей застрелил. Он пришёл ко мне домой, во время беспрядков, попросил спрятать. Мы несколько забылись, ну вы понимаете, а тут, как в пошлом анекдоте неожиданно мой благоверный заявился. Кричал, достал пистолет, убить грозился. Вот Алёша его и… Мы придумали о черносотенцах. Алексей меня даже ударил для достоверности. А Авдотья, кухарка, в это время с рынка вернулась, через чёрный ход прошла. Эту сцену и застала. Мы-то её не видели. Два и два сложить и у неё ума достало. Решила поживиться, мордоворота своего для острастки привела. Я Алексею пожаловалась. Потом вы со своими расспросами…

- Это Алексей в меня стрелял? – Уже зная ответ, тем не менее, спросил Белоусов по следовательской привычке.

- Да, но я об этом не знала. Он мне позже, когда мы бежать собрались, рассказал. Не успели…  Дальше вы знаете. Я удовлетворила ваше профессиональное любопытство?
– Софья устало посмотрела на Александра Ниловича.

- Вполне-с.

- Тогда можно ещё папиросу? Полагаю, что господа жандармы не будут столь любезны.

Софья молча курила, а Белоусов, изредка на неё посматривая, думал:

- Сколько людей коверкают себе и другим жизнь, не осознавая её ценности. И ради чего? Ради призрачных идей о всеобщем счастье, не в состоянии найти, и уберечь своё? Что-то не верится, что сидящую напротив него женщину интересует благо всего человечества. А дружок её, мясник, восемь душ загубил. Скольким семьям горя принёс. Это тоже всё на благо? Революционеры, мать их…

Конвойный увёл Софью.

Белоусов пододвинул к себе папку с делом Самохвалова, и размашисто, брызгая чернилами, написал на дешёвом сером картоне одно слово. Адюльтер.

2. ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ

После плотного обеда в «Товариществе официантов», Александр Нилович Белоусов дошёл до Полицейской улицы, где располагалась кондитерская «Шарлау», он всегда покупал там сдобные булки к чаю. Уж сколько раз он, залезая в кармашек жилета за часами, кстати, подарком губернатора Александра Платоновича Энгельгарта, и натыкаясь на становившееся всё заметней брюшко, зарекался не принимать в пищу хотя бы сдобное, но привычка, как говорится, вторая натура. Любил Александр Нилович, грешным делом, побаловаться чайком с душистыми, словно тающими во рту булочками, посидеть за книгой, или поразмышлять о каком-нибудь запутанном деле, свалившемся на его, только едва тронутую сединой, несмотря на преклонный возраст голову. Три года назад Белоусов отметил пятидесятилетний юбилей.

После смерти жены, Марьи Тихоновны, он переехал на эту квартиру, на Соборную улицу. До этого они жили в собственном доме в начале Ваганковской, рядом с Рождественской приходской церковью. Этот дом достался ему в приданное. Маша была дочерью одного из преуспевающих купцов Архангельска. Её отец держал рыболовецкую флотилию, снаряжал артели зимовщиков на Шпицберген, торговал рыбой, пушниной. Матушку Маши Белоусов не застал, та умерла, когда Машенька ещё ребёнком была, а вот тестя помнил хорошо. Рослый, косая сажень в плечах, потомственный помор, груманлан. С простого промысловика начинал, не раз сам на Шпицбергене зимовал, потом в гору пошёл, купцом заделался, разбогател. В дочке своей он души не чаял, как жену похоронил, так с тех пор и вдовствовал. Уж как у него Александр Нилович, тогда ещё молодой чиновник для поручений, Машиной руки добивался, ни в какую старый ошкуй не соглашался. Недолюбливал  Тихон Платонович полицию, сколько на памяти ночей, что по молодости, пока не остепенился, в околотке, в комнате для «отрезвления» провёл.
 
Помог случай. Белоусов в одиночку задержал опасного преступника, получив при этом лёгкое ранение. Тогда об этом даже в «Архангельских губернских ведомостях» прописали.

«Героический» жених, это не безвестный чиновник сыскной полиции, да и Маша отцу проходу не давала. О том, чтобы по расчёту любимую дочь замуж выдать, у Тихона Платоновича и мыслей не было. Пораскинул купец мозгами, да и согласился: «А что? Жених-то не размазня какой, будет на кого дочь оставить, хоть и небогат, а всё дворянин. За ним и Машенька дворянкой станет, а чины… чины дело наживное».

Сыграли свадьбу, зажили своим домом. Там и сын, Коленька родился. Жили ладно, хотя и не без ссор. Марья Тихоновна характером в отца пошла, на неё так запросто не цыкнешь. Дом по-своему вела, ну а Александр Нилович и не противился, на службе других  дел невпроворот. Когда сын подрос, с родительского благословения поступил в Императорский морской кадетский корпус, получив офицерские погоны, служил на крейсере «Алмаз», участвовал в Цусимском сражении в русско-японскую войну. Марья Тихоновна уж так за своего первенца переживала, что у неё случилась нервная горячка, она слегла, да так больше и не поднялась.

Схоронив жену, Белоусов продал дом, тяжело ему было находиться там, где каждая вещь помнила прикосновение её рук, а половицы звук её шагов.

Тихон Платонович к тому времени уже семь лет, как сгинул, пошёл в море с рыбаками, и не вернулся. Пустой гроб хоронили.

Остался Александр Нилович один. Нанял приглянувшуюся ему квартиру на Соборной, взял приходящую домработницу из местных.
 
Жизнь вдовца штука невесёлая, потому он и службу не оставил, чтобы чем-то себя занять, хотя мог и в отставку попроситься, тесть немалое наследство оставил. Они с Марьей Тихоновной дело его продали, а деньги в рост положили.
 
Случались и радости, вот в пример, в прошлом году Николай навещал, привозил жену и внуков показать.
 
За воспоминаниями Александр Нилович не заметил, как за окном сгустились сумерки, на улице зажигались газовые фонари, электрическое освещение было только на лесопильном заводе Кыркалова.
 
Мысли Белоусова переключились на сегодняшние новости. В Кузнечихе, под отстроенным в прошлом году мостом, что соединял центр города с Соломбалой, нашли тело вавчугского купца второй гильдии Кваснова, предположили, что по пьяному делу с моста упал, да утонул. Вроде и ничего удивительного, в тот день Маргаритинская ярмарка началась, пьяных немало было. Вскрытие показало, что купец действительно в тот день пил, а гематома на его затылке вызвана ударом при падении о торчащие за перилами доски настила, которые так и не удосужились спилить после постройки.
Казалось бы, всё ясно, ан нет. Кваснов-то старовером был, зелена вина отродясь не пробовал.
 
«Надо завтра с утречка поразузнать, что и как… - Александр Нилович, по-стариковски кряхтя, поднялся из-за стола, прошёл на кухню, сунул нос в сковороду на плите, - чего там Агафья на ужин сготовила?».
 
На следующий день Белоусов посетил городской морг, лично переговорил с доктором, делавшим вскрытие.

«Что же заставило по вере непьющего купца, сподобиться нализаться  так, что он с моста свалился? Не прокатиться ли ему в Вавчугу? Поговорить с семьёй», - многолетний опыт работы следователем подсказывал Александру Ниловичу, что-то не так в этом деле, но сначала надо отправить сыскных поспрашивать по городу, как прошёл последний день купца Кваснова.

