Паутина

Часть первая


1

 Не первый год весна балует ранним приходом. А уж в этом году и вовсе удивила: в середине февраля со Средиземноморья нежданно пришел циклон – подули  теплые ветры, и на припорошенную, скованную морозцем землю нудно заморосил дождь. Мутные потоки талой воды устремились в низины. Через неделю размокший снег сошел, оголив отсыревшую землю.
С Каспия потянуло острым запахом нефти и почему-то соленой селедки. Во влажном, напитавшемся дождем воздухе устойчивый запах продержался до первых по-настоящему теплых дней. Нахолодавшая земля на солнце прогрелась, источала дурманящие ароматы свежей травы и горных фиалок. Стоявшие в горах частые туманы рассеялись, прозрачны и светлы, стали дали. В небесной вышине, в потоках горячего воздуха, величественно парил орел. На душе легко и бездумно. Тишина.
Только с запада, с той стороны, где находится мятежная республика, нет-нет, доносит эхо еле слышный далекий гул. Там идет война.

* * *

Майские праздники затянулись. Сложилось так, что за Первомаем подошла Пасха, следом День Победы.
Народные гулянья в честь солидарности трудящихся были скромны и недолги; то ли рабочий класс поизмельчал, то ли на выходные он подался на огороды и дачи. Оно и понятно – кому же захочется понапрасну трепать языком, зря, теряя теплые благодатные дни. Сегодня день год кормит.
Пасха же испокон веков считается Великим праздником.
Христос воскресе из мертвых,
               
                Смертью смерть поправ,
                И сущим во гробех
                Живот даровав.

В этот день повелось исстари посещать кладбища и поминать усопших.
С самого утра потянулись празднично одетые горожане на православное кладбище. Выходили целыми семьями – впереди, радуясь предстоящему беззаботному дню, ребятишки, следом степенно вышагивали почтенные отцы семейств. Каспийск – город небольшой. Почти все друг друга знают. Встречавшиеся по дороге знакомые раскланивались, поздравляли друг друга со Светлым Христовым Воскресением и далее уже шли вместе, перекидываясь между собой незначительными фразами. На сердце у них покой и умиротворение.
Единственным человеком, кому в этот день не повезло, по разумению Лехи, оказался именно он. Парню уже давно за двадцать, через месяц дембель, а он все, как маленький, болезненно воспринимал праздничные дежурства на КПП. Леха ежеминутно выходил за ворота и тоскующим, полным скорби взглядом провожал проходивших мимо. На всем белом свете никому не было дела до старшего сержанта отдельной гвардейской бригады морской пехоты Алексея Ханина по прозвищу Хан. А какой он Хан, если разобраться? Во-первых, православный и крестик на суровом гайтане носит: братишки говорили, что на войне с «чехами» вера в Бога их здорово выручала, а одного убиенного пацана даже будто бы канонизировали в святые. Во-вторых, он не такой уж и задиристый, как его знаменитый тезка, славившийся своей воинственностью. Хотя, чего уж скромничать, за себя Леха постоять всегда умел – отец научил, а позже и сам занимался во всевозможных секциях рукопашного боя; это уж когда отец от больной матери ушел…
Он вспомнил про мать, и на душе полегчало; через три дня морпехи устроят для горожан парад, а там и дембель.
                И куда ни взгляни
                В эти майские дни,
Всюду пьяные бродят они,
Дембеля, дембеля, дембеля.
А насчет прозвища, что ж теперь… здесь у всех кликухи… Птенец, Штырь, Задрипа, Докука… Так уж лучше пусть  Хан.
- Привет, Хан!
Леха даже вздрогнул, уличенный в своих потаенных мыслях. Оглянулся; позади него стоял бесшумно подошедший Штырь из спецназа. Вообще-то его звали Петр Ивановский. Первое время морпехи дивились его необычной походке: плечи слегка развернуты назад, спину держит неестественно прямо, к тому же подбородок всегда приподнят, что придает ему обманчивый вид заносчивости. Из-за этого неоднократно был бит дедами. Но за два года походки своей не изменил, ходил все так же прямо и надменно. Одним словом, Штырь он и есть Штырь.
- Привет, - небрежно, по-дедовски ответил Леха и с напускной ленцой пожал протянутую ему ладонь: - Куда это ты так вырядился?
Штырь, польщенный вниманием, аккуратно поправил, чудом державшийся на самой макушке черный берет.
- На свиданку.
Леха тяжело вздохнул, признался:
- А мне здесь, Петруха, обрыдло все. Домой хочу…
- К мамке? – безжалостно съехидничал тот.
- Не только.
- Понятно, - подытожил Штырь. - Значит, контрактником не останешься?
- А ты? – в свою очередь поинтересовался Леха.
- А я останусь, - Штырь неожиданно разозлился, ловко сплюнул на асфальт и, глаз не спуская с Лехиного лица, сказал высоким рвущимся голосом: - Нечего мне делать в своей деревне. Колхоз наш приказал долго жить… а на полях уже деревья выросли, смотреть больно… Мне это как серпом по яйцам… Я же люблю ее… землю. Отца от земли отлучили, спился, гад. Мать одна хрип гнет… А у нее, кроме меня, еще трое… старшему девять… Хан, у меня матерь молодая ведь… А выглядит… как старуха. Эх, ты-ы…
- Чего я? – опешил Леха.
- Ничего, - справившись с охватившим его волнением, уже спокойнее заговорил Штырь: - Ничего.
Вымученно улыбаясь, он неловким движением вынул из кармана брюк сигареты, прикурил. Его крупные ногтястые пальцы заметно дрожали. Леха молча, с чувством жалости смотрел на товарища.
- Я что-то не понял, - наконец осмелился спросить деликатный Леха. - Ты что же, не можешь в соседний колхоз на работу устроиться, если уж так тебе хочется… пахать?
Штырь с раздумчивым выраженьем на лице глубоко затянулся сигаретой, округло раззявив рот, неторопливо пустил дымное колечко. Проследив, как оно медленно тает в теплом воздухе, с горечью сказал:
- Чужаки никому не нужны.
- А здесь?
- Что, здесь?
- Здесь ты кому нужен?
- И здесь не нужен, - невесело усмехнулся Штырь, далеко зашвыривая окурок. - Но здесь, какие-никакие деньги все же платят. Так что не на живот, а на смерть буду защищать завоевания молодого капитализма…
Он не договорил, мимо на огромной скорости пронесся белый джип «Лендкрузер». Штырь проводил его долгим неморгающим взглядом, невпопад своей мысли с сожалением докончил:
- Шарахнуть бы его в зад из «мухи». Классный фейерверчик получился бы.
Заслышав позади себя шуршащие шаги, парни стремительно повернулись.
Невзрачная старуха, принаряженная ради Великого праздника в тщательно выстиранное коричневое платье и белый линялый платок, с трудом шла в сторону кладбища, громко шаркая подошвами приношенных башмаков. В Каспийске русских солдатиков любят. Опираясь на клюку, старуха остановилась около морских пехотинцев передохнуть, сказала,  переводя дух:
- Христос Воскресе, сынки.
Леха, с малых лет приученный матерью-учительницей с уважением относиться к пожилым людям, почтительно ответил, придерживаясь православной традиции:
- Воистину воскрес, бабушка.
Штырь привычно хамовато пошутил:
- Воистину всмятку.
Старуха огорченно покачала сухонькой головой, сердито сказала, чуть шепелявя беззубым ртом:
- Грех так-то отвечать, чай крещеный ведь.
Но все же два красных яйца дала, не пожадничала.
- Матери-то небось извелись, вас ожидаючи.
И далее пошла, царапая концом клюки асфальт.
Штырь в раздражении приподнял руки и резко уронил их вдоль туловища, воскликнул:
- Задолбали… все! Заграница как жить нас учит… Отцы-командиры учат… Теперь старуха древняя…и та туда же…
- Она дело сказала, – вступился за старуху Леха. - Что ты юродствуешь-то?
- Да пошел ты… защитничек… - рослый Штырь круто развернулся уходить, но тут его глаза, секунду назад полыхавшие гневом, обрадованно блеснули.
Две высокие блондинки, похожие лицами на матрешек, в одинаково коротких юбочках-стрейч шли в их сторону. Размахивая крошечными сумочками, вились в затейливой походке.
- Потрясно! Наоми Кэмпбэллы, - восхищенно сказал Штырь почему-то во множественном числе и, спохватившись, за спиной незаметно сунул крашеное яйцо в Лехину руку.
- Возьми, - процедил он сквозь зубы. – Мои телки идут.
В это момент Леха на себе испытал, что означает выражение «отвисла челюсть». Не было ни сил, ни желания напрягать мышцы лица, и у него сам по себе широко раскрылся рот. Единственное, что он успел при этом невнятно спросить, было:
- Обе твои?
- Ага, - сказал свистящим шепотом Штырь. – Анька и Олеська. Только сам не пойму, кто из них кто.
- Привет, мальчики! – донеслось до онемевших морпехов.
Леха поспешно кивнул, словно боднул воздух, а Штырь, состроив счастливо-глупую рожу, вразвалочку пошел навстречу, на ходу поправляя и без того ладно сидевшую на нем форму.
- Привет, цыпоньки, - он с бесцеремонной деловитостью приобнял их за талии, и троица, смеясь, пошла вдоль улицы.
Леха завистливо глядел им вслед. Сам он на дискотеке был последний раз пару лет назад. С Наташей. Долгая разлука с любимой не только не очерствила его сердце, но и зародила в душе более нежное, ранее не изведанное чувство. До их встречи оставался какой-то месяц.
Леха разжал перед собой пальцы; на потемневших от загара и огрубевших от армейских будней ладонях тепло пригрелись два красных яйца.
«Если пасхальное яйцо подарено от чистого сердца, оно не испортится никогда и будет, как талисман, ограждать от несчастий», - вспомнил Леха старое поверье и улыбнулся той особенной безмятежной улыбкой, которой всегда улыбаются только что проснувшиеся дети.

2

От Пасхи еще остались по домам куличи и яйца, а тут и День Победы подошел. За два дня до Красной горки каспийцы высыпали на празднично убранные улицы.
Легкий ветер волнует разноцветные полотнища флагов, из садов несет пахучий запах первоцвета. От далекой музыки военного оркестра непривычно сладко щемит в груди. Вдоль улицы Ленина народу собралось невидимо. Солнечные лучи, просачиваясь сквозь ажурную зелень листвы, медовой желтизной пятнили счастливые лица. Все ждут парада морских пехотинцев.
Среди заметной суматохи внешним спокойствием выделяются побитые сединой ветераны. Еще вчера среди домочадцев они похаживали трясущейся тенью, сегодня молодецки прямили ссохшуюся грудь – праздничные одежды в серебристом перезвоне наград. Девятое мая их праздник, их Победа. Нынешней России хвалиться пока нечем. Старики ожившими глазами глядят на рослых парней в черных беретах, плетут меж собой бесхитростные разговоры.
- Мы-то похилее в сорок пятом были…
- Были, да… были… а Европу всю на колени поставили.
- Слабоваты мы сейчас против Америки.
- Насчет этого Жуков был молодец. Как он сразу после войны Америку замять предлагал… Не послушались… Э-эх-ма.
- Теперь ослабли, бандитов и тех разбить не можем.
- А что ж вы хотели, сегодня никто не хочет воевать.
- Ага, воюй, геройствуй, а Чубайс рубильник р-раз - и нет света. Сиди впотьмах… геройствуй.
Они удрученно вздыхают, соглашаясь.
Рядом чернявая стройная дагестанка уговаривает своих малолетних сыновей.
- Друг от друга чтобы ни на шаг. Сейчас схожу братика покормлю и вернусь. Заур, - наказывает она старшему, - держи Артура крепко за руку… не отпускай. Вон сколько народу… потеряется.
Десятилетний Заур снизу вверх пытается заглянуть в материны глаза, обещает, лишь бы отстала.
- Ну что ты, мамочка, не волнуйся… Иди корми Ахмедика.
А сам от нетерпения ногами переступает, готовый в любую секунду сорваться с места.
Тут все оживленно зашевелились, подались ближе к краю тротуара.
Стоявшие в отдалении морские пехотинцы выравнивали строй. Раздался зычный голос командующего парадом, и сотни пар ног дружным грохотом обрушились на мостовую. Военный оркестр, сверкая на солнце медными трубами, грянул знаменитый марш «День Победы». Чувство причастности к великим свершениям в мае далекого сорок пятого овладело сердцами горожан – мусульман ли, православных ли.
Пятилетний Артур послушно держался за руку брата. Он с удивлением и страхом глядел на седого большущего деда, безобразно кривившего лицо; по его щекам, испещренным глубокими бороздами морщин, как по руслу высохшего ручья, лились слезы. Мать украдкой сморкалась в платок. Артур потянул ее за оборку юбки:
- Не па-ать…
Мать погладила сыновей по вихрастым макушкам и, оглядываясь, пошла к дому.
Над людной улицей, любопытствуя, зависло солнце. Остатки дымчатых облаков уплыли в сторону Каспия. Блеклая синь неба пышет жаром.
Леха шагал в третьем ряду, впереди на вытянутую руку маячил стриженый затылок Петрухи. Несколько минут назад блуждавшая по лицу Лехи улыбка сошла; сейчас его голова была гордо приподнята, из-под черного берета с российской символикой на боку выбивался темно-русый хохолок, между морщеных бровей от переносья вверх две вертикальные складки, плиты острых скул покрыты волнительным румянцем, по-детски припухлые губы заметно сжаты, а на груди, увешенной золотистыми аксельбантами, синий треугольник  тельняшки. Идет морская пехота!
Головная машина с красным знаменем поравнялась с братьями Балабековыми; на кумаче золотым шитвом горели три ордена. Следом шел войсковой оркестр; надувая щеки, музыканты важно несли свои трубы и барабаны. Над главной улицей Каспийска звон стоит и радостные крики. Как тут утерпеть! Заур потянул брата за руку. Пока выбрались из толпы, с ними поравнялся офицерский расчет. Знакомый Заура Антошка гордо вышагивал рядом с отцом. Сбоку ровных рядов морских пехотинцев, заглядывая в их серьезные лица, бежали знакомые и незнакомые пацаны. Глаза братишек завистливо заблестели; они подбежали к колонне и, стараясь приноровиться под широкие шаги бравых парней, с чувством охватившего их восторга зашагали рядом, лихо, размахивая тоненькими ручонками. Кому же в детстве не хочется быть морским пехотинцем?
Взрыв прозвучал неожиданно громко, смяв бравурный марш. В кустах, росших вблизи места проведения парада, вздыбилась земля; яркая вспышка изжелто-красного пламени прорезала дымившийся земляной столб. Тугая волна горячего воздуха, перемешанная со смертельным железом, брызнула в лица военных и ребятишек. Словно неведомая сила прошла широкой полосой, сметая все на своем пути: опрокинулся навзничь Петруха, бежавшего возле Лехи мальчишку подбросило в воздух и прямо на глазах разорвало на части, заляпав ему форму и лицо теплыми кровяными сгустками. У Лехи закружилась голова, тошнота подступила к горлу, и он, чувствуя необоримую слабость в ногах, опустился на колени. Острая боль пронзила посеченные осколками икры; брюки ниже колен напитались кровью. Справляясь с охватившим его волнением и болью, Леха, опираясь на автомат, как на палку, поднялся. То, что он увидел помутневшими глазами, было ужасно. На асфальтовом пятачке главной улицы вповалку лежали убитые. Черные холмики морпехов и цветные - детей невозможно пересчитать. Было почему-то необычно тихо, как будто в телевизоре пропал звук. Он видел, как люди в немом ужасе разевали рты. В воздухе пахло порохом и горелым мясом.
Антошка, сынишка начальника оперативного отдела, выбиваясь из последних сил, куда-то полз, отчаянно работая локтями; оторванные ножки волочились следом, вися на мокрых от крови лоскутах брючины. Метнувшийся к нему подполковник Тихонов портупеей перетянул кровоточащие культи, взял мальчишку на руки и пошел, плача, невидяще натыкаясь на распростертые тела убитых. Леха, оскальзываясь на загустевших лужах крови, кое-как поковылял к шевелившемуся невдалеке Петрухе, по пути запнулся о раскинувшегося во весь рост Докучаева из спецназа; он дергался в предсмертных конвульсиях, ломая ногти, бесцельно скреб скрюченными посиневшими пальцами асфальт.
Леха, косясь, осторожно перешагнул через него и подошел к Штырю. Тот тяжело с всхлипом дышал: вздымалась грудь, а из распоротого живота шевелились, выползая сизые дымившиеся еще жизнью кишки. Ополоумевший от боли Петруха с каким-то упорством запихивал их обратно. В его некогда отчаянных глазах сейчас стояла боль непереносимых мук и тоски по уходящей жизни. Леха присел перед ним на корточки, со страхом вглядываясь в бледное без единой кровиночки, вмиг осунувшееся лицо, сказал срывающимся голосом:
 - Потерпи, братишка… все будет… нормально.
Петруха, кажется, не слышал его голоса; он все так же напрасно хватался окровавленными руками за осклизлые кишки. Вдруг на какое-то мгновенье его взгляд стал осмысленным, он узнал товарища; пересохшими, искусанными до черного мяса губами последний раз в жизни сказал с большими паузами:
- Видишь… Леша… как… все… неудачно… вышло…
Из развороченной раны захлюпала кровь. Петруха сладостно потянулся и затих; из ослабевших ладоней в серую пыль вывалилось что-то синюшно-бордовое. «Печень», - догадался Леха и от собственного бессилия заплакал в голос, по-детски выдувая ртом пузыри.
От момента взрыва прошло не более минуты, а Лехе показалось, что целая вечность. Потом он куда-то бежал сломя голову, помогал выносить раненых и убитых, злобно отбивался от людей в белых халатах, когда  пытались его самого затолкать в машину «скорой помощи»; с пеной у рта кричал что-то бессвязное и непонятное. Взволнованный до предела, бессмысленно метался по улице, разбрызгивая лужи крови, когда унесли последнего пострадавшего. Слегка успокоился, поравнявшись с женщиной во всем черном. Она стояла посреди площади. Раздувая побелевшие ноздри, Леха остановился, словно перед неожиданным препятствием. Как сквозь сон, он видел: набежавший с моря ветер косматил ее побелевшие в одно мгновенье волосы. Она протягивала к небу руки, грозила ссохшимися кулачками, с ее губ срывались чудовищно страшные в своей правде слова:
- Господи! Где ты был в тот момент?
Подгоняемые ветром тучи скрыли солнце. Глубокие тени накрыли дома, деревья, машины, людей, суетившихся вокруг места трагедии, и блестевшая на солнце яркая краснина загустевшей крови превратилась в дегтярно-черные растекшиеся по улице лужи. Леха, чувствуя явственный запах крови, вдруг устало обмяк, у него подкосились ноги, и он рухнул без сознания наземь.


3

Над Мальдивскими островами  в голубом без единого облака небе сияло лучами солнце. Воздух, насквозь пропитанный располагающей к лени жарой, курился сиреневой марью. Наклоненные пассатом в сторону океана высокие пальмы величественно пошевеливали опахалами листьев.
Завороженно глядя на переливающуюся в солнечных бликах гладь океана, Наташа бегом преодолела узкую полоску белого горячего песка. Переводя дыхание, остановилась у береговой косы. Иссиня-бирюзовые волны с шумным плеском набегали на пляж. Пенистая изломанная кромка воды серебрилась мириадами воздушных пузырьков. Наташа не утерпела и прямо в дорогих босоножках ступила в набежавшую волну; присела, пригоршнями разведенных рук зачерпнула прохладную влагу, со смехом вскинула вверх ладони. Искристые нити брызнули в разные стороны. Наташа восторженно закричала, поворачиваясь лицом к берегу.
- Красотища, какая… Вы только посмотрите.
Стоявшие позади нее двое дюжих парней  особого восторга по поводу экзотического вида не выказали. Наташа с удивлением глядела на бесстрастные лица своих охранников. Сильные, не успевшие загореть ноги, до колен прикрытые бежевыми шортами, уверенно попирали пляжный песок. Обнаженные до пояса мускулистые торсы заметно покраснели от солнцепека. В ложбинках меж грудных мышц копился зернистый пот.
- Истуканы, - буркнула она и перевела взгляд на двух худых женщин в легких цветастых сарафанчиках. Из-под коротких подолов выглядывали тонкие голенастые, словно у девочек-подростков, бледные ноги. Они шли к ней, утопая в сыпучем песке босыми ступнями. Сброшенные босоножки валялись в стороне.
- Ой, Наташенька, - повизгивали радостно, - какая прелесть!
В фотоагентстве поговаривали, что они лесбиянки. Плевать. Несмотря на разницу в возрасте, подружками они были хоть куда.
- Да уж, - согласилась Наташа, - умирать не надо.
Она забрела выше колен. Прохладная вода приятно щекотала ляжки. Наташа засмеялась тихо и счастливо. Не работай она в престижном агентстве фотомоделью, разве смогла бы когда-нибудь сюда попасть. Да ни за что на свете. Наташа украдкой оглянулась: женщины, дурачась, брызгались водой. Серебряным дождем сыпались вокруг брызги. Воздух пах свежестью и солнцем. Промокшие до ниток сарафаны плотно облегали худощавые тела. Было видно, как под прилипшими к попам подолами игриво перекатывались продолговатые ягодицы, упруго прыгали маленькие грудки. Сквозь тонкую материю явственно проступали острые пуговки сосков. Приглушенный шумом океана слышался оживленный смех. Глядя на мокрые угловато-трогательные фигурки дурачившихся женщин, Наташа не без оснований подумала, что, очевидно, говорят о них правду, будто они более  чем подруги. Додумать до конца неожиданно возникшую мысль она не успела, с берега их позвали.
- Все, девочки, закругляемся. Пора работать.
На песчаном пологом спуске к океану стоял длинный исхудавший парень без рубахи. На бледном в пупырышках теле мослаковато торчали ключицы. При этом горбатый нос его блистал испариной. Угловато топыря острые локти, он звучно хлопал в ладоши, словно гремел костями.
- Девочки, пора и честь знать.
- Идем.
Загребая ладонями, пенящиеся верхушки волн, Наташа вышла из воды. Опережая ее, наперегонки с визгом побежали подруги-лесбиянки. Хлюпая при ходьбе мокрыми босоножками, Наташа подошла к горбоносому, спросила, убирая со лба выбившуюся из прически влажную прядку:
- Колян, будем здесь сниматься?
Тот, кого назвали Коляном, поморщился, словно от зубной боли, сказал с досадой:
- Наташа, сколько раз тебе надо говорить, чтобы не звала меня Коляном. Это в конце концов неприлично – отдает деревенщиной.
- Николь, - не споря, с ходу поправилась Наташа, - здесь будем сниматься?
Николь поощряюще улыбнулся на мгновенье, блеснув ровной полоской безупречно белых зубов. Кивком головы отбросил с лица спадавший вороньим крылом чуб с желтыми химическими вкраплениями. Изящным движением руки, присущим тонким художественным натурам и гомикам, показал в сторону:
- Вон те коричневые валуны видишь?
Наташа послушно проследила взглядом в указанном направлении.
- Угу.
- У подножья тех валунов и будем сниматься.
Их съемочная группа московского рекламного фотоагентства «Багира» прилетела на Мальдивы вчера пополудни самолетом авиакомпании «Российские международные авиалинии». В крошечную группу входили шесть человек: два дюжих коротко стриженных амбала-охранника Толян и Вован, художник-гример Машенька, костюмерша Оленька и руководитель группы Николь – преуспевающий фотограф с неопределенной сексуальной ориентацией. Им надо было сделать серию фотографий для рекламы духов «Целомудрие».
Ведущей фотомоделью была девушка потрясающей внешности. Это и была Наташа – очень высокая блондинка, тонкая и гибкая, словно таловая тростинка, с густыми несколько волнистыми волосами ниже пояса, заплетенными по старинному обычаю в длинную косу, и пухлым большим ртом, который принято называть чувственным.
Круто повернувшись, Наташа пошла переодеваться, демонстративно вихляя кругленькой попкой. Низ сахарно-белых ягодиц, не прикрытых излишне короткими шортами, дразняще морщинился складками между ягодицами и бедрами. Она на ходу скинула мокрые босоножки, стала подниматься вверх по косе. Теплый зернистый песок лип к влажным подошвам. На круглых пятках молочно желтела кожа.
Николь затаенно вздохнул и нехотя отвернулся. Прямо перед ним стояли костлявые подруги-лесбиянки и, неприлично извиваясь телесами, стягивали через головы мокрые липнущие к коже сарафанчики. Когда платья с грехом пополам были скинуты, он строго прикрикнул:
- Идите, готовьте Наташу к съемкам.
Нимало не смущаясь своих плоских оголенных грудей, Машенька, дурашливо кривляясь телом, вызывающе приблизилась к Николю, кокетливо закатила желтые словно у кошки глаза, томно выдохнула:
- Как скажете, мой повелитель.
Подруги заразительно захохотали. У Оленьки мелко затряслись длинноватые в сизых прожилках груди.
В сердцах чертыхнувшись, Николь в ответ лишь устало махнул рукой. Жаркое солнце и экзотический вид природы с высокими пальмами располагали к легкомысленным поступкам.

4


До офиса рекламного агентства «Багира» от дома Галины, по московским меркам, всего ничего. Если удачно вписаться в «зеленую волну» – без задержек минуя перекрестки, можно домчаться с диковинной быстротой. Что, естественно, случается нечасто. Москва, мегаполис огромный, сейчас автомобиля не имеет только незрячий.
Накануне вечером Галину, садившуюся в новую «Ауди», окликнула секретарь-референт. Мелькая узорчатой вязью черных колготок, она сбежала с порожек, вывертывая  в спешке высокие каблуки.
- Галина Николаевна… Галина Николаевна. Только что звонили с периферии. Утром подъедет большая группа на  кастинг. Убедительно просили вам передать.
Придерживая рукой дверцу, Галина досадливо поморщилась:
- Они что же, не могли заранее предупредить?
- Говорят, у них накладочка какая-то получилась, - объяснила девушка причину запоздалого звонка.
Галина кивнула головой, усаживаясь за руль. Из-за необязательности компаньонов приходилось ломать весь график на завтра. Ее голос зазвучал значительно суше:
- Буду в девять. Без меня ни в коем случае не начинать.
Покладистая улыбка тронула губы секретарши.
- Хорошо, Галина Николаевна… Как скажете…
И еще долго не уходила, с завистью глядя вслед отъезжавшей иномарке.
А теперь навороченная  «Ауди», попав в затор, стояла в узком проулке. За рулем волновалась Галина. Получилось все довольно глупо и непредвиденно. Сегодня Галина, помня о встрече, выехала за час до назначенного времени. И надо же было так необдуманно поступить: на ее пути зажегся красный свет; вздыхая и кляня в душе некстати возникшую заминку, Галина, не отдавая себе отчета, завернула в ближайшую арку. Миновала знакомыми дворами дорожную развилку, но на выезде на главную улицу надолго застряла в пробке. Впереди насколько хватало глаз словно выложенные тротуарной плиткой плотными рядами пухли крыши всевозможных расцветок. Светофор бездействовал. Молоденький милиционер-регулировщик, вконец измотанный свалившейся на него обязанностью управлять гудящей прорвой автомобилей, обреченно крутился на месте, как отрешенная кукла-марионетка. При этом он безостановочно вытирал платком сочившийся по лицу пот. Машины прибывали. В ближайший час или даже два выбраться из нагромождения «железных коней» и озверевших и матерящихся водителей не представлялось возможным. Жуткий вой клаксонов, кажется, намертво прикипел в горячем воздухе.
Не владея собой, Галина что есть силы, ударила ладонями по баранке, осушила руки и, смешно потрясая ими, вполголоса матюкнулась:
- Твою мать. Не понос так желтуха.
Вспыльчивая по характеру, в горячке она могла завернуть слово похлеще любого мужика. На работе ее оттого побаивались и напрасно старались в конфликт с ней не вступать. Себе дороже.
Отпустив еще пару крепких словечек, Галина нервно прикурила тонкую длинную сигаретку. Курение ее успокаивало. Она смотрела, как белый, почти невидимый дымок извилистой струйкой выползает наружу, тает прямо на глазах. Разваливающаяся было жизнь приобретала прежние четкие очертания. Улыбнувшись уголками губ, Галина, эффектно взмахнув кистью руки, выкинула окурок в окно; изящно отставив мизинчик, коготком указательного пальчика потыкала в номерки сотового телефона. Не называя секретаря-референта по имени, сразу заговорила о деле:
- Я задерживаюсь. Попала в пробку. Ну конечно, пусть ждут… А мне плевать… Не нравится, пусть уебывают. Да, доброе утро…
Галина отключила телефон, устало откинулась на спинку.
Машин не убывало. Паренек на перекрестке почти плакал. Подступавшие в узком переулке к самой «Ауди» высотные дома напомнили Америку. Негритянский квартал Гарлем запомнился ей неухоженной мрачноватостью. Толпы шатающейся без дела молодежи вызывали страх и беспокойство. Все как у нас. «Не хватает лишь гангстеров»,  подумала Галина, с ненавистью глядя на летавшие на ветру газетные обрывки.
И они появились. Как в дешевом западном боевике. Она могла в этом поклясться. В зеркале заднего обзора хорошо было видно, как прямо по тротуару, распугивая пешеходов, на приличной скорости приближался блестевший глянцевой галошей черный «БМВ». В разные стороны отлетели сбитые бампером столик и пара стульев, которые до этого успел вынести на улицу хозяин летнего заведения. Он выбежал из дверей, что-то проорал, беззвучно разевая рот, но вслед, как ожидалось, кулаком не погрозил – побоялся. В расстроенных чувствах стал поднимать разбросанную ударом мебель. «БМВ», объезжая, вильнул последний раз перед обтерханной урной и пристыл наравне с иномаркой Галины.
- Эй, тетка, - с ходу заорали «братки», - освобождай дорогу!
Два мордоворота с опухшими лицами, то ли после продолжительной попойки, то ли от ночной игры в казино, нагло уставились на женщину.
- Ага, разбежалась, - огрызнулась Галина.
- Гы, - осклабился сидевший рядом с водителем. – Она еще, типа, разговаривает…
И, разглядев, кому хамит, запнулся, луповато пуча глаза:
- Ку-у-кла-а… - произнес он нараспев, облизывая ссохшиеся губы.
Эффектная внешность Галины сводила самцов с ума. Эти тоже оказались падки на чернобровую красавицу в безумно элегантном наряде – белый брючный костюм с открытой спиной. Прическа из десятка крошечных черных косичек. Оливкового цвета безупречно чистая без родинок кожа. Тут стоило над чем задуматься.
- Хочешь «зелени» срубить? – необдуманно ляпнул крайний от нее.
Галина давно уже привыкла не обращать внимание на дураков. Сохраняя спокойствие, отвернулась.
- Ты чо, – обиделись парни, - нос воротишь?
Дело принимало скверное направление. Галина на всякий случай незаметно потянулась за телефоном. Но тут водилу осенило.
- Слышь, ты, - окликнул он хрипато, - хочешь из пробки выбраться?
Галина недоверчиво покосилась в их сторону.
- Нет базара, - пообещали по-рыцарски пацаны.
Пробуксовав, «БМВ» рывком тронулся с места. Запахло жженой резиной. Не обращая вниманя на онемевшего от подобной дерзости гаишника, бандиты нагло перегородили дорогу, потеснив другие машины. Связываться с придурковатыми «братками», разумеется, никто не стал. Благоразумнее было переждать. Вопреки жестам рассерженного регулировщика поток машин на какое-то время замер. Воспользовавшись этим обстоятельством, Галина успела выехать на главную улицу.
- Чао, мальчики.
Она сделала на прощание незамысловатые движения пальчиками, как бы перебирая ими в воздухе. Но вот этого делать было как раз и не обязательно. Братки по-своему расценили, сей жест, посчитав его за расположение к ним, и, не утруждая себя долгими раздумьями, пристроились вслед «Ауди».
- О Господи, - простонала Галина. – Этого еще не хватало.

5

Коротко стриженные амбалы на съемках совмещали свою непосредственную работу охранников с ассистентами фотографа. Толян, несший на плече металлические штанги от съемочной аппаратуры, внезапно рявкнул и словно кенгуру упруго запрыгал на месте на одной ноге. Под босой ступней сорок пятого размера что-то хрумкнуло, присыпанное песком. Вполголоса матерясь, он концом штанги ковырнул песчаный холмик. Перед глазами предстал перламутровый осколок спиралевидной раковины. Выброшенная некогда на берег прибоем, она высохла и была похожа на острое бутылочное стекло.
- Чтоб тебя, - вспылил Толян, чувствуя ноющую боль в подошве. Опираясь на штангу, согнул пораненную ногу в колене, неудобно вывернув ее со спины. – Блин, - не удержался он, увидев, как продолговатый глубокий порез медленно набухает бурой кровью. – Кажется, каникулы отменяются, - Толян сожалеюще усмехнулся, понимая, что впредь его свободное передвижение по экзотическому острову ограничивается определенными рамками. – Вован, - позвал он, - возьми у меня штанги.
Из-за валунов высунул квадратную  голову второй охранник, недоуменно уставился на стоявшего по-журавлиному напарника.
- Что случилось?
- Ногу о раковину распорол, - пожаловался несчастный Толян.
Вован неожиданно для напарника неудержно расхохотался, тыча в него пальцем.
- Во, придурок… не могу. Надо было тебе лететь за столько километров, чтобы сейчас просидеть в номере из-за своей дурацкой неосторожности.
- Ну уж прямо так и в номере, - обиделся Толян.
- А то как же, - изгиляясь над другом, всезнающе подтвердил Вован. – Ходить тебе нельзя, купаться тоже. Только кроватка.
Он взял у него блестевшие на солнце штанги и, посмеиваясь, понес их устанавливать на съемочной площадке. Она представляла собой часть берега с огромными коричневыми валунами, о которые с шумным плеском разбивались гигантские волны. Водяные изумрудные брызги, рассыпаясь далеко окрест, дробились о неуспевающую просыхать поверхность золотистого песка и гладких камней.
Николь с фотоаппаратом «Никон» спустился вниз по косе от микроавтобуса. Солнце поднялось выше пальм. Нагретая земля источала пряные удушливые запахи. От воды едва заметно тянуло свежестью. Проходя мимо рослого охранника, мельком поинтересовался:
- Чего раскрылился-то?
Толян показал ногу:
- Видал?
Заляпанная кровью подошва ярким маковым пятном горела на фоне белого песка. Кровяная нитка тянулась до самой земли. Николь брезгливо поморщился, отводя в сторону глаза, сказал, удерживая рвотные позывы:
- Иди, бинтуйся. Что стоишь как бедный родственник?
Толян удрученно махнул рукой и, стараясь осторожно  ступать на пятку, прихрамывая, заковылял к микроавтобусу, где хранилась аптечка.
Николь прошел дальше, неловко перелез через гряду мелких валунов, остановился, оглядывая площадку.
- Ништяк, Николь? – хахакнул Вован.
- Да, очень хорошо, - согласился Николь, окидывая профессиональным взглядом укрепленные вокруг штативы с мощной цветной подсветкой. Хмуря обесцвеченные брови, озабоченно походил взад-вперед, выискивая подходящий ракурс для съемок. Кажется, отсюда. Николь на глаз определил расстояние от себя до предполагаемого фотографируемого объекта. Точно здесь.
- Вольдемар, - привычно выпендриваясь на французский манер, позвал охранника, – пригласи девочек.
- Нет проблем, Ник, - деловитым баском ответил послушный Вован и, несмотря на видимую грузность, с завидным проворством забрался на валун, сложил широченные ладони рупором, гаркнул сверху во все горло:
- Эй, вы там… идите сюда. Да поживее.
- Уже идем, - донесся приглушенный расстоянием голос Наташи.
Погодя появилась и она в сопровождении обслуживающих ее визажистки и костюмерши. Рядом с хрупкими и бледными девицами Наташа выглядела просто потрясающе. Белокурые волосы, гладко зачесанные назад и старательно заплетенные в длинную косу, отлично гармонировали с золотистыми трусиками-бикини. Натертое кремом-пудрой стройное тело эффектно отливалось мраморной белизной. Как и было задумано для съемок, сейчас она была без лифчика. Ее полные груди задорно торчали и соблазнительно прыгали при ходьбе. Она шла, изящно переставляя ноги, словно по невидимой нити, согнутые несколько в локтях руки слегка заводила за спину.
Николь восхищенно блеснул глазами, льстя девушке, не преминул сделать ей подобающий моменту комплимент:
- Ну, милашка, ты выглядишь просто обалденно.
Вован, грея спину о ноздреватую поверхность огромного каменюки, бесцельно переступал с ноги на ногу, вымученно улыбался, с трудом пытаясь сглотнуть пересохшим горлом. Он никак не мог привыкнуть к обнаженной натуре, когда приходилось фотомоделям сниматься без лифчика, а в некоторых случаях и без трусиков. Вован, не отрываясь, пялился на ее грудь, так и жаждал потрогать. Хотя вид оголенных сисек Наташиных приятельниц не вызывал у него ничего, кроме досады. Натыкаясь глазами на бледные в синих прожилках скромные полушария, Вован торопливо отводил глаза, морща лицо в непотребной гримасе. Ему было «стремно» за девчонок.
- Смотри, - Николь приобнял за плечи Наташу, начал объяснять свое видение будущего рекламного фото. – Ты стремительно входишь в воду с этой точки. Когда набежавшая волна коснется твоих икр… - Николь прогнулся боком, вытянул долговязую руку, ощутимо прихватив кожу Наташиной ноги. – Чувствуешь?
- Еще как, -  Наташа непроизвольно дернула ногой.
- Ну, извини, - не меняя тона, сказал Николь и продолжил: – Так вот, когда вода дойдет до этого места, ты быстро, очень быстро оборачиваешься назад через левое плечо. Но опять-таки, - фотограф-художник нравоучительно поднял вверх костлявый палец, медленно поводил им туда и сюда, - с таким расчетом, чтобы коса все же лежала на твоей спине. Смекаешь?
- Попробую, - Наташа пожала плечами.
- Попробуй, - ненавязчиво согласился Николь и докончил свою мысль. – Это как бы девушка-девственница, таясь от окружающих, одна пошла купаться к морю. Но ее кто-то застал врасплох, как у нас часто бывает, и она в испуге повернула голову. Смекаешь?
- Смекаю, -  Наташа отвлеченно поглядела вверх в густую бездонную синеву неба, входя в роль девственницы, что, кстати, соответствовало действительности. Беззвучно пошевелила пухлыми губами, затем перевела осмысленный взгляд на фотографа, сказала, с восторгом блеснув прозеленью глаз: – Николь, я это так сделаю, что закачаешься. Я это чувствую.
- Вот и славненько, - подытожил свое инструктирование фотограф и слегка подтолкнул ее к океанской кромке, где белой каймой шипя, вспенивались волны, сказал со зловещими нотками в голосе: – При-го-товь-ся.
Находившиеся на площадке замерли, не дыша. Во все глаза глядели на разыгрывающуюся перед ними мизансцену.
Николь приник к окошку камеры, взмахнул рукой, не своим голосом отрывисто бросил:
- Пошла!
Легко вскидывая ноги, Наташа устремилась навстречу накатывающейся крутолобой волне, которая ее чуть не опрокинула. Отплевываясь солоноватой водой, она смущенная, вернулась на берег.
- Ничего, - успокоил Николь. – Пробуем еще раз.
К полудню Наташа так набегалась взад-вперед, что ударило в голову, и тошнота подступила к горлу.
- Все, я больше не могу, - устало сказала она, чувствуя, как заметно дрожат ноги, налитые гудящей болью.
Солнце по-прежнему нещадно палило землю. У горизонта в дымке неясно намечался контур яхты, казавшийся голубым и словно колеблющимся. Томила жажда. Наташа через силу заставила себя сделать пару глотков противно теплого «Спрайта», принесенного Олей из машины.
- Все, девочки, - сжалился над ними Николь. – Сейчас едем в гостиницу.
Не радуясь окончанию съемок, женщины, загребая босыми ногами песок, устало побрели к арендованному на острове микроавтобусу. Вован, тяжело вздохнув, один стал собирать воткнутые там и сям штативы с цветной подсветкой. Ходил он как искупанный. Обильный пот стекал с мускулистого торса. Собранная у пояса резинкой материя шорт мокла скопившейся влагой.
Ему и в голову не могло прийти, что незначительное происшествие с завалявшейся на берегу раковиной, совершенно неузнаваемо изменит весь уклад его жизни. Подступавшего несчастья туповатый Вован пока еще не осознавал.

6

Как долго Леха провалялся в беспамятстве, он не помнит. Очнулся в палате. С трудом приподнял налившиеся непомерной тяжестью веки; сквозь полутьму опушенных ресниц увидел на беленом потолке желтизну солнечного зайчика, и дремавшее до этой минуты беспокойство, охватило его сознание. Казалось, открой совсем глаза и опять вернется в яви тот ужасный кошмар. Леха крепко зажмурился, намереваясь вновь провалиться в спасательный сон, но тут до его слуха донесся невнятный шепот. Стоявший в ушах звон от потери крови не давал возможности сосредоточиться, но голос ему показался знакомым. Леха с усилием перекатил голову по подушке, ввалившимися глазами поглядел вбок. На соседней койке, привалившись спиной к торчмя стоявшей подушке, полусидел-полулежал Дима Каюров. За непомерно большой рот, который бывает у желторотых птенцов, его и прозвали – Птенец. Дима обнимал здоровой левой рукой запеленатую в бинты правую культю, от боли баюкал ее, словно куклу.
- Живой, Хан? – спросил он хриплым шепотом.
Говорить не хотелось. Леха прикрыл глаза, что означало – да, и опять так же, глазами, спросил, что, мол, произошло?
Дима заметно взволновался; под загаром широких скул шишковато вспухли, перекатываясь, желваки. Сказал с несвойственной ему ранее озлобленностью:
- «Чехи» противопехотную управляемую мину установили – МОК сто. Шарахнуло, мало не показалось никому. Говорят, что баба на пульт дистанционки нажимала. Недалеко брошенную коляску нашли… В ней вместо ребенка лежала кукла в пеленках… Прикинь?
Леха знал из взрывного дела, что представляет собой подобная мина. Поражение наносится взрывной волной шириной метров на пять на дальность до ста метров при вероятности поражения девяносто процентов.
Желая еще что-то спросить, Леха беззвучно плямкнул пепельными с засохшей кровяной коркой губами.
- Чего ты? – не разобрал Дима.
Леха опять шевельнул губами.
Птенец пожал плечами, осторожно придерживая на весу болевшую культю.
- Не, не понимаю.
На лбу Лехи выступила испарина, что выдавало его сильное волнение. Он собрался с силами и коротко выдохнул, округляя рот:
- Сколько?
Ссохшиеся губы лопнули, из уголков вниз по подбородку протянулись две тоненькие кровяные дорожки.
- Много.
Дима отсутствующим взглядом уставился куда-то в пространство.
- Сорок два убиты и более ста тяжело ранены.
Леха прикрыл глаза и отвернулся. Стоявшая в глазах влага, выжалась слезинками. Прооперированные ноги нудели непрекращающейся болью. Закусив изнутри губу, Леха провалился в тревожный, не дававший отдыха сон. Он периодически просыпался и опять впадал в забытье. Окончательно проснулся к вечеру. В окно лился мягкий нежный свет заходящего солнца. Разбудил Леху мужской голос, бухтевший что-то веселое в коридоре. В палату вошел шумоватый доктор; вначале в дверь просунулся округлый, словно у роженицы животишко, следом появился и его хозяин – невысокий мужичок с розовой лысиной.
- Привет, орлы, - от порога поздоровался он и, лукаво сощурив светлые на выкате глаза, поинтересовался: - Почему не летаете?
Почему-то все врачи считают своим долгом шутить в любой ситуации, даже в самой безысходной, как бы давая больному надежду на выздоровление. Этот не был исключением. Вот такие, наверное, люди и приносят пользу, а не только языком болтают.
Даже однорукий Дима ожил, пошутил в ответ:
- Крылья обломали.
И в подтверждение своих слов показал забинтованную культю.
Хирург с невозмутимым спокойствием пообещал:
- Ничего, парень… новую сделаем, будет лучше настоящей.
Он так и сказал – новую, а не искусственную, чем окончательно расположил к себе Леху.
- Доктор, а что со мной? – спросил он по-детски слабым голосом.
- А-а, герой… выспался.
Хирург осторожно откинул в ногах край одеяла, наклонился, внимательно разглядывая.
- Похвально… раненый, сам истекая кровью, помогал выносить… - он хотел сказать убитых, но, на секунду запнувшись, поправился, - пострадавших. Не каждый на это способен. Если бы не большая потеря крови, ничего серьезного с вами, молодой человек, не было бы… Ну, конечно, не считая боевых шрамов, - не поднимая головы, бубнил он. – Кость не задета. До свадьбы заживет. Кстати, - доктор поправил одеяло и шагнул к изголовью, заглядывая в ввалившиеся глаза с синими полукружьями вокруг, со значением протянул фотографию – изрядно потрепанную и перепачканную в розовые следы от пальцев. – Красивая девушка. У-у, вы так заковыристо ругались в бреду, когда нам пришлось вас на время разлучить… Наверное, она стоит этого.
Чувствуя себя неловко от недавней матерщины и оттого, что фото любимой девушки побывало в чужих руках, Леха, потупив взгляд, ревниво вырвал желанный прямоугольник.
- Спасибо.
- Тебе спасибо… - голос хирурга неожиданно дрогнул, он торопливо отвернулся, докончил хрипло, - сынок.
Доктор ушел. С соседней койки донесся глухой стон. Уткнувшись лицом в подушку, Дима кулаком здоровой руки методично ударял вверх подушки; давясь сухой спазмой, выкрикивал:
- Кому я на хрен нужен безрукий… Кому?
Леха и сам не мог понять, что у него творится в душе. Морпехов взорвали – это понятно. Крепко братишки насолили чеченским бандитам в Ботлихе Дагестанской Республики и самой Чечне. Ну а детишек-то за что? Думал, мучался, задаваясь все новыми и новыми вопросами, которые преподносила сама жизнь, искал и не находил ответа.
На следующий день произошел случай, который заставил Леху по-иному взглянуть на происходящее, осмыслить. Вывод был неутешительным: сегодня нам не хватает обыкновенной порядочности.
После утреннего обхода, попрощавшись и привычно пожелав скорейшего выздоровления, ушел Колобок - так успели окрестить между собой парни хирурга. Перебинтовав, укатила тележку процедурная медсестра. Тонко и устрашающе звенели медицинские инструменты; на блестевшей поверхности, отражаясь ослепительно белым, искрились солнечные лучи.
Думая каждый о своем, парни, не мигая, смотрели в потолок. Первый нарушил молчание Дима.
- Хан, - спросил он, - как думаешь, полюбит меня какая-нибудь девушка, ну… это самое… Ну, без руки?
Не поворачивая головы, Леха уверенно ответил:
- Полюбит. И если это настоящая любовь, плевать ей, без руки ты или… без ноги.
Дима, обрадованный поддержкой, захлебываясь словами, заговорил, очевидно, более успокаивая себя:
- Вот и я так думаю. Подумаешь, рука… Можно и с одной жить. Правда? В жизни это не главное…
- Не главное, - эхом отозвался Леха, растроганный доверием товарища.
Тут в палату стремительно вошел высокий мужчина. Под белым халатом виднелся гражданский пиджак, но по его выправке нетрудно было догадаться, что он из военных
- Тихо, парни, - приказал он. – Сейчас к вам зайдут журналисты, ничего лишнего про взрыв.
За дверью послышался шум.
Мужчина торопливо шагнул к окну и с независимым видом стал поглядывать в небо, будто считая облака.
Леха вопросительно поглядел на Диму. Тот пожал плечами, покривив в его сторону рот, уголками губ прошептал:
- Фээсбэ или контрразведка.
Дверь под напором распахнулась; в палату ввалилась шумная толпа журналистов. Проявляя чрезмерную бестактность, они начали задавать каверзные вопросы. Особенно усердствовала одна из них: росточку миниатюрного, но с пышными грудями, которые всякий раз норовили вывалиться наружу, когда с плеч сползали узкие бретельки маечки. Она везде торопилась поспеть, и в такт ее шагам на голове подпрыгивала косичка, которую принято называть конский хвост. Но более всего Леху раздражал крошечный рюкзачок за ее спиной. Ну прямо детский сад.
Вначале она метнулась к Диме, на удивление ловко растолкав на своем пути не столь шустрых коллег.
- Скажите, что вы подумали, когда у вас оторвало руку? Как дальше жить, да?
Она сквозь очки завороженно глядела на культю. Дима вздрогнул и торопливым движением прикрыл ее уголком одеяла. Чувствуя, что с его губ готово сорваться неприличное словцо, она перебежала к Лехе.
- Меня Полиной звать, - представилась девушка и бойко затараторила: - Говорят, что вы герой. Сам истекая кровью, помогал выносить других пострадавших. О чем вы в тот момент думали? Расскажите, ничего не утаивая, это очень интересно для наших читателей.
Лехе, не привыкшему к подобному вниманию и нахальству, хотелось как в детстве, юркнуть под одеяло от десятков пар любопытных глаз, но вместо этого, краснея, приходилось что-то мямлить о человеческой глупости и халатности, в результате которой и появляются герои… Хотя себя он таковым не считает.
Высунув кончик языка, Полина что-то быстро строчила в блокнот, поправляя сползавшие все время очки указательным пальцем.
«Писучая, девка, - подумал Леха беззлобно. – Ишь ты, как шпарит».
Но уже следующий вопрос миловидной охотницы за жареными фактами его слегка разозлил.
- Руководство ФСБ и МВД заявляет, что оно обязано найти тех, кто виновен в гибели военных и детей. Все эти действия, которые будут проводиться совместно всеми правоохранительными органами и спецслужбами, на ваш взгляд, дадут результат или нет?
- Какой результат, - горько усмехнулся Леха. – У нас ведь всегда обещают разобраться с террористами после взрывов. Так и живем от взрыва до взрыва. А между ними успокоенность и безразличие. В Америке вон после трагедии одиннадцатого сентября уже более года все спецслужбы начеку. Даже специальный комитет создали по национальной безопасности. Скольких людей за это время задержали и обезвредили при подготовке к диверсиям и терактам. А у нас?...
Леха не договорил, в горле запершило, предательски защипало в глазах, и он с обреченной безнадежностью махнул рукой.
- А-а… чего там говорить…
Стоявший у окна мужчина, не встревая, чутко прислушивался к разговору. Тут он заметно взволновался и, неприязненно косясь на Леху, решительно шагнул навстречу напиравшей толпе. Распахнув руки, словно для объятия, стал деликатно, но настойчиво вытеснять журналистов из палаты.
- Господа журналисты, как говорится, пора и честь знать. Ребятам надо отдохнуть, набраться сил. Давайте потихоньку освобождать помещение.
Его поддержали другие военные.
Полина было разинула рот возмутиться, но тут не ее глаза попалась фотография на прикроватной тумбе. Она бесцеремонно ее схватила, спросила:
- Ваша девушка? Красивая, - проглотила Полина вздох.
И этот сам по себе незначительный для окружающих жест окончательно доконал Леху, переполнив чашу сегодняшнего терпения. Неожиданно его словно прорвало, по-видимому, сказалось напряжение последних дней; по бледному от переживаний лицу забегали мышечные живчики, голос окреп, зазвенел, обличая собравшихся:
- Да задолбали вы все… По большому счету ничего вам и не надо… Только деньги… Для журналистов сенсации – деньги… И вам  наплевать на других… Генерал Романов седьмой год лежит в госпитале имени Бурденко в бессознательном состоянии… за ним следят – он генерал. В ростовском госпитале старшина милиции третий месяц лежит… Его бы в Москву, в главный военный госпиталь, глядишь и очнулся бы… Но бить в колокола по поводу старшины никто не собирается – не тот случай. В таком состоянии и хотят вернуть парня молодой жене… Где справедливость?
Леха почти кричал, распаляясь, надеясь увидеть в мелькавших перед ним ненавистных лицах хоть каплю человеческого сострадания. И с ужасом понимал, что нет его – сострадания. Есть нездоровое из любопытства влечение к нему и профессиональный интерес. И более ничего. Кто-то торопливо на ходу дописывал, двигаясь толчками к распахнутой двери; уже не скрываясь под личиной защиты раненых, военные просто-напросто выталкивали принаглевших журналистов из палаты. А один оператор с телевидения, подрагивая ногами от возбуждения, тыкал камерой прямо в Лехино лицо, обезображенное гневом. И так ему обидно стало от всей этой ненужной суеты, безразличия и хамства, что Леха, как ни крепился, заплакал, по-детски всхлипывая, как тогда на площади.
- Этого снимать не надо.
Строгий мужчина в халате раскрытой ладонью загородил объектив кинокамеры. Военные с удвоенной энергией стали вытеснять неуправляемую ораву борзописцев. Лицо плачущего русского солдата на телевизионных экранах для военных чревато предсказуемыми последствиями.

7

Солнце успело взобраться высоко, опалить жаром город, когда Галина подъезжала к офису. Обрадовалась, увидев впереди приметную высотку; верх ступенчатого конуса венчал советский герб. Позолота сверкала так ослепительно, что было нестерпимо больно глазам.
Не доезжая сталинской высотки, Галина свернула к двухэтажному дому, чудом прилепившемуся к новой элитной многоэтажке. Недоброжелатели в ее кругах поговаривали, что ранее невзрачный домик предназначался  под снос, но Галина, используя свое очарование и сомнительные знакомства, смогла его отстоять. Теперь в нем находился центральный офис фоторекламного агентства «Багира».
Снаружи отделанный белым пластикам, с огромными зеркальными окнами, в которых, как в реке, отражались плывущие в небе облака, он был похож на серебристый айсберг.
Галина припарковала иномарку возле офиса. Следом, не отставая, словно склеенные невидимой нитью, на черном «БМВ» припарковались бандиты.
- Вообще-то, здесь не разрешается ставить постороннее авто, - предупредила Галина, глазами меряя расстояние до парадного подъезда.
- Эй, детка! – до обидного нахально заржали два рослых «жеребца». - Ваши законы нам не указ.
- Ну, ну, - многообещающе протянула Галина и ушла, назло парням вызывающе покачивая тугой затянутой в тесные брючки попкой.
- Классная телка! - услышала она позади себя несдержанный вздох восхищения, в котором присутствовали нотки неприкрытой сексуальной озабоченности.
- Эк, как им захотелось, - подумала, тая в глазах усмешку.
На пороге Галина задержалась, не оборачиваясь, вполголоса сказала встретившему ее в дверях парню из службы безопасности:
- Валера, там двое на «БМВ», выпроводите их с территории автостоянки. И вообще… запретите им сюда приезжать.
- Разберемся, - пообещал высокий охранник и подмигнул другому, сидевшему у монитора наблюдения за центральным входом. – Василий, пойдем брателлов пощупаем.
На ходу, цепляя кобуру с газовым пистолетом, парни уверенно подошли к сидевшим в иномарке. Валера строго сказал:
- Ребята, вы находитесь на частной территории. Освободите, пожалуйста, автостоянку.
Двое в салоне насмешливо переглянулись.
- Пацаны, я не понял, - по-блатному растягивая слова, нарочито удивился водитель, - мы в России или где?
- Освободите территорию, - более настойчиво предложил Василий. – Вы нарушаете безопасность частной фирмы.
Сидевший рядом с водителем не на шутку рассвирепел; грузный неуклюже выбрался из «БМВ», хлопнув дверью так, что она чудом не слетела с петель, вплотную подошел к Валере и, глядя исподлобья, угрожающе предупредил:
- Срать я на вас всех хотел… понял ты… сучонок?
Побледневший Валера, судорожно кривя рот, сдержанно заговорил:
- Ты, мешок с дерьмом, уноси отсюда ноги, пока не поздно.
Слоноподобный бандит несказанно удивился:
- Крутой, да? -  сгреб Валеру за грудки свежей белой рубахи. - Удавлю, паскуда.
Василий, едва не выронив мобильник, крикнул в него, холодея от ужаса:
- «Офис», на нас нападение на стоянке.
Пока двое боролись, пыхтя, из офиса подоспела подмога. Первым ее заметил спокойно сидевший за рулем бандит.
- Варяг, атас, - сказал он с неохотой, внутренне сожалея о прерванном интересном действе.
Амбал ослабил хватку, отступая, пообещал:
- Варяг врагу не сдается. Мы еще с вашей телкой встретимся… псы.
Они уехали. Парни из службы безопасности, громко обсуждая стычку, вернулись в офис. Галина ждала их. Неприглядный вид Валеры с расшматованной до пояса рубахой и свернутым набок галстуком, ее развеселил.
- Не по зубам орешки?
- Отморозки, - злобясь на бандитов, подвел итоги переговоров расстроенный охранник.

* * *

За суетой и нервотрепкой, учиненной бандитами, время как-то незаметно перевалило за полдень. Девицы, приехавшие из провинции на кастинг, с самого утра томились неизвестностью. Торопясь, они прямо с дороги, уставшие, но окрыленные надеждой на успех, шумной стайкой ввалились в офис. Наивные слепцы и сопливые девчонки, они еще не знают, что жизнь балует не всех. Путь к успеху тернист и долог. И если про тернии пока говорить рано, невнимание к себе они уже испытали; забытые всеми, девушки взволнованно бродили по студии. Не стесняясь любопытных глаз, обнаженные вертелись перед огромными зеркалами, оценивая свои возможности, при этом ревниво следили за бывшими подругами. На месте они как-то враз поняли, что все они здесь соперницы. Кому-то повезет остаться в Москве в престижном фотоагентстве, кому-то, плача, придется вернуться домой. И ни одна из девушек не задумалась – неизвестно, что лучше…
Высокая девица с длинными суховатыми ногами, словно породистый рысак, несколько раз переступила на месте, боком повернулась к зеркалу, оглядывая крошечные полушария ягодиц. Обнаружила прыщик и, неловко избоченив шейку, пальчиками пыталась его выдавить.
Над ней засмеялись. Кто-то из угла с наглинкой крикнул, желая обидеть расчетливым словом:
- Динка боится, что за прыщом не будет видно задницы.
Обидчицу дружно поддержали, наперебой стали зло высмеивать.
- Динка, не трожь его… задница заметней будет…
- Да вы что, девки, думайте, что говорите. Тогда зад перевесит…
- Ага, будет, как у макаки… красный светофор…
Зависть застилает разум конкурсанток, бывших прежде подругами; высокая и гибкая Диана, первая из группы претендентка в белый список престижного фотоагентства. Разве с этим смиришься?
У дальней стены назревает потасовка. Там никак не могут поделить купальник. Вышло недоразумение. Двое из дома прихватили одинаковые по цвету купальники. Щеголять на подиуме в похожих одеждах их не прельщает. Каждой мнится, что этот фасон ей к лицу.
- Танюх, - уговаривает одна, - ну не подходит он тебе. Ты хоть это понимаешь?
- Подходит, - не соглашается с ней другая и в свою очередь не остается в долгу, говорит, нервно покусывая тонкие губы. – Это ты в нем будешь как корова в седле.
Уступать никто не хочет. Наконец, одна из спорщиц, понимая всю тщетность уговоров, переходит к более действенным мерам: швыряет в лицо соперницы предмет спора и с двух рук, свободными пальцами, крепко вцепляется в ее ухоженные волосы.
- Глаза выцарапаю, коза…
Девушка визжит от боли, пятясь задом, бестолково машет руками в надежде залепить пощечину.
- Проститутка…
- От проститутки слышу.
На обезображенных яростью лицах  испепеляющей ненавистью горят глаза. Драчуньи разошлись не на шутку. Немилосердно таскают друг друга за волосы; слышно, как лязгают зубы от болтающихся безвольно голов. Вокруг собираются возбужденные происходящим девушки. Всякой ведь интересно, что из этого выйдет. Случайный синяк или царапина красоты не прибавят. Глядишь, претенденток в фотомодели на пару человек и поубавится. Их начинают исподтишка подзадоривать советами в предвкушении последствий. Гвалт стоит невообразимый. Но порадоваться столпившимся девчонкам не пришлось. На шум прибежала рыжая здоровенная женщина лет тридцати шести – руководитель группы.
Ахнув от увиденного, она наседкой налетела на драчунов.
- Сейчас же прекратите разборки. Что удумали, сучки, - разнимая, ругалась она.
Девушки с неохотой расцепились; у обеих промеж занемевших пальцев набились волосы. Разошлись по разные стороны, но еще долго не успокаивались, обзывались, бросаясь обидными прозвищами через всю комнату.
После обеда Галина спохватилась и с чувством досады на отнявших время бандитов торопливо прошла в студию. Ее вихляющая походка выглядела как на подиуме. Девчонки, разинув рты, расступились. Вслед - шепот восхищенного умиления.
- … знаменитая фотомодель…
- Кла-а-а-асс-с…
Галина остановилась посреди зала и, не поворачивая головы, звонко щелкнула в воздухе пальцами:
- Стул.
Опережая помощницу, первой успела подать стул рыжая руководительница, согнав с него кого-то из своих.
- Пожалуйста, Галина Николаевна.
Присаживаясь, Галина скользнула взглядом по окружившим ее вмиг девушкам. Не моргая, на нее глядели десятки пар разноцветных глаз. На сосредоточенных лицах муки раздумий – ну как не внесут их в список избранных. Замерли, не дыша, в неведомом выжидании.
- Ну, что ж, - не стала тянуть время Галина, - посмотрим, на что вы способны.
Оживление, словно легкое дуновение ветерка, заметно колыхнуло полуобнаженные ряды конкурсанток – наконец-то им выпал шанс произвести впечатление на сексапильную фотомодель России и получить у нее работу. Невольно улыбаясь, девушки разбрелись по салону готовиться к кастингу.
Больше всех суетилась наставница приезжих; казалось, ее огненно-рыжая грива полыхает сразу в нескольких местах зала. Бурно жестикулируя, она давала последние наставления вдруг оробевшим моделям. На унизанных по-цыгански запястьях, вызванивая, дрожали серебряные кольца. В волненье дергая головой, долго говорила:
- Сейчас вы модели, а не личности. Ведите себя так, словно за вами наблюдают сотни недоброжелательных глаз. Полнейшая собранность, уверенность, спокойствие. Ваша задача -  поддерживать мнение окружающих о вашей работе как о сплошном празднике.
И показ начался. На скромном по размеру пятачке нужно было создать иллюзию подиума. Перед сидевшей на стуле Галиной места для движения практически не оставалось. Первая вышедшая девушка растерянно завертела головой, неуверенно прошлась взад-вперед, сбилась с такта и, вконец скомкав выступление, под неодобрительный гул конкурсанток убежала с импровизированного подиума. Были и такие, которых привезли сюда за деньги или по знакомству. На них Галина смотрела со скучающим видом, только не зевала. А две последние оказались слишком нахальными. Они так старательно вертели задом и сучили ногами, что Галина не выдержала, с досадой посетовала:
- Походка отвратная. Какая-то ****ская. Так ходят только на панели по Тверской, снимая клиента. Раз и навсегда вы должны запомнить, что теперь вы не можете вести себя как обычные симпатичные девушки. Вас нельзя ущипнуть, похлопать по заднице, схватить за плечо. Ну, а это что?..
Сконфуженные девчонки со стыда затерялись позади подруг. Пряча глаза, невнятно оправдывались.
Как и ожидалось, Галине приглянулась высокая Дианка. В этой костлявой, хрупкой на вид девушке с заметно выпирающим под тесным купальником лобком, присутствовало что-то не присущее другим. Некий шарм, еще никем не раскрытый до конца.
 «Из этой толк будет, - подумала Галина, приглядываясь к ее изящной, словно у лани, походке. - Конечно, с Наташей она ни в какое сравнение не идет, но… чем черт не шутит».
Вспомнив про ведущую фотомодель, Галина потеряла интерес к происходящему. Тревожно подумала: - «Как она теперь на Мальдивах?» Галина поднялась со стула, жестом пригласила к себе помощницу. Пока та пробиралась среди разочарованных в своих ожиданиях конкурсанток, сказала, обращаясь к рыжей и указывая холеным пальцем на Диану:
- Эту мы оставляем… А остальные… - и рукой махнула. – С ними надо очень долго и серьезно работать.
- А мы что делаем? – обиделась рыжая.
- А вы ничего не делаете, - сказала как отрубила Галина и, давая понять, что разговор закончен, спросила у подошедшей помощницы: – Как наша звездочка на жемчужных островах?
- Николь звонил, - ответила та, прижимая к груди пухлую папку с анкетами конкурсанток .- У них там все тип-топ. Завтра вылетают в Москву.
- Отлично, - коротко сказала Галина, обрадованно блеснув глазами.
Контракт, оговоренный неделю назад с четой известных артистов эстрады, с приездом Наташи наяву трансформировался в крупную сумму в долларах.

8

Изломистая кромка леса задернута дымчатой просинью. На бугре, где от основной трассы ответвляется асфальтовая дорога в лес, на ветру погромыхивает дорожный знак «Проезд запрещен». Возле металлического стояка с круглой гаишной жестянкой в землю крепко вбетонирован другой: «Запретная зона». Из густого полога леса духовито тянет смолистой прохладой.
Среди курчавившейся зелени вальяжно раскинулся огромный особняк звездной четы. За кирпичными стенами, помимо многочисленных спален и гостиных, спрятаны бассейн, сауна, гимнастический зал и домашняя звукозаписывающая студия. По слухам, дом обошелся супругам не очень дорого, всего каких-то два миллиона долларов.
Одним из обязательных атрибутов звездного жилища является, конечно же, бассейн. Его наличием уже никого не удивишь, поражают лишь размеры домашних водохранилищ. Здесь был настоящий аквапарк с искусственной волной и гидромассажем. Их бассейну мог позавидовать любой именитый бизнесмен.
В шезлонге у воды спит располневшая примадонна эстрады. От солнца бывшую знаменитость заслоняет разноцветный зонт. В тени раздобревшие, тронутые целлюлитом телеса имеют нездоровый цвет синюшней бледности. Она тяжело дышит, запрокинув голову. В ее горле стрянет булькающий храп.
Лесной воздух, настоянный на запахах душистых трав, располагает к безделью. Тишина… Только где-то далеко-далеко за тридевять земель одиноко кукует кукушка.
Возле будки с тонированными стеклами, прилепившейся у ворот черным нарывом, скучают двое охранников. От нечего делать один вслух считает года – примета из детства; сколько осталось жить? С серьезным выражением на скуластом бронзовом от загара лице он прислушивается к далекому голосу кукушки.
- … тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…
Второй, полузакрыв глаза, долго и равнодушно смотрит ему в рот; губы шлепают привычное со школы:
- … шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…
Вскоре ему надоедает слушать монотонное бубнение, говорит вяло:
- И охота тебе херней заниматься?
Он зевает и отворачивается.
Сторожевой пес из породы бойцовских собак вдруг натягивает в его руках поводок. Незнакомый звук с улицы настораживает добермана; лоснящаяся шерсть на загривке заметно вздымается. Звук приближается, и напряжение нарастает. Ногами упираясь в тротуарную плитку, охранник едва сдерживает дрожавшего от возбуждения пса.
- Фу, Байкал, фу.
Первый охранник путается в числах, запинается, с досадой сплевывает и, сузив глаза, с недоумением прислушивается.
- Что это… а?
Они переглядываются и, не сговариваясь, тянутся за пистолетами.
В это время с улицы длинно сигналят, шум мотора затихает. В наступившей тишине явственно слышен голос далекой кукушки. Серая невзрачная на вид птица словно заведенная отсчитывает года. Если их считать – жить, не пережить.
Первый охранник, вздохнув, идет к воротам, заглядывает в глазок.
- Фьюить, - свистит он изумленно и торопливо возвращает оружие в кобуру. – Хозяин приехал… на каком-то крокодиле.
Подрагивая бровями и оглядываясь, он рысью бежит в будку, где подпрыгивающим пальцем нещадно давит кнопку. Из распахнутых настежь ворот медленно высовывается нечто уродливое и зеленое: тупое рыло диковинного авто, не моргая, уставилось круглыми наглыми глазами-фарами, забранными в крепкие металлические решетки. Затем появляется и сама кабина, несуразно квадратная с вертикальными лобовыми стеклами. Солнце играет в зеркалах, и солнечные зайчики, рассыпаясь, пятнают ухоженный зеленый двор серебристым светом.
Доберман, минуту назад рвавшийся в драку с невидимым противником, рыча, пятится, не сводя враждебного взгляда с неведомого чудовища.
Путаясь ногами о собаку, второй охранник как заклинание повторяет, не веря своим глазам:
- Хаммер… Бог мой… Хаммер.
Длинный, похожий на крокодила автомобиль вползает во двор. Сидевший рядом с водителем смуглый с кучерявившейся шевелюрой парень радостно кричит из окна, вылупляя синеву белков в сторону онемевших охранников:
- Пацаны, это настоящий американский джип… - и после секундной паузы с горделивым значением уточняет, видимо считая последнее очень важным аргументом: - армейский.
Пятнистый монстр обдает охранников дизельной вонью, неловко выруливает влево и, показывая им обрубковатый зад, уезжает. Доберман чихает от угарного облака, черной копотью расплывшегося в воздухе.
- Что за техника? – интересуется первый охранник, провожая глазами заморскую диковину.
- А-а… джип армейский… у американцев на вооружении находится.
Собаковод небрежно сплевывает себе под ноги, носком ботинка тщательно растирает плевок.
- Я их видел-перевидел, еще, когда в спецслужбах обретался. Ничего особенного. Вообще-то он настоящий раза в два короче. Это уже по заказу из металлолома между передней частью и задней кузовную вставку наваривают. Туфта это все. Одна видимость. Грозной прежней силы у него нет… Корыто… но впечатляет.
- У богатых свои причуды, - без сожаления констатирует как свершившийся факт первый охранник.
Собаковод хмыкает, соглашаясь:
- Ага, особенно у нашего лупоглазого малыша, - не лестно отзывается он о молодом муже знаменитой певицы.
Охранники дружно гогочут, вспоминая глуповатый вид новоявленного владельца двенадцатиметровой чудо-машины, осчастливленного ею, как неразумное дитя соской. Нетребовательная в своих желаниях супруга во всем потакала капризному муженьку, возомнившему себя королем русской эстрады.

9

В микроавтобусе москвичей совсем сморило, сидели как в воду опущенные, из последних сил борясь с чрезмерной усталостью и сном. Покачиваясь в такт движению, дремотно клонились на плечи соседей.
Николю захотелось их ободрить, сказал, стараясь придать своему голосу прежнюю уверенность:
- Ребята, выше головы, мы же на Мальдивах, - но неожиданно дал «петуха», затем сбился на хрип и, махнув рукой, замолчал, облизывая спекшиеся на жаре губы.
По номерам разбредались словно серые тени, отрешенные и неестественно спокойные для людей, впервые оказавшихся на экзотических островах.
- Ужинаем в ресторане, - нашел в себе силы напоследок прохрипеть Николь.
После теплого душа Наташа едва успела дотащиться до постели. Чувствуя необоримую тяжесть во всем теле, провалилась в сон. Разбудило ее ощущение чего-то непривычного. С усилием разлепила припухшие со сна веки.
С улицы сквозь сумеречную синеву в номер лился тусклый желтый свет, пятная стены замысловатыми узорами.
Наташа недоуменно пошарила рукой на прикроватной тумбе; часы с подсветкой показывали четверть седьмого. «Надо же, - удивилась она про себя, вспомнив летние бесконечно длительные дни в России. – Как, оказывается, интересно разделено здесь время. Ровно двенадцать часов день, ровно двенадцать часов ночь». Наташа обвела стены медлительным взглядом. Далее продолжать спать не имело смысла – после полуночи замучает бессонница. Но и вставать не хотелось. Разлившаяся по всему телу приятная  истома не отпускала. Понежившись еще немного, Наташа с неохотой поднялась. Тихо ступая босыми ногами по мягкому ковролину, как спала – в бикини – вышла на лоджию.
Парной воздух вмиг окутал тело; на упругой, бархатистой коже выступила липкая испарина. «Ну и духота, - подумала невольно, облокачиваясь на перила ограждения. – Как в сауне». Внизу невидимо дышал океан. Сквозь густую тьму едва различались очертания огромных валунов у берега. Слышно было, как плескались волны, облизывая их гладкую поверхность. Огромные пальмы насколько хватало глаз уходили своими вершинами высоко в небо. Лучи искусно запрятанных в траве подсветок скользили по шероховатым коричневым стволам, теряясь в зелени лопушистых крон. Не было ни малейшего дуновения ветерка.
Наташа с тихой радостью скользила взглядом по открывшейся перед ней удивительно яркой картине экзотической природы, с наслаждением вдыхая едва приметный солоноватый запах воды, который так присущ бескрайнему океану. И все же справиться с охватившим ее волнением не смогла; с хрустом потянулась, изящно выгинаясь в пояснице, с восторгом подумала: «Красотища-а! Эх, мамочка родная, век бы жить в этой сказке», - и тут же проглотила вздох, подумала другое: - « Но для этого требуются деньги… Большие деньги… Очень большие… Огромные…» Не успевшая сбыться мечта до обидного легко рушилась прямо на глазах.
От созерцания красочного зрелища ее неожиданно отвлекли мужские голоса на соседней лоджии. Наташа стремительно повернула в их сторону лицо. Постояльцы смежного номера, по виду арабы, очевидно, давно приметили статную грудастую блондинку. Горячая кровь сынов пустынь явно рвалась наружу. Они восхищенно зацокали, что-то быстро-быстро залопотали на своем языке.
Наташа, в душе польщенная мужским вниманием, виду не подала, сделав на лице презрительную мину. А когда один из них, худощавый и лысый (голова его блестела потом), с вислым носом, особенно откровенно стал выказывать свои намерения, эмоционально дергаясь тощим задом, не стерпела, коротко бросила, зло, блеснув глазами:
- Коз-зел!
На высказанное по-русски оскорбление реакция горбоносого была неожиданно бурной. Он счастливо закатил глаза и как ненормальный стал громко ржать, ощеряя безупречно белые здоровые зубы.
- Вау, - сквозь всхлипы смеха обрадованно заорал он по-русски почти без акцента. - Рашен леди… Я знаю Россия… Знаю Москва… Я учился в Советском Союзе… Университет имени Патрис Лумумба… О-о, Москва-а…
Наташа, не ожидавшая подобной встречи столь далеко от дома, ошалело заморгала глазами, выслушивая разрозненные слова бывшего студента-«лумумбария». Всегда находчивая, сейчас она пребывала в растерянности.
- О-о, Москва! – неслось в сумеречную тишину Мальдивских островов. - О-о!..
Истеричные вопли ностальгирующего по былым годам араба прервала вышедшая на лоджию женщина. Черные глаза ее вспыхивали злыми огоньками. Она что-то крикнула гортанно, и горбоносый тотчас умолк, оборвав на высокой ноте леденящие душу крики. Его приятели с вздохом сожаления отвернулись от Наташи. Справившись с секундным замешательством, горбоносый вступил с женщиной в перебранку. Наташа благоразумно покинула лоджию. Последнее, что она успела заметить, это указующий перст в ее сторону разъяренной незнакомки. По выражению ее лица нетрудно было догадаться, какого она мнения о русской барышне. Наташа пожала плечами.
- Странная женщина.
В дверь кто-то негромко, но настойчиво постучался. Вошел Николь. В желтом полусвете с улицы лицо его казалось неживым, вылепленным из воска.
- Выспалась? – спросил он и деликатно отвернулся.
- Почти что, - Наташа потянула за рукав брошенный на стул халат, оделась. - Ужинать когда будем?
Николь зажег свет. Жмуря глаза после темноты, снисходительно улыбнулся.
- Ввиду того, что мы работали сегодня практически на износ… - он сделал театральную паузу, - я заказал ужин в гриль-баре. Кстати, это очень дорогое удовольствие.
- Ну и что, - беспечно сказала Наташа, - ты же не из своего кармана платишь.
- Не из своего, - охотно подтвердил Николь и после секундного колебания, очевидно раздумывая сказать или нет, неожиданно для Наташи мечтательно проговорил: – Эх, Натка, были бы у меня деньги, я бы свою фотостудию открыл.
Улыбаясь, Наташа развела руками.
- Увы, презренного металла нет. Но могу подсказать, где он есть.
- В этом вся и проблема, – Николь удрученно вздохнул и замолчал, прислушиваясь к голосам снаружи. – А это кто там?
- Соседи.
Николь быстрыми шагами подошел к двери на лоджию. Опасливо скосив глаза, присмотрелся к говорившим, а потом торопливо вернулся, сказал дрогнувшим голосом:
- Это арабы. Будь от них подальше. Типичные террористы.
- Колян, хватит страх нагонять, - Наташа фыркнула и отвернулась, боясь рассмеяться.
- Ты не смейся, - обиделся фотограф то ли на ее недоверие, то ли на то, как было опошлено его имя. – Поверь мне, я-то уж знаю.
Быть бы спору, но тут в номер, хохоча, ввалились отдохнувшие женщины; позади них дверной проем загораживал здоровенный Вован.
- Так мы идем ужинать или нет? – рявкнул он.
Оголодавший за день охранник был неимоверно зол. При его крупной комплекции задержка с питанием смерти подобна.
- Все в сборе? – встрепенулся Николь.
- Толяна нет, - презрительно сказал Вован по отношению к своему напарнику и, встретившись с вопросительным взглядом Николя, пояснил: - Нога у него распухла, ходить не может. Просил принести хавку ему в номер.
- Ну что ж, - не стал спорить Николь, – принесем.
Он сделал шаг по направлению к двери, но, спохватившись, вдруг остановился, хлопнув ладонью себя по лбу.
- Да, чуть не забыл. Ната с Вольдемаром могут идти в гриль-бар, там столик заказан. А вы, девочки, на пару минут задержитесь. Разговор есть.
Выразившееся было протяжным стоном неудовольствие похерил в зародыше, пригрозив:
- Мне не хотелось, чтобы эта поездка за границу была у вас последней.
Обреченно переглянувшись, женщины послушно присели на кровать. По своему опыту они знали, что менее чем через полчаса любивший поразглагольствовать Колян их не отпустит.

