Утро жизни - воспоминания о детстве

                Родительский дом                                Дом стоял на углу улицы Пушкина. Дом был бревенчатый. На окнах его были ставни выкрашенные в голубенький цвет. Эти ставни на окнах всегда на ночь закрывались. Обычно их закрывал по вечерам глава семейства Филипп Петрович-мой отец. Часто закрывала их и Александра Петровна-моя мать,которую я в глаза так и не назвал при ее жизни ни разу матерью. Иногда закрывать ставни доводилось и моему брату Виктору. Закрывал ставни и я,но редко,потому что при жизни отца я жил в школе-интернате и дома бывал только наездами- приезжал на выходные дни и во время школьных каникул: зимних и продолжительных-трехмесячных-летних.                Я любил свой дом,хотя и не любил проходившую в нем жизнь. Когда мне доводилось закрывать и открывать на окнах ставни,я касался этих ставень с трепетом в пальцах,с волнением в груди,со стуканьем сердца. Особенно мне приятно было ставни открывать-впускать в дом солнце. Но обычно ставни на окнах по утрам открывала Александра Петровна.                Я любил,когда по утрам в доме открывались ставни. После темной,глухой ночи увидеть свет разгорающегося дня было радостно,сладко. Обычно я захватывал эти моменты в выходные дни,благодаря которым я и был дома: открывались на окнах ставни,в комнату входил утренний свет,а в это время из соседней большой комнаты,называемой залом,доносилась сладкая музыка или песня,передаваемые по радио,-это всегда было воспринимать приятно,радостно.                ...Я любил,когда в доме топилась печь: за окнами стояла зима,царил белый день,а в доме топилась печь,и Александра Петровна жарила на плите блины,а тут еще с улицы,с мороза, в дом входил Филипп Петрович- вносил ведра  с холодной колодезной водой. Все звуки в доме были слышны отчетливо. Слышно было даже как Филипп Петрович черпал ковшом из ведра воду и пил ее...Но такие светлые картины в доме случались нечасто. Чаще,приезжая из интерната домой,я заставал там пьяный разгул: Филипп Петрович,Александра Петровна и Тютим сидели за столом на кухне,пили водку и пели песни.                                Жизнь дома была веселой: Филипп Петрович,крепко, когда был пьяный, поколачивал Александру Петровну,и она частенько пряталась от его побоев у соседей. А однажды убежала из дома надолго. Вот тогда-то Филипп Петрович и вынужден был привести в дом в сожительницы тетку Наташку для поддержания семейного хозяйства,и,благодаря этому хозяйствованию,я оказался в детском доме.                                В детском доме                                Если бы кто знал,как я тосковал по дому моих родителей,живя в детском доме!...Правда,не все же дни я тосковал. Были и в детском доме дни хорошие. Особенно радовали нас,детей детдомовских,дни,окрыленные известием о скором отъезде в летний лагерь. Это ожидание переселения было волнительным. Мы с нетерпением ждали того дня,когда заедет во двор машина и воспитательницы начнут загружать в ее кузов вещи,необходимые для уборки,мытья,побелки летних жилых палат и наведения порядка на всей территории лагеря,где нам предстояло провести все лето.                           ...Наконец воспитательницы уезжали; а вскоре увозили на машине в летний лагерь и наши постельные принадлежности и кухонную посуду. И тогда в здании детского дома становилось как-то пусто: зайдешь в спальню,а там стоят кровати с голыми сетками: без матрасов,одеял и подушек; солнце сиротливо заливает своим светом комнату,блестит на подоконниках и голом полу,-и никого-то оно уже там не радует; заглянешь в столовую и игровую комнату,а там нет столов и из кухни не пахнет запахами приготовляемого поворами обеда,потому что обед уже готовится там-в летнем лагере. ...И вот наконец и мы,дети,тоже переселяемся в летний лагерь всеми группами-младшей,средней и самой старшей группой,детям которой.