Выяснилось, что из своего номера в Троицкой гостинице, Кваснов вышел ещё до открытия ярмарки, ходил по городу, отобедал в ресторане Минаева, без горячительных напитков, агенты уточняли. Обслуживавший его официант заметил, что клиент сильно нервничал, всё время по сторонам озирался. Далее, до момента нахождения его тела под мостом через реку Кузнечиху о местопребывании Кваснова ничего узнать не удалось. В общественных местах он не появлялся, извозчиков не нанимал.

«Всё же для начала в Вавчугу съезжу, - решил Белоусов, - родные поди и не ведают ещё о беде-то».

Александр Нилович узнал, когда будет ближайший пароход, дойдя до канцелярии сыскной полиции, прошёл мимо «стола привода», где уже устанавливали личности пары каких-то по виду бродяг, заглянул в кабинет начальства, и поведал о своих планах.
 
- Делай, как знаешь, Александр Нилович, не мне тебя учить, - трубно высморкался в большой, как скатерть, клетчатый платок начальник.

С первых дней работы в Архангельской полиции с начальством у Белоусова сложились своеобразные отношения. Работником он зарекомендовал себя толковым, исполнительным, не дерзил, но на всё имел своё мнение, которое не опасался высказать вслух, не взирая на чины. Начальство относилось к нему с осторожностью, молодец расторопен, умён, опять же, столичное образование. Ну как, решит карьеру делать? Со временем, правда, подуспокоились. Карьера молодого сыщика не привлекала, а после того, как он за невестой богатое приданное взял, так почитай за интерес только и работал, ему бы дело позаковыристей распутать, тем и доволен, к пятидесяти трем годам только до коллежского асессора и выслужился. Впрочем, уважением Белоусов пользовался не по чину, вхож в дом нынешнего губернатора Ивана Васильевича Сосновского, был на дружеской ноге с архиереем, нередко бывал на вечерах в доме купца Черепанова, что на Петербургском проспекте, где собирался цвет архангельского общества. Так что, положение в полиции Александра Ниловича, для многих сыскных было весьма завидным, на службе он вёл себя как кот, который гуляет сам по себе.

 В порту в прошлом году закончили строительство облицованных гранитом причалов, в этом планировали начать создание второго землечерпательного каравана, постройку нового здания мастерских, холодильника, зернохранилища, дополнительных маяков и освещаемых створных знаков, даже собирались приобрести ледокол морского типа и 40-тонный плавучий кран.

«Ещё лет десять, и расцветёт Архангельск!», - любовался причалами Белоусов.

К берегу подошёл пароход «Преподобный Зосима». Белоусов с толпой простого люда и несколькими, приличного вида господами, поднялся на борт.

Постояв до отхода на палубе, Александр Нилович, поёжившись от холодного ветра, отправился в свою каюту. Осень уже вступала в свои права. Скоро по Двине пойдёт шуга, а там река встанет до следующей навигации.

В Вавчуге Белоусов ни разу не был, о селе знал только, что братья Баженины основали там первую в России частную корабельную верфь, строили корабли европейского образца, за что один из братьев, Осип, был пожалован царём Петром Алексеевичем в «корабельные мастера».

Часов за девять добрались до места. Было уже темно, и с борта было видно, как в селе, на фоне чёрного неба полощутся языки желто-оранжевого пламени. Кто-то нешуточно горел.

«Ох, не к добру всё это! Сердце чует…», - Александр Нилович поспешил по сходням на берег.

У горевшего дома тенями мелькали селяне, таскавшие воду из колодца, другие передавали вёдра по цепочке, полицейский урядник руководил пожарным добровольным обозом. Несмотря на неплохую организацию, было понятно, пылающий, как огромный костёр двухэтажный дом не спасти.

Белоусов подошёл к уряднику, и представился.

- Здравия желаю, вашвскоблагородь, - вытянулся по стойке смирно полицейский, не видавший на селе такого чина.

- Да брось ты, братец, расскажи ка, чего тут у вас произошло, - махнул на него рукой Александр Нилович.

- Так ить пожар…

- Да вижу, что не масленицу жжёте. Причину пожара не установили ещё? С чего так полыхнуло-то? – Белоусов оценивающе посматривал на урядника. «Толков ли?».

- Поджёг это, к бабке не ходи. С четырёх углов занялось. Кузнец детей вынес, а Иван Савватеич с невесткой в доме остались. Агрипина-то к товарке на посиделки ходила, - полицейский кивнул на сидящую, покачиваясь, на земле, и прижимавшую к себе мальчика и девочку годов десяти-двенадцати немолодую женщину.

- А чей это дом? – присмотрелся Александр Нилович к старушке.

- Так Кваснова, купца…

«Вот так на! Не верь после этого предчувствиям», - покачал головой Белоусов.

- Малая, как очухалась, рассказала, что в дом два человека приходили, про сумку какую-то у деда и маменьки спрашивали, всё верх дном перевернули, связали их, а потом дом загорелся, - показал на девочку урядник.

- Что ж ты сразу-то не сказал! Чудак человек, - прикрикнул на него Белоусов.

- Об чём спрашивали, о том и отвечал, - набычился полицейский.

- Ну, прости старика. Дело-то, похоже, серьёзное, - пойдём к тебе, там пого-ворим, - примирительно коснулся плеча урядника Александр Нилович. – Да, мужиков покрепче к погорельцам приставь на всякий случай, как те успокоятся, пусть в участок ведут.

Урядник отошёл, давая распоряжения, повернулся к Белоусову, и поманил за собой рукой.

Пройдя саженей сто, они поднялись по крыльцу неприметного дома, вошли внутрь. Александр Нилович осмотрелся.

Небольшое помещение перегораживала деревянная стойка, в левом углу потрескивала дровами печь с простыми белыми изразцами, в правом, рядом с полупустым книжным шкафом стоял облупившийся от старости сейф фирмы «Carl Ade». Дверь ведущая внутрь дома, рогатая вешалка с висевшей на ней полицейской «селёдкой». Напротив входа, со стены на посетителей смотрел портрет императора вот, пожалуй, и всё «убранство».

Урядник приподнял крышку стойки, и открыв дверцу, пропустил Белоусова вперёд, предложил присесть на один из видавших виды стульев.

- Чайку-с не желаете? Или может… -  замялся полицейский.

- «Или может», - потёр ладонь об ладонь Александр Нилович.

- Вмиг организуем! – урядник исчез за дверью, ведущей в другую половину дома.
Через минуту он принёс медный поднос с графинчиком водки, стопкой и миской с клюквой.

- Чем богаты, вашвскоблагородь… Может, вы поесть хотите, так я…

- Не суетись. А сам-то чего? – Белоусов кивнул на одиноко стоящую на подносе стопку.

- Так ить я на службе…

- Так «ить» и я не на променад сюда приехал, - передразнил его Александр Нилович.

- Понял, - урядник снова юркнул за дверь.

Выпили. Белоусов отправил в рот горсточку клюквы, а урядник только мазнул пальцем по усам.

- Как звать-то, - поднял на него глаза Белоусов.

- Алексеем Даниловичем Кочневым величают, - подобрался урядник.