* * *

Возле самой воды прилепился гриль-бар. Вместо привычных стен - искусно сработанный плетень из лиан. Почерневшая от дождей и времени крыша выложена пальмовыми листьями. В стеклянной витрине на сверкающем морозной синью льду выставлены свежие дары моря; глаза разбегаются от всевозможных яств: морские звезды, крабы, коньки – чего тут только нет. Одно из самых дорогих заведений острова в россыпи разноцветных огней. На всем лежит печать богатства и роскоши.
Натка и Вован вошли внутрь. Брызги с океана достигают отдыхающих. В радужном переливе света люди кажутся нереальными, похожими на сказочных персонажей. Сквозь решетчатые прсветы плетня видно, как на берегу туристы из рук кормят диковинных рыб.
Молчавший всю дорогу Вован вдруг ни с того ни с сего брякнул:
- Вот бы кипятильник в воду сунуть.
Наташа, до этого не сводившая зачарованного взгляда с причудливо меняющихся бликов, непонимающе посмотрела на своего охранника.
- Зачем?
- Уха будет, - пояснил он.
При этом лицо его оставалось таким же хмурым и неприветливым. Наташа так и не поняла, шутит он или нет.
- Ты только и думаешь о еде, - попрекнула она.
- А что в этом плохого? – не понял Вован.
Взглянув внимательно в его лицо, Наташа поняла, что дальше вести этот разговор бессмысленно.
- Дурак, - беззлобно сказала она.
В ярко-цветастой рубашке подошел официант. Его темное лицо лоснилось испариной. Он улыбнулся, обнажив между синих, как у утопленника, губ белые неровные зубы.
Вован прислушался к незнакомой речи и тупо уставился в его лицо.
- Что он базарит-то? – спросил у Наташи.
Под пристальным взглядом здоровенного парня официант почувствовал себя не- уютно. Он беспричинно переступал ногами, будто ему очень хотелось в туалет.
- Он спрашивает, что мы будем заказывать, - с трудом перевела Наташа с английского языка, которым на островах владеют без исключения все халдеи. – А пока будут нам готовить, предлагает бесплатный коктейль.
Суровый Вован подобрел лицом. Дорогое угощение «на халяву» явно пришлось ему по душе. Экзотический коктейль стоил здесь не менее семи баксов.
- Это по-нашему, - сказал он. – И пусть не забудет звезду на гриле приготовить.
Выслушав перевод, официант поощряюще улыбнулся, давая понять, что оценил изысканный вкус громилы. Когда он ушел, Наташа удивленно поинтересовалась:
- Ты ее вообще-то, когда-нибудь кушал?
- Ага, - сказал Вован, - у себя на даче.
Коктейль Наташе не понравился, это было нечто среднее между яблоком-кислицей и киселем. Зато Вован остался вполне доволен; он прямо через край выпил свой и попросил у Наташи, видя, с каким отвращением, она тянет  через соломинку мутную жидкость.
Между столами отплясывал в одиночку высокий пожилой немец. Его пышные седые усы свисали книзу, как у Тараса Бульбы. Длинные, но жидковатые волосы на затылке скручены обыкновенной резинкой от бигуди.
Вован, как ни силился, но так и не смог разобрать на его жилетке заковыристую надпись. Он с сожалением сглотнул остатки пахнущего «Шипром» коктейля… и впервые за время пребывания на острове почувствовал себя приобщенным к иному миру, миру богатых и пресыщенных жизнью людей.
- Хорошо сидим, - сказал Вован безмятежным тоном.
Но тут случилось что-то непонятное: мирно сидевшие до этого туристы вдруг разом повскакивали с мест и шумной толпой повалили наружу.
Удивленный Вован спросил, не поворачивая головы:
- Куда это они?
- Акула к берегу подплыла, кормить пошли.
- Серьезно? – не поверил он.
- Серьезней, не бывает.
Вован, сам хищник по натуре, не мог пропустить такого удовольствия, как поглазеть на живую акулу. Он несколько секунд томился, выдерживая характер, но так и не смог перебороть любопытства.
- Это самое, - сказал он, отводя глаза в сторону, - я пойду, взгляну на эту зверюгу.
- Конечно, иди, - посоветовала Наташа. – Когда еще придется такое увидеть.
- А ты?
- Что я?
- Здесь будешь сидеть?
- О Боже, - простонала Наташа, - неотступно следовавший за ней всюду личный охранник начинал раздражать. - Кому я нужна?
Поколебавшись секунду, Вован черной здоровенной тенью скакнул в дверь. Вернулся минут через пять. Наташи за столом не было. Он без вкуса поковырялся в темной массе на тарелке, которую в его отсутствие принес официант. Наташа не приходила. Вован заметно встревожился, даже тарелку отставил, несмотря на сосущую боль под ложечкой. Его внимание привлекло крошечное пятнышко на белой скомканной у угла скатерти. То, что он вначале принял за каплю от соуса, на поверку оказалось кровью. Оброненная вилка на полу и вкось приставленный стул - все указывало на следы недавней борьбы. Вован с трудом проглотил слюну, ставшую вдруг горькой-прегорькой. Надо было что-то делать. Он в бессильном отчаянии метнулся к женскому туалету, рывком распахнул дверь. Тощая англичанка, задирая подол юбки, примащивалась на унитаз. Увидев перед собой рослого детину, дико заверещала:
- Shut the door. (Закрой дверь, дурак.)
Вован, ошалелый от костлявого и шерстистого низа иностранки, отпрянул назад, хлобыстнув в сердцах дверью. Цепляясь словно утопающий за соломинку, стал лихорадочно пробираться между столами к выходу, лелея в груди недежду, что Наташа все-таки в номере.
Ему наперерез бежал напуганный официант, скаля неровные зубы, бесконечно повторял:
- Сэр, мани… Сэр, мани…
- Да пошел ты.
Вован сходу пихнул его в тщедушную грудь. Халдей легко, словно тряпичная кукла, приподнялся в воздух и упал на столик, сметая все на своем пути.
Минуту спустя Вован тяжело бежал по освещенной дорожке между экзотическими цветами. Под подошвами шуршал гравий. Охранник кидал по сторонам беглый затравленный взгляд. На повороте, там, где начиналась голубая чаша бассейна, он едва не столкнулся с мирно шагавшими навстречу коллегами. Не давая им опомниться, дико заорал:
- Наташка пропала.
- Как пропала? – глухо спросил Николь, да так и остался стоять с разинутым ртом.
- Как пропадают…
Озлобленного Вована охватила безудержная дрожь.
- Так и пропала…
Крепившиеся до этого подруги-лесбиянки вдруг завыли в голос, будто по-покойнице:
- На-та-ашенька-а-а!..
В теплом неподвижном воздухе протяжное изматывающее душу причитание было невыносимо. Таинственное исчезновение ведущей фотомодели поразило всех. Никто из них не заметил мрачно черневший в темноте силуэт. Кто-то пристально смотрел на москвичей, невольно поддавшихся беспомощной растерянности. Взгляд человека был холоден и многообещающ.

10

Под мерный перестук колесных пар Леха придремывал; сквозь дурманящую негу в уши назойливо тек колесный говорок – домой, домой… домой, домой. Радость долгожданного возвращения перемешивалась с огорчениями последних дней.
Леху выписали, и до ворот госпиталя его провожал Дима. Прощаясь, он неловко обнял, стараясь не потревожить зарубцевавшуюся тонкой, розовой кожицей начавшую заживать культю. Пряча глаза в слезливой мути, дрогнувшим голосом, сказал:
- Прощай, братан… Вероятно, больше не увидимся.
- Что так, братишка?
Расстроганный Леха прикусывал кривившую полоску иссиня-пепельных губ.
- А то… что у каждого своя жизнь. Это мы здесь черные береты… масса… толпа. А там… на гражданке… кто во что горазд. Так-то, - дружески ткнул здоровой рукой в плечо и ушел, не  оборачиваясь, привычно покачиваясь по-морскому.
В часть Алексей сразу не пошел. Ему хотелось побыть одному. Целый день он бродил по знакомым улочкам Каспийска. Вечером не заметно для себя вышел на место недавнего взрыва. Скатившееся за Каспий солнце красило сумерки розовым светом. Алая лента, отгораживающая пятачок улицы, ставший братской могилой, светилась яркой полоской. Внутри прямо на асфальте лежали венки, между ними - живые гвоздики, словно кровавые брызги на сером. Угрюмой плотной стеной стояли собравшиеся вокруг люди. В темных провалах глазниц - отблески зажженных свечей. Алексей машинально насчитал сорок две. «По числу погибших», - опалила мысль. Горло перехватило удушье; всхлипнув, Алексей сорвал с головы берет, стоял, бесцельно комкая его в руках, давился сухой спазмой. Никогда не увидеть теперь ему Коляна, Васятки, Серого, Сашка, других ребят из его роты. Увлажнившимися глазами невольно нашел примерное место, где мучился, умирая, Штырь; ближайшая к нему окаемка цветистого венка освещалась робким колеблющимся огоньком свечи. В теплом воздухе пахло разогретым воском.
Алексей почувствовал на губах солоноватую влагу; протяжно-прерывисто вздохнул и, не выдержав, уткнулся в скомканный в руках берет. Вырвавшийся было наружу сдавленный стон глухо осекся. Несколько долгих минут стоял, мочил слезами пропитавшуюся горьким потом подкладку, хотел уже уходить – так невыносимо было находиться вблизи места ужасной трагедии, но тут позади произошло движение. Оглянулся: плечом расталкивая толпившихся людей в траурный круг, решительно шагнул молодой мужчина.
В воспаленных от пережитого глазах - горячительный блеск легкого сумасшествия.
- Люди, - надрывно сказал он, - давайте устроим самосуд, разорвем этих извергов на кусочки!
В его голосе слышалось столько горечи и страдания, что по телу Лехи судорогой пробежал колючий холодок беспричинного страха.
 «Довели мужика», - подумал, морщась, словно от зубной боли. И тут позади услышал приглушенный расстоянием шепот:
- Двое детей у него погибли, у страдальца… мальчики.
Толпа заметно колыхнулась. Кто-то громко крикнул, сетуя на несправедливость:
- Было бы кого! Радуев вон живой остался.
Мужчина поник головой; неловким движением смахнул рукавом слезы и, угнув голову, словно побитый, вернулся в толпу. И тотчас женский голос с подвыванием заголосил:
- Ой, родненькие вы мои, соколики… да как же это так… о-ой.
От дикого, почти нечеловеческого стенания Леха крупно вздрогнул, не надевая берета, зажал уши и медленно пошел прочь. Шел, словно против ветра, покачиваясь и клонясь вперед, не заметно для себя все, убыстряя и убыстряя шаги. Последние метры до своей части он уже бежал, торопясь встретиться с живыми сослуживцами.
На дембель уходили втроем: он, Дима и Кувалда. От Махачкалы ехали вместе. В Москве на перроне, расставаясь, горячо обнимались, пьяно плакали, клялись в вечной дружбе. Обещались созвониться и на годовщину ужасной трагедии встретиться в Каспийске, где от рук подонков и негодяев погибли настоящие пацаны – цвет Российской Армии…
- И молодежи, - пьяно всхлипнул огромный Кувалда и перевел немигающий мутный взгляд с одного  на другого, ища сочувственной поддержки.
- И молодежи, - о чем-то задумавшись, не сразу согласился с ним Дима, рассеянно скользнув глазами по черному блестящему протезу на месте некогда живой кисти.
- Суки, - опять всхлипнул, Кувалда и, озлобляясь, вдруг рявкнул басом: - Мочить их, пидоров, надо!
Спешно проходившие мимо пассажиры испуганно шарахнулись от его голоса.
К нетвердо стоявшей на ногах троице подошел военный патруль. Рослые морские пехотинцы с лихо, заломленными на затылок черными беретами были на голову выше солдатиков.
- Откуда такие борзые? – развязным голосом поинтересовался капитан – начальник патруля.
- Тебе чего надо? – психанул Дима. – Шел мимо и иди.
Но огромный Кувалда, минуту назад грозивший  всех без разбора замочить, покладисто ответил:
- Из Каспийска мы.
- Это у вас взрыв произошел… во время парада? – сбавляя тон на более миролюбивый, спросил капитан.
- У нас.
Патрульные с неподдельным интересом глядели на своих сверстников, побывавших в самом аду. Капитан споткнулся взглядом о черную лакировку протеза, сказал, морщась и вздыхая:
- Это самое… парни… мы вас проводим… мало ли что… ну… в вагон посадим.
- Под конвоем, что ли? – хмыкнул Леха.
- Ну, зачем вы так, - обиделся капитан, - мы ведь тоже люди, – и желая расположить к себе парней, поделился наболевшим: - Я сам черных не люблю.
- Во! Это по-нашему, - обрадовался Кувалда. – Ну что ж, пошли.
И компания двинулась по перрону. Впереди коренастый капитан, энергично втыкая дуговатые ноги в асфальт. Следом в окружении низкорослых солдат здоровенные морпехи; пьяно кособочась и матерясь, они шли в обнимку, широко разбрасывая ноги.
Первый отъезжал Леха. Его успели впихнуть в вагон уже на ходу. Размазывая по лицу пьяные слезы, он проорал напоследок оставшимся на перроне друзьям:
- Пацаны, не забывайте Хана!
За стуком колес Леха не расслышал ответа.
… От выпитого накануне невыносимо раскалывалась голова. Морщась от навалившейся тупой боли, Леха осторожно потрогал потный затылок. Дурная от хмеля кровь стучала в висках. Он глухо невольно застонал. Внизу зашушукались. Слов Леха не разобрал, но догадался, что говорят о нем. Через силу, перекатив по подушке голову, заглянул вниз.
Незнакомый дедок шепотом уговаривал сидевшую против него старуху. Свисавшие с его пиджака медали изредка позванивали. Леха сверху тупо уставился в розовую, словно у младенца лысину, окаймленную белым невесомым пушком. Сквозь болезненную муть, не дававшую сосредоточиться, в уши назойливо тек невнятный захлебывающийся шепоток:
- Марусь… чуть-чуть… парень.
Но вредная старуха, видно, оставалась, неумолима к его доводам. Собрав в куриную гузку сморщенные губы, она с притворным равнодушием смотрела в окно. От подобного невнимания дед досадливо крякнул, боднул плешивой головой воздух и тут повстречался глазами с Лехой.
- Проснулся, служивый? – обрадовался он.
В живых не по возрасту глазах деда блеснули лукавые огоньки. Украдкой от старухи он подмигнул Лехе и, как бы приглашая его к тайному сговору, нарочито громко спросил:
- Что, парень, болеешь?
В Лехином состоянии было не до разговоров; с кислой миной на лице он натянуто улыбнулся, прохрипел:
- Я… это самое… в общем-то, - и замолчал, обессиленный.
 Его невнятный ответ плешивого заговорщика вполне устроил; хитрый дедок расценил его в свою пользу.
- Марусь, а Марусь, - засуетился он. – Парнишку-то похмелить надо. Ить, как он страдает.
 Суровая на вид старуха наконец-то отлепилась от окна.
- Чай, я не слепая, - язвительно сказала она, - вижу, кто страдает.
Нимало не смущенный таким ответом, дед достал из-за спины армейский походный рюкзак; развязал стягивающие его тесемки и ловким, каким-то ухарским движением выставил на стол початую четвертинку, заткнутую по-деревенски газетной пробкой.
- Успел уже глотнуть, - ахнула старуха. – То-то я смотрю, ты уже навеселе.
- И все-то ты замечаешь, - досадливо сказал дед. – Это еще со вчерашнего.
Он плеснул в стакан с остатками чая вонючего самогона. Подавая Лехе, на радостях поделился:
- Сына мы женили. Вот со старухой со свадьбы едем.
Леха, морщась, смотрел на стакан с бурой жидкостью.
- Ты не нюхай, - посоветовал дед. – Пей одним дыхом.
Но Леха отказался. Хрипло попросил:
- Не-а. Если только водички попить.
Дед неожиданно легко согласился.
- Оно и правильно. Какой от самогона прок. Так, видимость одна.
- Морсу налей, - приказала старуха.
Дед, искоса поглядывая на нее, придерживая одной рукой стакан, другой извлек из необъятного зева рюкзака полуторалитровую полиэтиленовую бутыль со свойским морсом.
- Пей, не жалей. Это уж так с похмелья.
Дед проследил, как Леха жадно отпил почти четверть, крякнул восхищенно, сказал, сам себя, напутствуя, словно перед дальней дорогой:
- Ну, Федор, видно, и ты не отставай.
Но, к своему неудовольствию он даже не успел приложиться к стакану. Подошла проводница. Девчонка совсем, пигалица. Белобрысая и некрасивая. Вся какая-то облезлая… Но в форменной одежде. Вот такие, наверное, и бывают самые честные, еще не испорченные жизнью. Она искренне возмутилась:
- Как вам не стыдно. Не смейте пить вино в общественном месте.
- Самогон, - машинально пошутил-поправил Леха прорезавшимся после живительного морса голосом.
- Что? – не поняла облезлая.
- Это не вино, - пояснил, добродушно улыбаясь дедок. – Это самогон. Сына вот женил, - почему-то посчитал нужным добавить он.
Проводница негодующе задохнулась:
- Вы еще и хамите. Я сейчас милицейский наряд позову.
- Это за что ж, милая? – искренне не понял дед. – Аль мы дебоширим здеся?
- Этого еще не хватало.
Проводница оказалась на редкость настырной.
- Так я жду…
Дед сокрушенно покачал розовой плешиной и под строгим осуждающим взглядом старухи аккуратно, стараясь не расплескать, слил из стакана опять в четвертинку. Что-то беззвучно приговаривая, ожесточенно шлепал губами, с видимым сожалением затягивая рюкзак крепкой тесемкой.
Проводница чуточку подобрела:
- За это ведь и с поезда могут высадить.
Присмиревший дед задумчиво отвернулся к окну. Леха какое-то время сосредоточенно разглядывал его лицо; было жаль мучившегося с похмелья деда, крепло раздражение к глупенькой проводнице, считавшей себя правой. Леха припомнил, как пяток минут назад дед радостно суетился с четвертинкой; губы его, отливающиеся нездоровой синевой, помимо воли расползлись в нелепую улыбку, глуховато сказал:
- Отец, ты особенно-то не переживай.
Дед вздохнул не оборачиваясь, и еще пристальней стал разглядывать что-то видимое ему одному за окном.
Леха закинул руки за голову, прикрыл глаза, засыпая. Но тут сквозь дрему опять услышал знакомый голосок страшненькой проводницы:
- Я предупреждала, что пить в вагоне нельзя. Неужели вам это не понятно?
 «Ну дед дает, - удивился про себя Леха, - все никак не может угомониться».
Куда и сон пропал. Леха свесил голову с полки. Дед успокоенно спал, привалившись спиной к тонкой перегородке. Из уголка губ по подбородку тянулся след стекавшей слюны. Леха чуть далее перевел недоуменный взгляд. Рассерженная проводница выговаривала кому-то у бокового столика, загораживая их спиной:
- Взрослые люди, а так себя ведете. Я уже предупреждала насчет выпивки дедушку… Он все понял… а вы?
Гортанный голос невидимого пассажира невозмутимо отвечал:
- Ты что крычишь? Такой красывый дэвушка… и такой скверный характэр. Успакойса. Эта каньяк… дарагой каньяк… Лчше выпей с нами.
Проводница стремительно повернулась, ища сочувствия у пожилой четы. Дрожа в гневе бледным лицом, почти плакала:
- Вы только посмотрите, какие нахалы.
Только сейчас Леха разглядел за ее спиной двух мужчин кавказской наружности.
Старуха сделала слабую попытку посовестить их:
- Чаво ж вы изгаляетесь над ней… Накажуть ведь ее из-за вас.
Молодой, который сидел по левую от Лехи сторону, засмеялся, щеря золотую россыпь блестевших во рту зубов:
- Эй, старая, зачэм так гавариш? Мы ей больше дадим, чем ее накажут.
Он небрежным жестом распахнул пухлый портмоне, на лету послюнявил большой ногтястый палец и как-то так с шиком черкнул им по ребрышкам приличной пачки пятисоток.
- Видала, мать?
Старуха, незаметно для него досадливо сплюнула и отвернулась к окну.
Проснулся дед; он недоуменно лупанул припухшими глазами и, смекнув, что происходит, горячо заступился за плачущую проводницу:
- Чаво ж вы ржете-то? Креста на вас нет, анчих… - видимо, он хотел обозвать их антихристами, но под тяжелым суровым взглядом, которым одарила его старуха, не договорил, прикусил язык. Смутившись, только крякнул:
- Э-эх ма.
Девчонка, вконец расстроенная неповиновением обнаглевших пассажиров, вдруг торопливо собралась и ушла, многозначительно пообещав:
- Ну ладно… Сейчас вы у меня попляшете.
- Вай, как напугала, - вслед засмеялись кавказцы.
Через четверть часа она вернулась не одна. Следом шли двое коротко стриженных под бандитов милиционеров. В отворотах форменных рубах виднелись треугольники почему-то голубых десантных тельняшек.
Леха неприязненно подумал: «Тоже мне ухари нашлись. Сейчас тельники носят все кому не лень». Они сразу ему как-то не понравились.
Проводница, исполненная негодования и решимости, пожаловалась блюстителям закона:
- Я к ним обращалась и так и этак… никак не понимают.
Старший по званию – лейтенант – лихо покрутил черную усину, спросил в прищур, оглядывая мужчин:
- Это как же понимать?
Дело принимало неожиданный и зловещий для кавказцев оборот. Они примирительно ответили:
- Начальник, как можно нэ слушаца такой красивый дэвушка?
- Проводница, - поправил старший.
- Проводница, - охотно согласился кавказец. – Нэт у нас вина… нэт самагон… есть каньяк… дарагой каньяк… Угащайся, начальник.
- Ты меня напрасно не угощай, - отказался лейтенант, - я на службе.
- Панымаем, панымаем…
Смышленые сыны гор перемигнулись, и один из них  незаметным для окружающих отработанным движением привычно сунул свернутую в трубочку купюру в полураскрытую ладонь лейтенанту. Тот крепко сжал кулак, напуская на себя притворную суровость, сказал:
- Что б тут у меня без этих самых… - он сделал в воздухе неопределенный жест растопыренной пятерней, свободной от денег. - Ну, как везде… то есть… Мысль ясна?
Кавказцы с готовностью закивали головами.
- Ну, смотрите, - напоследок предупредил мент, и они ушли, прихватив с собой заартачившуюся было молоденькую проводницу. – Иди, Клава, в свое купе.
Дед, пытливо всматриваясь в Лехино лицо, вздохнул:
- Э-эх, парниша… где ж она справедливость-то?
Приметив гневные морщинки на лице попутчика, Леха, сам, переживая случившееся, не очень-то ласково ответил:
- Так всегда было, отец… и, наверное, так и дальше будет…
Кавказцы, видно, крепко уверовавшие в свою безнаказанность, громко захохотали. Едва выговаривая сквозь всхлипы смеха, молодой пояснил:
- Э-э, дарагой… у мэнэ, знаешь, какой паспарт? Я здэс насрать магу, и мэнэ нычего нэ будэт.
Их гортанный, похожий на орлиный клекот смех Лехе показался обидным, задел живущее в каждом человеке чувство справедливого гнева; еще никогда его так не унижали. Леха свесился с полки, чуть не упав, спросил, упруго катая по-над скулами комки желваков:
- Ты уверен?
Горбоносый, вытирая слезящиеся от смеха глаза, не понял, переспросил:
- Чаво уверен, дарагой?
- Что тебе ничего не будет.
- Канэчна, - хищно блеснул глазами горячий сын гор. - Канэчна.
Притихшие пассажиры испуганно отводили глаза.
Его уверенность совсем растопила ту каплю терпимости, которая еще сохранялась в душе у интеллигентного Лехи. Скрипнув зубами так, что он почувствовал во рту зубное крошево и привкус крови, Леха молча спрыгнул на пол. Кровеня обслюнявленные  от смеха губы, четко двинул правым кулаком прямо в смеющийся рот горбоносого. Под рукой что-то хрустнуло, и далеко в сторону полетели золотые коронки. Утробно икнув, горбоносый завалился на спину, по стене сползая пассажирам под ноги. Вскочивший было на подмогу другой кавказец был сбит, как учили в армии, ребром ладони за ухо; он хрюкнул от боли и полетел в пролет между полками, ударяясь лицом об острые выступы.
- Уроды, - в наступившей тишине под одобрительные взгляды глухо сказал Леха.
Дедок, до глубины души взволнованный короткой расправой над обидчиками, дрожащими пальцами сорвал с себя потемневшую от времени медаль «За отвагу» и все пытался нацепить ее на тельняшку Лехи.
- Порадовал ты меня, сынок, - слезливо причитал дед, - уж так порадовал, что теперь и умирать не стыдно.

11

Непривычный звук коснулся чуткого уха примадонны. Состояние сонливости вмиг слетело с припухшего от пересыпа лица. Она резко присела в шезлонге, прислушиваясь; на животе бугристыми валами пролегли жировые складки. Тарахтенье исходило со стороны гаражей. Без ее ведома, охрана пропустить никого не могла. На ходу запахивая отвороты мешковато-объемистого халата, Анна пошла от бассейна. Шелковые поля мели голубой глянец заморской плитки. Хриплым от давнего курения голосом окликнула:
- Эй… здесь есть кто-нибудь живой?
В ответ ни слова, только слышно, как бурлит пузырившаяся в бассейне вода, да этот противный нудный до рези в ушах непривычный звук.
Примадонна сорвалась на крик:
- Черт возьми! Кто мне объяснит, что здесь происходит?
На шум от ворот прибежал перепуганный охранник. Куда и зубоскальство его подевалось. Запинаясь, глухо сапнул:
- С… слушаю.
- Это я тебя слушаю, - сходу обрушилась примадонна на запыхавшегося парня. – Это как надо понимать? – она скосила мерцающие недовольством глаза в сторону. - Что за странные звуки я слышу?
- Ах… это? – парень, таясь, облегченно вздохнул.
По тому, как его бронзовевшее загаром лицо тронула едва заметная язвительная улыбка, примадонна догадалась, что надоевшая ей трескотня каким-то непостижимым образом связана с ее незабвенным мужем.
- Ну?
Не успел охранник и рта раскрыть в свое оправдание, как на дорожке, ведущей через ухоженный сад, появилась высокая нескладная фигура супруга. Его сияющее лицо распахала дурацкая улыбка. Полы цветастой на выпуск рубахи разметало, словно на ветру. Аляпистые для глаз цветы горели ядовитой желтизной. Кучерявившаяся черными жесткими волосами грудь высоко и часто вздымалась. Он еще издалека радостно заорал:
- Анютик!.. Я классную тачку купил.
Охранник скорчил на лице жалкую мину, чуть пожал широченными плечами, мол,  я тут ни при чем.
- Иди, - разрешила примадонна и, поджидая своего непутевого, падкого на всякие безделушки муженька, с наслаждением почесала стопой дрожащую студнем белую икру.
- Анютик, - подходя, переводя дух, прерывисто заговорил муж, - идем, я тебе необычное авто покажу. Приобрел практически за пустяк. Так себе… сущие гроши.
Анна окинула его быстрым недоверчивым взглядом, словно прицениваясь, не разжимая губ, скупо поинтересовалась:
- Сколько?
Вылупляя синеватые белки, он выпалил:
- Двенадцать штук… баксов естественно.
Анна просунула под халат руку, почесывая обвислый живот, вздохнула:
- Ну что ж, показывай свою диковину.
Они пошли к гаражам. Впереди муж. Забываясь, он сажеными шагами уходил вперед, оглядывался и сбавляя шаги, поджидал Анну. С присущими ему ужимками и смешками рассказывал о покупке.
- Анютик, если бы случайно не было у меня с собой «зелени», пролетел бы я с крутым авто, как фанера над Парижем… Представляешь? Такой шанс выпадает раз в жизни. У конкурента перекупить не хватило двух тысяч.
Анна молча слушала, внимательно поглядывая на него. Да, пожалуй, молодой петушок совсем потерял голову из-за своей известности. Сорит деньгами, не задумываясь. Впрочем, деньги волновали ее меньше всего. Намного дороже было сохранить видимость преуспевающей на артистическом олимпе семейной пары. Правда, последнее время коммерческие дела заметно ухудшились. Не заладилось что-то с обувной фирмой, и пришлось уступить ее практически за бесценок. Но беда одна не ходит; в Краснодаре неизвестные спалили новейшее оборудование по производству итальянских макарон. Вся надежда теперь была на выпуск фирменных духов «Целомудрие». Более года подкупленные газеты поднимали невероятную шумиху вокруг создания изысканных духов с необычайно легким запахом девственной свежести… и дождя. Ценители прекрасного изводились в нетерпеливом ожидании, но, не подавая вида, деликатно интересовались сроком их показа. До окончательного завершения оставался ма-а-ленький штришок - изготовить из прозрачной пленки красочную рельефную наклейку на флакон с обаятельной, не виданной доселе красоты фотомоделью.
Подумала все это Анна, и озабоченная складка пролегла между выщипанными по моде бровями. Невольно приостановилась, раздумывая, идти глазеть на заморское чудо или собираться в фотоагентство «Багира». Вернулся ушедший далеко вперед муж; прижмуренные на солнце глаза его лучились небывалой ранее радостью, окликнул, поторапливая:
 - Зайчик, ну, попрыгали быстрее.
- Все бы тебе прыгать да прыгать, - с досадой сказала Анна, - как та стрекоза из басни. А нам сейчас в фотоагентство собираться надо… время подходит. Ты что ж, Максимушка, совсем забыл о делах?
Максим обиделся, по-детски надувая губы, с дрожью в голосе сказал:
- Вот всегда так. Никакого у тебя интереса ко мне.
Анна захохотала, играя нитью бровей, прижалась к Максиму и вдруг, тонко взвизгнув, неожиданно ухватила его пухлой ладошкой промеж длинных и сухих ног, где из тесных джинсов заметно выпирал бугорок.
- Ай, - воскликнул Максим и козлом сиганул в сторону.
- Зайчик ты мой, - развеселилась Анна. – Ну что ж, пошли смотреть твое  заморское… чу-у-удо.
Последнее слово она сказала так, что было не понятно, к кому оно относилось - к машине или к мужу.

* * *

Галина Николаевна в гневе доходила до крайности, могла в это время и рукой приложить. Зная за собой этот недостаток, ругаясь, старалась держаться подальше от человека. Вот и сейчас она ходила от девушки на некотором расстоянии; меряя быстрыми шагами свой кабинет, нервно вычитывала провинившейся девушке-модели:
- Клава, как ты могла так необдуманно поступить? У меня просто в голове это не укладывается.
Злая донельзя на глупенькую модель, Галина, чтобы совсем уж не выйти из себя, нарочно задержалась у окна; она отчетливо слышала свое учащенное сердцебиение, чувствовала непроизвольное подергивание правого века. А за окном сияло полуденное солнце. В синеве величественно плыли дымчатые облака. Хорошо. Перед глазами Галины как видение на миг возникла солнечная Венеция с ее каналами и мостами. Но, чтобы жить в свое удовольствие, нужны деньги…
Губы ее опять задрожали, от порозовевших было щек, вновь схлынула кровь, и мучнистой бледностью присыпало лицо. Уже не сдерживаясь, заорала, брызгая  теплой слюной:
- Что ж ты, зараза, испугалась? Сиськи-письки свои дурацкие показать? А контракт, а деньги? Ты знала, зачем сюда шла? Модель - это все… понимаешь? все… это тело, если хочешь знать… голое и бесстыдное… Как мне теперь за тебя оправдываться?
Девушка стояла, потупив глаза. Охваченная чувством страха, не шевелилась. Крупные, с горошину слезы катились по щекам. Не было ни желания, ни сил их вытирать; безвольно свисавшие вдоль туловища руки, словно отнялись. Никогда не приходилось ей испытывать такого унижения. Она всхлипнула; худенькие плечи жалко дрогнули.
- Надо раньше было думать, - холодно сказала Галина.
Неизвестно, чем разговор мог закончиться для провинившейся модели; но тут, к ее облегчению, неожиданно зазвонил телефон. Сверкнув глазами на потупившуюся девушку, Галина раздраженно подняла трубку:
- Я слушаю.
Суровое выражение ее красивого даже в гневе лица тотчас сменилось напускным добродушием:
- Пусть заходят.
Тая в уголках губ торжествующую улыбку, она взглянула на девушку, сказала уже спокойно:
- Вытри слезы, дуреха, - и махнула рукой. - Иди отсюда.
Ладошками, прикрывая мокрое от слез лицо, Клава выбежала вон из кабинета. В дверях столкнулась с входившей Анной Латышевой, ойкнула, узнав, и торопливо выскользнула за дверь. Анна удивленно поглядела ей вслед, но промолчала.
Максим, насильно оторванный от приобретенного пару часов назад автомобиля, с неохотой плелся позади. Его счастливое настроение было испорчено. Анна не поддалась на уговоры и наотрез отказалась ехать в фотоагентство на этом монстре.
- Мы поедем на «Линкольне», - тоном, не терпящим возражения, сказала она.
- А как же «Хаммер»? – дрогнувшим голосом спросил Максим.
- В любое другое время, только не на деловую встречу.
Пришлось подчиниться.
Занятый неотвязными мыслями о джипе, Максим едва успел посторониться; мимо пробежала длинноногая фотомодель. От дверей Максим двигался уже боком; он никак не мог оторвать пристального взгляда от очаровательной попки, удалявшейся по коридору. Столь незначительное происшествие оживило. В кабинет он вошел на удивление бодрым.
Хозяйка престижного фотоагентства шла навстречу. Приклеенная на губах ее искусственная улыбочка вызвала ответные улыбки гостей. Посреди кабинета Галина театрально распахнула объятия:
- Очень рада видеть вас…
Она с наигранным дружелюбием коснулась своей щекой щеки Анны, что, видимо, означало поцелуй, широким жестом пригласила:
- Присаживайтесь.
Максиму, надоевшему по ночам целовать пресные безвкусные губы жены, вдруг нестерпимо сильно захотелось, хотя бы мельком коснуться припухло жадных сочных губ хозяйки «Багиры». Пока Анна усаживалась на кожаный диван, гнездилась, словно наседка, не находя места для своей обширной задницы, он успел чмокнуть Галину в краешек губы. Тонкий аромат молодого ухоженного тела волной накрыл Максима. Ему даже показалось, что слегка закружилась голова. В эту минуту, ничего не соображая, он хотел было привычно, как бывало дома, присесть на округлый подлокотник дивана, но, перехватив сердитый взгляд Анны, стушевался и быстро пересел в кресло. Теперь их разделял прозрачный из стекла журнальный столик. От внимательного взгляда Галины это не ускользнуло. Волнение, не отпускавшее ее до сего момента, неожиданно улетучилось; она улыбнулась настоящей без притворства улыбкой, спросила:
- Что будем пить… кофе, коньяк?
Даже в этом желания звездной четы разделились.
- Кофе, - сказал Максим.
- Коньяк, - не отказалась от горячительного напитка Анна.
Пока секретарь-референт в приемной варила бразильский кофе, Галина, располагая к себе клиентов, сама приготовила немудреный набор: из бара достала дорогой коньяк, пару крошечных рюмок и, изящно отставив мизинчик, аккуратно порезала дольками лимон.
- Выпьем за удачное сотрудничество, - сказала она.
Анна незатейливый тост поддержала:
- Удачи и денег кучу.
Не церемонясь, примадонна плеснула в рот, сглотнула и, крепко жмурясь, похвалила:
- Знатный коньячок.
Имидж свободной от комплексов женщины Анна нигде не забывала подчеркивать.
- Коньяк хороший, - согласилась Галина. - Наоми Кэмпбел подарила, когда мы были в Париже.
Сама она коньяк пила маленькими глоточками, подолгу задерживая во рту, чтобы полнее чувствовать весь букет ароматов. Грея в ладонях рюмку, заговорила о деле:
- Завтра прилетает наша девочка с Мальдивов. Послезавтра будет готова фотосессия. Лучшее фото выберите сами…
Высокая секретарша внесла на стильном блюдце кофе. Терпкий аромат настоящего кофе наполнил офис. Симпатичная девушка мило улыбалась. Это получалось у нее профессионально – как бы всем сразу и в то же время каждому в отдельности. Нагибаясь над низким столиком, она осторожно поставила блюдце. Максим украдкой заглянув под приподнявшуюся позади короткую юбку, успел разглядеть на пикантном месте рубец на колготках.
Кожа дивана под примадонной подозрительно скрипнула.
 «Ревнует старая перечница», - усмехнулась в душе Галина.
Максим отвел глаза; затуманенный взгляд его был далек.
- Галина Николаевна, - спросила примадонна, - я могу увидеть эту девочку воочию?
- Несомненно.
- Согласитесь, что на портфолио видеть - это одно, а живой - совсем другое. Говорят, она очень красива.
Галина, не скрывая удовольствия от столь лестных для ее слуха слов о ведущей фотомодели, подтвердила:
- Да, очень. На сегодняшний день по своей красоте и изящности она может посоперничать с всемирно известными моделями. Я думаю, у нее это все впереди. Вначале модель работает на имя, потом имя работает на нее. Вам очень повезло, что лицом вашей парфюмерной фирмы будет Наташа.
- Хотелось бы в это верить.
Сдержанная улыбка коснулась породистого лица примадонны. Дородная, величественная с виду знаменитость сидела развалясь, закинув ногу на ногу. Черная юбка сползла на самые ляжки. Большие округлые колени белели незагорелой кожей. Полные, оголенные, они словно магнитом притягивали взгляд стройной Галины.
 «Неужели с годами я стану такой же толстой? – который раз мысленно спрашивала себя Галина и тут же успокаивалась. – Рано об этом мне думать. Поживем, увидим».
Примадонна перехватила ее оценивающий взгляд, и Галина, смутившись, с излишней поспешностью звонко сказала:
- А не выпить ли нам еще по рюмочке?
- Отчего ж не выпить, - охотно отозвалась Анна, - если у нас все так удачно складывается.
Забытый ими Максим оживился; чувствуя, что затянувшаяся беседа подходит к концу, и он вскоре увидит приобретенный джип, даже проявил галантность, разлил по рюмкам коньяк.
- Со здоровьицем! – по-деревенски пошутила Анна.
А вот Галине выпить не пришлось. Неожиданно резко затрезвонил сотовый телефон. По звуку Галина еще не научилась определять, с какой новостью звонят. Если бы знала, не стала отвечать. Поди, разберись теперь, кто виноват.
Она приложила телефон к уху. Сквозь трескучие помехи донесся приглушенный расстоянием голос Николя. Через горы и Индийский океан руководитель группы кричал:
- Галина Николаевна, Галина Николаевна… у нас возникла о-огромнейшая проблема.
- Какая? – упавшим голосом спросила Галина.
- Пропала Наташа.
- То есть? – не поняла Галина.
- Пропала… совсем… два дня не можем найти… Или… - он запнулся, - … или, - крикнул обреченно,  -… убили.
Ужасные слова Галина расслышала отчетливо. Страх лишиться огромных денег на секунду помутил ее разум. Часто дыша от волнения, она сорвалась на крик:
- Урод… это не проблема… это крах…
Она не успела договорить, вовремя вспомнила о находившихся рядом звездных клиентах. Пересиливая себя, сбавила тон, фальшиво рассмеялась, делая вид, что ничего серьезного не произошло.
- Да ладно, Колюнь, не нагоняй страху. Не пугай ты меня ради Бога… Все образуется… Мы вас ждем.
На далеких Мальдивских островах Николь с ужасом отслонил от уха телефонную трубку, с тихой злобой воззрился на нее, словно на гадюку, подумал: «Она, что там, совсем, что ли, с ума спятила?» – и не доверяя себе, опять переспросил:
 - Так нам что же, вылетать?
- Ну да. Ну да.
Галина бросила искосый взгляд на клиентов; главное, чтобы они ни о чем не догадались.
Максим, истомившись долгим ожиданием, тихо придремывал. Примадонна настороженно прислушивалась к непонятному для нее разговору.
Галина, чтобы рассеять ненужные сомнения, с напускной беспечностью пояснила:
- Модель случайно с подиума упала.
Анна, сама до сих пор выступавшая на эстраде, не удивилась; за долгие годы насмотрелась всякого. Только поинтересовалась:
- Ничего серьезного?
- Абсолютно, - заверила Галина и тут же, без видимой связи с предшествовавшим разговором, сказала: - Если вы не сможете приехать послезавтра, ничего страшного. Можете приехать за фотосессией и позже… например, через недельку.
Анна поняла это как намек на выпроваживание; очевидно, случившееся с моделью требовало незамедлительных решений. Она тяжело поднялась, упираясь руками в диван; оправляя на себе черную накидку из шифона, сказала решительно:
- Через день ждите нас.
Они пошли. Но, видно, какое-то сомнение закралось в ее сердце, в дверях задержалась, пропуская наперед Максима:
- Галина Николаевна, так прилетит ваша девочка завтра… или нет?
Анна долгим неморгающим взглядом глядела на хозяйку «Багиры».
«Догадалась, - с жарким ужасом  подумала Галина. – Или здесь кроется что-то другое?». Она искренне обиделась, ответила значительно суше, чем требовало приличие.
- За все время существования нашего агентства, еще не было ни одного прецедента, когда клиент остался нами недоволен.
Примадонна промолчала.
Когда звездная чета, ушла, Галина выразительно хмыкнула. Она знала, что делать.

12

Николь обессиленно уронил руку с телефоном; отягощенный раздумьем, обвел всех медлительным взглядом. Двое здоровенных мужчин-охранников и две хрупкие женщины с одинаково немым выжиданием глядели на него.
Тишину нарушали лишь набегавшие на берег океанские волны да изредка пронзительные крики пролетавших за окном попугаев.
Когда затянувшееся молчание стало совсем уж невыносимо, первым осмелился заговорить Вован. Помявшись, он коротко выдавил из себя, выказывая общее беспокойство:
- Ну?
Николь, устремив невидящий взгляд за окно, куда-то далеко в океан, где маячил одинокий серфингист, сказал потерянно:
- Срочно вылетаем домой.
Легкое оживление колыхнуло притихших членов группы.
Вымученно улыбаясь, Машенька сказала, заранее оправдывая неприглядный поступок:
- Конечно, что ж нам здесь жить оставаться? Весь остров обыскали… а их здесь более тысячи… все осмотреть нереально.
Ее поддержал Толян.
- Она права. Надо мотать отсюда.
Вован, обозленный на Толяна за то, что он, сказавшись больным, не пошел в гриль-бар, сердито посверкивая из-под припухлых век глазками, сказал:
- Мотать… Дать бы тебе, гаду, по загривку за твое отношение к работе.
- Но, но, - предостерегающе возвысил голос Толян, - много на себя берешь…
Вован уже с неприкрытой враждебностью запальчиво крикнул:
- Это все из-за тебя, козла… Видите ль, ногу он поранил… Цаца какая.
Толян мертвенно побледнел. Крупная дрожь сотрясала его огромное тело. Распиравшие вширь плечи напряглись рельефными мышцами.
- За козла ответишь.
Они последние дни часто ссорились, выясняя между собой отношения; каждый считал себя правым, валил вину на другого. Правда, дело этим и ограничивалось. Но сегодня назревавшая исподволь ссора дошла до своего пика, перерастая в нечто большее, чем простой скандал. Быть бы драке. Но тут вмешался Николь, остудил их пыл. Он сказал просто, безо всякой присущей ему витиеватости:
- Парни, не надо горячку пороть. С этим еще успеется…
Наступила зловещая тишина. Было слышно, как тяжело дышат охранники. Каждый вдруг осознал, почувствовал всем своим существом, что это так не останется, в Москве за происшедшее спросят со всех.
У Оленьки на глазах навернулись непрошеные слезы. Голос ее был почти не слышен, когда она растерянно спросила:
- Что ж с нами теперь будет?
 Всеми овладело подавленное состояние. Молчаливо и тихо стали расходиться. Каждый, оставаясь в номере один, вдруг начинал бестолково суетиться, спешно собираться к отъезду. Неизвестность пугала. Уже ничего не радовало притухших, словно присыпанных пеплом глаз: ни изумрудная зелень экзотических островов, ни серебрившаяся на солнце бескрайняя гладь океана. Даже маленькое происшествие, неожиданно случившееся на деревянной пристани на сваях, не могло вернуть прежнего настроения.
… К лодке вел крутой спуск из дощатых ступеней. Зыбкое сооружение чудом держалось на воде. Последним спускался Николь. И что ему померещилось? Он резко обернулся к берегу и, не удержав равновесие, без звука полетел за борт. Раздался плеск, и зернистые брызги с ног до головы окатили ожидавших его в лодке. Подобие невольной улыбки легкой тенью скользнуло по их лицам и тут же потухло. Они со странным равнодушием глядели сверху на барахтавшегося в воде фотографа. Хозяин лодки, беззлобно посмеиваясь, за руку вытянул Николя через шершавый борт.
- Ноу проблем, сэр?
- Ноу проблем, - бесцветным голосом отозвался мокрый Николь.
Они поплыли. За бортом хлюпала прозрачная вода. Было видно, как в глубине резвились разноцветные рыбки. Маленькая стайка желтеньких, любопытствуя, устремилась следом. Воздух давал ощущение легкой сауны. Находившиеся в лодке поочередно вытирали пот. До острова, где располагался аэропорт, добрались за полчаса. Лодка причалила к пристани. Аэропорт представлял  себой искусственно насыпанную в океане узкую полоску суши. Если при посадке авиалайнера смотреть из иллюминатора вниз, то создается впечатление, что самолет садится прямо на воду… Земля появляется в последнюю секунду… Экзотика!
  Все формальности отлета заняли несколько минут. За все время было сказано не более десятка слов, да и те пришлось говорить поневоле. Короткие, не облеченные в живительную форму фразы были сухи и безжизненны.
- Билеты достань…
- Паспорт у тебя?
- Не разбили технику…
- Отстань, дурак…
 Огромный авиалайнер взлетел и, ложась на курс, сделал правый крен. Не сговариваясь, все одновременно поглядели в иллюминатор: голубая океанская гладь с разбросанными по ней сочными изумрудными вкраплениями островков казалось большой рекламной фотографией.
 У женщин от пережитого сдали нервы, и они заплакали, не вытирая катившихся по лицу слез.
  Вован довольно усмехнулся, будто омывая, потер кисти потевших последнее время рук.
Толян с нескрываемой злобой хлопнул, словно обрубил левой рукой по согнутой в локте правой.
- А это видали, ублюдки?
Николь молча взглянул на него и отвернулся.
И никто из них даже не догадывался, что на берегу, на высоком черном камне, о который с шумом разбивались океанские волны, неподвижно стояла одинокая фигура в длинных мусульманских одеждах. Слезящимися на солнце черными глазами она долго провожала таявший в дымчатых облаках российский самолет. Что-то почти не приметное на взгляд настораживало в ее облике, порождало неясное чувство тревоги.

* * *

Охранник скучал за монитором. Снаружи ничего не происходило. От нечего делать он стал глазеть в дверную щель: растелешенные до купальников модели сновали по коридору. Высокие каблуки цокали бесперебойно. Длинные, исхудавшие от всевозможных диет ноги сверкали своей первозданной белизной.
Парень сожалеюще вздохнул: «Вот если бы побаловаться ночку с одной из них». Работа охранника Василию пришлась по душе. В службу безопасности престижного фотоагентства «Багира» он попал случайно, пристроил знакомый. Себе Василий признавался, что это намного лучше, чем работать телохранителем. Там киллер завалить запросто может. А тут сиди себе да в монитор за улицей наблюдай… Ну и, конечно, за голенькими девочками, которых здесь немерено: и рыжие, и белые, и черные и… и еще черт те знает какие.
 Василий непроизвольным движением потер себя между ног, чувствуя ладонью начавшую твердеть ширинку, с охотой подумал: «Жениться, что ли, на одной из них… Взять, которая поизвестнее… и богаче».
Додумать мысль до конца Василий не успел: боковым зрением он заметил серое мельтешение на экране монитора. Очарованный пробегавшей мимо моделью с упругой даже на вид попкой, Василий с сожалением перевел помутневший от желания взгляд с нее на экран. То, что он увидел, в один миг вогнало его в холодный пот. Навороченный шестисотый «Мерседес» стоял у подъезда. Рослые незнакомые молодцы уже поднимались по ступенькам.
«Проглядел, - ужаснула мысль. – Не успею предупредить внутреннюю охрану».
Повалив стул, Василий с обреченностью камикадзе метнулся к двери. Загораживая собой проход, по-ребячьи раскинул широко руки:
- Кто такие? Не пущу.
Высокий импозантный мужчина, который легко шел в окружении своих охранников, замедлил шаги. Он с интересом оглядел неожиданно возникшую перед ним крепкую фигуру охранника «Багиры». Но сказать босс ничего не успел. Валко шагавший обочь него бугай, похожий всем своим видом на борца сумо, без долгих разговоров с ходу двинул не ожидавшего нападения Василия кулаком в ухо. В голове у него что-то кроваво лопнуло. Пока Василий от удара заплетающимися ногами пятился задом, нелепо размахивая руками, другой телохранитель, уже просто так, для явного куража, махнул ногой, на лету доставая Василия в пах. От рвущейся внизу боли в глазах потемнело. После столь коварного удара, видимо, женитьба Василия откладывалась на неопределенный срок. Он спиной сшиб стоявшую в кадке пальму и, успокаиваясь, затих на полу в позе человеческого зародыша.
На шум прибежали другие охранники «Багиры». Но в драку не полезли. Увидев перед собой людей импозантного и его самого, замерли на месте, переступая ногами от неловкости. Двое стали под руки поднимать корчившегося от боли Василия.
Приехавший на «шестисотом», в гримасе сочувствия, покривил тонкие губы, спросил, кивнув:
- Что за парень?
У него был скрипучий с легким акцентом голос. Знающий человек без ошибки мог по голосу определить в нем человека с гор. Даже, щетинившаяся трехдневная краснина на щеках не могла в этом разуверить.
Из толпившихся парней кто-то, робея, ответил:
- Новенький.
- Понятно.
Бугай, затеявший первым драку, из-за спины хозяина рыкнул, пугая своим громовым голосом мельтешивших в коридоре моделей.
- Посвящение в охранники он прошел… Гы…
- Идиот, - не поворачивая головы, обозвал его импозантный, - не мог вначале спросить его…
- Так… это самое, - начал оправдываться бугай, - некогда ж было.
Хозяин качнул головой; сухой столб свитой из мышц шеи выдавил у воротника тугой рубахи белую полоску.
- Руки у тебя соображают быстрее, чем голова.
Бугай обиделся, раскатав по подбородку толстенные губы.
- Рамзан, ну, ты тоже скажешь?
Галине кто-то успел нажаловаться об инциденте, произошедшем между ее охранниками и пришлыми. Она прибежала, запыхавшись. Василия уже увели.
- Что здесь происходит?
Рамзан, улыбаясь, развел руками:
- Как видишь, ничего, дорогая.
Галина оглядела его неспокойными глазами. Забывая о драке, сказала взволнованно:
- Рамзан, мне надо с тобой поговорить… Это очень важно для нас…
Он взял ее тонкую изящную кисть в свою, поросшую волосом, прислонился холодными губами, целуя.
- Я весь внимание, дорогая. Ты за этим меня звала?
- За этим, Рамзан.
Слегка поддерживая Галину под руку, они удалились в ее кабинет.
По привычке сунувшегося было следом бугая Рамзан остановил грозным взглядом:
- Оставайся здесь.
Зная крутой нрав своего хозяина, телохранитель перечить, не стал.
- Пацаны, - приказал бугай, - один остается со мной, двое у входных дверей, остальные на улицу под окна.
Охранники послушно выбежали.
Оставшись наедине с приезжим, Галина заметно изменилась; в движениях и во всем облике не было прежней уверенности, будто невидимая глазу тяжесть слегка придавила ее высокую фигуру. Сбоку заглядывая в его глаза, она заискивающе улыбалась:
- Рамзан, у нас большая проблема…
Мужчина внимательно, как бы изучающе смотрел в ее испитое бледностью лицо, ждал.
- Пропала на Мальдивах Наташа.
Глаза мужчины тускло блеснули и сузились, он спросил, почти не разжимая тонких кривившихся губ:
- Это та высокая блондинка?
Галина обреченно выдохнула:
- Она.
Из-под лохмотьев порыжелых бровей на Галину полыхнули глаза, полные ненависти и презрения:
- Сучка… доигралась.
Галина стояла, притаив дыхание, низко клонила повинную голову, ждала удара.
На людях Рамзан вел себя сдержанно, играл роль мягкого обходительного человека, волею судьбы достигшего вершин благополучия.
Но разве Галина не знала его другим, корыстолюбивым и безжалостным? В гневе Рамзан доходил до беспамятства. На памяти Галины сохранился такой случай: охранник чем-то не угодил своему боссу, и он, вскипев в одно мгновенье, не думая, запустил в парня бронзовой статуэткой. Тренированный охранник, конечно, мог уклониться… но не сделал этого. Статуэтка, слава Богу, попала вскользь, снизав с головы парня приличных размеров кожу вместе с жесткими волосами. Огромная плешина напиталась кровью, и кровавая дорожка протянулась через всю щеку за пазуху. Лицо охранника мертвенно побледнело, но он продолжал стоять, как ни в чем не бывало.
- Терминатор, да?
Рамзан задыхался от гнева, жадно хватая ртом воздух, судорожно лапнул лежавшую сбоку кобуру. И только заступничество Галины спасло жизнь парню. Она повисла на шее рассвирепевшего любовника, попросила плаксиво:
- Рамзан, пусть он уйдет… Я хочу тебя.
Теплое свежее дыхание в лицо и запах французского парфюма сделали свое дело. Хлюпая стекавшей по губам слюной, крикнул:
- Вон отсюда… мудак.
Обуреваемый животной страстью, он взял ее грубо и страстно, почти что изнасиловал.
Галина была его любовницей. Точнее, наложницей, которую он содержал. Считалось, что рекламное агентство «Багира» Рамзан подарил ей на день тридцатилетия, но оно хотя и было зарегистрировано на Галину, на самом деле принадлежало ему. Правда, половину прибыли от деятельности фотоагентства Рамзан оставлял Галине. Ну, если уж до конца быть честными, их связывало нечто большее, чем любовные отношения. Между ними был тайный сговор, который в некоторой мере и регулировал их отношения. Собственно, для этих целей и было приобретено фоторекламное агентство «Багира».
С минуту или чуть больше Галина не поднимала головы. Из-под прикрытых век она безучастно смотрела в пол; видела носки дорогих туфель, начищенных до блеска, и более ничего. Рамзан последний раз звучно сапнул, и носки туфель исчезли из поля зрения Галины. Она осторожно приподняла голову. Рамзан присел на диван и, не мигая, уставился на Галину. В черных провалах ее глазниц напитавшейся влагой, поблескивали глаза.
- Ты это брось, - приказал Рамзан. – В бизнесе эмоций быть не должно. Иди сюда…
Галина по-детски кистью руки вытерла покрасневший нос и несмело приблизилась.
- Присаживайся… и рассказывай.
Галина присела на краешек. Осевшим от волнения голосом стала рассказывать. Мучивший ее вопрос приберегла напоследок.
- А послезавтра они приедут за фотосессией… И Наташку хотят посмотреть… живую. Что делать, ума не приложу. Деньги большие на кону стоят…
Рамзан пожевал губами, задумываясь. Галина, не поворачивая головы, сбоку украдкой вглядывалась в его нерусское лицо; оно было злым и сосредоточенным. Муки раздумий тенью пробегали по нему. Между лохматыми порыжевшими бровями пролегла тяжелая складка. Не замечая за собой, Рамзан нервно постукивал пальцами по столу. Стекло тонко и жалобно вызванивало. Золотая печатка подпрыгивала в такт движению пальцев. Проникавший в окно пыльный луч искрился в крупном бриллианте. Наконец он, видимо, что-то надумал. Перестал барабанить по стеклу. Сухая рука, поросшая рыжей щетиной, непроизвольно сжалась в кулак. Галина настороженно прижухла. Рамзан сказал:
- Есть у меня одна задумка.
Таким тоном это было сказано, что Галине стало ясно: не сдобровать человеку, к которому эти слова относились.

* * *

- Леди и джентльмены, наш самолет произвел посадку на дозаправку в аэропорту города Дубай, столице Объединенных Арабских Эмиратов. За бортом температура плюс тридцать градусов при полном безветрии и пятидесятипроцентной влажности. Просим вас далеко не отлучаться, через сорок минут наш самолет возьмет курс далее на Москву, - на английском языке проворковал по радио нежный голосок стюардессы, когда огромный «Ил-86» подрулил к стоянке.
- Еще пару часов полета, и у меня точняк геморрой был бы, - по-своему подытожил завершение долгого томительного перелета Толян, медленно продвигаясь со всеми к выходу. Вместительный «Ил» брал на борт триста пятьдесят пассажиров.
Первое, что поразило съемочную группу в стеклянном аэропорту, так это русская речь. На какое-то время даже показалось, что они находятся на одном из вокзалов Москвы. «Челноки» из России деловито сновали по всему зданию. Практичные арабы торговали шмотками в самом аэропорту. Все это напоминало настоящий восточный базар, разве что под крышей.
Впечатление от увиденного настолько потрясло Олю с Машенькой, что они пристыли на месте; не мигая, рассеянно обвели глазами торговые ряды. Но уже в следующую секунду с ними произошло настоящее перевоплощение; от вида добра перехватило дыхание и острой радостью наполнились сердца. Раздувая ноздри, они в возбуждении подрагивали худыми мослаковатыми коленями, только что не взбрыкивали. Их голосок сделался приподнятым и чуть глуховатым от волнения:
- Мамочка, родная!
- Ой, сказка-то, какая!
Трудно контролировать себя в подобной ситуации. Женщины значительно переглянулись. Николь спохватился, но уже было поздно. Вихляющей походкой они скрылись в толпе. Николь в сердцах выругался:
- Вот шалавы… пропадут ведь.
Вован грязно усмехнулся, бросил обидное:
- Ты за них не бзди… Своя рубаха ближе к телу.
Николь взглянул на него и ужаснулся догадке; выгораживая себя, этот мордоворот будет поливать грязью всех.
- Ты еще долети… - значительным тоном сказал Николь, нарочито вкладывая в свои слова больше тайного смысла, желая попугать принаглевшего охранника.
Подобной дерзости от сухолыдого фотографа Вован никак не ожидал. Он запальчиво возразил:
- Я то… долечу-у…
Нескладно помахивая длинными плетями рук, Николь пошел к торговым рядам, туда, где последний раз видел женщин. Вован, оставшись один, не подавая вида, что слегка струхнул, украдкой заозирался.
- Чем черт не шутит, - бурчал он себе под нос.
Своими словами Николь разбудил в нем задремавшее, было чувство осторожности. Ему стало не по себе. Да еще Толян куда-то запропастился. После ссоры он старательно избегал всякого общения с другими членами крошечного коллектива. Сердито шлепая губами, Вован с неохотой пошел вслед за фотографом. Толкаясь среди покупателей, медленно продвигался вдоль рядов, без интереса скользил глазами по выставленным в витринах товарам: кожаные куртки, сумки, электроприборы. Но зародившийся в его душе червячок беспокойства никак не давал успокоенности. Вовану стало казаться, что все это время он ощущает на себе чей-то неотступный взгляд. Он бесцельно поглядел вбок и вздрогнул.
У колонны неподвижно стояла черная женщина с плотно закутанным на манер шахидок лицом; оставалась лишь узкая щель для глаз. Оттуда на него почти в упор неотрывно смотрели чьи-то незнакомые глаза. И столько в них было, как ему показалось, ненависти, что Вован похолодел от ужаса. Будто обороняясь, он крепко прижал к широкому заслону груди кулаки и часто оглядываясь, заторопился прочь, выискивая глазами в толпе знакомые лица. Первыми он повстречал женщин; они примеряли на себе что-то воздушно-розовое. Лица их от удовольствия полыхали румянцем. Покрывая стелившийся вокруг шум, они восторженно визжали:
- Ой, Машенька, ты гляди… прелесть какая!
- Оля, ягодка, эта блузка тебе очень к лицу!
- Разве купить?
- Ну, что ты… без сомненья!
Вован грузно ввалился в толпу скучившихся у витрины покупателей, разваливая ее надвое, стал пробираться ближе к женщинам.
- А ну, кончай барахло примерять…
Грозный окрик Вована не оказал на женщин никакого воздействия. Они как занимались своими делами, так и продолжали, заниматься. Правда, более эмоциональная Машенька не преминула огрызнуться:
- Свали, я сказала!
Сам не зная, Вован по своей дурости покусился на самое святое для женщин – выбор одежды.
- На самолет опоздаем, - попробовал он по-иному вразумить их.
- Успеется.
Его доводы всерьез не воспринимались. Не каждый раз выпадало такое счастье - оказаться среди нового, но довольно-таки дешевого товара.
Вован обозлился окончательно; под смешки толпившихся вокруг зевак без зазрения совести стал вырывать из рук женщин одежду. Он казался немного сумасшедшим.
- Вован, - завопили Оля с Машенькой, - ты что, сбрендил?
- Сбрендили вы, - огрызнулся злой донельзя Вован, и неожиданно даже для себя выпалил: - Я ее видел.
Не выпуская из своих рук одежд, женщины резко повернулись в его сторону. Смотрели не мигая. Так это «видел» было сказано, что стало ясно: не детскую игрушку увидел Вован.
Подрагивая губами, Оля тихим голосом спросила:
- Кого, Вов?
Также тихо он ответил:
- Террористку.
Страх охватил женщин. На глазах навернулись злые от обиды слезы; невыносимо трудно было расставаться с этим богатством. Плаксивыми голосами они попросили:
- Вов, не уходи…
Женщины торопливо попихали в сумку уже купленное бельишко. Пошли на регистрацию. Вован впереди, широко размахивая правой рукой. Левая, забыто прижатая к груди, затекла, покрывшись трупной синевой. Но охранник, кажется, этого не замечал; он старался быстрее покинуть враждебно настроенный к ним арабский аэропорт.
По дороге повстречали подвыпившего Толяна. Ему объяснять ничего не пришлось. По их неприглядному виду он сам догадался о возникших проблемах. Двое рослых охранников зашагали рядом, забыв о былых обидах. Следом плелись Оля с Машенькой, тягая за собой тяжеленную желтую сумку. Помочь им никто из парней не догадался.
Даже интеллигентный Николь, поддавшийся общему настроению, уходил стремительно, словно цапля, выбрасывая далеко вперед свои сухие, истонченные в былинку ноги.

13

Есть в России маленькие города с милыми русскому сердцу названиями: Плес, Гусь-Хрустальный, Елец, Ливны. Эти удивительные городки и есть сама наша история. Здесь настоящее соседствует с прошлым. Глубокой стариной веет от почерневших бревенчатых домов, от крошечных церквушек с обязательно присутствующими на папертях нищими. Сохранились заросшие лопухами и подорожником улочки, затравевшие дворы с привязанными к деревянным колышкам козами, покосившиеся голубятни с парой-другой красивых дутышей. Не видно только самих голубятников. Они с утра обретаются на реке. Вода блестит, как зеленое стекло. Величественно плывущие в небе облака отражаются в тихой воде. Среди желтых крупных кувшинок виднеются белые гусиные поплавки. Мальчишки с моста удят рыбу. Щуря на солнце глаза, крепко сжимают в загорелых, усыпанных цыпками пальцах самодельные удилища. Они свистящим шепотом переговариваются, боясь распугать рыбу:
- Дима, оставь покурить.
- Чаво оставь, - возмущается самый маленький с выцветшей от солнца вихрастой макушкой. – Сейчас моя очередь.
- Тебя, Василек, мамка будет ругать.
- А вас, думаешь, не будет?
У вихрастого от горькой обиды навернулись на глазах слезы. Дима, сжалившись, протягивает ему окурок. Ожигая губы, пацаненок докуривает. Они надолго замолкают. В теплом воздухе пахнет стоялой водой и медовым ароматом луговых цветов.
В одном из таких городков – Спас-на-Керше – и проживает Алексей Ханин. Пару минут назад он сошел с поезда. От представшей перед глазами картины, привычной ему с малых лет, сладостно защемило в груди. Милая сторонушка. А ведь сложись все иначе, не стоять бы Алексею сейчас здесь. Подумал так и предательски ослабли ноги. С трудом, отрывая от перрона словно прилипшие ботинки, тяжело прошел в скверик, присел на скамейку. Затуманенными глазами повел вокруг. Ничего не изменилось за два года. Разве только железнодорожный вокзал отреставрировали. Теперь старинное зданьице с замысловатыми завитушками по фасаду выглядело ярко, как расписная картинка. Как он сразу это не заметил? Алексей изумленно качнул головой и перевел взгляд. Посреди пыльной площади по-прежнему стоял памятник Ленину. Побелка местами облупилась, и серые проплешины на пиджаке вождя революции выглядели заплатами. В вытянутой руке он что-то держал. Алексей пригляделся; вместо указующего в светлое будущее перста уродливым протезом торчала арматурина. У подножья лепилась трибуна, кирпичная кладка лопнула, и при желании можно было легко просунуть в отверстие руку. Но городское начальство давно уже на ней не стояло, поэтому на памятник им было наплевать. Не забывали о нем лишь бездомные псы. Каждая уважающая себя собака считала своим долгом отметиться у его основания. Желтые потеки никогда там не просыхали. Они виднелись за версту.
За памятником ослепительно сиял на солнце золотой купол приземистой церкви. В ясные дни его было видно за тридцать километров. На праздники звонили колокола; широко и величественно плыл над городом малиновый звон. Стаи диких голубей кружились в небесной синеве. В такие минуты снисходила благодать, хотелось плакать.
Тут на голову вождя спланировала большая черная ворона. Она скрипуче каркнула и, потоптавшись, смачно нагадила на лысину. Жидкая серая масса потекла за воротник безобидно стоявшего Ильича.
Леха сдвинул на глаза берет и откинулся на скамейку. В скверике густо настаивалась жара. Со стороны путей от шпал пахло разогретым креозотом. Внезапно чувство удивительного наслаждения жизнью заполнило все его существо. Он как бы внутренним своим взором увидел этот мир. Жизнь неожиданно показалась ему совершенно простой. Все стало на свои места и обрело новый смысл: предстоящая дорога жизни открыта и чиста, и ничто не преграждает ему путь. Подниматься по утрам, отправляться на работу, делать свое дело хорошо, воспитывать детей и заботиться о себе – все это следует считать настоящей жизнью. Слишком многие недооценивают это, слишком многим не удается осознать подлинную ценность таких свершений…
Алексей почувствовал чужое присутствие, кто-то сел рядом на скамейку. В левое ухо плеснул неразборчивый шепот, затем, открываясь, чмокнула банка, и уже громкий девичий голосок с легким нахальством предложил:
- Эй, солдат, пиво будешь?
С ленцой, присущей старослужащему, Леха приподнял берет и, не поворачивая головы, скосил глаза вбок. Первое, что он увидел, это острые исцарапанные коленки у своего лица. Две «сикухи» лет по четырнадцать с ногами забрались на скамейку.
- Вообще-то здесь сидят, - сказал Леха.
- А нам по фигу.
Девчонки переглянулись и громко расхохотались.
- Крутые, да? – уколол Леха.
- Ты чо пристал? – обиделись они. – У нас все так сидят.
- Но я же не сижу.
- Ладно, проехали.
Над Лехой склонились две симпатичные мордашки. Загорелый нос одной шелушился прозрачной кожицей. Другую словно сеяли веснушками через сито. Они в упор, не мигая, глядели на него озорными глазами.
- Ну, так что… будешь пиво или нет?
Леха отказался:
- Не привык пить за чужой счет… Тем более таких красивых девушек, как вы.
- Ну, так нас угости…
Девчонки кокетничали с ним вовсю; то ли без парней им было скучно, то ли свежего человека повстречали.
- Ну, так угостишь или как?..
Леха засмеялся:
- Или как…
Разочарованные девчонки протяжно выдохнули:
- У-у…
Лехе надоело зубоскалить с малолетками; он поднялся со скамейки и, потянув за собой защитного цвета сумку, сказал, как новость сообщил:
- Пошел я…
От подобного невнимания к себе девчонки обиделись по-настоящему. Прежнего доброжелательства уже не чувствовалось. Они пренебрежительно сплюнули пиво на землю:
- Давай, вали отсюда… жлоб.
Леха потоптался на месте, будто сразу хотел перейти на рысь, но передумал, и примиряюще улыбаясь, пояснил:
- Девчата, не в обиду… Ждут меня… Я два года дома не был…
И столько в его словах было невысказанной радости, любви к дому, что девчонки на миг растерялись. На их лицах отразилось смятение; никто из знакомых мальчишек явной радости по поводу своих домашних никогда не проявлял. Они слегка потупились, встретившись глазами с Лехой.
 - Это самое… - одолевая смущение, призналась с облупленным носом, - я тебя знаю. Ты сын Лидии Ивановны… нашей училки… Алексей.
Леха обрадованно подтвердил:
- Точно!
- И девчонку твою знаю… Наташку. Она сейчас в Москве.
Леха был несказанно поражен осведомленностью малолетки.
- Откуда такие сведения? – спросил он.
- А мы жили рядом… а потом…
Леха внимательнее вгляделся в ее вдруг вспыхнувшее полымем лицо.
- Светка! Вот так встреча! Не узнал… богатой будешь.
- Ага… и жить до ста лет.
- Как вы тут?
- Нормально.
- Брательник отслужил?
На губах у Светланы медленно слиняла улыбка. Она зябко передернула плечиками, сказала тихо:
- Пропал он.
Алексей удивленно присвистнул:
- То есть, как пропал?
Света слегка отвернулась; теперь ее потухший взгляд был устремлен куда-то вдаль, в невидимую точку мимо Лехи. Она с неохотой стала рассказывать:
- Он служил в Чечне…
- Я знаю, - перебил Леха, - мать писала.
- А потом пропал… Из армии отписали, что при невыясненных обстоятельствах… мол, дезертировал. А он, оказывается, в плен попал к чеченам… вроде как бы командир его сдал… не знаю. Потом письмо от него пришло… Просил привезти за него выкуп… десять тысяч баксов. Мать кое-что наскребла по родне и поехала за ним… Короче, вернулась без Ромки и без денег. Теперь все плачет и плачет.
Ресницы ее мелко дрожали, тонкие, шишковатые в суставах пальцы не находили себе места. Она бесцельно крутила пивную банку; остатки пахучего зелья капали на приношенные босоножки. Бесцветным, осекавшимся через слово голосом Света спросила:
- А ты… навовсе приехал… или как? - ее побледневшие губы жалко дрогнули.
- Да вроде бы как насовсем.
Леха старательно отводил от нее глаза; почему-то было очень неудобно перед девчонкой. Даже себе он не мог объяснить причину столь странного для себя поведения.
- Отслужил я…
- А-а… - в голосе Светки послышались почтительные нотки. Она заметила в руках пустую банку, не раздумывая, швырнула через свое плечо в кусты сирени. Вытирая о платье мокрые пальцы, спросила вполголоса: - Где служил-то?
- Да так… в Махачкале.
- Повезло тебе, - вздохнула Света.
На секунду разум Лехи опалило кровавое воспоминание; удушье, захлестнувшее горло, мешало говорить, но он, пересиливая себя, глухо согласился:
- Да уж… не без этого.
Коротко рявкнул проходящий товарняк; на стыках, сдваивая, застучали колесные пары. Чулюкающие в пыли воробьи разом сорвались с места и рассыпавшимся горохом попадали в сирень.
Леха прислушался к удалявшемуся перестуку, и горечью недавних происшествий до краев наполнилось сердце. И если бы не Светкина подруга, наверное, пустил бы слезу. Она все это время молчала, прислушивалась к разговору, со скучающим видом прикладывалась к банке. Запрокидывая очередной раз голову, сказала, ни к кому конкретно не обращаясь, словно в пустоту:
- Автобус ваш…
Светка посмотрела на дорогу, затем перевела взгляд на Леху, и вмиг обежав глазами его крепкую подтянутую фигуру в пятнистой военной форме, сказала, подавив вздох:
- Наш автобус… в Дворики. Ты можешь с ним доехать.
Леха раздумывал не более секунды; идти очень далеко, да и случайная встреча по дороге со знакомыми способствовала бы только ненужной задержке. Ему необычайно остро захотелось увидеть мать, квартиру, дом. Он словно чумовой сорвался с места, на ходу закидывая за плечо сумку, успел крикнуть полуобернувшись:
- Мы еще увидимся.
- А то… не-ет…
* * *

Этого больше всего и боялись члены съемочной группы. На выходе из аэропорта «Шереметьево» под тенью тяжелого серебристого навеса стояли несколько крепких мускулистых парней в спортивных майках. Переговариваясь, они оживленно жестикулировали руками, по-деловому топыря пальцы. Из-за угла выглядывал нос шестисотого «мерина». Группа увидела их, подойдя ближе. Их тоже заметили. Переглянувшись, парни угрожающе пошли навстречу.
«Вот оно, начинается», - с тоской подумал Николь, чувствуя сосущую пустоту под ложечкой, которая с каждым шагом норовила перейти  в неуемную нервную дрожь.
Способные смять любого, они надвигались неумолимо, как большой асфальтовый каток.
Оля с Машенькой в страхе застыли на месте, уронив из ослабевших рук сумку. Вован с Толяном невольно замедлили шаги, неосознанно отдаляя неминуемую встречу.
Они подошли развязной походкой, присущей уголовникам.
- В чем дело? – неуверенно кукарекнул Николь, оказавшийся лицом к лицу с неизвестными.
В свои слова, как ему показалось, он вложил последнюю каплю оставшейся в нем жизненной энергии. И сам испугался своего незнакомого противного голоса.