предстояло осенью идти в школу.                                В летнем лагере                                Три наши палаты летнего лагеря были сбиты из досок. Снаружи они были побеленные и стояли у речки под высокими соснами,с которых иногда падали на их крыши тяжелые шишки и,скатываясь,падали на землю,шуршали на улице за стенами палат. Поодаль от жилых палат стояла столовая,тоже сколоченная из досок и побеленная снаружи; свежая побелка выглядела хорошо,но после летних дождиков побелка тускнела,смывалась водой и палаты и столовая снова снаружи становились серыми,с обнажившейся поверхностью досок,из которых они были сбиты. Вдоль стен их обычно стояла трава,в которой можно было увидеть даже ягоды земляники,когда она поспевала.                                Напротив наших трех палат между тремя соснами стоял большой рукомойник с множеством металлических сосков,с которых стекала каплями вода; под рукомойником был длинный жолоб,куда стекала вода,когда мы умывались,а под этим жолобом- большое корыто,куда из жолоба сливалась грязная мыльная вода; в этом корыте всегда плавали желтые сосновые иголки,ночные мотыльки и упавшие в воду с сосен черные муравьи. Налево от рукомойника была игровая площадка с качелями и кучей песка; а там,за рукомойником,поодаль от него,был речной берег и текла сама речка Пера,а за речкой лежали широкие зеленые луга,над которыми в небе часто плыли белые облака и, иногда- тяжелые,темные,несущие грозовой дождь.                В палатах были окна: в каждой палате по одному окну. Окна были большие-с фрамугами. Эти фрамуги в хорошую погоду открывались и весь день были поднятыми.                         Помню палату,в которой я проводил последнее свое лето в детском доме. Помню в ней окно с поднятой фрамугой. С улицы через окно с поднятой фрамугой в палату проникал летний ветерок. Проникая в палату,уличный воздух растекался по деревянному,всегда чистому полу,закатывался под топчанчики. На этих топчанчиках спали дети-мои сверстники,воспитанники детского дома. Я был один из них: лежал,прислушивался...Изголовье у топчанчика моего было у стены. Я слушал,как за этой стеной палаты будто кто-то ходил: то в одну сторону пройдет,то в другую,а то вдруг надолго замрет,а потом опять тихо ходит,шуршит травой,перекатывает сосновые шишки...Вот одна из шишек ударилась о крышу палаты у меня над головой и скатилась на землю,упала в траву. К окну подлетел шмель и монотонно загудел в воздухе. Вскоре шмель улетел. Тогда на его место прилетела пчела. Взжикнули,пролетая,мухи. Прилетела оса и улетела...И снова в палате и на улице тишина и покой. Только слышится какое-то шуршание за стеной палаты,будто кто-то пройдет то в одну сторону,то в другую,а то надолго замрет и сладко вздохнет. Пожалуй,это лесной ветерок там ходил,вздыхал. Больше там ходить в этот час послеполуденного отдыха было некому. ...За окном с поднятой фрамугой стоял ствол сосны-толстый,желтый. Там,на улице,было послеполуденное солнце; под толстым стволом сосны на песчаной земле и среди корней лежали сосновые перекрученные иголки и бегали черные муравьи,-поймаешь одного такого муравья,осторожно лизнешь его,и тут же сморщишь лицо: такой муравей этот едко-кислый; бросишь этого муравья,и тот снова побежит по своим муравьиным делам,полезет по хвоинкам,по корням и даже станет забираться зачем-то на ствол сосны. "Они работают",-говорила о муравьях наша воспитательница Анна Герасимовна.                Каждый день,лежа в палате на своем топчанчике,утром,днем,вечером и даже иногда ночью я вслушивался в гудки проходящего далеко за суровым,как мне тогда казалось,лесом живого,быстроходного тепловоза с тянущейся за ним цепочкой вагонов. Тепловоз издалека,из-за леса,подавал кому-то свои гудки. Я к ним прислушивался и тосковал по дому.                Да,вслушиваясь в эти гудки тепловоза,я постоянно остро тосковал по своему родному,покинутому мной,дому.