Полицейскому было примерно лет под сорок, на вид крепок, тёмные некогда голова и усы изрядно разбавлены сединой. Из под кустистых бровей на следователя посматривали, не иначе, тоже оценивая, умные, с лукавинкой, глаза. Белоусову он понравился: «Ну, что ж, попробуем «кашу сварить», Алексей Данилович».

- Ты присядь, Алексей Данилович, а то шея затекла на тебя снизу вверх смотреть, - тот придвину стул к столу, сел, расстегнул ворот шинели. Белоусов разлил водку по стопкам. – Давно здесь служишь?

- Да почитай два года. До этого городовым в Холмогорах служил. Туда после службы вернулся, я сам оттуда родом, а родни вот не осталось. С Архангельска бумага пришла, нет ли охотников сюда, в Вавчугу, ну я и вызвался.

- А служил где?

- В Восточно-Сибирском стрелковом полку. С японцем довелось повоевать. Сначала в Цзыньчжоу, потом в Порт-Артуре.

- Мой сын тоже воевал, только на флоте… - оживился, Александр Нилович, получив возможность поговорить о Коле, но тут снаружи, совсем рядом, послышались два выстрела.

- Мать чесная! – подхватился урядник, доставая из кобуры револьвер, - никак палят.
 
Они выбежали на улицу. У дверей дома в кучку сбились мать Кваснова с детьми и два дюжих мужика. Один из них прижимал рукой рукав поддёвки, набухающий тёмным пятном.

- Вон он, Данилыч! – закричал второй селянин, показывая рукой в темноту.

Урядник поднял револьвер, и выстрелил в метнувшегося в проулок человека. Тот, вскрикнув, повалился на землю.

Белоусов подбежал к упавшему, перевернул, вынув из слабеющей руки пистолет. Тело человека судорожно дёрнулось, и затихло, из приоткрытого рта по щеке побежала струйка крови.

- Хороший ты стрелок, Алексей Данилович, - досадливо похвалил следователь подоспевшего урядника.

- Виноват.

- Да ладно, чего уж теперь. Этого в холодную… Фельдшер-то есть на селе? – поднялся, отряхивая колени Белоусов.

- Есть.

- Этих всех в участок, сам за фельдшером, - распорядился Александр Нилович.

Женщину и раненого он усадил на стулья.

«Обычные крестьяне… впрочем, нет, женщина одета хоть и скромно, но не бедно, да и дети… Молодцом держаться. Сколько на них за один вечер навалилось, не всякий взрослый снесёт», - размышлял Белоусов, разглядывая при свете керосиновой лампы собравшихся в помещении людей.

- Меня зовут Александр Нилович Белоусов, я следователь из Архангельска, приехал с вами поговорить, - он посмотрел на женщину, к которой всё ещё жались дети.
 
- Что с Митенькой? – подняла женщина на Белоусова плещущие страданием глаза, вмиг наполнившиеся слезами.

«Вот чёрт! Ну как я ей ещё и о сыне скажу? Вот горе-то», -  Александр Нилович отвёл взгляд, ничего не ответив.

Но женщина всё поняла. Она прижала к себе детей, и тихо заплакала.

Белоусов поманил стоящего у стойки мужика. Они вышли на улицу.

- Ты его раньше здесь видел? - Александр Нилович кивнул на всё еще лежащий у проулка труп.

- Нет, не доводилось, - мужик переступил с ноги на ногу, - а с Иванычем-то чего?

- С кем? – Белоусов достал серебряный портсигар, молча предложил собеседнику закурить.

- Ну, коли не положено, не говорите, - кое-как выцарапал тот папиросу за-скорузлыми пальцами, с траурной каймой под ногтями.

Закурили.

Вернулся Кочнев с двумя поселковыми, несшими носилки и фельдшером.

Фельдшер деловито кивнул Белоусову, и прошёл в участок. Мужики, положив тело на носилки, засеменили, удаляясь, по тёмной улице. Из-за заборов опасливо поглядывали потревоженные выстрелами соседи.

- Рассказывай, как дело было, - обратился следователь к мужику.

- Мы уже к участку подходили, как Данилыч… господин унтер приказали. Я сзади Аглаи Степановны с детишками шёл, а Игнат спереди. Тут энтот из проулка выскочил, и давай в деток палить, Игнат их собой прикрыл, а у того револьверт  то ли заклинило, то ли патроны скончились. Он бежать, а тут вы… - мужик умолк.

Белоусов достал из кармана пистолет. «Парабеллум», пистолет системы Борхардт-Люгера, он такой в оружейной лавке в Архангельске видел, пятьдесят восемь целковых стоит. «Не дешёвая игрушка, - Александр Нилович вынул магазин, вытащил патрон из патронника, и протолкнул его в гнездо рукоятки, вытряхнув на ладонь. Осмотрел гильзу патрона. – Осечка. Повезло вам.

Белоусов вставил магазин на место, и убрал пистолет в карман:

- Пойдём детей поспрашиваем.

Все трое вошли в дом. Фельдшер уже перевязал раненого.

- Ничего страшного, царапина, - доложил он вошедшему в помещение Белоусову, угадав в нём начальство, - Коротов Михаил Сергеевич, местный фельдшер, - отрекомендовался эскулап.

Следователь представился, и сразу перешёл к делу:

- Михаил Сергеевич, там к вам труп отнесли. Вы его осмотрите… татуировки там, особые приметы… я к вам попозже зайду. Все свободны.

Он хотел попросить женщину с детьми задержаться, но увидев, что она словно в ступор впала, обратился к детям:

- Ну, ребятки, расскажите, как всё произошло. Кто начнёт?

- Я расскажу, - подняла на Белоусова заплаканные глаза девочка, - мы с ма-менькой, дедушкой и Санькой дома были. Потом в дом два дядьки зашли. Один страшный такой, с револьвертом, а другой, как вы, в шляпе и с усами. Затолкали нас в столовую, стали про какую-то сумку кричать. Тот, что в шляпе слова смешно выговаривал и бранился не по-нашему: «донветер, донветер!», а страшный убить грозился. Но мы ни про какую сумку не знали, тогда они нас связали, и стали по всему дому эту сумку искать. Весь дом перевернули. Не нашли ничего, тот что в шляпе опять «донветер» сказал, и они ушли, а потом дом загорелся. Вот.

- Нас дядя Силантий из дома вынес, - подал голос мальчик.

- Хорошо ребятки, - Белоусов повернулся к уряднику, - Алексей Данилович, есть куда их пристроить?

- Найдём, - Кочнев поднял со стула, словно закрывшуюся в себе женщину, направил её к выходу.

- А какая шляпа была, как у меня? – будто что-то припомнив, придержал девочку за плечо Александр Нилович.

- Нет, та смешная была, как котелок круглая.

- Ну, идите с Богом, - погладил детей по головам Белоусов, и уже уряднику, - Отведёшь, сразу сюда.

Оставшись один, Александр Нилович налил себе водки, выпил, закусил клюквой. «А ведь я его видел на пристани. Котелок, усы. Я ещё тогда подумал, что он на немца похож. Точно! Немец и был. Акцент, «donnerwetter». Видать шибко его припекло, раз он в такую глухомань в компании с мокрушником забрался. В том, что убитый был бандитом, Белоусов не сомневался, насмотрелся на этих типусов. А вот немец…

Вернулся Кочнев:

- К родне их, бедолаг, отвёл.