* * *

Перед своим переулком Леха замедлил шаги, будто испугавшись чего-то. Он неуверенно сделал шаг вперед, второй, третий… Шагнул последний раз, и за углом ему открылся живописный вид старинного дворика. Леха с видимым удовольствием скользил повлажневшими глазами по привычной с детства обстановке: затравевший двор с поленницей дров у покосившегося сарая, пара берез с дрожащими на легком ветру резными листьями, скамейка с вырезанными перочинным ножиком любовными пожеланиями друзей: «Ленька плюс Наташка - равно любовь до гроба, дураки оба», и как веяние недавнего социалистического прошлого машинное колесо, раскрашенное разной краской, с простенькими цветочками посредине – анютиными глазками, способствующими по разумению уличкома, приобщению жителей богом забытого полуразрушенного кирпичного дома к прекрасному. С этого места открывавшийся вид всегда напоминал Алексею известную картину Поленова «Московский дворик». Но подобная прелесть, волновавшая души не одного поколения, в столице давно уже поумирала, придавленная бетонными коробками многоэтажек, одинаковых, как песчаные холмы угрюмых пустынь. Ее остатки, осколки былого величия сердобольной России сохранились лишь в провинции, в крошечных городишках с незамысловатыми названиями.
С минуту стоял Леха, храня душевное тепло, роднившее его с домашним очагом. Взгляд полыхал нетерпеливым ожиданием. И оно Леху не обмануло. Он увидел Наташину мать. Она шла от колонки, держа перед собой зеленый обливной таз с выстиранным бельем. Не замечая Лехи, поставила таз на траву, и вытягиваясь на носочках, начала развешивать мокрое белье на просушку. Проволока, натянутая между березами, стала медленно провисать. Последней довешивая мужнину рубашку, она вполголоса запела; слова привычной с детских лет песни щемящей радостью наполнили его грудь – он дома. Все это время с его лица не сходила улыбка. Леха решился и негромко окликнул:
- Тетя Ира!
Соседка стремительно обернулась.
- А-лексе-ей, - протяжно сказала она и, прижимая руки к сердцу, пошла навстречу. - Алексе-ей.
На его щеках зарозовел румянец. Эта абсолютно чужая для Алексея женщина относилась к нему, как к родному.
- Неужели это ты?
- А то кто ж…
Наташина мать остановилась в замешательстве; перед ней стоял не прежний юнец с чуть пробивавшимся пушком над верхней губой, а взрослый, уже вполне сформировавшийся мужчина.
- Ну что ж, - сказала она, - так и будем стоять? Нагнись… хоть в щечку тебя поцелую. Ишь вымахал какой… Ну прямо ни дать, ни взять… богаты-рь.
Алексей смущенно пригнулся.
- Ну, вы тоже скажете, теть Ир.
Соседка чмокнула его в щеку, засмеялась, шутейно приговаривая:
- Ленька, ты совсем женихом стал… Ай да жених… Я-то хоть на старости лет с молодым нацелуюсь.
Леха не преминул подхвалить свою будущую тещу:
- Ну, что вы, теть Ир… вы вон какая красивая… И Наташа вся в вас.
Лицо женщины по-молодому зарделось, погрозила пальчиком:
- Ох, Ленька-а… и хитер ты стал.
- Теть Ир, - оправдываясь, сказал он. – Разве я врал когда?
- Упаси Бог, - посерьезнела соседка. И тут же лицо ее опять невольно расплылось в улыбке. Припоминая давнее, всплеснула руками; оголенные по плечи, они словно две белые лебедушки взлетели в воздухе. – Лень, ты помнишь, как вы с Наташкой в первый класс пошли? Нет, наверное, не помнишь… Проводили мы с твоей матерью вас в школу. А оттуда… это уж вы сами добирались. Школа-то рядом, рукой подать. И вот вижу, вы возвращаетесь… Две такие крошепуточки! Моя  Наташка-то идет так медленно… цветочек у личика держит, нюхает его… и тяжко так вздыхает… вздыхает… Наверное, она эту сценку-то из фильма какого-нибудь высмотрела… не знаю, врать не буду. А ты возле нее плетешься… два тяжеленных портфеля несешь – ее и свой. От тяжести весь прогнулся, покраснел как рак… Увидала я это… ой, мама родная! Я думала, ты надорвешься совсем. Сам-то крошепуточный, а портфели тебе чуть ли не до пояса. Прешь их из последних сил, а они о твои колени бум-бум. И смех и грех. Я-то увидала, кинулась помочь тебе… а ты так поглядел на меня серьезно и говоришь: мол, теть Ир, я мужчина, и Наташку вашу люблю очень… и вы, это самое, не мешайте, пожалуйста, мне за ней ухаживать. Я так и села… Надо же было до таких слов додуматься… А оказывается, оно так и вышло… по-твоему… Поди скоро зятем будешь… а, Ленька?
От столь откровенного признания Алексей засмущался, сказал глухо, будто оправдываясь:
- Да я что… Вначале работу надо найти.
- Работу? – засмеялась будущая теща. - Вон с тестем на пару и будете машины ремонтировать.
Она кивнула куда-то за спину. Леха повернулся. От гаража упруго шел высокий слегка сутулый мужчина. Он на ходу вытирал ветошью руки. Отец Наташи в свободное от работы время занимался ремонтом автомашин. Его старенькому «Москвичу» было не менее тридцати лет, а он бегал все так же шустро, как и в первые годы. К Наташиному отцу за помощью в ремонте обращались все окрестные автолюбители. Он никому не отказывал. Любил он это дело с малолетства. Да и какой-никакой приработок.
Мужчина улыбался еще издали, выказывая неровный навес изжелто-мутных прокуренных зубов. Он подошел, протягивая Алексею черную, провонявшую мазутом руку, сказал с хрипотцой:
- Ну, здравствуй, солдат… С дембелем тебя.
Его рукопожатие было на удивление крепким. Редко кто сейчас так здоровается. В этом худощавом, жилистом на вид человеке чувствовался внутренний стержень, какая-то жизненная сила, и не напускная, как у современного большинства, а настоящая, которую никакой показухой не проявить.
- Здравствуй, дядь Жень…
Напрягая кисть, Алексей выдержал рукопожатие; это стоило ему немалых усилий. Даже взрослые здоровые мужики частенько отказывались подавать ему руку:
- Жень, ты не обижайся, - объясняли они свой поступок, - у тебя захват, как в металлических тисках. А у меня она пока не лишняя. Так-то.
Он только посмеивался.
Но один все же раз он с Лехой был откровенен; рассказал ему недавно произошедший с ним случай. Его рассказ произвел яркое впечатление.
В тот весенний вечер Леха возвращался с тренировки. В воздухе теплился волнующий запах сирени. У своего дома он повстречался с соседом. По случаю праздничного дня Наташин отец был слегка навеселе. Он в одиночестве курил, облокотившись на острый штакетник. Еще издали завидев Леху, вышел из-за ограды и, присаживаясь у ее основания, позвал негромко:
- Алексей, иди, покурим.
Леха не курил, но ради приличия присел рядом на корточки.
- Все тренируешься? – спросил сосед.
- Тренируюсь.
- Молодец, за себя надо уметь стоять.
Помолчали, прислушиваясь к далекому свисту маневрового паровоза. Приглушенный расстоянием голос дикторши что-то простуженно хрипел по радио. Сосед замял в пальцах окурок. Что-то, надумав, протянул руку ладонью вверх и в сторону Лехи.
- Видал?
Зачерствелая, потрескавшаяся от масла кожа бугрилась чернью мозолей.
Леха недоуменно скосил на него глаза. Сосед скупо улыбнулся и ссучил пальцы в кулак.
- А так?
Догадываясь, что предстоящий разговор коснется драки, Леха с любопытством скользнул по нему взглядом. И не особенно, что б кулак  у соседа был здоровый, так себе, с яблоко антоновку.
- Не впечатляет? – спросил он.
Леха неопределенно пожал плечами - мол, кулак как кулак.
- А я им любого с ног валю одним ударом, - ошарашил сосед.
У Лехи взметнулись вверх брови; настолько разительно было отличие неожиданного заявления от невзрачного кулака.
Сосед, оживившись, рассказал:
- Правда, один раз у меня чуть осечка не вышла. Пару недель назад возвращался я с работы. Перехожу пути… Ну, ты знаешь в котором месте… где сгоревший ларек стоит… И заступают мне дорогу два мордоворота… Лет им этак за тридцать… Один вообще ростом метра под два… «Отец, - говорит - деньгами не богат?» «Ни хрена себе, - говорю, - сынки, да вы что, совсем спятили что ли? Откуда в наше время у рабочего человека деньги?» «Что ты мне паришь, - наезжает на меня здоровенный. – Бабки гони, козел». И нож из-за пазухи вынает… то ли попугать меня решил, то ли они действительно что-то замышляли… Но только очень обидно мне стало за себя. Вроде как бы и не вызывал я у них уважения. Здоровенный ножичком поигрывает… подходит ко мне смело. А у самого лапища, моих две руки… Что делать? Подпустил я его к себе на вытянутую руку… ну и вдарил его правой с потягом… И что ж ты думаешь? Он как стоял, зараза, так и стоит… только глазища на меня лупит в удивлении… видно, не поймет, как я мог осмелиться его ударить. Все, думаю, не сработала моя правая… хана мне приходит. А тут второй придурок поучает его – мол, ножичком почикай мужика… что ты стоишь-то. Что мне остается делать? Долго не раздумывая, размахиваюсь второй раз… А он вдруг глаза закатил и к верху ногами брык… как словно кто его кувалдой по голове ломанул… Лежит, как покойничек. Второй недоуменно смотрит на него, никак не может понять, что произошло с его корешом. «Ах ты, сука, - кричу, - сейчас ты у меня тоже допрыгаешься». И делаю к нему шаг, будто ударить его хочу… Эх, как он тут ломанулся бежать… только пятки засверкали… И про кореша своего забыл.
Наташкин отец громко захохотал, на спине его ходуном заходили широкие лопатки; видно, случай, который он припомнил, казался ему смешным. Он иногда, как маленький, до слез радовался какому-нибудь пустяку.
Вот оттого-то и сейчас он окинул Леху приценивающим взглядом, с живостью предложил:
- А что, Алексей, слабо на руках побороться?
Честно говоря, Лехе было не до борьбы; он все хотел спросить о Наташке, их дочери, но подходящий момент никак ему выбрать не удавалось. И сейчас он нужный момент упустил, надо было отвечать.
- А вот и не слабо, дядь Жень.
Привычный к отказу со стороны других мужчин, сосед не ожидал от дембеля подобной храбрости.
- Ну что ж, пошли.
Он упруго двинулся к столу. Леха следом, оставив на траве сумку. За ними Ира, ворча вполголоса:
- Жень, ты все как дитя. Совсем сдурел тут один от своих машин.
Но говорила она это неуверенно, скорее всего для вида; чувствовалось, что ей самой интересно поглядеть на соревнование. Все-таки Леха не чужой им человек, а как-никак будущий зять. Дочери жить с ним, и каков он в деле, очень даже и любопытно.
Мужчины сели за доминошный стол; крепко сплелись кисти рук, локти плотно прижаты.
- Ну что ж, - сказал сосед и отрывисто скомандовал: - Начали!
С первых же секунд напряжение обезобразило их дрожащие лица: Леха, закусив нижнюю губу, пучил от усилия глаза; густая краснина выступила на потном лбу, затем стекла вниз и через какое-то время плотно накрыла все лицо. Сосед жутко щерил широкие и редкие желтоватые зубы, на загорелой до бурого цвета шее вздулись исчерна-синие жилы.
Азарт поединка передался и Ире. Прикрывая ладонями рот, она страшными глазами глядела на соперников. Никто не уступал. Торчмя стоявшие руки периодически клонились то в одну, то в другую сторону. Зернистый пот градом катился по их лицам.
Неожиданно сквозь гудящий звон в ушах Леха услышал возле себя мальчишеский голосок:
- О-о, Леша вернулся… Привет, Леш… А чего это вы тут делаете?
Леха медленно скосил налившиеся кровью глаза в сторону. Возле них стоял вихрастый парнишка. В левой руке он держал провздетую сквозь жабры золотистого карася ивовую хворостину, в правой – ореховое удилище. Переступая босыми, густо усеянными цыпками ногами, во все глаза смотрел на боровшихся.
- Не мешай, Василек, - сквозь зубы трудно выдавил из себя отец и опять внимание переключил на свою руку. Перед его глазами рябили мелкие светящиеся мушки.
По веснушчатому лицу Василька тенями пробегали муки раздумий – за кого болеть. Так и не определившись, он застыл не мигая.
Чувствуя, что начинает сдавать, Леха вспомнил наставления старого мастера-китайца: не может быть контроля, если разум отсутствует. Ты должен быть единым с самим собой и с тем, что ты делаешь в этот миг. Леха сконцентрировался и, не растрачивая энергии попусту, всю ее вложил в руку. Сосед, не ожидавший от уставшего соперника столь сокрушительного напора, слегка дрогнул, что и привело его к поражению. Тыльная сторона кисти руки глухо ударилась о стол. Потрясая занемевшей рукой, он искренне похвалил Леху:
- Крепок ты, парень, оказался. Я, честно говоря, от тебя такого не ожидал.
- Вот что армия делает с людьми, - поддакнула Ира. – Надо же!
Леха, дрожа от пережитого волнения, свеликодушничал:
- Дядь Жень, вы просто устали за целый день непрерывной работы… А иначе я бы вас не поборол.
Василек восторженными глазами глядел на Леху:
- Ух, ты…
Мать чувствительно повела носом:
- Никак опять курил, паршивец, - и, не размахиваясь, с досадой хлопнула его ладонью по затылку.
- Ты что дерешься? – обиделся Василек.
- Поговори у меня, - пригрозила мать. – Курильщик, какой нашелся. Враз губы оторву.
Лавка, державшаяся на одном гвозде, под отцом подозрительно скрипнула, и парнишка тотчас же насторожился. По своему недолгому опыту он знал, что с отцом шутки плохи.
- Ну-ка, поди сюда, - отец поманил пальцем.
Карауля каждое его движение, Василек медленно попятился к голубятне. Она не раз спасала его от расправы: будь то неповиновение родителям или, как сейчас, баловство сигаретами.
- Я больше не буду, - уже на бегу крикнул Василек, сверкая темными непромытыми пятками. Мелькая коричневыми штанишками, ловко взобрался на голубятню.
Отец, проследив за ним глазами, улыбаясь, заметил:
- Во, парень растет. Нигде не пропадет.
Мать только вздохнула горестно.
Неожиданно наступившую тишину прорезал сдавленный вскрик. Все повернулись в его сторону; Лехина мать обнимала березу, пытаясь удержаться на подгибавшихся ногах. Ее пепельные губы шептали несвязно:
- Сынок… Лешенька… Сыночек… Вернулся, родимый…
Глаза Лехи залучились сияющей трепетной теплотой:
- Мама!
Он кинулся к матери.
- Мама!
Осиливая слабость, она откачнулась от березы и сделала неуверенный шаг навстречу. Обнимая сына, повисла на его плечах, уткнувшись заплаканным лицом в полосатую грудь. Боясь расплакаться, Леха страшно кривил лицо, до крови закусывал губы.
Соседка, вздыхая, смотрела от стола; уголком фартука вытирала глаза, сморкалась звучно:
- Дождала-ась Лида своего сыночка… Дождала-ась…
Дядя Женя выразительно крякнул и, отворачиваясь, пошел к своему гаражу.
Сквозь щель между рассохшимися досками голубятни виднелись иссиня-светлые, словно небушко, озорные глаза Василька.
Лехина мать смеялась и плакала, не сводя с сына восхищенных глаз; гладила ладонью похудевшее, обросшее за долгую дорогу родное лицо.

14

Когда уходили, Максим все не мог расстаться с секретаршей. Видно, ее кругленькая попка с рубчиком от колготок не давала ему покоя. Скучавший в кабинете Галины, в приемной он очень оживился. Куда и сонное выражение его смазливого личика подевалось? Заигрывая, предложил:
- Хотите, я вам автограф оставлю?
Очарованная знаменитостью, девушка едва не поддалась на уговоры, суетливыми движениями пальчиков зашуровала в столе, где у нее хранился календарик с его изображением. Пока копалась в поисках, первый порыв прошел; вспомнила наставления Галины, что ни в коем случае нельзя домогаться известных людей. Замерла на секунду и, вскинув точеную головку, сказала извиняющимся тоном:
- Спасибо. Не могу настаивать.
Колючий страх потерять работу переборол желание иметь автограф известного певца.
- Ну что вы…
Максим хотел еще что-то сказать, но тут от дверей его ласково позвали:
- Максимушка-а…
Спохватившись, он заторопился следом за Анной, все же успев украдкой послать девушке воздушный поцелуй. Он переступил порог, и улыбка на его лице потухла. Рослый охранник распахнул перед ним дверь «Линкольна». Складываясь надвое, Максим впихнул свое длинное тело в салон дорогого автомобиля. Его коленом согнутая тощеватая  задница с размаху брякнулась рядом с другой, толстой, занявшей едва ли не половину шикарного сиденья. Анна не соизволила даже потесниться. Обидевшись, она сохраняла гробовое молчание. Максим забился в угол и затих. Не успели они отъехать от офиса, как Анна неожиданно и грубо лапнула его между ног.
- Что, встал твой стручок на эту сучку?
Максим испуганно вздрогнул и сжал колени. Его и без того выпуклые белки от боли почти вылезли из глазных орбит. Он сдавленно захихикал, напрасно пытаясь отслонить ее потную руку.
- Ну что ты, Аннушка, - жалобным козликом проблеял он.
- Смотри у меня, - предупредила она, не выпуская его достоинства из своего кулака. – Если замечу, что с какой-нибудь сучкой связался, член враз оторву. Ты меня знаешь.
- Зна-знаю, - запинаясь, выдавил Максим, от боли прикусывая губы. – К-как м-можно?
- То-то.
Анна отцепилась от ширинки, зло похлопала его по щеке, от унижения покрывшейся иссиня-бордовыми пятнами.
- Не забывай… зайчик ты… мой.
Максим облегченно вздохнул, но все же, не надеясь на ее милость, двумя руками прикрыл промежность. Разгоняя застоявшуюся в члене кровь, сучил ногами, словно описался. Хрен ее знает, эту дуру. Она вообще на ревности сдвинута.
Откуда было знать Максиму, что она содержит его как игрушку для сексуальных утех. Любила она его? Вряд ли. Нравился он ей? Да. Обрюзгшую в годах бывшую знаменитость уже не прельщали короткие связи на стороне; нужен был постоянный партнер, зависящий от нее. Максим как никто другой подходил на эту роль: молодой, не без таланта, падкий на славу. Подающий надежды певец с ее помощью стал всемирно известным. А за счет огромной разницы в возрасте невесты и жениха вспомнили и о ней. Выплыла она из забвенья потрепанная, но не сломленная духом. Теперь интерес к себе надо было поддерживать постоянно. Только это в ее положении могло приносить дивиденды.
Анна зашевелилась, неловко избоченивая голову; нарастившийся на шее жир мешал свободно оглядываться. Она вполоборота повернулась к Максиму; он сидел, насупившись, с чрезмерным вниманием вглядываясь в тонированное стекло. «Обиделся», - подумала Анна и, заигрывая, доброжелательно сунула его локтем. Губы Максима дрогнули, но он все так же упорно продолжал смотреть за окно. Анна сунула другой раз, сказала примиряюще:
- Хватит дуться… рыбка…
Сердечные нотки в ее голосе растопили ледышку отчуждения. Максим, не умевший долго держать обиды, повернулся лицом к Анне. Выпуклые белки его глаз уже лучились весельем. На щеках, покрывшихся привычным румянцем, вылегли гнутые борозды от улыбки. Он напел, дергая в такт курчавившейся головой.
- Зайка моя-а…
Острый кадык, дернувшись вверх и вниз, замер на месте. Максим ждал распоряжений.
После размолвки Анну всегда тянуло на секс. Но, даже чувствуя сейчас нарастающее желание, она не отменила задуманной поездки на парфюмерную фирму. Пересохшим от волнения голосом сказала:
- Сейчас поедем на фирму. Посмотрим флаконы под духи. Затем вернемся домой. А ближе к вечеру, если тебе, конечно, хочется, мы посетим ночной клуб «Мельница».
Она знала, что говорит. В клубе танцевали стриптизерши, что очень нравилось Максиму.
- На «Хаммере»? – быстро спросил он.
- Ну… если тебе хочется, поезжай на своем крокодиле…
Максим порывисто обнял жену и звучно чмокнул в щеку.
- Ты прелесть!
- … А я на «Линкольне», - договорила она.
Тут Максим обрадовался вдвойне; перепадала возможность провести незабываемые минуты с какой-нибудь обалденной стриптизершей в крутом авто. Он еще не догадывался, что Анна готовила ему маленький сюрприз; прежде чем податься в «Метелицу», ему придется переспать с женой. И может быть не один раз. Неглупая Анна знала, что у ее зайчика сходить налево сил тогда не останется.
Длинный автомобиль аккуратно завернул в узкий проулок, заканчивавшийся тупиком; проехал серединой и остановился перед металлическими зелеными воротами. Не приметные на первый взгляд, они настораживали камерами слежения. Водитель посигналил. Лязгнули автоматические замки, как в «зоне», и воротины медленно распахнулись. «Линкольн» плавно въехал во двор.
Для промышленного предприятия двор был на удивление чист: выметен свежий асфальт, политый от невыносимой жары водой, пешеходные дорожки коричневели тротуарной плиткой, по периметру высоченного забора бесконечной грядой тянулись клумбы с пунцовевшими в них цветами, а сам производственных корпус, выкрашенный изжелта-розовой краской, с блестевшими на солнце широкими окнами напоминал праздничную игрушку из детского конструктора «Лего».
Звездная чета выбралась из автомобиля, огляделась. От ворот, дурея, от скуки, позевывая, за ними наблюдал охранник первого поста.
Анна медлительной и степенной походкой по-хозяйски направилась к невысокому порожку, прилепившемуся у одинокой двери посреди корпуса. Шагнувший из-за спины телохранитель нажал кнопку домофона и с услужливой торопливостью распахнул перед ней железную дверь. В белом коридоре ослепительно ярко светили лампы дневного света. Анна, следом Максим прошли еще через один пост охраны.
В цехе, больше напоминавшем аптечную лабораторию с ее пробирками и стеклянными колбами, работали люди. Три-четыре человека в белых халатах группой стояли у блестевшей поверхности стола и о чем-то разговаривали. Завидев вошедших, от группы отделился человек с растрепанными волосами и пошел навстречу. Его движения были стремительны. Он подошел к Анне в упор, заглядывая в ее глаза своими черными проницательными зрачками с полыхавшими в них голубоватыми искорками, сказал раздраженным голосом:
- Анна, как это… понимать? Где… голография? Я отказываюсь так работать.
Он коверкал русские слова, неправильно ставил ударения. Его хрящеватый с горбинкой нос постоянно морщинился в переносье, будто от неприятных запахов вокруг. Анна не поскупилась деньгами, чтобы нанять лучшего французского парфюмера. Она очень надеялась на разработку своих сногсшибательных духов.
- Жерар, - сказала Анна, - послезавтра фотосессия будет готова. Максимум через неделю мы пустим духи в продажу. Я тебе обещаю.
Уголки ее губ виновато дрогнули. Француз, внимательно вглядывавшийся в ее лицо, смилостивился, насколько для деятельной натуры это было возможным.
- Анна, я очень… надеюсь.
- Да, да, Жерар…
Анна взяла его за локоть, увлекая за собой к стойкам с образцами.
- А сейчас я хотела бы посмотреть образцы флаконов.
- О, флаконы! – француз восхищенно качнул растрепанной головой. Он поцеловал щепоть своей левой руки и в воздухе распахнул пальцы. - Вау… это… это… как это говорят  русские… один раз увидеть и … умирать…
Жерар еще что-то долго лопотал, в волнении смешивая русские и французские слова. Когда остановились у металлической стойки, он проворным движением схватил пустой флакон и торжественно поднес Анне. Сам, заглядывая в ее глаза, старался угадать о произведенном впечатлении.
Анна вертела перед собой холодное стекло, разглядывая непонятный на первый взгляд предмет. Но что было странным: это нечто непонятное будто магнитом притягивало ее взгляд. Наконец Анна догадалась о скрытой подоплеке флакона; при более детальном ознакомлении она увидела раскрытую словно бутон цветка вульву с прорисованными выпуклостями волос. Если флаконы духов фирмы «Сальвадор Дали» выполнены в форме полных женских губ, то здесь, как бы был задействован низ женщины, ее интимное место. Но это, как ни странно, не опошляло, а было сработано настолько искусно, что просто не оторвать глаз.
Анна одобрительно цокнула языком:
- Жерар, ты просто гений.
Француз, польщенный похвалой примадонны, оживленно засуетился. Со свойственным ему темпераментом он рассказал Анне нечто необычное из истории парфюмерии, связанной конкретно с… интимным местом женщины.
- Женский запах… являться тайное оружие – это прекрасно знать француженки еще триста лет назад. Они наносить… за ушами не ароматы… изысканный духи, а свой собственный аромат, который они незаметно извлекать из недр женственности…
Упоминание столь пикантных подробностей вновь всколыхнуло в Анне волну желания. Ее полное лицо стало медленно наливаться румянцем. Она торопливым жестом вернула флакон на место, прерывающимся голосом похвалила парфюмера:
- Жерар, ты великий человек. Мне кажется, мои духи раскупятся мгновенно.
Француз расцвел в улыбке, раздувая крылья носа, сказал:
- Это так, Анна… Но не менее важный  роль… играть этикетка… Девушка на этикетка… Ты меня, надеяться… понимать?
- Я тебя понимаю, Жерар. У нас будет фотомодель самая лучшая.
Француз по-католически слева направо перекрестился:
- Дай Бог, Анна.
И тут он вспомнил о духах, обеими руками потянул за кисть к другому столу.
- Анна, это духи… цвет духов.
Он с торжествующим видом показал примадонне пробирку; внутри плескалось розовое молочко, оставляя на стекле воздушный след нежной зари.
- Это цвет… э-э… недр женственности. А белый… э-э… женской чистоты, – и чисто по-русски спросил, преданно заглядывая в ее глаза: - Ну как?
Анна всхлипнула, дрожа телом. Терпеть далее не было сил.
- Жерар, ты получишь большие деньги, - пообещала она и заторопилась к выходу, чуть ли не силком толкая перед собой Максима. – До свидания, Жерар.
- До свидания, Анна. Я жду фотосессии с прекрасной фотомоделью.

* * *

За тонированными окнами беспрерывно наплывала московская суета, мелькала, оставаясь позади, и вновь наплывала, пока шикарный «Линкольн» не выехал за город. Теперь надоевшую суету сменило зеленое однообразие хвойного леса.
Ехали в глубоком молчании. Сосущий зуд подступал к низу живота, ломал волю. Но Анна все же крепилась. Она не хотела раньше времени озадачивать Максима; последние дни что-то разладилось в их отношениях, и он мог запросто сослаться на головную боль или высокое давление. Неглупая Анна намеревалась поставить его перед фактом, когда ему уже некуда будет отступать. Совместное проживание со знаменитостью - это не только деньги, слава, но и… как бы ему этого не хотелось, супружеские обязанности в постели.
Максим ничего не подозревал, он уютно привалился к боку жены, придремывал в долгой дороге. Примадонна бередила свою ревнивую душу глупыми догадками, что будто бы ее суженому снятся смазливые молодки с тугими задницами. Но тут совсем даже не кстати, а может, для нее и к лучшему, ей вспомнился расхожий анекдот:
«Встречаются два друга, и один другому хвалится:
- Мне очень повезло. У меня жена классная женщина, ноги от ушей растут.
- Ну, и чему ты радуешься, - говорит друг. – А теперь представь себе ее в старости, этакая беззубая челюсть на ходулях».
Анна хмыкнула, колыхнув объемным животом. Потревоженный Максим недоуменно приподнял голову, взглянул на нее:
- Чего это ты?
- Ничего, спи…
На лице Максима отразилась тревога. Видно, он что-то все-таки подозревал; ну не могли они вот так запросто поехать глядеть стриптизерш. За ее щедростью таилось что-то непонятное. Если бы Максим мыслил проще, он догадался бы о коварном замысле жены. Но думы о прекрасном молодом теле знакомых стриптизерш не давали сосредоточиться. Это уже дома, осененный догадкой, он в мыслях грязно выругался. За время совместных оргий Максим сполна натешился ее большим телом. В первый раз было очень заманчиво обладать белоснежными телесами известной певицы (может быть, это и подвигло его на женитьбу?), но в дальнейшем наскучило и его уже не прельщали мягкие, целлюлитные и потевшие во время секса эти же самые телеса.
Анна вышла из машины и тяжелой поступью располневшей женщины пошла к дому. Черная шифоновая накидка путалась в ногах.
Теплая синева летних сумерек таилась в каждом углу охраняемого двора. Гуще проступали запахи цветов на клумбах.
Максим остановился на пороге, полной грудью вдохнул цветочный аромат, но подстегнутый нетерпеливым окриком жены торопливо вошел внутрь. В зале было полутемно, дверь в спальню распахнута настежь. Висевший над кроватью крошечный ночник отбрасывал на постель узкую полоску розового света. Стоя перед кроватью, Анна торопливо раздевалась, путаясь впопыхах в тугом облегающем платье. Максим словно приклеенный пристыл на месте. Он во все глаза глядел, как Анна, наконец-то управившись с платьем, расстегнула бюстгальтер. Большие с темными коричневыми окружностями груди, вытягиваясь, провисли, нацелившись в пол длинными наростами. Испуг присыпал глаза Максима пепельным цветом. Выпячивая раздвоенный зад, Анна стянула тесные трусики. Между белыми ляжками темнела потертость. Мелькнув перед потухшим взором Максима подбритым мыском промежности, она грузно опустилась на кровать, вдавливая ее своей тяжестью. У Максима совсем упало сердце, когда он услышал:
- Зайчик, ты скоро там?
Улыбаясь кислой вымученной улыбкой, он сказал слабым голосом:
- Минутку, дорогая…
С трудом отрывая липнущие к полу ноги, Максим с неохотой прошел в ванную; обессиленный, прислонился спиной к притворенной двери. На его лице отразились страдания наложнической безысходности. Он постоял так несколько мгновений и с обреченным видом стал разоблачаться наголо. Затем стыдливо опустил выпуклые глаза, посмотрел вниз своего подтянутого живота – желания не было. Морщеная сосиска свисала.
- Макси-им, - услышал он вкрадчиво умиленный голос жены, в котором явственно пробивались металлические нотки зреющего раздражения.
- Иду-у…
Он опомнился и резко откачнулся от двери, открыл на всю кран. Вода упруго ударила в раковину, дробясь на капли, брызгала вокруг. Под ее шум он извлек из укромного места початый пузырек с виагрой; испуганно оглянувшись через плечо, будто боялся быть пристигнутым Анной, проворно проглотил таблетку.
- Максим!
Слух вздрогнувшего Максима резанул закипавший уже гневом голос.
- Иду.
Максим удрученно вздохнул и проглотил еще таблетку. Кажется, ему сегодня предстояла нелегкая работенка.

15

Николь чувствовал, как слабнут, подгибаясь, ноги. Колени тряслись мелкой противной  дрожью. Позади, придавленные неизвестностью, теснились, сбившись в кучу, остальные. Напряженное и тревожное ожидание дальнейшего развития событий делало их одинаково похожими, печатью страха придавило испитые трупной синеватой бледностью лица.
Один из подошедших бандитов, по-видимому главный, остановился напротив, другие со зловещей сдержанностью зашли сбоков, отрезая путь к отступлению. Все это время главный стоял молча, не меняя положения. Что-то звероватое таилось во всем его облике: выдающаяся нижняя челюсть, ледяные глаза под хмурыми бровями. Ноздри его по-хищному трепетали, когда он пытливо вглядывался в белевшие перед ним лица. Суровый вид не сулил ничего хорошего. С ним избегали встречаться глазами, отводили взгляд.
Гнетущее впечатление усилила неожиданно наплывшая туча. Порывом ветра выдуло из переполненных урн обрывки жирной промасленной бумаги. Небольшой смерч закружил пыль, погнал по асфальту окурки.
Звероватый разжал узкую щель рта, сказал, подергивая левым веком:
- С приездом… господа.
С этого момента судьба приезжих, кажется, круто менялась… Они пугливо, и жадно ловили каждое слово бандита.
- Сейчас вы все дружно поедите в одно место… тут недалеко. С вами хочет встретиться один большой человек. Он поговорит с вами… по душам, и вас отпустят… Можете катиться тогда ко всем чертям. Я понятно выражаюсь?
Николь через силу заставил себя взглянуть в лицо звероватого. Блеклые, как у мороженой рыбы, глаза его смотрели не мигая. Преисполненный решимости, фотограф в отчаянии воскликнул:
- Мы никуда не поедем!
Холодные глаза бандита на миг приобрели осмысленное выражение.
- Кто тебя спрашивает… сисенок?
Он угрожающе шагнул вперед. Обеспокоенный его недвусмысленными намерениями, Николь растерянно залопотал:
- Ну… я…вообще-то… согласен…
Звероватый взмахнул рукой. К ним подрулил автофургон. Его красный кузов был сочно расписан, словно живыми стекавшими каплями, на борту вызывающе ярко горела надпись: «Кока-кола». Из просторной кабины мягко выпрыгнул напарник водителя, коренастый и крепкий на вид парень в форме служащих торговой фирмы. Козырек его бейсболки лихо повернут назад. И не понятно было, то ли это один из служащих, то ли переодетый бандит. Он проворно распахнул дверь фургона.
Из темноты пахнуло свежим запахом известного напитка. Отпотевшие стены источали холодную влагу.
- Прошу, господа.
Звероватый щедрым жестом пригласил в фургон.
Первым поднялся Николь; прежде чем скрыться в дверном проеме, зябко поежился.
- Давай не задерживай, - беззлобно поторопил парень в бейсболке. – Ехать не-долго.
Некоторая заминка случилась из-за Толяна. Разминая широченные плечи, он быстро озирнулся, надеясь, видно, на побег. Но звероватый его задумку быстро раскрыл, пресекая в самом зародыше необдуманный поступок, пообещал:
- Дернешься, завалю на хер.
И для того, чтобы аргумент казался весомее, не таясь, вытянул из-за пояса спрятанный под майкой пистолет. Но воздействие оружия на членов группы оказалось не предсказуемым; охранники торопливо один за другим скрылись во влажной темноте, а вот покорно молчавшие до этого женщины неожиданно заартачились, отказались подчиняться и, к превеликому изумлению бандитов, с криком побежали к подъехавшей только что милицейской машине.
- Помогите, помогите!
- Стоять, суки! – рявкнул звероватый и от неожиданности чуть не выстрелил в воздух, но вовремя опомнился; размахивая пистолетом, скомандовал своим: - Догнать ****ей.
Бандиты, обозленные непослушанием, ломанулись следом. Не успели женщины пробежать на высоких каблуках и десяти шагов, как их догнали. Зажимая потными, провонявшими от сигаретного дыма ладонями распяленные в крике рты, поволокли к фургону.
Сидевший за рулем «Форда» милиционер, не спускал с них горевших яростью глаз, задыхаясь, нашаривал у пояса кобуру.
- Пойду сейчас разберусь с братками, - пригрозил он.
Напарник беспокойно заерзал на сиденье:
- Федор, оно тебе надо?
После недолгих размышлений милиционер, все рвавшийся на разборку с бандитами, согласился с трусоватым напарником:
- Да пошли они все в жопу.
Он дал по газам, и скоростной «Форд» умчался, поднимая за собой легкую пыль.
Женщины отчаянно брыкались, пытались кусаться. Но бандиты с ними особенно не церемонились; один несильно ткнул Ольгу пальцем в солнечное сплетение, и она обмякла, повисла на крепко державших ее жилистых руках. Глотая злые от бессилия слезы, Машенька подчинилась, давая затолкать себя в фургон. Дверь с грохотом захлопнулась.
Кавалькада автомашин - впереди фургон, за ним две иномарки и последний шестисотый «Мерседес» - на огромной скорости понеслась в сторону дачного поселка Распутино.
И все это время, пока продолжалась короткая расправа над членами киногруппы, сквозь толщину аэропортовского стекла за ними следили. По тому, как глаза следившего мерцали злым светом, нетрудно было догадаться, что кто-то, по-видимому, намечал очередную жертву.

* * *

В фургоне было темно и холодно. Несколько оставшихся в кузове ящиков с кока-колой на толчках глухо погромыхивали, вызванивали стеклянные бутылки в ячейках. Женщины, ломая наманикюренные ногти, цепко держались за перегородки, скользили раскоряченными в туфлях ногами по влажному полу. Охранники сидели на ящиках, привалившись широченными спинами к мокрой росистой стене. И лишь один Николь как брякнулся сразу на пол задом, так и сидел, обессиленный, разбросав широко ноги.
Всю дорогу ехали молча. Изредка с надрывом вскрикивали женщины, когда фургон уж больно лихо заворачивал на поворотах, да время от времени скрипел зубами Толян, матерился вполголоса, шурша таинственно в темноте.
Но парень в бейсболке не обманул, ехали действительно недолго. Еще пару раз на ухабах чувствительно тряхнуло фургон, и он замер. Глуховато выматерился Вован, больно ударившись головой о низкую перегородку. Наступила тишина. Что-то нехорошее, зловещее таила она в себе. Прошло некоторое время в томительном ожидании, прежде чем распахнулась дверь.
- На выход, господа хорошие, - зубоскаля, проорал веселый парень в бейсболке.
Первыми из темноты к выходу рванулись женщины. При дневном свете на них было жутко глядеть. У Оленьки разнизанное наискось сиреневое платье, купленное в Дубае, свисало до самой земли, бесстыдно оголяя вислую в синих прожилках грудь. Она зябко поежилась и, согреваясь, охватила свои костлявые плечи скрещенными руками. С непросохшими слезами на осунувшемся лице в дверном проеме появилась Машенька. Усмиряя ноющую боль в пальцах, она непрерывно дула на кровоточащие раны под ногтями. Потирая на голове шишку, неуклюже вылез Вован, следом Толян, жмурясь на свету. Николя бандит вытянул за руку - настолько он ослаб от страха, что самостоятельно не мог подняться на ноги.
Сквозь слезящиеся на солнце глаза Толян успел рассмотреть недостроенный из красного прибалтийского кирпича огромный особняк с замысловатыми башенками по углам, скорее похожими на бойницы, высокий даже для него чуть ли не трехметровый забор, за которым начинался лес. Вышний ветер шумел в верхушках столетних сосен, жутко выл в опустевшем от птиц гнезде.
- Ослепнешь, - предупредил звероватый и быстро кивнул своим подручным.
Безжалостно подталкиваемые в спины, пленники спустились в пустой, пахнущий не-жилым подвал. Они огляделись: две деревянные кровати, застеленные несвежими, провонявшими плесенью матрацами, старый, видимо ненужный, стол, три покосившихся табурета и приземистый обливной чан в углу с отбитыми почерневшими краями. «Параша», - догадался Толян, успевший до работы охранником три года «потоптать зону». По всему выходило, что их привезли в частную тюрьму.
- Насколько долго вы будете здесь обретаться, зависит от вас, - со значением сказал звероватый и ушел, громыхнув по ту сторону засовом так, что всем стало ясно: отсюда не сбежишь.
Оставшись наедине со своими мыслями, пленники совсем впали в отчаяние. Зарешеченная в нише единственная лампочка тускло освещала пространство. Лица, попадавшие в ее свет, отсвечивали матовой желтизной, словно у покойников. Зловещая тишина повисла в подвале. Прошло часа три-четыре.
Первой не выдержала Оленька; ей от страха давно хотелось в туалет. А тут совсем приспичило. И ладно бы по-маленькому. В этом нет ничего зазорного; можно было помочиться и в обливной чан. Вся беда в том, что Оленьке захотелось по-большому… Она обвела всех расширенными глазами, сказала плаксиво:
- Мальчики, я хочу в туалет.
Ответом была тишина. Никому из сидевших взаперти, не было дела до ее страданий.
- Мальчики, я хочу в туалет, - повторила она, чуть возвысив дрожавший от нетерпения голос.
Вован с неохотой разлепил ссохшиеся от внутренних переживаний губы:
- Ну, так в чем проблема? Мы отвернемся.
- Вы меня не так поняли, – ее ресницы мелко задрожали, и она заплакала, взвизгнув. – Я хочу в туалет.
С ней начиналась истерика.
Машенька взглянула на нее сухими, исступленно горящими глазами, резко вскочила, повалив стул, на котором сидела, метнулась к двери. Осушая свои кулачки, зачастила в металл. Толян, следивший за ней потухшим взором, вдруг словно очнулся от наваждения, торопливо поднялся с кровати и пришел Машеньке на помощь. Со всего размаху саданул здоровенным кулачищем в дверь. Грохот мог бы поднять и мертвого. Но к двери долго никто не подходил. Наконец по ту сторону чей-то раздраженный голос спросил:
- Чо надо, мать твою?
- Женщина в туалет хочет, - густым басом покрыл матерщину Толян.
Из-за двери донеслось злорадное:
- Параша в углу.
- Человек ты… или кто? – спросил Толян.
Дверь с силой распахнулась, стукнувшись о косяк. Толяна, не успевшего отойти, сбило с ног. На пороге возникла рослая фигура бандита.
- Кто тут обосрался? На выход.
Скрючившись, Оленька засеменила к двери. Они ушли. Засов глухо громыхнул, отрезав единственный путь на волю. Машенька склонилась над Толяном; он ошалело мотал головой, приходя в себя. Из рассеченной брови у него сочилась кровь. Всхлипнув, Машенька стала осторожно промокать кровь подолом платья, бесстыдно оголив свои узкие лодыжки. Морщась от боли, Толян невесело усмехнулся над собой, нелестно обозвал бандита:
- Вот урод.
Как оказалось, для Оленьки страдания на этом не закончились. Очевидно, подобная экзекуция с туалетом предполагалась заранее. Ее принял сам Рамзан, как она ни упрашивала вначале сходить в туалет.
- Расскажешь боссу все без утайки, можешь хоть ночевать в сортире, - жизнерадостно пообещал провожавший ее бандит.
Оленька коротко рассказала, что произошло на Мальдивах. Скрывать ей было нечего.
Рамзан выслушал, не проронив ни слова, только спросил под конец:
- Вы ни с кем не ссорились?
- Нет.
Ее проводили в туалет.
Затем наступил черед виниться Машеньке. Помня о страданиях Оленьки, она не стала напрасно тянуть время и сама вызвалась все рассказать. Рамзан выслушал Машеньку не менее внимательно, чем ее подругу, но нового для себя в торопливом рассказе ничего не услышал и так же, как Оленьку, повелел отпустить.
А вот с Николя, как руководителя экспедиции, чувствовалось, спрос будет совсем иным, чем с женщин-вертихвосток. Он осознавал долю своей вины в пропаже ведущей фотомодели и оттого не ожидал от встречи с Рамзаном для себя ничего хорошего. Шел с неохотой, с трудом передвигая вялые, отказывавшиеся слушаться ноги. Но и ему несказанно повезло. Рамзан, наслышавшийся от женщин о его непричастности к пропаже Наташи, злобу не нем вымещать не стал, несколько поубавил свой пыл. Как впоследствии выяснится, не обошлось здесь и без участия Галины. Потеряв элитную фотомодель, она ни в коем случае не хотела лишиться еще и талантливого фотографа. Боясь навести на себя гнев Рамзана, валялась у него в ногах, умоляла, ломая пальцы:
- Рамзан, я тебя очень прошу…  Если он не виновен… не трогай его… У него золотые руки… и голова… Он «отобьет» эти «бабки»… Поверь мне.
Вглядываясь в нее, Рамзан стискивал зубы, непроизвольно сжимал кулаки, двигая смуглыми, припухлыми в суставах пальцами. Говорил с неприязнью:
- Головой за него ответишь.
Но пообещал не трогать.
И действительно Николя не били, если не считать пинка, который ему достался, когда он, капризничая, отказывался выходить из подвала. Да Рамзан пригрозил разобрать его по частям, если он что-то от него скрывает.
Плача от перенесенного унижения, Николь сквозь горькие всхлипы выдавил:
- Я-то тут причем? Я же не охранник…
Рамзан полыхнул на него испепеляющим взглядом:
- С них спрос будет особый.

* * *

Ни малейшего желания не было у Николя задерживаться в таинственном доме. Рамзан его отпустил, и он быстро, насколько это можно было в его положении, зашагал по коридору прочь; от волнения часто спотыкался, оглядывался на провожатого. Крупная дрожь сотрясала его худосочное тело. Николь внешне ничем не выказывал своего облегчения, в душе же радовался тому, что так легко отделался. Он косо оглядывался и все убыстрял шаги. Маячивший за спиной бандит доверия ему не внушал. «У, харя бандитская», - думал Николь с неприязнью. Лицо стриженного наголо провожатого было ужасно обезображено: наискось правого глаза протянулся светлый бугристый шрам, распахав бровь надвое. Щека, стянутая шрамом посредине, подтягивала рваную губу, обнажая треугольный оскал сломанного резца, сверху же открывала нижнюю окаемку вывороченного розового века таким образом, что мутное глазное яблоко едва ли не вываливалось из глазницы. Слепой зрачок стоял неподвижно. Когда Николь оглядывался, он все время встречался с ним взглядом. Чувство было таким, будто в спину все время целились из оружия. Холодные ручейки пота стекали между лопатками. Николь вздохнул с облегчением, когда вышел за порог.
На улице громыхал гром, с треском раскалывал сырой, напитавшийся влагой воздух. Синевато-белые сполохи молний ошалело метались по густо залохматившемуся свинцовыми тучами небу. Тогда во дворе становилось светло, как днем.
Бандит проводил Николя за калитку. Расставаясь, посоветовал:
- В твоих интересах забыть сюда дорогу.
В его устах предостережение звучало особенно зловеще. Голос Квазиморды был скрипучим, с каким-то необычным ужасным подсвистом, не похожим на человеческий.
Николь промычал в ответ что-то нечленораздельное, чтобы ненароком не рассердить этого урода. За спиной звучно громыхнул засов, и Николь остался в ночи один. Страх когтистой лапой царапнул сердце. Холодный ветер плеснул ему в лицо первые дождевые капли, и  тотчас припустил ливень. Он мощной стеной давил землю. Казалось, что в целом мире нет ничего, кроме дождя. Он всюду, от края и до края земли. Мгновенно вымокший до ниток Николь задохнулся от внезапно подступивших к горлу рыданий. Дороги обратно он не знал. Но и бесцельно торчать у чужого дома не лучшее решение. Как можно быстрее надо было уносить отсюда ноги. Гарантии в том, что Рамзан не передумает, ему никто не давал.
Николь за воротник натянул на голову липнущую к телу рубаху и, осиливая косое полотнище дождя, побрел по дороге. Он успел сделать десяток шагов, как неожиданно ему в лицо сквозь густую пелену лившегося дождя, ослепляя, ударили мощные лучи галогенных фар. Прикрываясь рукой от света, Николь испуганно попятился. Липкий холодный ужас обручем стянул грудь. Он развернулся и, не разбирая дороги, разбрызгивая пенящиеся лужи, побежал, петляя, словно заяц. Невидимая за кисеей дождя машина настигала. Быстро, запыхавшись, Николь замедлил бег и заплетающимися ногами с обреченным видом пошел, вобрав голову в плечи. Он ожидал наезда. Но этого не произошло. Нагнав, машина поехала наравне с ним. Осиливая хлобыстающий ветер, из салона иномарки женский голос позвал:
- Э-эй, Николай… садись в машину.
К его немалому изумлению он угадал голос Галины. Ничего милее и родне этого голоса в этот момент для него не было. Не попадая зуб на зуб от пронизывающего насквозь холода и не покидавшего целый день страха, он неловко влез в иномарку, оскользнувшись и больно ударившись о металлический выступ.
- Живой?.. – спросила Галина, с отвращением оглядывая мокрую жалкую фигуру.
Фотографу потребовалось немало усилий, чтобы выдавить из себя ответ. Утробным голосом он прохрипел, запинаясь:
- Ж-ж-жив…
- Били?
Галина все-таки не доверяла Рамзану.
- Н-н-нет.
С Николя ручейками стекала дождевая вода. Галина протянула ему сухое, правда несвежее, полотенце, которым она иногда вытирала лобовое стекло.
- На, утрись.
- Спа-спа-спасибо…
Николь дрожащими руками насухо вытер осунувшееся и будто чужое лицо.
- У меня ап-аппаратуру отобрали, - пожаловался он.
Все-таки профессиональный фотограф в любой ситуации оставался профессионалом.
- Аппаратура  в офисе, - проговорилась Галина.
«Потому бандиты так бережно и обошлись с ней», – вспомнил Николь, и ему стала противна сама мысль, что Галина с ними заодно. Далее говорить с ней было не о чем. Но он все-таки сказал:
- Галина Ник-Николаевна, а м-мы так и под-подумали, что эт-это ваша «кры-крыша». Но не-неужели вы ду-думаете, что я здесь за-замешан с какого-либо боку?
Галина желчно усмехнулась. Фотограф даже не догадывался, какие на кону стояли огромные деньги. И что значит цена его жизни по сравнению с той суммой, которую она намеревалась заработать с помощью талантливой Наташи… Миллионы, может, даже миллиарды долларов. Но вслух сказала совсем другое.
- Николай, сейчас верить никому нельзя. А вообще, если бы я так думала, вы бы здесь не сидели.
Тут только Николь обратил внимание, что, кроме них, в машине находится еще кто-то. Он испуганно повернулся. На заднем сиденье, крепко обнявшись, спали намаявшиеся за день подруги-лесбиянки. Во сне они редко вздрагивали.
- Это… что, получается, - осенила Николя догадка, – вы нас все это время здесь ждали?
- Ждала, - призналась Галина, но вдруг голос ее неузнаваемо изменился, приобрел нехорошую интонацию. – Но это абсолютно ничего не значит. Если ты завтра не сможешь сделать качественную суперфотосессию, я тебе не завидую.
Николь растерянно захлопал глазами; переход от доброжелательности к угрозам для него был полной неожиданностью.
- Я… я… постараюсь.
- Ты это сде-ла-ешь, - уже более жестко, по слогам, чтобы до него наконец-то дошел смысл сказанного, сухо проговорила она.
Николь покорно кивнул:
- Сделаю.
Он комкал в руках полотенце, со страхом и напряжением думая о завтрашнем дне.

16

Солнечный зайчик добрался до лица Алексея. Чувствуя припекавшее щеку тепло, он проснулся. Сквозь щель подгнивших досок на сеновал точил пыльный луч. Жмурясь от света, Алексей, улыбнувшись, потянулся; под ним мягко хрустнуло сено. Душистым запахом луговых трав издавна был пропитан парной воздух чердака. Мечта, которую бессонными ночами лелеял он, вспоминая там, в армии, неповторимый аромат скошенного сена, осуществилась. Солдатская жесткая постель, остро провонявшая мужским потом, осталась в прошлом.
Алексею нравилось ночевать на сеновале, где хранилось сено для козы Варьки. Бабка Федулиха, сама едва таскавшая от возраста ноги, с постоянным упорством заготавливала сено для своей любимицы. Бодливая и непоседливая Варька скрашивала ее одинокую старость. А месяц назад козу неизвестные увели со двора и съели. В зарослях крапивы у реки мальчишки случайно наткнулись на ее останки: в шкуру, густо облепленную репьями, были завернуты все четыре копытца и круторогая бородатая голова с выпученными от изумления глазами. Вначале расстроенная старуха грешила на бомжей. Но после того, как прошел слушок, что у реки стоял табор, на цыган. С тех пор Федулиха, наученная горьким опытом, и зареклась иметь до самой смерти любую живность. А сено осталось.
Алексей втянул ноздрями удушливый запах пересохшего сена. Пальцы нащупали ломкий комочек; он поднес к глазам ромашку. Три белых сморщенных лепестка чудом держались в сердцевине. Алексей, гадая, машинально оторвал один. Желтая цветочная пыльца посыпалась на лицо. Он оторвал последние и засмеялся: выходило, что любит. Прикусывая травяную былку, задумался о Наташе.
… С самого детства Наташа очень любила танцевать. Он помнит, словно наяву: как-то в выходной день, когда не надо было идти в садик, к ним в дверь тихо поскреблись. Мать, занятая на кухне, не слышала. Ленька подумал, что скребется кошка Мурка, и пошел ей открывать. Он приотворил дверь, позвал: «Кис-кис-кис». Но вместо ожидаемой кошки у порога стояла соседская Наташка. В ее приходе для Леньки не было ничего необычного, она частенько забегала поиграть. Только на сей раз Наташка выглядела очень странно - у нее были ярко накрашены губы, а посреди лба краснело пятнышко от губной помады. Худенькое тельце было запеленато в кружевную штору, которая висела у них на кухне.
- Лень, к тебе войти можно?
Он посторонился, пропуская. Наташка, силясь, протащилась мимо остолбеневшего Леньки в праздничных материных туфлях.
- Наташ… ты… чего это? – вконец озадаченный, спросил Алексей.
- Я Мата Хари…
Наташка не успела договорить. Тут из кухни вышла мать, вытирая мокрые руки о фартук. Увидев соседку в столь необычном наряде, всплеснула руками, сказала, подыгрывая:
- Ой, Наташенька! Прелесть ты какая!
Наташка, польщенная похвалой взрослой женщины, призналась:
- Я, теть Лид… танцовщицей буду.
Тогда о моделях и слухом никто не слыхивал.
- Да ну?
- Правда, правда…
Наташка что-то неразборчиво запела себе под нос и, неловко балансируя на высоких каблуках, стала медленно кружиться. Но, к своему несчастью, запнулась просторной туфлей о другую и растянулась на полу. От причиненной себе боли громко заплакала. Мать, помогая  подняться, уговаривала:
- Ну, что ты, Наташенька… не плачь. С кем не бывает…   До свадьбы заживет.
У Леньки от хохота подкосились ноги; он повалился на пол, катался, словно ему щекотали пятки, хохотал неудержно до колик в животе…
Но и с возрастом Наташа своей мечте не изменила. Сначала она танцевала в школьном кружке, потом в детском коллективе «Звоночек» своего района. В старших классах Наташу даже приняли в очень известный ансамбль народного танца «Ивушка». По разумению Лехи, танцы, умение двигаться легко и непринужденно -это и помогло Наташе в модельном бизнесе. На первом же конкурсе «Мисс Клеопатра» с физическими данными: метр семьдесят восемь и девяносто, шестьдесят на девяносто, Наташа неожиданно для себя выиграла сразу в трех номинациях. Присутствующие в зале подруги завистливо поздравили с победой. А незнакомые молодые люди, наголо стриженные и с массивными золотыми цепочками на бычьих шеях, преподнесли огромный букет роз, недвусмысленно намекая при этом на свидание. А в одиннадцатом классе Наташа и вовсе поразила всех: модельное агентство решило направить ее на отборочный тур в Москву – и там провинциальная девчонка, не бывавшая нигде далее городской окраины, оказалась лучшей среди десятков претенденток, съехавшихся со всей России. Когда счастливая Наташа вернулась из столицы, за нее радовалась вся школа. Одноклассники сняли со стены портрет Эйзенштейна и на его место прикрепили цветную фотографию Наташи, а на самодельном плакате, занявшем большую часть стены, крупно написали: «У нас учатся не только умные, но и красивые». Алексей, бледнея от радостного волнения, был очень горд за свою девушку. Это совсем не то, что на перемене в туалете курить и таскаться по барам с грязными намеками. Знакомые и незнакомые парни ему завидовали; каждому хотелось дружить с приличной девушкой, к тому же известной не только в своем городе, но и в стране…
Не громкий одинокий стук в чердачную дверь сбил Алексея с мысли. Воспоминания заметались чехардой и вконец пропали. Обретая реальность, Алексей прислушался, притаив дыхание. Стук повторился, но уже более сильный. Алексей догадался, что кто-то бросается  в чердак камушками. Он приподнял голову. Раздался очередной удар, и мальчишеский голос с улицы позвал:
- Леш, ну, Леш же… просыпайся.
Кричал Васятка.
Алексей с досадой вздохнул; его не вовремя отвлекли от приятных воспоминаний. Сиплым со сна голосом отозвался:
- Иду.
Он неохотно поднялся со старого стеганого одеяла, заменяющего ему постель. Под ним зашуршало сено. Позевывая, вялыми движениями натянул адидасовские штаны, долго выправлял подвернувшийся задник кроссовки.
- Ле-ша! – раннюю тишину опять нарушил взволнованно осекавшийся от нетерпения голос Васятки.
Не надевая майку, Алексей пошел к выходу. Под ногами упруго проминалось сено. Он распахнул дверцу с чердака; в глаза больно ударил свет. Заслоняясь ладонью, Алексей поглядел вниз. Васятка ждал, задрав подбородок. На траве глянцем лежала роса. Недовольный Алексей спросил, присаживаясь в дверном проеме:
- Тебе чего надо?
Увидев его, Васятка встрепенулся:
- Я чего… я ничего. К тебе вон… приехали.
Алексей перевел взгляд в направлении пальца, покрытого смуглым, почти черным загаром.
У колонки стоял черный джип «Чероки». Из распахнутой настежь двери слышалась негромкая музыка. Возле него, ожидая, нервно похаживал не знакомый Лехе мужчина. Он беспрестанно курил, затягиваясь часто и отрывисто. Леха оценивающим взглядом окинул его приземистую фигуру. Дорогие брюки, серая шелковая рубаха, широкий галстук от «Гуччи», сотовый телефон на кожаном ремне. Общий вид довольства и благополучия. Типичный навороченный «новый русский».
Васятка перевел дыхание, сказал, стрельнув глазенками на незнакомца:
- Уже полчаса тебя дожидается.
            По приставленной к чердаку лестнице, не держась за перекладины, Леха спустился.
Василек восхищенно выдохнул:
- Ух ты-и!
Леха слегка щелкнул его по облупленному носу:
- Учись… сынок… пока дед жив.
Поигрывая мускулами от  колючего утреннего холодка, спросил:
- Чего этому навороченному надо?
- А я откуда знаю? – изумился Василек, по-отцовски углом преломляя белесые, выгоревшие на солнце брови. – Тебя спросил и… вот ждет стоит.
Леха оглянулся на незнакомца.
- Ну что ж, сейчас узнаем.
Потягиваясь, разминая плечи, он не спеша направился в его сторону. Василек, томимый любопытством, пошел следом, не сводя зачарованного взгляда с Лехиной спины; рельефные мышцы перекатывались, бугрились под бронзовевшей от загара кожей.
Увидев подходивших, незнакомец торопливо отбросил окурок и, приминая мокрую траву, шагнул навстречу. Его новые туфли и низ дорогих брюк вмиг покрылись обильной росой. Несколько прилипших травинок ярко зеленели на черном.
Они встретились шагах в пяти от джипа. Мужчина первым протянул руку для приветствия. Беззастенчиво вглядываясь в Лехино лицо, спросил:
- Алексей?
Не разжимая зубов, Леха коротко буркнул:
- Ну.
Мужчина цепко прихватил его руку, тряс, заглядывая в глаза:
- Меня Иваном кличут. Будем знакомы.
Леха молча, сверху вниз, с недоумением взирал на энергичного коротышку. В груди исподволь зрело раздражение от его навязчивости. А когда Иван с бесцеремонным видом, словно покупатель на витрине, особенно пристально начал оглядывать накачанный мышцами его обнаженный торс, не выдержал, спросил угрюмо:
- Тебе чего надо-то?
Глубокая складка недовольствия пролегла между сморщенных бровей Лехи. Иван, почувствовав его нерасположение к себе, посерьезнел. Шевеля ноздрями горбатого перебитого, видно в драке, носа, сказал весомо:
- Есть у меня, парень, к тебе одно деловое предложение.
- Ко мне? – переспросил озадаченный Леха.
Не говоря ни слова, Иван вернулся к машине, достал из «бардачка» сложенную вчетверо газету. Разворачивая листы, зашуршал, выискивая нужную страницу. Затем протянул газету подошедшему Лехе.
- Читай, - приказал он.
Поглядывая на Ивана, Алексей не без внутреннего страха принялся читать: «Морской пехотинец, рискуя своей жизнью, спасает раненых… Нелюди целились, конечно же, в военных… Сатанинская сила не пощадила девятнадцать ребят… Запрятанная в кустах мина изрыгнула свою смертельную начинку как раз между музыкантами и военными… Взрыв!!! Детишек полегло почти столько же, сколько и «черных беретов»… Если бы не своевременные действия гвардии сержанта Алексея Ханина… Уже в госпитале он обличил военных, по чьей халатности произошла трагедия… Такие парни, как Алексей Ханин, безо всякого сомнения, возродят былую мощь России… Они, а не олигархи, наша надежда, наша совесть… Будущее за этими парнями!»…
Сквозь слезливую муть Алексей едва разобрал фамилию автора - Полина Пескова. Изнутри закусив до боли губы, он, уже не читая, держал перед собой газету, закрываясь ею от Ивана и сопевшего сбоку Василька, думал со щемящей в груди тихой  болью: «Не обманула девка, все как было написала… Правда, про геройство мое она сильно преувеличила, но… все честно описала… Не трусливой девчонкой оказалась. Зря я тогда на нее накричал. Ну да ладно, теперь-то чего об этом вспоминать».
             Шелестя хрусткой от месячной давности бумагой, бережно свернул газету. Возвращая Ивану, дрогнувшим голосом хрипловато спросил:
- Тебе газета нужна?
Догадываясь о невысказанной мысли, Иван отслонил его протянутую руку:
- Оставь себе. У меня есть еще одна.
Леха признательно кивнул головой, проявляя заинтересованность, спросил:
- О чем ты хотел со мной поговорить?
Иван кашлянул, собираясь с мыслями. Но тут заметил любопытно насторожившегося Василька, поморщился досадливо:
- Тебя еще здесь не хватает.  Давай вали отсюда, парень.
Василек с надеждой поглядел на Леху, ища сочувственной поддержки.
- Иди, иди, - не пожалел его Алексей.
Василек с неохотой пошел, время от времени оглядываясь. Слышно было, как он недовольно бурчал себе под нос:
- Как Лешу позвать, значит я…  А как разговор серьезный, я сразу не нужен.
Иван заговорил о деле, ради которого приехал:
- Алексей, у меня в областном центре есть своя крупная фирма…  По перевозкам. Ну, то есть… я содержу автомобильный парк из двадцати машин. Перевозки по России и странам СНГ. Даже за границу мои машины ходят. А на дорогах сейчас сам знаешь… не- спокойно. Нужна охрана грузов. Поэтому я бы хотел, чтобы ты, как бывший спецназовец, создал и возглавил службу безопасности, которая и занималась бы охраной грузов и фирмы. Соответственно, зарплата у тебя будет очень высокая. Купишь «хату», «тачку». Ну как, ты не против?
Алексей вспомнил покойного Штыря, который намеревался остаться по контракту служить в армии и, не жалея живота своего, защищать завоевания молодого капитализма. Но так нелепо погиб при взрыве, произведенном террористами. Штырь оставался в армии из-за денег, террористы взрывают из-за денег. Выходило так, что все беды происходят из-за денег.
- Я устал от войны, - признался Леха. – И еще устал оттого, что все время слышу, как люди твердят о деньгах. Все просто помешались на них. Я же хочу зарабатывать себе только на жизнь, для семьи. Так что не в обиду, Иван… помочь я тебе ничем не могу. Хочу жить спокойно… и, если хочешь знать, честно глядеть людям в глаза… Понимаю, что ты сейчас обо мне думаешь… Но… уж таким меня воспитала мать… Извини. Из-за денег подставлять свою башку, пусть и дурную, нет смысла. Когда придется умереть, даже наличие миллиардов долларов ни на мгновенье не отсрочит смерть. Тогда какой в них прок?
Алексей как-то вымученно и обезоруживающе улыбнулся.
- Скажи, Иван…
И Иван, этот навороченный «новый русский», который ради своего дела, по всей видимости, сумел обмануть не одного человека, не нашелся, что ответить. Он взял из салона барсетку, протягивая Лехе визитную карточку с тисненной золотой вязью, сказал::
- Если надумаешь, звони…
Алексей стоял, провожая джип глазами. Задумавшись, не слышал, как сзади подошел Наташин отец, и очнулся, когда он, позевывая, спросил:
- Чего он приезжал-то?
Алексей невесело хмыкнул, не оборачиваясь:
- Хотел нанять меня на работу… начальником службы безопасности… Обещал квартиру и машину.
Сосед удивленно присвистнул:
- Надо же. Ну, а ты что?
Леха пожал плечами:
- Отказался.
Сосед после минутного молчания осторожно развернул Леху к себе лицом; пристально вглядываясь в притушенные печалью глаза, спросил тихо, почти шепотом, боясь своим ненужным вопросом  задеть его чувства:
- Может, зря ты это сделал? Надо было бы согласиться.
Леха, бледный от волнения, неожиданно блеснул ожившими глазами:
- Дядь Жень, конец у всех один, только надгробья могут различаться по форме или величию. А вот дороги разные, и путешествие должно составлять главную радость жизни.
Наташин отец озадаченно поскреб затылок.
- Оно, может, ты и прав, парень.
Приминая росную траву, они пошли к гаражу. За ними пролег дымчатый след. Сосед, одетый в промасленную рубаху и заштопанное на коленях трико, шел впереди, время от времени раздумчиво качая головой. Во дворе было тихо. Рдяная утренняя заря наливалась желтизной. За рекой в прозрачной синеве невесомо плыло пушистое облако. В сарае, приспособленном под гараж, стоял запах отработанного масла и бензина. Наташкин отец вдохнул привычный с детства запах, прошел к верстаку, зажал в тиски необработанную деталь, но подправить ее напильником не поспешил. Что-то, видимо, томило его душу. Он бесцельно переложил напильник с места на место. В тягостном молчании прошла минута. Наконец, решившись, он окликнул:
- Алексей!
Леха переодевался в рабочую одежду. Застегивая на рубахе осклизлые от масла пуговицы, обернулся:
- Чего, дядь Жень?
Наташкин отец подошел вплотную; оглядел рослую фигуру, застывшую перед ним в немом ожидании, и, помявшись, спросил:
- Ты что ж, Алексей, вот так всю жизнь и думаешь эти развалюхи собирать?
- Зачем… учиться пойду.
- Учиться, говоришь… И на кого?
- На архитектора, – и предугадывая следующий вопрос, пояснил: – Я, дядь Жень, вызов из университета жду. Со дня на день должен прийти. Я еще из армии документы отослал.

17

Моросил дождь. Редкие в столь позднее время прохожие спешили по домам. Неоновые огни реклам отражались на мокром асфальте. Слева призывно светился разноцветными огнями ночной стриптиз-клуб «Мельница». Возле входных дверей толпились любопытные в надежде увидеть кого-либо из знаменитостей. Внутрь их не пускали. Через стекло на мокнущих под дождем людей падал желтый свет. От них через улицу тянулись огромные косые тени. Загораживая подъезд, плотными рядами стояли иномарки. От дождя они блестели, словно лакированные.
Привлекая внимание своей громоздкой неуклюжестью, напротив входа в клуб остановился «Хаммер». Рослый охранник торопливо распахнул дверь. Из салона выбрался Максим. Дыша воздухом с запахом пресной сырости от воды, улыбнулся людям на пороге. Они возбужденно загалдели:
- Макс приехал… Макс…
Охранник раскрыл над ним прозрачный зонт. Но что-то Максиму не понравилось в его действиях, и он бесцеремонно вырвал зонт у парня из рук. Пошел, прикрываясь сам. Вода ручейками стекала по гладкой поверхности. Мокрый охранник забежал вперед, расталкивая с его пути людей, ругался:
- Освободите дорогу. Дайте пройти. Да освободите же дорогу, черт вас побрал бы всех.
Максим шел, чуть косолапя, в белых туфлях с золотистыми блестками. Шелковая желтая рубаха навыпуск в темной леопардовой расцветке; от плеч треугольником вниз по рубахе до пупка - белая узорчатая вязь. В распахнутый без пуговок ворот виден на черноволосой груди золотой крест. Вокруг визжали девчонки, выражая, таким образом, свой восторг. Пытались на нем виснуть, а он улыбался, на ходу коротко пожимал пухлыми пальцами тянувшиеся к нему руки. Сбоку заглядывая на Максима, ополоумевшие от близости фанатки слезливо просили:
- Максимушка, возьми нас с собой… Проведи, милый… Ну что тебе стоит…
В стриптиз-клубе «Мельница» по ночам отдыхали звезды эстрады и кино. Оказаться в их кругу было большой честью для многих. Оттого и канючили они, не переставая:
- Макс… Максимушка-а…
Восторг поутих, когда за ним затворилась дверь. Фанаты опять остались одни мокнуть под дождем.
Посреди зала, куда вошел Максим, возвышался округлый помост с металлическим блестящим шестом в середине. От него за кулисы вела узкая эстакада. Пара десятков столиков располагались вдоль стен, искусно расписанных под кирпичную кладку. Замысловатая лепнина на потолке сверкала позолотой. Легкий гул, присущий подобным заведениям, приглушала музыка группы «Скорпионс».
Максим остановился, раздумывая, куда бы ему присесть. Подошла улыбающаяся официантка. Ее короткое бледно-голубенькое платьице почти не прикрывало сахарных ягодиц с врезавшейся в попу узкой тесемкой. Все с той же не сходящей с полных губ улыбкой спросила:
- Вам помочь выбрать место?
Максим охотно дал себя проводить за дальний столик. Как ему ни хотелось пройти мимо не замеченным, он все же по пути столкнулся с подвыпившим знакомым. Тот с заискивающей фамильярностью хлопнул ладонью Максима по плечу:
- Хо, привет, Макс!
- Привет, - поморщился Максим и, не останавливаясь, прошел мимо.
Он уютно расположился в уголке, позади него со стены свисали вьющиеся усатые растения с блеклыми розовыми цветами, справа висела копия с картины Пабло Пикассо «Обнаженная», где непропорционального сложения толстозадая женщина возлежала на постели, широко разбросав ноги, между которыми дегтярно чернел ужасно волосатый треугольный мысок. Она отдаленно чем-то напоминала Максимову жену Анну. Он, вздохнув, отвел взгляд, заскользил глазами по залу.
За соседним столиком с завидной равномерностью между рюмками монотонно напивался рыжий «иванушка». Судя по его мешкам под глазами, которые стали такими же пухлыми, как розовые щеки, он сидел в стриптиз-клубе с самого открытия. Крошечные щелочки его хитрых глаз, через которые еще можно было рассмотреть очередную порцию,  стыдливо прикрывали темные очки. Любовница Рыжего теребила его за рукав, громко уговаривала:
- Андрюша, ну поимей совесть… Мне придется тащить тебя на своем горбу.
Прошла, очаровательно улыбаясь, Салтыкова, заманчиво белея в разрезе вечернего платья изящным бедром. Лидия Федосеева задумчиво пригубляла красное вино без закуски, наслаждаясь гармонией вкуса. Куда-то пробежал с забинтованной головой лидер группы «Ляпис Трубецкой». Его окликнули. Максим по голосу не угадал, кто.
- Сергей, что у тебя с головой?
- Бандитская пуля, - схитрил с ответом новоявленный сапер.
В тусовке поговаривали, что после новогодних возлияний Сергей сначала поджег петарду, а потом… передумал. И, чтобы погасить ее, стал дуть на искрящийся шнур! Только по счастливой случайности взрывом ему не выбило глаз, разнизав на лбу кожу.
Окружение нетрезвых знаменитостей Максима удручало. Ему не терпелось увидеть девочек-стриптизерок. Выпитый до дна любвеобильной женой, он не был уже способен на что-то большее, как только созерцание. От безысходности Максиму захотелось во все горло по-блаженному заорать: «Зрелищ!». Скорее всего он и заорал бы после очередного бокала. Среди звезд экстравагантные выходки поощрялись. Если долгое время вокруг их имен не случалось скандалов, они придумывали скандалы сами. Но тут, к его вящему удовольствию, в зале погас верховой свет. И вдруг свет зажегся, рассыпался и закрутился по сцене разноцветными огнями. Максим оживился. Под веселую песенку «Если долго, долго, долго-о-о…» на сцену вприпрыжку выбежала Красная Шапочка с корзинкой. Одежду «послушной девочки» заменял кокетливый фартук. Под известную детскую песенку начинались взрослые игры. Маняще покачивая бедрами, она быстро прошлась вокруг шеста, но вот остановилась, к чему-то прислушиваясь притворно; оттопыривая попку, из-под руки огляделась. Максим с чрезмерным вниманием следил за ее действиями. Неожиданно для всех Красная Шапочка отставила корзинку и неуловимым для глаз движением скинула с себя фартук, который, скомкав, бросила в зал. Она осталась нагишом. Уже пошел припев: «А-ах! В Африке горы вот такой вышины! А-ах! В Африке реки вот такой ширины!..» Тут Красная Шапочка села на сцену и откровенно широко раздвинула ноги. Подбритая узкая волосяная дорожка не прикрывала бесстыдно раскрытое для всеобщего обозрения розовое нутро. Лица сидящих в зале мужчин напитались бурячной синевой. Максим дрожащими пальцами поднял бокал; проливая на себя красное вино, захлебываясь, с трудом сделал пару глотков. Красная Шапочка тем временем резво взобралась на шест, вцепилась в него мертвой хваткой; буквально начала насиловать блестящий металл, тереться об него столь рьяно, что на ее теле явственно проступили синеватые потеки.
У сцены кто-то, Максим даже не запомнил, кто, возбужденный ее непристойными движениями, крикнул:
- Иди сюда, Шапка!…
Еще немного подразнив посетителя клуба, она не спеша приблизилась к краю сцены, присела перед ним на корточки, улыбаясь. От ее распаренного тела пахнуло жаром. Напудренное специальным составом, оно не потело, оставаясь все таким же бархатистым. Закатывая голубые с наглинкой глаза, томно спросила:
- Что желает мой повелитель?
Мужик, ошалевший от близости ее неприкрытого целомудрия, торопливо протянул сто долларов, не забыв при этом пощупать ее в интимном месте.
Максим пожалел, что сел далеко от сцены. Правда, сто баксов отдать за просто так он все-таки не решился бы.
Девица плотно сжала мягкие бедра; удерживая между ними хрусткую купюру, порочно вихляясь всем туловищем, под одобрительные возгласы ушла за кулисы.
Максим с побуревшим лицом про себя соотносил свои силы, раздумывая, пойти ли ему следом. Но его грязным намерениям сбыться, видно, было не суждено. Он уже поднялся с деревянного резного стула, как к нему, покачиваясь, подошел легендарный рокер Юрий. Они питали друг к другу давнюю неприязнь.
Этой старой истории было года три. Юрий поддержал законопроект «О фонограмме», который хотели провести несколько думских депутатов. Его суть сводилась к тому, что исполнитель, работающий под «фанеру», должен сообщать об этом зрителям, желательно написав на афише. Но законопроект не прошел. А к Юрию попали несколько записей с задыхающимися голосами звезд, пытающихся подпевать своей фонограмме. Показали по телевидению. Обиделся тогда один Максим. В прессе Юрия начали травить. И вот случайная встреча послужила продолжением давнего спора между роком и попсой.
Горячичный блеск глаз Юрия выдавал его внутреннее волнение. В этом Максим почувствовал что-то предостерегающее, как толчок.
- Тебе чего надо? – засуетился Максим, не сводя с него настороженных пугливых глаз.
- Попса - дерьмо! – без обиняков нагло обличил эстрадную звезду легендарный рокер.
Максим, объятый злобной дрожью, выкрикнул, брызгая теплой слюной:
- Я популярен… Меня все любят… Ты мне завидуешь!
На что Юрий ехидно заметил:
- Ты благодаря женитьбе сделал себе карьеру.
Максим, взволнованный до предела подобной клеветой, задыхаясь, хватал ртом воздух, не зная, что ответить наглецу. Наконец нашелся:
- Тебе в Москве делать нечего. Это мой город. Давай вали отсюда.
- Заткнись! – грубо оборвал его Юрий. – Если ты такой смелый, пойдем драться один на один, как мужчина с мужчиной.
Он пристально глядел в испитое бледностью лицо Максима, стараясь угадать о произведенном впечатлении. Его взгляд был насмешлив.
Максим растерянно оглядел сидевших за столами и, пожевав трясущимися губами, обреченно выпалил:
- Да пошел ты!
- Сдрейфил? – обрадовался Юрий и, цепко прихватив его за широкий рукав модной рубахи, потянул за собой. – Пойдем стукнемся.
Не на шутку перепуганный Максим стал вырываться. Его влажные черные глаза беспокойно заметались по залу, выискивая своего телохранителя. Увидев парня, по ту сторону двери мирно беседующего с охранником клуба, дурным от страха голосом крикнул, багровея от натуги:
- Охрана-а…
Рослый телохранитель не сразу, но услышал. Он преодолел расстояние до них за какие-то секунды; заступаясь за своего хозяина, ударил Юрия кулаком по зубам. Массивная золотая печатка на его пальце глубоко рассекла губу рокера, опушенную аккуратной бородкой. Тонкая извилистая кровяная дорожка протянулась по подбородку. Слизнув языком солоновато-пресную влагу, он отчаянно начал сопротивляться. Даже успел достать предусмотрительно отошедшего Максима своей ногой. Но тут подбежали парни из службы безопасности клуба. Они с вежливой настойчивостью разняли драчунов.
- Господа, господа… успокойтесь, пожалуйста.
Их развели по разные стороны. Юрий все порывался отомстить, делал тщетные попытки вырваться из крепких объятий охраны, грозил:
- Доберусь я до тебя, попсюк…
Напуганный произошедшим Максим издали огрызался:
- Сам дурак!
Они еще долго препирались бы между собой, выясняя отношения, если бы не подъехала Анна. Она подоспела как раз вовремя. Ей коротко объяснили причину инцидента. Выслушав, Анна уничижительным взглядом смерила Юрия с головы до ног, обозвав сквозь зубы неприличным словом:
- Коз-зел! - и бережно поддерживая под локоть трясущегося муженька, увела, успокаивая.
 Провожать звездную чету пошел старший менеджер клуба, торопливо извиняясь перед ними за причиненные неудобства.

* * *

Неприкрытая угроза со стороны Галины подействовала на Николя подавляюще. В машине он сидел, скорбно ссутулив высокую спину, уперев невидящий взгляд в лобовое стекло. «Дворники», мельтешившие перед глазами, не успевали разгонять скапливавшуюся воду. Некогда его шикарная челка, отливающаяся вороньей чернью, теперь мокрая покоилась на маленькой голове, жиденькой сосулькой стекала на правую бровь. Тоска нудная, несусветная навалилась на него.  «Если фотографии не понравятся, ведь не пожалеет она меня. Пропаду…» – неясно думал Николь.
Ветер кинул в окно очередную порцию водяной гущины. К офису «Багиры» приехали поздней ночью. Николь долго смотрел, щурясь, словно не узнавая. Люминесцентные лампы кидали на лужи колеблющиеся дорожки света.
Галина тронула плечо Николя, он оглянулся:
Иди в лабораторию, - сказала она негромко. – Срочно нужны фотографии. Думаю, до утра с работой справишься.
Николь равнодушно кивнул головой, разговаривать не хотелось. Он вышел под дождь. Галина проводила глазами согбенную поникшую фигуру.  «Переживает парень», - криво усмехнулась. Николь подошел к подъезду, позвонил. Дверь отворилась; вертикальная полоска света на мгновенье расширилась и тут же пропала, поглотив в своем чреве черный силуэт. Галина уехала, разбрызгивая лужи; за кисеей дождя растаяли рубины габаритных огней.
Дежуривший в офисе Василий спросил, притворяя за фотографом дверь:
- Откуда ты, парень, заявился на ночь глядя?
- От верблюда, - с тихой злобой ответил Николь и пошел, оставляя за собой мокрые следы.
- А что я такого спросил? – сконфузился охранник, щупая на лице пухлую, еще не успевшую опасть синеву.
В коридоре гулко отдавались одинокие хлюпающие шаги. Николя было непривычно находиться в опустевшем офисе. Днем здесь было не протолкнуться, а сейчас… Он пугливо оглянулся. Охранник, не меняя положения, смотрел ему  вслед.  Некое смятение застыло на его лице. Николь отвернулся, убыстряя шаги, направился к своей каморке. Крошечная фотолаборатория находилась в конце длинного коридора. Он перешагнул порог, зажег свет: вокруг громоздились ванночки, штативы, красные фонари, пузырьки с растворами. Среди привычной обстановки Николь несколько приободрился. В потухших прежде глазах блеснул живительный огонек надежды. Все-таки он был профессиональным фотографом и за качество своих фоток мог поручиться.
Николь с брезгливым выражением на лице стянул с себя промокшую насквозь одежду; не разбирая, кучей свалил ее в угол. Переоделся в сухой рабочий халат с высветленными потеками от реактивов. И хотя Николь всегда был далек от религиозных предубеждений, в этот раз, прежде чем приступить к привычной работе, обуреваемый суеверным страхом, он воровато перекрестился, смиряя гордость перед неизвестным, попросил: «Господи, помоги рабу своему!» Он осторожно взял фотоаппарат и начал священнодействовать. Его движения были уверенными и вместе с тем плавно размеренными. Николь проявил пленку, вставил ее в фотоувеличитель. Который раз ему приходилось это проделывать, и всегда он завороженно наблюдал как на белом листе бумаги вначале проявлялись размытые очертания рисунка, которые с каждой секундой становились все отчетливее и наконец, приобретали узнаваемые черты моделей.
Сквозь прозрачную колышущую поверхность водного проявителя на Николя глядела всеми похороненная заживо Наташа. Вот она бежит по мелководью, далеко вытягивая белые изящные ноги; вокруг, рассыпаясь, блестят на жарком солнце мириады изумрудных брызг. Вот она стоит, прислонившись спиной к коричневому, облизанному морской волной ноздреватому валуну, вот стремительно обернулась, разметав в воздухе длинные мокрые волосы, вот смеется, вытягивая руки под водопадом; по лицу стекает ручейками вода.
Николь шумно вздохнул. Его одолевали противоречивые мысли; было жаль Наташу, и в то же время он испытывал полное удовлетворение от своей работы. Блестевшими глазами он взволнованно смотрел на фотографии; Наташа на них излучала необычайную силу женственности, соблазнительности и свежести чувств и была похожа на греческую богиню. Николь от нахлынувших на него чувств свершения невозможного не таясь заплакал, подумав: «Мне удалось воплотить в фотографиях мечту о невинности».
За окном запенился розовыми переливами утренний свет. В фотолаборатории темнели штативы, окутанные нежной сиреневой дымкой.
Николь поднялся; словно в бреду, устало, покачиваясь, развесил на прищепки фотографии. Затем присел к столу; уронив голову на руки, уснул, будто провалился в черную бездну. Его сон был крепок, без обычных сновидений. Он спал, наискось распахнув рот. Муки недавних страданий тенью пробегали по его лицу. В уголке глаза дрожала не успевшая скатиться слезинка. Но поспать всласть Николю не довелось. Его разбудила приехавшая в офис Галина. Она с шумом вошла в лабораторию. Мельком взглянув на спящего Николя, прошла к висевшим на капроновой нити фотографиям, чередой тянувшимся через всю комнату. Не снимая, внимательно вглядываясь, поочередно просмотрела каждую. Особенно понравилась одна, где Наташа пугливо оглядывалась через плечо; невесомая прядь волос просвечивалась на солнце, из-под приподнятой руки наивно застенчиво выглядывал острый сосок девичьей груди, а изящная линия спины стекала вниз, где узкая талия плавно переходила в верх ягодиц. На этом фотография таинственно обрывалась, представляя зрителю далее додумывать самому.  «Вот она игра-манипуляция, в которой невинность противопоставлена страсти, - думала Галина, пристально разглядывая цветную фотографию, дивясь в душе умелой виртуозности своего фотографа, который создал неповторимый, удивительный даже для нее мир откровений. – Наташа лишена здесь какой бы то ни было агрессивности и вульгарности, но наделена чувственной красотой и телесной субтильностью». Потирая пальцами виски, Галина облегченно вздохнула; мучившее ее волнение последних дней, кажется, отступало. Искусно выполненная фотопровокация ведущей модели заметно притушевывала утрату самой Наташи. Если ее живое присутствие перед звездной четой казалось спорным, то отсутствие фотосессии было бы полным крахом и без того державшегося в подвешенном состоянии договора.
 Галина медленно подошла к столу. Николь тяжело дышал, изредка вздрагивая во сне. Она тронула его плечо:
- Николай!..
Николь испуганно вскинулся, заозирался недоумевающе:
- А? Что?
Припухлая краснина пятнила его правую отлежавшую щеку. Трогая веко, трепетал живчик.
- Собирайся, - приказала Галина. – Тебя парни из службы безопасности отвезут домой. Выспишься.
Николь широко зевнул. На похудевшем лице молочно блеснули зубы. Прикрывая ладонью рот, спросил:
- Га-алина Нико-олаевна, вы смотрели фото?
Уловив в вопросе неприкрытый испуг, Галина поощряюще улыбнулась:
- Все в порядке, Николай. Ты свою работу выполнил на совесть.
Николь часто-часто заморгал; пряча глаза, чуть слышно сказал:
- Я старался, Галина Николаевна.

