Спросишь - почему я здесь? Отвечу просто - "бабы-дуры",-
Скажу я это зло и хмуро, хоть неуместны злость и месть.
Ты исповеди ждёшь, Архангел? Так мне не жаль и рассказать.
Мне вовсе нечего скрывать. Её ведь тоже звали "Ангел"...
.
Ангелой - в детстве, Ангелиной - подростком звали все её...
А мне - портянки и цевьё,- и в армию, дорогой длинной.
Она невестой не была. Как уходил я, как вернулся,
Едва лишь на крыльце разулся, как шепчет мать: "Она ждала..."
.
Нет, мать я вовсе не виню, она сказала, что хотела.
Ну а во мне струна запела: я ж, как бы, два годка в строю!
Я шёл и думал - удивится, нежданный гость, как летний снег,
Не ждан, не гадан...так ведь нет - стоит, в костюмчике из ситца.
.
Встречала нежно и любя, и ласкова была со мною;
Зимой была моей весною, в весне не помнил я себя.
А время шло. Уже три года мы скоротали с ней вдвоём.
И поросла уже быльём весна, со слякотной погодой.
.
Моя красавица-жена мне родила и дочь, и сына,
Но стала жизнь уже постылой, и в этом не её вина:
Работа- дом, и дом - работа. Лопочет сын, хозяйка-дочка...
Но всё длиннее ночь за ночью, всё равнодушнее заботы.
.
Я начал пить. Не так, чтоб много, но регулярно, я не скрою.
Я знал, что дорогого стоит остывшей жизни мне дорога.
Я встретил женщину, Людмилу. Она приветлива. Опрятна.
Добра ко мне. А мне приятна, влекущая меня к ней сила.
.
Жена... о, да, она, конечно, была родной и близкой мне,
Но изменило время ей, став жизнью буднично-кромешной.
Она не та. Увы, не та... Под плат с утра запрячет космы...
Обнимешь вечером - ей - "поздно"... Да, впрочем, истина проста.
.
Ты скажешь, мол, эгоистичен. Мол, слаб, и сволочь, и вообще...
Но я не нужен больше ей!... Хотя...возможно, я критичен.
К Людмиле скоро я остыл: как ни крути - жена милее,
Она своя. Она роднее. Но я и к ней прохладен был.
.
Она не та уже, что прежде. Сильна. Устала. Грубовата.
А то, что стала полноватой, уже не спрятать под одеждой.
Кто ей сказал, увы, не знаю, но вдруг она мне говорит,
Что ей известно, кто с кем спит, и как у мужиков бывает.
.
Я клялся ей, я говорил, что нету ближе и роднее,
Что всех людмил она милее, что я не прав, глупцом я был!
Что зря с Людмилою связался, что я люблю одну её,
Любовь - не поростёт быльём... Хоть в этом я уж сомневался...
.
И вот проходит день за днём. С моей женой - всё холоднее.
Она не кажется милее. Мы не бываем с ней вдвоём.
Она груба, чужой я ровно. И строит глазки мужикам,
Всё городским, заезжим... Срам. При всех - чем обижала кровно.
.
Я раз сорвался, наорал. Она кричит: "Катись, с кем хочешь!"
Я ей: "Ты беды нам пророчишь!" Она: "Козёл!" Я ей сказал...
Хотя, неважно. Поругались. Я к кузнецу ушёл на месяц:
Косу ковать, подковы метить... С женой не видеться старались.
.
Нас кузнецова дочь кормила. Работа шла. Так, день за днём:
То кадку сбить, то кто с конём... Жена меня, кажись, забыла.
Прошёл так месяц. Вот второй. Гляжу - как смирная овечка,
Идёт она... /и мрёт сердечко!/ И говорит: "Пойдём домой."
.
Ну перед бабой что ломаться? Сказал я кузнецу - пора!
Собрал монатки, и айда!- домой, кормиться, отмываться.
Жена чудовищно мила. Я, вроде, рад, но как-то дико...
Опрятной стала, белоликой... Как будто к прошлому пришла.
.
Опять любовь. Опять сиянье. Я как-то к этому привык,
Но словно к красной тряпке - бык: даёт привычка мне страданье.
И день за днём текут рекой. Родные дети, как чужие.
Постылые - места родные, и словно склеп мне дом родной.
.
Я ко всему и так, и этак, но чувство это не проходит.
Всё из себя меня выводит. Улыбки луч совсем стал редок.
Я жду чего-то, не понять. Мне тяжело, дышать труднее.
Жена покорней и милее, но мне ту злобу не унять.
.
Её я видеть не желаю. Её не видеть - не могу.
Не пожелаю я врагу, как вижу я - она - чужая.
Приходит в память мне Людмила. Нет, не нужна. К ней не хочу.
Лишь плакаться ей, как врачу, хотел бы я, доргой длинной.
.
Жена загадочно глядит. И день за днём, не первый месяц...
А я давно уже не весел. Меня давно уже знобит.
Я начал пить - и полегчало. Не весел, но уже не зол.
И вскоре - потолок и пол, и стены - колыбель печали.
.
Жена ругается, что так: что я - чужой, она - родная,
Что детям, ей - не помогаю, что я для них - как будто враг.
А я молчу, уйти не смея, но оставаться тяжко мне.
Теперь, увы, не на коне: я, пресмыкаясь, свирепею.
.
Но что со мной? Скажи, Архангел, как мог узнать, как мог я ведать?
Что мне теперь с собою делать, когда противен стал мой Ангел?..
Мне жизнь противна, не мила, но смерть греховная претит мне.
Жена кричит: "Алкаш!.. Смотрите, какой кошмар! С кем я жила!"
.
А мне плевать... Хотя, нет - стыдно. Перед роднёй, перед детьми,
Ведь нет дороже мне семьи, но не нужны они... Обидно.
И понимаю, день за днём, что я досаден даже детям.
Что я ничтожней всех на свете, что зря мы все, мужчины, пьём.
.
Я стал другим. Чужим. Ненужным. Я бесполезным стал совсем.
Неделями не сплю, не ем... Я флегматичен стал наружно.
Жена всё больше уж молчит. Детей уводит по соседкам.
Здесь разговоры стали редки, лишь только плач жены, в ночи.
.
А я, как будто, в стороне. Как будто, я стою, не глядя.
Как будто, я чужой, хоть рядом, как семицветик на окне.
Стою. Смотрю. А дела нету. Хоть жизнь течёт - я на краю.
Стою, смотрю на жизнь свою, а в ней давно уже нет света.
.
Потом провал. Я сам не помню. Лишь, как я проверял петлю.
Лишь, как на стуле я стою... Но не в себе,.. как будто сонный.
Я сам не знал. И не хотел... Я не себя в сарае вешал:
Я вешал этот ад кромешный, я просто из него летел.
.
В тот миг, когда всё вдруг свершилось, я понял всё, я словно Ожил,
Я пожалел, что мало прОжил... Но понял, почему всё сбилось:
Она меня приворожила. У бабки нашептала смело...
Я в это никогда не верил,..но руки мне крестом сложила.
.
Как я уйти хотел, как рвался, но словно пёс, что на цепи,
Я в ярости хрипел, скулил, и в ярости я оставался.
Зачах при будке, занемог. Так иногда бывает с псами,
Что не хотят дружить с цепями, когда к цепям хозяин строг.
.
Догадки золотая жила... Но не уверен я, ответь,
Пока незапертая клеть - она меня приворожила?
.
Его по свету вёл святой, и слушал, рта не раскрывая,
И, хоть он судеб не меняет, но, всё ж, кивнул он головой. *