Тепловоз постоянно напоминал мне о моем доме. Мне казалось,что он идет в ту сторону,где мой дом стоял. Я мечтал,я хотел домой вернуться. Тепловоз и его гудки мне постоянно напоминали о нем. А напоминали мне они о доме потому,что мой дом стоял возле железнодорожной ветки,недалеко от речного порта,куда все линии этой железнодорожной ветки- кроме одной- вели.                            ...Все меняется: меняется жизнь,меняются люди- стареют,а кое-кого из тех,кого я когда-то знал,уже даже нет на свете. Вот и я уже стал пожилым человеком,и,придет время,тоже сгину с лица земли. Да,течет время. Кажется,еще недавно я был ребенком,жил в детском доме,потом в интернате...И вот я уже пожилой человек и занимаюсь воспоминаниями...                                В школе-интернате                                Здание интернатовской школы было трехэтажным. Оно было покрашено в розовый цвет,и у него было множество окон. Одни окна школы смотрели за территорию интерната через ограду на проезжую часть улицы,вдоль которой она стояла,и -дальше; а другими окнами она смотрела,поблескивая стеклами,на двор,который был большим,с заасфальтированными дорожками и большой цветочной клумбой в центре. Жилой корпус в интернате был тоже трехэтажным и тоже покрашенный в розовый цвет. В школе интернатовцы учились,в жилом корпусе жили: поднимались по утрам из постелей; умывались в умывальных комнатах; одевались,готовясь идти в столовую,а затем-в школу на уроки; после уроков в этом корпусе они переодевались в одежду повседневную и проводили свободное время в разных играх и бесцельной беготне,возне в самом жилом корпусе и во дворе. Вечером интернатовцы снова занимались в школе: готовили уроки,заданные на дом. После приготовления домашних заданий ужинали в интернатовской столовой,стоявшей отдельным одноэтажным зданием во дворе. А потом, через какое-то время-младшие классы раньше,старшие попозже-готовились ко сну.                Все дни у интернатовцев были заняты занятиями в школе,кроме воскресного дня. В этот день интернатовцы не учились,а проводили его у себя дома,разумеется,у кого он был,а был он почти у всех интернатовцев,так же как и у меня.                Интернатовцы разъезжались по домам в основном по субботам,после уроков в школе. За младшими приезжали их родственники,старшие уезжали самостоятельно. Однажды и за мной из дома приехали.                Тогда тополя,стоявшие за зданием школы и жилым корпусом,были уже ярко-желтыми,как говорили все,-золотыми. Да,под осенним солнцем они казались золотыми,а вернее сказать,бронзовыми. Когда по их сухой листве пробегал теплый ветерок,листья на тополях трепетали,шлепали весело друг по дружке и шумели на всю улицу. И те тополя,что стояли за интернатовской оградой,тоже были золотые и при ветре тоже весело шумели сухой листвой.                                В тот день после обеда в интернатовском дворе было уже пусто: интернатовцы покинули свой интернат или готовились его покинуть на воскресный день,чтобы утром в понедельник в него снова вернуться. За мной из дома еще никто ни разу не приезжал,и я не ждал,что за мной кто-нибудь когда-нибудь приедет.                ...Я играл в жилом корпусе в общей игровой комнате. Вместе со мной играли еще два мальчика,за которыми тоже никто не приезжал из дома. Я их запомнил,потому что я с ними жил еще в детском доме для малолетних детей,из которого мы были переведены в интернат. Даже запомнил,как мы однажды были посажены воспитательницей Анной Герасимовной на скамейку,стоявшую возле палаты в летнем детдомовском лагере,в наказание за то,что мы заигрались,забегались и не пришли вовремя в палату,а время уже было вечернее,было время отбоя,и дети в нашем летнем лагере уже готовились ко сну: плескались водой возле умывальника и мыли ноги в тазике у входа в палату,перед тем как войти в нее