* * *

Вован поступил подло. Еще на Мальдивах, догадываясь о том, что Наташа пропала окончательно, для себя решил, во что бы то ни стало вывернуться из пристигнувшей их беды. Сомнений насчет «разборок с крышей» у него не возникло. Чувствуя за собой вину, Вован, не колеблясь, надумал свалить вину на других, обеляя себя. Кому же хочется быть битым? Поэтому к встрече в Шереметьево внутренне был готов. Ничем не выдавая своих подлых намерений, безропотно – как все – подчинился бандитам. Открыто клеветать на сослуживцев все же не осмелился, ждал подходящего случая. И он настал…
С улицы в подвал глухо доносились раскаты грома. За стеной стоял непрерывный шум, и не понятно было, дождя или ветра, словно кто шипел злобливо – «ш-ш-ш!»
Толян валялся на кровати; время от времени он поднимал руку и, морщась, трогал рассеченную бровь. Вован, уронив руки на колени, сидел на табурете, монотонно раскачиваясь вперед-назад. Его глаза оцепенело глядели перед собой, поганенькая мыслишка свербила мозг: « Дождаться, когда позовут, или самому напроситься на встречу…»
Занятый собой, он прозевал момент, когда в дверях появился давешний бандит.
- Кто тут следующий на очереди? – крикнул он грубо.
Голос бандита прозвучал отрезвляюще. Вован даже вздрогнул.  «А что если Толян меня опередит?» От неожиданной мысли у него екнуло сердце. Глухая враждебность, было улегшаяся к бывшему напарнику, шевельнулась в эту минуту. Вован растерянно засуетился; ломая глаза, скосился на растянувшегося на кровати Толяна. Затем с готовностью поднялся с расшатанного табурета и, словно обрадовавшись, что очередь дошла до него, с излишней поспешностью шагнул к двери.
- Куда прешь? – опешил бандит.
- На допрос, - заискивающе улыбнулся Вован.
- Ну пошли, раз такое дело…
Толян приподнял голову, внимательно посмотрел на Вована и, вновь откинувшись, прикрыл глаза.
Сопровождаемый рослым бандитом Вован вышел. Улыбаясь кривой и жалкой улыбкой, за дверью спросил:
- Куда идти-то?
- Прямо по коридору.
Вован послушно пошел вперед. Напрягаясь, он все время ждал коварного удара со спины  по почкам. Но, к его недоуменному удивлению, сопровождающий волю рукам не дал. Они шли молча по длинному коридору. Стены, отделанные под старину из березовых шленок, источали пресный запах древесины. У резных дверей из мореного дуба бандит, нагоняя страх, со зловещей значимостью сказал:
- Не завидую я тебе, братан.
Испуганно косясь на него, Вован боком вошел в зал. Спиной к нему стоял высокий мужчина во всем черном. Он смотрел в окно. Густая словно сажа тьма перекипала снаружи. Редкие сполохи молний на секунды высвечивали мокрый лес. Человек не шевелился. Вован нерешительно потоптался на месте. Томительно долго тянулись минуты. Ему даже показалось, что человек просто не заметил его присутствия. Собравшись с духом, Вован хотел было о себе напомнить, слегка подкашлянуть в кулак. Но человек будто разгадал его тайный замысел; он медленно… очень медленно повернулся всем корпусом, словно волк, почуявший добычу.
- Пришел? – спросил он угрожающе.
 За спиной мужчины полыхнула молния; черный силуэт на испепеляюще-ярком свету таил в себе что-то демоническое. Вовану стало по-настоящему страшно. Расширенными от ужаса глазами он глядел на незнакомца. Вован почувствовал, как у него зашевелились кореньки волос. Еще секунда-другая, и он упал бы перед ним на колени. Но этого не случилось. Мужчина вышел на свет. Розовые блики от камина заплясали на нем. Вован увидел рыжую щетину на нерусском лице. «Рамзан!» – догадался он, вдруг вспомнив о таинственном покровителе Галины. Но облегчения от этого Вован не испытал. Рамзан слыл не менее жестоким, чем показавшийся ему вначале зловещий лик демона. В горле пересохло. Вован с трудом двинул кадыком, пытаясь сказать. Голос у него вышел бесцветный и скрипучий:
- Я все расскажу… не надо меня бить.
Рамзан поднял ледяные глаза:
- Это как я решу.
От страха Вован икнул и, сбиваясь, зачастил, брызгаясь теплой слюной:
- Рамзан, я мамой клянусь, что невиновен…
Из его рассказа выходило так, что во всем виноват Толян, который практически отказался от своих прямых обязанностей телохранителя, сославшись на ранение. Вован с лживой подробностью лил на него грязь, утаив о том, что сам он отлучался от Наташи смотреть живую акулу. Желая оправдаться в глазах Рамзана, горячо докончил:
- За нами следили… Наташа приказала прояснить ситуацию, я и ушел на разборки. Вернулся буквально через пару минут… а ее уже не было.
- Кто за вами следил? – строго спросил Рамзан.
- Н-не знаю… Может, террористы какие… - губы у Вована прыгали, странно косилось побуревшее лицо.
Рамзан испытующе прижмурился: колючий взгляд ушедших внутрь черных глаз сквозь щелочку озлобленно сверкнул.
- Это мы сейчас выясним.
Он приказал стоявшему за спиной Вована бандиту привести Толяна. Немного погодя где-то скрипнула дверь, по коридору, приближаясь, застучали вразнобой шаги. Вован заметно нервничал. Но положения не изменил; он все так же стоял, виновато понурив голову, прислушиваясь к тому, что творится за спиной. Мимо тяжелой поступью прошел Толян. Часто мигая и глядя вбок, спросил:
- Зачем меня сюда привели? Что я такого натворил?
- Заткнись, - грубо оборвал его Рамзан. – Здесь вопросы задаю я.
Толян зябко повел широченными плечами, словно сбрасывая с себя непосильный груз.
- Что тогда тебе надо от меня?
Не зная в лицо любовника Галины, он явно нарывался на скандал. Рамзан слегка вскипел.
- Сейчас узнаешь, - сдержанно пообещал он.
В распахнутую дверь молча шагнул двухметровый бугай; оттесняя Вована плечом, бесцеремонно прошел в зал. Его явно уголовная физиономия с перебитым кривым носом доверия не внушала. Он мельком взглянул на Рамзана. Тот едва заметно кивнул головой. Неожиданный сокрушительный боковой удар правой снизу в челюсть приподнял немаленького Толяна в воздух и отбросил на оконные решетки. Падая, он успел схватиться за штору, обрывая, потянул ее за собой. Слетевший с крепления карниз больно ударил его по коротко стриженному затылку. В горячке Толян резво вскочил на ноги. Но очередной мощный удар пяткой кроссовки в грудь крепко впечатал его спиной в стену. Перехватило дыхание. Из глаз брызнули непрошеные слезы. Беззвучно разевая рот, словно выброшенная на берег рыба, Толян, подгибая под себя ноги, медленно осел на пол. Рамзан, глядя на вымученные потуги Толяна глотнуть воздух, спросил насмешливо:
- Что, падла, ногу поранил? Причину нашел Наташку не охранять?
Толян со свистом втянул воздух, задышал тяжело и с надрывом. Через продолжительные паузы толчками едва выдавил слова:
- Поясни… непонятному… чем я… тебе… не угодил?
- Тем, что из-за тебя пропала элитная модель.
- Из-за меня? – Толян искренне изумился.
Рамзан повернулся к Вовану. Вован с ужасом глядел, как у него нервным тиком дергается левая щека.
- Из-за него пропала девчонка?
- Из-за него, - с готовностью подтвердил Вован.
- Ты чего плетешь-то, - упираясь руками в пол, Толян сделал слабую попытку приподняться.
Стоявший около бугай с какой-то поспешной услужливостью вновь махнул ногой, особенно не целясь. Но натренированный удар, как ни странно, попал точно в квадратную челюсть Толяну. Голова дернулась, едва не оторвавшись от шеи, и затылок плотно приложился к стене. В глазах потемнело, бешено завертелись огненные искры. К горлу подступила выворачивающая нутро тошнота. Толян помотал головой, приоткрыв вмиг потяжелевшие веки, спросил, с трудом ворочая разбитым языком:
- Зря ты это делаешь.
Он сплюнул вязкий кровяной сгусток.
- Ты что ж это, мразь, грозить мне надумал? – все более ожесточаясь, заговорил Рамзан. – Я тебя за элитную фотомодель в гроб вгоню… козляра вонючая… понял?
Толян снизу заглядывал в его ледяные глаза, бестолково с ненавистью думал: «Сладкая жизнь закончилась… Меня не хотят даже выслушать… А все это поганое дерьмо, пидор мокрогубый туфту прогнал… Но придет время посчитаться с ним… Обязательно должно прийти». Лицо Рамзана внезапно заколебалось, будто отраженное в воде, начало медленно растворяться в туманной дымке, голос, все более отдаляясь, замолк совсем. Уйдя в себя, Толян потерял ощущение времени и пространства. Он не видел, как Рамзан глазами указал на него бугаю.
Полыхающей болью отозвалось тело на сокрушительные удары опытного бойца. В глазах лопнул огненный шар, и жгучий обволакивающий туман накрыл Толяна.
Вован затаился не дыша. Он изо всех сил старался казаться меньше. Но сзади на голову ему обрушился сокрушительный удар. Он лязгнул зубами и обмяк.

* * *

Толяну кажется, что он попал в ад и длиннохвостые рогатые черти, гомонясь и, толкаясь, тащат его в горящую печь. Кроваво-красные блики жутко колеблятся в каменной пещере. Огонь жаром лижет лицо. Нестерпимая страшная боль пронизывает загоревшее тело. Пахнет паленым мясом. Он в страхе громко кричит…
Толян очнулся и застонал от невыносимой боли в правом глазу. Он с усилием разомкнул слипшиеся от слез веки. Странно было видеть мир вокруг себя в полглаза; другую сторону накрывала густая ночь. Толян тронул лицо и ужаснулся; студенистая масса выбитого глаза дрожала на щеке. Помогая себе руками, он поднялся на ноги. С трудом ворочая онемевшей шеей, огляделся; вокруг зеленели мокрой листвой деревья. Колючие ветви незнакомого кустарника царапали в прореху саднящее от побоев тело. Толян от слабости покачнулся и, пережидая подступавшее головокружение, прислонился спиной к шершавой поверхности ближнего дерева. Когда немного полегчало, бесцельно пошел, натыкаясь на ветви. Нетвердо переставляя ноги, ступал прямо по воде, скопившейся в низине. В голове стучало обидное: выбросили, гады, как использованный презерватив… выбросили… выбросили… выбросили…

18

Никогда еще не приходилось Галине так нервничать. Сегодня с самого утра она не находила себе места; накричала безо всякой на то причины на секретаршу, нагрубила охране. И в довершение ко всем неприятностям разбила дорогую вазу, неловко задев локтем. Служащие фирмы караулили каждое ее движение и на глаза  старались не попадаться. Откуда им было знать, что причина ее скверного настроения таилась в боязни непредвиденных осложнений со звездной четой, которая запросто могла отказаться от предложенного контракта. Несмотря на прекрасно выполненные фотопровокации, душа Галины находилась не на месте. Да еще подлил масла в огонь мстительный Рамзан.
Накануне они встречались с Галиной в ресторане «Арарат». Она была в вечернем блестящем платье с открытой спиной. Полушария туго стиснутых грудей заманчиво виднелись в декольте. Рамзан, наряженный в снежную бель дорогой рубахи с бабочкой у ворота, подпиравшего прямой столб, витой из мышц шеи, бросал на нее ревнивые искосые взгляды. Галина заметила, что последние дни с ним творилось что-то неладное. Перепады в его настроении настораживали. Сохраняя выдержку и полное спокойствие, Рамзан сухо рассказывал:
- Мои ребята прощупали твоих охранников. Вована они избили изрядно но… в принципе он не виновен…  Советую поставить его на охрану автостоянки, на улице из него дурь быстро выветрится. А вот Толян… этот парень совсем принаглел у тебя на службе. Это он нашу звездочку как должно не охранял… вообще в день пропажи игнорировал ее сопровождать на ужин. Что-то плел там насчет пораненной ноги. Ну и… поплатился за это. Крепок, кстати, оказался… пощады, так и не попросил… Мои ребята выбили ему глаз.
- Да ты что! – охнула Галина, сделав большие глаза.
- Неповиновение всегда строго наказуемо, - нравоучительно сказал Рамзан.
Галина опустила опушенные ресницами глаза, долго молчала, теребив пальчиками скатерть на столе. А когда, мучительно подыскивая слова, попросила оказать давление на звездную чету, неожиданно для нее, разгорячась, он сказал фальцетом:
- Это твои проблемы. Ты набирала этих уродов в охрану. А они… известные на всю Россию люди. Ты это понимаешь?
Галина сделала слабую попытку оправдаться.
- Я не имела в виду, чтобы ты им пригрозил. Я имела в виду оказать содействие в переговорах.
Тут заиграл ансамбль. Стараясь его перекричать, багровея от натуги, он заорал:
- Попробуй сорви у меня сделку! Убью!
Рамзан схватил ее за руку выше локтя. На прохладной тонкой коже остался фиолетовый след от пальцев.

* * *

Надо было ехать в рекламное агентство, заключать контракт. Анна собиралась с затаенной тревогой. Одна успевшая поднадоесть мысль с методичной настойчивостью свербила уставший мозг: «Удавшаяся сделка сулит огромные барыши». Она понимала это, оттого и боялась, что дело может не заладиться и надежда на быстрое обогащение рухнет, как карточный домик. А тут, как нарочно, исподволь, в пику первой вызрела другая незавидная мыслишка, точила словно ржа железо; припомнился Анне непонятный разговор Галины с Николаем, и хотя тогда хозяйка «Багиры» объяснилась, чувство какого-то скрытого подвоха не покидало ее. Поэтому-то в душе она и решила очертя голову контракт не подписывать, а вначале все выпытать с подходцем. Однако все это не мешало Анне к встрече готовиться основательно, будто к празднику.
Тая в уголках губ тревогу, Анна, важная, как царица, в белом, ниспадающем до самых пят мешковатом платье, вошла в зал. Дожидавшийся ее юрист торопливо поднялся навстречу; здороваясь, кисло улыбнулся, промокая лицо платком. Омываясь под пиджаком горячим потом, он в душе досадовал на Анну. (Несмотря на устоявшуюся жару, Анна не разрешила юристу сегодня быть в рубахе). Проходя мимо него, она махнула рукой, мол, сиди, и к зеркалу. Поправляя, ворохнула копну рыжих волос под белой шляпкой с шифоновым шлейфом.
За ее спиной, насвистывая немудреный мотивчик, отражаясь в зеркале, прошел Максим. Анна, не оборачиваясь, глазами вмиг обежала его всего – с головы до ног, хмуря брови, позвала:
- Максим.
Он умышленно промолчал, как будто ничего и не слышал.
- Максим, - возвысила она голос, величественно поворачиваясь к мужу.
- Ну, что еще?
Максим с неохотой приостановился, вздыхая. Видно, шикануть в новом вызывающем «прикиде» ему сегодня было не суждено.
Анна трепанула его за рукав алой шелковой рубахи.
- Ты куда собрался?
Максим с притворным вниманием оглядел себя: под рубахой белая майка с иностранной вязью слов, желтые брюки, рваные на коленях, замысловато пестрели малиновыми и зелеными заплатами.
- А что тут такого?
- Ты на клоуна похож.
Максим обиженно поджал губы:
- Но я на сцене так выступаю.
- Мы едем не выступать, - раздражаясь его бестолковости, сказала Анна, - а заключать нужный нам контракт.
Максим, как сильно ему ни хотелось покрасоваться перед знакомой секретаршей, все же подчинился. Но прежде чем уйти переодеваться, он еще раз с видимым сожалением оглядел свой наряд. «И чем он ей не понравился?» - огорченно вздохнул, прикрывая за собой дверь в спальню.
Отвлекаясь от Максима, Анна всем корпусом повернулась к юристу.
- А ты вот что, дорогой… Внимательно прислушивайся к нашему разговору. Если что-то в ее словах тебе покажется странным, дай мне знать.
Юрист с покорным выражением на измученном от жары лице согласно кивал головой. Часто отдуваясь, тщательно вытирал блестевший лоб влажным от пота платком.
- Э-э… как скажете… э-э…
Глядя, как он мучается в черном твидовом пиджаке, Анна невесело усмехнулась:
- Это самое легкое, что тебе предстоит сегодня испытать.
И после недолгого молчания со скучающим видом добавила, только что не зевнула:
- Не дай Бог тебе проколоться, уволю… без выходного пособия.
Юрист едва не выронил платок. Он на лету поймал его и, скомкав, вмиг забыв про жару, сунул в карман; к себе прижимая пухлую папку, выжидающе замер. Весь вид его молчаливо говорил о том, что он всегда готов к нелегким обязанностям своей службы.
В дверях стал прифрантившийся Максим, картинно опираясь рукой о притолоку.
- Ну как?
Стоявшие напротив Анна и юрист глянули на него. Под белым легким пиджаком чернела атласная майка без ворота, облегая тонкую шею. Темные под цвет майки брюки плотно обтягивали вывернутые внутрь с заметно выпирающими коленными чашечками длинные ноги. Золотая цепочка тяжело свисала на грудь. Из нагрудного кармана торчал черный стерженек антенны сотового телефона. Довершали наряд высокие с блестящими застежками ботфорты.
Юрист искоса взглянул на Анну. С покрывшегося румянцем лица у него обильно катился пот. Ему очень хотелось его вытереть, но он не осмелился первый нарушить наступившую тишину. Анна с неудовольствием повела плечами.
- Опять не нравится? – спросил Максим, гася улыбку.
- Да нет, я ничего… Лучше пусть уж так…
Анна направилась к выходу. Повеселевший Максим нагнал ее у порога. Не подумав, что-то брякнул насчет «Хаммера». Анна грубо оборвала:
- Заткнись!
Шедший позади юрист, не сдержавшись, прыснул в кулак. Анна стремительно оглянулась, но юрист успел сделать лицо чрезмерно серьезным. Он преданно заглянул в ее глаза:
- Что-нибудь случилось?
Анна промолчала, отвернулась. Последние наставления Максиму давала на ходу:
- Попусту там ни о чем не болтай. С отсутствующим видом не сиди. Будь настороже и… и… внимательно приглядывайся ко всему… Мало ли что. Чувствуется мне что-то не то здесь… таится…  А что, вот не пойму.

* * *

Не было еще такого на памяти Галины, чтобы она так сильно испереживалась из-за намечавшегося контракта. Удрученная непредвиденными обстоятельствами, связанными с его заключением, в отчаянной неконтролируемой злобе шептала про себя ругательства. Уж кого она в них винила, одному Богу известно. Но, намаявшись от раздумий, «опустилась» настолько, что вышла из офиса на порог; вглядываясь вдоль улицы, в потоке ехавших мимо автомобилей она выискивала один – длинный белый лимузин.
Прогретый солнцем асфальт после дождя источал прогорклый запах гудрона, блестел колеблющимися миражами луж. Под остроугольной крышей высотного здания в позолоте советского герба, отражаясь, искрились солнечные лучи.
Единственного на всю Москву навороченного «Линкольна» видно не было. Галина перевела взгляд на стоянку. Там нес свою нелегкую службу отщепенца Вован. Наказанный за пропажу Наташи, он с невеселым видом бродил, словно неприкаянный среди припаркованных машин. Вован, видно, заметил глядевшую в его сторону Галину; с чрезмерным усердием начал деловито покрикивать на водителей:
- Братан, разделительные полосы для кого рисовали? Вот и ставь свою «тачку» в соответствии с начертанными линиями.
«Выслуживается из-за Наташки», - только на секунду мелькнула у Галины неприязненная мысль, а потом она надолго забыла о ней…
С проспекта в улочку, примыкавшую к автостоянке, плавно завернул белоснежный лимузин. Зеркальной поверхностью блеснуло лобовое стекло. Галине не хотелось, чтобы ее увидели на пороге; поспешила уйти, но в дверях зацепилась за алюминиевую окантовку и оторвала тонкий каблук. Наступая на хорошую туфлю, припадая, пошла по коридору. Передвигаться кособоко было неудобно, она скинула и вторую, пошла босая, держа на отлете обувь. Встречающиеся на пути модели уступали дорогу, глядели вслед и, в недоумении пожимая плечами, шли далее по своим делам, незаметно для окружающих перемигиваясь и хихикая. Галина вихляющей походкой супермодели пересекла приемную. Секретарша, вылупляя глаза, медленно приподнялась за столом, не смаргивая, повела следом за ней головой.
Галина на ходу обронила, притворяя за собой дверь:
- Срочно пригласи ко мне юриста.
В кабинете она переобулась. (У нее в шкафу, как и у всякой женщины, хранилась запасная обувь). За столом Галина выдвинула верхний ящичек – сладко пахнуло запахом дорогих духов и пудры. Глядясь в крошечное зеркальце, где виднелись лишь одни губки, округляя их буковкой «о», подкрасилась. Розовыми подушечками пальчиков слегка потерла припухшее подглазье. В дверь негромко постучались. Галина спрятала парфюмерию. Придавая лицу озабоченное выражение, сказала, притаив в голосе нетерпение:
- Да, да.
В белой, хрустевшей новизной рубахе вошел юрист. Его короткая черная бородка издали, казалось, перетекала в широкий черный галстук. Окольцованный волосами рот дрогнул, выказывая шевелившийся за белью зубов бордовый язык.
- Звали, Галина Николаевна?
- Звала, - она устало щурилась на вошедшего мужчину. – Контракт поправил, как я просила?
- Обижаете… - юрист услужливо распахнул принесенную с собой папку.
Упреждая его действия, Галина, приглушая свой голос, сказала, услышав в приемной знакомые и такие долгожданные голоса звездной пары:
- Не открывай. Присаживайся за столик. Они приехали. Прислушивайся к моим словам. Мы должны их заставить подписать контракт.
Она взмахнула кистью руки, указывая на кожаный диван. Ее жест будто кнутом подстегнул стоявшего посреди кабинета юриста. Не успела Галина и глазом моргнуть – он как ни в чем не бывало, сидел на диване в ожидании дальнейших указаний. Галина в изумлении взметнула брови: надо же!
Отворилась дверь, и в кабинет, пахнущий неразборчивой сладостью заграничных духов и табаком, один за другим вошли трое. Первой белым разжиревшим лебедем важно вплыла Анна, за ней - тщетно скрывающий под серьезной личиной привычную улыбку Максим, последним - мокрый от пота юрист, солидно держа под мышкой пухлую от бумаг кожаную папку.
Галина поднялась навстречу.
- Вот мы и пришли, - сказала Анна, как новость сообщила.
Повстречались они ровно на середине. В этот раз не было нарочитых лобызаний. Происходившее напоминало встречу в верхах, как показывают по телевизору.
Галина всем поочередно сунула ладонь лодочкой.
- Рады вас опять видеть у нас… Очень рады.
Она пригласила за столик, куда заранее были сдвинуты кресла. Кожаная прохлада упруго прогнулась под весом садившихся. С затаенной в душе мыслью усыпить их бдительность Галина гостеприимно предложила:
- Коньяк не желаете ли?
Но Анна сегодня была категорична. Она сухо за всех отказалась:
- Ни в коем случае. Только после дела.
При этом в ее глазах вспыхнули и погасли голубоватые искорки. У Галины шевельнулось нехорошее подозрение – не догадалась ли Анна о коварном замысле? И, чтобы прочь отмести их сомнения, схитрила:
- Вы правы, я тоже всегда выпиваю только после дела. Что ж… поэтому будем надеяться сегодня на удачную сделку.
Галина со сдержанным волнением подвинула к Анне фотоальбом в твердом переплете.
- Выбор за вами.
Анна, волнуясь не менее Галины, не без боязни отвернула первую страницу фотосессии. Галина с тревогой исподтишка следила за выражением ее лица, желая угадать чувства, которые посетят в эти минуты звезду.
Наступила тишина. Слышно было легкое шуршание переворачиваемых страниц; коротко и часто дышала Анна. Как не крепилась она не выказывать своих эмоций, все же на четвертой фотографии у нее не хватило выдержки; на мясисто-пухлом лице Анны завиднелись дрожащие живчики скрываемой радости. Притаивая вдох, Галина, облегченно вздохнула. Она кончиком розового язычка незаметно провела по сухим от переживаемого губам. Щеки, выжженные легким налетом бледности, стали медленно напитываться румянцем. Она чуть слышно сказала, желая укрепить наметившийся перевес в ее сторону. В ушную раковину Анны, неплотно прикрытую рыжими волосами, лаская слух, вплелся осторожный шепоток:
- На этой фотографии наша Наташенька выглядит раскованной и счастливой, необычайно женственной и до умопомрачения соблазнительной. Это то, что вам нужно. Можете не сомневаться.
Анна подняла зрачки затуманенных глаз и долгим непонимающим взглядом уставилась на Галину. Сторожкая тишина давила слух. Внезапно кашлянувший Максим словно разбудил Анну от недолгой дремы. Она сморгнула, увидела: два зеленых зрачка, то увеличиваясь, то уменьшаясь в объеме, в упор глядела на нее. Анна раздумчиво сказала:
- Ваш фотограф снял эту самую Наташу здесь… с телом девочки, взглядом волчицы и пластикой шлюхи.
- Это плохо? – у Галины дрогнул голос.
- Нет, меня это устраивает, - неожиданно для самой себя призналась Анна.
Галина с живостью отозвалась:
- Фотография дарит нам шанс разделить с другими удовольствие от запечатленной красоты. Поэтому все должно быть идеально. На этой фотографии мы видим только чувства.
- Кто автор?
- Ник Сатуров, – и Галина ненавязчиво, без излишней скромности вознесла Николя на самый пик профессионализма. – Автор блестящих фотопровокаций для лучших глянцевых журналов мира. Благодаря ему мужчины становятся страстными, а женщины – желанными.
Анна мимоходом полюбопытствовала:
- Я могу его видеть?
После секундного замешательства (Галина никак не ожидала от Анны проявления интереса к фотографу), справившись с собой, ответила:
- Сегодня, к сожалению нет. Он вчера очень поздно прилетел с Мальдивов. К тому же Ник всю ночь работал. Сейчас отдыхает.
И, осененная догадкой, что этой причиной можно объяснить и отсутствие Наташи, с притворным сожалением добавила:
- Уставшей модели я тоже пару дней отдохнуть разрешила, – она развела руками, вздыхая. - Ох уж эти звезды… все им не по нраву. Капризные очень.
- Это уж так, - подтвердила неуверенно Анна, смутно осознавая, что ее опять каким-то непостижимым образом уводят в сторону. Анна не могла объяснить себе, от чего. Чувствовала некую тайну, недоговаривание, но… все это было настолько неосязаемо, что, на секунду вспыхнув где-то в затаенных уголках мозга, тут же ускользало, не даваясь трансформироваться в реальность.
А Галина, ища сочувствия у знаменитой певицы, усыпляя ее разум, все говорила:
- Наташе трудно далась работа на Мальдивах. Жара, солнце… О том, что модель потеет, я уж  не говорю. Солнце… вот что для нее, как это ни странно звучит, не во благо. Минута, другая - и тонкая, чувствительная к переменам кожа покрывается загаром. Хорошо, если так задумано для съемок… А вот если нужна кожа белая… снежная…чистая хрустальная…как быть? Просто беда тогда. И что там мази разные при этом?.. Так, профанация одна.
Юристы, вначале прислушивающиеся с тщательным вниманием к разговору, видя расположенность женщин, друг к другу, перестали следить за нитью разговора; склонившись, почти касаясь головами, они негромко обсуждали детали предстоящего соглашения. Максим, несмотря на предупреждения жены быть особенно внимательным, помнил об этом ровно пять минут. Он с большим интересом пролистал фотосессию с полуобнаженной Наташей и откровенно заскучал, когда женщины затеяли разговор о другом. С отсутствующим видом он стал разглядывать кабинет. И наконец нашел себе занятие. Он старался издали заглянуть в приотворенную дверь. Там длинноногая секретарша что-то тщетно пыталась достать с верхней полки; вытягивалась в струну так, что была видна под юбкой кромка нейлоновых чулок, пристегнутых к черному поясу.
Прошло довольно много времени. Женщины пикировали вопросами и ответами, каждая надеясь подловить свою собеседницу в утаивании важных фактов, чтобы сослаться на неприемлемые для нее условия контракта. Но видимых причин для отказа так и не нашлось. Яснее ясного дня проглядывала перспектива обоюдной выгоды: вот блестяще выполненная суперфотосессия с неотразимой моделью (Анна этого не отрицала). Вот грамотно составленный, выверенный до мельчайших подробностей контракт. Что еще человеку нужно? И Анна дала согласие, взвесив все за и против. Даже паутинка мыслей, назойливо противившаяся заключению сделки, не поколебала ее решения. А тут еще и юрист укрепил ее веру в добротность контракта; он незаметно для остальных показал глазами, давая Анне понять, что препятствий для соглашения нет. Правда, Максим, как всегда, немного учудил. Анна шумно завздыхала и, обращаясь к Максиму, спросила, как бы советуясь с ним, видно, давя внутри себя последнюю каплю сомнения:
- Как думаешь, мы можем пролететь?
Он встрепенулся; напуская на себя деловой вид, не разобрав вопроса, брякнул:
- Ну конечно, дорогая.
Надо отдать должное самообладанию Анны; ее лицо при этом оставалось серьезным (Сколько сил ей это стоило, одному Богу известно), только брови медленно поползли вверх да глаза увеличились в размере.
- Признайся, что ты пошутил, - свистящим шепотом процедила она сквозь зубы.
Юристы, едва сдерживая смех, глядели в потолок, словно считали невидимых мух.
Догадываясь, что сглупил, Максим вымученно засмеялся:
- Шучу, конечно.
Сгладившиеся было отношения от наступившей неловкости натянуто зависли в воздухе. Нутром чувствуя, что пауза может перерасти в нечто большее, сейчас для нее такое ненужное и опасное, Галина разрядила обстановку; как бы принимая его дурость за простое зубоскальство, сказала весело:
- Однако шутник ваш муж.
На что Анна холодно отозвалась:
- Этого у него не отнять.
На время мир был восстановлен.
Наступила торжественная минута заключения долгожданного контракта. Затаив дыхание, женщины поставили свои подписи: Анна размашистую, уходящую в правый верх замысловатой вязью, которую невозможно было прочесть, кроме первой вытянутой неровным треугольником буквы «А».
Галина писала аккуратно, вдумчиво, словно дальнейшая жизнь зависела от ее росписи. Оттого и буквы у нее вышли ровные, на редкость округлые, как учили в школе.
Затем женщины поднялись и, глядя друг на друга, тая за видимым блеском глаз истинное отношение, крепко по-мужски пожали руки, чувствуя при этом волнительную дрожь в пальцах.
- Ну что ж, - звенящим голосом сказала Анна, - я очень благодарна вам за прекрасно выполненную фотосессию…
Спешно поднявшийся Максим поддакнул:
- Это просто… просто суперпровокационная фотосессия!
Галина, улыбаясь, повторила уже однажды ею сказанное:
- Еще не было ни одного прецедента, когда клиент остался нами недоволен.
Откуда им всем было знать, что с этого момента в тугой узелок завяжутся их отношения, которые к осени суждено будет распутать с кровью.

19

В начале августа Лехе пришел вызов из университета. В понедельник он засобирался в дорогу. От Спаса-на-Керше до областного центра километров двести по федеральной трассе. Поднялся рано. Мать пекла пирожки, суетилась на кухне.
- Ты бы поел на дорожку-то.
Чтобы не обижать мать, поднявшуюся ради него ни свет ни заря, Алексей сел за стол. Ел медленно, катая по-над скулами упругие желваки, думал о предстоящей учебе. Поел и пошел одеваться.
Мать крикнула из кухни:
- Сынок, ты бы форму военную надел.
- Ты что, мам, - отозвался Леха. – Почти два месяца прошло, как я дембельнулся..
- А ты все ж надень, - настаивала мать.
Леха понимающе улыбнулся. Он догадывался о причине столь странной по времени просьбы. В университете преподавали бывшие материны однокурсники. Ее там помнили и уважали. А какой матери не хочется похвастаться своим дитя? Леха вздохнул; матери и так в жизни перепадали крохи. Эти дни по пальцам можно перечесть. Уступая нехитрому человеческому желанию, нехотя согласился:
- Ладно, мам.
В шкафу на плечиках висит пятнистый «комбез», на полке лежит черный берет с мерцающим в пыльном полусвете серебристым якорьком.
Вздрогнуло под сердцем живое, на миг, как во сне, перед глазами вздыбился черный столб взрыва, замелькали беззвучно разевающие рот обезображенные страхом лица. От неожиданности Леха вздрогнул, крепко зажмурился и коротко встряхнул головой, разгоняя наплывшее, хранившееся все это время в памяти воспоминание.
В распахнутую форточку потянуло утренней свежестью. Птичий щебет звонким разноголосьем вплеснулся в комнату. Теплившаяся за окном зорька медовой желтизной играла в стекле. Лучи, преломляясь, ласково пригрели щеку. Леха облизал пересохшие губы и торопливо оделся. В коридоре столкнулся с матерью. Она вышла из кухни, вытирая о фартук мучнистые руки. При виде стройного, затянутого в камуфляж сына ее глаза блеснули лучистым счастьем, дрогнули уголки губ.
- Ну я пошел, мам…
Леха, стесняясь, на ходу неловко чмокнул мать куда-то за ухо.
- Иди с Богом!
Она перекрестила его в широкую спину. Пока Алексей спускался по скрипучим рассохшимся порожкам, мать подошла к окну. Изнутри приникнув, слезящимися глазами проводила родную кровиночку. Алексей, по-морскому покачиваясь, уходил, кроша тяжелыми армейскими ботинками песчаную дорожку, заросшую по обочинам лопушистым подорожником. На выходе в улицу он замедлил шаги, обернулся, почувствовав на себе взгляд. За темной серебристостью стекла едва различил мутное пятно и сделал прощальный жест. Мать ответно взмахнула – разглядел, нет ли… но широко улыбнулся и скрылся за углом.

* * *
Перед стеклянными дверьми университета невиданное столпотворение, которого Леха не помнит с армии. От ярких красочных одежд с непривычки зарябило в глазах. Казалось, что вся молодежь областного центра собралась учиться. С краю еще можно было различить отдельные лица, а вот далее сплошное шишкастое море непокрытых голов. Все внимание абитуриентов направлено на невидимый за головами предмет, одни лишь затылки маячат волосяным разномастьем – брюнеты, блондины, шатены…
Леха тронул плечо крайнего парня, спросил:
- Где тут у вас приемная комиссия находится?
Парень, занятый тем, что старательно вытягивал шею, пытаясь разглядеть далеко перед собой, не оборачиваясь, взмахом руки указал куда-то в сторону:
- Там.
Леха, еще непривычный на гражданке к подобному скоплению людей, слегка встревожился; ему было непонятно, каким образом он может попасть внутрь. Секунду поколебавшись, уверенно шагнул вперед, плечом разваливая толпу надвое. Теснившаяся у входа молодежь, растревоженная,  зашевелилась, оглядываясь. Готовое было сорваться с губ оскорбление при виде одетого в военную форму парня намертво прикипало к губам. Молча расступались, пропуская рослого морского пехотинца. Сверху поглядеть, словно среди мелких опят чудом затесался здоровенный гриб боровик с темной шляпкой.
Когда Леха опять появился на пороге, народу у входа не поубавилось. Теперь он стоял на виду у всех. Под сотнями пар любопытствующих глаз ему стало неловко. Сквозь плиты загорелых за лето скул пробился багровый румянец. Смущаясь неприкрытого проявления внимания к себе, Леха одними губами криво улыбнулся и торопливо сошел с порога. Перед ним расступались, чуть завидя. Он шел через образовавшийся живой коридор из людей, гордо нес на голове черный с российской символикой берет. Уже на выходе из толпы услышал вздох восхищения:
- Гля, пацаны, морпех!
Леха покосился в сторону. Трое нарядных парней из числа абитуриентов стояли, не сводя с него зачарованных глаз:
- Эй, пацан, тебя можно на минутку?
Леха некстати вспомнил по этому случаю армейский ответ: «Можно Машку через ляжку». Но обижать ребят сальным словом не стал; на себя усмехаясь, подошел чуть развязной походкой человека, повидавшего за свою нелегкую службу всякое.
- В чем дело?
Парень, осмелившийся его позвать, вдруг замялся в смущении:
- Да так… просто… Тебя как звать?
- Алексей.
- Меня Паша.
Леха пожал протянутую ему руку.
- В университет тоже поступаешь? – спросил Паша, запрокидывая голову, щуря глаза.
- Ага… на архитектурный.
- Здорово! – Паша искренне обрадовался. – Мы тоже с пацанами. Значит, вместе учиться будем.
Легко завязался разговор.
- Где служил? – поинтересовался Паша.
Чтобы не было лишних расспросов, Леха соврал:
- В Махачкале.
Пашин товарищ, низкорослый с вислыми плечами Игорек, заметил:
- В газетах писали, что в Каспийске террорист взрыв устроил. Ты про это не слышал?
Леха неопределенно пожал плечами:
- Слышал, - и перевел разговор на другое. - Сами-то откуда?
Третий оказался тем самым парнем, который и подсказал Лехе о приемной комиссии. Смешно вытягивая кадыкастую шею, он, подражая, по-овечьи проблеял, намекая на известный анекдот.
- Мы ме-э-э-эстные…
Посмеялись. Паша опять вернулся к разговору об армии.
- Когда «духом» был, «деды» не обижали?
Ребята, бывшие еще вчера школьниками, настороженно притихли. По тому, с каким напряжением они ожидали ответа, Леха догадался о таившемся в их душах страхе перед армией. Врать ему не хотелось. Но и признаваться тоже не хотелось в том, что «дух» должен постоянно в уме держать количество оставшихся до окончания службы дней и на вопрос: «Разрешите доложить, сколько дедушке служить?» - «дух» должен быстро и без запинки ответить: столько-то и два дня до светлого дня. И не дай Бог ошибиться – будешь бит нещадно. Леха с неохотой признался:
- Всякое бывало.
- Я вот от одного своего знакомого слышал, - загорячился Игорь, - что многие не выдерживают и мочат хлеб в воде, заворачивают туда хлорку и глотают, чтобы язву заработать. А там – прямая дорога домой…
Паша не дал договорить, перебил:
- Ага! А излюбленное развлечение «дедов», когда «дух» скрещивает руки на лбу в виде рогов. Это у них называется «Лось-самоубийца». И разбежавшись, должен биться головой о стену. Или еще вот… сложить пальцы щепотью, а «дед» бьет по ним со всей силой бляшкой ремня. Пальцы при этом синеют и отнимаются.
Игорь передернул плечами:
- Жуть! Наша армия становится просто камерой пыток.
Паша поддакнул:
- Во-во… Потому добровольно в армию никто и не хочет идти. Кому ж хочется после нее стать уродом?
Леха отрицать не стал:
- Да, парни, не повезло нам, что родились в двадцать первом веке в России, да еще мужчинами. Армейскую жизнь не придется вкусить только в том случае, если серьезно болен или имеешь крутых родителей или влиятельных родственников, способных  «отмазать» от долга перед Родиной.
Когда эмоции несколько поутихли, третий, молча прислушивавшийся к разговору, подрагивая пупырчатым кадыком, сказал, улыбнувшись непонятно и коротко:
- А я, пацаны, боюсь идти в армию служить, – немного подумал и добавил наивно: - Но кто-то ведь должен ответить за преступления, совершаемые под прикрытием звезд на погонах?
Низкорослый Игорь, грозно сдвинув к переносью белесую цветень выгоревших на солнце бровей, смотрел ему в губы.
- Я за контрактную службу, - твердо сказал он. – А если уж служить… то всем поголовно… В принципе, я согласный служить… ну, месяцев шесть, не более.
- А как насчет альтернативной службы? – поддел Леха, кивая головой.
Из-под берета по вискам его катились горошины пота, веточки жил пульсировали синим.
Ребята возмущенно загалдели, пихаясь:
- Это не альтернатива… Четыре го-о-да! Прикинь?
- Ага! Это наказание за то, что в армию не хочешь идти.
- Короче, полный дебилизм!
- Наши генералы и депутаты, полные кретины…
- Уроды…
- … каких свет не видывал.

* * *
           Возвратился Леха часов в девять. Вечерняя заря медленно угасала. Узкая полоска закатного солнца, видневшаяся между дымчатой просинью вытянутых облаков, красила реку розовым светом. После пыльного и шумного города дышалось особенно легко. Покойной тишиной веяло от темных бревенчатых строений на берегу. Лехой овладела неведомая до сего дня умиротворенность. В душе зародилось что-то хорошее, неподдающееся объяснению. Боясь расплескать нечаянную радость, он плечом привалился к мокрой от росы ограде. Ему хотелось, чтобы это блаженное состояние не кончалось. Леха улыбнулся для себя.
Тихое неясное чмоканье коснулось его чуткого уха. Леха вначале не придал ему значения, весь уйдя в себя. Но непрекращающиеся сочные звуки, похожие на то, как будто из разжиженной глины с усилием вытягивают босые ноги, вскоре вывело его из забытья, бесцеремонно порвав единение с природой. Леха раздосадованно вздохнул и решительно зашагал к дому.
У покосившегося от времени сарая, где хозяйственная бабка Федулиха складировала отходы ныне покойной козы Варьки, копошился Василек. Со свойственной взрослому старательностью выкапывал навозных червей. Иссиня-бордовые и пахучие, они ценились как наипервейшая приманка для рыбы. Не замечая остановившегося возле него Лехи, Василек, сидя на корточках, пальцами выковыривал червей из перепревшего навоза, вывернутого вилами, складывал их в консервную банку.
- Привет, сосед, - поздоровался Леха.
Василек выпрямился, тщательно вытер о сползавшие штанишки ладони, протянул руку.
- Привет! Ты откуда такой?
- Из областного центра… В университет вызывали… Учиться буду.
Василек с рассудительной степенностью сказал:
- Это дело хорошее… А я вот к рыбалке готовлюсь. Решил с вечера червей накопать… утром ведь некогда будет.
Леху осенило:
- А что, не сходить ли нам сегодня на рыбалку с ночевкой? Ушицы похлебаем, а?
Живые глазенки Василька вспыхнули радостью. Он крикнул звонко:
- Ура-а!
Глядя, как соседский парнишка бурно выражает свой восторг, Леха снял с себя берет и с чувством нахлобучил на непокрытую головенку, непокорно топорщившуюся белесыми волосами.
- Носи! – сказал он щедро.
Василек задохнулся от счастья:
- Ух ты-и-и!
            Алексей, пряча улыбку, приказал:
- Иди готовить снасти.
Василек и ранее относился к Алексею с большим уважением, а теперь и вовсе был рад ему услужить. Он вначале метнулся в одну сторону, потом в другую. На секунду замерев посреди двора, сориентировавшись в обстановке, ловко вскарабкался на голубятню, где у него хранились удочки, закидушки, фонарик, бидон под рыбу и другие, такие необходимые в мальчишечьем хозяйстве вещи.
Алексей ушел в дом. Пока переодевался, мать все выспрашивала о ее университетских знакомых.
- Сынок, они тебя угадали?
- Ну, так…
- Что сказали?
- Говорят, что на отца похож.
С внутренним неудовольствием мать на время замолкала, пожимала губы, потом опять колготно выспрашивала. Алексей терпеливо отвечал. Он разделся, тщательно расправил подвернувшийся белый с запахом мужского пота воротничок и, в последний раз окинув «комбез» глазами, решительно задвинул его далеко в угол за зимнюю одежду. Про себя он крепко-накрепко зарекся – никогда не надевать военной формы. Тонко пискнула притворенная дверца платяного шкафа. Неудобно прыгая на одной ноге, Алексей под пристальным взглядом матери надел расхожие на каждый день брюки.
- Куда это ты на ночь глядя собрался?
- На рыбалку… с Васильком.
- Голодный? – ахнула мать. – Да как же так?
 На кухне, выставляя нехитрую снедь, с материнской заботой приговаривала:
- За день оголодал, небось? Вот и поешь, сынок, на дорожку-то. Ведь вся ночь впереди.
От щей Леха отказался, вздохнув:
- Некогда, мам. Спасибо.
На ходу глотая, почти не прожевывая кусок еще не успевшего остыть мяса, перепрыгивая сразу через две ступеньки, сбежал вниз.
 Мать устало присела на табурет, обессиленно свесила меж колен руки.
- Уж он-то не потерпит, чтоб его заждались, - пришептывала она.
На улице ожидал Василек. Не в силах побороть радость от предстоящей ночной рыбалки, едва завидев старшего товарища, с живостью поторопил:
- Скорей пошли.
В руках Леха нес старый, невесть откуда появившийся в их хозяйстве черный от копоти солдатский котелок. На дне в холщовом мешочке лежали несколько листиков лаврового листа, пшено, крупная зернистая соль в спичечном коробке да пяток молодых картофелин с тонкой кожицей.
- Уха будет знатная, - пообещал он.
На фоне светлеющего у горизонта неба отчетливо вырисовывались два силуэта: один высокий, шагавший враскачку, другой ему по пояс, время от времени переходящий на рысь, чтобы не отстать. Когда спустились к реке, в небе робко замигала первая звездочка. Погодя на землю опустилась ночь. Приречных кустов в темноте стало не разобрать. Густая, напитавшаяся запахами скошенного сена тишина притаилась кругом. Изредка всплескивала жирующая в омутах рыба.
Рыбаки сидели перед воткнутыми в мокрый песок деревянными сторожками. Этот конец уходящей в темную воду лески был привязан к колокольчикам. Когда рыба, позарившись на вкусного красного червя, клевала, они мелодично и тонко вызванивали. Кто-либо из рыбаков подсекал неосторожную рыбешку; перебирая пальцами, вытягивал лесу, где на крючке трепыхались мутно-серебристая в свете фонарика плотва ли, окунь ли. Через полчаса наловили на уху. Василек остался у реки удить, а Леха, подсвечивая себе фонариком, стал разводить на берегу костер. Когда уха была готова, вполголоса, чтобы не распугать тишину, позвал:
- Василек… А Василек, иди уху есть.
Обжигаясь, они хлебали пахнущую тиной и лавровым листом разваренную рыбу. Блики от костра играли на лицах. Поели, и Василек опять ушел к реке, не в силах бросить ночное рыбальство. Леха, держась за ветки, осторожно спустился к воде, на ощупь вымыл солдатский котелок. В той стороне, где невидимо сидел Василек, то и дело слышался мелодичный звон. Плескалась вытаскиваемая на берег рыба. Леха постоял, прислушиваясь, потом вернулся к затухающему костру, подкинул в него оставшиеся сучья. Огонь жадно облизал дерево, вспыхнув с новой силой. За освещенным кругом ночь показалась Лехе дегтярно-черной. Он постелил прихваченную из дома телогрейку; закинув руки за голову, не мигая, уставился в звездное небо, отыскивая глазами Большую Медведицу. Разбрызгивая огненные искры, жарко догорал костер. В памяти Леха вернулся на два года назад…
… В тот день спортивный школьный зал выглядел на диво привлекательным: высокие стены, украшенные красочными плакатами с шутливыми пожеланиями выпускникам, скрывали за собой грязные разводы от ударов мячами. Крашенные в прошлом году полы, местами, затертые до серого волокнистого дерева, источали влажную свежесть от тщательного мытья. С потолка вместо привычных канатов свисали гирлянды, качались от потоков воздуха разноцветные шары со смешными рожицами на пузатых боках. Ах, этот выпускной бал! Запоминающееся торжество пока еще учеников, но уже ступивших одной ногой во взрослую жизнь молодых людей.
По залу сновали нарядные выпускники: вытягивая и без того тонкую шею, выискивая глазами кого-то, прошла Людка – знакомая девушка из параллельного класса; едва не запнувшись о провод, с гитарой в руках прорысил Мишаня – солист школьной группы «Мартовские коты». Прошла, улыбаясь, учительница биологии Алевтина Петровна – полная с мясистым добрым лицом женщина, что-то объясняя молодому физкультурнику, низкорослому «качку», подстриженному ершиком. Особняком стояла Нина Георгиевна, преподаватель русского языка и литературы. Сквозь решетчатое окно на нее с улицы падали пятнистые тени, нарядное голубенькое платьице - в солнечных бликах. В былинку высохшая от болезней, хранившая душевную доброту под напускной суровостью, она громко говорила завучу – высокому пятидесятилетнему мужчине в белой накрахмаленной рубахе, туго стянутой у ворота черным галстуком:
- … Главное, все тянут руки. Я спрашиваю Моисеева. Он встает и молчит. Сажаю его и задаю классу новый вопрос. Все тянут руки, и он тоже. Ну что ж… опять спрашиваю его. Он встает и… молчит. Комиссия в недоумении, класс смеется. Что такое, думаю. Оказывается, ларчик просто открывался. Он мне объяснил после урока… будто я говорила им, чтобы они на вопрос все поднимали руки отвечать… А уж кого спросить, я сама знаю. Ну, в смысле, кто подготовился к уроку, кто нет… Я напрочь забыла об этом. Представляете?
Разговоры постепенно смолкли. Присутствующие, подрагивая от нетерпения, глядели на импровизированную сцену; ожидали выступления директора школы, после чего можно было начинать веселье.
Боковым зрением Алексей уловил у дверей оживление. Вошел учитель пения. Неповоротливо пузатый в костюме тонкого дешевого сукна, он часто отдувался. Рыхлый нос с синими прожилками блистал испариной. Он звучно высморкался в черный платок и тщательно вытер им голую, отливающуюся синеватой бледностью кожу головы. Ученики дразнили его Борман. Неприятную, для всякого мало-мальски знакомого с историей человека кличку он с лихвой оправдывал: получал прямо-таки патологическое удовольствие, измываясь над учениками. Как-то этот самый Виктор Егорович перетянул Леху поперек спины масляным шлангом от трактора «Беларусь», когда они ездили убирать картошку в подшефном колхозе. Было до обидного больно, но он смолчал, скрипнув зубами, вытирая пыльные потные дорожки с лица. Был и другой случай, правда, не с Лехой, когда фашиствующий учитель за шкирку шваркнул ученика, и тот, не удержавшись на ногах, ударился головой о батарею отопления, глубоко разнизав лоб. Неприятный инцидент замяли. Но однажды все-таки  Борман получил свое. Если не изменяет Лехе память, это произошло года три назад, тоже на выпускном вечере. Подвыпивший выпускник (он впоследствии служил в десантных войсках), рослый с придурковатым выражением на рябом лице парень, не стерпел от учителя привычного рукоприкладства и под общий восторг сбежавшихся посмотреть учеников мордой повозил его по перепачканной чернилами парте. Говорят, что Борман за хулиганский поступок хотел подать на него заявление в милицию, но почему-то так и не подал, наверное, передумал.
Леха благоразумно переместился подальше от стебанутого учителя.
С напутственным словом к выпускникам обратился директор. Он внимательно оглядел всех, добродушно щурясь. Около сотни пар глаз с выжидающим нетерпением пристыли к его лицу. За долгие годы нудного до одури учения, когда через силу приходилось заставлять себя грызть гранит дурацкой науки, нравоучения им опротивели основательно. Директор ясно видел это. Поэтому затягивать свою речь не стал, ограничившись простым пожеланием:
- … Теперь вы вступаете во взрослую самостоятельную жизнь. И какую бы профессию ни пришлось вам выбирать, главное сохраняйте в себе человеческое достоинство. Как говорил небезызвестный вам Островский, - жизнь надо прожить так, чтобы потом не было больно за бесцельно прожитые годы. И пусть кому-то эти слова покажутся смешными, но это действительно так – жизнь свою вспять уже не повернуть никому. Помните об этом… Светлого пути, дорогие наши выпускники, - улыбаясь, закончил он.
Директору для приличия похлопали, и бал начался.
 Впервые Леха танцевал с Наташей вальс. Он бережно поддерживал ее девичью талию. От счастливого волнения подрагивали пальцы и влажнели ладони. Она, положив на его плечо свою розовую оголенную руку, откинула назад голову; легкий волосяной пушок, выбившийся из дорогой – к этому дню – прически, серебристо просвечивался на свету. У Лехи перед незрячими от счастья глазами скользили смазанные лица одноклассников. Он переводил взгляд на ее смеющееся лицо, находившееся от него в полуметре, видел крохотную мочку уха и бархатистую кожу щеки. Белое Наташино платье, похожее на свадебное, от быстрого движения взвихривалось, обнажая икры стройных высоких ног. Мелькали узкие белые туфельки. Ах, этот вальс! Танец, намного отличавшийся от других. В каком еще танце глаза лучатся светом даже у самых отпетых хулиганов? Вот то-то и оно!
Мишаня, серьезный как никогда, смотрел поверх голов танцующих. Его длинные бледные пальцы с обкусанными ногтями нервно скользили по грифу гитары. Дрожа голосом, он пел:
Когда уйдем со школьного двора
                Под звуки нестареющего вальса,
                Учитель нас проводит до угла,
 И вновь назад, и вновь ему с утра;
                Учи и снова расставайся…


Бал закончился около полуночи по настоянию все того же Бормана. На середине песни он бесцеремонно отслонил от микрофона Мишаню:
- Все, господа хорошие… пора закругляться.
Танцующие сбились с такта, замерли в нелепых позах. На распаренных лицах недоумевающее выражение. Борман двумя руками крепко держал микрофон, словно душил его. Перехваченный у основания толстыми сардельками пальцев микрофон до неузнаваемости изменил его голос:
- Ваше время вышло.
Разочарование выразилось протяжным стоном сотен глоток:
- У… у… а… у…
Кто-то запальчиво крикнул, осмелев от выпитого тайком вина:
- Сроду ты лезешь везде.
Лицо Виктора Егоровича замаслилось неприкрытым удовольствием. Храня в глазах суровую неприступность, он сказал не без ехидства:
- Теперь вы не учащиеся, - и холодно, четко выговаривая: - Из зала па-а-апрашу.
Но сегодня испортить ребятам праздничный настрой у него не получилось. Они не стали с ним спорить, переглянулись между собой и молчаливо один за другим потянулись на выход. Каждый, проходя мимо, гордо нес потную голову, вызывающе независимо поглядывая в его сторону.
Слегка удивленный демаршем, Борман нелепо переступил на месте. Объемистые брюки, провисшие у ширинки, колыхнулись, будто на ветру. В его глазах пыхнули искры неприязни. Остатки злобы он сорвал на Мишане:
- Чего рот разинул? А ну, собирай аппаратуру.
 Мишаня от окрика вздрогнул, поддерживая гитару за корпус, снял с себя ремень и осторожно прислонил ее к стене.
- Ты куда? – напрягся Борман.
- Да пошел…  ты, – Мишаня вышел последним, нарочно не затворив за собой дверь.
Ночь только что пришла… Но на западе еще серела, угасая, последняя высветленная полоска. Звезды просяными зернами высыпали в черном небе. От бревенчатых стен пахло росой.
Встречать на реке рассвет шли серединой улицы. Белели в темноте рубахи, платья. Ребята, дурачась, пытались петь похабные песни; девчонки визжали, колотили смельчаков по гулким спинам.
- Мальчишки, прекратите! Бессовестные!
Шумной ватагой подошли к реке. Тускло блестела спавшая в берегах вода. Заросшие низким шиповником, сонно млели ракиты. Тянуло сладковатым запахом ивовых листьев. Казалось, что покой и умиротворенность навечно поселились в природе. Необычный настрой передался и молодежи. На настил деревянного моста, который в городке издавна принято называть мостом влюбленных, они ступили осторожно, стараясь не потревожить устоявшейся тишины. Говорили между собой шепотом. Огоньки зажженных сигарет крошечными самодельными светлячками вспыхивали тут и там. Время от времени какой-либо из светлячков, описав дугу, падал с моста в воду, гас с коротким шипением. Когда в предрассветных сумерках потускнели редкие звезды, оказалось, что на мосту осталось всего несколько человек. Остальные под покровом ночи, разбившись на пары, разбрелись в разные стороны.
Всходя, за серой кисеей облаков багрянцем томилось смазанное солнце. Водная гладь перед дождем мертвенно застыла. От воды потянуло знобким холодком. От бессонной ночи у Лехи пухнет голова. Челюсть сводит зевотой. Он приобнял Наташу за талию, шепнул в ухо:
- Идем домой.
Они попрощались с оставшимися на мосту одноклассниками. Чтобы сократить себе путь, свернули на протоптанную среди луговых трав тропинку. Медленно пошли на видневшуюся вдалеке золотистую маковку церкви. Наташа шла впереди, высоко подобрав подол платья, стараясь его не озеленить. Леха следом, изредка нагибаясь и срывая попадавшиеся на глаза ромашки и васильки. Вначале он хотел собрать из них букет, потом передумал и стал на ходу сплетать их в венок. Наверху Наташа обернулась что-то сказать, но Леха таинственно прижал к своим губам палец:
- Тс-с…
Она непонимающе вмиг обежала его глазами, спросила тихо:
- Чего ты?
Леха с торжественным видом протянул спрятанный за спиной венок.
- Это тебе.
- Ой!
Наташа в обрадованном испуге прижала к своим щекам ладони.
- Прелесть, какая!
Алексей шагнул к ней вплотную и осторожно надел венок на голову.
- Принцесса моя!
Сочетание небесной синевы васильков и солнечной желтизны ромашковой сердцевины придали ее лицу неземную красоту.
- Ну, ты тоже скажешь, Лень, - зарделась Наташа.
Они по-детски наивно сплели пальцы рук и, размахивая,  побежали вприпрыжку.
Первые дождевые капли застали влюбленных в сотне шагов от дома. Было слышно, как шуршит в кустах дождь. Запахло почему-то укропом. Наташа порывисто высвободила свою руку и, удивляя Леху, закружилась на месте, подставляя дождю мокрое лицо. Она, как маленькая, стала припевать:
   
                Дождик, дождик, посильней,               
                Разгони моих гусей,
                Мои гуси дома,
                Не боятся грома…

И дождь словно ее послушался; неожиданно припустил с такой силой, что тотчас набухли ручьи. Хохоча совпадению, разбрызгивая фонтанчики луж, они наперегонки побежали к дому. От проникавшей за шиворот холодной воды пропал сон. Леха на бегу предложил:
- Айда на сеновал.
По скользким ступенькам забрались на чердак. Слежавшееся сено остро ударило в ноздри запахом пересохшего пырея. Легли рядом, опираясь на локти. По крыше барабанил дождь. Глядя, как с березовых листьев стекает вода, Наташа задумчиво сказала:
- Примета хорошая, когда идет дождь. Говорят, что это к счастью.
От ее мокрых волос тек пьянящий запах. Леха покосился; тугая, сдавленная о сено грудь четко виднелась под прилипшим к телу платьем. Кровь плеснула в голову. В горле пересохло. Он хрипло шепнул:
- Я люблю тебя, Наташа!
Они встретились глазами. Леха потянулся и робко поцеловал ее в приоткрытые нахолодавшие губы. Наташа ответно подалась навстречу… Леху накрыло волной не умещавшейся в его груди нежности, в которой растворилось желание. Он смущенно, дрожа телом, отслонился, заглядывая в ее глаза, спросил, сглотнув:
- Ты меня будешь ждать из армии?
В ее глазах блеснули слезы.
- Буду, -  выдохнула она.
… Костер догорел. Пахло прижженной золой. Леха привстал, поеживаясь; утренняя прохлада выжала остатки сна, забралась под рубаху. По воде глухо донесся голос кукушки. Над рекой пластался белесый туман. С ракит капала в воду обильная роса. Он крикнул:
- Василе-о-ок! Наташа письмо не присылала?
Прислушался. Немного погодя откуда-то из прибрежных кустов донеслось вызванивающее зубами от холода:
- Не-е-ет!

20

Охранять автостоянку считалось занятием непрестижным. Через нее проходили новички да нерадивые работники вроде провинившегося Вована. День-деньской находиться при чужих машинах было «стремно». Охранник стоянки носил обидное прозвище – сторож.
Знакомые из службы безопасности «Багиры» ежедневно потешались, паркуя свои автомобили:
- Слышь, Вован, холода наступают… Тулуп к зиме не забудь купить.
Вован как мог отбивался; скрипел зубами, дыша часто и отрывисто, огрызался:
- Тебе, придурку, самому бушлат нужен… деревянный.
Он пренебрежительно сплевывал и отворачивался. Парни, посмеиваясь, уходили, многозначительно перемигиваясь.
Бестолковая работа угнетала. Вован многое передумал за это время. Вспомнил ли он до полусмерти избитого Толяна? Вряд ли. А если и вспоминал, то как дурной сон. Что ж теперь страдать по каждому пустяку? Но как-то после особенно неудачной шутки, которую вскользь обронил один из охранников, оскорбленный Вован, раздувая  побелевшие ноздри, кинулся на обидчика драться. Их едва успели разнять. Оробевший парень, оглядываясь, отступил к подъезду. Вован, задыхаясь, выкрикивал вслед:
- Фильтруй базар, гад…
А тут вышел случай, окончательно подтолкнувший его к мысли сменить работу.
В его дежурство, не въезжая на охраняемую им стоянку, по ту сторону остановился черный «BMW». Опустилось тонированное стекло, и басистый голос из салона позвал:
- Эй, братан, иди сюда.
Неуважительное обращение Вована покоробило. Неприязненно поглядывая, он заколебался – подходить, нет ли? Но, рассудив таким образом, что парень примет его неуверенность за проявление трусости, с видимой неохотой подошел.
- Чо надо? – спросил хмуро.
В окне, словно в киоте, загораживая почти весь проем, пристыло крупное лицо. Позади маячило другое. Жмуря на солнце левый глаз, будто прицеливаясь, мордоворот сказал:
- Дело у нас к тебе имеется.
- Ну?
- Чо за телка пасется у вас? Такая… ну, это самое… с кудряшками.
Вован догадался, что он имеет в виду Галину. Но, наученный горьким опытом, нежелательный для себя разговор не поддержал:
- Какое твое дело?
- Ты чо, бычок, - как-то сразу и беспричинно озлобился крутошеий. – На бойню торопишься?
Враждебный настрой приезжих передался и Вовану. Дрожа губами, он предупредил:
- За гнилой базар ответишь.
Назревал разговор, предвестник драки. Багровея от приступившего бешенства, крутошеий пообещал:
- Щас и отвечу.
С намерением выйти из машины он медведем заворочался в тесном для него салоне. Вован, не уходя, пытливо глядел на парня. На обезображенном злобой лице прыгали, не находя себе места, губы. Видно, этот придурок был скор на расправу. Про таких говорят, что без ****юлей, как без пряников. «И чего они ко мне привязались?» - подумал тоскливо Вован, оглядываясь на подъезд. Драться расхотелось.
Сидевший за рулем неожиданно для Вована вступился за него. Он придержал за руку своего горячего напарника.
- Да ладно тебе, Варяг, не обижай… убогого.
Крутошеий, ворочая белками налившихся кровью глаз, не понял:
- Это кто, он-то убогий?
- А то кто ж, - на полном серьезе сказал водитель. – Сторож ведь… деградированная личность.
- Какое там, сторож, - уже спокойнее проговорил Варяг, смекнув, куда клонит друган. – Пастух он и есть пастух… гы-гы… «тачек», – и вдруг обрадованно подытожил: - Не…  петух… гляди, как накочетился. А?
Они громко загоготали. Со стороны поглядеть – смеются двое молодых беззаботных людей. Но людей ли?
Вован запоздало догадался, что над ним издеваются; глядел на них  ненавидяще. Парни же, словно сговорившись, начали его зло высмеивать:
- Тебе кнута еще не хватает, - говорил один, другой подхватывал: - И гавнодавов резиновых.
Вместо драки парни нашли себе более занятное дело.
- «Петух» Макарка, - веселились они, сваливая в одно два обидных понятия.
Вовану до дрожи хотелось заткнуть им рот. Но справиться с двумя по всему виду отъявленными бандюгами было невозможно. Поэтому ему ничего не оставалось, как уйти. Что он и сделал. Глядя на парней, Вован сплюнул себе под ноги и тщательно растер подошвой приношенного ботинка плевок. Все это он проделал с таким видом, словно плюнул на их стриженные наголо затылки. И ушел, не оборачиваясь, не обращая внимания на обидные выкрики позади.
Немного погодя уехали и незнакомые парни. Но с этого дня будто что-то заклинило в их головах. Когда выпадало дежурство Вована, они постоянно околачивались у автостоянки, приезжали сюда, как на работу. Казалось, что им доставляет огромное удовольствие изводить охранника.
Последней каплей, переполнившей терпение, стал их вчерашний приезд. Они где-то раздобыли и привезли с собой настоящий пастуший кнут. Варяг вышел из машины, размахнулся и ловко щелкнул им, будто заправский пастух. Хлопок получился громким, как из пистолета.
- Эй, мудила, - крикнул он Вовану, - возьми свое орудие труда.
Он далеко на территорию автостоянки швырнул кнут. Подобного позора Вован уже стерпеть не мог.
Он подстерег, когда Галина вечером вышла из офиса. За высоким шпилем розовели облака, освещенные закатным солнцем. У основания же угрюмых серых домов мазались синие сумерки.
Галина, не обращая внимания на бродившего бесцельно по стоянке охранника, садилась в свою «Ауди». Вован еще издали окликнул ее:
- Галина Николаевна!
Она оглянулась, успев занести правую ногу в салон. Непонимающе замигала, поджидая торопившегося к ней охранника.
- Галина Николаевна, - повторил он, подходя, глядя в сторону. – Простите вы меня… недоумка. Не могу я больше охранять эту стоянку.
- Увольняйся, - дернула она плечиком и, усаживаясь, занесла вторую ногу, бесстыдно оголив узкие лодыжки почти до самых трусиков.
- Я не о том, - испугался Вован. – Просто переведите меня в другое место. Я… я… оправдаю ваше доверие.
- Хорошо, я подумаю, – ее подсвечивающий взгляд скользнул по пристывшему в нетерпеливом ожидании Вовану. Он в волнении, не замечая, подпрыгивающими пальцами мял кромку белой, но уже несвежей рубахи.
- Зайди ко мне завтра после своей смены.
- Хорошо, Галина Николаевна… хорошо.
Вован залебезил настолько униженно, что на него стало противно глядеть. С угодливой поспешностью он помог закрыть дверь автомобиля. Галина поморщилась, словно отпробовала кислого; отворачиваясь от заискивающе заглядывающего в окно охранника, резко вдавила педаль газа. Запахло жженой резиной. Вован, провожая глазами автомобиль, тылом подрагивающей от пережитого ладони размазал обильно сочившийся по лицу пот. Переволновался он изрядно. Откровенно говоря, он не думал, что Галина его выслушает. А вышло так, что даже обнадежила.
Когда блестевшая лакированными боками иномарка влилась в автомобильный поток на Садовом кольце, Вован резко вскинул вверх правый кулак, поросший жесткой щетиной; вспухнувшие от напряжения суставы покрылись мучнистой бледностью. Выплескивая скопившиеся за каких-то пяток минут эмоции, он радостно рявкнул:
- Йес!
Только вчера он проклинал все на свете. Сегодня же после короткого разговора с Галиной ему показалось, что порушенный мир опять начинает восстанавливаться впервые со дня исчезновения Наташи. Ходил по автостоянке сам хозяин, как в прежние времена, выпячивая могучую грудь.
Пришел сменщик, позубоскалили. Не укрылась перемена от сослуживца, спросил:
- Ты чего?
- А чего?
- Лыбишься, как придурок, блин.
Ежа губы в сдержанную улыбку, он ответил:
- На то есть своя причина.
- Какая… если не секрет?
- Секрет.
Сменщик настаивать не стал, пожимая плечами, с неудовольствием сказал:
- Ну, как знаешь.
- Завтра, - смилостивился Вован, - завтра все узнаешь.
- Завтра так завтра.
Сменщик, не торопясь, вынул из кармана сигареты, закурил, пыхнув дымом. Повертев в руках полупустую пачку, заметил с сожалением:
- Эх, не хватит мне сегодня сигарет до утра.
Вован, было собравшийся уходить, задержался:
- Иди, купи… я подожду тебя.
Сменивший его охранник настороженно огляделся:
- Не… не могу, - признался он, побоявшись отойти на пару минут.
- Иди.
Сменщик снова метнул полный тревоги взгляд по сторонам:
- Может, ты сходишь?… - начал он и умолк.
Вован, которого сроду не допросишься куда-либо сходить, неожиданно легко согласился:
- Давай бабки.
Сменщик протянул ему стольник:
- Две «Мальборо».
Вован пошел к киоску через улицу. Он держал деньги на отлете, неловко переставляя тумбоватые, как бывает у всех «качков», ноги. Сменщик от нечего делать провожал глазами его широкую приземистую фигуру.
Едва Вован вышел на дорогу, как из-за поворота неожиданно на большой скорости выехал автомобиль. Вован испуганно вытянул руки, будто хотел остановить его перед собой. Последнее, что запомнил ошеломленный сменщик, это мертвенно побледневшее лицо Вована. (Впоследствии он никак не мог объяснить это явление, когда на таком расстоянии смог разглядеть лицо покойного). От удара Вован отлетел в сторону, ударился головой об асфальт и навечно затих, напоследок дернув в смертельной конвульсии пару раз ногами. Сменщик нашел в себе силы лишь хрипловато проговорить для себя:
- На глушняк Вовчика.
Вдалеке, надвинув низко на глаза странный головной убор, торопливо уходил высокий человек. Его воровато шнырявшие зрачки скрывались в непроглядной тени широкого козырька. Кто может поручиться, не очередная ли жертва этого человека распласталась на дороге?

* * *

В груди Рамзана, в том месте, где у других людей, по общему мнению, находится душа, зрела ярость, его не покидало чувство, что его провели как последнего фраера. Надежды, которые он возлагал на Наташу, рухнули в одночасье, похерев навечно под собой даже саму мысль о них. Но люди, подобные Рамзану, проигрывать не привыкли. Из любой сложившейся не в их пользу ситуации они норовили извлечь для себя максимум выгоды. Поэтому Рамзан и не забыл заехать вечером в офис «Багиры». Ему не терпелось узнать, чем закончились переговоры между звездной четой и Галиной.
В сопровождении своих телохранителей он по-хозяйски вошел в офис. Василий, как нарочно дежуривший и в этот раз, теперь особенного рвения при виде чужаков не проявил. Он предупредительно стал в дверях, готовый в любую секунду спрятаться за ними. В микрофон, прилепленный у белого воротничка черной божьей коровкой, вполголоса предупредил Галину:
- Рамзан приехал.
- Пропусти, - распорядилась она.
Василий невесело хмыкнул; попробовал бы он задержать этих уродов. Они прошли, как тропический смерч, сметая все на своем пути. Встречные испуганно жались к стенам, пропуская их. Эти парни вызывали беспокойство и страх. Даже если они и шутили, это абсолютно ничего не значило. Фашисты и сотрудники НКВД тоже расстреливали, смеясь, не вынимая изо рта сигареток.
За невеселыми думками Василий едва не пропустил бугая. А завидев его, до хруста отвернул голову, помня нанесенную ему обиду. Но бугай, замыкавший шествие рослых парней из охраны, неожиданно приотстал.
- Слышь ты… братан… не в обиду.
Распиравшая изнутри обида Василию смолчать не дала:
- А что надо было сразу драться?
Бугай шумно вздохнул и как ни в чем не бывало протянул широкую, как лошадиное копыто, ладонь.
- Да ладно тебе… замнем для ясности.
Василий нехотя подал руку. Бугай с чувством исполненного долга ушел догонять своих. Василий невольно потрогал подбородок, точно пробуя на прочность.
- Сволочь… - и передразнил косноязычно, - не в оби-и-иду…
Сегодня на знакомых ему положительно везло. Пружинящей походкой прошел захудалый, подмигнув Василию, как старому знакомому. Косо глянув на улыбчивого, живого, как ртуть, парня, Василий тяжко вздохнул и с чрезмерным вниманием уставился в экран монитора. Посиневшая в брюках мошонка давала знать о себе тупой болью. Сказывалось неудачное знакомство недельной давности с захудалым. Шум, отдаляясь, затих. В коридоре наступило относительное затишье.
Рамзан без стука вошел в кабинет. Галина стояла у стола, бесцельно поглаживала ладонью его прохладную поверхность. Обеспокоенному неосведомленностью Рамзану сегодня было не до обычной галантности. Проявляя нетерпение, он еще от порога спросил, подрагивая бровями:
- Порадуешь… нет ли?
Галина встрепенулась:
- Порадую!
Она качнулась навстречу; оживленно заговорила, посвящая его в обстоятельства дела. По мере продвижения рассказа на пожелтелой коже мослаковатых скул у Рамзана проступил неяркий румянец. Сузив глаза, он удовлетворенно кивал головой. Гордость горца потешалась контрактом на крупную сумму. Он близко пригнулся к ее лицу. Галина подумала, что он хочет поцеловать и, необдуманно подалась навстречу. Но Рамзан, словно не заметил порыва, он мимоходом перехватил ее губы своими сухими фалангами пальцев:
- Подожди Галина.
В его глазах сверкали черные искорки, губы скупо улыбались:
- Все-таки мы их сделали. Оговоренная в самом начале сумма в зелени осталась у нас. Ну а Натаха… что ж теперь… Мы все не вечные… Под Аллахом ходим.
Он с бесцеремонной наглостью залез ей за пазуху. Горячая плоть податливо уместилась в ладони. Галина вздрогнула от неожиданно причиненной ей боли. Чтобы оправдать свой испуг, преувеличенно шумно спохватилась:
- Да! Моего охранника машина сбила. Ну, того самого… который на Мальдивах был.
Рука Рамзана на мгновенье замерла, подрагивая на груди.
- Который Натаху пас?
- Он самый.
Галина сделала слабую попытку высвободиться из железных объятий безжалостно твердых пальцев.
- Жив остался?
- Насмерть.
- Туда ему и дорога.
Его рука опять пришла в движение; тиская ее грудь, он стал бесстыдно оттеснять Галину к дивану.

21

А что же Анна? Анна, заполучив долгожданную фотопровокацию, проявила незаурядные способности по продвижению своего замысла в жизнь. В кратчайшие сроки были изготовлены цветные наклейки, коробки под флаконы. Первую партию готовых к продаже духов завезли в салон-магазин. Назавтра была назначена презентация обещанного парфюма. Накануне газеты пестрели броскими заголовками: «Известная певица – известная бизнес-вумен», «Где парфюмерия лучше? В Москве или в Париже?», «Неугомонная Анна!», «Духи от Анны». В предчувствии дармового застолья журналисты не скупились на похвалы. Один молодой борзописец настолько заврался, что без стыда написал: «Великая Анна стала парфюмершей под гипнозом». Воистину – дураку закон не писан.
Француз последний раз обходил блестевшие никелем и стеклом витрины. С тихой радостью скользил глазами по теснившимся на стеллажах флаконам. Замысловато исполненные, отсвечивающие изнутри розовым светом, они невольно притягивали взгляд. И он не выдержал, взял приглянувшиеся духи, но упакованные в дорогую коробку. Вытягивая перед собой руку, залюбовался яркой наклейкой. Он долго крутил перед глазами переливающуюся сочным цветом фотографию полуобнаженной Наташи. Безмолвно и улыбчиво разглядывал плавные изгибы юного тела. В какой-то момент старый ловелас не стерпел; подушечками пальцев нежно провел по тисненой поверхности понравившегося фото. Сказал одобрительно с нотками почтения в голосе:
- Хорошая девушка… прекрасное лицо… безупречное тело. Эти духи, Анна, лучшие в мировой коллекции. У них большое будущее.
И он как в воду глядел, этот старый парфюмер с сердцем молодого обольстителя. В первый же день духов было продано более чем на тридцать тысяч долларов.
Еще до начала торжества у салона-магазина собрались люди. Перетекая с места на место, они с нетерпением ожидали Анну с Максимом. Ранее приехавшие знаменитости стояли отдельно. Богатые, красивые и улыбчивые, они так и просились на обложки глянцевых журналов. Тут же сновали вездесущие репортеры. Что-то им подсказывало, что сегодня не обойдется без сенсаций. (Ну а уж если по каким-либо причинам этого не произойдет, то непременно надо их выдумать). Репортеры ревностно сторожили приезд. Они увидели подъезжавший «Линкольн» и, гомонясь и, пихаясь, сыпанули навстречу.
- Едут!
- Вот они!
Толпа качнулась и подалась вплотную к выстеленной ковровой дорожке. Каждому хотелось оказаться в непосредственной близости к звездной паре.
Анна ступила на пыльную краснину дорожки. Расточая вокруг себя фарфоровую улыбку, поднялась на порог. Алая, колышущаяся на ветру лента преграждала дорогу. Заранее подразумевалось, что символичную ленту разрежет Анна. Ей услужливо протянули ножницы. Но она вдруг заозиралась, выискивая глазами кого-то в толпе.
Максим наклонился к ее уху, спросил шепотом:
- Ты кого ищешь?
Анна его не расслышала или сделала вид, что не слышит. Сегодня ей так хотелось видеть на презентации своих духов элитную фотомодель. Вчера она из-за этого звонила Галине, приглашала их с Наташей. Но Галина отказалась, сославшись на свою занятость и отсутствие в данное время ведущей модели в Москве.
- Наташки здесь нет, - напомнил Максим.
Но скользящий взгляд Анны задержался на молодом человеке с девичьим лицом. Белая с короткими рукавами рубаха свободно трепыхалась на нем от ветра.
- Эй, одуванчик, - в своей манере грубо пошутила Анна, - ты не мог бы мне сделать одно маленькое одолженьице.
Паренек не испугался, под общий сдержанный смех протиснулся вперед. В итоге разрезать ленту, и был приглашен этот парень, частенько мелькавший на экранах телевизоров в ток-шоу.
Почему-то у телевизионных начальников принято считать, что народу нравятся подобные передачи; будто бы, таким образом он (народ) отвлекается от насущных проблем, отдыхает. От чьей глупости сие мнение зависит? Начальства или народа? Наверное, тех и других; одни не могут предложить ничего стоящего, другие глядят то, что показывают. Выбора-то нет! Ау, где вы, истинно жизненные ценности?
Молодой человек, приглаживая свои волосы, остановился напротив Анны. Максим, как бы отстраненный от участия в торжествах, деланно улыбался. Ничего не значащая улыбка маской пристыла на его лице.
Анна взяла парня за руку, притянула к себе, сказала со звонкой хрипотцой:
- Все вы знаете этого проходимца Димчика. Его известную передачу… которую смотрят миллионы. Но я не о том. Я о другом… о себе родной. Вот он-то мне и поможет разрезать ленту. Как говорится, на удачу. Он ведь у нас молодой… да ранний. Деньги у него есть, а вот … девочек… нет.
Осенним шелестом пронеслось в толпе:
- Новый любовник…
- Молодец, Анна. На молодых западает…
- Смотрите, а Максим-то как побледнел. Совсем с лица сменился.
Журналисты настороженно выслушали ее монолог. Западавшие словно сорока на все блестящие, они сразу поняли – это неспроста. Защелкали дорогие фотоаппараты, сполохами белых молний зачастили короткие вспышки. Так рождаются сенсации.
Где-то раздобыли вторые ножницы. Димчик, притаив дыхание, разрезал алую ленту. Одинокий голос из толпы крикнул: «Ура!». Захлопали в ладоши. За общим веселым настроем никто не обратил внимание на чуть поржавелую сталь в его руках. И лишь одна высокая женщина с печальным лицом, неизвестно каким образом затесавшаяся, по-видимому, в чуждую ей компанию, грустно заметила:
- Не к добру это.
Но ее слов никто не расслышал; сзади на женщину надавили, и она вместе со всеми ввалилась в салон-магазин. Со всех сторон на вошедших смотрело с улыбчивой беззаботностью Наташкино лицо.