- Данилыч, а у тебя ещё водки нету, да и если честно, есть хочется. С утра ма-ковой росинки во рту не было, - пожаловался Александр Нилович.

- Пойдёмте в мою каморку, - Кочнев кивнул на дверь за спиной Белоусова, - я здесь живу, чего хозяев смущать. Зато, почитай, круглосуточно на службе.
 
Комната была значительно меньше служебной. Печь грела на два помещения, и с этой стороны к ней была пристроена плита. Через дверь, по той же стене, стоял рукомойник и никелированная кровать с «шишечками», аккуратно застеленная солдатским одеялом. Посередине комнаты стоял круглый стол, под простой белой скатертью и три стула, над столом висела керосиновая лампа с матерчатым абажуром, у дальней стены книжный шкаф, с виднеющимися за стеклянными дверками книгами в дешёвых переплётах. На свободной стене, напротив двух слеповатых окошек, один под другим, на самодельных кронштейнах, лежали казённый армейский карабин, дриллинг «Зауэр», не иначе, гордость хозяина, и одноствольная «тулка».

- Позвольте? – Белоусов, не ровно дышащий к оружию, потянулся к трехстволке.

- Это мне после войны наш командир роты подарил.

-?

- Выручил я его под Цзыньчжоу … Обложили нас тогда япошки, со всех сторон из пушек по нам били, головы не поднять. Генерал Фок, командир дивизии, приказал отступать, а до нас приказ не дошёл. Почитай всю нашу роту положили, командира ранили. Ну, я на себе его и вытащил к нашим. Самого-то тоже в ногу осколком зацепило… Ништо, доплелись помалёху, - Кочнев снял шинель, и повесил её на гвоздик у двери, на груди серебром звякнули два «Георгия», - Я счас ушицу подогрею. Знатная уха получилась.

Урядник подбросил дров в плиту, передвинул чугунок на конфорку. Из-под кровати выдвинул ящик, выудил оттуда бутылку водки, и водрузил её на стол. Принёс поднос с пустым графином и стопками из служебного помещения:

- Ну, вашвскоблагородь, давайте для аппетиту.

- Зови меня Александром Ниловичем, - уселся за стол Белоусов.

Они выпили по стопке, ещё по одной.

- Я так понял, Александр Нилович, что вы к нам сюда из-за Димитрия Кваснова приехали. А с ним-то что стряслось?

- Утонул по пьянке ваш Кваснов, - потянулся за остатками клюквы следователь.

- Да не может такого быть! От Кваснова я, сколько здесь служу, запаха ни разу не учуял, не пил он. Они же вся семья старообрядцы. Тут другое чего-то, к бабке не ходи.

- Вот и я так думаю. Тем более в свете последних событий… - задумчиво протянул Белоусов.

- Анютка сумку какую-то поминала. Может в ней всё дело? – предположил Кочнев.

- Верно мыслишь, Алексей Данилович. Не сам Кваснов в реку упал, помогли ему. Кто помог, мы можем довольно уверенно предположить. Из-за чего – тоже. А вот что это за сумка, и что такого ценного в ней было, это вопрос.

Кочнев разлил дурманящую запахом уху по фаянсовым тарелкам, которые достал с полки над плитой, отрезал от краюхи по толстому ломтю хлеба, выдал Белоусову оловянную ложку, и мелко перекрестясь, принялся за еду.

Следователь только что не урчал, вылавливая из тарелки жирные рыбные куски, изредка отрываясь от ухи, чтобы чокнуться с урядником.

- Ты вот что, Данилыч, - сыто отвалился от стола Белоусов, - разузнай ка с утра, может этих двоих кто видел? А я к фельдшеру пойду, с убиенного тобой упыря словесный портрет спишу. И это… с матерью Кваснова поговори. Скажи, утонул раб Божий Димитрий. О чём мы тут с тобой говорили, ни с кем не распространяйся.

- Понятное дело. Всё разузнаю, и про сумку, на всякий случа;й, поспрашаю.

- Вот это правильно, - Белоусов потянулся за бутылкой.

Кочнев уступил следователю свою кровать.

- А ты как же?

- Да вы почивайте, мне есть, где переночевать, - урядник многозначительно подкрутил усы.

Ночью Белоусову приснился кошмар. Будто он убегал, прижимая к себе плоскую сумку, коричневой кожи, и прятался по каким-то подворотням от безликого человека в чёрном котелке, который безостановочно стрелял в него из парабеллума. Александр Нилович обижался во сне: «Да что ж он всё палит-то! Там магазин на восемь патронов». Человек загнал его в угол. Белоусов выбросил сумку в кучу какого-то хлама, и обернулся. Человек в котелке направил на него пистолет…  Александр Нилович закричал.
 
Кто-то тряс его за плечо.

Белоусов открыл глаза. Над ним нависло ухмыляющееся в усы лицо урядника:

- Приснилось чего?

- Да не приведи Господь! – следователь, скрипнув пружинами, сел на кровати, - сколько времени?

- Десятый час. Я уж обегал всех. Поднимайтесь. Завтрак стынет.

За завтраком Кочнев рассказал, что удалось узнать. «Гости» пожаловали в село с утренним пароходом. Остановились у одного старика бобыля. Тот, который в котелке, из дома не выходил, а второй ушёл сразу, и вернулся через час. Они спрашивали, будет ли вечером пароход на Архангельск. Старик сказал, что пароход будет только до Вологды. Вечером они дали старику трёхрублёвку, и ушли. Больше он их не видел. Поговорил Кочнев и с матерью купца. Та немного отошла, говорила, что ждала беды. Кваснов оказывается уехал в Архангельск заранее, за три дня до Маргаритинской ярмарки. Позавчера неожиданно вернулся. Был сам не свой, расцеловался со всеми, и сказал непонятно, мол, «Если чего, то знайте, что за Отечество жизнь положил». Объяснять ничего не стал, и тем же днём вернулся в Архангельск. Бандит же спрашивал, где живёт купец Кваснов, люди видели, как он у его дома крутился.
 
- Ну, а дальше вы знаете. Я-то думал, залётные какие, на купеческое добро позарились по случаю, а выходит, искали они Кваснова, - закончил рассказ урядник.

- Молодец, - похвалил Александр Нилович Кочнева. А когда у нас ближайший пароход на Архангельск?

- Так часа через три, - посмотрел урядник на ходики на стене.

- А где у вас фельдшер живёт?

- Я провожу, - поднялся урядник.

Они вышли на улицу. По дороге им встречались, кланяясь, не скрывающие своего любопытства селяне, слух о следователе из самого Архангельска, приехавшего ловить банду, появившуюся в Вавчуге, обрастая нелепыми подробностями, уже расползся между жителями.

Урядник привёл Белоусова к высокому дому с подклетью:

- Вот здесь у нас фельдшер живёт, а подклеть у него, навроде морга.

- Ты вот что, Данилыч, надо гроб сладить, чтобы труп отправить в Архангельск, там его фотографии сделают, да по картотеке поищут. Гроб ты повезёшь, и при мне останешься, помощником. С начальством я договорюсь. Иди. Надо до парохода успеть.