и лечь в свои постели. Помню,мы сидели на большой скамейке возле нашей палаты. Последние дети из нашей группы скрывались в нашей палате,а возле других палат давно уже никого не было видно. Закат за лесом в западной стороне догорал. Опускались на землю сумерки. Небо было еще светлым,но уже кое-где начали посверкивать далекие летние звездочки. Вокруг нас стали настойчиво пищать комары. И когда они начали нас крепко кусать,воспитательница наконец сжалилась над нами и разрешила зайти в палату,что мы поскорее и сделали,не забыв помыть ноги в тазике,вода в котором уже к тому времени стала холодной.                Второго из этих мальчиков я запомнил по другой картине,запечатлевшейся навсегда в моей памяти. Как-то мы играли поодаль от столовой,возле качелей на песке,и вдруг увидели идущих к нам двух взрослых мальчиков-подростков; в руках у них были ветки черемухи,рясно усыпанные кистями черных блестящих на солнце ягод. Мальчики были мокрые,и ветки черемухи в руках у них тоже были мокрые: с веток капала вода,и капли эти ярко сверкали на жарком солнце. Оказалось,что эти подростки переплыли речку,а черемухи наломали для нас на той стороне речки. Они были нашими братьями. Один из них был моим братом-Виктором. Их детдомовский летний лагерь находился недалеко от нашего,за ращей; они узнали про наш лагерь и рашили навестить нас. Мы были тогда им очень рады и долго были горды тем,что у нас есть такие большие братья,и что они нас еще не забыли,помнят и вот даже навестили,проведали ,как мы тут живем.                Одним из двух братьев,приехавших тогда за мной из дома в интернат,был этот брат Виктор,навестивший меня в детдоме,когда я был в летнем лагере,и Вовка-брат,которого я к тому времени помнил уже слабо. Да,это они приехали тогда за мной в интернат из дома,когда я играл в общей комнате с двумя другими мальчиками и мне вдруг сообщили,что за мной из дома приехали. Для детей такие приезды за ними из дома были настоящими праздниками. А для ребенка,за которым еще никто из дома не приезжал и вдруг узнавшего,что за ним приехали,это было настоящим радостным потрясением. Помню,я со страшно бьющимся сердцем  спустился по лестнице вниз,а что было дальше-не помню. Помню только,что интернатовский двор был залит осенним,пригревающим еще солнцем; братья стояли на улице возле подъезда и ждали меня. Я к тому времени от своих братьев страшно отвык,а Вовку чуть ли не забыл,и потому,как они потом рассказывали,я был с ними сдержан и даже как будто не очень обрадован их приезду.                С того дня я стал навещать свой родительский дом,прводить в нем воскресные дни и дни праздничные,когда в интернатовской школе не было занятий и интернатовцев всех распускали по домам.                ...А вскоре я стал ездить домой из интерната самостоятельно: узнал дорогу к дому. Дома мне давали деньги на проезд в автобусе,и,когда наступало время ехать домой,я вынимал эти деньги из матраса,в прорези которого я их от всех прятал,и шел на автобусную остановку- она была рядом. Я выходил с интернатовской территории за ворота,всегда распахнутые настежь,поворачивал налево,проходил по покрытому асфальтом тротуару,протянувшемуся вдоль штакетного интернатовского забора,на котором всегда- летом и осенью- висели плети фасоли: летом с цветочками,а осенью с стручками зелеными и желтыми,и редкими цветочками похожими на мордочки собачек; доходил до угла нашей интернатовской ограды,переходил через дорогу на другую сторону улицы,доходил до тополей,возле которых находилась автобусная остановка,и здесь останавливался и ждал,когда подойдет автобус.                Автобус подвозил меня не прямо к дому: еще два квартала надо было идти пешком,прежде чем мой дом открывался моим глазам.                