* * *

В салоне приглашенные долго не задержались. Первый эмоциональный порыв, накрепко связанный с умелым нагнетанием страстей вокруг таинственных духов, схлынул как полая вода. Народ откровенно заскучал, с отвлеченным видом бродил по залу, с нетерпением ожидая более приятного действа. И ожидание их не обмануло. Через час они поехали догуливать в ресторан. Шумная Анна ни на шаг не отпускала Димчика, держала возле себя, изредка как бы нечаянно касаясь теплой ладонью его ширинки. Димчик исподлобья бросал косые быстрые взгляды, стесняясь окружающих. Его светлые глаза, ранее притушенные неловкостью, блестели затаенной лихой удалью; грела радость от внимания известной певицы.
Максим, обидчиво поджав губы, плелся позади. Остановившимися увлажненными глазами исподтишка осматривал всех – не замечают ли они его позора? Те отворачивались, делали вид, что ничего не происходит. Анна ловила на себе его ревностные взгляды. Отвечала глазами и улыбкой: «Я шучу. Могу я в свой день подурачиться?» Но отверженный на сегодня Максим не без основания боялся, что ее дурацкий флирт может затянуться на неопределенное время. Он осторожничал не из-за того, что была дорога ему Анна; привыкший к расточительной роскоши, он содрогался от одной мысли, что его Анна перенесет свою доброжелательность на другого. А что он без нее? Так, одно недоразумение.
Поскучневшие за дорогу лица у ресторана оживились. Звонкие голоса приехавших, сдобренные преувеличенно громким смехом, колыхнули теплый, настоянный на липовом запахе воздух. Но в тишине, до этой минуты таившейся в уютном, заросшем липами скверике, голоса звучали недолго.
Анна величавой тяжеловатой поступью взошла на порог, не отпуская потной руки Димчика. Следом потянулись остальные, теснясь в дверях, зубоскалили.
- Игорь-то как торопится. Оголодал, наверное.
- Какое там оголодал… Винца захотелось…
- Он это дело любит.
- Кто ж этого не любит!
- Я не люблю.
- Ты? Ох-х-хо.
- Иванушка, проходи… не задерживай честной народ.
Длинношеий Иванушка оборачивался, застревая в дверях, отшучивался:
- Успеешь еще… зенки-то свои налить.
Известный телеведущий на ходу досказывал анекдот. Захлебываясь смешком, невнятно бубнил:
- Тот, кто с микрофоном, спрашивает: «Мужчина, вы курите?» «Курю». Спросивший достает ствол, стреляет в мужика, поворачивается в камеру: «Вы еще курите? Тогда мы идем к вам!»
Анекдот был несмешным, но, чтобы не обидеть рассказчика, невольные слушатели, поощряюще посмеялись. Иванушка, не расслышавший последних слов, переспросил, переводя недоуменный взгляд с одного на другого:
- Чего, чего он сказал?
Его бесцеремонно пихнули в спину, чтобы не задерживал:
- Проходи… после узнаешь.
Просторный зал гулко отозвался на голоса. К правой стене лепились высокие в полный рост зеркала. В их бездонной глубине многократно прибавилось отображенных гостей. Женщины дружно направились к зеркалам прихорашиваться. Не стесняясь, на виду у всех густо подкрашивали поблекшую за дорогу кожу лица, собирали губы в морщенный комок, искусственно удлиняли жиденькие ресницы, щедро намазывая их тушью.
Из зала, где были накрыты столы для банкета, тек невидимый запах съестного, волнуя оголодавших с утра людей.
Приведя себя в порядок, гости с нетерпеливым ожиданием поглядывали на приоткрытую дверь, стараясь незаметно заглянуть внутрь.
Вышла Анна. Широким жестом пригласила за столы.
- Прошу, господа.
И господа, в прах разнаряженные, овечьим гуртом торопливо устремились за хозяйкой, словно за вожаком стада.
- Чем богаты, тем и рады, - тем временем говорила Анна с нескрываемым бахвальством. – Откушайте, что Бог послал.
А Бог послал сегодня нежных рябчиков в сметане, черную и красную икорку в хрустальных вазочках, розовый балычок да аппетитных омарчиков и другую недоступную простому обывателю снедь.
Приземистый мужчина в дорогом костюме, ныне богатый бизнесмен, а в советском недавнем прошлом знаменитый певец, обласканный двумя властями, любитель застольных тостов, как старший по возрасту из компании заговорил первым. Хорошо поставленным баритоном рокотал усыпляюще:
- Иногда проговоришь с человеком целый час, и все о пустом, и человек забывается через пять минут. А бывает, скажет твой собеседник пару слов, а за этими словами такая глубина! И хочется с ним говорить еще и еще, и боишься расстаться…
Он осторожно держал в крупных пальцах хрупкую высокую ножку бокала. За прозрачным тонким стеклом, плескаясь, искрилось вишневым светом вино. Белозубый рот его был оскален в улыбке. Глаза светились по-молодому задорно.
- Давайте выпьем за людей, которые находятся рядом, но ты по ним все равно скучаешь! Анна, мы тебя все любим! Удачи тебе в твоем новом начинании!
Какая-то девица взвизгнула от переполнивших ее чувств, на краю стола жиденько захлопали, но оживились все неимоверно; ответные слова Анны, умиленной благодарностью к певцу, послужили началом к действу. Гости стали напихиваться едой с такой жадностью, словно до этого постились целый месяц. Когда от избытка принятого внутрь чувство голода оставило, слегка остепенились, будто в них заговорила пробудившаяся совесть. Лениво смаргивая наваливавшуюся сонную дрему, группами медленно разбрелись по залу, все же не расставаясь с тарелками в руках. Ходили бесцельно по кругу, со значительным видом, ведя светские беседы; им обманчиво казалось, что со стороны они выглядят респектабельными и к тому же умными господами.
Димчик, осмелевший от вина, бессовестно прижимался к горячему, пышущему жаром боку Анны. Подрагивая ногами, шептал в ее ухо непристойности. Анна слушала, играла бровями, не таясь громко всхахатывала. Она порозовела в скулах, и непонятно было, то ли от выпитого, то ли от грязных намеков шустрого ведущего.
Максим затосковал; время от времени поглядывал на Анну и прикладывался к бокалу. Острый кадык его судорожно дергался, сглатывая очередную изрядную порцию. Захмелел он быстро. Заметно покачиваясь, подошел к пухлотелой шикарной блондинке. Обтягивающее ее розовое платье настолько было тесным, что с боков выпирали жировые отложения. Из глубокого декольте почти вываливались силиконовые груди. Максим, не мигая, в упор уставился в вырез.
- Послушай, Ма… Ма… - он звучно икнул, отчего его голова крупно дернулась. – Давай споем дуэтом.
- Хоть сейчас, - не отказалась она.
- Ты меня не так поняла, - сказал он. – Мы будем петь с тобой со сцены.
Блондинка с чувством тряхнула шикарной гривой:
- С тобой, Максимушка, хоть на край света!
Растроганный ее признанием, Максим плачуще пожаловался:
- У моей совсем крыша съехала от этого мазурика.
Не отнимая  руки от бокала, он мизинцем указал на увивающегося возле Анны Димчика.
- И чего она в нем нашла, дура.
Злые слезы рвали его голос, волнение трсло багровые от вина щеки.
- Гадина.
Блондинка испуганно покосилась на смеющуюся Анну; успокаивая не на шутку расходившегося ее муженька, силой увлекла его за собой к столу, предлагая:
- Максимушка, лапонька, давай еще выпьем.
Максим, временно отвлекаясь от своих обид, пьяно всхлипнул:
- И выпьем!
У дальней стены, где не так было шумно, прохаживлись двое: маленький, кругленький обозреватель центральной музыкальной газеты «Гоп-стоп!» Петя Баранкин и известный музыковед Тарас Водкин. Они серьезно беседовали о новых тенденциях в современной музыке. Сбоку заглядывая  в глаза высокому Водкину, Петя интересовался:
- Коллега, в последнее время только и разговоров, что о разного рода группах… Как вы ко всему этому относитесь?
- Весьма положительно.
- Но позвольте…
- Нет, это вы позвольте. Что в этом плохого? Вы думаете, как создаются поп-группы? Именно путем тщательного подбора подходящих персонажей… Это называется кастингом. Из любых людей можно создать поп-группу, и увидите – успех им гарантирован.
Катившийся сбоку колобком Петя горячился:
- Но ведь на самом деле все эти звезды, с музыкальной точки зрения, – пустое место.
Водкин ему втолковывал, словно младенцу:
- Видите ли, талант и звезда – это разные понятия. По моим подсчетам, восемьдесят процентов наших музыкальных звезд - полные бездари, но у них хватило амбициозности, упорства и даже, представьте, трудолюбия выбиться в люди. Многие из них сегодня весьма известные певцы. Они обслуживают ту часть аудитории, которая склонна потреблять именно такой поп-продукт.
Они прошли к столу мимо Анны, чопорно поклонившись. Она расслышала, как Баранкин с достоинством говорил Тарасу:
- Коллега, мы умудрились затронуть с вами важную, но интересную тему.
Анна перевела подсвечивающий взгляд на Димчика. Рыжеватыми искорками брызнули ее зрачки.
- Дима, хочешь, я из тебя сделаю эстрадную звезду?
- Разве это возможно?
- Для меня все возможно, - открыто похвалилась Анна, уверовавшая в свое неповторимое величие. – Все!
Димчик, осчастливленный предложением, пьяно и рассыпчато засмеялся.

22

Если кто-то думает, что у одиноких женщин в доме всегда порядок, он глубоко ошибается. Чтобы в этом удостовериться, далеко ходить не надо, достаточно заглянуть в однокомнатную квартиру Полины Песковой.
За окном уже поздний вечер, а она все так же безучастная ко всему лежит в постели. У кровати на полу стоит недопитая чашка с остывшим кофе. На ободке засохшие следы коричневых пятен. Грязно-желтая горка окурков рассыпалась из пепельницы. Серые комочки пепла, неаккуратно уроненные на постельное белье, заметно выделяются на белом. От сигаретного дыма, заполнившего все пространство комнаты, не продохнуть. В приглушенном телевизоре вторые сутки подряд жили своей жизнью киногерои, кажется, что даже у них красные от недосыпа и въедливого дыма глаза.
Жестом великой усталости Полина бесцельно переключает телевизор на другой канал. Тонкая бретелька розовой сорочки сползает с плеча, открывая большую, как у Памелы Андерсон, грудь. Под собственной тяжестью она слегка расползается, темнея неправильным овалом коричневого соска. Полина обессиленно роняет руку с пультом. Нет, она не изнывала от безделья. Удрученное состояние, почти граничащее с забытьем, не отпускало ее с позавчерашнего дня. Причина ее гнетущего настроения для несведущего человека покажется пустячной. Не каждый ведь знает, что хороший журналист подобен волку. А волка, как известно, кормят ноги. Отсюда вывод первый – журналиста кормят ноги. Оттого ему и приходится безостановочно «рыскать» в поисках неординарного материала. Далее, как в школьном учебнике: что-то чему-то прямо пропорционально. Отсюда напрашивается вывод второй – степень известности и размер материальных благ прямо пропорциональны добытым сенсационным материалам. Две эти составляющие и есть нелегкая жизнь любого журналиста.
О Каспийской трагедии упоминали многие центральные газеты. В свое время писала об этом и Полина, командированная в Дагестан. Но среди нагромождения лживых и противоречивых слухов ее материал прошел почти незамеченным. Затеряться в толпе безликих середнячков-журналистов, довольствующихся своим положением, казалось Полине обидным. Надо было придумать что-то похлеще. После долгих мытарств она вышла на знакомого охранника; репортаж с его необычной работы назывался «Туалетные наблюдатели».
Накануне, по подсказке приятеля этого самого знакомого, Полина пришла в ночной клуб «Летучая мышь». Вызванный официанткой Марк был несказанно удивлен. Если ему не изменяла память, они виделись последний раз лет пять назад.
- Какие лю-юди! – сказал он нараспев с шутливой интонацией.
- И без охраны, - подразнила Полина.
- Ну, это поправимо, – охранник поиграл могучими плечами. – Я подойду?
Перекосив левую бровь, Полина с нарочитым вниманием оглядела пристывшего перед ней старого приятеля. С намеком на нечто большее ответила, сдерживая улыбку:
- Это смотря для чего.
Марк широко заулыбался, отставил стул и присел рядом. Продолжая начатую игру, поинтересовался:
- Ну и для чего? Как я понимаю, ты за этим и приехала?
- Угадал, – Полина проглотила вздох. – Не знаю, поможешь, нет ли?
Мимо с подносом в руках семенящей походкой проплыла официантка.
- Лидунь, - окликнул ее Марк, - обслужи даму…
Не останавливаясь, она оценивающими глазами скользнула по Полине.
- За чей счет?
- Не дури, Лидунь.
Умело лавируя в проходе между столиками, официантка кокетливо бросила через плечо:
- Только ради тебя, милочек.
Марк задержал взгляд на ее вихляющей попке.
- Ну, так как же? – напомнила о себе Полина.
Спохватившись, охранник от смущения с чрезмерной деловитостью поинтересовался:
- Что за дела?
- Да какие там дела? Скорее всего, делишки…
Светло-коричневые глаза Марка, весело и пытливо чуть щурясь, глядели на Полину. Он ждал ответа. И Полина далее не стала скрывать причину своего визита. Она невинно спросила:
- Говорят, что ты подсматриваешь за писающими девочками?
От неожиданности Марк настолько опешил, что чуть не подавился собственной слюной. Он долго и трескуче кашлял. Оправившись от минутной растерянности, спросил:
- Откуда такие сведения?
- Земля слухом полнится, - туманно ответила Полина.
Марк заговорил не сразу. Он дождался, когда официантка подаст им мартини. Глядя куда-то вбок, он задумчиво пил из бокала. Тонко очерченное лицо официантки, стоявшей рядом, дрожало заметными живчиками; слегка вывернутые, жадные до ласк губы ежились в едва заметную улыбку. Нарочно обращая внимание на Полину, она игриво сказала:
- Марк, с тебя шоколадка.
Сидевший с отрешенным видом охранник, к несказанному удовольствию Полины, не обратил на нее внимания. Неуловимо задержавшись еще на пару секунд, официантка ушла, обидчиво поджав свои пухлые губки.
«Так тебе и надо!» - не без злорадства подумала Полина. Отвлекаясь от нахалки, она опять принялась медленно попивать мартини, время от времени поверх бокала бросала быстрые взгляды на Марка. Прошло довольно много времени, прежде чем охранник сказал сквозь зубы:
- Я так понимаю… статью хочешь написать скандальную.
Сдержанный ответ не расхолодил Полину.
- Известное имя - это деньги.
Она отставила бокал с недопитым мартини. Подперев щеку смуглой от загара рукой, в упор, не мигая, уставилась на Марка. Он мельком взглянул на нее, потом другой раз. Трудно было отказать этой девушке с голубыми доверчивыми глазами.
- Ладно, - сдался Марк. – Только чур не упоминать наше заведение. Иначе меня хозяин отсюда в шею выгонит.
- Железно, - пообещала Полина.
- Ну, пошли.
Они поднялись наверх. Марк, указывая на монитор наблюдения за туалетными кабинами, обратился к Полине:
- Это и есть наша замочная скважина, - и к сидевшему за ним парню: - Андрюш, уступи место.
Рослый охранник поднялся с места. Его лысая, размером с приличный кочан голова почти уперлась в потолок. И сразу от широких плеч парня комната стала маленькой и тесной. Он пробасил:
- Прошу… к нашему шалашу.
Полина присела на краешек удобного кресла и, затаив дыхание, подалась вперед, разглядывая. То, что успела увидеть прямо перед собой, в один миг выжало на ее лбу капельки пота. Сквозь полосчатую рябь на экране творилось нечто развратное. Посреди туалета во весь рост стоял парень со спущенными ниже колен брюками. Перед ним на крышке унитаза сидела его подружка. Охватив губами и тонкими  пальчиками несуразно торчавшую плоть, она ритмично делала глотательные движения. Глаза парня от удовольствия прижмурились. Чтобы в голос не вскрикнуть, Полина тотчас же прихлопнула ладонью свой рот. Испуганно оглянулась. У стоявшего позади нее охранника на лице явственно проступали красные пятна. Он криво усмехался. Полину, несмотря на стыд, помимо воли опять потянуло к экрану. Теперь парень с девушкой поменялись местами. Она стояла, словно балерина, запрокинув одну ногу ему на плечо.
 Марк, видимо, для того, чтобы разрядить обстановку, вслух подивился:
- Надо же! И не устает ведь, цапля.
Следом за доставившей себе удовольствие парой в кабину вошла симпатичная девушка в облегающем длинном платье. Она аккуратно завернула подол и прямо голой попой – под платьем не было трусиков – села на прикрытый унитаз. Дрожащими от нетерпения пальчиками извлекла из сумочки сторублевку, свернула ее трубочкой. Ссыпав на запястье левой руки белый порошок, шумно втянула его носом. От наступившего «кайфа», девушка выронила из пальцев скрученную банкноту. Бесстыдно разбросав мягкую белизну ног, стала с каким-то ожесточающим наслаждением ласкать себя. Чуть погодя она задрожала в конвульсиях, закусив кончик посинелого языка.
Полина от стыда опустила голову; сидела за монитором горбясь, словно виноватая. По ее раскрасневшемуся лицу стремительно сыпал пот. Рядом в рацию бубнил Марк:
- Артем, девушка в блестящем платье… У нее шикарная такая прическа на голове… дернула «кокса». Как понял?
Дальнейшее происходило не на глазах Полины. На выходе из туалета наркоманку задержали парни из службы безопасности. Начавшую было скандалить девушку насильно вытолкали за порог заведения.
- Вали отсюда. Чтоб больше мы тебя здесь не видели.
На улице девица разошлась вовсю. Она скинула с себя туфлю и, по-женски широко размахнувшись, запустила в парней.
- Коз-злы!
Артем отправил туфлю назад хозяйке, ловко поддев носком ботинка.
- Простынешь, дура!
Откуда-то из переулка вывернулось одинокое желтое такси. Девушка приподняла туфлю. Припадая на босую ногу, закандыляла наперерез.
- Стой, стой… Эй, да стой же ты!
Она размахивала туфлей словно милицейским жезлом.
Полину потрясли не сами увиденные ею неприличные сцены. Наедине с собой люди, безо всякого стеснения вытворяют всякое. Ее потряс факт соглядатайства. Она какое-то время молча сидела, переживая увиденное. Наконец осмелилась поглядеть на Марка. Они встретились глазами. Короткие и белесые ресницы его часто мигали, а глаза смотрели улыбчиво и виновато.
- Это и есть наша работа, - сказал он.
- Это… это же противозаконно.
Марк пожал плечами, глазами прошелся по ее лицу:
- Делается это с молчаливого согласия властей.
- Зачем?
- Видишь ли… цели, которые преследует туалетная слежка, различны, но главная – безопасность самого клуба от террористов. Ну и, естественно, безопасность клиентов. Бывают драки в туалетах, вымогательство денег… Да, и продажу и употребление наркотиков таким образом пресекаем. Ты же видела, как вытурили ту девчонку.
- Плюс бесплатная порнография, - сально пошутил Андрей.
- Ладно, мальчики, - засобиралась домой Полина. – Чао!
Не поворачивая головы от монитора, охранник с намеком на будущее пригласил:
- Соскучишься, приходи.
- Нет, уж лучше вы к нам.
По дороге к двери Полина все же не утерпела и украдкой скосила глаза; на экране монитора во всей извращенной красе разворачивались жаркие лесбийские игры.
За дверями Полина облегченно вздохнула.

* * *

Дома Полина, забыв про ужин, сразу присела к столу. Натужно осмысливая, облекала стоявшую перед ее глазами картину в замысловатую вязь слов. Похерив иллюзию вечного праздника, она честно писала трезвую действительность. Когда что-то не получалось, нервно вскакивала и, мечась в замкнутом пространстве, будто плененная тигрица, безостановочно курила, неаккуратно роняя пепел где попало. Далеко за полночь в комнате стало тяжело дышать от сигаретного дыма. Тогда она, зверовато ощеряя белую россыпь мелких зубов, начала ожесточенно кусать ручку. За ночь успела изгрызть аж две штуки, но к рассвету статью написала. Из-за стола поднялась посеревшая, под глазами траурно чернели припухлые полукружья.
Наутро, прихватив готовый материал, испытывая радостное облегчение, она на своих стареньких «Жигулях» – восьмерке, лихо выехала со двора.
В приемную главного редактора Полина влетела как угорелая. За дверью был слышен гул голосов. Не было терпения ждать, и она, не спросясь у секретарши, нахально скрылась за дверью. С порога запыханно крикнула, посверкивая в возбуждении глазами:
- Сенсация!
Десяток голов, окруживших стол, разом повернулись в ее сторону. Голоса смолкли. В наступившей тишине Полина опять повторила, но уже спокойнее, протягивая редактору исписанные листы:
- Сан Саныч, сенсация…
- У тебя, Пескова, всегда сенсация, - заметил редактор, но листы все же взял.
Он нацепил на нос очки; медленно начал про себя читать, прикусывая губы, ломая близорукие глаза в непонятных местах. Полина сторожко следила за выражением его лица, пытаясь угадать о произведенном впечатлении. Страх, смешанный с нетерпением, сушил ее губы. Она нервно облизывала их, по-детски высовывая острый кончик язычка.
Редактор прочел ее откровения, снял за дужку очки, большим и указательными пальцами с силой потер у переносицы усталые, покрасневшие от напряжения глаза. Помолчав, сказал с видимым сожалением:
- Пескова, я тебя и в этот раз разочарую. Про это уже был материал.
- Не может быть, - не поверила Полина.
- Может, Пескова. Сейчас не ты одна охотница за сенсациями.
Редактор подошел к столу, покопался в ворохе периодических изданий. Найдя потрепанный журнал, пролистал, выискивая нужную страницу:
- Читай, Пескова.
На обложке красовалась голая девица. Круто выгибая спину, она бессовестно выставила раздвоенный зад читателю на обозрение. Полина торопливо заскользила глазами по печатным строчкам. За непостижимо короткий миг она осознала всю тщетность своих усилий. Сенсация не состоялась. Растерянность судорогой обезобразила ее лицо. Уже другим, упавшим голосом попросила:
- Извините меня, пожалуйста.
Ее разочарованию не было предела.
… Полина прикурила очередную сигарету и с отсутствующим видом опять уставилась в потолок. Жить не хотелось. Конечно, в ее годы это выглядело довольно глупо, но… Память неумолимо подкидывала недавнюю картину ее позорного поведения. Надо же было так глупо опростоволоситься… Столбик серого пепла, нарастая, клонился набок. Погодя, он под собственным весом упал на постель. Уйдя в себя, Полина не замечала ничего вокруг. Лежала словно покойница. Тут неожиданно зазвонил телефон. Его довольно громкий звук на Полину не оказал никакого воздействия. Но он так требовательно звонил, что помимо воли пришлось подчиниться. С превеликой неохотой Полина подняла трубку. Даже говорить не хотелось. Она молча приложила ее к уху. На том конце провода растерянно спросили:
- Извините, это квартира Песковой?
Словно умирающий лебедь Полина слабо выдохнула:
- Да.
Там оживились, громко захохотали, так закричали, что Полина недовольно поморщилась, впервые проявив  эмоции со дня неприятия своей статьи; слегка отслонила трубку.
- Мать, ты что там, совсем захирела? – догадливо спросили.
В углах ее потухших голубых глаз словно потеплело. Губы дрогнули в слабой улыбке.
- Николь, я рада тебя слышать.
Знакомый фотограф делал к ее материалам снимки. Они дружили… просто дружили… по-человечески. Иногда такое бывает между мужчиной и женщиной.
 - А, как я рад… ты бы только знала…
Горячась и сбиваясь, он пообещал приехать навестить, воинственно расправиться с ее хандрой.
- Конечно, приезжай.
Полина, обессилив, уронила руку на постель. Гудки отбоя навязчиво запикали в трубке.
Николь добрался на метро за каких-то полчаса. Он своим ключом отомкнул входную дверь. (Иногда Полина разрешала ему пользоваться своей квартирой, когда уж совсем не выносимо прижимало его с сексом). Николь жил со строгими родителями. В прежние времена отец его работал высококвалифицированным слесарем на крупном предприятии. Нынешнюю власть он не жаловал, ругал ее почем зря. К занятиям же сына относился скептически, считая это забавой, не мужским делом. Однако препятствий сыну не чинил, но при удобном случае не упускал возможности выразить свое недовольство:
- И не стыдно тебе, Колька, голых баб фотографировать? Делом бы занялся. А? Все дому польза была бы от тебя.
Николь отмахивался от брюзжащего отца как от назойливой мухи:
- Отстань!
Мать, в душе осуждая Колькино занятие, в его жизнь не вмешивалась. Она с присущим женщинам чутьем догадывалась, что делу этим не поможешь, а вот отношения с сыном испортить недолго. Когда оставались с мужем наедине, шептала, урезонивая старого:
- И что ты, Петя, к нему доматываешься? Он молодой… пускай живет, как знает.
- Вот и молодой-то, - артачился, не соглашаясь, муж и, наконец сдавшись, обреченно взмахивал рукой. – Э-эх, жизнь, жизнь. Как было зажили.
В большое фото Николь пришел не с улицы. Одно время он даже содержал собственную студию. В холодном подвале старинного здания Николь сам оборудовал площадку; замысловатой расцветки драпировки, атласные подушки, бархат и бахрома окружали его. От девушек не было отбоя. Каждая хотела иметь свое фото, и непременно в неглиже. Правда, доход был более чем скромный, но, даже несмотря на это, Николь работал охотно, с азартом, претворяя свои художественные замыслы в жизнь. Может, и до сего дня ему работалось бы в подвале в охотку, не случись одного происшествия. Беда пришла, откуда он никак не ожидал. По прошествии четырех лет со дня начала профессиональной деятельности к нему в подвал вошли двое здоровенных парней в спортивных костюмах. Вначале Николь даже обрадовался – не каждый день заглядывают к нему спортсмены. Но эти двое повели себя странно. Они с бесцеремонным нахальством обошли студию, не поленились при этом заглянуть и за пыльный занавес; перелистали альбомы, вслух осуждая достоинства каждой полуобнаженной девушки. Николь с выжиданием оглядывал незнакомцев.
- И дорого берешь за это? – один из них ногтем упруго щелкнул по плотному листу. 
Николь подумал, что они хотят заказать свое фото, покладисто ответил:
- Договоримся.
Парни многозначительно переглянулись. Тот, который спрашивал о цене, незаметно кивнул. Его товарищ раскрыл принесенный с собой заграничный журнал, небрежно свернутый в трубку.
- Твоя фотография?
С глянцевой страницы чуть приметно улыбалась очень сексапильная девушка. В прищуре ее ресниц таился свет брызжущего из нее порока. Неведомо какими путями попавшее фото в известный мировой журнал действительно принадлежало Николю.
- Мое! – обрадовался просиявший Николь.
Но и парни обрадовались не менее его.
- Короче, - перешли они к делу, ради чего, собственно, и приходили. – С этого дня мы твоя «крыша». Ежемесячно будешь отстегивать нам тысячу баксов.
И без того удлиненное лицо Николя от его слов вытянулось неимоверно.
- Ребята, да вы что, - сказал он дрожащим голосом, - у меня и в помине таких денег не было.
Парни ушли, но напоследок с угрожающей интонацией предупредили:
- Это твои проблемы… фоторепортер Шрайбикус.
Они еще издевались, припомнив ему из школьного учебника по немецкому языку «прикольного» фотографа.
А в означенное время, как и было ранее обещано, вернулись за деньгами.
- Ну что, Шрайбикус, лавэ приготовил?
- Какое-е лавэ-э? – стенящим, плачущим голосом возопил Николь. – Я же вам русским языком говорил, что у меня отродясь таких денег не было.
Выждав тишину, по облику старший тихо и вкрадчиво заговорил:
- Значит, нет?
Николь так яростно замотал головой, что можно было испугаться за его тонкую шею, которая вот-вот должна была оторваться.
- Вопросов больше не имею… Надумаешь … найдешь нас… Меня Варягом кличут.
Парни подозрительно любезно распрощались. А на следующий день его фотостудия целиком сгорела. В рыжем пламени погибли все его надежды. Николь сел прямо на обгоревший до металлического остова стул и, не сдержавшись, заплакал в голос, размазывая по лицу хлопья густой сажи. С тех пор он стал огулом недолюбливать и спортсменов, и бандитов. Но злополучная фотография в журнале сослужила и приятную службу; его пригласили работать в престижное фотоагентство «Багира». Впереди вновь робко затеплился свет надежды. Его заветная мечта иметь собственное дело и пентхауз, кажется, начинала медленно возрождаться. Это он так себя тешил, понимая, что без крупных сумм мечте сбыться не суждено.
… Николь шагнул в задымленную комнату и… замер у двери, испуганно вцепившись суставчатыми пальцами в притолоку; дурашливо вылупляя глаза, нарочито закашлялся.
- Кхе, кхе… Ну, мать, ты совсем расклеилась. Может, ты смерти хочешь?
Полина тихо улыбалась, кося на него глазами.
- А дыму-то, дыму-то…
Николь откачнулся от притолоки; пошел, смешно размахивая перед собой руками, как бы разгоняя дымовую завесу. У кровати остановился.
- Привет, Полюшка!
Он неловко нагнулся и, вытягивая губы трубочкой, поцеловал ее в лоб, как целуют покойников.
- Да, мать, с тобой не соскучишься.
Полина расслабленным голосом попросила:
- Спасай меня, Ник.
И Николь проявил бурную деятельность по спасению своей старой знакомой. Перво-наперво, проветривая комнату, он распахнул оконные створки; слоисто висевший дым, зыбко покачиваясь, поплыл наружу; навстречу понизу в помещение устремился свежий воздух. Затем он собрал рассыпанные по полу окурки, на кухне тщательно вымыл коричневый и липкий от кофе бокал, ловко смел с ковра пепел. Но самое интересное ожидало Полину впереди. Неугомонный Николь догадался намочить полотенце холодной водой и, подавляя ее сопротивление, словно младенцу вытер лицо. Посвежевшая Полина смущенно поправила сползшую в пылу борьбы тесемку, прикрывая полную грудь. Стряхивая  с себя последние остатки сонной одури, спросила, проявляя заинтересованность:
- Откуда ты сегодня такой деятельный появился?
- С Мальдивов.
- Да ты что?
- Отвечаю, - Николь ногтем большого пальца черкнул по своим зубам.
- Расскажи, - попросила Полина.
- Ни за что, - отшутился Николь и, переводя разговор на другое, в свою очередь, попросил: - Полюшка, давай ты первая колись, что у тебя здесь стряслось страшное, из-за чего ты чуть дуба не дала.
Полина слегка покраснела, ненароком уличенная в своих дурацких мыслях.
- Ты знаешь, Ник, у меня и правда такая задумка была.
- Ну?!
- Правда, правда!
И Полина, не утаивая, рассказала о своих злоключениях.
Николь поднялся с постели, прошелся к окну, разглядывая плывущие в небе облака, помолчал, раскачиваясь с носков на пятки. О своих недавних страхах он старался не вспоминать. Его мать говорила: память человека забывчива, а тело заплывчато. Но хранившаяся внутри него страшная тайна жгла, переполняла, искала выхода, и Николь не выдержал тяжелого испытания этой тайной, все рассказал Полине.
Полина вначале слушала, не придавая значения его словам, но по мере продолжения повествования неимоверно оживилась, даже колени затряслись мелкой возбуждающей дрожью. Знакомое чувство нарастающего беспокойства, которое всегда непреодолимо притягивало ее к столу, уже исподволь накатывалось, звало писать… сенсацию. Полина тяжело завздыхала (полная грудь ритмично приподнимала одеяло), посумрачнела лицом, пытаясь преодолеть чувство, не раз ставившее ее на грань выживания. Но какие могут быть в подобном состоянии чувства, если разум уже опален всепоглощающим огнем?!
Колебалась она недолго.
- Ник! Я хочу все это описать.
Николь вздрогнул:
- Ты что? Совсем с ума спятила?
- Ник… это мой шанс…
На Полину было жалко глядеть. На ее лице мелкой дрожью трепыхались живчики, в уголках покрасневших глаз стояли слезы отчаяния.
Бледный от волнения Николь, кусая до боли губы, во все глаза смотрел на нее, раздумывая, и…  мысленно махнул рукой – была не была.
- Пиши! Только нигде не упоминай моего имени.
- Ник, ты прелесть!
Полина не могла сдержать радости. В порыве нахлынувших на нее чувств она вскочила на постели и сбоку, наваливаясь на узкие плечи Николя, стала страстно, как любящая женщина целовать его в смущенно отворачивающееся лицо.
- Спасибо, Ник! Ты настоящий друг!

23

На рассвете стал накрапывать мелкий дождь. Леха проснулся под его тихий убаюкивающий шорох. На чердаке остро, до головокружения пряно пахло волглым сеном. Рядом чуть слышно посапывал Василек, накануне пожелавший также ночевать на сеновале. Он блаженно улыбался во сне, по-детски трогательно причмокивая губами.
Пригинаясь, чтобы головой не удариться о ветхое перекрытие, Леха прошел к лазу; мягко скрипнула в петлях распахнутая дверца. Густая синяя туча с серыми кучерявившимися окраинцами медленно наплывала с востока. Преломляясь в ее клочковато-разорванных оконцах, блеснул солнечный луч. Золотые церковные купола, увенчанные невесомой вязью металлических крестов, внезапно озарились каким-то неземным светом. Настолько это зрелище было необычно в своей первозданной красоте, что Леха, залюбовавшись, помимо воли благоговейно перекрестился. Проснувшийся Василек на четвереньках подполз к старшему товарищу, сел рядом, охватив острые колени руками и уткнувшись в них облупленным шелушившимся лицом, круглым и конопатым, словно куропачье лицо. Они какое-то время молча глядели на россыпь сеянного через сито дождя.
- Леша, - шепотом позвал Василек, завороженный увиденным. – Хорошо все-таки у нас здесь. Правда?
Также шепотом Леха ответил:
- Правда.
Переполненный чувством умиления, Леха ладонью поерошил его вихрастую макушку, теплую после постели и почему-то по-деревенски пахнувшую парным молоком.
В сыром воздухе, напитанном влагой животворящего дождя, раскатисто громыхнул гром. Его отголоски осколками рассыпались далеко за рекой.
Сидели долго. Туча успела свалиться вслед за громом за реку, за еле видимую у горизонта фиолетовую в мареве кромку леса. Омытое дождем солнце радостно засияло, как на Пасху, выплескивая сгустки света, щедро дарило тепло; солнечные зайчики бездумно скакали вокруг, игриво заглядывая в глаза.
Леха приобнял Василька за плечи:
- Ну что, брат, иди досыпай.
- А ты?
- А я в военкомат.
- Зачем, Леш?
Леха ответил не сразу; он задумчиво, с каким-то отсутствующим видом поглядел  вдаль, туда, где, рассасываясь, таяли грозовые облака. Смутно он догадывался о цели своего вызова, но заранее посвящать в это Василька не захотел.
- Не знаю, - полуискренне, полупритворно сказал он и, чтобы прекратить дальнейшие распросы, прямо с места сиганул в мокрую траву.
- Ух ты! – восхитился мальчишка и намерился было прыгнуть следом, но Леха вовремя пресек его необдуманный порыв.
- Отставить! – четко по-военному скомандовал он.
И Василек не осмелился ослушаться. Он по лестнице ловко спустился, преданно заглядывая ему в глаза, сказал, как о чем-то уже решенном:
- Я с тобой.
- Ну пойдем. Только я вначале переоденусь… Ну, сам понимаешь.
Василек противиться не стал.
- Валяй! – разрешил он.
Через десяток минут по протоптанной тропинке они деловито зашагали со двора. Попадавшийся на пути лопушистый подорожник сочно хрупал под ногами. Доверчиво жавшийся к Лехе Василек почти не дышал, боясь уронить со своего плеча его руку. Время от времени он на нее косился, как бы проверяя, на месте ли находится широкая теплая ладонь друга. Но в здание военкомата не пошел, остался ждать снаружи.
- Мне еще служить рановато, - резонно заметил он на недоуменный взгляд Лехи.
Прошло довольно много времени, Леха задерживался. Василек бродил вокруг здания; от нечего делать заглядывал в окна, скучал, пиная носком приношенных кроссовок попадавшие на глаза мелкие камешки.
А в это время Леха в окружении военных стоял в зале заседаний, который ранее именовался красным уголком. Комиссар, крепкий осадистый подполковник с усталыми глазами, с чувством жал ему руку; дергая головой и морщась, говорил ничего не значащие слова о любви к Родине, к своему народу, к президенту. Выполнив формальную процедуру перед награждением, он подрагивающими пальцами прикрепил ему на рубаху медаль «За мужество».
Леха, глядя перед собой, четко по-военному сказал:
- Служу Отечеству!
Комиссар кивнул головой, соглашаясь. Испытующе глядя в его лицо, спросил:
- Алексей, как говорится, не для протокола. Ты служил, можно сказать, вчера. В двух словах можешь сказать свое мнение о нашей армии?
Лехе не потребовалось и двух слов. Не лукавя и не кривя душой, он признался:
- Бардак!
Эмоциональный порыв, с каким было сказано обличительное слово, задел подполковника за живое. Горечь обиды за дело, которому он отдал лучшие годы своей жизни, вынудила его на откровение. Рвущимся от волнения голосом, он заговорил:
- Откуда же ему не быть, бардаку, если у армии средств на существование нет. А нувориши к нефти присосались, как клопы к венам… Сосут и сосут… никак насосаться не могут. И придавить их некому, слаб оказался президент… И с Америкой много миндальничаем… - его голос перешел на  исполненный страшного напряжения тенор. – Под засраный хвост ее целуем… а она только и боится что силу. Политика, политика, а, по-моему, это просто лизоблюдство, страх потерять власть. Народ, он что? Не дурак… Понимает. Вот они и опираются на Америку. Э-эх!
Политика российского руководства в отношении армии, видно, достала и этого видавшего виды бывалого офицера, награжденного несколькими орденами за Афганскую войну. Его темные узловатые пальцы, не находя себе места, бесцельно бегали по блестящим пуговицам кителя. Толпившиеся вокруг офицеры молчаливо кивали, соглашаясь с мнением своего командира. Комиссар, подчинявший своей воле других людей, самого себя подчинить никак не мог. Наболело, видно, у человека на душе. Он говорил еще минут пять и, наконец, выдохшись, поник, словно из него вынули скелет, устало махнул рукой, отпуская Леху:
- Ладно… чего уж там… наговорились, ступай!
Леха облегченно вздохнул. Но тут поздравлять его в очередь выстроились офицеры. Не каждый день в заштатном пыльном городишке награждают военных. Они крепко по-мужски жали руки, напутствовали, кто шутливо, кто всерьез:
- Держись, парень!
- Не перевелись на Руси еще богатыри!
- Так держать, десантура!
- Устраивайся к нам в военкомат!
- На свадьбу не забудь пригласить!
За порог Леха вышел с чувством легкой усталости во всем теле.
Заждавшийся его Василек бросился навстречу.
- Леш, я думал, тебя опять в армию забрали, - с видимым неудовольствием сказал он и поперхнулся, разглядев у него на груди серебристую медаль. – Ничего се-бе!
Леха по-дружески хлопнул его по затылку:
- Идем же, чего рот разинул.
Далее Василек двигался короткими перебежками. Он то и дело забегал вперед и во все глаза рассматривал медаль. Встречные люди останавливались, провожали их глазами.
Леха досадливо поморщился:
- Ты можешь нормально идти?
Василек словно проглотил язык, мотнул отрицательно головой. Его голос прорезался шагов через сто, когда Леха, оглянувшись – не видит ли его кто из окон военкомата, с торопливой решимостью отстегнул медаль, спрятал ее в карман, как какую-нибудь ненужную в хозяйстве вещь.
- Леш, ты чего, сдурел что ли?
- С тобой сдуреешь, - весело ответил Леха. – Айда в парк!
Дурачась, как маленькие, толкаясь и безобидно подшучивая друг над другом, они повернули в сторону парка. Округло обрезанные кроны лип стояли вдоль улицы, словно игрушечные. В мелких лужах, не успевших еще просохнуть после дождя, серебристо отражалось солнце. Василек, до конца так и не смирившийся с исчезновением медали, время от времени вспоминал про нее, с сожалением поглядывая на Лехину грудь, вздыхал:
- Лебеди еще живут в парке? – спросил Леха.
- Не-а… их еще по осени бомжи переловили… пожарили и съели.
- Вот сволочи, - всю дорогу сокрушался Леха.
- Только домик их остался на воде. Сам увидешь.
Но судьба-злодейка распорядилась по-своему. Видно, не суждено им было в этот раз попасть в парк. Василек первый заметил за стеклом киоска «Роспечати» центральную газету с фотографией Наташи. Он резко остановился посреди дороги, будто наткнулся на что-то невидимое.
- Леш, глянь, Натаха наша.
- Где?
- Да вот же, вот, - Василек потянул его за рукав к киоску. – Во, видал?
- На-та-ша! – Лехино лицо распахала дурацкая улыбка, как у дурочка, нашедшего на дороге блестящую железку. – Наташа-а! – повторял он, не сводя с нее зачарованного взгляда.
- Деньги есть? – поинтересовался деловито Василек, напрасно шаря в своих карманах.
Леха не шевелился, стоял, словно окаменевший. Василек бросил на него удивленный взгляд, глубоко вздохнул, с детской непосредственностью рассудил:
- Эх, что любовь с людьми делает. С утра был пацан как пацан… Даже медаль успел получить. А теперь?..
От чувствительного тычка в бок Леха, спохватился:
- А… что… деньги? Конечно, есть.
Он протянул мятую десятку. Василек по-хозяйски расправил ее на ладони, сунул в окошко:
- Газету мне… вон ту… с сестрой.
Киоскерша изнутри пристыла к окошку, разглядывая братца. Наташу в городе знали многие. Не исключено, что женщина успела прочитать статью. Ее припухлые глаза таили невысказанное сочувствие…
Леха ревностно отобрал газету. Они сели в тени лип. Василек забрался на спинку скамейки, сверху заглядывая через его плечо, торопил:
- Леш, читай скорей! Ну, Леш же…
По мере прочтения до этого счастливо улыбающееся лицо Лехи прямо на глазах серело, приобретая землистый неживой цвет.
- Леш, ты чего? – испугался Василек, со страхом глядя на меняющийся цвет его лица.    – Что-нибудь случилось?
- Случилось, - не сразу упавшим голосом обронил Леха. – Наташка пропала.
Василек не поверил, недоверчиво переспросил, стараясь сверху заглянуть ему в глаза:
- Шутишь, да?
Но по тому, что далее стало происходить с Лехой, всякие сомнения в один миг рассеялись напрочь. Вы когда-нибудь видели, как плачут настоящие мужчины? И не дай вам Бог это увидеть. Осиливая распирающий горло звериный рык, Леха страшно кривил мертвенно потемневшее лицо; его в кровь прокусанные изнутри губы расползались в нелепую улыбку, руки, бесцельно шарившие по груди, не находили себе места. Влагой мутной напитались безумные глаза. Вдруг он сдавленно захрипел и, будто чего-то испугавшись, обрывая пуговицы, торопливо распахнул ворот душившей его рубахи.
Глядя на него, заплакал и Василек; он по-щенячьи скулил, не переставая, несвязно уговаривал, дрожа щупленьким тельцем:
- Не надо… Леш… не надо… ну не надо же…
Тут его маленькое сердечко не выдержало; Василек кубарем скатился со скамейки и, размазывая по лицу брызнувшие слезы, стремительно помчался к дому.
Леха сделал слабую попытку его остановить. Он одним дыхом дыхнул:
- Стой!
Но Василька уже и след простыл. Леха через силу поднялся; ноги подгибались, отказываясь слушаться. Покачиваясь, словно пьяный, он неуверенно двинулся следом. Легкий ветерок свежил  потное лицо. Развернутая газета трепыхалась в его руке.
На подходе к своему дому он еще издали увидел дружно высыпавших во двор жильцов. Недобрая весть, которую доставил запыхавшийся Василек, переполошила не только своих домашних. Сроднившиеся за долгие годы совместного проживания, соседи охотно откликнулись на чужую беду. Пахнувший в Лехину сторону ветер донес до него возбужденные голоса. Завидев Леху, люди тотчас умолкли; стояли молчаливой угрюмой стеной, с каким-то внутренним, не свойственным им ранее страхом ждали, когда он подойдет. По мере его приближения напряжение толпы нарастало. Казалось, кинь зажженную спичку, и вспыхнет неподконтрольный разуму пожар необдуманных человеческих действий, жестов. Так оно и произошло. Первой, как и должно быть, не выдержала испытания неизвестным Наташина мать. Она качнулась, как таловая тростинка на ветру; клонясь назад, словно шла против сильного ветра, нерешительно ступая, с выжидательно просящим выражением на мертвенно-бледном лице, двинулась навстречу, прикрывая распятый в немом ужасе рот ладонью.
«Лишь бы в голос не запричитала, - почему-то беспокоила Леху дурацкая мысль. – Только бы не в голос».
Она остановилась в двух шагах от него. Крылья ее тонкого носа заметно вздрагивали, мелкой дрожью тряслась голова. В провалах потемневших глазниц глаза горели сухим блеском. Непослушным ее воле ртом спросила невнятно, будто парализованная:
- Леш, что произошло?
Его кадык дрогнул, с трудом передвинувшись вверх-вниз по шейному столбу. Сказал о том, что ему удалось узнать самому из газеты:
- Она была на съемках, теть Ир… Вы только не волнуйтесь… И она… она пропала… Но это все может быть и неправда… Газетам верить сейчас нельзя…
Обнадеженная его последним доводом, Наташина мать спросила, теша себя:
- Правда, Леш?
- Ну да, теть Ир.
Леха чувствовал, как к его лицу постепенно возвращается краска. Стыд за обдуманную ложь румянил щеки, острые плиты скул. Он уже остановиться не мог; ему казалось, что перестань он говорить, и Наташина мать поверит в смерть своей дочери. Плел какую-то несуразицу:
- Так часто бывает, теть Ир. Люди как бы пропадают, а потом и находятся. Ничего страшного. Все будет хорошо.
- Дай-то Бог, Леша.
Ее начала сотрясать крупная дрожь; тело ходило прямо ходуном. Она зябко поежилась, плотно прижимая к себе согнутые в локтях руки.
- Успокойтесь, теть Ир.
Подошел Наташин отец, молча взял из Лехиных рук газету. Щуря глаза на серый хрусткий лист, прочел, жадно охватив всю статью разом. Его широкие, натруженные многолетней работой, темные от постоянного соприкосновения с маслом ладони, разглаживая, беспричинно заскользили по шуршащей поверхности газеты. Бугристые желваки скульных мышц упруго катались под кожей. Затем руки обессиленно опустились вдоль туловища, выронив из ослабевших пальцев газету. Его тоскующий, преисполненный великой скорби взгляд с надеждой устремился на золотую маковку церкви. Он сказал глухо:
- Нас не за что Богу наказывать.
Слегка сутулая его фигура со стороны выглядела непривычно жалкой, поникшей. Леха отвел взгляд. Подошли сердобольные соседи. Родителей Наташи накрыло волной искреннего сочувствия.
- Не переживайте вы так.
- Что ж теперь поделать…
- Эх, жизня, жизня.
- У вас еще Василек есть…
Своими необдуманными действиями они качнули зыбко державшееся равновесие не в лучшую сторону. Наташину мать словно прорвало. Она звонко заголосила:
- И где ж ты теперь находишься, моя сладенькая… И кто ж теперь над твоим белым телом измывается… И некому теперь тебя пожалеть-то…
Бабка Федулиха, разделяя горе, поддержала ее старческим дребезжащим голоском:
- И-и, звездочка наша ясная… И-и солнышко у нас без тебя теперь померкнет…О-ох…
Своим стенящим воем они бередили Лехину душу. Все оттенки происходившего на его глазах заметно сказывались на лице. Чувство было таким, будто из него вынули душу, вывернули ее наизнанку, нагло оголяя для всех. Мотая головой, он скорым шагом, почти переходящим на рысь, ушел в дом. Надо было что-то делать. Таинственная пропажа любимой девушки повергла его в тихий ужас. Дальнейшее существование без нее он не мыслил.
Когда мать на минутку заскочила в квартиру за нашатырем, чтобы откачивать не приходившую в себя тетю Иру, Леха куда-то торопливо собирался, комом запихивал в дембельскую сумку свою одежду.
- Куда ты, - застонала мать, повиснув на его плечах.
С детства послушный, Леха первый раз в жизни не подчинился воле матери. Он стряхнул мать со своих плеч, сказал, заикаясь и дергая потной головой:
- В Москву, Наташку искать!
- И где ж ты найдешь-то ее, сердешную… Москва-то большая!
Мать упала перед ним на колени, ползла следом, обнимая его ноги. Леха в страхе пятился к двери, дрыгал ногами, пытаясь освободиться от ее цепких объятий.
Не успели летние сумерки упасть на город, все уже знали о беде, постигшей семью известной модели.

Часть вторая

1


В один из теплых августовских дней, которые более заметны в тихих забытых Богом старинных русских городках с бревенчатыми церквушками на угорах, с табунками стрижей, в стремительном полете пластавшихся над туманной водой, у песчаного, изрытого гнездами обрыва, Алексей сошел с поезда в Москве. Единственное, что его роднило в этот момент с покинутым городком, было общее небо, такое же лазурное с кучерявившимися барашками  высоких белых облаков, да яркое солнце, правда, как ему показалось, не такое ласковое, как у них.
Москва встретила Алексея шумом, который был всюду и шел из ниоткуда, будто зарождался в воздухе сам по себе. Ему еще никогда не приходилось бывать одному в столице. (Тот случай, когда они, дембельнувшись, с парнями проезжали через Москву, был не в счет.) Вокзал, раскинувшийся перед ним бело-зеленой громадой, примечателен был уже тем, что в нем могло поместиться его родных вокзалов штук двадцать. Леха восхищенно качнул головой и, поудобнее перехватив сумку, пошел, влекомый пассажирами. Еще вчера беззаботные, сейчас они шли плотной угрюмой массой; уже на подъезде к столице беспричинное волнение заметно коснулось их лиц, в движениях появилось нечто суетливое. «Большой город меняет людей», - подумал Леха, стараясь не отставать. (Идущие позади него все время наступали на кроссовки.) Слегка поворачивая голову, он взглядом обводил их лица – никому не было до него дела. «Каждый сам по себе», - опять подумал Леха. Он вышел со стороны фасада. Открывшаяся перед ним панорама огромного мегаполиса поразила его своей масштабностью: теснились высотные, увенчанные золотистыми шпилями дома, нескончаемым потоком неслись по широкой улице автомобили. Что его особенно поразило, это почти полное отсутствие отечественных машин – все больше иномарки. «Живут же люди!» - подумал он взволнованно. Его сердце гулко и часто забилось. Что ждет его впереди? Незнакомый, чуждый ему мир скорее притягивал его, чем отталкивал. Леха неуверенно шагнул в него.
Невиданная доселе картина заставляла крутить головой по сторонам. От этого он все время натыкался на встречных. Приезжие всегда вызывают у москвичей необоснованное раздражение. Глядя на высокого статного парня, наряженного в синие джинсы и тесную майку цвета спелой вишни, под которой явственно проступали грудные мышцы, они досадливо роняли, разминувшись:
- Под ноги надо смотреть…
Крепкое, красное лицо Лехи блестело потом, вылинявшие русые брови были сердито сдвинуты. Слегка обиженный неприветливыми москвичами, он спустился в переход. Здесь торговали всякой всячиной. Провожаемый редкими взглядами жавшихся вдоль стен торговок, Леха проходил мимо. Изредка он приостанавливался, прицениваясь к понравившейся ему вещи.
- Бабушка, почем у вас вот этот крем для обуви?
- Сто пятьдесят рублей, сынок.
- Ишь ты! – дивился Леха столичным ценам. – Дорого!
Стоявший возле нее старик с провалившимся носом гундосо уговаривал Леху:
- Эй, паренек, купи клетку для птиц.
- Оно мне надо!
Леха отказывался и с извиняющей улыбкой отходил.
Старик с видимым неудовольствием ругался:
- И чего тогда тут ходют? Ходют  и ходют…
Низенькая, вся такая из себя ладная женщина устало предложила:
- Молодой человек, девушке своей шоколадку купите.
Невольное упоминание об исчезнувшей Наташе колючей болью отозвалось в сердце. Леха насильственно улыбнулся:
- Спасибо.
Но от шоколадки не отказался. Он не ел со вчерашнего вечера, и голод давал о себе знать сосущей пустотой в желудке. Леха расплатился; начал было разворачивать серебристую фольгу, как сзади кто-то тронул его плечо. Он недоумевающе оглянулся. Трое милиционеров стояли за спиной. Старший наряда – сержант – неуловимым движением козырнул, словно стряхнул что-то невидимое со своего уха:
- Ваши документы?
Леха протянул паспорт. Сержант деловито пролистал. Отекшие глаза блюстителя правопорядка загорелись огоньком наживы, он спросил:
- Ну и что?
- В смысле? – не понял Леха.
- В смысле вашей регистрации, - съехидничал милиционер.
- А-а, это… Леха облегченно вздохнул. – Так я… это самое… только что с поезда.
Сержант ласково попросил:
- Ваш билетик?
Тут только Леха с ужасом сообразил, как он необдуманно поступил, выбросив билет еще на вокзале. Но все-таки в карманах своих пошарил, на что-то, видимо, надеясь. Билетов, естественно, не было. Злобясь на себя за свою заискивающую улыбку, сказал упавшим голосом:
- Нет билета…
- Потерял? – догадливо усмехнулся сержант.
- Выбросил  я его… Сам… еще на вокзале…
            Два других милиционера, до этой минуты скучающе позевывающие в сторонке, оживились, с намерениями, явно не лучшими, придвинулись ближе.
Торговцы настороженно молчали, не вникая в происходившее на их глазах, боясь лишиться своих мест. За Леху вступилась одна из проходивших мимо сердобольных женщин:
- И что вы к парню привязались? По глазам видно, что он не врет.
- Идите, гражданка, своей дорогой… идите.
Леха воспрял духом, он озлобленно сказал, покусывая яркие по-юношески губы:
- Тетка права… бандитов надо ловить и террористов… Чего до меня доматались?
- Ты нас не учи, - обиделся сержант. – Я таких, как ты… с гонором, знаешь сколько переловил?
- И сколько же?
- Много, - уже спокойнее ответил сержант. У него родилось нетерпеливое желание кончать эту бессмысленную канитель. Он как бы случайно прижался к Лехе, шепнул, обдав его несвежим похмельным запашком:
- Плати, парень, пятьсот рублей, и разбегаемся.
- Да пошел ты!
Леха не рассчитал силу своего толчка, и сержант, не удержавшись на ногах, упал, загремев наручниками. Другой мент пугливо лапнул кобуру с пистолетом. Третий, не растерявшись, обрушил резиновую дубинку на голову Лехи; она прошла вскользь, задев лицо. У Лехи носом пошла кровь. Он ловко, словно на тренировке, махнул в его сторону ногой. Выронив из рук резиновую дубинку, милиционер отлетел к противоположной стене, по пути разметав ящики с разложенным на них товаром. Не дожидаясь, когда второй милиционер вытянет пистолет, Леха, не утруждая себя боевым приемом, просто сбил его с ног своей сумкой. А сам кинулся бежать, нещадно расталкивая тугие спины зевак.
Вслед кто-то одобрительно крикнул:
- Беги, парень, беги!

2

Причину жестокости человека объяснить нелегко. Но бытует мнение, что его просто недолюбили в детстве. Как знать, может, из этих несчастных людей, обделенных родительской лаской, и вырастают впоследствии известные и не очень душегубы.
Во всяком случае Рамзан помнит свое воспитание. Даже по прошествии времени оно предстает перед ним не в лучшем свете.
В пятидесятых годах его родители из депортации вернулись в родные места. Обустраиваться приходилось практически на пустом месте. Трудно им давалось хозяйство – и холод, и голод видали. А вскоре случилось самое страшное, что могло случиться в их семье: от застарелого туберкулеза умер кормилец – отец. Они остались вдвоем с матерью. Жизнь до этого и так их не баловала, теперь окончательно повернулась к ним изнаночной, нерадостной стороной. Пухли от голода, собирали в горах съедобные коренья. Чтобы хоть немного подняться на ноги, мать привела в дом отчима. Но легче от этого не стало. Пришедший мужчина был недалекий, с вечным выражением угрюмости на испещренном глубокими темными бороздами морщин лице. Злой донельзя на Советскую власть, он и пасынка воспитывал в соответствии со своими представлениями о нормах морали. Все бы это, может, и ничего, не будь у него в дополнение к этому одной характерной черты – беспричинной жестокости. Отчим работал чабаном. С утра и до вечера пропадал в горах. Одержимый воспитанием из мальчишки мужчины, он заставлял Рамзана помогать ему резать овец. В такие минуты отчим оживлялся; его черные отталкивающие глаза горели неистовым светом. Подрагивающими пальцами он брал остро отточенный кинжал; на полусогнутых в коленях ногах, словно крадучись, подходил к обреченной на заклание овце; просовывал пальцы левой руки в ее ноздри, задирая вверх шею, и, нащупав лезвием под теплой шерстью трубочку горла, со зловещей значимостью перерезал. Освобожденная кровь густо лилась из рассеченной трахеи. Вокруг распространялся горячий запах дымившейся крови. В перепачканной зелени травы скапливались чернеющие лужи. Вылупляя белки тускнеющих глаз, овца еще долго дергалась в предсмертных конвульсиях. Погодя она навечно успокаивалась, лишь мелкая дрожь пробегала по ее телу.
Отчим кровожадно смеялся, страшно ощеряя похожие на волчьи клыки подточенные гнилью зубы. С окровавленными по локоть руками он вызывал у мальчишки страх и брезгливость.
- Ча смотришь?… Бэры кынжал… рэж овца…
Он со смехом догонял убегавшего пасынка и, безжалостно вывертывая ему тонкие немытые ручонки, силой вкладывал в них кинжал со стекавшей по желобку лезвия еще не успевшей остыть кровью.
- Рэж, паршывец… каму гавару…
Отчим, помогая, задирал овце голову; мальчишка примерялся и, крепко жмуря глаза, обреченно черкал лезвием.
- Маладэц, - хвалил отчим, упираясь в его лицо колючим взглядом. -  Джигит!
Жизнь шла своим чередом. Рамзан подрастал. Может, и дальше он терпел бы измывательства над собой отчима, не произойди один случай.
В тот день в горах был сильный ливень. Гром сотрясал небо и землю, ад стоял кромешный. Сполохи молний зигзагами чертили чернеющий небосвод. Когда разбушевавшаяся стихия свалила за горный кряж, в отаре недосчитались одной овцы. Рассерженный отчим, проспавший грозу пьяным в пещере, всю вину свалил на Рамзана.
- Ты не уберог овца… Буду табэ учит…
И этот мужчина, который делил кровать с его матерью, в наказание поднял мальчишку за ноги над глубоким ущельем.
- Хочэш, брошу?
Он веселел, глядя на перепуганного насмерть пасынка. Мальчишка висел вниз головой; глаза застилала прилившая к голове кровь, отекшее лицо побурело, язык от страха не повиновался ответить. Нечаянно свалившийся из-под ног отчима камень слетел вниз; долго стояла в ущелье тишина, прежде чем он достиг дна.
- Глыбако? – ухмылялся отчим.
Четверть часа спустя, когда он натешился и устали руки держать, отчим смилостивился, поставил Рамзана на землю. От прилившей крови в голове гудело, под ногами зримо качнулось, и мальчишка, всплеснув руками, рухнул наземь, распластав руки крестом. Так он лежал довольно долго, пока отчим не догадался отлить его холодной водой из горной реки. С тех пор Рамзан затаил на него обиду. Страх, поселившийся в его маленьком, но гордом сердце, не давал покоя от испытанного унижения. Чтобы избавиться от этого непреходящего страха, надо было убить свидетеля его позора. И случай подвернулся. Однажды, когда в горах опять давил грозовой ливень, Рамзан подкрался к спящему, обслюнявленному в пьяном угаре отчиму. Он растолкал его, чтобы не убивать сонного; сквозь мутную черноту на Рамзана пыхнул колючий уничижительный взгляд. Отчим грязно выругался:
- Сволочь, блять.
Из его рта разило сивушной вонью. В глазах у Рамзана потемнело, он занес руку (на какой-то миг в холодных зрачках отчима плеснул испуг) и со всей силы ударил его по голове. Увесистый камень размозжил череп до основания. На Рамзана брызнула кровь и комья горячего мозга. Труп Рамзан сбросил в то самое глубокое ущелье. Взрослые, когда обнаружили расплющенные, тронутые голодными шакалами останки, сошлись во мнении, что виной всему его неумеренная тяга к чаче. На похоронах чабана никто не уронил слезы. Только мать, оставшаяся в очередной раз вдовой, жутко голосила по покойнику:
- Ахмед, открой глаза… не бросай нас.
Рамзан,  первые минуты прятавшийся за аулом в колючем кустарнике караича, не выдержал стенаний матери; поджимая подрагивающие губы, против воли вернулся к дому. Он тронул плечо раскачивающейся от горя женщины.
- Не плачь, - сказал он. – Я буду содержать тебя. Ведь я мужчина.
Мать подняла на него опухшее от слез лицо. Состарившаяся раньше времени, она выглядела жалкой, покорной своей судьбе. Рамзану было неловко и больно на нее глядеть.
- Проживем как-нибудь, - уже тише повторил он.
Мать перестала плакать. Ее серые, испитые горем губы слабо дрогнули. Подобие улыбки отразилось на лице.
- Я верю тебе, сынок.
… С той поры утекло много воды, многих успел загубить Рамзан, но только та давняя смерть отчима по-настоящему бередила его душу. С того дня навечно поселился в нем необъяснимый страх, перебороть который можно было, только уничтожив сам источник. И тогда страх на время отпускал… а по прошествии какого-то времени приходил вновь, портил жизнь. Страшную, страшную тайну носил в себе Рамзан. Оттого нет в нем ни жалости, ни доверия ни к кому. Даже наедине с Галиной он контролировал свои поступки, и уж тем более ее. В то же время он как никто понимал, что без доверия жить невозможно. Даже взрослому мужчине нужна материнская забота, ласка. Но его матери давно не было в живых. Похоронив, он первое время скучал о ней, ощущая себя одиноким, брошенным всеми; потом за своими делами забылся, и уже не сохранилось в нем прежней жалости к покойной матери, равнодушие поселилось в его душе. Конечно, он помнит о ней. А так, чтобы вот тосковать? Нет, не было такого. Только незабываемое прикосновение ее рук, теплых, пахнувших душистыми, покрытыми золотистой корочкой лепешками. Эта немеркнущая память о ее добрых руках, видно, и побудила его к невиданному доселе в Москве приобретению. По его настоянию привезли ему крошечную девушку-игрушку с далекого экзотического острова  Тайвань: стройненькую, с лицом плоским, словно лепешка, с маленьким вздернутым носиком, слегка приплюснутым, с черными глазищами, прожигающими насквозь, с развратно-пухлыми губами, от вида которых волна щемящего желания накатывалась на его уставшее, изболевшееся по своему бизнесу, телу. Девушка обладала необычным искусством  тайского эротического массажа. Это не было доморощенным обманом. Он, расслабляясь, отдавался ее умелым рукам весь без остатка. В такие минуты Рамзан становился ласковым и послушным, словно провинившийся мальчишка.
Сегодня он вернулся из южной префектуры Москвы не в духе. В солидном ресторане «Фламинго», принадлежавшем знатному арабу из Сирии, который он «крышевал», Рамзан встречался со знакомым бизнесменом, господином Лавочниковым, а попросту авторитетом по кличке Чак. Разговор между ними был долгий и нудный, без обычного понимания. Расстались, каждый оставшись при своем мнении, что было чревато непредсказуемыми поступками.
Рамзан вернулся хмурым и прямо прошел в свой кабинет. Упрямая складка, пролегшая у него промеж сдвинутых к переносью бровей, не сулила ничего хорошего. Обслуга испуганно затаилась. Слышно было, как он упруго мерил шагами кабинет. Спустя четверть часа, Рамзан со сдержанной сухостью позвал:
- Японец!
Огромный охранник, тот самый, который своей тушистостью походил на борца сумо, заглянул в дверь. Он вопрошающе уставился на хозяина. На немой невысказанный вопрос Рамзан приказал:
- Тую пригласи.
Голова бесшумно исчезла. Через пару минут в кабинет вплыла девушка в розовом шелковом халате до пола, разрисованном сказочными птицами. Рамзану нравилась эта не заметная на глаз, легкая, семенящая поступь. Под бровями у него что-то дрогнуло, по лицу словно прошел свет. Он заметно помягчел:
- Как ты себя чувствуешь, Туя?
Тайка с первого взгляда распознала его настроение.
- Спасибо, господина. Вам нужна мой помощь?
Ее голосок с сильным акцентом, словно журчание лесного ручейка, расплескался вокруг. Мягкая обходительность, так несвойственная нашим женщинам, обволакивала, пленила, и не было сил этому противиться.
Устало жмуря глаза, Рамзан признался:
- Туя, мне нужен отдых.
- Да, господина. Пройдемте в комнату отдыха, господина.
Рамзан нащупал спрятанную за книгами кнопку. Шкаф бесшумно отъехал, открыв дверной проем. Рамзан с тайкой вошли внутрь. Со вкусом отделанная комната поражала: в искусственном водоемчике плавали экзотические рыбки - пираньи, зеленые карликовые пальмы росли прямо из земли, всевозможные попугаи перелетали на ветках, сверкая разноцветным опереньем, крики крошечных мартышек напоминали ни с чем не сравнимые звуки джунглей.
Рамзан стал медленно раздеваться. Тайка неуловимо повела плечами, и розовый халат соскользнул на пол. Она осталась в голубой шелковой рубахе, стянутой у пояса пришитыми тесемками. Ниже кромки, которая заканчивалась на уровне ямки пупка, ничего не было. Подбритый мысок между шелковистой кожей смуглых бедер заметно выделялся розовыми складками. Она мило улыбнулась:
- Господина готова?
- Готова, готова … господина, - передразнил Рамзан.
Ее естественность, с которой она держалась голой, была просто поразительной. Она вела  себя так, будто и не раздевалась. Встретившись с его взглядом, спросила:
- Я нравиться господина?
Рамзан ничего не ответил, только хмыкнул неопределенно.
У стены, где находился искусственный водопад с журчащей водой, стояло приземистое, несколько необычное сооружение, обтянутое синей кожей: стол не стол, лежанка не лежанка, нечто похожее на гладильную доску с круглой прорезью для лица. Рамзан лег на живот, охватив ладонями край ложа на уровне своих плеч.
Тайка начала священнодействовать. В воздухе распространился запах  всевозможных таинственных снадобий, настоянных на душистых травах. Подушечки ее чувствительных пальчиков осторожно коснулись заволосатевшей спины. Тело Рамзана покрылось «гусиной кожей». Со спины пальцы переместились на ягодицы и далее на икры ног. Приятное тепло накрыло жилистое сухопарое тело. Он прикрыл глаза от удовольствия. Тайка все более и более распалялась. Натертое маслами тело текло у нее в пальцах, как податливое тесто. Пальцы все мелькали, убыстряя темп. Жаром охватило Рамзана; закусив изнанку бордовой губы, он блаженно щурился. Но вот сноровистые пальчики тайки на доли секунды замерли, она перекинула через него оголенную смуглоту ноги и села верхом; склонилась, касаясь спины коричневыми наростами сосков налитых грудей. Затем откинулась назад и, опираясь на кисти рук, стала ловко массировать спину пальцами ног, широко расставляя округлые колени, бесстыдно выказывая сокровенное. Рамзан с удовольствием ощущал кожей спины ее бархатистую теплую попку, елозившую по нему сверху. Прилившая энергия плеснула в пах, мощное желание охватило низ, он почувствовал, как под ним дрогнуло живое. В такие минуты вопреки здравому смыслу ему не хотелось женщин … То ли сказывалась сублимация, то ли что-то другое, но Рамзаном, овладевало предвосхитительное чувство единения со своей родиной; он памятью переносился к себе в горы: высоко в небе, пластаясь, парит орел, душисто пахнет горными фиалками, блеют отары тонкорунных овец, улыбчивая мать, несшая на растоп хворост, солнце, нещадно палившее землю, прохладный ветерок, свеживший лицо маленького Рамзанчика, который, путаясь босыми ногами в цветущих луговых травах, бежал матери навстречу.
В мир реального вернул его вкрадчивый голос Японца. Он стоял в проеме распахнутой двери, подпирая высокой головой притолоку.
- Рамзан, там к тебе эта … Галина Николаевна пожаловала.
Рамзан с неохотой приподнял голову, выворачивая на сторону, скосил на него левый глаз:
- Ну, что еще?
Обширные плечи мясисто колыхнулись.
- Я почем знаю. Тебя хочет видеть.
Рамзан кивнул, давая понять, что сейчас выйдет. Охранник, вздохнув, ушел, все же успев напоследок бросить любопытствующий взгляд на нелепо растопыренные колени заморской девицы.
- Туя, меня ждут … мне надо выйти, - сказал Рамзан, избоченив голову.
Тайка послушно соскользнула со спины, задев его ягодицы шерстистым мыском.
- Хорошо, господина!
Запахивая халат, Рамзан улыбнулся покорно ожидавшей его распоряжений девушке:
- Туя, я сейчас вернусь.
- Да, господина.
Отворачиваясь, он подумал: «Ну до чего они милы, эти заморские стервы». Рамзан вышел. Галина разъяренной тигрицей металась туда-сюда в его рабочем кабинете, запинаясь высокими каблуками о ковер. Она нервничала, часто и отрывисто курила, не замечая, роняла пепел на пол. Галина не слышала мягких шагов подходившего к ней Рамзана, вполголоса материлась:
- … мать твою… сучара, блин…
Рамзан, умиротворенный эротическим массажем, недоумевающе вскинул рыжнину бровей. Голова и тело его блестели потом.
- Дорогая… отчего такое неуважение к себе?
Этот хитрый и коварный горец всегда умел сказать.
- Ну как же, - бросилась к нему Галина. – В прессе сенсация… Они раздули ее… - она говорила несвязно. – Одна из газет написала о таинственном исчезновении Наташки… И откуда они только про это узнали?
Лицо Рамзана, несколько секунд назад пышущее благодушием, стало медленно наливаться нездоровой синевой; похолодевшие глаза напитались дурной кровью. В одно мгновенье зародившийся в нем гнев выплеснулся наружу. Издавна стоявшая в нише стены китайская ваза вдруг сегодня оказалась не на своем месте. Рамзан схватил ее за узкую горловину и со всего маху шарахнул об пол. Дорогой фарфор развалился на части. Острый осколок, отлетев, вонзился в икру Галины, порвав на ноге черную сеточку элегантных чулок. Но она стоически стерпела. Даже засочившаяся тонкая струйка крови ее не взволновала. На висках Рамзана вздулись синие вены. Он заорал:
- Давить вас, сук, некому!
Тайка, насмерть перепуганная превеликим шумом, дрожа, забилась в угол; жалко свернувшись голым комочком, слезливо моргала опаленными страхом узкими черными глазенками. Еще не приходилось ей видеть своего хозяина в гневе.

3

С того дня, как Анна приблизила к себе Димчика, она словно переродилась. Поздняя любовь ли, старость ли захлестнули всю ее без остатка. Так бывает: живет себе человек, живет, ничего-то ему не надо, и вдруг как с горы на санках покатился, закрутила его жизнь, завертела. Откуда что только берется? Приличные отцы семейств, будто соревнуясь между собою в запретной любви, в который раз утверждают непреложную истину: седина в бороду, бес в ребро. Почтенные матроны, ранее не замеченные в прелюбодеяниях, словно сходят с ума, теряя совесть, почти в открытую путаются с любовниками, годившимися им в сыновья. Так было всегда и так будет…
Анна сегодня проснулась с зарею. В занавешенное окно тек мутный рассвет. Рядом дрых Максим, разбросав свои длинные конечности по постели. Его острый локоть упирался в ее мягкую грудь. Анна, с утра раздражаясь, отслонила от себя чужую руку. Максим, не просыпаясь, повернулся на правый бок, во сне произнес внятно:
- Это тебе не шишли-мышли крутить.
Анна молча покосилась. В голове спросонок пустой звон. Поднялась и босыми ногами прошлепала в ванную. Возле финской раковины зеркало до пола, инструктированное позолотой. На Анну в упор глянуло подурневшее от чрезмерного питания полное лицо; заметно провисавший второй подбородок, водянисто опухшие подглазья с дергавшим веко живчиком. Анна задрала сорочку выше округло выпиравшего живота. Раздобревшие телеса свисали по бокам жировыми складками. Даже заволосатившаяся промежность скрывалась за теснившейся белью рыхлых бедер. Анна с минуту смотрела на себя тяжелыми чужими глазами. Брезгливое выражение коснулось ее лица. Если раньше она не испытывала от этого никакого дискомфорта, то сегодня внешний вид ее не просто расстроил, но взбеленил окончательно. Надо было что-то с собою делать.
- Корова! – обозвала себя безжалостно Анна, и вконец расстроенная в своих чувствах, отвернулась.
Она с нетерпением ждала позднего утра, слоняясь из конца в конец огромной усадьбы. В вершинах старых сосен плыл слитный гул, далеко-далеко считала кому-то непрожитые года кукушка, желтая птичка-невеличка порхала на гаревой дорожке, своевременно перелетая на безопасное расстояние от идущей Анны, жужжали трудяги пчелы, деловито собирая пыльцу с цветов. Запах свежий, наполненный смолистой прохладой, тянул из леса. В природе творилось великое чудо сбалансированности, преисполненного смысловой нагрузкой первородного создания жизни. А на душе у Анны в это тихое покойное утро до того было скверно, словно (как она сама цинично выражалась) кошки нагадили.
Навстречу из будки вышел не спавший всю ночь охранник, потирая припухшие глаза. Он украдкой позевывал, изо всех сил стараясь не раскрывать рта, отчего его квадратная тяжелая челюсть дрожала, натягивалась, лоснясь будто литая кожа подбородка.
- Здравствуйте, - приветствовал он без должного почтения хозяйку. – Гуляем?
- Гуляем.
 На секунду, невидимую для чужого глаза, заколебавшись, Анна свернула в его сторону.
- Степан, дай сигарету, - попросила.
Охранник вынес распечатанную пачку «Мальборо».
- Пожалуйста.
- Спасибо.
Анна небрежно, чисто по-мужски пыхнула дымом; задумчиво глядя поверх его головы, спросила:
- Скажи, Степан, отчего человеку бывает худо?
Охранник растерялся:
- Ну… наверное, оттого, что много хотим.
И внезапно осененный догадкой, сообразил, выпалил:
- От наших желаний!
- Ну, ты тоже скажешь, - не поверила Анна.
Но охранник, движимый чувством пофилософствовать, был непреклонен:
- Точно, от них все беды!
Анна, не стесняясь, выругалась:
- … твою мать… может, ты и прав.
- А то, - самодовольно протянул Степан.
 Анна медленно ушла, пристигнутая одной ей ведомой нутряной неудовлетворенностью. Охранник взглядом провожал широкий зад, перетекавший под платьем. Беспричинно злобясь, думал: «И эти туда же… видите ль, худо им. Молчали бы уж… Небось отчего худо-то? Денег все мало или… жиры свои никак не порастрясет».
Проницательный Степан как в воду глядел. Через час Анна в сопровождении охраны выехала со двора. Проспавший ее отъезд Максим в одних цветастых трусах вышел на порог. Долго из-под ладони смотрел вслед уехавшей машине, затем нерадостно вздохнул и, огорченный, вернулся досыпать.
«И чего им спокойно не живется? – опять подумал Степан и с досадой пнул носком ботинка серый камешек на дорожке. – Все-то им не так… Все-то им не эдак… Кровососы!» Рослый Степан, в свое время приехавший из деревни в Москву на заработки, недолюбливал их всех скопом артистов ли, олигархов или политиков. А уж он-то насмотрелся на них, дай Боже. Крестьянская сметка противилась подобной жизни, говорила, что жить далее так нельзя. Но, смиряясь со сложившимся положением вещей, он который год безропотно служит им, охраняя их драгоценный покой. Кто может сказать, где завтра пойдет дождь?