- Так я мигом всё сорганизую! – расплылся в улыбке Кочнев, в предвкушении возможности хоть на время оторваться от унылой обыденности.

Урядник ушёл, а Белоусов, поднявшись по ступенькам крыльца, постучал в дверь.

- Иду, иду, - за дверью послышались торопкие шаги.
 
Фельдшер, в сюртуке, при галстуке, словно специально к визиту важной персоны приготовился, появился на пороге:

- А я уж заждался вас! Э-э…

- Александр Нилович, - напомнил Белоусов, подумав, уловив лёгкий запах спиртного: «Оно и видно. Хотя, что ещё в этой глухомани делать?».

- Александр Нилович, чайку откушать не желаете? – нервно потёр руки эскулап, - очень уж хочется с образованным человеком побеседовать! Поверите, кроме Алексея Даниловича, священника, да нескольких купцов, словом не с кем обмолвиться. Народ хоть и богобоязнен, но тёмен беспросветно.

- С превеликим удовольствием, Михаил Сергеевич, но сначала дело.

- Конечно-конечно! Прошу-с, - фельдшер театральным жестом предложил дорогу.

Они спустились в подклеть с низким потолком, на обитом цинковым листом столе лежало обнажённое тело.

 Михаил Сергеевич зажёг лампу:

- Тут у меня что-то вроде лаборатории и прозекторской в единой квадратуре. Извольте обратить внимание на сей экземпляр, - фельдшер поднёс лампу к трупу, - типичный преступник! Смотрите какой у него череп: низкий покатый лоб, развитые надбровные дуги и челюсти. Настоящий homo Neanderthalensis. А эти татуировки, как у диких племён…

- Вы, Михаил Сергеевич, как я вижу, ломброзианством увлекаетесь? - сыронизировал Белоусов.

- А что? Профессор Ломброзо внёс неоспоримый вклад в криминалистику, вы читали его «Преступный человек в его соотношении с антропологией, юриспруденцией и тюрьмоведением"? Гениальное исследование, доложу я вам!

Следователь обошёл тело, сделал какие-то пометки в блокноте, убрал записи в карман пальто:

- Ну-с, дорогой Михаил Сергеевич, теперь можно и чайку.

Сидя за столом просторной, не без претензии на обустройство городской квартиры комнате, они продолжили разговор за бутылкой шустовского коньяка.

- Вот вы, батенька, всё Ломброзо нахваливаете, - рассуждал Александр Нилович, - а эта его трактовка преступности в качестве биологического, а не социального феномена, сущий бред, помилуй Бог! Да вы цивилизованного человека в клетку посадите, он у вас через два месяца форменной обезьяной станет. А ан-тропологическая теория? Да я за свою службу в криминальной полиции столько душегубов с ангельскими ликами насмотрелся, у-у… Да сам граф Толстой, к вашему сведению,  теорию Ломброзо о прирождённых преступниках считал ложной. Корень преступности в основе своей лежит именно в социальной сфере. Попади в своё время наш клиент, что внизу прилёг, в хорошие руки, он может скрипачом бы стал, или учителем.

- Ну, уж! С такой-то рожей, и учителем. Экий вы, Александр Нилович, фантазёр! – фельдшер разлил коньяк по рюмкам, - а что вы думаете о его "Гениальности и помешательстве"? Профессор в своём труде доказывает, что  многие признанные гении и даже государственные деятели, обнаруживали психические расстройства.

- Насчёт гениев я не осведомлён, а вот судя по тому, что пишут газеты, некоторые из наших государственных деятелей, явно не в себе. Здесь я, пожалуй с сеньором Ломброзо соглашусь, - Белоусов заметно захмелел.

В дверь постучали.

- Ну вот, с интеллигентным человеком поговорить не дадут, - фельдшер, слегка покачиваясь, направился к выходу.

В комнату вошёл раскрасневшийся от усердия Кочнев, покосился на пустую коньячную бутылку:

- Всё готово, Александр Нилович, пароход скоро, пора собираться.

- Гроб сколотили? - встряхнулся Белоусов.

- У подклети стоит.

- Хорошо. Пойдёмте, Михаил Сергеевич в вашу лабола… ла-бо-раторию.

Мужики, принесшие гроб, обернули труп простынёй, положили в гроб, туда же сунули одежду покойного, заколотили крышку.

- Несите к пристани, - распорядился урядник, - пошли собираться, Александр Нилович.

На пристани стояли немногочисленные отбывающие и любопытствующие. Белоусов расслаблено наблюдал, как к берегу подошёл  пароход «Пётр Великий», прибывший из Вологды, как Кочнев говорил что-то капитану, показывая на него и на гроб. Потом мужики подхватили домовину, и занесли её по сходням на судно.

Белоусову  с урядником выделили двухместную каюту. Всю дорогу до Архангельска следователь проспал.
 
По прибытию, Белоусов поручил Кочневу найти ломового извозчика, и доставить гроб с телом по названному им адресу, и оставаться там до дальнейших распоряжений. Сам Александр Нилович отправился в участок.

По дороге ему почему-то припомнился виденный им давеча сон.

- Ну ка, голубчик, отвези ты меня сначала к Кузнечёвскому мосту, - обратился он к извозчику.

«Не иначе, старею, вещим снам стал доверять. С другой стороны, если пред-положить, что эти двое следили за Квасновым, и именно они расправились с ним на мосту, то они были уверены, что сумка при нём. Когда же они обнаружили свой промах, то поспешили в Вавчугу, в его дом. По-видимому они навели о Кваснове справки, узнали, где он живёт, возможно даже обыскали его номер в гостинице. Надо будет проверить, обслугу опросить», - выстраивал версию сыщик.
 
Возница остановился. За размышлениями Белоусов не заметил, как они доехали до места.

- Подожди здесь, я скоро, - он сошёл с пролётки, и направился к мосту.

Александр Нилович прошелся по деревянному настилу, подойдя к ограждению, взглянул на серую, осеннюю воду реки: «Доски за перилами действительно торчат. Вот ведь работнички! С прошлого года никак не спилят. Удариться о них действительно можно, но вот чтобы перевалиться через ограждение… тут никакой водки не хватит. Я вон, не маленького роста, а мне перила по грудь. Сбросили купца с моста, тут и гадать нечего».
 
Сойдя с моста, Белоусов подошёл к небрежно сложенному штабелю  ошкуренных брёвен, и стал заглядывать в щели между ними. Неожиданно раздавшийся скрипучий голос за спиной заставил его вздрогнуть:

- Потерял чего, барин?

Белоусов обернулся. Перед ним стоял заросший седой бородой и усами старик в поддевке, картузе, латанных на коленях портах и намазанных дёгтем сапогах.

- Тебе чего, дед?

- Да это, видать, тебе чего, а я что нашёл, то моё, - засмеялся дед, показав несколько сохранившихся зубов, - денежку дашь, может и поделюсь. Вещь дорогая, поди, немало стоит.

- Дам, дам! Показывай, что нашёл! – заволновался Александр Нилович.

- А не обманешь? – подозрительно прищурился на Белоусова дед.
 
- Вот тебе крест, не обману! – следователь размашисто перекрестился.