Дома я был всегда предоставлен самому себе,был безгранично свободен,не скован никакими обязанностями,и поэтому мне дома хорошо,и я дома бывать любил. Но я домой всегда приезжал с таким чувством,какое,наверное,испытывает человек,которого дома никто не ждет и он это знает,но его с такой необоримой силой тянет к близким ему по родству людям,что он во что бы то ни стало стремится внедриться под крышу их дома,пусть даже и незваным гостем. Таким незваным гостем я чувствовал себя всегда в доме моих родителей и старших братьев. Уже садясь в автобус,чтобы ехать из интерната домой,я подумывал,как меня дома примут,и чем ближе подъезжал к дому,тем сильнее мной овладевала нерешительность,словно я ехал себя навязывать,и на душе у меня было неспокойно,будто ее скребли кошки. Чтобы оттянуть мою встречу с домом,я даже часто,повзрослев,стал ходить домой из интерната через весь город пешком,разумеется,если позволяла этому погода: зимой,-если мороз был не крепким,а осенью и весной.-если не лил сильный дождь и не дул сильный ветер; приятнее же всего мне было ходить домой после дождя,пусть даже если и дул порывами сырой ветер,-такая погода меня всегда немного взбадривала и успокаивала.                Я подходил к воротам родного дома. Эти ворота были высокие и были всегда в хорошую погоду освещены солнцем с утра до вечера: по утрам-косыми лучами солнца поднимающегося; по вечерам-солнцем,закатывающимся на юго-западе за рекой,которая текла недалеко от дома: сразу за линиями рельсовых путей железнодорожной ветки; линии эти тянулись в речной порт,где работал грузчиком мой отец. Калитка была вровень с воротами,такой же высокой и тяжелой,с тяжелой цепью- бременем наверху,с помощью которой калитка всегда закрывалась сама. Я с трудом открывал эту калитку и входил во двор; цепь гремела у меня над головой и,когда я калитку отпускал,она у меня за спиной сама закрывалась,притягиваемая отвисающими звеньями тяжелой цепи. Загавкает вдруг на меня наша домашняя собака Амур,а узнав,замолчит,завиляет хвостом. Взлетят со двора голуби,которых держал старший брат Вовка,и рассядутся на сенцах и крыше дома....Я поднимался на крыльцо,входил в сенцы,а из сенцев,открыв массивную утепленную дверь,ступал через порог в дом и оказывался на кухне. Вступив в дом,я часто видел Александру Петровну стоящей у печки,а Филиппа Петровича сидящим на кухне в углу за столом у окна,которое выходило во двор.                Если отец был трезвым,то,сидя на кухне,он часто читал вслух толстую книгу,как мне казалось,все одну и ту же-"Кавалер Золотой звезды"; читал медленно, по слогам,будто только недавно научившийся читать.                ...Я проходил в большую комнату,называемую у нас дома залом,и с этой минуты я уже был предоставлен самому себе-был свободен и мог делать,что хотел. Но что я мог делать у себя дома один без товарищей? У моих старших братьев были свои дела и свои товарищи; они редко когда сидели дома,и редко когда меня привечали и брали с собой в свои компании. Вовка занимался своими голубями и со мной не считался. Правда,Виктор иногда меня брал с собой играть в соседнем переулке с его друзьями-мальчишками,но я как-то туго входил в их занятия,и так никогда близко с ними и не сошелся- всегда чувствовал себя с ними неловко,скованно...В переулке мы играли в лапту и городки; зимой катались на самокатах по замершим дорогам; летом рыбачили на реке; а иногда,когда темнело и загорались в небе звезды,мы подолгу лежали в траве лицом вверх и наблюдали за звездами и за быстро двигавшимися через все небесное пространство огоньками-спутниками.                Проведя воскресный день дома во время учебного года,я каждый понедельник должен был возвращаться в интернат рано утром, к первому уроку. И я,скрепя сердце,возвращался...                                