Глава 6.
Б. Л. Пастернак. "Ты видишь, ход веков подобен притче"
Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/I3IsnWooQqs
В. В. Маяковский, В. В. Хлебников, С. А. Есенин, – сколько бы не прожил каждый из них, пусть 37, 36 или 30 лет, – все они старше нас, ныне живущих. И не только потому, что жили в прошлом, а предки старше всегда, но, скорее, потому что уже совершили свой путь и поставили точку в недлинной повести своих лет – совершили то, что всем нам, – «все мы, все мы в этом мире тленны», – ещё предстоит.
С каждым из поэтов революции мы вновь пересекаем 1917-й год и вновь переживаем опыт освобождения. Каждый из них – Гамлет, у которого в стихах – жизнь, а на подмостках – мировая история. Каждый из них исполнен мучительной рефлексии, осознания ограниченности своего действия и в то же время уникальной значимости единичного поступка, за которым будто всё творчество. Каждый из них составлял в пирамиды «слова, слова, слова», и они превращались в Слово, единственно осиянное средь земных тревог. Так начинают жить стихом: родина творчества – будущее, но и родина будущего – творчество, отчего самоценно сказанное и помысленное поэтами. Они всегда старше как потомков, так и современников. У них – ключи к преодолению прошлого, освобождению настоящего, неизбежности будущего.
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, – а слова
Являются о третьем годе.
Так начинают понимать.
И в шуме пущенной турбины
Мерещится, что мать – не мать,
Что ты – не ты, что дом – чужбина.
Борис Леонидович Пастернак прожил 70 лет и если не погиб, как Гамлет, в начале пути, то изведал все тернии русского поэта: побывал на грани сумасшествия и самоубийства, почувствовал горячее дыхание масс, обжигающую честь быть диагностом эпохи и холод изолированности и отщепенства, обрёл духовное освобождение и расплату. Любил: знал, что такое разбитое сердце. Внезапно был крайне резок в поступках – там где, казалось, мог пойти на компромисс. Его могла и пыталась растерзать многотысячная шатия-братия идейных товарищей от литературы в ордалиях партий, и он был согласен играть свою роль в пьесе, хотя просил Авва Отче чашу эту мимо пронести. И, однако, храня осознание более высокого авторства, чем своё собственное, проделал весь путь, трагичный, но не безрадостный, не оборвав его ни в корчме при дороге, ни в тихих закоулках зарубежья. Тёмные лучи освещали всю пьесу, в которой он был заглавный герой.
«Вся трагедия движется в неисследимом: в какой-то иной реальности – вневременной, внепространственной; покров времени порван в ней; боль раны обнажена; и вся она – точно завеса, точно покров тонкий и трепещущий, сотканный из боли и страсти, тоски и страдания,– наброшенный на последнюю тайну. Отсюда та таинственность (или непонятность, путаница событий – что то же), которой окутано каждое слово и движение, которая заставляет по-иному звучать простые речи и которая придаёт такое неотразимое очарование всей пьесе. В ней чувствуются таинственные и невидимые лучи иных миров – невидимые нити, протянутые оттуда, связывающие, сковывающие и привязывающие каждый поступок, каждую мысль. Тёмные лучи, потусторонние нити, заполняют всю пьесу, освещают её мистическим светом, идущим из неведомого источника. И вся трагедия означена чёрным цветом. Что такое чистый чёрный цвет? Это предел, грань цвета, смесь всех цветов и отсутствие цвета, переход его за грань, провал в потустороннее. Чёрный цвет, который есть земное выражение отсутствия цвета, перехода всех цветов в их слиянии за грань, дыра в потустороннее, – символизирует эту пьесу, где слияние всех цветов человеческой жизни даёт отсутствие земного цвета, его отрицание (трагедия), переходит за грань жизни и, обращаясь в потустороннее, остаётся на земле чёрным. Трагедия построена на самой тайне, бездне ночи. Это как бы внешняя трагедия, за которой скрывается трагедия внутренняя, как бы трагедия масок, за которой нащупывается трагедия душ».
(Л. С. Выготский. «Трагедия о Гамлете…». С. 360)
Что делать страшной красоте
Присевшей на скамью сирени,
Когда и впрямь не красть детей?
Так возникают подозренья.
Так зреют страхи. Как он даст
Звезде превысить досяганье,
Когда он – Фауст, когда – фантаст?
Так начинаются цыгане.
Может показаться, что финалом стало присуждение Нобелевской премии за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы в 1958 году, прижизненная слава гениального русского мыслителя и поэта, и всё же это лишь один момент творческой биографии.
Поэт не есть сущее языка, но непременно условие его качества, условие обретения языка. Язык же бессмертен; он, как латынь, живёт своей жизнью и после гибели цивилизации.
Так открываются, паря
Поверх плетней, где быть домам бы,
Внезапные, как вздох, моря.
Так будут начинаться ямбы.
Так ночи летние, ничком
Упав в овсы с мольбой: исполнься,
Грозят заре твоим зрачком.
Так затевают ссоры с солнцем.
Так начинают жить стихом.
(Б. Пастернак. «Я их мог позабыть»)
Жизнь Б. Л. Пастернака стала ответным словом на образцовый замысел творческого воображения Того, от кого и сама жизнь, и образ мира, явленный в слове, и творчество, и чудотворство.
Финал открыт, финал ещё впереди.
Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/I3IsnWooQqs