- Ну, пойдём со мной, - махнул рукой старик, и пошёл в сторону нескольких вытащенных на берег лодок. У одной из них он остановился, достал котомку, развязал тесёмки, и вытащил из неё плоскую кожаную сумку, только не коричневую, как во сне, а чёрную.

Белоусов замер, открыв рот: «Вот и не верь после этого в вещие сны…».

- Не это ли разыскиваешь, мил человек? Там внутри какие-то гумаги, так нам без надобности, всё одно грамоте не обучены.

Александр Нилович потянулся за сумкой.

- Э-э нет… - старик убрал сумку за спину. Сначала деньги давай, за то что вещь сохранил.

- Да на, на! Аспид, – Белоусов полез в портмоне, и не глядя на достоинство, вытащил кредитку, и сунул её деду в протянутую руку.

Старик быстро спрятал деньги в карман.

- Я следователь сыскной полиции. Ну ка быстро, как на духу, говори, где сумку нашёл, старый пройдоха, а не то в околоток свезу! – сердито прикрикнул на старика Александр Нилович, хотя в этот момент был готов расцеловать его в обе щёки.

 - Да ить где ты… вы искали, там и нашёл. Я здесь за брёвнами, чтоб не рас-тащили, подрядился присматривать. Обход делал, гляжу, чегой-то между брёвен торчит. Вытянул – она, - опешивший старик кивнул на сумку.

- Когда это было?

- Так на следующий день, как утопленника из-под моста выловили. Приберёг вещь. Думаю, вдруг, кто спросит.

- Спасибо тебе, отец, - сменил тон Белоусов, - очень ты следствию помог. В том, что это именно то, что искали преступники, Александр Нилович не сомневался.

- А больше ты здесь никого не видел? – спросил он, больше для порядка.

- Так ить мост, народу всякого много ходит, - пожал плечами дед.

- Ну да, ну да…

Белоусов вернулся к ожидавшей его пролётке:

- На Соборную!

Александр Нилович не заметил, как из другого, подъехавшего к мосту чуть позже, экипажа с поднятым верхом, за ним наблюдает человек в чёрном котелке.

Дома, не раздеваясь, Белоусов прошёл к столу, и подрагиваюшими от нетерпения руками, расстегнул ремни сумки, вытряхнул на скатерть стопку бумаг, и стал их перебирать.

«Мать чесная! Да тут какие-то чертежи, таблицы, схемы. Э-э… тут не разбоем, а шпионажем попахивает!», - откинулся следователь на спинку стула. - Опять же немец… К кому со всем этим обращаться? Надо будет с полковником Петровским, начальником жандармского управления поговорить, кажется, его ведомство между делом шпионов ловит.
 
Вот что мы за люди! Коля, когда приезжал, рассказывал, что сразу после войны с японцами и в Министерство внутренних дел, и в Генеральный штаб офицеры пачками слали письма и рапорты с проектами создания специальной контрразведывательной службы. Сын сам проект морской контрразведки предлагал. И что? Да ничего. Коля тогда ещё упомянул некоего полковника Митодзиро Акаси, из разведотдела Генерального штаба Японии. Он в Петербурге с 1902 года орудовал. Сведения собирал, вербовал информаторов. После начала войны перебрался в Вену, разработал план оказания помощи деньгами и оружием нашим «революционэрам».
 
Подорвать страну изнутри старались и американцы. Один Якоб Шифф чего стоил! Будучи владельцем банкирского дома «Кун, Лееб и К;», который входил в финансовую империю Родшильдов, он передал смутьянам колоссальную сумму денег. Об этом ему уже сам Петровский рассказывал.
 
Не остались в стороне и немцы. После подавления мятежа газеты писали, что известный революционер Александр Парвус  не просто агент-провокатор, а агент Вильгельма II.

И вот снова немецкие ушки вылезли. Торопиться мне не надо, но и затягивать не следует. Документы у меня, скорее всего, их ищут, а значит немец в котелке ещё в городе. Не отправится же он домой с пустыми руками? Там ему мигом холку намылят.
Надо, по возможности, во всём разобраться, чтобы быть уверенным в том, что здесь шпионаж, а не обычная уголовка.  Не стоит пока никому ничего рассказывать, а то окажусь в положении чеховского следователя Чубикова, из «Шведской спички». Сраму на старости лет не оберёшься. Это здесь оставлять нельзя, - Белоусов собрал бумаги, и положил их обратно в сумку. – Совсем забыл! В морге же меня Данилыч заждался, поди! Вот с ним-то мы этим делом и займёмся, человек он, надо думать, надёжный».

Александр Нилович сунул сумку под пальто, и вышел из квартиры.

Кочнева Белоусов нашёл нервно прохаживающимся у дверей морга. Увидев его, урядник, подобрав шашку, чуть не вприпрыжку поспешил ему навстречу:

- Ну, слава Богу! А то я думал, вы про меня забыли.
 
- Садись, - постучал следователь по кожаному сиденью пролётки. В участок поедем, одежду тебе подберём.

- Какую одежду?

- Цивильную. Ни к чему, чтобы ты со мной при полном параде ходил.

В участке он вверил Кочнева заботе агентам «наружки»:

- Поприличней мне человека оденьте, а то знаю я вас. Чучелом каким-нибудь нарядите.

  Через полчаса  он, с довольным видом, быстро вышел из кабинета начальника, едва не налетев на солидного господина в котелке и добротном пальто:

-  Рardon moise, - пробормотал он, и собирался пройти мимо, но человек поймал его за рукав.
 
- Вы куда, Александр Нилович?

Белоусов непонимающе уставился на незнакомца. Потом на лице его расплылась улыбка узнавания:

- Данилыч, ты? Ей Богу, не признал!

- Вот, униформу выдали, - смущённо потупился урядник.

- Надеюсь, тебе не только верхнюю одежду выдали? Под пальто-то не грудь в крестах?

- Не-е. Все чин чинарём. Пиджак, жилетка, сорочка. Даже галстух, - похлопал себя по груди Кочнев.

- Ну, раз «галстух», тогда поехали обедать, - потащил Белоусов урядника к выходу.

Обедать они отправились не в милое сердцу Александра Ниловича «Товарищество официантов», а в ресторан Минаева. Следователь решил соединить приятное с полезным, опросить обслугу, не видели ли они в своём заведении немца в котелке, или гориллоподобного амбала.

Официант, обслуживавший Кваснова, вспомнил, что видел людей подходящих под описание. Они вошли чуть позже купца, один заказал водки, а другой кофе.

- Всё сходится. Вели они Кваснова, - подытожил Белоусов, - сейчас ко мне на квартиру поедем, отдохнём, я тебе ещё не то поведаю, пообещал он уряднику.

Отобедав, они пешком прогулялись до Соборной улицы. Александр Нилович открыл квартиру, и жестом пропустил Кочнева вперёд.

- Боюсь и думать, о чём вы мне рассказать собирались, если такое показать решили, - ошарашено смотрел на разгромленную квартиру урядник.

Белоусов заглянул через плечо застывшего в дверях Кочнева:

- Ой, ё… - следователь обежал комнаты. - Фу, хорошо  Агафьи в квартире не было. Пасли меня значит, от самого парохода пасли. Ладно, если с тобой не видели, и не проследили нас до полицейского участка, а вот ежели они всё же нас срисовали, тогда плохо дело, залягут где-нибудь, ищи свищи…

- Да кто они-то, Александр Нилович? Говорите толком! – прервал поток мыслей вслух урядник.