* * *

Клинику за изразцовой чугунной оградой, утопающей в зелени парка в Москве знают многие. За ее кирпичными стенами происходит что-то таинственное, еще не знакомое большинству, которое вершит судьбы известных людей,  побуждает их приходить сюда. В ее коридорах виснет прохладная тишина, белые кафельные полы блистают первозданной чистотой, отчего пришедшим сюда в первый раз становится не по себе. Здесь некому скандалить, как в обычной поликлинике. Пациентами является российская элита. Правда, насколько необычная – толстая, задыхающаяся от ожирения.
Анне пришлось идти пешком через весь парк. Подъездную дорожку к парадному входу не проводили умышленно. Посетитель должен был почувствовать радость от общения с природой. Лечение начиналось отсюда. Душисто пахло липами. Трепетно дрожали узорчатые по краю листья. Тенистая прохлада, перемеженная солнечными бликами, возвращала к жизни, давала надежду на выздоровление. Чудесное сплетение цветов и трав в искрящихся слезинках росы. Кругом благодать.
Но все же на порог клиники пищевой аллергии «Золотое тело» Анна ступила с легкой неуверенностью. Страх, перемешанный с надеждой, знобил тело. Так велико было ее желание похудеть, выглядеть стройнее, моложе своих лет. Пальцами, холодными и чужими, тронула дверную ручку.
Вежливый охранник у хромированного турникета узнал Анну, назвав ее по имени и отчеству, чем приятно удивил:
- Здравствуйте, Анна Валерьевна! Проходите, пожалуйста.
Молоденькая медсестра в девственно (что, видно, не скажешь про нее саму) белом халате встретила радушной улыбкой:
- Ой, Анна Валерьевна, вы к нам на анализы?
Анна в привычной для себя грубой форме ответила:
- А черт его знает. Наверное, на анализы.
- Подождите… вот здесь.
В уютном крошечном зальчике в ожидании вызова отдыхали посетители. Откуда-то лилась легкая успокаивающая музыка. В тесном для него пространстве, скрашивая время, бесцельно слонялся известный адвокат Марков. Уголки мясистых губ, отягченных книзу, придавали его лицу озабоченное выражение. Они с Анной узнали друг друга, хотя до этого один другого видели только по телевизору.
В печальных глазах адвоката блеснула живинка, толстенные щеки колыхнулись радостью; дрогнув провисшим вторым подбородком, он сказал добродушно:
- Рад вас видеть, Анна Валерьевна.
- Здравствуйте!
Анна улыбнулась, оглядывая его непомерно огромный живот. Туго обтянутый катоновой дорогой рубахой, заправленной в широченные джинсы, в движении живот колыхался, как налитый водою пузырь.
Перехватив ее взгляд, Марков стал смущенно оправдываться:
- Я уже перепробовал все мыслимые диеты, прибегал к самым зверским способам. И даже если сбрасывал килограммы, они ко мне все равно возвращались. Последняя надежда на доктора Пырьева, – понизив голос, он доверительно шепнул: - Говорят, его метод самый действенный. А похудение по крови – то, что нужно моему организму.
Его волнение, связанное с предстоящей процедурой, передалось и Анне. Она спросила, оглядываясь вокруг, скользя глазами по лицам, застывшим в напряженном выжидании.
- Вы в этом уверены?
Марков шумно вздохнул:
- Если честно, то не очень.
Анна понимающе кивнула:
- Пути Господни неисповедимы.
- Это точно, - согласился Марков.
Вышедшая из кабинета медсестра огласила очередную фамилию:
- Марков!
Адвокат вымученно улыбнулся:
- Кажется, меня.
Он с превеликим шумом фыркая и отдуваясь, следом за медсестрой втиснулся в узкие для него двери. Лицо Анны вдруг стало скучным и равнодушным. Она присела на свободный стул. Но тут опять появилась молоденькая медсестра – принесла анкету.
- Анна Валерьевна, - сказала она нараспев, с той интонацией, с которой врач обычно разговаривает с безнадежно больным пациентом, - здесь нужно отметить свои проблемы с пищеварением, с давлением, с головой и далее по списку…
Анна честно проставила галочки. Минут через семь у нее взяли восемнадцать миллилитров крови на анализ. Неприятная процедура кровопускания заняла пять минут. Как доверительно сообщила медсестра: «Это нужно для исследования «поведения» ста сорока видов продуктов. В лабораторных условиях мы наблюдаем за скоростью оседания эритроцитов крови, смешанной с их экстрактами». Если честно, то из того, что сказала медсестра, Анна почти ни хрена не поняла, кроме одного, что за все про все следует заплатить восемь тысяч рублей. Но худеть-то мы все хотим. А кто не хочет? Анна без разговоров оплатила дорогую услугу. Знала ведь, зачем шла. А потом с ней произошло нечто загадочное, непонятное. Что-то внутри Анны сдало сбой… и она от души нажралась сладкого, мучного, копченого. Напихивалась с такой жадностью, как будто ела в последний раз. Даже умудрилась отравиться пельменями, которые сроду не любила… А через две недели страдающую несварением желудка Анну принял врач.
Анна заметно волновалась, переступив порог его рабочего кабинета. Первое, на что она успела обратить внимание, был большой аквариум. Нагромождение красноватых морских камней искусно прикрывало песчаное дно. Среди экзотической зелени стоял метровый сом. Он равнодушно разевал рот и с присущей рыбам бессмысленностью таращил бусинки глаз через стекло.
- Привезен из Амазонки, - посчитал кто-то нужным объяснить присутствие здесь огромной рыбины. – Моя слабость.
Только тут Анна заметила невзрачного темного человечка; грудью навалившись на поверхность стола, он внимательно разглядывал вошедшую примадонну. Глаз не сводя с чернявого мужчины: слегка разлохмаченные волосы, кучерявившаяся бородка, – больше похожего на цыгана, чем на известного доктора, Анна направилась к нему. Не успела она сделать и пяти шагов, как от живых цвета густой сажи глаз доктора Пырьева пахнуло знобким холодком, он неожиданно грубо спросил:
- Ну, скоро ты жрать перестанешь?
Анна, сама по жизни грубая и бесцеремонная, сроду в карман за словами не лазила. А тут растерялась; настолько была поражена мужской наглостью, что не нашлась, как ответить. Дрожащая улыбка медленно слиняла с ее лица. Анна нахмурилась, взволнованно теребила в руках крошечный ридикюль.
- То-то и оно! – подытожил свои наблюдения доктор Пырьев. – Слаб человек в своих желаниях, слаб.
Он еще что-то говорил о страстях, непонимании, желаниях, которым нет сил, противиться. Постепенно свел разговор о еде, вернее, о том, чего Анне есть нельзя. После долгого нравоучения с элементами ярких примеров из жизни Анна в подсознании смутно ощутила свою зависимость от доктора. Нереальность происходящего подавила ее сопротивляемость внешнему миру; только этот уверенный в себе голос - бу-бу-бу - и усыпляющие движения кистями темных рук, которые на фоне сахарно-белого  медицинского халата выглядели для доктора совсем уж непривычно.
Он закончил свой длинный монолог и протянул Анне индивидуальный список, где на красном поле были перечислены вредные лично для нее продукты, на зеленом, полезные.
Расставаясь, он посоветовал:
- Начните питаться в строгом соответствии с этим списком.
Через неделю Анна действительно похудела на три килограмма; у начавшей было заплывать жиром фигуры появились смутные очертания если еще не элегантной скрипки, то уж контрабаса точно. Это ли для толстяков не удача? Желающие могут бесплатно воспользоваться таблицей, которую согласилась любезно предоставить Анна, добавив в нее недостающие списки по группе крови своих знакомых.
Кому что есть?
Группа крови: I (0)
Особенности диеты: Ешьте мясо (кроме свинины и гусятины), морепродукты (кроме барракуды, осьминога, селедки, икры и моллюсков), овощи (кроме картофеля, кукурузы, баклажанов, капусты, маслин). А вот молочных продуктов, злаков и круп лучше избегать (забудьте о сыре, йогуртах, твороге, макаронах и хлебе).
Прибавляют вес: пшеница, кукуруза, обыкновенная фасоль, темные бобы, чечевица, капуста.
Помогают похудеть: бурая водоросль, морепродукты, йодированная соль, печень, красное мясо, капуста брокколи, шпинат.

Группа крови: II (А)
Особенности диеты: Вы – «потомственные» вегетарианцы. Откажитесь от мяса. Будьте осторожны с морепродуктами (нельзя: камбалу, зубатку, сельдь, пикшу, угря, кальмара, крабов, раков, мидий) и молочными продуктами. Ешьте на здоровье овощи, бобы, крупы, хлеб (но продуктами из пшеницы, сдобой все-таки злоупотреблять не стоит).
Прибавляют вес: мясо, молочная пища, обыкновенная фасоль, пшеница.
Помогают похудеть: растительные масла, соевые продукты, овощи, ананасы.

Группа крови: III (В)
Особенности диеты: Отдавайте предпочтение зеленым овощам (кроме топинамбура, маслин и редьки), мясу (кроме свинины, гуся, индейки, утки), яйцам, молочным продуктам с низкой жирностью, морепродуктам (кроме крабов, раков, креветок, мидий, угря, барракуды, полосатого окуня). К злакам и крупам – побольше равнодушия.
Прибавляют вес: кукуруза, чечевица, арахис, кунжут, гречка, пшеница.
Помогают похудеть: зеленые овощи, мясо, яйца, молочные продукты с низкой жирностью, печень и ливер, настой солодки.

Группа крови: IV (АВ)
Особенности диеты: Можно все, но понемногу. Нельзя: из мяса – свинину, говядину, гусятину, курятину; из морепродуктов – камбалу, палтуса, краба, креветок, пикшу, селедку; из злаков и круп – кукурузу и гречку.
Прибавляют вес: красное мясо, обыкновенная фасоль, кукуруза, гречка, пшеница.
Помогают похудеть: морепродукты, тофу, молочные продукты, зеленые овощи, бурая водоросль, ананасы.
* * *

Анна и ранее не стеснялась обнажаться у воды. Но теперь она проделывала это с превеликим удовольствием; ее фигура благодаря дельным советам доктора Пырьева с каждым днем приобретала все более заманчивые формы. Безобразно провисавший у талии жирок за месяц диеты непонятным образом пропал, постройневшие ноги уже не так сильно уставали при ходьбе.
Щуря пронзительные серые глаза, Анна придирчиво оглядывала себя в зеркале. Новый купальник серебристого цвета, и что самое главное - на три размера меньше прежнего, выглядел на ней потрясающе. Она показала себе язык и, кокетливо оттопырив попку, с чувством погладила ее ладонью.
- Что ни говори, а все же я выгляжу еще ничего, - похвалилась она перед собой.
Прибежал неизвестно где пропадавший весь день Максим. Его полные румяные щеки смяла тревога:
- Аня! Аня!
Анна взглянула ему в глаза и ужаснулась в душе своей догадке. Бледнея лицом, желая удостовериться, спросила:
- Что случилось?
- Про нашу фотомодель напечатали в газете! – его голос прорвался на визг. – Оказалось, что Наташка таинственно исчезла на Мальдивах во время съемок…
Анна тяжело опустилась в стоявшее рядом кресло. На скулах ее, подбираясь к щекам, проступила белая краска. Мочки розовых ушей налились мучнистой бледностью. Пухлые, еще не успевшие опасть руки она обессиленно уронила между широко расставленными коленями.
- Я давно подозревала, что здесь что-то нечисто…
Максим заплакал, сквозь слезы с надрывом крикнул:
- Пропали духи! Нет больше нашего бизнеса!
У Анны ощутимо кольнуло в сердце; она словно наяву видела, как оно стало быстро увеличиваться в размерах, заполняя собой все нутро. Дышалось через силу… Мягко качнувшись, Анна без сознания повалилась набок, жадно хватая ртом воздух.
Максим успел схватить ее за руку, которая показалась ему безжизненно вялой. Он в страхе закричал:
- Эй, здесь есть кто-нибудь?
В остекленных вокруг бассейна стенах его голос прозвучал с обреченным безумием.

4

Еще никогда Лехе не приходилось бежать с таким трудом. В переходе шла густая толпа; завидев его, люди, уступая дорогу, испуганно шарахались в стороны, отчего происходила еще большая сумятица. Чтобы кого-нибудь нечаянно не зашибить, Леха петлял как мог. Раза два он терял сумку, возвращался, досадуя на свою оплошность. Но на выходе из перехода все же не рассчитал: на ступеньках запнувшись о  мешок с подсолнечными семечками, он сбил с ног торговавшую ими бабу. Некстати подвернувшаяся на пути торговка упала на мясистый зад и, не разобравшись, в чем дело, голосисто заблажила:
- О-ой, люди добрые… убива-а-ют!
С силой налегая на ноги, Леха вырвался из зева перехода, оглянулся. Отставших преследователей видно не было. Прислушиваясь к тревожному трепету своего сердца, Леха  торопливо прошел еще квартал и свернул под дворовую арку. Сюда глухо доносился шум большого города. Он присел на изрезанную ножом скамейку. «Где я буду Наташку искать?» - с тревогой и неосознанной тоской подумал Леха, оглядывая свой неприглядный помятый вид. Удрученный воспоминанием, сидел долго; его блуждающий взгляд скользил вокруг. Во дворе стоял необычный запах, так пахнет в углах заброшенных домов, густо завешанных паутиной. Наверное, этот запах шел от окружавших его старинных особняков. В детской песочнице с прошлогодними остатками грязного песка чирикали, купаясь в пыли, воробьи. Его рассеянный взгляд задержался на въехавшей во двор дорогой иномарке. «Мерседес» шестисотый», - про себя машинально отметил Леха. Из машины вышли трое высоких парней. Они о чем-то встревоженно пошептались, и один из них уверенно направился в Лехину сторону. Видно, одиноко скучавший посреди двора парень показался им подозрительным. В находившейся под его руками зеленой сумке запросто можно было спрятать любое оружие. Леха весь как-то незаметно подобрался. С первых минут пребывания в Москве ему что-то невезло на новых знакомых, всякий норовил его обидеть. Телохранитель подошел. Леха заметил его по-волчьи вспыхнувшие глаза. С напряжением и злобным вниманием оглядев Леху, он приказал:
- Открой сумку.
Ошеломленный его неожиданным требованием, Леха все же нашел в себе силы проговорить:
- Да пошел ты!
Мускулистая загорелая шея парня, оттененная белым воротником рубахи, и синеватые белки прижмуренных глаз медленно наливались бурой кровью. Сквозь зубы он угрожающе процедил:
- Еще одно слово, придурок, и завалю.
Леха решил с ним не спорить, расстегнул тугой замок сумки. Телохранитель недвусмысленно потянулся за пазуху, где под пиджаком, видимо, хранился пистолет.
Краем глаза уловив его движение, Леха криво усмехнулся:
- Нет у меня здесь ничего.
Охранник, глаз не сводивший с него, с облегчением поощрил:
- Значит, повезло тебе, парень.
Леха застегнул сумку и опять развалился на скамейке, как ни в чем не бывало. Брови изумленного охранника прыгнули вверх:
- Разве я тебя разрешил здесь оставаться?
Голос Лехи осекся, он хрипловато огрызнулся:
- Задолбали вы все меня!
- Уходи  со двора, парень, - тихо, но внятно приказал охранник, и его глаза загорелись недобрым огоньком. – Уходи, - повторил он.
Леха, не глядя на него, встал – высокий и ладный – и, закинув за спину дембельскую сумку, молчаливо зашагал со двора. На входе в арку не утерпел, оглянулся. Скрываемый широкими спинами охранявших его парней, из «Мерседеса», кряхтя, вылез невзрачный старичок в дорогих очечках. Даже издали было видно, как на солнце горела золотая оправа. Опираясь на матово блестевшую палку из красного дерева, он с излишней торопливостью скрылся в подъезде.
Леха неожиданно для себя расхохотался, подумав: «Наверное, старый пердун из банкиров на свидание с молодой любовницей приехал.»

* * *

Страшная усталость от пережитого волнения овладела Лехой, едва он вышел на улицу. Мысли путались. Он потер шершавой ладонью загорелый лоб. Поразмыслив, решил начать поиски Наташи с редакции газеты, в которой про нее и было написано. Шурша газетным листом, преднамеренно вырванным из целой газеты, Леха, к своему разочарованию, адреса там не нашел. Пришлось в киоске «Роспечати» купить новую. На последней полосе в выходных данных он прочел адрес. Заодно уж и расспросил у словоохотливой киоскерши, как туда проехать.
Через час он подходил к девятиэтажному кирпичному строению. На голубом козырьке подъезда крепились вызывающе крупные в половину человеческого роста буквы. Леха почтительно прочел название известной не только в России, но и в мире ежедневной газеты. Но тут его настигло сомнение: будут ли с ним вообще здесь разговаривать? Он растерянно засуетился, но через минуту, собравшись с духом, вошел. Дорогу ему перегородил мужчина в годах; грудь черной форменной тужурки украшала пришитая желтая по краю бирка с такого же цвета надписью «Охрана».
- Молодой человек, я могу вам чем-то помочь?
Излучины его жестких губ застыли в ожидании; цепкий сверлящий взгляд почти насквозь осязаемо буравил парня.
Леха, еще не пришедший в себя от гложущих его сомнений, растерялся, натужно улыбаясь, сказал:
- Я журналиста одного ищу.
- Фамилия?
Леха извлек из сумки газетный лист, который вез с собой от самого дома; разворачивая, прочел вслух:
- Прокоп…
Охранник снисходительно хмыкнул:
- Это, парень, его псевдоним.
- Ну и что? – не понял Леха. – Редактор ведь знает, кто под этим именем пишет.
- Ну если только редактор,– не стал с ним спорить покладистый охранник.
Сторожко поглядывая на Леху из-под опущенных ресниц, он куда-то позвонил:
- Здесь читатель один беспокойный подошел. Какого-то Прокопа разыскивает… И я говорю, что нет у нас такого.
Леха с возрастающим жадным нетерпением прислушивался; видя, что мужчина собирается класть трубку, свистящим громким шепотом сказал:
- Я жених пропавшей девушки.
- Говорит, что жених пропавшей девушки, - передал его слова мужчина и, еще пару раз согласно кивнув головой, будто собеседник мог его видеть, протянул трубку Лехе.
От волнения Леха едва ее не выронил; широкая ладонь взмокла, заметно подрагивала. Сбиваясь, торопливо заговорил, боясь, что его могут не выслушать.
- Пропала моя девушка…Ну, эта самая фотомодель… Я в это время служил в армии. Мы с ней должны были пожениться… Ее родители очень переживают… Вот я и приехал ее разыскать… Помогите мне.
На другом конце провода кто-то невидимый осторожно ответил:
- Подождите внизу. Я сейчас постараюсь связаться с журналистом, который готовил этот материал. И, если он захочет с вами побеседовать, я перезвоню охране. Вы согласны на эти условия?
Преждевременной радостью опалило Леху.
- Согласен! – заорал он в трубку.
Короткие гудки отбоя охладили его пыл: «Ну как обманет?!» Леха в волнении заходил по коридору. Через пару минут его мельтешение перед глазами надоело охраннику, он с досадой сказал:
- Парень, ты бы вышел на улицу. Если позвонят, я тебя позову.
Леха попытался придумать отговорку:
- А может, он сейчас вот и перезвонит?
Охранник рассердился:
- Выходи, кому говорят. Здесь не положено находиться посторонним.
В ожидании развязки Леха  неохотно вышел.

* * *

… Главный редактор поднялся из-за стола, неуверенно прошелся по кабинету. Не замечая за собой, он дужкой очков задумчиво скреб переносицу. Глаза, окаймленные бледными кругами, подслеповато щурились. Тревога за исход дела, смешанная с желанием поднять тираж газеты, беспокоила своей неопределенностью. Он думал: «Дело принимает для нас нешуточный оборот. Черт знает, чем все это может закончиться. Кажется, мы и без того влезли в поганое дело. Если девушка пропала неспроста, а это, видимо, так оно и есть, у нас будут бо-оль-шие неприятности. И главное, не известно от кого… От бандитов или еще от кого… покруче. Если мой журналист и далее будет копать это дело, нет гарантии, что его не тронут. Даже скорее всего так оно и будет. Имею ли я моральное право подставлять своего журналиста?»

* * *

Леха, обнадеженный неизвестным из телефонной трубки, не находил себе места. Он посидел на скамейке перед подъездом; забавляясь, поиграл с незнакомой девочкой в расчерченные мелом на асфальте «классики»; поговорил с пожилой, но опрятной дамой, выгуливавшей свою собачку, о домашних питомцах, чем очень ее растрогал. Словоохотливая собачница насилу от него отстала. Успел Леха раза три заглянуть и к сердитому охраннику.
            - И до чего ты, парень, суетной, - с досадой выговорил он ему. – И все-то тебе не терпится. Удивляюсь я на вас, молодых. Сказано, позвонит человек… значит, позвонит. Можешь не сомневаться.

* * *

И все-таки профессиональная этика перевесила все доводы за и против. Главный редактор, на что-то решившись, поднял трубку…

* * *

Через полчаса Лехин запал прошел. Он уже иначе стал воспринимать обещание неизвестного позвонить. «Неужели забыл?» Сомнения все больше одолевали Леху. В душе он проклинал себя за то, что не проявил должной настойчивости, не прорвался внутрь, не нашел пресловутого Прокопа. После долгих колебаний с видимым намерением довести начатое дело до логического конца направился к подъезду. Но войти  в него ему не пришлось. Навстречу вышел сам охранник. Он горестно покачал головой.
- Нет, парень. Журналист отказался с тобой встречаться.
- Как же так? – упавшим голосом спросил Леха.
Охранник с притворным сочувствием пояснил:
- Бывает. Пишут, пишут, а о чем пишут… этого и сами не знают.
Леха под свежим впечатлением отказа поник. С трудом передвигая ноги, поплелся прочь. Зеленая сумка волочилась по асфальту. Он этого не замечал. У ажурной ограды, откуда начиналась парковая зона с заброшенным прудом, устало прилег в траву. Долго глядел на плывущие в лазурном небе невесомые дымчатые облака. Ничем не ограниченная свобода раскинувшегося над ним огромного мира манила его за собой. Там все так же кипела жизнь вне зависимости от его желаний. «Где-то теперь Наташа – жива ли, нет?» - подумал, и глаза, ласкающие величественный небосвод, предательски защипали.
… Проводы в армию были скромны и недолги. Мать, всю жизнь работавшая не покладая рук, так и не скопила денег на большую гулянку. Против обыкновения в этот раз она была растеряна, стыд за свою бедность сжигал ее щеки. Она униженно разводила руками, оправдывалась перед сыном:
- Что ж теперь поделаешь, Лешенька, жить-то как-то надо. Вот отслужишь… - ее губы жалко дрожали, и на линялую, бессменно ношенную который год желтую кофточку капали неутешительные слезы, - тогда, глядишь, и заживем.
Но вскоре, справившись со своей слабостью, вытирала глаза, сморкалась в не очень свежее полотенце, говорила, изредка всхлипывая:
- Но нечего, сынок, Бога гневить, не хуже других живем.
Сообща накрыли стол. Соседи приняли самое что ни на есть непосредственное участие в проводах. Ведь не каждый день из их дома уходит человек в армию. Для людей, проживших долгую жизнь почти в родственных отношениях, когда не замечаешь, где заканчивается твоя квартира и начинается чужая, предстоящее торжество было значимым событием. Соседи несли от души: тут тебе и печеные ватрушечки, и холодечек с хренком, холодные грибочки только что из погребка, малосольные огурчики, ветчинка с прослоечкой, жареные карасики, которых целый кукан приволок с утра смотавшийся на рыбалку Василек. И все это от чистого сердца, от щедрости русской. Хоть и не ломился кухонный стол от яств, погуляли славно. Сидели густо, как на настоящей свадьбе: Леха, женихом во главе стола, Наташка красной девицей возле него. Чем не молодожены! И если Леха на безобидные шутки подвыпивших гостей по-мужски скупо улыбался, то Наташка всякий раз вспыхивала, как маков цвет, бесцельно теребила подрагивающими пальцами бахрому белой скатерти. Мать не сводила с них умиленных глаз; ей, видимо, и вправду казалось, что сидят они здесь по-семейному с невестиной родней. Она украдкой точила слезы, вытирая их припрятанным в рукаве платочком. Потом завели служивую песню; голоса плелись пусть нестройно, но с чувством:

                Через две, через две зимы,
                Через две, через две весны
                Отслужу, отслужу как надо и вернусь.

Простые слова старой солдатской песни, без которой в советские времена не обходились ни одни проводы в армию, подействовали на мать непредвиденно. Окончательно поверив в долгую разлуку с сыном, она растерянно оглядела сидевших за столом. Уголки ее сухих губ жалко дрогнули:
- Родной ты мой сыночек, - заголосила мать и обвисла на его плечах.
Трепетно дрожавшая на губах Наташи улыбка схлынула как мартовский снег. Она вскочила из-за стола, опрокинув на себя бокал с вином. Закрывая лицо ладонями и глотая слезы, выбежала из комнаты.
Леха, успокаивая, гладил мать по волосам, а сам поверх ее головы следил за Наташкой. Как ему ни хотелось кинуться за ней следом, все-таки мать оставить в таком состоянии он не имел права. И все же… Передоверив заботу о матери на соседей, пулей вылетел в коридор. Наташа стояла на площадке, обнимая деревянные резные балясины перил. Худенькие плечики ее бурно вздрагивали. Высокая минуту назад фигура ее как-то сразу поникла, выглядела маленькой и жалкой. Леха, сам чуть не плача, приобнял ее со спины.
- Ну, что ты… мой цветочек… Что случилось?
Повернув к нему мокрое лицо, всхлипывая так, что вызванивали зубы, Наташа сказала сквозь слезы:
- Я…я боюсь, что тебя убьют в Чечне.
И она заплакала еще горше; уткнувшись в широкую грудь своего парня, мочила слезами его праздничную рубаху.
- Ну…ну…хватит…хватит, - успокаивая, уговаривал Леха, до боли кусая свои губы. – И вообще, с чего ты взяла, что я должен попасть в Чечню? Выдумки все это.
Заглядывая в его глаза, все так же дрожа губами, Наташа спросила:
- Пра-правда?
Леха подушечками пальцев осторожно вытер горошинами катившиеся по ее лицу слезы.
- Ну, конечно… моя ромашка.
Наташа щекой доверительно прижалась к его мокрой ладони, робко улыбнулась:
- Теплая.
Перед тем как пойти на призывной пункт, Леха переоделся: он едва вместился в старенькие, давно заброшенные джинсы, не менее старую облезлую куртку и специально извлеченные на этот случай из кладовки латаные-перелатаные кроссовки.
Знакомые ребята, которым пришлось уже хлебнуть лиха, узнать изнанку армейской службы, советовали:
- Ты, Леха, надевай в армию не нужное на гражданке барахло. Новое все равно отберут… Если не деды, так офицеры.  Крохоборы, бля.
Леха старших, опытных в этих делах товарищей послушался, как примерный ученик. Неизведанное одновременно манило его и пугало.
Провожать его ранним утром пошли двое очень близких ему людей. Наташка до призывного пункта всю дорогу прижималась к нему горячим телом. Мать одиноко тянулась позади, не поспевая за молодыми. Приходилось все время останавливаться и ее поджидать.
Леха попал в команду, отбывавшую в Дагестан. Нестройными рядами повели их на железнодорожный вокзал. Провожавшие новобранцев родственники шли в некотором отдалении. Наташка же, отбросив стеснение, шла рядом с Лехой, держась за его руку. Бравый морской пехотинец из старослужащих, рисуясь перед присутствующими здесь в достаточном количестве девушками, сделал необдуманную попытку оттолкнуть Наташу.
- А-тайди! – по-военному четко, как учили в армии, гаркнул он. – Не п-положено!
- Не тронь, - глухо предупредил Леха.
И потому как это было сказано, парень понял, что лучше отступиться. Но, не выказывая на людях своего страха, все же со злобой пообещал, блеснув глазами:
- С тобой, салага, мы еще в части поговорим.
Их погрузили в вагон, и… прощай, любимый город. Наголо стриженные, с бледными черепами и оттого казавшиеся особенно длинношеими, призывники с тоскливым напряжением приникли изнутри к окнам. Снаружи им махали руками, ободряюще кричали:
- Артем, пиши письма! – кричали родители.
- Кирилл, не забывай нас! – кричали друзья.
- Серенький, я к тебе приеду! – это уже кричала девушка.
Ребята в ответ вымученно улыбались, что-то говорили беззвучно, словно рыбы в аквариуме, разевая рты.
Наташка шла наравне с вагоном, не сводя жалостливо-влюбленных глаз с пристывшего за стеклом бледного лица. Поезд набирал ход, и Наташа, не поспевая, перешла на рысь, а потом уже совсем припустилась по перрону изо всех сил, сверкая голыми коленками, глотая на бегу слезы. По ее губам Леха прочел-догадался: «Я люблю тебя, Леша!» Такой она ему и запомнилась на долгие два года…
Мстительный морпех своей угрозы не забыл. Уже в вагоне начал придираться к Лехе за каждую пустяковину, вызывая на драку. Откуда ему было знать, что этот лысый с невинно блуждающей на лице улыбкой паренек занимается боевыми единоборствами. После особенно уж унижающей человеческое достоинство процедуры, которую себе позволил по отношению к Лехе принаглевший сержант, Алексей не стерпел и для острастки провел простенький на вид приемчик. Только после этого случая перепуганный матрос от него отстал. Размазывая по лицу обильно сочившуюся кровь, он лишь бросал на Леху, злобные, полные мстительной жажды взгляды. Уже в части старослужащий подговорил «дедов», и Леху крепко избили. Но это был единичный  за всю службу случай, когда Леху посмели тронуть. Впоследствии его уважали и побаивались. Он умел за себя постоять; запросто мог дать сдачи любому обидчику.
… Крошечный мурашек, щекоча, пробежал по щеке. Леха, стараясь не причинить ему вреда, осторожно смахнул. Поднялся и сел в траве. В этот миг он даже в лице сменился. Чувство было такое, как если бы к ранее глухому вернулся слух. Шум большого города плеснул в уши. Пока лежа глядел в бескрайнее небо, мир вокруг него казался огромным и радостным. Теперь же он сомкнулся, обжав Леху со всех сторон высотными домами, куда-то спешащими людьми, вечно сигналящими машинами. Теснота, гарь, шум. И где-то в этом хаосе пропавшая Наташа…любовь его… ромашка белая… Леха рывком поднялся на ноги. В голове его созрел новый план.

5

Российскую прессу медом не корми, а сенсацию вынь да положь. Чем ни заковыристее «жареные факты» – тем дольше не смолкает эхо. Сенсационный материал под интригующим названием «Фотомодель осталась на поле… съемок» произвел в стране «эффект разорвавшейся бомбы». Средства массовой информации, прозевавшие сей факт, запоздало спохватились, и периодические издания запестрели немыслимыми заголовками: «Рекламное агентство «Багира» теряет лучших», «Нет больше известной модели. Кто следующий?», «Фотомодель элитная или…».
С этого дня относительно спокойная жизнь Галины превратилась в кромешный ад. В агентство она ехала с превеликой неохотой. Дни напролет бродившие у офиса темные бомжеватые на вид личности, чуть завидя ее серебристую иномарку, со всех ног бросались навстречу, забывая при этом о предосторожности. Третьего дня произошел случай, который отнял у нее, наверное, половину жизни. Один суетной малый, сбитый с ног оголтелой журналистской братией, едва не лишился жизни; Галина наехала колесом на полу его джинсовой куртки. Но Бог миловал – парень не пострадал. Так что думаете? Его чуть не затоптали свои же. Не обращая внимания на ноги, они словно сошли с ума; галдя и пихаясь, нахрапом лезли в «Ауди»; выдавили боковое стекло и только после вмешательства парней из службы безопасности «Багиры» неохотно отступили. Но не ушли, расположились перед парадной дверью в картинных позах, готовые в любую секунду сорваться с места.
Галина, отдаляя неминуемую встречу с «писаками», и сегодня ехала не торопясь. Нарочно удлиняя дорогу, кружила, проезжая незнакомыми улочками и закоулками. Но даже если и менять все время направление, двигаясь в намеченное место, все одно рано или поздно доберешься. До офиса оставался один квартал. Галина заметно подобралась; выкинула недокуренную сигарету, подняла отремонтированное стекло. С сотового телефона позвонила в службу безопасности:
- Василий, я подъезжаю… Предупреди ребят.
День вступал в свои права вяло, будто с оглядкой на обстоятельства. Облака, закрывшие солнце, отбрасывали на землю густые сизые тени, отчего поблекшие краски природы утратили свою сочность, выглядели тускло и неуютно. Низовой ветер хозяйничал вдоль улиц. Расположившаяся напротив подъезда журналистская братия со скучающим видом поглядывала на входные двери. Зеркальные окна офиса хранили гробовое молчание. Но что-то в наступившем безмолвии было неестественное, настораживающее. Побуждаемые неведомым, журналисты внутренне все же были готовы ко всяким неожиданностям -  профессия обязывала. И они не обманулись в своих предположениях. На подъездной дороге к офису появилась долгожданная «Ауди», и одновременно из дверей офиса словно черти из табакерки густо высыпали рослые молодцы. Двойная цепочка из людей протянулась от порога. Боком упираясь в ее край, ловко подрулила иномарка. Ближайший к автомобилю охранник услужливо распахнул дверь:
- Пожалуйста, Галина Николаевна.
Хозяйка «Багиры» не успела ступить на асфальт, как журналисты, в один миг смяв охрану, перегородили дорогу. К ее раздосадованному лицу потянулись диктофоны на стойках, объективы кинокамер, фотоаппараты.
- Галина Николаевна, это правда, что пропала ведущая фотомодель?
- Нет, неправда.
- Если это неправда, мы можем ее увидеть?
- Нет, не можете, - односложно отвечала она.
- Тогда почему?
- Она в отъезде.
- Где? К какой стране?
- Не важно… В Париже.
- Ну извините, Галина Николаевна. Насколько нам известно, в Париже сейчас показа мод нет. Чем вы объясните тогда ее пребывание во Франции?
Галина, раздражаясь, вспыхнула, лицо пошло красными пятнами, как если бы ее уличили в чем-то постыдном. Полных, порочно вывернутых губ, коснулась мелкая дрожь. Но она еще пыталась скрывать свои эмоции.
- Я что, должна перед вами отчитываться?
Из осаждавшей толпы какой-то борзописец крикнул:
- А что… сказать нечего?
Галина сделала напрасную попытку прорваться сквозь заслон. Ее схватили за рукав; по шву треснула дорогая материя. Галина изменилась в лице. С перекошенным в гневе ртом истерично завизжала:
- Да оставьте же вы меня в покое, – и на охрану, вылупляя голубоватую бель злых глаз: - Да сделайте же вы что-нибудь!
Парни, до этой минуты пытавшиеся решить назревавший конфликт мирно, с рвением приступили к своим обязанностям. Ожесточившись от ее окрика, они бесцеремонно стали отпихивать журналистов. Одного наиболее рьяного мотнули за рукав так, что он, не удержавшись на ногах, упал, больно ударившись об асфальт. Лежа на спине, он в воздухе дрыгал ногами, с перепуга вопил, что есть мочи:
- Свободу слова душат!
Логики в его словах было маловато.
Другого, который нахально ширял кинокамерой прямо в лицо Галины, профессионально оттеснили в сторонку, вырвали из рук камеру и со всей силы шарахнули об асфальт. Во все стороны брызнули стекляшки от объектива, развалился надвое корпус.
Глядя на искореженную камеру, парень чуть не плакал; не владея собой, он орал с надрывом:
- Уроды! Сволочи! Опричники!
Один из охранников, проходя мимо него, незаметно пнул ногой ему в голень. От боли оператор в голос ойкнул, сгибая ногу в колене, охватил ее двумя руками, и словно цапля запрыгал на одной ноге. Потом, это ему, видно, показалось недостаточным; он нарочно упал наземь, поджимая больную ногу к животу, катался в пыли. Обращая на себя внимание, уже по-настоящему плакал:
- Сломали, гады… опричники. Камеру расколо-о-оли-и…
Ушли охранники, и возбуждение среди журналистов спало. Они с унылым видом бродили по пятачку напротив парадных дверей; бросая косые взгляды на окна, изредка нагибались, подбирали с асфальта выроненные в суматохе ручки, блокноты, диктофоны. Потом сами для себя устроили стихийную пресс-конференцию, чтобы показать это в вечерних новостях; поочередно говорили в уцелевшую камеру, разводили руками, очевидно привлекая внимание телезрителей на учиненный парнями из «Багиры» погром.
Из окон офиса за ними наблюдали с тревожным выжиданием; что еще непредвиденного могут предпринять обиженные в своих профессиональных чувствах акулы пера? Но изрядно потрепанные журналисты, к общему облегчению, смешанным с легким разочарованием, ушли, оглядываясь и выкрикивая угрозы:
- Мы еще вернемся!
- Мы про вас та-акое напишем!
- Ни одна приличная компания после произошедшего с вами сотрудничать не согласится!
Где-то через час случилось событие, которое окончательно вывело Галину из себя. Злая, она долго не могла успокоиться. А тут еще своенравная модель… Галина, как всегда перед показом, удобно устроилась в кресле, услужливо пододвинутым помощницей. Щиколотку правой ноги по-ковбойски закинула на самое бедро левой. От нервного мандража прикурить ей удалось не сразу. Галина раза три-четыре напрасно щелкнула зажигалкой, высекая синие искры. Едва не выронив зажигалку из непослушных пальцев, прикурила. Зло прикусывая фильтр, отрывисто скомандовала:
- Начинайте!
Покачиваясь в талии, девушки нескончаемой чередой двинулись мимо нее. Жмуря глаза от едкого дыма, Галина внимательно следила за их походкой. Когда ее что-то не устраивало в их образе, она с жарким упреком выговаривала:
- Зина, ну разве так держат голову? Ты будто с похмелья страдаешь не первый день.
При этом Галина размахивала руками настолько энергично, что пепел сыпался вокруг нее серым снегом. Праховатые комочки занесло даже на ее шикарную прическу из десятка упругих косичек.
Медленно, с напряжением, но работа продвигалась, несмотря на тот настрой, который передался от страдавшей приступом озлобленного недовольства Галины к моделям. Все испортила новенькая. Девушка настолько уверовала в свое предназначение, что позволила себе необдуманно ослушаться. Она прошлась мимо Галины заплетающейся походкой, как если бы ее стреножили. При этом ее худенькая попка выписывала такие пируэты, которые не каждой проститутке под силу.
В изумлении вылупляя на нее глаза, Галина молча зевала широко раскрытым ртом. Когда прорезался голос, хрипло крикнула:
- Что это?
- А что? – не поняла девушка.
Сверкая глазами, Галина повысила голос:
- Ты где находишься, моя дорогая? Тебе здесь что, притон, дом терпимости? Как ты ходишь?
Молодая, еще совсем глупая модель наивно оправдывалась:
- Надо привносить на подиум что-то новое, еще никем не испробованное. И вообще… говорят, что так я  классно смотрюсь.
- Кто…  говорит? – не сбавляя голоса, спросила удивленно Галина.
По-прежнему глядя на нее смиренными глазами, девушка ответила:
- Ну кто? Мои подруги, естественно.
- Дура! – заорала Галина. – Для тебя подруги никто. Я, я… для тебя авторитет. Я! Ты должна поступать и делать, как я захочу… Как я тебе скажу. Иначе… иначе из тебя не получится даже шлюхи.
Девушка осмелилась возразить:
- Ну, не знаю… кто из меня выйдет… но шлюхой я точно не буду. И вообще… нечего на меня орать.
Багровея в слепой ярости, Галина как бешеная вскочила с места и со всей силы отвесила девушке звонкую пощечину.
- Молчать! Если бы не твои способности, я тебя давно выгнала бы к чертовой матери!
Галина стремительно вышла, в сердцах хлопнув дверью. Произошедшее событие еще долго обсуждали между собой впечатлительные модели. Перепуганные таким обхождением, они, таясь в укромных местах, заговорщицки шушукались, делая большие глаза.

* * *

После столь стремительного обвала обличительных корреспонденций в прессе Галина растерялась основательно, не знала, как надо на это реагировать и что делать дальше.
Была до этого полноправной хозяйкой, ее побаивались и уважали. А тут как снежный ком с горы - ежедневно нерадостные известия: то перспективную девушку без зазрения совести начинают сманивать в конкурирующее с ними модельное агентство, то запудрят мозги настолько, что они перестают ей подчиняться. Но главной бедой, головной болью стали для нее принаглевшие журналисты, не дававшие прохода… И хотя дело уже было сделано, к концу недели Галина твердо решила провести собственное расследование. С кого-то надо было спросить за свое унижение.
Первыми под горячую руку попали женщины – Машенька и Оленька. Всегда смешливые, через порог они переступили нерешительно, с тем выражением на лицах, какое бывает у людей, заранее готовых на всевозможные унижения. Смущенно улыбаясь, спросили:
- Звали, Галина Николаевна?
- Звала.
Чрезмерная сухость в ее голосе, пытливый прищур со вспыхивающими в щелках глаз злыми огоньками выжали под одеждой женщин пупырчатую рябь. От всей фигуры Галины веяло холодком отчуждения. Косо улыбаясь уголком подрагивающих губ, она приказала:
- Рассказывайте…
Женщины переглянулись:
- О чем, Галина Николаевна?
- Как меня сдали… Агентство наше..
- Как это… сдали?
- Как сдают? Журналюгам проклятым рассказали о пропаже Наташи. Ну и так далее…
Реакция женщин на обличительные, ничем не подтвержденные слова была поразительна; заламывая от бессилия руки (слышно было, как хрустели в суставах их пальцы), они наперебой стенящими, выматывающими душу голосами запричитали:
- Га-а-лина Никола-аевна, ей-Богу ничего такого не было… Упаси Бог вас предать… Вы для нас как мать родная… Нет, не было такого… Чтоб сей секунд нам на месте провалиться, если мы врем…
Что оказало на нее решающее значение – неизвестно; то ли клятвенное заверение любви к ней, то ли сам факт того, что они не провалились в тартарары, но Галина поверила.
- Хорошо, вы свободны.
Улыбаясь виноватыми, блуждающими по лицу улыбками, женщины, пятясь, вышли из кабинета. Но, видно, нанесенная им обида не отпускала, глодала их, как собака кость. И женщины, считавшие себя честными, напрасно оскорбленные подозрением, не выдержали молчаливого укора своих коллег, уволились. Держать их не стали. Правда, перед уходом пригрозили:
- Держите свои длинные языки за зубами, если не хотите себе доставить ненужных хлопот.
- Нет, нет, что вы… ни за что на свете, - пообещали очень перепуганные лесбиянки и сгинули, растворившись в замысловато угрюмых лабиринтах огромного мегаполиса.
Затем настал черед фотохудожника. Николь несмело вошел и остановился у порога.
- Здра-здравствуйте, Галина Николаевна, - сказал он тихим осекающимся голосом.
Галина в роскошном костюме с открытой спиной сидела за столом, долго молчала, только без конца вертела в своих пальцах карандаш. Губы были строго поджаты.
Николь, бледный  от волнения, ждал, переминаясь с ноги на ногу. Неожиданно выроненный из пальцев карандаш, как ему показалось, с неимоверным грохотом упал на пол. Николь испуганно взглянул на хозяйку. Но она опять и словом не обмолвилась. Сидела, склонив голову над столом, разглядывая свои ногти, будто видела их впервые. Галина думала о чем-то сосредоточенно; нить ее аккуратно выщипанных бровей медленно ползла вверх, на какое-то время замирала, потом вновь возвращалась в исходное положение, чтобы опять сдвинуться к переносью, выжав на лбу морщинистую складку.
- Вот что, Николай, - наконец заговорила она, опираясь локтями о поверхность стола. – Кто-то донес журналистам о происшествии на Мальдивах. Не ты ли?
Ноги Николя мелко затряслись, и он обессиленно прислонился спиной к дверной притолоке. С трудом сглатывая вдруг пересохшим горлом, дрожащим от страха голосом ответил:
- Что вы, Галина Николаевна… Я, я… очень вас уважаю.
- Значит, не ты? – снова спросила она, ощущая легкую досаду.
- Нет, нет.
«Этот тележного скрипа боится», - подумала Галина и устало взмахнула кистью руки:– Ступай».
Николь выскользнул за дверь, даже забыв попрощаться.
Галина один на один осталась со своими мыслями. Она зажгла сигарету. Над ней зависло беловато-пенное облако. Галина курила по-мужски, глубоко и жадно затягиваясь, с силой выпуская две дымные струйки из ноздрей. Крылья ее носа нервно раздувались. Она думала о том, что Вован отпадает в силу своей смерти… Хотя, кто его знает… Может, ранее успел проболтаться, недовольный своими обязанностями охранника автостоянки. Последним же человеком, который оставался у нее на подозрении, был Толян… Глаза Галины беспокойно, не задерживаясь на предметах, бегали по кабинету, углы губ страдальчески изогнулись вниз. Морщась от едкого дыма, она далеко от себя отводила руку с зажженной сигаретой. Вздыхала. Мягкая, но подтянутая лифчиком грудь соблазнительно вздымалась под модным платьем. Негодование и озлобленность сквозили в каждом ее движении. Меняясь лицом, крикнула, забыв про телефон:
- Валера!
Слышно было, как в приемной простучала каблучками секретарша, хлопнула входная дверь, и через минуту в кабинет, запыхавшись, ввалился рослый детина. Подтягивая у ворота рубахи галстук, спросил деловито:
- Работенка нарисовалась?
- Нарисовалась, - Галина, пачкая холеные пальцы пеплом, с силой замяла окурок. – Надо навестить нашего… - запнувшись, поправилась, - бывшего охранника Толяна. Выяснить у него кое-какие подробности… о сегодняшней его жизни…
Задание Валере показалось незамысловатым. Но, выслуживаясь перед своей хозяйкой, он с отчаянной решимостью заверил:
- Можете не волноваться, Галина Николаевна. Все будет о, кей!
Щеки Галины зацвели тонким румянцем ожидаемой мести. Возвышая дрожащий, напитавшийся гневом голос, громко сказала:
- Одна нога здесь, другая там!
- Будет сделано!
Через полтора часа Валера и еще один парень из службы безопасности стояли у дверей чужой квартиры. Углы металлической обшивки, ранее подогнанные со скрупулезной тщательностью, были покорежены; видимо, в отсутствие хозяев кто-то пытался их отогнуть. Парни переглянулись, и Валера, пожав широкими плечами, соединил концы оборванных проводов от звонка. К общему разочарованию, за дверью стояла глухая тишина.
- Не понял.
  Валера со всей силы саданул каблуком в дверь. Металл жалобно громыхнул, расплескав затхлый воздух в подъезде.
 – Я что-то не въеду, - пожаловался он, и они уже вместе застучали в дверь.
Неизвестно, сколько времени им пришлось бы ошиваться у чужих дверей, не выгляни на стук из соседней квартиры усатая старуха. Сжалившись над парнями, она сказала в узкую щель, на всякий случай не снимая толстую цепочку:
- Напрасно стучите, молодые люди. Там никто не живет. Во всяком случае сейчас.
Валера лупнул на нее недоуменными глазами:
- А Толян где?
- Толя на свалке.
- Где-е? – в один голос протянули несказанно пораженные этим обстоятельством парни.
- На свалке, - повторила всезнающе старуха и, видя искреннюю растерянность на лицах, охотно пояснила: – Вашему другу требовались деньги…
- Не друг он нам, - посчитал нужным заметить Валера.
Старуха на секунду запнулась, подозрительно обежав их высветленными от старости глазками. Но, видно, простая бабья слабость посплетничать переборола чувство страха.
- Не важно, - сказала она. – Так вот, он заложил свою квартиру… и вот вам результат… налицо. А сейчас, насколько мне известно, он вообще спился и обретается, извините меня, на свалке. Ну, то есть он стал самым настоящим бомжом. Уж на что он там живет… чем промышляет, сказать не могу. Одно мне известно точно, на человека он теперь не похож… грязный, лохматый, как… как побирушка. Знаете, такие раньше по Руси ходили? Вот в этом я вас заверить могу точно… Спился ваш Толя, – последние слова старуха произнесла с тихим злорадством, все же не поверив, что они не дружат..
- Как его найти? – начал было Валера и шагнул к двери, но старуха перед самым его носом быстренько захлопнула дверь, успев испуганно ответить: - Не знаю.
Обиженный недоверием к своей персоне, Валера досадно пнул старухину дверь:
- Коза!
- Сам козел! Сейчас вот в милицию позвоню, - донеслось из-за двери. Видно, вредная старуха, притаившись, прислушивалась, что происходит на площадке.
- Подожгу, старая карга, - пригрозил Валера.
По ту сторону негромко заголосили:
- Карау-ул!
Парни переглянулись и как ненормальные заржали.
- Ну, бля, - веселились они, спускаясь по ступенькам провонявшего кошачьей и человеческой мочой подъезда. – Чисто анекдот.
На улице парни остановились посовещаться. Бродить по свалке, пачкая дорогие туфли отходами жизнедеятельности человека, было непростительно глупо. Но и возвращаться сейчас же с их стороны было бы неосторожной бесшабашностью. Потянув время, они часа два-три бесцельно поколесили по городу, прежде чем вернуться в офис. Галине же соврали, преданно заглядывая в ее глаза:
- Толян спился. Вообще на человека не похож. Не мычит, не телится. Так дали ему для острастки по его пухлой роже, и вся недолга.
- Он заложил нас, нет? – пытала Галина.
- Вряд ли. У него и разобрать-то ничего невозможно, бу-бу-бу… Как индюк, - переглянувшись, засмеялись охранники.
Подозрение пало на умершего Вована.
Эта история так и забылась бы, не случись одно обстоятельство; оно-то как раз и послужило продолжением этой неприглядной истории.

6
              День выдался на редкость погожий, солнечный и безветренный. Нагретый солнцем зеленый полог мелкорослой травы источал запах свежести. К нему примешивались лесные запахи сосновой хвои и жареного шашлыка. Над мангалом стояло нетающее облако дыма.
В загородном доме Рамзана сегодня праздник. Праздник не в понимании мусульманских обычаев, а светский. Навестить хорошего человека приехали друзья, просто друзья, друзья друзей, знакомые из Государственной Думы, правительства, мэрии Москвы. Нелегко живется в нашей стране государственным мужам: постоянные стрессы, заседания, кворумы, сплетни в кулуарах, бесконечные разъезды по загранице. Не позавидуешь. Да и какая может быть зависть, если времени на личную жизнь практически не остается. Каждый день живешь как последний, некогда расслабиться. И не моги Боже нечаянно оступиться. Недоброжелатели в один миг со свету сживут. Доказывай потом, что ты не верблюд. А у Рамзана благодать, никто-то тебя не потревожит, никто-то тебе о дурацком народе не напомнит. Рамзан приветлив. А то, что про него болтают всякое… Что ж теперь… На каждый роток не накинешь платок. Поди докажи, что он преступник. Не пойман – не вор. Так-то на Руси раньше говорили. Правда, есть одно ма-аленькое отличие от тех давних времен: от подозреваемого в воровстве тогда отворачивались всем светом (то есть обществом), тем самым выражая ему недоверие. Ныне времена уже не те –  никто не отворачивается. А самому виновному хоть в глаза его бессовестные нассы, все одно скажет – Божья роса. А кто сегодня без греха? То-то и оно.
Рамзан вышел к гостям в дорогом адидасовском костюме. Белый материал на солнце слепил глаза, заметно оттеняя смуглую кожу. Высокие белоснежные кроссовки скрадывали звуки упруго подбористых шагов.  В отличие от располневших зажравшихся чиновников Рамзан выглядел на редкость стройным. Чувствовалось, что человек следит за своим здоровьем. Они с завистью глядели на его поджарую, гибкую, как у пантеры, фигуру. Мало кто из них знал, что Рамзан занимается восточными единоборствами. Тем более не догадывались, что, несмотря на древнюю культуру востока, жизненная философия самого Рамзана сводилась к следующему: «Если идешь, то иди, никогда не задерживайся на выяснении ложных истин».
Щурясь на солнце, он подошел к стоявшей особняком компании. Из-под опущенных век оглядел всех привычно строгими глазами. Жестко поджатые губы почти незаметно шевельнулись:
- Каки-е лю-юди!
Мужчины, в большинстве своем в дорогих галстуках и белых сорочках под пиджаками, с подобострастной оживленностью подались навстречу; протягивая к нему пухлые ладони, маслянисто улыбались, жмуря щелки заплывших глаз нагулявшим на доходном месте жирком.
- Здравствуй, дорогой, здравствуй! – повторял Рамзан, поочередно пожимая их вялые ладони своей жесткой рукой.
На смуглом лице его проступила  звероватая улыбка. Он знал истинную цену этим людям. Но ради приличия Рамзан никого не обошел вниманием. Затем он отступил на шаг и жестом руки указал в сторону:
- Господа, пройдемте туда.
Ни видном месте живописно раскинулся шатер. Продуваемый ветрами с боков, верх от дождя и солнца прикрывал туго натянутый полог. Небывалая расцветка, сочетающая фантастические виды цветов и красных драконов, поражала.
Рамзан шел легко, немного опережая компанию утробно пыхтевших позади людей. Во всем белом он был похож на библейского пророка Моисея, ведущего за собой скучившуюся черную толпу обезумевших людей. Движимые чувством причастности к этому грозному человеку, мужчины, стараясь не отставать, поспешали следом, изредка оступаясь. Обильный пот стекал по лоснившимся лицам. Рамзан, чувствуя свою власть над людьми, незаметно для них издевался, унижая их в собственных глазах. Не считая для себя нужным сбавить шаги, на ходу, не оборачиваясь, говорил:
- Человеку свойственна жажда развлечений. Еще в древнем Риме народ выходил на площади, просил хлеба и зрелищ. Наш человек недалеко ушел от своих предков. Но ему в силу обстоятельств приходится выбирать. Голодному не до зрелищ. Только избранные могут наслаждаться искусством древних воинов.
Рамзан остановился напротив шатра. Поспешавшие за ним мужчины сбились возле него в кучу. Распаренные быстрой ходьбой, вытирали взмокшие лбы платками. Кое-кто из них догадались раздеться и теперь держали пиджаки через плечо за петельку. (В этот момент они казались себе мужественными, похожими на нашего стройного президента. Однажды в новостях Путин как раз и промелькнул в таком виде, с пиджаком за плечами).
Рамзан, не смаргивая, внимательно оглядел тяжело дышащих людей. Что-то присущее ехидне на миг появилось в насмешливом прищуре его глаз, когда он гортанно проговорил:
- Занимайте места, господа. Сейчас вы увидите непревзойденных мастеров восточных единоборств.
Распихивая толпившихся людей, к нему пробрался низенький, подстриженный как-то по-чудному, наверное, по старинке, вкруговую, с прилизанным чубчиком на мокром лбу депутат. Ослабляя туго затянутый галстук, спросил, тяжело переводя дыхание:
- Они будут драться по-настоящему?
В черных глазах Рамзана пропала теплившаяся капелька недавней усмешки, они зловеще сощурились, пугая своей бездонной пропастью осмелившегося спросить мужика.
- Это бои без правил. Вы увидите настоящий бой настоящих мужчин. Возможно, вам повезет, любезный, и кто-то умрет на ваших глазах.
Депутат трусливо вскинулся; с одной стороны, ему как бы не хотелось присутствовать при убийстве, а с другой… чужая смерть на собственных глазах…
- По-настоящему? – сглотнул он слюну.
- Умирают, дорогой, всегда по-настоящему, - заметил холодно Рамзан.
Непреодолимое звериное любопытство побудило депутата занять место прямо напротив ринга. Он первый уселся в кресло, вертя стриженым затылком, с нетерпением ожидая, когда рассядутся остальные. Сели. Повинуясь движению бровей хозяина, парни из охраны подали гостям виноградное вино. Пряный терпкий аромат старого вина вкупе с легким едва различимым запахом вековой пыли создали неповторимое сочетание.
Рамзан поднялся из-за стола. Лучик солнца гранатово искрился в его бокале.
- Любезные, - он поправился, - господа, я хочу поднять этот дорогой мне тост за нашу дружбу… Как бы она ни сложилась в дальнейшем, никогда… слышите, никогда вы не должны забывать об этом, - он широким жестом радушного хозяина повел вокруг (блеснула на солнце бриллиантовой гранью дорогая печатка), приглашая гостей оглядеться, - … об этом… ма-аленьком, но тесном застолье, где каждый присутствующий не просто сам по себе, а друг или друг друга. Что, любе… господа, очень немаловажно.
Щуря глаза, Рамзан со сдержанным удовольствием отпил из бокала.
- Вах… какое хорошее вино!
Гости оживились; серебристый звон бокалов тонкой нитью завис над столом; на лицах проступил малиновый румянец блаженства.
Подали на шампурах шашлыки по-кавказски. Мужчины, охмелевшие от вина и свежего воздуха, настоянного на лесных душистых травах и сосновой хвое, с жадным аппетитом вгрызлись в сочное, пахнувшее дымком и луком мясо. Стекавший по подбородку желтый жир торопливо вытирали белыми салфетками. Ели основательно и долго. Громко чавкали, повышая голоса, переговаривались за столом. Когда сытно наелись, Рамзан повелительно поднял загустевшую черным волосом жилистую руку. И опять, ослепляя, блеснул на солнце гранью крупный бриллиант. Гул мужских голосов тотчас затих.
- Господа, а сейчас на десерт легкое вино… и мастера восточных единоборств.
Жиденькие хлопки разомлевших от сытости людей затерялись в теплом воздухе. Мужчины сидели вальяжно, шарами выкатывая под сорочками тугие животы. Расстегнутые воротнички темнели изнутри пятнышками пахучего пота. От их грузных фигур веяло благодушием и умиротворенностью. Даже стриженный по-чудному депутат и тот не проявлял уже явного нетерпения; лишь предательски подергивающее веко выдавало его внутреннее напряжение. Сохраняя на лице видимость обманчивого равнодушия, он с ленцой сказал, обращаясь к соседу справа:
- Думаешь, по-настоящему будут драться?
Складчатый ожерелок на шее соседа мешал ему оглянуться; он по-волчьи, всем корпусом повернулся:
- Чего гадать, сами сейчас все увидим, - и утробно икнул, сотрясая огромное закрутевшее, как тесто, тело.
- Это да.
Депутат принял удобную позу: вытянул ноги-коротышки, на животе скрестил пухленькие пальчики.
Первыми выступали бойцы на мечах. Низкорослые парни вышли в атласных шароварах: один в синих, другой в красных. Плоские лица со щелочками невидимых глаз однозначно говорили об азиатском происхождении.
Депутат проглотил вдох:
- Не обманул… Рамзан.
- А ты думал, - всезнающе подтвердил сосед. На его толстых щеках образовались женственные ямочки. – Если уж Рамзан обещал, будь спокоен.
После церемонии приветствия бойцы сошлись в смертельной схватке. Что они далее начали вытворять на ринге, поразило всех. Со свистом рассекая воздух мерцала синью разящая сталь. Казалось, что в воздухе ежесекундно зарождается смерч. При этом опытные бойцы ловко уклонялись от остро отточенного жала. Звон булата то сливался в частую барабанную дробь, то изредка вызванивал, будто пробуя его на прочность. Натренированные мышцы упруго перекатывались на обнаженных торсах. Смуглая, отсвечивающаяся восточной желтизной кожа мокро блестела.
Когда симпатии болельщиков определились, Рамзан неожиданно предложил:
- Желающие могут сделать на бойцов ставки.
Стриженый депутат кинул на гостей беглый взгляд, остановил глаза на соседе. Сдвинув разлатые брови, тот решительным жестом достал деньги. Зашевелились и остальные мужчины.
Рамзан довольно усмехнулся, потер сухие жилистые руки:
- Ставлю пятьсот баксов на красные штаны.
Сидевший по левую сторону от него плотный коренастых человек сказал свистящим прерывающимся шепотом ( Несмотря на летнюю пору, у него было простужено горло):
- Четыреста на синие.
Через какие-то полминуты на поверхности стола образовалась зеленая горка из мятых купюр.
Депутат глазами провожал каждую чужую сотенную, прикидывая, на какую сумму можно решиться не в ущерб себе. Его сосед задумчиво почесал бровь, крякнул и щедрым жестом отвалил пятьсот баксов:
- Ставлю на синие.
Депутат, не желая выказывать на людях своей скупости, с деланной веселостью вслед за ним протянул двести долларов:
- На красные!
Пока мужчины шелестели, отсчитывая, заморскими купюрами, бойцы вовсю махали мечами. Звон стоял невообразимый. Ранее наблюдавшееся у гостей состояние умиротворенности с появлением денег сменилось живительной деятельностью. На преобразившихся лицах лихорадочно блестели глаза. Побуждаемые стремлением к выигрышу, они вначале негромко, потом все более распаляясь, начали подбадривать приглянувшихся им бойцов.
- Синий, ну-ка ударь его!
- Красный, красный… э-эх, болван такой-сякой!
- Синий, син… Тоже мне, Шварценеггер нашелся.
Скользящий удар меча, скобленул голову бойца в синих шароварах. У него помутилось в глазах. Щелочки век прижмурились окончательно. Он выронил меч и ладонями прикрыл височную часть головы с висевшим лоскутом кожи. Сквозь подрагивающие пальцы тотчас просочилась кровь, тонкой дорожкой побежала по кисти руки вниз, густо кровеня вспотевшее тело. Мотая головой от невыносимой боли, боец опустился сначала на левое колено, потом вздрогнул всем туловищем и завалился набок, потеряв сознание.
Коренастый, сидевший рядом с Рамзаном, разочарованно вздохнул:
- Подвел, поганец.
Бойца с бесцеремонной поспешностью унесли; ноги, подпрыгивая, волочились по земле. Победитель вскинул руки, попрыгал от радости и вдруг, сделав зверское лицо, с невероятной быстротой завертел перед собой мечом; недлинная полоса стали в воздухе слилась в сплошной мерцающий круг.
Мужчины, опьяневшие от вида крови, одобрительно загудели:
- Молодец, узкоглазый!
- Во дает, китаези!
- Настоящий самурай… в натуре!
Рамзан, усмехаясь, несколько пренебрежительно отозвался о бойцах:
- Это еще что. Сейчас выступят супермастера… борьба на шестах. Один против двоих. Ставлю на него семьсот баксов.
Депутат, выигравший на свою ставку приличную сумму, уже без тени сомнения выложил на кон четыреста баксов.
- За тех двоих… По двести на каждую узкоглазую харю.
Проигравшие расставались с деньгами неохотно; прижеливая баксы, раздумчиво жевали губами, определяясь в своих симпатиях к бойцам. В очередной раз «попасть на бабки» они посчитали для себя зазорным. После дотошного придирчивого пересчета наличности ставки были сделаны. Доверие к мастерам единоборств выразилось в соотношении один к трем: за одинокого бойца выставили полторы штуки долларов, за двоих, как за более сильную команду, соответственно, четыре с половиной тысячи.
Бойцы стояли на ринге, сверля глазами друг друга. Отполированные тысячами рук шесты, каждый выше человеческого роста, взятые под мышки, они придерживали опущенными руками. Один конец вертикально стоявшего шеста упирался в пол, другой грозно смотрел в небо, словно намереваясь его проткнуть.
Рамзан звучно щелкнул кончиками сухих пальцев. И в то же мгновенье шесты ожили в умелых руках бойцов. Двое решительно шагнули вперед, зигзагообразно жонглируя перед собой шестами. Одиночный боец с поразительным проворством отбил предназначавшиеся ему удары и нанес ответный. Но ближайший к нему соперник высоко подпрыгнул и шест со свистом рассек воздух у него под ногами. Боец-одиночка стремительно обернулся вокруг своей оси и уже с тыла попробовал нанести сокрушительный удар в спину. Не получилось. Опытный боец интуитивно, не оглядываясь, резко закинул шест себе за спину, отразив удар. Словно играя в чехарду, бойцы еще с четверть часа сигали, падали на руки, искусно уклоняясь от ударов. Но до бесконечности такое козлокование продолжаться не могло…  Всему есть предел. Одинокий воин обнаружил в обороне одного из противников брешь и не преминул этим обстоятельством воспользоваться. Он на лету ловко перехватил свой шест и с разворота торцом четко провел удар. Впечатление было таким, словно противник обо что-то запнулся; сдвоив быстрый шаг, он всплеснул руками, выронив шест, и упал, подвернув по-птичьи голову на сторону. Второй боец еще какое-то время самостоятельно оборонялся, но без поддержки напарника движения его от растерянности стали чуть замедленнее, хаотичнее. Одинокий воин искусно уклонился от его очередного выпада и после быстрого вращения шеста попеременно  в одной и другой руке как-то так замысловато, из-под высоко поднятой ноги, подсек. Тот рухнул на ринг; а за несколько секунд, которые он находился в воздухе, этот суперодиночка успел, на удивление эффектно, раза три достать его шестом. Что он там ему отбил внутри – неизвестно, но после серии столь точных, мощных по силе ударов бойца, харкающего кровяными сгустками, под руки почти рысью уволокли с ринга. Бой закончился за явным преимуществом одинокого китайского волка… Или японского… Присутствующие на зрелищном действе господа не сильны были в определении национальной принадлежности бойцов, где лицо одного было похоже на лицо другого как печеный блин.
Депутат, проигравший в этот раз ставку, с расстроенными чувствами глядел, как делят выигрыш. На румянившихся щеках не в меру упитанного его соседа багрянцем полыхали пигментные пятна. Пухлой рукой сгребая причитающуюся сумму выигрыша, он хвастливо заметил:
- Вот как надо!
Депутат отвернулся; но неведомая сила заставляла его время от времени коситься, глядя, как на столе убывает ворох зеленых банкнот.
Неожиданно над самим ухом что-то не по-русски крикнул Рамзан. Боец, стоявший со смиренным видом, резко вскинул голову. Рамзан повторил, и победитель, словно спеленатый страшной усталостью, медленно подошел. Его разгоряченное, блестевшее потом тело источало горький запах сакуры. Костяшки крепко сжимавших шест пальцев цвели мучнистой бледностью. С беспристрастным выражением на лице боец гортанно выкрикнул незнакомые слова. Рамзан, смеясь, ответил. Притихшие мужчины, прислушиваясь к чужой речи, с неподдельным интересом переводили взгляд с одного на другого. Отвечая на невысказанный ими вопрос, Рамзан перевел:
- Он говорит, что дрался и с более сильным противником, и было их не двое, как сегодня, а шестеро…
Легкий гул качнул притаившуюся на время теплую тишину.
- … для него драться, что дышать. С трех лет занимается единоборствами. Говорит, что в течение секунды он может умертвить всех находящихся сейчас вокруг него.
Рамзан заметил, как мелкий травчатый страх плеснулся в глазах гостей. Еле приметная усмешка тронула его губы.
- Но он уважает русских… Говорит, что это самая сильная нация на земле.
Угодливая улыбочка российской элиты на миг пробежала по растолстевшим лицам. Рамзан жестом приказал победителю уйти. Среди гостей, оставшихся без бойца-убийцы, прокатился нервный смешок облегчения. Рамзан подумал о гостях, почти не тая в своих глазах презрения: «Шакалы трусливые». Но вслух сказал совсем другое:
- Господа любезные, я произношу этот тост за мужество, которое никогда не покидает настоящих мужчин!
Выпили. Но уже не было веселого прежнего настроя; мужчины на сегодня невозвратно потеряли выдержку и спокойствие. Стыд за себя червячком точил не одного гостя. В опущенных глазах возгорались и гасли злобно-тоскливые огоньки.
Желая больнее ударить по их самолюбию, Рамзан с обдуманной неторопливостью сказал:
- Вы угощайтесь… Пойду я… разомнусь немного…
Он разделся, оставшись в спортивных брюках. Упруго поднялся на ринг. Во всей его жилистой фигуре - в наклоне головы, в твердо сжатых губах, таилась огромная сила, которая ощущалась даже на расстоянии. Пораженные гости молча раскрыли рты.
Против Рамзана выступил дюжий, очень широкоплечий парень. Он вышел с ленивой развальцей.
- Защищайся, Рамзан, - предупредил он негромко, с той интонацией в голосе, которая свойственна человеку, уверовавшему в свое превосходство над противником.
У Рамзана в презрительной гримасе приподнялась верхняя губа, зверовато ощеряя ряд крепких зубов:
- Не надо говорить гоп, Циклоп!
- Йя –а!
Огромный Циклоп выбросил вперед левую стопу. Рамзан успел присесть на шпагат. Парень темной тенью проскочил мимо. Рамзан развернулся в его сторону. Циклоп на ходу обеими руками провел серию коротких рубящих ударов. Рамзан часовым маятником качнулся влево и вправо, ловко уходя от сокрушающих ударов своего противника. Циклоп начал медленно закипать, видя, с каким хладнокровием соперник уходит от его атак, сам не вступая в борьбу. Сменив тактику, парень обманчивым движением хотел перехитрить коварного Рамзана, но у него опять ничего не вышло. Наливавшиеся злобой глаза Циклопа метались в замкнутом пространстве глазниц с решительной яростью. Рамзан же был собран в единый комок воли и предельного напряжения. Ради потехи он еще пяток минут поигрался с Циклопом. А когда тот, потеряв всякую осторожность, попер напролом, Рамзан отступил чуть назад и вбок… И словно горный орел воспарил над Циклопом. В прыжке с разворота он сочно впечатал ему пяткой кроссовки в ухо и пока приземлялся успел второй пяткой достать еще раз, но уже в челюсть. Гости, во все глаза следившие за поединком, явственно расслышали хруст сломанных костей. Но что более всего потрясло их – это то, что далее произошло с Циклопом. Непомерно огромного роста, шириной с добрый платяной шкаф, он в этот миг показался им обыкновенной тряпичной куклой. От удара Циклоп легко взлетел в воздух и сверху с невероятным грохотом обрушился на пол; он лежал горой, не шевелясь, словно покойник. Рамзан стоял над ним, широко коряча ноги, готовый в любую минуту нанести упреждающий удар.
Гости повскакивали со своих мест; они до одурения хлопали в ладоши, будто находились в концертном зале по окончании захватывающего представления. От мангалов даже подтянулись парни, но, своевременно почувствовав запах горелого мяса, вернулись к исполнению своих обязанностей. Рамзан, если и не был в душе растроган, все же не остался глух к этим неожиданным проявлениям почти товарищеских чувств. Приглашая к тишине, он поднял руку:
- Благодарю вас, господа… благодарю…А сейчас еще кувшин редкого французского вина… и мы отправимся в Сайкино.
По тому, с каким проявлением чувств было принято название таинственного Сайкино, гостей ждало там, видно, более приятное времяпровождение, чем даже в загородном доме Рамзана.
- Рамзан, челове-ек, - говорили гости о нем.
- Кремень мужик!
- Такой, если сказал… будь спокоен… сделает.
- Чеченец… а смотри, как русских уважает.
Циклопу сунули под нос нашатырь. Он через силу открыл мутные водянистые глаза. Еще не совсем оклемавшись, сделал слабую попытку потрясти головой, словно разгоняя наваждение. Но застонал от разламывающей нижнюю челюсть боли. Сказал хрипло (в щербинке выбитого зуба несуразно болтался кончик посиневшего языка):
- Рамзан, сука… челюсть сломал.
Рамзан, приветливо улыбаясь вновь рассаживающимся на свои места гостям, незаметно для их глаз подошвой кроссовки наступил парню на голову. Из перекошенного от боли рта, пузырясь, хлынула кровавая пена.