Окна                                На окнах в спальных комнатах в жилом корпусе нашего интерната были белые,как в больнице,занавески,которые при задергивании закрывали нижнюю часть окон. Помню,такие занавески были на окнах третьего этажа,где находились спальни младших классов- с первого по третий. А вот в спальных комнатах средних и старших классов таких занавесок не было,а висели на окнах шторы-длинные,на всю высоту окон,почти до пола свешивающиеся с гардин. На подоконниках окон верхнего этажа-третьего- стояли горшочки с комнатными цветами. До сих пор помню один из цветов. Он цвел синими колокольчиками,которые свешивались со стеблей вниз под своей тяжестью,и те,которые еше не успели распуститься,похожи были на голубые маленькие сосульки,- когда днем с улицы сквозь них проходило солнце,то,казалось,что они светятся и вот-вот вдруг раскроются и зазвенят,как настоящие колокольчики. А вот стояли ли горшочки с комнатными цветами на подоконниках в спальнях средних и старших классов,я уже не помню. Кажется,все же,стояли. Да,точно,в спальной комнате пятого класса они стояли. По одному цветочному горшочку на каждом подоконнике.                По утрам солнце в нашу спальню мальчиков-пятиклассников не проникало,а блестело на улице на стволах тополей,на штакетинах забора,на асфальте тротуара,проходящего за забором,- особенно после дождя,когда они были еще мокрые,но небо уже прояснилось и было чистым. Да,рано утром солнце в нашу спальню не проникало,а блестело только за окнами; но по мере того,как солнце  поднималось в небо,оно все же какое-то короткое время освещало рамы окон,обращенных на север,появлялось на подоконниках,на листочках цветов,стоявших на них,на боках горшочков,а потом исчезало на весь день,и днем его можно было увидеть из этих северных окон только блистающим на улице. А вот в соседнюю спальню-спальню девочек -оно не только заглядывало,а в полдень даже лежало подоконниках и застеленных кроватях,стоявших у окон,обращенных на юг и смотревших на интернатовский двор. А что было в умывальной комнате,окно которой тоже выходило во двор!?. В полдень солнце там блестело на подоконнике,на кафельном полу,на никелированных кранах,раковинах,в капельках воды на этих раковинах. Зимой солнце блестело не так ярко,но тоже блестело,приглушенным светом проходя сквозь наледь на стеклах. Да,зимой на окнах в умывальных комнатах в интернате иногда появлялась наледь- тонкий прозрачный ледок на стеклах нижней части окон. А вот в подвале,где была прачечная и где малолетних интернатовцев иногда купали,на подвальных окнах,находившихся высоко над полом,зимой наледь всегда лежала толстым слоем,и,когда в прачечной было жарко,наледь эта словно дымилась и сочилась на пол водой. В этой прачечной всегда на веревках висело свежевыстиранное постельное белье и крепко пахло хозяйственным и дегтярным мылом.                ...Окна в здании интернатовской столовой,стоявшей во дворе,были почти всегда зашторены,да и обращать на них внимание всегда было некогда: по утрам надо было побыстрее поесть,чтобы не опоздать на первый урок,а в обед-быстрее поесть,чтобы бежать на улицу,где ждали тебя всякие мальчишеские занятия и главное- свободное время от всяких обязанностей,когда можно было играть во дворе,лазить среди кустов смородины,которой в интернате была целая плантация,бегать на футбольном поле-гонять мяч; играть на куче песка за дощатым уличным туалетом; когда можно было бегать в жилом корпусе и даже-правда,тайком от учителей и воспитательниц-побегать за интернатовской территорией,за ее штакетным забором,а то и отлучиться на свой страх и риск,опасаясь за это получить нагоняй,и подальше- в сторону сопок.                Каждый день,кроме воскресенья,после завтрака интернатовцы строем,предводимые воспитательницами и классными руководителями,направлялись в здание школы на уроки. Коридоры в здании школы были длинные,на все здание,классы просторные. В коридоры солнце заглядывало только по вечерам,а вот в классных комнатах оно блестело с утра до полудня,потому что окна их были обращены на восток...