- Шпионы!

- Какие ещё шпионы?

- Немец-то наш, шпион! Теперь я в этом не сомневаюсь, - следователь опустился на стул, - сумку я нашёл, Данилыч.

- Да ну!

- Как догадался где она, не спрашивай, по наитию, - Белоусов благоразумно решил не приплетать к делу вещие сны. Он и сам не верил во всю эту мистику, - а в сумке той чертежи всякие, не иначе, секретные.

- И где ж та сумка? Украли… - Кочнев посмотрел на учинённый в квартире разгром, - от ить беда-то!

- А вот это, дудки! Сумка в надёжном месте, не видать им её, как своих ушей, - Александр Нилович даже повеселел, - а мы с тобой, Алексей Данилович, покамест живцами поработаем. Может, они на нас выйдут. Ты оружие-то, часом в участке не оставил?

- Нет, конечно, - Кочнев похлопал ладонью по карману пальто.

- Ну, и ладненько. Мне тоже бы вооружиться не помешало, - перешагивая через разбросанные вещи, Белоусов прошёл в кабинет. – Вот, чёрт!

- Что там у вас, Александр Нилович! – урядник, также, стараясь ни на что не наступить, на цыпочках пробрался к следователю.

- «Кольт-браунинг» мой забрали, мерзавцы! – Белоусов в сердцах грохнул ладонью по крышке письменного стола, - глядишь, теперь из моего же пистолета по нам палить будут. А я, как назло, «парабеллум» вместе с сумкой, как вещественное доказательство оставил.

Они одновременно вздрогнули от звука громкого сварливого голоса:

- Это чтой-то здеся деется-то, а-а?!

В дверях кабинета, подперев бока руками, стояла полная невысокая женщина, лет сорока пяти, в тёмном платке, тёмной же длинной юбке и короткой кофте на ватине.

- Обокрали нас, Агафьюшка. Только не голоси! Ты в комнатах приберись, а в кабинет ни ногой, я сам, потом… Пошли мы, дела у нас, - Белоусов подтолкнул урядника к выходу, прихватив трость с тяжёлым бронзовым набалдашником.

Оказавшись на улице, они стали бесцельно кружить по городу, избегая безлюдных мест, и пытаясь выявить возможную слежку.
 
Получилась своеобразная экскурсия. Кочнев плохо знал город, и Александр Нилович не без удовольствия показывал ему достопримечательности, называл улицы. Они дошли до  Спасо-Введенской церкви, что в 1905 году достроили на нечётной стороне Костромского проспекта, вернулись в центр, к Воскресенской, прошли мимо здания Городской Думы, губернаторского дома, свернули к набережной на Бульваре.

- Заметил кого? – спросил Белоусов урядника.

- Заморыш какой-то пару раз высветился. Навряд случайно, мы же без цели петляем, кто такой дорогой по делам ходить будет?

- Всё правильно, Данилыч, я тоже его срисовал. Ну как, готов рискнуть?

- Мне не привыкать, - просто, без намёка на браваду, сказал Кочнев.

- Темнеть начинает. Дойдём до Рыбного ряда, там торговлишка уже кончилась, может и выманим супостатов.

Они еще не дошли до места, а рыбным духом уже потянуло. Большинство магазинов и лавок действительно были закрыты. Козырьки строений пестрели вывесками: «Рыбная торговля Е. И. Трифонова», «… А. В. Ярилова», «Сергей Тимофеев»…

Кочнев осмотрелся по сторонам:

- Самое место, чтобы кого-нибудь кончить. Нарочно подбирали?

- Им нужна сумка. Полагаю, о том, что мы из полиции они не знают… Нам бы хоть одного из них заполучить. Мои «архаровцы» из него душу бы вынули, а какие никакие сведения бы получили. Ты уж прости меня, что втянул в это дело. Понимаю, что надо было сразу обо всём этом в соответствующее ведомство доложить, но опозориться на старости лет не хочу. Мне бы хоть какое-то подтверждение моим догадкам, а там…

Договорить он не успел. Из подворотни на них налетели пятеро дюжих молодчиков.

Белоусов свалил одного, использовав набалдашник трости, как дубинку, а потом замер, приоткрыв рот. Урядник, странно двигаясь, и подпрыгивая не хуже акробата в цирке, вертелся волчком, и наносил нападавшим град ударов руками, ногами, и даже головой. Через несколько секунд все четверо валялись на земле.

На немой вопрос следователя он не совсем понятно ответил:

- Это я ещё до войны научился. Там, где наш полк квартировал, неподалёку китайцы обосновались. Вот у них и перенял.

- Ладно, потом всё объяснишь. Присмотри за ними, я из наших кого-нибудь найду.

Через минуту со всех сторон послышались полицейские свистки, к месту драки прибежали околоточный с городовыми, дворники и сторожа.

Задержанных отправили в участок, там их развели по разным камерам.

Белоусов распорядился найти начальника, которого в это время на месте, как назло, не оказалось, а сам с Кочневым, и одним из полицейских надзирателей занял комнату, где обычно проводились дознания.

По одному стали приводить арестованных.

- Ба! Кто к нам пожаловал! Баян. Собственной персоной, - как родному обрадовался  Александр Нилович, когда перед ним усадили на стул здорового детину, с заплывшим глазом.

- Здрасьте, Александр Нилович. Давненько не виделись, - опасливо, одним глазом, покосился задержанный на Кочнева.

- Ещё бы столько не видеться, Захар, но по всему выходит, что больше уже никогда и не свидимся. На этот раз ты не в своё дело ввязался. До конца дней своих на каторге будешь гнить, - даже с каким-то сожалением посмотрел на Баяна Белоусов.

- Да что я такого сделал?! Ну, ошибочка вышла. Попутали вас с фраерами, хотели на гоп-стоп взять, за что пожизненно-то! – зашёлся Баян праведным негодованием.

- За пособничество в шпионаже. Вот за что! – прихлопнул по столу Белоусов, - или ты мне всё, как на исповеди, сейчас рассказываешь, и я тебя и твою гопоту за обычный разбой арестую, или милости прошу к костоломам полковника Петровского. Слышал, небось, о таком? Там с вами церемониться не будут. Что скажешь?

- Всё расскажу! Я на такое не подписывался. Ко мне один фраер в котелке подвалил, наколку на вас дал, посулил деньги хорошие, если я ему папку с бумагами на пароход отнесу…

- Что за пароход, когда отходит? – Белоусов даже с места подскочил.

- Принести велено к десяти, к трапу «Фёдора Чижова».

- Сейчас половина девятого, - Александр Нилович посмотрел на брегет, - нужно узнать время отправления «Чижова»…

В допросную вошёл начальник:

- Что случилось, Александр Нилович?

- Шпион у нас! Теперь я уверен. Нужно срочно порт оцепить, связаться с пол-ковником Петровским, пусть его люди шпиона берут, это вроде как его епархия. А мне сумочку верните, задумка у меня одна есть, - посмотрел Белоусов на Баяна.