7

Найти незнакомую улицу в Москве непросто. Можно без конца обращаться к прохожим, и все они укажут в разные стороны. И не оттого, что им хочется обмануть. Все намного проще: коренных москвичей осталось, на пальцах одной руки можно пересчитать, все больше сейчас приезжих. Но никто не признается, что он переехал недавно. Для приличия задержится на пару секунд, со знанием дела неопределенно махнет рукой, указывая улицу, которую и сам толком не знает, а то и вовсе слышит впервые, сошлется на занятость и опять заторопится по своим неотложным делам… Каждому ведь хочется казаться москвичом! Облегчить поиск незнакомой улицы поможет только знание названия ближайшей к ней станции метро. Леха знал. В лабиринтах московского метро он разобрался быстро, хотя таблички с указанием переходов кое-где отсутствовали. Помогла военная смекалка. Значит, не зря в свое время в спецназе учили, как ориентироваться в незнакомой местности.
Леха поднялся из метро. Опережая человеческую реку, толкнул тугую пружинящую дверь. Выйдя на улицу, на минуту остановился, задумавшись. Огромная стена высотного здания скрывала солнце. Отбрасываемая ею тень заслоняла собой пол-улицы. Неведомо откуда набежавший ветер швырнул под ноги обертку от мороженого. С остановившимся взглядом Леха смотрел на испачканное в белое джинсы. На душе сделалось совсем уж тяжело и безрадостно. Леха вздохнул – с выхрипом вышел вдох – и отряхнул брюки ладонью. Кожа на ней стала противно липкой. Болезненно морщась, он плюнул в ладонь и тщательно вытер носовым платком. Неподалеку раздался дружный хохот. Леха покосился в сторону.
В летнем кафе отдыхали его ровесники. Не обращая на него внимания, они о чем-то оживленно беседовали; слышались невнятные голоса, изредка заглушаемые громким раскатистым смехом. Лучик солнца, чудом пробившись между домами, осветил крошечное пространство под разноцветным пологом. И сразу же зеленый ковер под ногами ребят, прикрывавший серый, мрачный на фоне городского пейзажа асфальт, заблистал яркой бирюзой, создавая видимость газона. Солнце ласково пригрело беззаботную компанию. Леха им позавидовал. Стоял, не замечая, как его немилосердно толкают горохом сыпавшие из метро люди.
- Что, парень, уснул? – насмешливо спросил чей-то голос.
Леха словно очнулся от недолгой дремы. Огляделся. Народ густо валил мимо, с недовольством огибал стоявшую на их пути рослую фигуру в красной майке. Леха легко закинул за плечо армейскую сумку и неожиданно для себя направился к веселившейся компании. Он не ожидал от них услышать теплых слов участия, но хотя бы ненадолго ощутить частицу их солнечной радости ему очень хотелось. Для одиноко затерянного в чужом городе человека, это было не лишним. Оставаться долгое время одному со своими мыслями тяжело. Леха подошел. С чувством внутренней неловкости улыбнулся:
- Привет!
Быстрее всех на присутствие незнакомого парня отреагировала востроглазая с прыгающей на лице челочкой девушка. Между тесными джинсами с расстегнутой верхней пуговкой и коротким топиком у нее виднелась упругая кожа смуглого живота. Ямка аккуратного пупка блистала серебристым колечком. До этого момента Лехе не приходилось видеть модный ныне пирсинг в столь интимном месте.
- Хай! – поприветствовала его девушка. – Ты кто?
Лехе понравилось, как она с ним запросто заговорила.
- Алексей.
- Я Масяня… Это у меня кликуха такая, - пояснила она жизнерадостно. – А вообще-то я Лида. Пиво будешь? – девушка протянула бутылку с плескавшейся в ней вонючей жидкостью.
- Кому сегодня идти за «Клинским»? – пошутил сидевший возле нее паренек, и компания громко захохотала - просто так, от избытка энергии.
Леха улыбнулся:
- Не-а! – отказался он.
- Ну, так все равно, - девушка согнала шутника и на его место щедрым жестом пригласила: - Падай рядом!
Леха скинул к ногам сумку. С легким смущением сказал, оправдывая свое поведение:
- Да я ненадолго. Просто хотел спросить у вас одну улицу.
- Ну-у… это ты попал не по адресу, - засмеялись ребята. – Мы сами здесь залетные. Приехали потусоваться.
- Понятно, - вздохнул Леха.
- Ты не переживай, - сжалилась над ним девушка. Чувствовалось, что ей хотелось помочь. Красивый высокий парень очень уж понравился. – Тебе вообще-то, какая улица нужна?
Леха назвал.
- А-а! – обрадовались они и, галдя и споря, пояснили: - Так это здесь недалеко. Там рядом еще крутой такой дискоклуб находится. Мы там частенько тусуемся.
Размахивая руками, они объяснили, как туда пройти.
- Понял?
Леха кивнул головой:
- Понял! – но уверенности в его голосе совсем не чувствовалось.
- Да ничего ты не понял.
Девушка вызвалась проводить:
- Пошли.
Она решительно взяла его за руку. Ее теплая маленькая ладошка почти исчезла в широкой Лехиной. Касаясь друг друга, они направились на соседнюю улицу. Лехе было приятно чувствовать рядом с собой ее молодое жаркое тело. Исходящее от девушки тепло действовало на него успокаивающе. Горести и обиды, еще четверть часа назад волновавшие Лехино сердце, отступили.
- Лидунь, ты недолго там, - у поворота на улицу настиг их ревнивый голос парня.
Девушка, не оборачиваясь, отмахнулась:
- Отстань!
По дороге она без умолку болтала; рассыпаясь смехом, звенела, словно сотни колокольчиков.
Они вышли на соседнюю с метро улицу. Лида случайно заглянула в Лехино лицо.. В глубине его тоскующих глаз она увидела невысказанное вслух чувство. Девушка остановилась и решительно высвободила свою ладонь. Откуда ей было знать, что парень в этот момент думал совсем не о ней, а о своей пропавшей невесте… Белой ромашкой он называл свою любимую девушку… Наташеньку.
- За тем поворотом и начинается улица, - сказала она. – Там еще такая автостоянка располагается… ты ее увидишь. Да, там еще модельное агентство «Багира»… белое такое здание, на айсберг похожее.
Упоминание знакомого названия резануло слух. Леха вздрогнул, словно по нему пропустили ток. Он заторопился:
- Спасибо тебе… Лид.
Неизвестно, что толкнуло девушку на этот поступок, но она вдруг порывисто приподнялась на носочки и чмокнула его в щеку.
- Чао!
Девушка развернулась и быстро зашагала прочь, вихляясь джинсовой попкой.
Ошалевший от неожиданного проявления к нему чувств, Леха ладонью пощупал на своей щеке ее горячий поцелуй.
- Чао! – запоздало ответил он.
При этом голос был настолько слаб, что девушка, успевшая отойти на приличное расстояние, едва ли его расслышала. Последний раз мелькнул ее яркий топик, и разноцветная толпа заслонила собой стройную фигурку. Висевшая через плечо сумка опять показалась Лехе тяжелой, а жизнь безрадостной и постылой. Он вздохнул – широкая грудь с крепкими полукружьями выпиравших под майкой мышц, увеличиваясь в размере, высоко поднялась и тут же опала. Преодолевая необоримое чувство тревожного выжидания, Леха зашагал в указанном направлении. За поворотом он действительно увидел белый двухэтажный дом. На его светлом фоне не было видно ни одной темной детали. Тщательно вымытый, ухоженный словно игрушка, он, как настоящий айсберг, искрился на солнце. В трех десятках метров от парадного входа блистала свежей краской аккуратно расчерченная по асфальту автостоянка. Элегантные, как породистые скакуны, застыли дорогие иномарки.
К прежнему чувству режущей боли примешалось новое, ранее неизведанное чувство нереальности происходившего: будто и не он, а сама Наташа сейчас пересекала подъездную дорожку, направляясь к входным дверям. Охваченный этим чувством, он глубоко и часто задышал. На красных по-юношески губах не таяла полуулыбка. Там, где, по его разумению ступала нога ее, Леха ступал не торопясь, аккуратно ставя на асфальт ноги, ощущая всем своим существом незаметные признаки Наташиного присутствия. Слабый запах ее тела невидимо распространялся вокруг. Леха напрягся, вспоминая, где он уже слышал этот знакомый волнующий запах, и вспомнил… Так пахли мокрые, омытые дождем Наташины волосы на чердаке, где хранилось прогорклое удушливое сено. Настолько яркой представилась картина, что он воочию услышал ее далекий голос:
- Леша, я тебя люблю.
В голове все перемешалось: сено… запахи… любимая девушка… голос… Он взялся за дверную ручку, и ему опять показалось, что она хранит тепло ее пальцев. Вот так, наверное, и сходят с ума. Леха с силой потер виски; кожа на висках жарко вспыхнула. Обволакивающий его туман начинал медленно рассеиваться…
Проход Лехе загородил высокий парень.
- Вы к кому?
Еще не совсем осознавая происходившее, Леха, не смаргивая, ответно уставился на охранника. Его как бы осенило: так, наверное, этот симпатичный парень глядел на Наташу, проявляя к ней интерес. Улыбаясь, заигрывала она с ним или нет? Почему-то этот вопрос очень взволновал Леху. В какой-то момента ему даже захотелось расспросить о ней парня. Но он, приходя в себя от повторного грозного оклика, ответил:
- Я… к директору.
Вид усталого человека с выступившей на лице щетиной, доверия охраннику не внушил.
- Тебе зачем? – спросил он грубо.
- Значит, надо.
Нервы Лехи как-то сразу натянулись до предела; отношение к нему москвичей желало лучшего. Он повторил, катая по-над скулами вспухшие комки мышц:
- Надо!
Василий, наученный на своем горьком опыте относиться к незнакомым людям настороженно, на всякий случай позвал:
- Валера!
Из-за угла коридора вывернулся второй охранник.
- Что случилось?
- Ну вот… опять начинается, - досадливо вздохнул Леха.
- Парень тут… - начал было объяснять Василий и осекся, громко лязгнув зубами, отброшенный к стене.
Леха рванулся вперед. Валера успел крепко охватить его руками за поясницу, и они вместе упали. Пока боролись, барахтаясь на полу, подскочил рассерженный Василий. Вымещая злобу, пинком ударил Леху по печени. Острая боль изнутри расперла ребра. Скаля зубы, Леха рывком поднялся на ноги, но тут на него уже навалились всем скопом. Подоспевшие на подмогу другие охранники выкрутили ему руки. Сплевывая в ладонь пузырившуюся на губах кровь, Василий с неприязнью бегло осмотрел лицо Лехи.
- Коз-зел! – вдруг резким фальцетом выкрикнул он. – Куда лез-то?
- Говорю же… мне к директору… надо, – Леха бурно дышал, голос его рвался. – Чо не пускал-то?
Василий грозно замахнулся:
- У-у, гад… Дать бы тебе по сопатке, чтоб соплями кровавыми умылся… Коз-зел, ну коз-зел, - качал он головой, размазывая по губам сочившуюся из прикушенного языка кровь.
Вокруг собрались длинноногие модели. Сверкая голыми ляжками, подрагивали от возбуждения. Последнее время в агентстве происходили странные вещи. И вот теперь этот симпатичный незнакомец в вишневого цвета майке, задержанный парнями из охраны. Тут есть на что подивиться.
Леха перестал вырываться, стоял согбенный с вывернутыми за спину руками.
- Руки уберите…
- Потерпишь, - злорадно проговорил Василий.
- Ну… ну, не буду я больше… - пообещал Леха.
Парни переглянулись. В голосе Лехи пробивались искренние нотки вины.
- Ладно, отпустите его, - сжалился Валера.
Леха выпрямил спину, с чувством облегчения потер запястья онемевших рук. Кожу, прихваченную цепкими пальцами, покалывало сотнями иголочек.
- Как волкодавы, - сказал морщившийся Леха.
И нельзя было понять: то ли он их похвалил, то ли попенял.
- А ты думал, - хмыкнул одними уголками губ Валера и, тотчас же переменившись в лице, с напускной серьезностью приступил к допросу. – Тебе зачем наш директор?
У Лехи под страдальчески изогнутыми русыми бровями тускло замерцали глаза. Помолчав, он вполголоса сказал:
- Невеста моя… у вас работает.
Парни оживились:
- Кто такая?
Девушки, затаив дыхание, с нетерпением ждали ответа. Леха украдкой из-под опущенных век обвел их взглядом. Лица, разные от природы, но одинаковые в своей красоте, глядели на него не моргая. Он запнулся взглядом о высокую грудь одной из девушек; плотный разрез белых полушарий маячил почти у самого его лица. Леха торопливо опустил глаза. Плотно облегающие купальники почти не скрывали прелестей. Оголенные узкие бедра,  подбритые под тесным купальником в интимном месте, заметно выпирали треугольным мыском. Девушки беспокойно перебирали высокими ногами, словно не стоялось на месте. Пялить глаза было неудобно, и Леха опять смущенно отвернулся. Но куда бы он ни глядел, всюду его окружали тела… стройные голые тела. Леха в упор уставился на Валеру.
- Наташа, - сказал он и назвал ее фамилию.
Тотчас же вокруг него произошло заметное движение. Что-то непонятное, оттого и пугающее случилось с людьми. Минуту назад отнесшиеся к нему с видимым благодушием, они вдруг в один момент переменили свое отношение. Парни построжели лицами. Многие девушки стали расходиться.
Валера некоторое время стоял молча, бледнея, полураскрыв рот, потом хрипло крикнул:
- Тебе чего здесь надо? А ну, давай вали отсюда!
Леха напрягся: как часто он слышал это за последние несколько часов.
От зорких глаз охранников не ускользнули взбугрившиеся под майкой мышцы. Предупреждая Лехины необдуманные действия, они с излишней торопливостью охватили его со спины поперек туловища, крепко вцепились в запястья рук.
- Не дергайся! – предупредил Василий.
Подошла Галина, озабоченная отсутствием девушек в зале для демонстрации модной одежды. Резкая в выражениях, не преминула съязвить:
- Что это сегодня здесь за голое сборище?
Оставшиеся девушки испуганно вскинулись; стараясь не привлекать к себе внимание, по одной незаметно разошлись. Глазам Галины предстала необычная картина. Посреди застывших в живописных позах ее охранников стоял, нелепо раскинув ноги, незнакомый парень.
У Галины взметнулись вверх брови:
- Кто такой?
Леха, облепленный со всех сторон охранниками, неловко клонясь вперед, смотрел на Галину. Черты его лица болезненно морщились. От натуги налившийся верх щек у подбородка цвел молочной белизной. Зрачки глаз, колюче пристыли под самыми бровями, почти не закрывая синеватых белков. От этого взгляд его казался отчужденным и холодным.
- Невесту свою ищет, - пояснил Валера, косясь на Леху.
- Кого-о ище-ет? – переспросила удивленная Галина.
- Невесту, - Валера замялся, его взгляд беспокойно забегал, избегая встречи с Галиной. – Ну, это самое… работала она у нас.
«Наташку ищет, - осенило Галину. В груди ее сдвоило сердце. – Вот она беда! Пришла, откуда и не ждали».
- Тебе чего надо, парень? – спросила она грубо.
Леха шевельнул покатыми плечами, и охранники, бывшие все время настороже, еще крепче вцепились, почти распяли его перед своей хозяйкой. С трудом шевеля губами, он прохрипел:
- Я Наташку ищу… В газетах писали, что она пропала за границей… Мне без нее возвращаться никак нельзя… Она где?
Галина, насторожившись, слушала. Сухой и тревожный блеск ее подведенных тушью глаз не сулил ничего доброго. Они встретились глазами. Ломая его взгляд, она с негодованием ответила:
- Ошибочка вышла, молодой человек. Наши люди нигде и никогда не пропадают.
- А Наташка?
Желая выиграть время для совета с Рамзаном, Галина соврала:
- Твоя Наташка сбежала от нас.
- Ну да? – не поверил Леха.
Галина хранила наружное спокойствие. Лишь резче вылегли в уголках плотно сжатых губ складки недовольствия. В ее глазах замерцали злобноватые огоньки.
- Раз говорю - сбежала, значит, сбежала.
- Врешь ты все, - уличил ее Леха, уверенный в своей правоте. И, холодея от прилива решимости, заговорил: - Я все равно узнаю об этом.
- И что же?
- Тогда узнаете, что!
Галина с ненавистью сжала кулачки; синие пульсирующие жилки проступили на нежных руках; озлившись, крикнула:
- Да выкиньте вы этого недоноска отсюда. Он мне угрожать еще будет!
Упиравшегося Леху с шумом поволокли к дверям. Лютой радостью взволновалась высокая грудь Галины. Когда она уходила по коридору, ее глаза недобро поблескивали.
Выворачивая голову, тяжело обвисая в руках рослых охранников, Леха с холодным бешенством кричал вслед:
- Я все равно узнаю! От меня вы ничего не скроете! – он задыхался, в широкой груди  что-то хрипело. – Мы еще встретимся!
Его безжалостно спустили с порога. Запинаясь о ступени, Леха едва не упал. Следом выкинули сумку. Он успел поймать ее на лету.
- Катись отсюда, парень, - по-доброму посоветовал Валера. – Иначе не сносить тебе головы.
Несколько секунд Леха стоял молча. Сердце бухало в груди неровными толчками. Кровь, которую оно гнало к вискам, напористо била в голову. Он дышал глубоко со свистящим выдохом. Рукавом вытирая со лба холодную испарину, огрызнулся:
- Да пошли вы все.
К его недоумению, парни не обиделись. Безучастные к чужим заботам, они с откровенной снисходительностью посмеялись и ушли, аккуратно притворив за собой дверь. Леха остался один. От автостоянки, облокотившись на чью-то машину, глядел охранник. Небрежная поза выказывала его равнодушие к происходившему. Леха хотел, было вернуться и уже с дракой прорваться к Галине, но, одумавшись, махнул рукой, закинул за плечо сумку и не спеша пошел к видневшимся невдалеке торговым палаткам. В городе мазались легкие сумерки. Густой поток машин с шорохом несся по широкому проспекту. По улицам бесцельно слонялась экипированная по моде – с рюкзаками за спинами – молодежь. Леха, проголодавшись за день, у уличной торговки купил хот-дог. Обжигая язык, ел, размазывая по губам острый кетчуп. Краем глаза поглядывал на входные двери офиса.
Спрятавшись за палаткой, курили две девушки; одна, привалившись спиной к ее теплому боку, другая стояла напротив, изящно отставив ногу на высоком каблуке. Шум притушевывал их голоса. Но изредка до Лехи внятно доносилось:
- Все они козлы!…
- Ну, ну…
- Дашь одному такому раздолбаю…
- Ага, а потом целая очередь к тебе стоит!…
- Точно… как на прием к врачу!
- Круче! Как в мавзолей Ленина!
Шутка показалась девушкам удачной, они громко расхохотались, да так раскатисто и задорно, что даже Леха невольно улыбнулся, на время забыв о своем горьком невезении. Украдкой покосившись в их сторону, Леха облизал испачканные в кетчуп пальцы, подумал: «Такие красивые… а доступные». Он шумно вздохнул.
От девушек, по-видимому, не ускользнули его манипуляции с красными пальцами, они переглянулись и опять прыснули смехом. Высокая брюнетка, подпиравшая едва прикрытым юбочкой полным задом бок палатки, спросила, округло выпустив струйку дыма вверх:
- Вкусно?
Крашеная блондинка в не менее коротких тесных шортиках, таких, что был виден низ упругих ягодиц, поддерживая подругу, необидно поддела:
- В смысле пальчики-то облизываешь.
Леха смутился, но ответил честно:
- Вкусно!
- Залетный что ль? – продолжали допытывать подруги.
- Как это?
- Приезжий?
- Приезжий! – поразился Леха их догадке. – У меня что, на лбу написано?
- Написано.
Леха, поддерживая шутливый настрой, с нарочитым испугом потрогал лоб, заглядывая на свое отражение в стекле палатки.
- Не видно.
- Ну, ты во-о-ще! – простонала блондинка, игриво закатывая глаза. – Такой прико-ольный пацан!
- У тебя глаза… доверчивые, - пояснила брюнетка. – А у москвичей наглые и…****ские такие…мол, любому за башлы дам. Кстати, меня Мартой зовут. А ее Майей.
- Хан! – брякнул Леха, не доверяясь больше шапочному знакомству.
- Татарин что ль? – несказанно поразились девушки и, опять перемигнувшись, ну просто задохнулись от смеха. Сквозь всхлипы обуявшего их хохота едва смогли выдавить из себя: – Правду, говорят, что от обрезанного члена кайф обалденный?
- Русский я, - обиделся Леха.
- А чего тогда имя татарское?
- Не имя это…прозвище армейское.
- Уморил… вояка!
У смешливых девчонок от выступивших на глазах слез размазалась тушь. Мизинчиком подправляя веки, предложили:
- Хочешь с нами тусануться?
Тут Леха, не перестававший во время разговора поглядывать в сторону офиса, увидел выходившую на порог Галину. Ни к кому конкретно не обращаясь, рассеянно ответил:
- В следующий раз, - и, подхватив сумку, торопливо пошел навстречу.
Девчонки разочарованно протянули:
- У-у-у…
Леха пересек безлюдную в этот час автостоянку. Охранник, занятый тем, что считал в небе проплывавшие, подсвеченные розовым облака, случайно завидев направлявшегося к Галине незнакомого парня, уже однажды выдворенного со скандалом из офиса, спохватившись, побежал наперерез. В его резких движениях присутствовала нескрываемая тревога. Он глухо крикнул:
- Эй, стой, стой!
Движимый благородным поступком прояснить запутанную историю с таинственным исчезновением Наташки до конца, Леха не обратил на него внимания. Зато обеспокоенный голос своего охранника расслышала Галина. Отягченная мыслями, она не сразу поняла значение его слов, а когда догадалась, разглядела, кому они предназначались, в страшном волнении ускорила шаги. Она торопилась успеть уехать раньше, чем подойдет этот настырный парень. Они словно негласно соревновались: одна, не оглядываясь, очень спешила к своей машине, другой с не меньшей целеустремленностью спешил к ней. Не известно, чем могла завершиться подобная встреча, не подоспей вовремя охранник.
- Стоять, мать твою! – предупредил он и, видя, что сказанное не возымело на парня никакого действия, решительно протянул руку. – Стой, тебе говорят!
Леха побледнел. Исподлобья косо глянув на охранника, не сказав ни слова, коротко рубанул его за ухо ребром ладони. Парень, не ожидавший удара, хрюкнул, ноги его подкосились, и он кулем повалился Лехе под ноги. Этого короткого времени хватило для того, чтобы Галина успела сесть за руль своей «Ауди». В ее по-кошачьи желтых глазах, пресыщенных и холодных, появилась взволнованная живость.
Выронив из рук сумку, Леха с неимоверным проворством метнулся к иномарке.
- Куда Наташку дела? – заорал он.
Галина с яростью дослала рычаг передачи, и автомобиль, словно дикий необъезженный мустанг, сорвался с места. Леха в отчаянном броске успел ухватиться за приоткрытую дверь. Зло сверкнув на него глазами, Галина прибавила скорость. На повороте дверь распахнулась совсем; Леха не удержался и отлетел далеко в сторону, упал, кувыркаясь на асфальте. С трудом приподнялся и, обессиленный от случившегося, сел прямо на дороге, охватив согнутые в коленях ноги. Перед глазами мельтешили светившиеся звездочки.
От офиса бежали парни из службы безопасности «Багиры». Впереди, опережая остальных, сажеными скачками мчался Валера, широко взмахивая длинными жилистыми руками. Он еще издали заорал:
- Придурок, убить тебя мало!
Леха сидел с отсутствующим видом. Подбежавший Валера ухватил его сзади за отворот вишневой майки, рывком приподнял на ноги.
- Сучара, ты на кого руку хотел поднять?
Капельки его теплой слюны падали на Лехино бледное лицо.
- Не ори, - попросил он, морщась.
Пошатываясь, подошел охранник с автостоянки. Раскалывающуюся от боли голову крепко сжимал ладонями.
- Убью, мразь!
Он замахнулся на Леху здоровенным кулачищем, но Валера злобно оттолкнул его в грудь.
- Не тронь пацана!
- Ты чего? – удивленно спросил обиженный охранник.
- Ничего.
В другое время Валера сам с удовольствием накостылял бы шею Лехе по первое число. Но тут… Не виноват же пацан, что у него девчонка пропала. Глядя в его опустошенные глаза, твердо сказал:
- Ты… вот чего. Уходи отсюда, пока милицию не вызвали. Там с тобой церемониться никто не будет. Лучше подобру уходи… уезжай к себе… в город.
- Тебе-то чего надо? – закипая тихой злобой, спросил Леха.
- Не хочу, чтобы ты здесь ноги протянул. Давай уезжай отсюда, - решительно повторил Валера.
Леха промолчал. Он дрожащей ладонью промокнул саднившую рану на щеке. Кто-то сунул ему в руку сумку. Валера выжидающе глядел. Леха на минуту задумался, потом круто развернулся и, не прощаясь, ушел. Разошлись и парни из службы безопасности «Багиры». У торговой палатки Леха опять остановился. По лицу пробегали дрожащие живчики, во рту сохло, и спекшиеся губы почти не шевелились. Он хотел было купить себе разрекламированного «Спрайта», но случайно поглядел вбок. От дальней палатки спиной к нему отходила девушка. Ее длинные ноги вились в затейливой походке. Что-то знакомое показалось Лехе в высокой девичьей фигуре. От неожиданно пришедшей мысли Леха коротко дернул кадыком; расталкивая скопившуюся у окошка очередь, кинулся догонять, глаз не спуская с удалявшейся фигуры. Пока добежал до поворота на соседнюю улицу, потерял девушку из виду. Он в нерешительности остановился, глубоко и часто дыша, высоко задирая подбородок, стал торопливо выискивать ее глазами в толпе. Но девушка как в воду канула. Безнадежно расстроенный Леха заметался по улице, приставая с расспросами к прохожим:
- Вы не видели девушку… высокую такую… очень красивую?
Его голос рвался, трудно становилось дышать.
- У нее еще такая походка… Ну, знаете… как у моделей!
Люди его сторонились. Кое-кто сдержанно отвечал:
- Нет, не видели.
Через минуту оживление прошло, Леха устало огляделся. В городе зажигались вечерние огни. Бесчисленные ночные заведения призывно светились разноцветными огнями неоновых реклам… Леха, обессиленный напрасными поисками, безрадостно вздохнул, секунду поколебавшись, бесцельно побрел вдоль улицы. Мимо него проносились шикарные иномарки.

8

Горько было Анне слышать о таинственном исчезновении фотомодели. Она верила и не верила в это, но после того как Максим принес ей газету, прочла и впала в неописуемое уныние. С этого дня жизнь Анны круто пошла на спад. Она совсем перестала выезжать в столицу. Но и здесь вездесущие журналисты ухитрялись доставать ее, нервируя своим невидимым присутствием. Они оставляли машину где-нибудь в лесочке под прикрытием деревьев, а сами кружным путем подбирались к загородному дому. Прячась в укромном месте, с завидным упорством выслеживали Анну с Максимом. Дошло до того, что она перестала выходить на прогулку в своем дворе. Всякий раз наметанный глаз телохранителя примечал в густой листве за высоким забором блеск фотокамеры. В тенистой кроне сидел папарацци, терпеливо подстерегая Анну. И только решительные действия сопровождавшего  парня вынуждали его уходить. Спугнутый разъяренным телохранителем, папарацци скрытно перемещался в другое место, с еще большей настойчивостью продолжая вести наблюдения.
Жить под прицелом обнаглевших  журналистов для Анны с каждым днем становилось все сложнее, и, наконец решившись, в одну из тихих ночей, когда обгрызанный месяц пристыл на грязно-синем небосводе, она тайком на машине охранника выехала за ворота и отбыла в неизвестном направлении. Прозевавшие сей момент папарацци, были несказанно удивлены долгим отсутствием Анны в поле их зрения. Правда, один очень уж ушлый журналист все-таки каким-то образом ухитрился сфотографировать Анну, садившуюся в автомобиль. Но даже ночью Анна помнила о них и прикрывала свое лицо ладонью. Фотография вышла мутной, темной, без той четкости, которая присуща салонным фотографиям, и потому нельзя было с полной достоверностью утверждать, что на ней запечатлена Анна. Отчего фото хотя и было опубликовано в газетах, но того резонанса, который ожидался в этом случае, не произошло.
«Нива» охранника, навороченная четырьмя дополнительными фарами на крыше, с мощным «кенгурятником» перед капотом и другими нужными и ненужными «автоприбамбасами» медленно, словно боясь оступиться, продиралась сквозь вековой лес. Между огромными стволами сосен таился жуткий полумрак. В глуши с угрюмой настойчивостью кричала ночная птица. Низко свисавшие ветви безжалостно хлестали по лобовому стеклу. Анна, уткнувшись носом в тепло приподнятого воротника куртки, опасливо косилась по сторонам. Максим, обеспокоенный ранним подъемом, все время зевал, пытаясь опять заснуть. Но машину на лесных ухабах так кидало из стороны в сторону, что невозможно было прикрыть глаз. Пассажиры ночного экипажа стоически терпели временные неудобства.
Журналисты, дни напролет дежурившие на выезде с дачного поселка, не подозревая, как их отменно провели, мирно спали в машинах. Время от времени кто-либо из них, нагруженный на ночь дешевым пивом, с неохотой выходил из автомобиля, с журчащим шумом мочился в темноту, позевывая вглядывался в безлюдную в это время дорогу и, застегивая ширинку, с тяжелым вздохом, продрогший от знобкого холодка, торопливо возвращался в теплый салон досыпать.
«Нива» выехала из леса далеко от этого места. Над дорогой слоисто пластался туман. Верх его мутно желтило солнце, не пробивавшее донизу молочную кисею. Лучи шести галогенных фар упирались в туман, будто в преграду. Ехали, придерживаясь осевой разметки. Когда свернули на проселочную дорогу, белесая мгла поредела. Всходившее у горизонта солнце плескалось в стеклах медным светом. Проехали лугом к реке. У деревянной, потемневшей от дождей и времени пристани остановились. Не выходя из машины, стали ждать. Неприметный на вид, сплошь состоящий из рубленых деревянных изб старинный городок, с единственной церквушкой посредине заросшей травой площади спал безмятежным сном. Свежий, омытый дождями воздух, смешанный с запахами разнотравья, пьянил. Три девушки, по-видимому из числа молодых художников, в соломенных шляпках с разноцветными на них лентами и в коротких холстинных бриджах сидели на облезлых видавших виды чемоданах. Двое в руках держали заляпанные масляными красками этюдники, третья от нечего делать плела из ромашек венок. У ее ног, обутых в легкие босоножки, лежал ворох набранных по дороге цветов. Она брала по одному цветочку и сосредоточенными движениями, по-детски высунув кончик язычка, вплетала в замысловатый узелок.
Дремную тишину с плеском жирующей у берега рыбы разбудил гудок подходившего к пристани парохода. Художницы оживились, смеясь, стали собираться. Еще какое-то время, выждав, из машины вышли и таинственные пассажиры. Анна шла налегке, как бы незаметным для других жестом прикрывая лицо. Полусонный Максим, приотставая, тащился следом. Их сопровождал высокий широкоплечий парень с огромным чемоданом в руках. Из собранного наспех чемодана свисала никем не замеченная голубая бретелька бюстгальтера. Что-то тайное, неуловимое было в этой на вид странной и живописной компании.
Художницы с легким недоумением оглядели своих попутчиков; то ли им не было до них никакого дела, то ли девушки не могли поверить своим глазам, что рядом с ними в такой глуши (Анна на это и рассчитывала) мог оказаться известный певец. Скорее всего, они решили, что это просто похожий на него парень, и дальнейшего проявления интереса к ним впоследствии не выказывали.
По дощатым, скользким от росы ступенькам спустились с крутого берега на пристань. Старенький пароходик покачивался на воде. По зыбким сходням беспрепятственно поднялись на его борт. Матрос в линялой тельняшке убрал за ними сходни. Несмотря на раннее утро, он был веселый и разговорчивый. Ощеряя влажную белизну зубов, пошутил:
- Нашего полку прибыло!
И сразу же его особым расположением стали пользоваться девушки. Оно проявилось в заботе о них. Хрупкие плечи художниц оттягивали неудобные этюдники. Одной рукой поддерживая широкие наплечные ремни, другой они из последних сил волокли фанерные чемоданы, по всей видимости под завязку набитые свинцовыми тюбиками с красками.
- Разве барышням позволительно носить такую тяжесть? – все сокрушался деликатно матрос.
Он живо подхватил у девушек не посильную для них ношу. На его загорелых крепких руках взбугрились мышцы. Наколотый на кисти неровный якорек заметно посинел.
- За мной! – скомандовал деловито парень.
Девушки заторопились следом. У Анны, пораженной таким поведением встречавшего их матроса, прыгнули вверх брови. Она тут же хотела его осадить, но, вспомнив о том, что сама не пожелала быть узнанной, промолчала; все так же прикрываясь ладонью, будто у нее на самом деле болели зубы, покоряясь судьбе, пошла вслед за всеми.
Палуба под ногами мелко задрожала, пароходик натужился и медленно отошел от причала. Этот единственный сохранившийся на Волге пароход-старичок выполнял обычные рейсы по реке, связывая некрупные приволжские городки.
Случайно прослышав о судне-тихоходе, Анна возжелала сплавиться на нем по Волге вниз. Ей хотелось расслабиться, забыться на время, уединившись от безумного мира с обнаглевшими журналистами и завравшимися компаньонами.
У трапа, где возникла небольшая заминка, матрос, оборачиваясь, предупредил:
- Здесь будьте осторожны.
Железные  ступени уходили вниз. Придерживаясь за поручни, спустились. Стало слышно, как за перегородкой приглушенно работают двигатели. Вокруг блестели полировкой металлические части, деревянные были выкрашены свежей краской. Во всем чувствовалась заботливая рука; за судном ухаживали с прежней старательностью.
Не выпуская из рук чемоданы, матрос кивнул на узкие двери:
- Располагайтесь!
- Кто? – не поняли девушки. – Мы?
- Не-а, - матрос приподнялся на носках и поверх их голов оглянулся. – Я вам говорю… господа…
Анна молча кивнула; Максим, незаслуженно обиженный, кривляясь, поблагодарил:
- О-очень признательны!
Матрос недоуменно пожал плечами и, обращаясь непосредственно к девушкам, сказал:
- Вам сюда, барышни. Две смежные каюты на четверых.
Последнее слово он произнес со значением.
Максим опасливо распахнул дверь. В тесной каюте стоял запах древесных опилок и чайного листа. Он со вздохом шагнул внутрь. Охранник выжидающе замер в проходе, загораживая его своей здоровенной фигурой.
- Вещи поставь сюда, - сказала Анна, устало опускаясь на деревянную лежанку с плотным, словно кирпич, матрацем, - и иди отдыхать.
Охранник задвинул чемодан в нишу, в тесноте пятясь задом, вышел.
- Я у себя буду, - предупредил.
Максим, не поднимаясь, ногой захлопнул за ним дверь. Грохнувший было в коридоре девичий смех, басисто разбавленный мужским, приглушенно оборвался. Максим презрительно оттопырил нижнюю губу:
- Плебеи!
- Сам-то кто?
Обидевшись на нелицеприятное замечание, Максим завалился спать, демонстративно отвернувшись. Погодя, он задремал, сипло, дыша и вздрагивая во сне.
Анна глядела в иллюминатор. За толстым с просинью стеклом отдалялся берег. Мокрые кусты боярышника, отягощенные росой, никли над водой. Когда пароход, дрожа и покачиваясь, выплыл на середину реки, стали видны золотые купола церкви, горевшие на солнце ослепительным пламенем. Ее защемила тоска. «Все к черту брошу, - подумала Анна, - и уеду жить в деревню». Она неспокойными глазами провожала плывущий за бортом берег. Есть особенный уют в таких прибрежных деревеньках с тихой размеренной в них жизнью, с множеством тропинок, сбегавших от домов к самой воде, разноцветными бабами, полощущими белье с мостков, с коровами, забредшими по брюхо в мелководье и от назойливо донимавших оводов с ленцой помахивающими хвостами.
Все это до боли знакомо (Анна родилась в далекой деревеньке на Тамбовщине), но давно позабыто. Невольное воспоминание давнего выжало на глазах скупые слезы. С легкой печалью она снова подумала о том, как хорошо было бы тут остаться и жить.
Неожиданно раздался длинный, предлинный гудок, и возникшая за иллюминатором тень заслонила собой далекий берег. Ослепительно белый теплоход проплыл мимо, совершая коммерческий круиз по Волге. На его борту праздно шатался народ, невидимая глазу певица громко пела по радио:
На теплоходе музыка играет,
               
                А я одна стою на берегу,
                Машу рукой, а сердце замирает,
                И ничего поделать не могу…

- И ничего с собой поделать я не могу, - вслед за певицей прошептала Анна. – Это точно.
Теплоход проплыл, унося на своем борту отдыхающих. Он будто школьной резинкой стер простодушное недавнее желание Анны. Веками мучившая людей мысль о необратимости каждой минуты прошла, похеренная видом роскошного лайнера. «Господа тусуются, празднуют от обилия денег… А я… как курва какая – нибудь… от журналистов прячусь… Бизнес гибнет, - подумала так, и душевная сумятица вновь навалилась на нее. – Неужели новые духи, с таким трудом изобретенные, и… и…все это в прах, в тартарары… рухнет?». Ее немного туманный взгляд ушел в себя, дородная фигура, тяжело навалившаяся крупной грудью на откидной стол, жалко поникла, в уголках потускневших губ вылегли жесткие скорбные складки. Пожаловаться на свою  никчемную жизнь было некому. Анна почувствовала себя одиноко. Она шумно вздохнула и отвернулась. Заворочался во сне Максим. Растерянно поглядела на него и, пожевав губами, быстро поднялась; суетливыми движениями, будто боясь опоздать, достала со дна чемодана дорогой коньяк. Объятая каким-то мстительным желанием, доверху наполнила стакан и с торжествующим видом отпила. Пряно пахнущая жидкость ожгла гортань. С радостным облегчением принимая беспамятство, Анна на едином дыхании допила, снова налила полный и с мужской лихостью залпом опорожнила содержимое стакана. Окружающий мир заколебался. Неразборчивая муть перед глазами породила беспричинную радость.
- Мы еще поборемся, - кому-то невидимому шепотом пообещала Анна и опять плеснула в стакан.
 Ее мягкие белые руки лежали на столе, пальцы скребли поверхность, не находя себе места. Она внимательно смотрела на желтый, покачивающийся в такт волнам коньяк. Никогда еще не приходилось Анне с утра выпивать в таких дозах. Она весело блеснула глазами, будто поражаясь своей лихости, и отпила немного. Через пару минут Анна почувствовала, что пьянеет, хмель медленно, но упорно осиливал. Оно и неудивительно: Анна пила без закуски. Лицо ее приобрело кирпичный цвет, в движениях появилась неуверенная медлительность. Она стала негромко напевать, пытаясь отбивать такт непослушными пальцами.
Проснулся Максим. Он в недоумении повернулся на исходящие за его спиной непонятные звуки да так и замер, опираясь на руку. Сидевшую за столом Анну заметно развезло. Ее глаза стали невыразительными, задернулись мутной пеленой, лицевые мускулы ослабли, отчего краснеющие щеки сползли вниз, дряблыми мешками свисая обочь рта, обслюнявленные губы перестали повиноваться и вместо слов песни выходило у нее невнятное бр… хр… тр…
В черных влажных глазах Максима вспыхнули злые огоньки:
- Напилась? Дорвалась до коньяка, да?
Анна, указывая косившимися глазами на стакан, стала что-то говорить заплетающимся языком:
- … в… в… вот-т… п-п… пью, - единственное, что смог разобрать у нее Максим.
Недавнее оживление ее прошло. Перед Максимом сидела постаревшая, как-то сразу опустившаяся женщина.
- Ляг спать! – со злобой сказал он и блеснул глазами.
Анна послушно проделала слабую попытку подняться, но едва не упала. Максим успел ее поддержать. Тужась от давившего на него веса, с грехом пополам уложил в постель.
- Спи!
Анна, лежа навзничь, ослабевшей рукой пошарила у себя в ногах и, нащупав подол платья, медленно задрала его выше колен. Выдавливая языком на губы мокроту, силясь, произнесла:
- Тр-тр-трах…ца  х-х…чу.
Максим, пораженный ее пьяной похотливой выходкой, брезгливо поморщился:
- Сука поблудная! Правда говорят: женщина пьяная, ****а чужая!
И, удерживая себя, чтобы не ударить ее по лицу, поднялся наверх.
Солнце, стоявшее в зените, палило сверху. Широкая гладь реки волновалась серебристой рябью. Крикливые чайки носились над водой, задевая поверхность крыльями. Жмуря на солнце глаза, Максим с восторгом окинул взглядом раскинувшиеся вокруг  просторы.
Матрос, утром определявший их на жительство, насвистывая, шваброй мыл дощатую палубу. Вода, журча, стекала за борт. Он шлепал босыми ступнями по влажным доскам. Засученные по колено черные брюки - в водянистых брызгах. Увидев подходившего к нему Максима, парень выпрямил спину, растопыренной пятерней закинул назад чуб, спадавший на потный лоб, приветливо улыбнулся:
- Выспался?
Он стоял, опираясь на швабру. Его глаза искрились лучистым светом. И столько в них было простодушия, детского проявления довольствия своей работой, жизнью, что Максим, обиженный на него за утреннее, невольно и неожиданно для себя признался:
- Выспался… Красиво у вас здесь!
- Это да, - согласился парень. – Лучше наших волжских просторов места нет.
Максим, шевеля черными бровями, рассматривал удивленными глазами явившийся ему мир, словно видел все это впервые.
- Красота-а!
Матроса, наблюдавшего за выражением его лица, разбирало любопытство. Он долго смотрел, задумчиво улыбаясь, но потом не выдержал, сказал:
- Ты на артиста одного похож.
Лицо Максима распахала довольная улыбка, влажные выпуклые глаза маслянисто заблестели, но он все же не признался, пошутил:
- Двойник.
Матрос, пораженный сходством, качнул головой:
- Надо же!
Пароход дал гудок. Парень спохватился:
- К пристани подходим. Извиняй, брат!
Ведром на веревке он зачерпнул за бортом воды, выплеснул на палубу, смывая мыльную пену. Из рубки выглянуло рассерженное лицо пожилого капитана.
- Эй, салага, - крикнул он, - заводи конец.
Весело переругиваясь с капитаном, парень приготовил чальный трос. Пароход подрулил к пристани. Три-четыре бабы в разноцветных косынках не без помощи расторопного матроса ступили на влажную палубу. В руках они держали плетенные из краснотала корзины. Сверху полные корзины были заботливо прикрыты подвянувшими листьями папоротника.
- Грибочки на базар везем? – полюбопытствовал парень.
- И-и, милай, - нараспев сказала дородная на вид баба. Ее полное лицо налитым яблоком выглядывало из-под косынки в красный горошек. – Какие в этом году могут быть грибочки? Так, слезы одни… Жара…
- Хватит прибедняться-то! – уличил ее парень. – Сколько вас вожу, у вас завсегда какие-нибудь проблемы.
Высокая худая старуха, укутанная в темную косынку, словно монашенка, поддержала свою сельчанку:
- Эх, касатик ты наш… А у кого же их сегодня нет… пронблен-то твоих?
Матрос захохотал.
- Гы-гы… Ну, ты тоже, скажешь, баб Грунь…пронблены! Уморила!
- Смейся, смейся… над старухами. А то чаво ж… твое дело молодое.
Бабы смотрели на ухахатывающегося парня и сами долго беззвучно смеялись.
Максим незаметно ушел с палубы. Матрос остался зубоскалить со словоохотливыми бабами.
Анна спала навзничь, наотмашь откинув правую руку в проход. В горле ее клокотал рвущийся наружу кашель. Задравшееся выше колен платье оголяло бесстыдно раздвинутые ноги.
Максим сел напротив, наклонясь вперед, смотрел на жену. Обрюзгшее лицо Анны с пробегавшими по нему судорогами утратило былую свежесть, резко изменилось, стало словно чужим. Максим подавил в себе вновь возникшее желание основательно отхлестать ее по опухшим щекам. «Курва», - подумал он, прислушиваясь к храпу. Вдруг веки Анны мелко задрожали, она с трудом раскрыла глаза, посмотрела затуманенным взглядом.
- Это ты?
- А то кто ж? – буркнул Максим, отслоняясь от нее.
Тылом ладони Анна вытерла с губ слюну, с заметным усилием поднялась. Неуверенными движениями вылила остатки коньяка в стакан. Отчаянно зажмурившись, выпила. Погодя на бледных дрожащих скулах проступил вишневый румянец.
Максим с презрительной злобой поглядывал на ее действия. «Рушится с таким трудом налаженное производство элитных духов, - подумал он. – Надо что-то делать. А она… в запой ушла».
Цвет, придававший ее лицу живость, продержался недолго. На висках Анны выступила испарина. Синеватая бледность, начавшаяся со лба, стала медленно сходить вниз по лицу. Ее взгляд стал рассеянным. Через минуту Анна, опрокидывая локтями пустую посуду, навалилась на стол грудью. Уронив голову на руки, задремала, сипло дыша.
Секунду поколебавшись, Максим подхватил ее под мышки. Поддерживая, приподнял отяжелевшее тело.
- На кровать хоть ляг.
Упираясь в его тщедушную грудь, Анна сказала, твердо выговаривая слова:
- Уй-ди… не хо-чу… не буду.
- Да кому ты нужна… старая перечница! – сорвалось с губ Максима.
- Не дам! – вдруг внятно сказала Анна. – Не проси!
Всей тяжестью наваливаясь на его плечо, она, косо перебирая ногами, шагнула к кровати. Максим разжал руки, и Анна мешковато боком шмякнулась на матрац. Он с отвращением поправил ее ноги.
- Пьянь хроническая! – обозвал, не стерпев.
Выворачивая в его сторону мутные белки, Анна хрипящим шепотом огрызнулась:
- Пь-пьянь… прос-с-спится… Дур-рак ник-огда…
Максим усмехнулся:
- Вот ты как заговорила… Дура!
- Сам д-д-д…
Она недоговорила, веки ее прикрылись, и голова обессиленно свесилась набок. Из уголков губ на подбородок просочилась узкая нить клейкой слюны. Из раззявленного рта вонюче запахло перегаром.
Максим с отвращением отшатнулся, прилег на свою кровать. Углом преломляя руку в локте, оперся на нее затылком; не мигая, уставился в белый словно в больничной палате потолок. Незаметно для себя опять уснул. Когда проснулся, в каюте висли фиолетовые сумерки. Максим заглянул в иллюминатор. На берегу мигали далекие желтые огоньки. Водная гладь красилась сумеречной голубизной. Он нащупал выключатель и зажег свет. Ночь за стеклом сразу загустела. Таинственный запах чайного листа напрочь перебивал тяжелый дух перегара и потного тела. Тишина, густая и недвижная…
Распахнулась дверь, и в каюту заглянул охранник.
- Ну, как вы тут?
Максим отчаянно замахал на него руками, зашикал:
- Тс-с… Тише… тише.
Метнув испуганный взгляд на Анну, охранник тотчас притворил за собой дверь. Максим торопливо погасил свет, на ощупь, стараясь не потревожить спящую жену, вышел вслед за ним в коридор.
- Чего ты? – спросил шепотом.
Отводя от него глаза, охранник полюбопытствовал:
- Сорвалась?
Максим не ответил. Не дело охранника встревать в их запутанные отношения. Но парню и без этого было все ясно. Он насмешливо улыбнулся, отворачиваясь к лестнице:
- Пойдем на свежий воздух… подышим.
Они поднялись на палубу. Над рекой в густой синеве закатного неба висела серебристая луна. На воде, определяя движение по фарватеру, покачиваясь, горели красные бакены.
- Надолго затянется наше путешествие? – опять спросил охранник.
- Как Анна.
Они помолчали. Собственно и говорить-то им было не о чем. В последовавшей затем тишине отчетливо скрипнули половицы. Парни обернулись. Поднявшиеся на палубу художницы остановились у ограждения. В легком ночном сумраке белели холстинные одежды. Девушки задумчиво смотрели на тусклую реку. За бортом плескалась вода.
Из рубки штурвального с независимым видом, только не насвистывая, вышел прифранченный матрос. Черные брюки клеш поддерживал ремень с блестящей морской бляхой, свежая тельняшка полосато обтягивала крепкую грудь, завершался наряд белой капитанской фуражкой с крабом на высокой тулье. Нетрудно было догадаться, что он долго сторожил девушек. Вразвалочку, с характерной для моряка походкой он направился к художницам. Манящие огни далекого города, видно, разбередили одинокие сердца девушек; они вдруг запели звенящими томительными голосами:
Огней так много золотых
               
                На улицах Саратова,
                Парней так много холостых,
                А я люблю женатого.

Матрос замедлил шаги и с полпути свернул к парням.
- Хорошо поют! – сказал он, подходя.
Максим необдуманно брякнул:
- Ерунда!
Матрос, задетый обидой за девушек, ощетинился:
- Чо, деловой, да?
Назревал скандал, предвестник драки. Охранник упреждающе шагнул меж парнями, вполголоса, чтобы не слышали девушки, со зловещей сдержанностью сказал:
- Вы… а ну, кончайте гнилой базар.
Моряк оценивающим взглядом примерился к рослому парню и будто невзначай расстегнул ремень. (Латунная бляха с рельефным якорем в драке превращалась в грозное оружие).
Охранник, угнувшись вперед, долго глядел на моряка неподвижным помутневшим взглядом. Максим трусливо отступил за его широкую спину. Шевеля губами, матрос отошел. Было слышно, как он нелестно отозвался о Максиме, к которому вдруг проникся беспричинной ненавистью.
- Стоит тут… всем недоволен… как курва, бля…
Охранник, оборачиваясь к побледневшему Максиму, спросил:
- Все в порядке?
- В порядке. Пойду я… в каюту.
Внутренне усмехаясь, охранник, как красной девице, предложил:
- Проводить?
- Не надо.
- Ну смотри.
Максим, бросая косые взгляды по сторонам, ушел. Охранник, потоптавшись на месте (ему, видно, хотелось подойти к девушкам, но он передумал), также ушел к себе в каюту.
Из рубки тут же незамедлительно вышел матрос. Былой развязности в нем уже не чувствовалось. Он нормальной походкой подошел к девушкам, четко козырнул:
- Привет, девчонки!
- О-о! Какие люди!
Художницы были несказанно рады его появлению.
Максим приостановился у каюты, прислушался. Из-за двери доносилось пьяное бормотание. С обреченностью утопленника он распахнул дверь. Анна при свете сидела за столом. Перед ней стояла початая очередная бутылка дорогого коньяка. Со скучающим видом она вертела в подрагивающих пальцах стакан с плескавшейся на дне темной жидкостью. На звук скрипнувшей двери повернула голову.
- Бросил меня, - в голосе ее прозвучала легкая обида.
Максим метнул на нее озлобленный взгляд:
- Опять начинается… или продолжается?
- Да пошел ты… нюня.
Анна потеряла к нему всякий интерес. Она перевела затуманенный взгляд внутрь стакана, будто истина таилась на его донышке.
После четырех дней непрерывного запоя натянутые до предела нервы Максима не выдержали. Ему надоели пароходное затворничество и пьяная ахинея Анны. Последней каплей терпения стал недавний случай.
Анна, как всегда в одиночестве, до позднего «зависала» за столом, опоражнивая очередную бутылку коньяка, принесенного с берега охранником. В глазок иллюминатора заглядывала ночь. Частый дождь ударял в толстое стекло. От вспышек молний в каюте даже при свете лампочки на секунду становилось сине. Лишенная возможности общения, Анна несла привычную околесицу. Максим, скрепя сердце, слушал… или делал вид, что слушает. После нелестного для него отзыва, который в пьяном угаре позволила себе Анна, он вдруг сорвался на крик:
- Все! Я возвращаюсь в Москву! Мне здесь все осточертело!
- Ты не психуй, - осадила его Анна, - и не ори. Ты без меня никто.
От ее слов задохнувшийся в бешенстве Максим с ненавистью лупнул на Анну глазами. Разевая рот, будто выброшенный на берег пескарь, не знал, что сказать.
- Охлани! – заорал он и рывком распахнул иллюминатор.
Порыв холодного ветра бросил в распухшее лицо Анны водяные брызги. Давно не чесанные волосы запрокинуло на голову.
Они продолжали ругаться. Тут зазвонил сотовый телефон. Анна приложила его к уху.
- Да?
Старческий дребезжащий голос с одышкой сказал:
- Анна Валерьевна, это беспокоит ваш давний почитатель. Тут вот какое дело… У нас в городе расклеили афиши о вашем концерте… Мы вас очень любим… В связи с этим нам хотелось бы…
Лицо Анны потянула длинная судорога, углы губ плаксиво сползли книзу. С закипавшим глухим раздражением она сказала:
- Ни днем от вас покоя нет, ни ночью… - и, коротко взмахнув рукой, выкинула телефон.
 Серебристую вещицу, на секунду блеснувшую в неярком свете, падавшем из иллюминатора, поглотила густая мгла. Телефон стремительно пошел ко дну. Голос с признанием любви к известной певице придавило зеленой толщей воды.
Тут не выдержал Максим. Побагровев от возмущения, он заорал, паралично дергая головой:
- Ты что… сдурела что-ли? Он тысячу баксов стоит! С таким твоим отношением к вещам мы скоро по миру пойдем. Раскидалась!
Анна, выслушав задохнувшегося гневом Максима, усмехнулась:
- Зацепило?
Трезвея от схлынувшей злобы, Максим прикрыл иллюминатор. В каюте наступило затишье.
- Я завтра возвращаюсь в Москву, - сказал уже спокойнее.
- Скатертью дорога!
Анна плеснула в стакан коньяку, играя на нервах мужа, звучно сглотнула. Максим лег, отвернувшись к дощатой перегородке, с головой укрылся каньевым одеялом. Всю ночь промучившись на узком, ставшем для него неудобным ложе, Максим за компанию с художницами сошел на пристани уютного приволжского городка Плес, где в свое время творил великий Левитан.
- Прощайте, девчонки, - сказал он хриплым голосом.
- До свидания!
- Бай, бай!
- Чао, беби! – вразнобой попрощались жизнерадостно художницы.
 Взвалив на свои хрупкие плечи неподъемную поклажу, они семенящей походкой отяжелевших людей стали медленно подниматься от пристани вверх по косогору. Обильная роса мочила им ноги.
Анна, боримая хмельной одурью, проспала до обеда и не видела, как Максим покинул пароход. Две недели беспробудного пьянства без него она провела, как в дурном забытьи. С каждым прошедшим днем все более копилась под ее глазами припухлая синева. Отечные надбровья дрожавшим желе нависали на узкие щелки обесцвеченных смытых крепкими напитками некогда выразительных зрачков. Болезненно раздувшиеся словно от водянки руки ходили ходуном. Голова тряслась безостановочно. На нее было страшно глядеть.
Она еще не вернулась в мир реального, как однажды в ее каюту без стука ввалился охранник. Старательно глядя куда-то вбок, он протянул ей свой сотовый телефон:
- Максим звонит.
- Да пошел он… засранец.
- Он требует вас, - с нажимом сказал охранник.
- Требует? – поразилась нахальству мужа Анна. Она старательно сложила из прыгающих пальцев дулю. – А это он видел?
Охранник, преисполненный упрямой решимости, вздохнул; отягощенный мыслями о своем скором увольнении, насильно вложил в ее руку телефон, приложил к уху. Немало переполоху наделал этот звонок. По синюшным щекам Анны забегали заметные живчики. Она пришла в неописуемое волнение.
- Поворачивай пароход назад! – крикнула она дурным голосом. – Мы возвращаемся в Москву!
Охранник смотрел на нее с растерянным недоумением.

9

Вечерняя Москва поразила Леху своей намеренной броскостью. Будто знакомая по чужим фильмам заграница предстала перед ним во всей своей порочной красе. Призрачный голубой свет наступавшей ночи тонул в засилье неоновой рекламы на фасадах зданий. Дивясь про себя, он бесцельно брел, внимательно разглядывая освещенные витрины. Москва была щедра на посулы: «Казино», «Дискоклуб», «Стрип-бар», «Кегельбан». Сполохи неоновых огней красили людные улицы в красочные цвета. Шикарные лимузины парковались против увеселительных заведений. Яркие подъезды, заманивая, вбирали в себя респектабельных господ в дорогих нарядах.
От всего увиденного тяжело и смутно стало у Лехе на сердце: «Большой город людей портит… Должно, и Наташа по вечерам ходила сюда… Все же не старуха, – и тут же, словно винясь перед отсутствующей Натальей, он решил: - Нет, она не такая… Я ее с детства знаю… росли вместе».
Леха уже не смотрел по сторонам, шел, глядя себе под ноги. Неожиданно его взгляд наткнулся на крутой изгиб изящных стоп, уверенно попиравших высоченными каблуками тротуар. Леха поднял глаза. Дорогу ему преграждала высокая, раскрашенная в прах девица.
- Не меня ли ищешь? – спросила она кокетливо.
Леха устало улыбнулся:
- Не-ет.
- Ты в этом уверен, парень? Могу помочь нескучно провести время.
- Не надо, - отказался Леха и соврал: - Мне некогда.
- Что за беда! – округлила глаза девица. – В моем наборе предложений имеется и экспресс-услуга.
Значительно поглядывая на Леху, она язычком, словно кошка, ласково облизала средний пальчик своей руки.
- Мр…мр…мр…
И вдруг под коротким изучающим взглядом Лехи стала ловко его сосать, давая понять этому недотепе, на что она способна в случае его согласия.
- Спасибо, - Леха обошел ее стороной, косясь на откровенный наряд.
 Девица, чувствуя, что уплывают бабки, предприняла последнюю попытку заманить несговорчивого клиента. С отчаянием в голосе предложила:
- Эй, парень! Не откажусь и от анального секса.
Леха, не оборачиваясь, ускорил шаги. Разочарованная девица не преминула обидно обозвать его в спину:
- Коз-зел!
Закусив губы, Леха сипло дышал.
- Вот, ****юшка… обзывается еще.
Под его белесыми веками копились световые тени. Незаслуженное оскорбление жгло полымем щеки. Он быстрым шагом миновал не приметную на первый взгляд дворовую арку. Оттуда-то и вывернулся чертиком парнишка в бейсболке, повернутой козырьком назад; пристроился сбоку. Он косо глядел на озабоченное лицо Лехи. Тот широко шагал, не обращая на него внимания. Поспешая за ним, парнишка, заговорщицки понижая голос, предложил:
- Травки хочешь?
- Сва-ли, - твердым  грубоватым голосом ответил Леха.
Парнишка, видно, привычный к подобному обхождению, без разговоров отстал, затерявшись  в людном месте.
Густые сумерки заметнее проступили там, куда не доходил заревой свет неоновых огней. Намаявшегося за день Леху тянуло в сон. Он устало приостановился. На пороге бильярдного заведения о чем-то громко спорили парень с девушкой. Над входом, привлекая, подмигивало прохожим неоновое лицо рекламного завсегдатая. В его руке мерцал, вращаясь по кругу, кий.
В фиолетовом неживом свете, падавшем из окон бильярдной, лицо девушки казалось мертвенно бледным. Ее густая косичка, туго увязанная на затылке в прическу - конский хвост, всякий раз высоко подпрыгивала, когда она уж очень сильно горячилась, что-то доказывая парню.
Леха невольно услышал.
- Было? Было же?
- Ну… было, - не стал отрицать парень, как Леха догадался, охранник этого самого заведения. – Но зачем надо было писать о том, что депутат посадил на стол проститутку, пытаясь использовать ее промежность как лузу?
- Может, и этого не было? – возмущенно трясла волосяным пучком на голове девушка.
- Ну почему не было? Было, - охотно соглашался с ней парень. – Но писать-то об этом зачем?
- Затем! Чтобы им было стыдно… Этим самым … народным депутатам.
- Хо, стыдно. Плевать они хотели на твой народ.
- Вот! – обрадованно сказала девушка. – Для этого я и пишу. Ну, так впустишь меня… или нет?
- Или нет. Хозяин запретил. Сказал, чтобы твоей ноги здесь больше не было. Так что извиняй. Поищи лучшее место для своих сенсаций.
- Ну, Константи-и-ин! – заныла девушка, видно, все же надеясь разжалобить неуступчивого охранника. – Последний раз, обещаю.
От ее занудства тот тяжело вздохнул, оправдываясь, сказал:
- И не проси. Воля хозяина для меня закон.
- Иуда!
Парень, улыбаясь, ответил:
- Иуда предателем был.
Чувствовалось, что к девушке, несмотря на ее вспыльчивый и непредсказуемый характер, здесь относились неплохо. В ситуации, где мужчину могли изрядно поколотить, ее только журили и выпроваживали за порог.
 Леха, не дожидаясь, чем закончится разговор, тронулся дальше.
В одном месте за ним увязался безобидный на вид худощавый парень. Его прямые длинные волосы были аккуратно заправлены за уши, в мочках ушей на свету яркими звездочками горели серьги, тщедушную грудь украшал дорогой кулон на золотой цепочке.
Он теплой ладонью ухватил Леху за руку.
- Вас на одну минуточку можно попросить?
Леха, хмурясь, приостановился.
- В чем дело?
Темные глаза парня были прижмурены, красивое лицо цвело улыбкой. Он расслабленным голосом сказал:
- Вы мне очень нравитесь. У вас та-а-акая попка. Да и ваш огурчик, я думаю, прямо по мне, – и доверительно сообщил: - Я пассив.
Леха не сразу сообразил, что хочет этот захудалый парень. А когда догадался, поглядел на него с таким бешенством, что тот посчитал необходимым своевременно ретироваться.
- Напрасно это вы… - с сожалением сказал парень, отходя. – Напрасно.
Леха с ожесточением перекинул ремень сумки на другое плечо. Тут-то и повстречался он взглядом с девушкой, той самой, которая двадцать минут назад осталась на пороге бильярдной.
- Не может быть! – не поверил Леха и даже оглянулся, будто пытаясь разглядеть ее на том самом месте. – Как это она успела добраться сюда раньше меня?
Девушка первая окликнула его:
- Эй, парень, постой-ка!
Но прежде чем сойти к нему со ступенек бара «Голубой дилижанс», она с досадой пнула носком кроссовки в запертую дверь.
- Сволочи!
Сегодня был явно не ее день. Девушка повсюду оказывалась нежеланным гостем.
Прыгающей походкой она подошла к Лехе вплотную, как старому знакомому сказала:
- Привет! Ваши меня не пускают.
Леха на всякий случай улыбнулся:
- Не понял.
- А ты разве не из этих?
- Кого… из этих?
- Геев, кого же еще!
- Нет.
- Жаль.
- Почему? – растерялся он.
- Рассказал бы о сборище своем. Слушай! – осенило девушку. – Кажется, я тебя знаю. – Она стала вспоминать. – Ты не тележурналист с первого канала?
- Не-ет.
- Не Веркин хахаль?
- Не-ет.
- Странно.
Леха виновато улыбнулся:
- Не ломай голову напрасно. Я и в Москве-то впервые. Если не считать, конечно, когда из армии дембельнулся. Проездом был.
- Вспомнила! – радостно взвизгнула девушка. – Ты тот самый раненый морпех, который помогал выносить убитых в Каспийске.
Леха растерянно признался:
- Ну да… А ты-то откуда про это знаешь? Постой, постой, а ты случаем не Полина Пескова? Та нагловатая журналистка, которой до всего было дело?
- Она, - скромно призналась Полина.
- Загнула ты там, конечно… в статье-то своей, - попенял ее Леха.
- Не без этого, - потупилась виновато Полина. – В Москву зачем приехал?
Леха помялся:
- Слушай, у тебя есть знакомые журналисты в газете?
-  Меня вся Москва знает! – похвасталась Полина.
Леха схватил девушку за руку повыше локтя.
- Прокопа… Прокопа знаешь из газеты?
- Что опять не так? – с преувеличенным ехидством поинтересовалась Полина.
- Он про невесту мою написал, - дрогнувшим голосом сказал Леха.
- Стой, стой! – Полина, словно загораживаясь от Лехи, выставила перед собой ладони, в возбуждении затрясла ими. – Наташка твоя невеста?
- Ну да, - удивился Леха, ошеломленный ее осведомленностью.
- Это та с фотографии? – уточнила Полина. - Ну, которая на тумбочке в госпитале лежала. Ты из-за нее еще в пузырь полез.
- Она, - вздохнул Леха.
- Так это я про нее писала, - призналась Полина. – Под псевдонимом.
- Ну да? – не поверил Леха в свою удачу.
Он вкратце рассказал Полине о своих отношениях с Наташей, о ее загадочном исчезновении и своих злоключениях.
Полина вдруг сразу поняла, какую выгоду сулит ей участие в расследовании обстоятельств таинственного исчезновения известной фотомодели. Кажется, впервые судьба была к ней благосклонна, давала возможность стать если не знаменитой на весь мир, то уж известной в журналистских кругах в России это уж точно. Такой случай выпадает раз в тысячу лет. Глупо было не воспользоваться этим обстоятельством.
- Не переживай, - успокоила его Полина. - У меня есть друзья, которые нам помогут, - она спохватилась. – Ночевать есть где?
- Откуда?
- Будешь жить у меня, - решила Полина.
- А родители?- заколебался Леха.
- Я одна живу. И тачка у меня имеется, – она жестом, полным величия, указала на припаркованные неподалеку «Жигули» - восьмерка, возле которых уже долгое время вертелся какой-то подозрительный тип. – Эй, отойди от моей машины. Кому говорю, отойди! – крикнула она и стремительной подпрыгивающей походкой направилась к «Жигулям». - Айда за мной!
Леха подхватил на плечо сумку. Глядя на колышущийся перед своими глазами волосяной пучок, впервые за сегодняшний день подумал: «Кажется, что-то и у меня начинает вырисовываться».
Подозрительный тип, завидев разъяренную хозяйку авто, с решительным видом шагавшую в его сторону, а следом не отстающего от нее ни на шаг крепкого парня, досадливо чмыкнул носом и заторопился прочь, часто оглядываясь, боясь быть застигнутым врасплох, если этот жеребец вдруг надумает за ним погнаться.
10

Плыли-плыли, уплывали навеянные гнетущей тревогой дни. Как будто угомонились журналисты, перестали донимать Галину, подстерегая в людных местах. Но легче от этого не стало. На беду объявился в Москве Наташин парень. И опять черная, изъедавшая изнутри немочь-тоска овладела ею. С того дня, как он, впервые посетив офис, пытался поговорить, когда в результате своих необдуманных действий, не удержавшись на ходу, вывалился из автомобиля, Галина предусмотрительно ставила «Ауди» возле порога «Багиры». С этим парнем приходилось считаться.
В блеклом, испитом предвечерним часом небе плыли гонимые ветром облака. Скатившееся за шпиль сталинской высотки солнце красило низ советского герба топленым жиром.
Галина вышла на порог офиса, огляделась. В дальнем углу автостоянки привычно скучал охранник. Видимое перед нею пространство было безлюдно. Галина подошла к своей машине. И хотя наружно старалась не выказывать поселившегося в ней страха, в движениях ее появилась ранее не замечавшаяся за ней нервозная суетливость. Галина торопливо юркнула в салон «Ауди». Вышедший на порог Василий глазами проводил отъехавшую иномарку и, позевывая, вернулся в офис.
Сегодня Галина освободилась раньше, надо было заехать в супермаркет «У Кристины» за покупками. Который день томимая неясными предчувствиями, она хмуро смотрела вперед. На перекрестке, где дорога сворачивала к элитному магазину, случайно поглядела в зеркало заднего обзора. Ей показалось, что черный автомобиль, марку которого она не могла определить за движущим потоком машин, уже более получаса следует за ней. Конечно, это еще ничего не значило. Мало ли в Москве черных машин, хозяева которых разъезжают, куда им заблагорассудится. Но Галина, напуганная последними событиями, теперь с настороженностью относилась ко всяким совпадениям. Стиснув зубы, она стала часто поглядывать в зеркало. Автомобиль упорно преследовал. Чтобы до конца прояснить для себя создавшуюся ситуацию, Галина намеренно съехала с дороги. Недолгое время пропетляв лабиринтами знакомых дворов, в одном месте едва не зацепив бампером мусорный бак, выехала к супермаркету с другой стороны. С внутренним страхом вновь увидеть черный незнакомый автомобиль вышла из «Ауди». Преследовавшего ее чужака видно не было. Подрагивая губами от пережитого ужаса, с облегчением вздохнула, дивясь на себя, подумала: «Кажется, мне всякая чертовщина начинает мерещиться. Пуганая ворона куста боится», - и засмеялась тихим нервным смешком.
 В торговом зале вкусно пахло сладостями и еще чем-то слабым и приятным. Во рту от набежавшей слюны запершило. Она слышала, что для соблазна покупателей аппетитные волнующие запахи специально подаются в зал через вытяжные отверстия.
            Обольстительно покачивая тугой попкой, затянутой в тесные белые брючки, она легко катила перед собой блестевшую никелем тележку. Находившиеся в зале покупатели мужчины, не стесняясь, оглядывались вслед. Туманен и далек был их взгляд, похотливо ласкающий ее овальные ягодицы. Демонстративно пренебрегая откровенным вниманием, Галина вела себя с вызывающим достоинством, как и подобает приличной недоступной (во всяком случае не доступной каждому) женщине. И все же изредка, но и с нею случалось, когда в Галину словно вселялся бес; когда сексуально озабоченные самцы очень уж донимали ее своими невысказанными вслух желаниями, дразня, нарочно выделывала попой та-а-кое, что мужчины, обалдевшие от столь вызывающе порочного поведения прекрасной незнакомки, застывали, как изваяния, с открытыми ртами. Ей доставляло непомерное удовольствие донимать ревнивых жен, которые за годы совместного проживания с мужьями выглядели теперь слегка поблекшими и не такими красивыми, как раньше. Злобное шипение их  слышалось за версту:
- Как ты был кобель, так кобелем и остался.
Но сегодня Галину что-то насторожило, другой, не мужской взгляд почувствовала она. Великая тревога закралась в сердце. Галина испуганно оглянулась. Да так и обмерла, увидев пристальный подсвечивающий взгляд, направленный в ее сторону. Тело, до этого казавшееся таким послушным и гибким, вдруг перестало повиноваться, движения стали неуверенными, а по ложбинке спины заскользила струйка холодного пота. Вокруг рта, по краю сочно выписанных яркой помадой губ выдавилась белая пугающая окаемка. Галина трудно сглотнула слюну. Находившийся в ее руках пакет выскользнул из непослушных пальцев. Долгие несколько секунд они, не мигая, глядели в глаза друг другу. Неприязненный, полный недобрых обещаний взгляд девицы будто прожигал насквозь. Противно признаться, но Галина чувствовала себя под этим взглядом словно завороженной. «Разрулил» ситуацию служащий супермаркета. Он мягкой поступью подошел сбоку, поднял валявшийся на полу пакет в яркой упаковке, заменил на другой. Галина очнулась, когда он тронул ее руку.
- Мадам, ваш продукт.
Она вымученно улыбнулась. Чужим охрипшим голосом поблагодарила:
- Да, да… спасибо… спасибо.
- Не за что…
Галина с усилием стронулась с места, подошла к кассе; украдкой, затравленно озираясь, краем глаз видела, как подозрительная девица, прячась за стеллажами, следила за ней. Синие леденистые глаза пристально глядели в щели между заставленными продуктами полок. Галина расплатилась. Она дышала порывисто и часто. Все больше и больше бледнея, беззвучно шевелила просвечивающими даже под краской синеватыми дрожащими губами.
- Вам помочь? – спросил обеспокоенный ее видом служащий магазина.
Галина попробовала улыбнуться, но вместо улыбки жалкая гримаса исказила ее лицо:
- Да… конечно, если вас не затруднит.
Служащий легко подхватил объемистые пакеты.
Из супермаркета Галина вышла постаревшая лет на десять: осунувшееся лицо, ввалившиеся глаза, страдальчески изогнутые брови.
На улице служащий, не сводивший с нее внимательных глаз, осведомился:
- Куда прикажете положить продукты?
- В багажник, – Галина облизала сухие обескровленные губы. – Я сейчас открою.
Она бросила короткий искосый взгляд в сторону магазина. За витринным стеклом смутно маячило лицо таинственной незнакомки. «Пасет меня… сука», - подумала досадливо морщась. Галина взялась за дверную ручку. Металл приятно холодил подушечки пальцев. Но тут случилось непредвиденное… От потока мчавшихся мимо машин вдруг отделилась черная иномарка. Ее крутой поворот на полном ходу сопровождался жутким визгом. Галина тотчас узнала преследовавший ее автомобиль. Она в злобной тоске ощерила жемчужную россыпь не по-женски крупных зубов. Губы, утратившие недавнюю яркую свежесть, что-то исступленно шептали. Иномарка со зловещей значимостью приближалась. Под свежим впечатлением еще не утихшего в ней страха окончательно перепуганная Галина порывисто распахнула дверцу. Взвизгнули, пробуксовав, шины.
- Женщина, куда же вы? – пробормотал служащий, несказанно пораженный столь легкомысленным поступком шикарной брюнетки. Он стоял с вытаращенными в изумлении глазами, растерянно прижимая к груди яркие пакеты.
Мимо пронеслась черная иномарка, обдав его горячим воздухом из выхлопной трубы.
Предпринятая Галиной попытка оторваться не имела успеха. По тому, с каким удивительным упрямством автомобиль неотступно следовал за «Ауди», преследователи определенно были настроены решительно. Смешанное чувство страха и недоуменного беспокойства довлело над Галиной: страха – потому что встреча лицом к лицу с незнакомцами сулила ей крупные неприятности, а недоумение испытывала от мысли – кто может за нею охотиться. Первое желание Галины было остановиться у ближайшего поста ГИБДД, но, разумно сопоставив вопросы милиционеров и свои ответы, где доказательства недобрых намерений преследователей отсутствовали, раздумала. Что она могла сказать постовым, кроме своих необоснованных подозрений. Но и быть битой или даже похищенной, в случае если ее все же настигнут, в планы Галины не входило. Еще пару раз на скорости завернув в тесные улочки и видя, что черная иномарка с тонированными окнами не только не отстала, но и приблизилась вплотную, Галине стало по-настоящему страшно. Закусив бордовую изнанку верхней губы, она с силой обрушила подошву туфли на педаль газа. Натужно взревев мощным мотором, «Ауди» с такой скоростью рванулась вперед, что у Галины едва не переломился шейный столб, затылок вдавило в подголовник. Чувство было таким, что пластилиновая голова медленно плющилась о поверхность упругого поролона.
 Галина взглянула в зеркало заднего обзора; черный капот все так же мельтешил у самого багажника «Ауди». Должно быть, человек, который находился за рулем гнавшейся за ней иномарки, водителем был еще тем. Галину крапивой жиганула злорадная мыслишка резко притормозить, но тут же ее и отогнала, опасаясь при ударе не урулить самой. Не лукавя и не кривя душой, Галина призналась себе, что без помощи Рамзана не обойтись.
Не сбавляя скорости, она поднесла сотовый телефон к уху. Услышав рядом знакомый спокойный голос своего грозного любовника, Галина взволнованно закричала:
- Рамзан, Рамзан! У меня проблема, – она безобразно разевала рот, выказывая багровое нутро с болтавшимся посредине мокрым языком. – За мной кто-то гонится на черной иномарке… Рамзан, я боюсь… мне очень страшно… Я прошу тебя, Рамзан… помоги мне.
Ответ Рамзана ее несколько удивил. Запнувшись, она переспросила:
- Мне ехать за кольцевую дорогу? Я тебя правильно поняла? Ах, выманить их из города?
Галина торопливым жестом откинула телефон. Ударившись об упругое сиденье, он подпрыгнул и свалился на пол. Она с такой силой вцепилась в баранку, что суставы холеных пальцев тотчас побелели. Все внимание Галины было направлено теперь на дорогу, которая встречно наплывала с невероятной быстротой.
Две иномарки, словно связанные невидимой нитью, выехали за город. На кольцевой дороге черная пошла на обгон, прижимая серебристую к обочине. Галина, опасаясь бокового столкновения, сантиметр за сантиметром уступала дорогу. Со временем она, может быть, и совсем съехала бы с автострады, но тут как раз подвернулась развилка, и Галина, долго не думая, круто на нее свернула, настолько круто и резко, что сломала длинный ноготь на большом пальце. Неизвестные, находившиеся в черной иномарке, столь лихого виража от нее не ожидали и оттого проскочили мимо. И хотя в своей оплошности они сориентировались с чрезвычайной быстротой, все-таки какое-то время для них было упущено. Они развернулись буквально на месте и по встречной полосе вернулись к развилке. Опять началась выматывающая нервы гонка.
Галина не помнила, на какое шоссе она с перепугу повернула, но километров через двадцать неожиданно для нее начались смешанные леса. С ужасающим изумлением она осознала, что заблудилась. Лицо ее вмиг потемнело. Теперь люди Рамзана помочь ей ничем не смогут. Они напрасно будут ждать Галину на другом шоссе. Чтобы исправить свою ошибку, надо им позвонить. Но на ходу дотянуться до сотового телефона, который валялся на полу у переднего бокового сиденья, при всем желании она не могла. Остановка же для Галины, даже кратковременная, в ситуации, когда наседают позади неизвестные, смерти подобна. Злые слезы бессилия брызнули из глаз. Тут сотовый телефон зазвонил сам. Совсем слабый лучик надежды забрезжил в ее смирившемся с положением вещей сознании. Бездеятельность стала невыносима. Телефон все звонил. Надо было что-то предпринимать для своего спасения. И Галина решилась. С обреченностью самоубийцы она остановилась прямо посреди дороги. Позади с ужасающим визгом резко затормозила таинственная иномарка. Из распахнутых дверей тотчас вывалились два бугая. Сквозь шум работающих моторов до нее донеслось нагнетающее жуть злобное рычание:
- Убью, сучара позорная! Кого за нос надумала водить, мразь!
«Это конец… - исступленно билась мысль. – Конец…». Прыгающими пальцами Галина схватила телефон, крепко до боли в глазах зажмурилась. Бессвязно и бестолково закричала в него. Обильные слезы катились по ее лицу.
- Рамзан, это ты? Помоги мне!… Спаси! Рамза-а-ан!
Выкручивая руки, у нее стали вырывать телефон:
- Заткнись, сука.
- Рамза-а-ан! – дико кричала она.
- Не бойся, дорогая, я с тобой.
Сквозь слезливую муть Галина увидела перед собой Рамзана.
- Ты-и? – не поверила она.
- Я.
Он с усилием разжал ее онемевшие пальцы, взял телефон.
- Успокойся, дорогая, все позади.
С трудом веря в происходившее, Галина повела вокруг невидящим взглядом. Люди Рамзана пинками гнали к лесу двоих здоровенных парней. В одном из них она узнала недавнего знакомого по прозвищу Варяг.
- Зачем это им было надо? – всхлипнула Галина.
- Зачем красивая женщина нужна мужчине? – в свою очередь спросил Рамзан.
Сдерживаясь, чтобы вновь не расплакаться, Галина уткнулась мокрым лицом в его грудь. Ее трясло. Рамзан, грубой ладонью коротко гладя Галину по потной голове, успокаивал:
- Не надо плакать.
От леса его позвали. Он осторожно отслонил Галину, приказал:
- Сядь в машину.
Она мельком заглянула в его глаза:
- Не делай этого, Рамзан.
Лицо Рамзана потемнело от сдерживаемого гнева. Ломая ее взгляд, он жестко сказал:
- Мужчина должен отвечать за свои поступки.
Галина потупила глаза.
Последующее разыгралось с изумительной быстротой.
Рамзан, легко ступая по траве, подошел к парням. Стоявший чуть впереди Варяг глядел презрительно, щуря отчаянные с наглинкой глаза. Рамзан остановился в шаге от него. Сквозь прореху располосованной в драке рубахи виднелась нечетко прорисованная синь наколки – одноглавая церковь, а над куполом в клюве у похожего на ворону орла - женщина. Разгадка тюремного ребуса для сведущего человека проста – одна ходка за изнасилование.
Рамзан, не мигая, сквозь стиснутые зубы процедил:
- Занятная картинка.
Разгоряченно и зло блеснули глаза насильника. Перемешивая блатной жаргон с матерщиной, сказал:
- Много вас черножопых в Москву понаехало… Это вы всех наших баб переебали, порчушки позорные.
Рамзан изменился в лице, но все же сдержался и в ответ промолчал. Только злобно ощерился, выказывая влажную подковку безупречно белых зубов.
Окружавшие их парни угрюмо молчали, тщетно пытаясь сохранить на лицах спокойное выражение, с нетерпением ждали развязки.
От избытка переполнявшей его ненависти к инородцам Варяг густо плюнул Рамзану под ноги:
- Мразь!
Один из людей Рамзана кинулся было спасти уроненную честь авторитета, но не успел… Рамзан с ожесточенным ускорением выбросил вперед ногу. Рослый Варяг под ударом запрокинулся навзничь. Оскорбленный до глубины души Рамзан не стерпел и еще раз костяшками пальцев ударил его по лицу. Из перекосившегося рта насильника бугристым валом выползла горячая, пахнущая пряным кровь.
Рамзан отошел, брезгливо морщась, белым платком тщательно вытирая окровавленные пальцы.
- Сожгите этих двоих в машине, - уронил на ходу.
От его слов, сказанных обыденно и оттого еще более ужасающих, напарник Варяга почернел в скулах. Парень оказался хлипок на расправу. Словно подкошенный он рухнул на колени; размазывая по лицу слезы, косноязыча парализованным от страха языком, лопотал:
- Не надо меня убивать. Мы только приколоться хотели. Я же еще молодой… У меня даже девчонки нет.
Он переводил затравленный взгляд попеременно с Рамзана на своего дружка, еще не остывший труп которого впихивали в их машину. Его крупное тело ходило ходуном. Целуя,  хватал за руки проходивших мимо парней.
- Я жи-ить хочу-у, - лепетал он, еле шевеля белыми губами.
Против него остановился огромный Японец.
- Жить, говоришь… Ну что ж…
И он заставил его есть землю.
Парень, торопясь, двумя пригоршнями хватал лесной суглинок и, давясь, с хрустом жевал, снизу вверх заглядывая в лицо толстяка.
Бандиты, смеясь, окружили его.
- Ишь ты, как старается!
Чадно задымила черная иномарка. Запах жареного мяса остро ударил в ноздри парню. Он еще энергичнее стал запихивать в грязный обслюнявленный рот землю вперемешку с хвоей. Колючие иголки протыкали нежное небо. На перепачканных губах выступили капельки черной крови.
- Черт с ним, - сжалились над ним бандиты. – Пусть помнит нашу доброту.
Они, хохоча и оглядываясь, ушли.
Через минуту донесся ласкающий слух парня шум моторов. Он одеревеневшим языком вытолкнул изо рта изжеванный комок земли. В кривую жалкую улыбку растянулись  грязные окровавленные губы: он сам не мог понять, то ли прошептал, то ли подумал:
- Пронесло!
Но тут от дороги раздался одинокий выстрел, и парень, недоумевая, ткнулся мокрым от слез лицом в вырытую им же неглубокую ямку. Скрюченные пальцы последний раз нагребли в ладонь земли. Под ветром метелки травы коснулись его пожелтевшего, уже отмеченного смертью лица.