Через двадцать минут примчался Петровский с жандармами. Его сразу же ввели в курс дела.

- Что же вы сразу со мной не связались, Александр Нилович? – посетовал он Белоусову.

- Опростоволоситься опасался. Ну как, фармазонщик какой. Вы бы первый меня на смех подняли, - не принял упрёка следователь.

Время поджимало, поэтому план разработали в общих чертах.

***
 
 Фрайхерр Мориц фон Гелен, майор германского Генерального штаба, метался по каюте грузо-пассажирского парохода «Фёдор Чижов», как дикий зверь в клетке: «Если этот русский schl;ger его подведёт, на дальнейшей карьере в разведке можно будет поставить большой жирный крест.
 
Казалось бы, такое простое поручение, которое мог бы выполнить любой агент, из-за ценности полученных сведений, поручили ему.
 
В одном из ресторанов Архангельска, ему должны были передать сумку с документами огромной важности. Добывший их агент был раскрыт русскими, и вынужден бежать из Санкт-Петербурга. Он всё же сумел замести следы, спрятавшись здесь, в Архангельске. Агенту с великим трудом удалось  связаться с известным ему лично работником норвежского консульства. Выходить на немцев он опасался, предполагая, что за ними может идти наблюдение. Русские не могли допустить вывоза секретных документов из страны. Норвежец дипломатической почтой переправил в Германию письмо с зашифрованными инструкциями от агента. Тот требовал прислать надёжного человека за документами, указал место, время и пароль для связи. Отправили его, Гелена, под видом английского коммерсанта.

Встреча с агентом состоялась в назначенное время. Часть сведений агент передал на словах. Ну, кто мог подумать, что полуграмотный русский купец за соседним столиком, владеет немецким языком? Когда он вошёл в зал, и осторожно осмотрелся, этот купец уже был в ресторане. Тот никак не мог знать о встрече. Столик, за которым он должен был ждать агента, стоял рядом со столиком купца. Пришёл агент, за обедом они говорили по-немецки. Через какое-то время купец заказал водки, и подсел за их стол, настаивая, чтобы они с ним выпили. Не желая привлекать внимания, они согласились. Купец наконец-то ушёл, и тогда он заметил, что сумка, которую он взял у агента, и положил на соседний стул исчезла. Это был провал! агент был готов убить его на месте.

Он поклялся вернуть документы. Каких трудов ему стоило найти этого купца! Ему ещё повезло, что тот оказался недотёпой, и не догадался сразу отнести сумку в полицию, а таскал её с собой по городу. Он знал, что она при нём. Ему удалось обыскать номер купца в гостинице. Он нанял какого-то местного schl;ger, и они ходили за испуганным купцом по пятам, но купцу удалось их обмануть, в последний момент тот успел сесть на отходящий от причала пароход. Казалось, всё пропало, но он не отчаивался. Он узнал, где находится дом купца. С нанятым им человеком они уже собрались плыть вслед за ним, когда тот сам сошёл на берег. Они следили за ним до позднего вечера. Купец заметил их и побежал. Они догнали его на мосту. Он ударил купца пистолетом по голове… сумки при нём не оказалось. Schl;ger достал из кармана склянку с водкой, и влил часть в рот лежащего без сознания купца, остальное допил прямо из горлышка сам, ещё ему предлагал, животное. Свои действия тот объяснил тем, что это собьёт полицию со следа, в России нередки случаи, когда пьяные утопают. Они сбросили тело с моста, и ночным пароходом уплыли в село, где жила семья купца. Там их тоже постигла неудача. Сумку они не нашли. Он приказал сжечь дом вместе с жильцами, они видели его лицо, и могли при случае опознать. Из закоулка они наблюдали за пожаром.  Donnerwetter! Кто-то из селян вынес детей из горящего огня. Он оставил свой пистолет вanditen, чтобы тот убрал свидетелей, а сам покинул село, сев на пароход, который шёл вверх по реке, сошёл на ближайшей пристани и вернулся на «Петре Великом» обратно, не выходя из каюты до самого Архангельска. За время поездки он просто-таки изводил себя всевозможными предположениями и планами своих дальнейших действий. Тогда же у него родилась, казалось бы, бредовая на первый взгляд идея, осмотреть отрезок пути до моста, который пробежал купец, выпав из их поля зрения. Он мог выбросить, или спрятать сумку.
 
Идея оказалась не такой уж и бредовой. Когда он приехал к мосту, какой-то представительный господин осматривал штабель брёвен. Он решил пронаблюдать за ним, и остался в коляске, подняв верх, что-бы не быть замеченным. К господину подошёл старый оборванец, и поговорив, они ушли. Потом господин вернулся, и… Oh mein Gott! В руках он держал его сумку. Незнакомец сел в поджидавший его экипаж, и уехал. Он приказал вознице следовать за ним. Узнав где тот живёт, и дождавшись его ухода, он проник в его квартиру, и обыскал её. Сумки не было. Единственной его добычей стал «кольт». Ему снова пришлось искать помощников, и он нашёл их. Они стали следить за домом незнакомца. Тот вскоре появился в сопровождении солидного  господина. Через некоторое время они вышли. Он был уверен, что сумка у них. Он пообещал очень хорошо заплатить, если нанятые им люди достанут сумку, и один из них принесёт её к отходу парохода «Фёдор Чижов», на который он заранее взял билет».

Не в силах оставаться в замкнутом пространстве каюты, напоминавшей ему одиночную камеру, в которую он в скором времени попадёт, если провалит задание, Мориц фон Гелен вышел на палубу. До отхода судна оставалось полчаса: «Если сумку с документами сейчас не принесут…».

К борту парохода, скорым шагом подошёл старший из нанятых им сегодня людей.

Гелен, с трудом удерживая себя от желания сбежать по трапу, спустился на причал. Человек передал ему сумку. Гелен мельком просмотрел некоторые из бумаг. Вне сомнения это было то, что нужно. Он вложил в протянутую руку пачку денег, и вернулся в свою каюту. «У него всё получилось! Он справился. Он…». В дверь каюты настойчиво постучали.

- Who is it? Кто там? – чувствуя, как холодок пробежал по спине, спросил он.

- Проверка билетов.

Гелен приоткрыл дверь, и тут же захлопнул её, увидев за спиной стюарда людей в жандармской форме. «Ну, вот и всё», - со странным в таком положении спокойствием, подумал он.

 Гелен достал из кармана брюк «Кольт», снял с предохранителя, и поднёс ствол к виску…

***

Белоусов стоял на пристани, и смотрел на покрытую рябью от ветра свинцово-серую воду Двины. Полчаса назад  он посадил Кочнева на пароход, обещав, что непременно добьётся его перевода под своё начало.
 
Казалось бы, дело сделано, недругам не удалось заполучить секретные документы в свои руки, но где-то внутри накрепко засело нехорошее предчувствие неумолимо грядущей большой беды. Александр Нилович не мог себе ответить, откуда у него вдруг появилась такая уверенность. Может немалый жизненный опыт подсказывал, а может, напоминала о себе подступающая мнительная старость…

До выстрелов Гаврилы Принципа в эрцгерцога Франца Фердинанда и графиню Софию Гогенберг, в столице аннексированных в этом году Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины Сараево, оставалось немногим меньше шести лет.