11

Анне трезвой-то никто перечить не смел, а тут, после стольких дней непробудного пьянства, когда она потеряла счет стремительно убывавшим дням, какие-либо возражения и на дух не принимала. Всегда хамоватая в обращении с другими, теперь в дополнение к этому она порастеряла и разум. Багровея от натуги, Анна громко и несвязно кричала на своего телохранителя:
- Поворачивай пароход! Кому говорю, поворачивай!… Уволю!
- Начинается, - вздохнул парень и тоскливо огляделся по сторонам. С тревогой и горечью он подумал о том, что Анну, наверное, не удастся уговорить и что мучений с ней будет предостаточно. Не рассчитывая в будущем на прощение, с досадой сказал:
- Тут твоего желания мало. Капитан, к сожалению, тебе не подчиняется.
Распухшая от пьянства Анна сидела за столом. Негодование и злоба исказили ее лицо, крикнула:
- Заплати ему!
- Он все равно не повернет… - начал было объясняться телохранитель.
- Заплати, сколько скажет.
Убедившись в бесполезности уговоров, парень скрепя сердце вышел. Легкие сумерки накрыли реку. Вдали чернел берег. Ругая последними словами Анну, телохранитель направился к рубке. Распахнутая настежь дверь, чтобы не хлопала, была заботливо привязана к крюку суровой бечевой. Пожилой капитан со шкиперской бородкой находился в рубке один. В зубах он держал дымившуюся папиросу. Темные обветренные руки с заскорузлыми, болезненно вывернутыми от речной сырости суставчатыми пальцами уверенно покоились на штурвале. С белым верхом фуражка мирно покачивалась на вбитом в стену гвозде.
- Привет! – заглянул в рубку телохранитель.
Капитан повернул к нему суровое лицо, молча кивнул, продолжая попыхивать папиросой. Белое пенное облако, не тая, зависло над его головой.
- Остановка скоро? – поинтересовался парень.
Капитан отрицательно качнул головой. Этот морской волк, видно, попусту слова тратить не привык.
Слегка разозленный его угрюмым молчанием, телохранитель повысил голос:
- У нас проблемы, дед. Нам срочно надо сойти на берег.
Неудобно пригибая голову, чтобы случайно не удариться о низкий потолок, парень ждал ответа. Весь его решительный вид молчаливо говорил о том, что уходить он скоро не намерен. Наступила тягостная пауза. Капитан вздохнул, губами переместил папиросу в уголок рта, с неохотой ответил:
- Ранее чем часа через два вы этого сделать не сможете.
- Почему?
- Пароход хоть и старый, но швартоваться где попало он все же не может. Глубина не дозволяет.
- Я заплачу.
Капитан неожиданно вспылил:
- Больно нетерпеливые… Нетерпеливые больно, говорю, стали… Сырые вы какие-то… неспелые. Одна суета от вас в жизни.
- Ты чо? – изумился парень. - Я хотел как лучше.
- Хотел, – капитан с досадой смял окурок в морской раковине, которая заменяла ему пепельницу. – А то, что я на мель могу сесть, это как?
- Я заплачу, - начал было опять охранник, но капитан от его слов теперь окончательно взъярился. - Олигарх, мать твою… Только о себе и думаете. Заплачу-у… О стране надо было думать… развалили, так вашу… Армию развалили, здравоохранение, образование…
- Я-то тут при чем? – опешил обидевшийся телохранитель и, отметая от себя напрасные обвинения, сказал, оправдываясь: - Я сам работяга, как и ты.
- Работя-яга, - передразнил капитан, но все же тон сбавил. - Через полчаса будет Черный Омут, там вас и высажу… Катитесь тогда на все четыре стороны. Пристань там осталась… у Черного Омута-то, - уже ровным голосом объяснил он. – Старая, правда… Но ничо, глубина там подходящая… Иди, готовь свое барахло… Краля-то тоже с тобой сойдет?
- Краля, - хмыкнул телохранитель. – Да ты, дед, знаешь, кто это хоть есть?
- И знать не хочу.
- Анна Латышева…
- Да ну! – ахнул капитан.
- Вот те и ну.
Долго еще на Волге после этого случая гуляла байка о «нетверезовом» путешествии знаменитой певицы на допотопном пароходе. Кто байке верил, а кто скептически ухмылялся, услышав:
- Быть того не может.
В густеющих сумерках Анна с телохранителем покинули пароход. На заброшенной пристани было пусто. Пахло тиной и сырым трухлявым деревом. Матрос, все время пялившийся на них (капитан, как видно, не утерпел, чтобы не сообщить ему столь невероятную весть), убирая скрипучие мостки, посоветовал:
- На берег выходите. Тут находиться опасно. Прогнило все на фиг…
Пароход дал прощальный гудок и отошел. Тишина. В камышовых заводях сонно урчали лягушки. Над рекой, отражаясь в иссиня-черной воде, в небе робко зажглась первая звездочка.
Обвисшие, бледные в вечерних сумерках щеки Анны колыхались студнем. Она заметно помрачнела. Но то, что стала менее разговорчива, на желании ее никак не отразилось. Она все так же стремилась в Москву. На то была своя причина. Тяжело ворочая белками глаз, хрипло сказала:
- Ну, идем что ли?
Телохранитель, шевельнув плечами, поднял чемодан и, стараясь ступать по прогибавшимся под ним половицам осторожно, первый направился к берегу. Он слышал, как позади с хрипом двошила Анна. Продолжительное пьянство на ней сказывалось частой одышкой и приглушенной матерщиной.
Над рекой тянулись чернеющие во тьме сады, дощатые заборы. Пахло укропом. Пока поднялись на угор, Анна совсем выдохлась из сил, ослабевшие ноги не держали. Она тяжело опустилась прямо в росную траву, устало привалилась к забору.
- Все, больше не могу идти. Найми тачку.
Телохранитель облизал пересохшие губы, чуть помолчав, сказал:
- Не понял.
- Такси… найми.
- До гостиницы?
Захлебывающееся дыхание Анны клокотнуло яростным выхрипом. Она грязно выругалась:
- Рас****яй, до Москвы.
Телохранитель качнулся и, пригибаясь под отяжелевшими под весом плодов яблоневыми ветвями, пружинящей походкой пошел вдоль забора. Вскоре он растворился в темноте. Анна прикрыла глаза, прислушиваясь к шороху удалявшихся шагов. Усмиряя нудящую боль в опухших ногах, с наслаждением вытянула. Прохладная роса ожгла потную кожу. Над ее головой в бездонной вышине небес рассыпалось звездное просо. Она не помнит, как долго просидела в таком положении. Сквозь не плотно прикрытые веки Анна увидела свет. Лучи, щупающе скользили по саду, траве и замерли, воткнувшись в нерастворимую ночь над рекой.
Погодя совсем близко знакомый голос позвал:
- Анна… Валерьевна!
Опираясь на руку, Анна поднялась, неверными шагами пошла на свет. На пути встретила взволнованного телохранителя.
- Думал, заблудился, - подходя, сказал он виновато.
           Оступаясь в невидимые в темноте ямки, Анна смотрела себе под ноги. Подрагивая от холода, сказала:
- Чемодан там. Не забудь взять его.
Телохранитель с шумом пропал в ночи. Через минуту с чемоданом в руках рысью ее догнал. К легковой машине они подошли вместе.
Водитель нанятых «Жигулей»-девятки с любопытством оглядел Анну, хмыкнул: очень даже понятно, в каких целях забрела эта парочка в такую глухомань. Закрывая багажник, со скрытым подтекстом осведомился:
- Заблудились? Туристы что ль?
- Ага… туристы, - телохранитель не расположен был к долгому разговору.
Цена в двести баксов, предложенная за работу, показалась безденежному парню баснословной, и он, не колеблясь, согласился довезти странную пару аж до самой столицы.
- С ветерком домчу, - на радостях пообещал он.
Анна всю дорогу до Москвы спала, откинувшись на спину. Из наискось распахнутого рта с клокочущим выхрипом рвался провонявший вином воздух. Ниточка клейкой слюны тянулась по подбородку.
Водитель в зеркало бросал на нее ухмыляющие взгляды.
- На дорогу смотри, - с неудовольствием посоветовал телохранитель.
Водитель обиженно насупился и повернул зеркало в другую сторону.
Москва, не успевшая еще напитаться жаром, встретила утренней прохладой политых водой улиц, шумом, свойственным большому городу.
- Куда? – через плечо спросил телохранитель пробудившуюся Анну.
- Домой.
Водитель, не привычный управлять автомобилем на московских улицах, остервенело крутил баранку, бессмысленно шарахаясь от каждой двигавшейся мимо него машины. Пока опять выбрались за город, парень приобрел вид выжатого лимона.
Движением ладони вытирая стекавший по лицу пот, он с тихой злобой упрекнул:
- А что, сразу-то нельзя было по окружной проехать?
Телохранитель, конечно, мог ему объяснить разницу между квартирой в городе и домом за городом, но поленился. Вместо этого с иезуитской вежливостью ответил:
- Это чтобы жизнь тебе легкой не показалась.
Парень смолчал, затаив обиду. В разговор вступил только при виде запрещающей надписи у развилки.
- Туда нельзя, - кивнул он головой на жестяной знак.
- Поезжай, - приказал охранник. – Не твоя забота.
Водитель пожал плечами, и все-таки с некоторым нежеланием углубился в заповедную зону. По мере продвижения вглубь крепкий лесной дух липучей хвои обволакивал машину. Потеки янтарной смолы виднелись на стволах сосен. Деловитый перестук принаряженных в элегантные фраки дятлов рассыпчатым эхом гулял по лесу. От вида царствующей в природе благодати парень слегка расслабился; не было в нем прежней бросавшейся в глаза суетливой нервозности.
- Хорошо у вас здесь… в Подмосковье.
Очередное потрясение он испытал при виде загородной усадьбы звезды: кирпичный забор с чугунным литьем по высокой кромке, крытый зеленой черепицей огромный двухэтажный особняк, бассейн за прозрачной стеной и в довершение всего многочисленная охрана.
- Ни фига себе! – протянул парень, безостановочно сглатывая обильно набегавшую слюну. – Вот это домище! – не смаргивая, восхищенным взглядом обвел вокруг. - Во-о-о-ще-е!
С ним расплатились; слегка подталкивая к машине, ненавязчиво предложили:
- Ля фита комедия, парень. Давай уматывай отсюда по-быстрому.
Отступая, водила все вертел головой, словно намереваясь навсегда вобрать в себя не испытанное доселе ощущение сказки, приобщения, пусть и к чужому, богатству, чужому счастью.
За ним прикрыли дверь, постучали широкой, как лошадиное копыто, ладонью по крыше:
- Свободен, братан.
Старенькие «Жигули» тронулись в обратный путь, в бедную, забытую Богом родную сторонушку, где в яблоневых садах с веток с глухим стуком падают на землю перезревшие плоды, а по утрам голосисто перекликаются соседские петухи. Кто подскажет, где оно счастье-то?

* * *

Тяжелой поступью человека, уставшего за долгую дорогу, Анна прошла в зал. В приоткрытые оконные створки тек свежий лесной воздух. Атласный гардинный материал слегка колыхался оборчатым низом.
Недоумевая оттого, что Максим не догадался ее встретить, прошлась по опустевшему дому. За стеной, к которой примыкал бассейн, услышала невнятные мужские голоса. Даже сюда гулкое эхо доносило звуки. «Купается! – подумала Анна, изумленная этим обстоятельством. – Удовольствие свое справляет, когда жена едва живая вернулась домой». Внутренне возмущаясь от подобного неуважения к себе, решительным движением распахнула дверь. Максим беззаботно плескался в бассейне. Компанию ему составлял Жерар.
- Так, значит, хозяйку встречаете? – крикнула от порога.
От ее голоса Жерар хлебнул воды и, тараща глаза, отплевываясь, полез из бассейна.
- А мы за тобой машину послали, - оправдываясь, сказал Максим. – Разве Валера не звонил?
- Не знаю. У нас батарейка на сотовом разрядилась.
Максим с шумом вышел из воды. На дне бассейна, выложенного голубым кафелем, отражаясь, причудливо колебалась серебристая рябь.
Подошел Жерар в мокрых трусах до колен. Он внимательно посмотрел на Анну. Последствия долгого загула в полной мере отразились на ее отечном лице набрякшими надбровьями, синюшным цветом кожи, перегаром, разившим изо рта.
Брезгливо морща, отворачивая в сторону лицо, Жерар сказал с явственно прозвучавшим в голосе сожалением:
- Анна, бизнес так не делается.
С невозмутимым спокойствием Анна ответила:
- Бизнес, Жерар, делается по-всякому.
- У вас в России, - с живостью отозвался француз.
Анна досадливо отмахнулась:
- Жерар, оставь свои нравоучения. Лучше расскажите, что здесь произошло.
Француз посмотрел на нее заблестевшими глазами. Он уже не скрывал охватившего его волнения.
- Тебе повезло, Анна, - начал он охотно рассказывать, но тут вмешался подоспевший Максим. Опережая его повествование, торопливо заговорил сам:
 - Анна, мы будем скоро миллиардерами. Покупатели словно сошли с ума. Узнав о том, что фотомодель исчезла, вдруг все захотели приобрести духи, рекламируемые… покойной… Прикинь?!
 Он задохнулся от волнения и умолк, прерывисто дыша. Его живые с легкой сумасшедшинкой глаза были устремлены на Анну.
Она в свою очередь пристально смотрела на Максима, веря и не веря в свою удачливую звезду. Непредвиденные осложнения, которые вчера еще причиняли  невыносимые страдания, сегодня повернулись обратной стороной, суля огромную выгоду, барыши, не соизмеримые с прежними. Все это окрыляло новыми надеждами. После пережитого непрошеные слезы выступили на ее глазах.
- Это правда? – спросила Анна, переводя повлажневший взгляд на Жерара.
- Правда, правда! – встрял опять Максим, впившись в ее лицо горячечно блестящими глазами.
Но француз, к недоумению и неудовольствию радостного Максима, столь скоропалительных выводов делать не торопился. Он медленно с расстановкой заговорил, глаз не сводя с Анны:
- Всякий бизнес тогда приносить польза… если… э-э… своевременно его развиваться. Надо покупать вторая порфюмерная линия… изготовлять духи. Нет линия… нет…э-э… выгода… нет деньги… Анна, ты меня понимать?
- Я тебя понимать, - сдержанно сказала Анна. – Только я не понимать, к чему ты этак искусно… исподтишка подводишь разговор?
Жерар переступил ногами, перевел взгляд куда-то за спину Анны, вздохнул.
- Говори, - приказала Анна, - не томи.
Помолчав, Жерар вдруг по-кочетиному вскинул топорщившуюся мокрыми волосами голову, в упор прижмуренно уставился в ее лицо:
- И скажу!
- Говори! – Анна просительно положила руку на его мослаковатое плечо с капельками непросохшей воды.
- Так пить нельзя, Анна! – резким фальцетом выкрикнул француз. – Нет тогда бизнес!
Обличительные слова Анне было слышать прискорбно, но она, с притворным добродушием улыбаясь, сказала:
- Я не буду пить, Жерар. Верь мне.
- Это все слова, Анна!
- Слова, говоришь? – переспросила Анна. Тут в ее припухлых, спрятанных в тени ресниц зрачках вспыхнули озорные искорки; с криком: «Банзай!», - она, как была в одежде, бросилась в бассейн. Поднятые ею брызги осыпали мужчин. Ошалелые ее по-детски нелепой выходки, они, сопроводив прыжок глазами, с недоумением переглянулись.
Разбрызгивая вокруг себя воду, Анна закричала, донельзя довольная своим поступком:
- Жерар, теперь ты мне веришь?
Француз, не то с восхищением, не то с осуждением встряхнул мокрой гривой:
- Иногда я вас русских не понимать.
- Так веришь или нет? – опять из воды спросила Анна.
- Да верит он, верит! – крикнул взволнованно Максим и от избытка чувств спихнул открывшего было рот француза в бассейн.- Мы будем миллиардерами! – заорал он во все горло. – Будем!
Поднятая ими возня в бассейне до самого дна взбурлила голубоватую воду.

12

- Я за ней тихонечко так крадусь… Гляди, Леш, – Полина мастерски воспроизвела, как она подглядывала за Галиной при их нечаянной встрече в супермаркете «У Кристины». – И вдруг она меня замечает. Представляешь, какая фигня? Она не понимает, что происходит… но видит, что за ней следят… следит какая-то незнакомка. У нее глаза вот такие… по семь копеек, как у бешеной селедки. Ты представляешь, как она нервничать начала? Ну, думаю, сучка, сейчас ты у меня не так запляшешь. Я эдак брови грозно-грозно свела и глазами по сторонам зырк, зырк… Будто я злая на нее донельзя. Тут смотрю, она вообще перепугалась до смерти и из магазина чуть ли не бегом. Служащий за ней… огруженный под завязку продуктами. Умора… У машины она оглянулась… а я в окно, сквозь стекло опять на нее глазами вот так… Смотри, Леш… - у Полины получилось изобразить это так уморительно, что Леха, слушавший ее с серьезным вниманием, скупо улыбнулся, сказал:
- Ну ты прямо как артистка. Тебе никто не говорил, что в тебе этот дар пропадает?
- Это еще не все, - отмахнулась пунцовевшая от смеха Полина. – Ты слушай дальше… Остановились они у машины, она багажник открыла… А сама на меня все оглядывается. Ну я и сделала ей ручкой вот так, – Полина показала непристойный жест: ссучив пальцы в кулачок, она приподняла правую руку, а ребром левой резко ударила у ее локтевого сгиба, будто обрубая. – На-ка выкуси! И представляешь… - Полина смеялась, задыхаясь, вытирая выступившие слезы, – эта девица… девица настолько перепугалась, что тут же уехала… оставив… оставив служащего магазина стоять со своими продуктами-и-и… Пред-представляешь, фигня какая? – обессиленная от смеха Полина с мокрыми от слез глазами упала на подушку. – Ой, мама родная… не могу!
Но Алексею было совсем не до веселья. Он бесцельно застегивал и расстегивал браслет своих часов, поглядывая на корчившуюся от смеха Полину. Его лицо выражало некоторое смятение. «Маловероятно, - думал Алексей, - чтобы та деловая тетка этой пигалицы испугалась. Значит, что-то она за собой чувствует?» Оставив в покое браслет, он поднялся с пискнувшего под ним старенького кресла; сверху глядя на Полину, спросил:
- Ты уверена, что она испугалась именно тебя?
Давясь смехом, Полина ответила:
- Кого ж еще?
- Ну…  мало ли. Может, с кем на улице повстречалась, - высказал предположение Леха.
Продолжая улыбаться, дрожа бровями, Полина заверила:
- Не… точно меня испугалась. Можешь не сомневаться, – она привычно черкнула большим ногтем по кончику передних зубов. – Зуб даю.
Леха снова, как при первой встрече в офисе, когда его бесцеремонно в шею вытолкали на улицу, почувствовал озлобление к Галине. Сознание со злорадной услужливостью подсунуло ему догадки и доводы: «Не хочет со мной разговаривать… избегает встречи… Боится незнакомой девчонки… Почему? Мало ли какие встречи случаются… что ж их бояться всех?» И, ужаснувшись, додумал: «Значит, она имеет непосредственное отношение к исчезновению моей Наташи. Она во всем виновата».
Осененный страшной догадкой, Леха в замешательстве заходил по комнате. На развилке хмуро сдвинутых бровей застыла вертикальная морщина. Он что-то пришептывал, заметно шевеля губами. Повстречавшись с Полиной глазами, приостановился, глядя на нее отсутствующим взглядом, сказал медленно:
- Я уверен… в пропаже Наташи… замешана Галина.
- Ты думаешь? – перестала смеяться Полина.
С легкой досадой Леха ответил:
- Почти… уверен.
- Ну… я не знаю, - усомнилась Полина в его предположениях и коротко дернула плечиками, давая понять, что колебания ее - это от незнания истинного положения дел.
Волнуясь, дергая головой и сбиваясь, Леха заговорил о своих подозрениях:
- Ну… что ты теперь скажешь? – с горячностью закончил он сумбурную речь.
И без того авантюрный склад характера Полины, к тому же еще и подогретый домыслами несостоявшегося жениха, не смог устоять перед искушением начать расследование; она вскочила с постели, готовая к действию. Заглядывая в его глаза, деловито сказала:
- Ты не думай… Я уже кое-что предприняла…
- В смысле?
- Дружок у меня есть один. Работает у Галины. Это он мне рассказал все… ну, в смысле… о твоей невесте… Ну, о ее исчезновении.
- Вчера ты мне ничего не говорила об этом.
Легкая тень досады пробежала по его лицу. Леха увидел, как вспыхнули у Полины в глазах отчаянные огоньки:
- Ты что ж думал, я тебе вот так сразу все и выложу.
- А еще помочь обещала, - обиделся Леха.
Поглядывая на него пронзительными синими глазами, Полина сказала:
- Я обещала ему… этому парню… никому про это не говорить.
- Мне-то можно было сказать. Все-таки моя невеста пропала, - твердо выговорил Леха и накрепко сжал губы, ожидая ответа.
- Вот тебе это как раз знать было не обязательно.
Леха услышал в ее голосе сердечные нотки. Тая в изломе бровей удивление, спросил:
- Это почему же?
Полина помолчала и, чему-то улыбаясь, ответила:
- Знаю я тебя. Разбираться сразу побежишь. А уж в горячке таких дров можешь наломать, мало никому не покажется. И себя погубишь… и того парня.
- Я-а, парня? – возмутился Леха необоснованному обвинению.
- Молчи, молчи, – Полина прижала теплую ладошку к его горячим губам. – Помолчи, пожалуйста.
Ее мягкое прикосновение подействовало на Леху оглушающе. Они стояли друг против друга молча. Верхушки его скул покрыл заметный румянец. Он чувствовал исходящий от ее ладони слабый волнующий запах духов. Леха в упор поглядел Полине в глаза, увидел в них что-то новое, вчера еще отсутствующее, и смутился. Избегая ее взгляда, стал глядеть по сторонам, воровато бегая глазами.
Полина, встрепенувшись, хрипло сказала:
- Он сейчас должен сюда подойти… Парень этот.
- А ведь сразу не сказала мне об этом, - попенял ей Леха, все так же старательно отводя глаза в сторону.
Полина деланно засмеялась:
- Сурприз будет!
И жданный гость не замедлил объявиться. По тому, как он по-хозяйски продолжительно позвонил, Леха без колебаний определил в нем человека, в этой квартире не стороннего. Он быстро взглянул на девушку. Полина, обрадованная своевременным приходом своего знакомого, с готовностью пошла открывать. Леха приготовился к встрече; оглянувшись, опять занял место в кресле. Почему-то он решил, что так для него будет удобнее знакомиться.
Первой в комнату вошла Полина, за ней высокий, похожий на цаплю парень. На загорелое, обожженное солнцем лицо его спадал милированный чуб.
- Знакомьтесь, - сказала она и проделала рукой приглашающий жест от одного к другому.
Парень в два шага пересек комнатушку, успев при этом на ходу зачесать растопыренной пятерней назад чуб.
- Николь.
Леха привстал, пожимая по-девичьи узкую мослаковатую ладонь.
- Алексей, - представился он, с откровенным вниманием приглядываясь к новому знакомому, которому – если верить Полине – посчастливилось видеть Наташу едва ли не последнему. Не отпуская его руки из своей, спросил:
- Это правда, что ты… Ничего, если мы будем на ты?
- Естественно.
- … что ты видел Наташу последним?
Николь охотно ответил. Чувствовалось, что ему очень хотелось помочь Алексею.
- Не совсем так. Последний человек, который при ней находился в тот момент, был ее телохранитель Толян. Это все случилось на берегу океана в гриль-баре. Толян ссылается на террористов, которых он якобы видел…
- Ко-го? – переспросил изумленный Леха, которому показалось, что он ослышался.
- Террористов.
Полина, делая большие глаза, ладонью прикрыла разинутый рот, медленно опустилась на краешек постели.
- Это он так говорит, - поспешил пояснить Николь. – На самом деле никто не знает, как все произошло.
- А он сейчас где? – глухо спросил Леха, опускаясь в кресло. Руки его заметно дрожали, и он положил их на колени.
Николь мимикой лица выразил неопределенность, сказал:
- Не знаю. Но при желании я могу узнать.
- Узнай! – стенящим голосом попросил Леха. – Пожалуйста.
Николь доброжелательно улыбнулся; уговаривать его не пришлось, он сказал просто:
- Узнаю.
Парни нашли общий язык на удивление быстро; через пару минут они  разговаривали запросто, как давние знакомые. Под разговор из комнаты переместились на кухню. Полина на скорую руку приготовила незамысловатую закуску. Бутыль красного терпкого вина, прихваченная ею из магазина, пришлась кстати. В застолье время до полуночи пролетело незаметно. Николь засобирался домой.
- Пора мне, -  спохватился он, и остатки вина из стакана выплеснул в рот. – Зло нельзя оставлять, - шутливо объяснил свой поступок.
Простой в обхождении, разговорчивый, без привычной для известного фотографа заносчивости, Николь понравился Лехе. Он вызвался его проводить.
- И я с вами, - напросилась Полина. – Леша здесь ничего не знает.
Внешне оставаясь спокойным, Леха почувствовал, как от ее слов необъяснимой радостью опалило изнутри. Но он для видимости все же воспротивился:
- Ты меня что, как маленького будешь опекать?
Делая удивленные глаза, Полина, вразумляя его, раздельно сказала:
- Леша… это же Москва.
- Она дело говорит, - согласился с ней Николь.
Проявление к нему заботы со стороны чужих людей вызвало у Лехи ответные чувства. Он дружески положил руку на плечо Николя, ощутив ладонью шишковато выпиравшую под тонкой кожей ключицу; другой приобнял Полину за талию, теплую и податливо мягкую. Увлекая их к дверям, дрогнувшим голосом сказал:
- Ребята, что бы я без вас делал?
Преисполненные значимостью своего предприятия, они с молчаливой величественностью, свойственной тайным заговорщикам, сошли вниз.
Фонари скупо сочили желтый свет. В местах, куда он не доходил, таились сумрачные тени, отчего полутемная улица выглядела неровной и неприветливой. Редкие в этом спальном районе Москвы автомобили проезжали мимо, игнорируя понятный каждому водителю останавливающий знак. После получасового напряженного и никчемного выжидания пошли на хитрость: парни спрятались в тени, отбрасываемой кроной липы, сквозь которую тусклый свет почти не проникал. Одинокая фигурка голосующей на пустынной улице девушки тотчас произвела должное воздействие; первый же проезжавший мимо водитель остановился. Выглядывая в окно «Жигулей», мерцая в полусвете глазами, весело спросил, тая в излучине бровей надежду на ночное незабываемое приключение:
- Эй, красавица, далеко ли путь держишь?
- Не очень, - ответила Полина и, не давая водителю возможности сосредоточиться и передумать, широко распахнула переднюю дверь. Но сесть не поторопилась, выигрывая время, задержалась в дверях. Чувствуя что-то неладное, водитель встревожился.
- Что такое?
- Да вот… чулок подвернулся.
Полина с вызывающей бесцеремонностью задрала юбку, оголяя крепкую лодыжку. Вид обнаженной ноги на время притупил внимание бдительного водителя. Обстоятельно приглядываясь к отсвечивающейся матовой поверхности кожи, он сально хахакнул:
- Что, красавица… успела потереться уже?
В этот самый момент с заднего сиденья, куда успел плюхнуться довольный проведенной операцией Николь, раздалось грозное:
- Нет, парень, тебя ждала.
Водитель так резко оглянулся, что у него явственно что-то хрустнуло в шейном позвонке. Бледнея, фальцетом выкрикнул:
- Я занят!
- Я так не думаю, - сурово сказал Николь, продолжая играть начатую им роль.
- Как это? – растерялся водитель. – А девушка…  вот.
Полина, оправив юбку, отошла от двери.
- Я передумала, - отказалась она. – Поезжайте без меня.
Водитель, пораженный женским коварством, едва не плача, спросил:
- Куда везти-то?
Тут он увидел, как от дерева отлепилась тень третьего человека, и, не дожидаясь, когда он подойдет, с такой поспешностью уехал, что Леха, не слышавший их разговора, с изумлением спросил:
- Чего это он как ошпаренный умчался?

* * *

Поздние разговоры оставили саднящую боль в груди. Лежа на полу, где вторую ночь стелила ему Полина, Леха, отягощенный воспоминаниями, не мог заснуть. Тая в углах губ боль утраты, горячечными глазами смотрел в потолок на желтые разводы света, разделенные оконным переплетом.
На кровати не спала Полина. Ее притаенное дыхание чувствовалось на расстоянии.     Изредка  тишина нарушалась шорохом запоздалой машины.
Зарываясь головой в горячую подушку, Леха задремал, встревоженный надвигавшимся неведомым. Ему снилась Наташа. Она была в подвенечном платье, но с лицом почему-то грустным, не соответствующим торжественному моменту. Держась под руки, они вошли в церковь. Но, не доходя до алтаря, Наташа вдруг высвободила свою руку… и тут они непостижимым образом оказались на лугу, густо усеянном ромашками. И Наташа уходит от него… Машет так плавно на прощанье ручкой, затянутой в белую перчатку, и говорит протяжно каким-то чужим замогильным голосом: «Прощай, Леша… Может, не придется нам в будущем увидеться… Как знать». «Но почему?» - кричит Леха. Он хочет ее догнать и с ужасом понимает, что не может двигаться. Какая-то неведомая сила держит его на месте. «Куда же ты?» - в страхе кричит он, видя, как ее стройная фигура растворяется в далекой сиреневой дымке.
Услышав его стон, приподняла голову Полина. Захлебывающиеся, навзрыд повторяющиеся глухие всхлипы понудили ее подойти. Вид разметавшегося на постели обнаженного парня высушил губы. Бугорком выпиравшие тесные плавки невольно притягивали задымленный взгляд. Стараясь не глазеть ниже пояса, Полина легла рядом. Мелкая дрожь крапивной стрекучей лихорадкой пробежала по ее телу. Опираясь на локоть, она со страданием вглядывалась в красивое лицо, на подрагивающие изгибы по-девичьи пушистых ресниц. Неожиданно из его глаз горошинами покатились слезы. Чувство не изведанной ранее любви к совсем чужому ей человеку прорвалось наружу; подпрыгивающими пальцами Полина нежно погладила парня по голове.
- Миленький мой, - шептали ее губы, не поддаваясь разуму.
- Наташа! – внятно сказал Леха и протянул руку. Его теплая ладонь заскользила по обвисшей под своей тяжестью груди. – Наташа!
С пылающими щеками Полина склонилась над Лехой, жарко поцеловала в губы. Со стыдом, чувствуя желание, она упругим животом коснулась живота Лехи. Ее оголенная лодыжка уперлась в твердое, живительно пульсирующее… Казалось, еще немного, и Полина совсем потонет в чувственной бездне, когда сознание отключается напрочь. Но внезапно Леха проснулся; отгоняя сон, бессмысленными глазами уставился на девушку.
- Ты-и? – угадал он, - и с такой силой оттолкнул Полину от себя, что она, не удержавшись, опрокинулась на спину.
- Как ты смела? Ты… - задыхаясь, он не находил слов.
Полина поднялась; пряча лицо в ладонях, с маху бросилась ничком на кровать, давая волю слезам.
Леха вытер обильный пот, внезапно проступивший на лице, смешанный со слезами. Голова его дергалась, как у параличного. Заикаясь, выкрикнул:
- Думаешь, если я у тебя живу, так тебе все можно? Да ты ногтя Наташкиного не стоишь!
- Ты… ты, - сквозь всхлипы с усилием выталкивала оправдательные слова Полина, - во сне плакал. И я… я хотела пожале-е-еть, - зарыдала она, совсем уж горько…
Леха промолчал, бросая на нее презрительные взгляды; потом уже иным, винительным тоном сказал:
- Прости.
Прежней враждебности в его голосе совсем не чувствовалось. Он еще какое-то время полежал, тупо глядя в потолок; оглушенный произошедшим, растерянно думал о том, что может все-таки зря обидел девушку, не ответил взаимностью на ее порыв. Так и не придя к какому-либо решению, он тяжело по-стариковски вздохнул, натянул на себя простыню; закутываясь с головой, задремал, чувствуя себя будто избитым.
Успокоилась и Полина. Свернувшись робким беззащитным калачиком, уснула, изредка во сне горько всхлипывая. На ее щеках остались дорожки непросохших слез, на прикрытых веках в ресницах блестели две крошечные слезинки.
К утру сонливая тишина стряхнула дрему, с улицы в окно ворвался разноголосый шум. Вставать не хотелось. Каждый из них думал о том, как после вчерашнего посмотрит в глаза другому. Лежали, не шевелясь, делая вид, что спят.
Первый поднялся Леха, ожидавший с нетерпением звонка. Лежа под простыней, натянув джинсы, скакнул к телефону. Хороня тревогу и дрожь в голосе, выдохнул:
- Слушаю.
Звонил Николь. С необычайно серьезным лицом Леха выслушал ответ.
- Толян живет на свалке… за городом. Полина знает, где это находится. Я с вами поехать не могу… Работа, знаешь ли. Так что не в обиду, ребята.
Леха шевельнул белесыми бровями, сдерживая волнение, сказал:
- Спасибо, брат. Ты очень меня выручил.
- Свои люди, - охотно отозвался Николь. – Мы должны помогать друг другу. Привет Полинке!
- Передам, - пообещал Леха, аккуратно кладя трубку.
Он раздумчиво пожевал нижнюю губу; с усердием глядя куда-то вбок, сказал, обращаясь к девушке:
- Дружок твой звонил, привет передавал…
Приоткрыв один глаз, Полина давно и сторожко следила за его действиями.
- Спасибо, - сказала она с вздохом. – Хоть кто-то обо мне не забывает.
На ее язвительное, вскользь уроненное замечание Леха не нашелся, что ответить. Он растерянно мял в пальцах пояс брюк, дивясь про себя, думал: «Надо же, все ей нипочем. Молодец, девка».
С того дня Леха стал к ней незаметно приглядываться, с удивлением отмечая про себя ее многочисленные достоинства, как то: чувство юмора, обояние, интуиция… Ее неуемный характер ярко проявлялся во всем. Про таких поэт Некрасов еще ого-го как давно сказал: «Есть женщины в русских селеньях… Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…».
Через минуту Леха, посапывая от разбиравшего его смеха, деловито сказал:
- Ты вот чего, девка… давай поднимайся. Сейчас позавракаем и поедем на свалку.
- Куда-а?
- На свалку. Толян там сейчас обретается, - пояснил он.
По его голосу чувствуя, что она прощена, Полина шутливо отдала честь, коснувшись кончиками пальцев виска.
- Есть, командор!
Леха весело заметил:
- К пустой голове руку не прикладывают.
Мир был восстановлен.

* * *

На свалке дымились горы мусора. Далеко окрест распространялся зловонный запах гари. В безветренном воздухе медленно летали хлопья черной сажи. По перенесенной, липнущей к шинам бумагой дороге подъехали; вышли из Полининых «Жигулей», да так и остались стоять, не решаясь ступить в зыбко колышащуюся под ногами слизь. Густая смрадная тишина немо и страшно распростерлась вокруг, порождая невнятную тревогу.
Полина длинно покривила рот; пальцами зажимая нос, сипло спросила:
- Ну и какие же дальше будут предложения?
Леха повел вокруг взглядом; какие-то люди, будто призрачные тени, бродили в перекипавшей от жары вони, сидели на корточках, руками разгребая вонючую жижу.
- Эй, ты! – окликнул Леха ближнего к ним призрака. – Тебя можно на минуту?
Неизвестного пола существо выпрямило согнутую спину и, оглянувшись, метнуло на них злобный взгляд:
- Ходют тут и ходют, - пробурчало оно недовольно.
По закопченому лицу, густо заросшему неряшливой бородой, в нем определили мужчину.
Полина интуитивно воспользовалась своим женским преимуществом; указательным пальцем поправив на носу очки, она с неуловимой насмешкой позвала:
- Мущ-щина, не будете ли вы так любезны уделить нам минуту своего драгоценного времени?
От ее голоса доходяга встрепенулся, словно боевой конь, услыхав зов походной трубы. Приглушенно булькая себе что-то в бороду, сгорбясь подошел, старчески шаркая ногами. Дыша самогоном, сказал:
- Мадам, я весь внимание.
Он поклонился и даже хотел зайти в своей галантности далее. Готовясь целовать ее руку, грязной ладонью вытер испачканные в свежий кетчуп потрескавшиеся губы.
Полина испуганно отпрянула:
- Это лишнее.
Было видно, что он обиделся; сопя и вздыхая, спросил:
- Чем могу быть полезен?
- Парень нам один нужен, - сказала Полина. – Его зовут Толян.
Бомж испытующе оглядел их.
- Зачем?
- Нужен.
Он с шорохом поскреб в голове.
- Не… не могу позвать… Может, вы из милиции.
- При чем здесь милиция? – удивился Леха.
Пухлые на выкате глаза бомжа, подернутые пьяным хмельком, хитро заблестели:
- Менты-то? Охотятся они на нас. Приезжают за халявной рабочей силой. Драй им райотдел, мети мусор. Вот мы и прячемся от них… зароемся поглубже в отходы и лежим ниже травы, тише воды… Авось пронесет… Что, у нас дел своих что ль мало? Нам надо зарабатывать… - он тяжело вздохнул, поникнув головой, продолжая украдкой из-под лохмотьев бровей приглядываться к незнакомым молодым людям, какое впечатление на них оказали его слова. Тут нельзя было упускать своей выгоды.
- Мы заплатим, - догадалась пообещать молодая пара.
- Далеко идти, - заволновался старый вымогатель. – Не менее как на поллитровочку взять надо.
- На две дадим, - свеликодушничала Полина.
Но бомж, видно, наученный своим горьким опытом, в ее щедрость не поверил, попросил:
- Мне бы вначале хоть на поллитровочку.
Полина протянула стольник:.
- Остальные после.
- Я одним духом смотаюсь, - обрадованно пообещал бомж и, утопая стоптанными ботинками в слизи, торопливо ушел.
- Позовет, нет ли? – забеспокоился Леха.
- Позовет, - уверенно сказала Полина. – Какой дурак от дармовых денег откажется.
Действительно, не прошло и двадцати минут, как на гребне мусорной горы появились два человека. В одном, который все время забегал вперед, отчаянно размахивая руками, запинаясь за невидимые отсюда неровности, они угадали своего старого знакомого. Другой свободной рукой угрюмо отслонял его со своего пути. Осыпавшиеся под их ногами сухие отходы с шорохом скатывались вниз.
Первый подошел Толян, грязный, поровонявший свалкой. Некогда высокие плечи его опали, словно непосильный груз притягивал их к земле. В левом глазу зияла розовая пустота.
- Чо надо?
Единственный глаз его смотрел на них сурово и вместе с тем горестно.
Леха шагнул навстречу, глазами вбирая всю его фигуру с постаревшей спиной, глухо спросил:
- Как Наташка пропала?
- Ты кто?
- Я-то… - переспросил Леха и, внезапно охваченный огневым румянцем, выпалил: - Жених ее.
Толян, не таясь, засмеялся глухо и раскатисто, оскалив черную подковку источенных кариесом зубов, подмигнул. - Жених, значит? - и вдруг, резко оборвав смех, злобно уставился в него глазом, процедил: - Своими руками удавил бы, сучку.
В эту не лучшую для него минуту бомж некстати напомнил о себе, потянув Полину за рукав:
- Мадам, денюжки мои…
Договорить он не успел. Полина круто оглянулась, ее глаза вспыхнули яростью:
- Свали, я сказала!
Бомж ошалело заморгал блеклыми, утопавшими под бровями глазами; заматерился вслух и пошел прочь, ругаясь:
- Обманула, зараза… вот зараза. Надо же, как кинула… убогого.
Леха заскрипел зубами от негодования, спросил свистящим шепотом:
- Это почему же?
- Потому… Я из-за нее работы лишился… глаза, – он грязным пальцем ткнул себя в пустую глазницу. – И вся жизнь, с таким трудом налаженная, пошла кувырком… Квартиру продал… Сейчас здесь обретаюсь… как последний бомж. Понял ты… жених сраный? А если еще что-то хочешь услыхать… к Рамзану обращайся. Он «крышует» агентство… А в Сайкино у него что-то типа базы… Точно не знаю. Все … свободен.
Толян круто развернулся, чавкнув под подошвами жижей, и обозленный ушел, широко разбрасывая ноги.
Подул ветер. Дымная желтая мгла окутала свалку, низко стлалась, клубясь и перекипая в смрадно пахнувшем воздухе. Когда поднявшийся ветер стих и дым опять стал столбом подниматься к небу, Толяна уже видно не было. Насколько хватало глаз, простиралось ужасающе-вонючее безмолвие.
Леха, вытирая слезящиеся от едкого дыма глаза, вслух сказал:
- Ну что ж… по крайней мере дальнейший наш шаг очевиден.
Прежде чем сесть в машину, они долго и старательно вытирали о пожелтелую пропахшую траву свою обувь.

13

Анна по-хозяйски стояла посреди двора, в оплывшие бока уперев руки. Она с торжествующим видом, словно желанных гостей, встречала фуры из самого Парижа. Охранники отворили ворота, и три большегрузные машины марки «МАН» одна за другой величественно вьехали на производственную территорию. Анна распорядилась одну из них вскрыть. Охранник охотно исполнил ее указание, ловко сковырнув пломбу. Распахнулись двери, и глазам встречавших предстали завернутые с особой тщательностью в промасленную бумагу блестящие металлические части конвейера.
- А, что я говорила! – сказала Анна, бахвалясь своим обещанием.
Жерар, не отходивший ни на шаг, заглянул в ее глаза почтительно, с недоверчивым изумлением:
- Анна, ты… ты… великая женщина.
- То-то и оно!
           Появился припозднившийся Максим. Он подходил, широко улыбаясь; белые, словно рафинадные зубы его отчетливо выделялись на смуглом лице. Этот первый момент встечи с еще пахнувшими заводской краской механизмами был для него особенно радостен – вскоре умные, сложные по своей конструкции машины будут приносить хороший доход.
Максим развеселил всех; подрожав бровями, он пальцем коснулся оберточной бумаги, а оставшийся на нем масленистый след показал толпившимся людям:
- С кончика этого пальца на вас смотрит цивилизация… Франции.
Имея большие доходы и всероссийскую известность, можно позволить себе подобную вольность, граничащую с глупостью.
- Выгружайте, мужики! – дала команду Анна.
С этого дня пряжа дней начала разматываться с невероятной быстротой; Анна только диву давалась. Торговля в магазине шла настолько бойко, что бывали дни, когда духов не хватало. Прежняя линия не справлялась с нагрузкой – спрос превысил предложение. В срочном порядке следовало вводить вторую очередь.
Анна, раздосадованная долгими приготовлениями, не удержавшись, к концу второй недели сама прибыла в цех. Походила, поглядела, как рабочие в синих комбинезонах монтируют заморскую технику, с особой тщательностью подгоняя части одну к другой. Но к вящему недоумению иностраннных специалистов, которых Анна пригласила из Франции, их неторопливые, выверенные годами действия ее не устроили. Откуда им было знать, что у русских, если дело касается денежной прибыли, тянуть время, пусть даже и для улучшения качества, не принято. Ее глаза обрели ледяной блеск, она внушительно сказала, чеканя раздельно каждое слово:
- Жерар, переведи им. Если через неделю парфюмерная линия не будет налажена, я оплачивать работу отказываюсь.
Угроза ли возымела действие или что-то другое, но к концу третьей недели конвейер заработал, выдав первую партию ходового товара. Доход от продажи элитных духов «Целомудрие» стал исчисляться огромными суммами.
Анна вздохнула облегченно. Теперь можно было подумать и о себе. Те слухи, которые, словно кружева, искусно плелись вокруг ее имени в связи с таинственным исчезновением элитной модели, придания красоты внешнему облику не способствовали. За два месяца не было времени вспомнить о себе. А тут еще некстати запой случился. Оттого умные наставления доктора Пырьева и вылетели напрочь из хмельной головы, что привело к печальным необратимым последствиям: опять оплывшая фигура с жировыми отложениями по бокам, двойной подбородок, дрожащий студнем при ходьбе, мешковатые отеки в подглазьях. Да мало ли недостатков вдруг обнаруживается у женщины с возрастом. В довесок ко всему случившемуся внес свою лепту и неблагодарный Димчик. Парень оказался не дурак; стал заглядываться на других женщин, пусть не таких известных, как Анна, но более привлекательных и стройных. Все это по прошествии времени взволновало ее неимоверно. Надо было опять что-то делать с собой. Авантюрный и активный склад характера Анны притивился долгим преобразованиям, когда месяцами приходилось морить себя голодом. От знакомых она слышала, что в этих случаях есть более быстрый и действенный метод – откачка жира. И Анна решилась на пластическую операцию, в результате чего она сбрасывает свое ношеное личико, как облезлую шубку, и появляется перед Димчиком отчаянно помолодевшей. Сказано - сделано…
В один из погожих дней, которые обычно приходятся на конец августа, когда свежий ветерок холодит лицо и дышится особенно легко, у подьезда пятиэтажного здания остановился белый лимузин. Пригибаясь, из него вышел охранник, шевельнув плечами, огляделся, распахнул заднюю дверь. Вначале на землю ступила полная в подъеме нога, обутая в белую туфлю, через секунду к ней присоединилась другая, затем показались округлые, не прикрытые коротким платьем колени. Следом появилась и сама обладательница тумбоватых ног, придерживая рукой белую шляпку. На глаза от полей падала сизая тень. Анна разогнула спину, и ее дородная располневшая фигура заслонила собой почти всего охранника; только высилась над ней его коротко стриженная голова. Задетый, видно, подобным обстоятельством, охранник, сохраняя на лице суровое выражение, ступил шаг в сторону. Следом из салона показались обтянутые джинсами длинные ноги. Лишь только нескладный Максим выбрался наружу, неловко ударившись головой о верх дверного проема, Анна скомандовала:
- За мной!
Следом было потянулся и охранник, но Анна его остановила:
- Останься.
В сопровождении Максима она ушла, виляя широченными бедрами.
Клиника занимала два нижних этажа жилого дома. В отличие от клиники пищевой аллергии «Золотое тело», посетителей здесь было совсем немного. Анна угадала довольно молодую, но не слишком известную актрису, которая к своим годам успела обрасти заметным жирком. Пряча полное лицо, девица заполняла какой-то бланк. Анна прошла мимо, не поздоровавшись. «Не хватало еще первой приветствовать эту соску». А вот Максим, следовавший позади нее, был иного мнения об актрисе. Он не против был знакомству, даже слегка приотстал, но Анна глянула на него такими глазами, что Максим, дрогнув, ускорил шаги, догоняя.
У крайней двери Анна на секунду замешкалась; сжав губы с чересчур уж подчеркнутой твердостью, потянула на себя золотистую ручку. Потную ладонь приятно ожог холодок металла. Они вошли.
За столом сидел бледный мужчина в медицинском халате и такой же белой шапочке. От нечего делать он безостановочно зажигал и гасил настольную лампу под зеленым абажуром.
- Здравствуйте, - от двери сказали Анна и Максим.
- Здравствуйте!
Мужчина торопливо поднялся со стула. Углы тонких, выбритых досиня губ поползли вверх, обнажая мелкую россыпь влажных зубов. Поблескивая светлыми глазами, он вышел из-за стола, протягивая обе руки навстречу.
- А-анна Ва-алерьевна! - он так радостно улыбался, что можно было подумать, что Анну он ждал бесконечно долго. – Какими судьбами?
- Да вот… молодеть надумала.
Жесткие губы слегка коснулись тыльной стороны ее пухлой ладони.
- Ради Бога! Всегда рад вам услужить.
Придерживая Анну за локоть, он усадил ее в мягкое кресло. Не переставая улыбаться, кивком головы указал Максиму на соседнее. Играя на чувствительных слабостях женской души, с эмоциональным подъемом заговорил, лелея надежду на ее согласие, в результате чего кошелек этой толстушки-простушки похудеет на приличную сумму в долларах.
- Морщины, мешки под глазами, жировые отложения, как и грязная одежда, не украшают женщину. И если, глядя в зеркало, вы перестаете себе нравиться, значит – пора! Операцию делают для собственного комфорта, для повышения самооценки. К тому же сегодня в моде не только здоровье, но и красивая внешность, которая становится признаком успешности…
Приведенные в пользу пластической операции доводы царапнули самолюбие Анны. Она охотно на нее согласилась. После необходимых процедур операцию назначили на вторник.
В этот раз Анна с собой Максима не взяла. Не ведая о том, она поступила мудро. Если бы бедный Максим хоть краем глаза увидел, что вытворяли с его женой в операционной хирурги-пластики, у него не выдержало бы сердце. И не потому что это происходило с  женой, нет, причина скрывалась совсем в другом: кожу человека выворачивали, в буквальном смысле, как пустой карман. Правда, не так бесцеремонно, но все же…
Анна вошла в операционную. Блестевший вокруг белый кафель порождал беспокойствие. Сердце, до этой минуты гнавшее кровь размеренными толчками, вдруг дало сбой, и далее уже работало с перебоями, как неисправный насос. Холодок беспричинного страха пупырчатой сыпью покрыл тело. Зябко ежась, Анна самостоятельно забралась на операционный стол. Ее кисти и голени пристегнули крепкими ремнями.
- Вдруг вы надумаете убежать, - пошутила операционная медсестра.
Но сегодня Анне было не до шуток, бледнея лицом, она спросила:
- А если серьезно?
- А если серьезно… мы не можем вами рисковать. Вдруг во время операции вы очнетесь от наркоза… и захотите пойти… это чревато последствиями, Анна Валерьевна, - объяснил смысл столь неприятной процедуры подошедший тот самый бледный мужчина, который, как позднее выяснилось, оказался очень даже известным хирургом-пластиком -  Александр Катерьярц.
- Успокоили, - нашла силы улыбнуться Анна.
- Вот и замечательно, - похвалил хирург. – Если пациент улыбается, все будет хорошо.
К лицу Анны прислонили маску.
- Дышите глубже… считайте до двенадцати.
Ее накрыл легкий обволакивающий туман. Сознание медленно угасло, и Анна провалилась в глубокий без сновидений сон.
Светлые с живчиком глаза хирурга в одно мгновенье стали проницательно-ледяными. Он отточенным движением скальпеля рассек кожу головы по линии роста волос. Затем надрезал за ухом и стал лоскутом стягивать кожу лица, аккуратно отделяя ее от мышечной ткани скальпелем. Напитавшееся кровью мясо выглядело ужасно, словно освежеванная тушка. Хирург стал ушивать подкожные мышцы и фасции. Управившись с этим делом, он будто на новую болванку натянул кожу, отрезав все лишнее, пряча швы за ухом и под волосами.
- Приступаем к блефаропластику, - глухо в марлевую повязку сказал он медсестре.
И по тонкой линии, нарисованной карандашом под нижним веком у самого края  ресниц, сделал ровный надрез. Казалось, что он оперирует не живого человека, а вспарывает бездушную тряпичную куклу. Из-под вывернутых словно наизнанку подглазий, как из глубоких кровавых карманов, пинцетом удалил излишки накопившегося жира, отсек лишние кусочки кожи и зашил «кармашки» нитками не толще человеческого волоса.
- Что ж, - вздохнул он устало, - приступаем к последней процедуре – лепосакции.
Медицинская сестра завернула край белой простыни, прикрывавшей низ раздувшегося живота Анны. Начисто выбритая промежность утопала в жировых складках. Хирург поморщился и коротким движением скальпеля черкнул по натянутой коже. В образовавшийся глубокий надрез сунул длинную металлическую трубку – канюлю. Внизу операционного стола ногой надавил педальку прибора, по своей работе схожего с пылесосом; натужно всхлипывая, он с шумом начал всасывать излишки жира. Откачав определенную дозу, хирург очередной жирный и неопрятный кусок «сплюнул» в огромную стеклянную бутыль. Через полтора часа бутыль доверху наполнилась густой кровянисто-желтой массой.
Анна, лишившись подкожного жира, заметно похудела, сдулась как воздушный шарик. На операционном столе лежало нечто беспомощное и жалкое, все в синяках и кровоподтеках. Как-то не верилось, что это обретет когда-либо похорошевшее личико и посвежевшее тело.
Но хирург-пластик, устало стягивая со своих слегка подрагивающих пальцев резиновые перчатки, вслух сказал:
- Через пару недель лицо обретет естественность, а через месяц она почувствует себя настоящей красавицей.
С чувством причастности к прекрасному он вышел, на ходу бросив в таз скользкие, мокрые от крови перчатки.

14

Солнце просвечивало оконное стекло, и девушки, словно в свете софитов, легко скользили по залу. Взволнованно-радостное лицо Галины цвело мягким румянцем. Она звонким голосом командовала:
- И-раз, и-раз… Зиночка, Зиночка, нежнее ножкой… Вот так… и-раз. Ниночка, тяни носок, тяни, милая… Варенька, не покачивай так сильно попкой… Плавнее, плавнее… И-раз, и-раз… Веселее, девочки!
Девушки с большим воодушевлением выполняли привычные для себя упражнения. Изящная воздушная походка нарабатывается не одним днем. А ведь умело держаться на подиуме является одной из состовляющих успеха модели. Кому как не Галине знать об этом. Сидя в кресле, привычно закинув щиколотку правой ноги на колено левой, она размашисто курила, веером рассыпая вокруг себя серый пепел.
- Еще раз, девочки! Еще раз… и-начали…
Неделю назад одна из известнейших во Франции компаний пригласила ее модельное агентство участвовать в показе мод в Париже. Сам факт сотрудничества открывал самые радужные перспективы для профессионального роста девушек. После долгих колебаний Галина выбрала эту троицу. Стать русским лицом прославленной компании – это просто фантастический шанс, который выпадает однажды. Понимают ли это девушки? Понимают, оттого так и стараются, оттого и Галина цветет как маковый цвет, в душе лелея мочту о внушительном контракте с прославленной компанией.
- А вот здесь энергичнее надо, энергичнее… и-раз…
Вытягивая стопы ног так старательно, что мышцы от боли деревянели, и при этом стараясь держать осанку, девушки уже в который раз дефилировали по залу.
- И-раз… командовала разошедшаяся Галина, блестя глазами. - И-раз…
Тут совсем даже некстати в зал вошел Рамзан. Не поворачивая головы, приказал девушкам:
- Оставьте нас одних.
Галина изумленно взметнула брови, но промолчала. Застыв в нелепых позах, девушки вопросительно взглянули на нее. Она взмахнула кистью руки, давая понять, чтобы уходили. Девушки на цыпочках покинули зал.
Рамзан упругим шагом приблизился к креслу и на колени Галины бросил журнал-таблоид, сказал:
- Они нам недоплатили.
С недоуменным испугом снизу вверх Галина взглягула в его лицо. Оно было непроницаемо, только мышцы скул нервно вспухивали под смуглой кожей. Сломив ее взгляд жестким, строгим выражением своих глаз, он приказал, едва заметно шевельнув тонкими выцветшими губами:
- Читай.
Слово, прозвучавшее в его устах коротким выстрелом, будто подхлестнуло Галину; суетливыми движениями она развернула таблоид. На развороте журнала, там, где изо дня в день печатается о светской жизни, на всю страницу красовался муж недавней клиентки. Держа перед собой микрофон, он что-то злобно кричал, черным провалом разевая рот. Носок его желтой остроносой туфли со сцены почти упирался в грудь секьюрити. Крупный заголовок гласил: «Король эстрады разбушевался». Мерцая желтизною глаз, Галина прочла: «На прошедшей в столице презентации альбома «ВРИ – ГРИ» гости разгулялись не на шутку. Вызывающе вел себя Максим. Вначале он по-хозяйски в присутствии ее парня положил руку на обнаженную коленку красавицы – шатенки Ани… Затем он настолько разгорячился от вина, что забрался на сцену и стал вырывать мокрофон у хрупкой солистки «ВРИ - ГРИ… Когда разбушевавшегося стали усмирять секьюрити заведения, Маким, отбиваясь от них ногами, кричал в зал: «Я не только самый известный певец, но и самый богатый бизнесмен… Производство духов приносит мне миллиарды… Имел я вас всех…».
Руки Галины обессиленно упали на колени. Пальцами бесцельно заворачивая уголок листа, она с некоторым опасением поглядела на Рамзана.
- Щенок! – сказал с потаенной угрозой Рамзан, чуть ощерив ровный набор белых влажных зубов. – Щенок! – повторил он и, вырвав из рук Галины таблоид, швырнул его на пол. – Он за счет меня хочет разбогатеть… Ах ты, гаденыш, – Рамзан стремительно прошелся по залу. Вернувшись, ступил подошвой на журнал. Размазывая лицо Максима по полу, приказал:
- Собирайся!
- Куда?
- К ним.
- К кому… к ним?
Рамзан угрожающе шагнул к креслу; опираясь о подлокотники крепко сжатыми в кулак пальцами, всем корпусом навис над Галиной; прожигая глазами, сказал:
- К ним… это значит к Анне Латышевой… и ее сисенку… Договариваться о более приемлемой плате.
Приезд шестисотого «мерина» в сопровождении двух огромных джипов к загородному имению примадонны среди ее охранников наделал немало переполоха. В силу своей профессиональной деятельности они были наслышаны о таинственном и ужасном авторитете. Опасливо косясь на машины с охраной, Степан побежал докладывать хозяйке о незваных гостях. В дверях он столкнулся с женщиной из обслуги. Не задерживаясь, на бегу спросил:
- Анна где?
- Там.
Направляясь в звукозаписывающую студию, он громко протопотал по опустевшим комнатам. Анна как раз записывала свой новый альбом, находилась за стеклянной перегородкой. Большие серые наушники плотно облегали ее голову. Прикрыв глаза, она пела:
                Одинокая женщина,
Парижанка и русская.
                Тебе небо обещано,
               А не крыши закусочных.
С разбегу хлобыстнув дверью, Степан заорал с порога:
 - Анна Валерьевна!
Помощник режиссера перегородил дорогу.
- Стой! Тут запись идет.
            - Какая запись? – пихая в грудь помощника, охранник прорвался к окну; пренебрегая осторожностью, забарабанил в стекло:
- Анна Валерьевна, Анна Вал…
Сорвав с головы наушники, разъяренная Анна появилась в широко распахнутых дверях:
- Я сколько раз предупреждала - сюда не входить, - заорала она на охранника. – Вон отсюда!
Разинутым ртом хватая воздух, Степан пытался сказать:
- Там, там… чечен приехал… Рамзан.
Анна, видимо, в свою очередь тоже наслышанная об этом человеке, уже более спокойно спросила:
- Зачем?
- Откуда ж я знаю.
На секунду задумавшись, Анна тряхнула головой:
- Ну что ж, идем.
Но из шестисотого «Мерседеса» вышел не Рамзан, вышла Галина.
- Каки-ие лю-юди, - с притворным радушием протянула Анна, гася в своих глазах недоброжелательность.
Еще не догадываясь о цели визита, она точно знала, что такие люди без дела не ездят.
Галина подошла и, словно подтверждая ее мысли, сказала:
- Здравствуйте, Анна Валерьевна. А мы к вам по делу.
- По какому? – вкрадчиво, почти шепотом спросила Анна.
Галина повела вокруг дымчатым взглядом. Облизав припухлые губы сухим языком, проговорила:
- Насчет совместного бизнеса…
Не договаривая, она вела свою игру.
- Ну что ж, - сказала Анна, касаясь рукой ее локтя, - прошу к нашему шалашу.
- Я не одна, - осталась стоять на месте Галина. – Со мной… - она запнулась, не зная, как представить Рамзана, - мой друг.
- Где же он?
            Огромный с платяной шкаф лысый детина неловко, боком выбрался из «Мерседеса». Анна с недоверчивым изумлением на него глядела: «Неужели это и есть тот самый прославленный и таинственный авторитет, которого боится вся Москва?» Но детина, отступив назад, почтительно застыл у двери. Высокий импозантный мужчина с невероятной легкостью, словно играючи, выскользнул из салона. В треугольнике распахнутого ворота голубой рубахи виднелась грудь, поросшая жестким кучерявившимся волосом. На черном фоне, отражаясь в солнечных лучах, блестела золотая цепочка. Следом за ним из автомобилей сопровождения высыпала  охрана, но Рамзан упреждающе поднял руку, жестом призывая охранников оставаться на своих местах. Парни послушно вернулись в салон.
Рамзан подошел к женщинам. Анна внимательно смотрела на смуглое лицо. По щекам, от носа к черствому рту у него вылегали жесткие морщины. Рамзан сощурил черные с хищным блеском глаза:
- Добрый день, Анна Валерьевна.
Анна протянула было руку для пожатия, но Рамзан поднес ее к своим губам. Перед глазами Анны на долю секунды вспыхнул массивный бриллиант. Теплой ладони коснулись холодные сухие губы. Спокойное с виду лицо Анны покрыл еле заметный, скупой румянец.
 «Лицемер, - подумала Галина. – Сейчас целует руку, а через минуту-другую будет угрожать». Этот хитрый чеченец умел быть сдержанным.
Все время оставаясь настороженной по отношению к приезжим, Анна тем не менее пригласила их в дом.
Японец, двумя руками облокотившись на блестевшую крышу, проводил их глазами. Оставшись в одиночестве, зевая, огляделся и все с тем же скучным выражением на одутловатом лице из-под рубахи извлек оружие. Пистолет-пулемет «Бизон» последней конструкции был особенно засекречен; его еще ни разу не применяли даже в спецслужбах. Японец выщелкнул черную обойму, в широкую ладонь высыпал маслянистые с острыми головками патроны, зачем-то пересчитал, и так же по одной вложил на место. В его неторопливых размеренных движениях чувствовалась устрашающая значимость. Показная леность была лишь одной видимостью.
Охранники у ворот, не сговариваясь, словно загипнотизированные, не мигая следили за его непонятными действиями.
А в это время в гостиной без сторонних ушей происходил полный фарса и драматизма разговор.
Галина, всем корпусом наклонившись вперед, положив на ручки кресла ладони, говорила:
- … и поэтому эти обстоятельства следует считать форс-мажорными. По не зависящим от нас причинам  мы понесли колоссальные убытки. Сорок процентов от прибыли нас вполне устроило бы.
- Как такое возможно? – спросила озадаченная Анна. Она прекрасно понимала всю необоснованность обвинений. Все происходившее было обыкновенным наездом. – Вы приличные люди и занимаетесь прямым вымогательством.
Галина досадливо поморщилась; от ее глаз потянуло знобким холодком, сказала:
- Можете считать, как вам заблагорассудится. Но мы настаиваем на своих сорока процентах. В противном случае…
- В противном случае, что? – переспросила Анна.
Галина неопределенно пожала плечами:
- Всякое может случиться.
Когда все доводы уговорить Анну были исчерпаны, в разговор вступил Рамзан. До этой минуты он сидел молча, с преувеличенным вниманием разглядывая в своих пальцах японскую крошечную статуэтку – яцке. Он со стуком опустил ее на поверхность стола, словно ставил точку в долгом и бессмысленном разговоре. Женщины вскинули на него глаза. Рамзан поднялся, отодвинул кресло; ступая на носках, неслышно походил вокруг стола и, остановившись перед Анной, сказал:
- Мы подозреваем в пропаже Наташи вас.
Неожиданно высказанное по своей сути чудовищное обвинение вложило в Анну дрожащую пружину; она порывисто вскочила с места, задыхаясь, выкрикнула:
- Ну, знаете, что?..
Рамзан коснулся ладонью ее плеча, легким нажатием сверху усадил в кресло.
- Анна Валерьевна, не надо так суетиться. Мы же понимаем, что случившееся вам… именно вам… очень выгодно. Разве это не так?
- Нет, не так! – с живостью отозвалась Анна и хотела подняться, но Рамзан движением руки опять усадил ее на место.
- Обратное вы в любом случае доказать не сможете. Мы вам дело предлагаем… сорок на шестьдесят процентов – это, согласитесь, неплохая сделка.
Но Анна, до глубины души обиженная необоснованными подозрениями и нерадостной перспективой расстаться с частью свалившегося вдруг на нее богатства, на все предложения односложно отвечала «нет».
Рамзан значительно помолчал. Анна искоса испытующе на него поглядела. Злобными пронзая ее глазами, Рамзан, не тая угрозы, сказал:
- Я понимаю, вам надо подумать. Неделю срока, я думаю, для вас будет достаточно. После этого времени у вас возникнут бо-о-ольшие проблемы. Практически не-раз-ре-ши-мые.
Он круто на пискнувших каблуках повернулся, пошел к выходу. Поднялась и Галина.
- Вам лучше согласиться, - посоветовала она, устремляясь следом.
Анна промолчала, провожая их ненавидящими глазами. На ее лицо тенью легла замкнутость.
В дверях повстречались с Масимом. Он только что приехал с концерта, был радостно взволнован. На выпуклых с синевой белках влажно блестели черные зрачки.
Рамзан взглянул на Максима сурово:
- Вот и петушок голосистый появился, - и, не сворачивая, шагнул прямо на долговязую фигуру.
Максим посторонился. Они вышли. С давнишне прижившейся на смуглом лице улыбкой Максим поинтересовался у жены:
- Чего они приходили-то?
Сидевшая молчаливо Анна, внезапно охваченная беспричинным гневом, ни с того ни с сего наорала:
- Шалавишься где попало. Дома надо чаще быть. Певец, мать твою… Хренотень долговязая.
 У Максима, никак не ожидавшего от жены столь яростного напора, в изумлении вытянулось лицо с застывшей на ней дурацкой улыбкой…

* * *

Через неделю, так и не дождавшись ответа от своенравной Анны, неизвестные взорвали ее салон-магазин.
На востоке светлел рассвет, когда Анна подъехала к тому, что еще вчера называлось магазином. Вышла из машины, страшная в своем горе, медленно огляделась. Покореженные взрывом двери валялись на тротуаре. Сгоревшая неоновая вывеска торчала концом расплавленной трубки. Анна вошла внутрь. Под ногами хрустело битое стекло. Витрины топорщились грудой обожженного металла. Стены, некогда отделанные дорогим красным пластиком, чернели вонючей сажей. Даже на первый взгляд было видно, что на восстановление хозяйства потребуются большие деньги. Анна не сомневалась, что при желании подонки могли бы уничтожить и парфюмерный заводик, но, видимо, надеялись все же на ее сговорчивость, благоразумие после столь жестоко преподанного урока.
Попал под «раздачу» неизвестных и Жерар. Его, правда, не били. Чего не было, того не было. С ним поступили гуманно, учитывая иностранное подданство. Жерару по-дружески посоветовали уехать к себе на родину, а в доказательство своих серьезных намерений прилюдно на него помочились.
Двое бандитов, распиная, крепко держали его за руки, а огромный, страшный даже на вид громила, вытянув из широких штанин свой морщинистый «шланг», обильно поливал Жерара, при этом иезуитски приговаривая:
- С гуся вода, с француза худоба.
 Видно, намекая на его тщедушное телосложение.
Присутствующие при экзекуции остальные бандиты обидно ржали, глядя, как из брюк и туфель элегантного парижанина, текла моча. Жерар пытался отбиваться, сучил ногами, извивался телом, но, чувствуя, что сопротивление напрасно и это еще более раззадоривало его мучителей, от бессилия заплакал горькими, злыми слезами.
 Этого оказалось достаточно, чтобы у Жерара навсегда отбить охоту работать в России. На все уговоры Анны остаться он шепотом, поминутно озираясь, говорил:
- У вас не есть бизнес, у вас есть бандиты. Моя нога тут не быть никогда.
- У меня есть связи в МВД. Нам помогут.
На кого Анна хотела жаловаться – неизвестно, ведь доказательства причастности Рамзана к взрыву отсутствовали.

15

Николь осторожно, исподволь выведовал интересующие Леху подробности из жизни Галины и ее таинственного покровителя. Обида, нанесенная ему Рамзаном, как и все обиды, была очень горькая. Он не мог простить унижения и того позора, когда бандит с лицом, похожим на Квазиморду, безжалостно поддел ему под зад ногой. У Николя тогда долго болел ушибленный копчик. Нерадостные воспоминания отзывались яростным желанием причинить Рамзану максимальный вред. О своих наблюдениях Николь сообщал лично или звонил из таксофона. В такие минуты мстительной радостью наполнялось его нехраброе сердце.
По прошествии недолгого времени со дня знакомства доверчивый Леха настолько проникся симпатией к Николя, что однажды поделился с ним самым сокровенным. Это произошло в тот день, когда Николь принес фотографии Наташи. 
- Это мы на Мальдивах, - пояснял Николь, по одной в руки подавая Лехе фотографии. - А это мы стоим у гостиницы «Хилтон». Это в бассейне.
В груди у Лехи что-то сладко защемило, подкатилось к горлу… Он с ненасытным вниманием разглядывал веселое лицо Наташи. Пальцы свободной руки не находили себе покоя; в волнении мял у ворота рубаху, поднимаясь выше, цепко охватил шею; не замечая, мял горло с такой силой, что на коже проступила густая бордовая синева, как у висельника.
Николь бросал на него испуганные взгляды, прикусывая тонкие губы, невнятно говорил:
- Это мы на берегу океана. А это и есть тот самый знаменитый снимок…
Леха, не мигая, пристыл к дорогому сердцу образу; увлажненными глазами ласкал видневшийся со спины небольшой нарост темного соска, плавный изгиб бедер с выпуклым верхом упругих даже на фотографии ягодиц. Не удержавшись, подушечками пальцев погладил глянцевую поверхность снимка. От гладкого холодка кольнуло сердце. Леха поднял полные скорби глаза, стеснительно улыбаясь, признался:
- Ты знаешь, Ник, а ведь я с Наташкой так ни разу и не спал.
Они повстречались глазами, и Николь, смешавшись, поспешно отвел взгляд. Испытывая неудобство от услышанного, он преувеличенно громко закашлялся, суетливыми движениями стал с места на место перекладывать фотографии. Но вот его блуждающий взгляд наткнулся на Полину, сидевшую на постели, по-турецки скрестив босые ноги. Николь незаметно глазами указал ей на дверь. Стараясь не привлекать к себе внимание, они бесшумно вышли на кухню, оставив Леху наедине с фотографиями. Как Леха ни крепился, но все же слезинку скупо уронил и, засовестившись, что увидят его минутную слабость, ладонью вытер мокрые глаза, с удивлением оглядывая пустую комнату. Тогда он украдкой торопливо поцеловал глянцевое фото. Всегда мягкий, с подкупающе сердечными нотками в голосе, в этот раз он сурово вполголоса сказал, давая себе клятву:
- Я отомщу за тебя, Наташа.
Кому он собирался мстить и за что, Леха еще только догадывался. Но на следующий день вопреки совету Николя, что «прежде надо хорошенько подумать, а уж потом кидаться в омут головой», он решился на ночное посещение Сайкино. Леху поддержала Полина. Ее неуемный, авантюрный склад характера бездеятельности просто не терпел. Она вовсю торопила собятия:
- Николь, ты не прав. Мы обязаны там побывать. Вдруг что-то узнаем.
Зная характер своей подруги не первый год, Николь только вздохнул; после столь решительного заявления Полины дальнейшие уговоры были бессмысленны.
- Тогда я с вами, - сказал он.
Полина, разгоряченная спором, отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
- Отстань, Ник. Ну какой из тебя вояка. Ты на себя посмотри.
Сама не желая того, она неосторожным словом задела живущее в каждом мужчине чувство того, что он самый смелый.
Николь обиженно засопел:
- Ты что ж, совсем меня за мужика не считаешь?
Догадываясь, что спорола непростительную глупость, Полина примиряюще коснулась его щеки:
- Извини, я не хотела тебя обидеть. Сам пойми, это очень опасно.
- Полина права, - поддержал ее Леха, не пожелавший, чтобы из-за него пострадал и фотограф.
Николь еще немного для видимости попротестовал, но потом все же дал себя уговорить.
- Ну что ж… если вы считаете, что так будет для всех лучше… я остаюсь.
Полина облегченно выдохнула:
- Ну… то-то.
По пути Николя высадили у дома.
- Удачи вам, ребята.
Леха глазами проводил его худощавую фигуру, выглядевшую в свете уличных фонарей особенно нескладной и, как ему показалось, жалкой. От нее на асфальт, на стены домов, преломляясь, падали серые вытянутые тени.
Желая сделать Полине приятное, он похвалил ее друга:
- Классный пацан.
- Да, - согласилась она, - ничего.
Из города выехали незадолго до полуночи. Вдоль кольцевой дороги тянулись гирлянды синих и желтых огней. Автомобилей поубавилось, но жиденький поток их совсем не прекратился. На дорожной развязке повернули в противоположную от Москвы сторону. Долго ехали молча. На фоне изломистой кромки леса густело синее небо. Темная лохматая туча медленно наплывала с востока, погромыхивал гром. Через полчаса мотемнело так, что даже в свете галогенных фар трудно было отличить асфальт от обочины. Сгустившаяся вокруг лучей мгла создавала жуткое впечатление езды в узком туннеле. Нереальность происходившего усиливал мертвенно-зеленый свет приборной панели.
Леха покосился на Полину. Закусив нижнюю губу, почти наваливаясь полной грудью на баранку, она усердно глядела на дорогу. Ее лицо в зеленых разводах выглядело таинственным и незнакомым.
Почувствовав его взгляд, Полина, не поворачивая головы, сказала:
- Темно, как у дяди Тома, в этой самой… хижине.
Давясь смехом, Леха сдавленно ответил:
- Ну, ты тоже скажешь!
- А что, разве нет?
Леха уже откровенно повернулся к Полине, глядя на ее сосредоточенное лицо:
- Давно машину водишь?
- Давно… Лет пять уже.
Она держала руль как-то по-женски, неудобно охватывая его всеми пальцами сверху.
Леха как бы между прочим заметил:
- Вообще-то большой палец должен находиться снизу.
Полина метнула на него полный наигранного презрения взгляд, беззлобно огрызнулась:
- Как могу, так и вожу.
Леха пожал плечами:
- Мне-то что.
Невидимая в темноте улыбка на короткое время тронула ее полные губы. Желая показать, что способна и на большее, Полина вдавила педаль газа. Вдаль уходивший световой туннель с ужасающей скоростью стал поглощать автомобиль.
Леха умолк, полузакрыв глаза; догадываясь о причине гонки, подумал: «Передо мной рисуется».
Погодя плотная дождевая завеса туго ударила в лобовое стекло. Колеса, оборудованные старой резиной, заюзили по мокрому асфальту. Выравнивая машину, Полина отчаянно завертела баранкой.
- Э…э…э… - предостерегающе подал голос Леха.
Через несколько долгих секунд «Жигули» обрели устойчивое положение.
- Что, слабо? – довольная произведенным эффектом, отозвалась Полина.
- Ага, - согласился с ней Леха, тихо посмеиваясь.
Дождь лил сплошной непроглядной стеной. Со скрипом хлюпали «дворники». За косым полотнищем дождя Полина разглядела лишь один ей ведомый ориентир и с дороги свернула направо. Пробуксовывая колесами в размякшей земле, «Жигули» углубились в лес. Метров через двести Полина остановила машину, заглушила мотор, погасила свет. В уши вплеснулся шум дождя. Посидели, привыкая к темноте.
- Недалеко отсюда находится его база, - почему-то шепотом сказала Полина.
Также шепотом Леха ответил:
- Ну что ж, пошел я.
Он торопливо, словно боясь раздумать, выбрался наружу. В лицо пахнуло отсыревшим черноземом, мокрой хвоей. На податливо мягкую землю густо лил дождь. Вымокшая в один миг рубаха прилипла к телу. Леха зябко поежился и решительно шагнул в зловещий мрак.
- Я с тобой, - услышал он позади голос Полины.
Шлепая по дорожной грязи, запыхавшись, подбежала девушка.
- Я с тобой, - повторила она.
- Куда со мной? – осиливая шум дождя, крикнул Леха. – Оставайся в машине.
Но Полина закапризничала:
- Нет… я с тобой.
Она боком повернулась к хлещющему дождю, пряча лицо за выдвинутое вперед плечо, шагнула мимо него.
- Ты что, сбрендила? – озлился Леха. – Стой, тебе говорят.
Он рывком повернул ее к себе лицом, закричал:
- Там опасно… Ты это понимаешь?
- Понимаю, - не менее громко закричала она в ответ. – Поэтому… я с тобой и хочу идти.
- Дура! – заорал Леха и, не владея собой, ладонью несильно толкнул ее в мягкую грудь.
Полина взмахнула руками и, не удержав равновесия, плюхнулась задом прямо в грязь, основательно перепачкав модные джинсы.
Леха поморщился, но руки не подал; круто развернулся и ушел. Оскальзываясь, Полина поднялась на ноги, в горсть набрала размягченной, липнущей к пальцам земли, неловко размахнувшись, запустила комом ему в след.
- Да пошел ты… вояка!
За лопнувшим в этот миг громом Леха не слышал ее голоса. Его рослая фигура растворилась в водянистой мгле. Он шагал пружиняще, как учили в армии. В кроссовках хлюпала вода. Свисавшие на пути мокрые ветви безжалостно хлестали по лицу. Неожиданно впереди, едва заметно пробиваясь сквозь дождевую завесу, замерцали желтые расплывчатые огни. Леха сбавил шаги и уже далее двигался с расчетливой осторожностью, опасаясь быть застигнутым врасплох. Прошло не менее сорока минут, прежде чем удалось по грязи в кромешной тьме выйти к высокому кирпичному забору. Мощные прожектора светили по периметру всего ограждения. В лучах явственно виднелись лившиеся сверху водяные потоки. Леха остановился под забором и, примериваясь, поднял руки. Достать верха ему не хватало около метра. Чтобы преодолеть такую высоту без подручных средств, нечего было и думать. В душе кляня себя за непредусмотрительность, Леха крадучись пошел вдоль забора. У крайней стены, где, как ему показалось еще издали, один прожектор светил не как все – несколько вниз и в сторону, он обнаружил дымившийся старый вяз. Молния ударила в него по касательной, отворотив увесистый сук, который лежал теперь поперек забора. От дерева пахло горелым. Не раздумывая, Леха по сучковатому стволу вскарабкался на дерево и по суку, плотно приподая животом к мокрой, источавшей горечь коре, в кровь царапая кожу, переполз на ту сторону таинственного забора. Спрыгнул и, на корточки присев под кирпичной кладкой, долго прислушивался, прежде чем решиться на следующий поступок. Полыхнула молния; в ее неестественно синем свете он на секунду успел увидеть весь двор. Посреди огромной территории высился двухэтажный кирпичный особняк. У парадных дверей мокли несколько навороченных джипов. И кругом ни души.
Скрадывая свои шаги, Леха стал пробираться к светившимся окнам. Напитавшаяся водой земля расползалась под ногами. Вздрагивая ноздрями, он вдыхал мятный запах цветника. Вышел на асфальтированную дорожку и почувствовал облегчение. Мягко ступая, почти на цыпочках подкрался к окну. В стекло хлестали дождевые нити. Сбиваясь с ритма, неровными толчками бухало в груди сердце, в висках горячо пульсировала кровь. Стараясь не попасть в свет, падавший из окна, осторожно заглянул внутрь. Сквозь не плотно сдвинутые фиолетовые гардины увидел часть комнаты: матово блестевший под хрустальной люстрой красного дерева паркет, на стеклянном столике белая фарфоровая ваза с розами, широкая кровать под свисавшим с потолка полупрозрачным балдахином и большой постер на стене с девушкой необычайной красоты. Поверх ее купальника через оголенное плечо -  голубая лента с надписью: «Мисс Россия».
Тут он увидел и саму обладательницу столь престижного звания. Она словно сошла с цветного плаката. Та же умопомрачительная фигура и очень красивое лицо. Правда, были и некоторые различия: например, вместо привычного купальника бритый лобок ее едва прикрывали тонкие тесемки, сзади вообще скрывавшиеся посреди обольстительно округлых ягодиц; обнаженная, вызывающе вздернутая острым соском вверх девичья грудь. Но главное, лицо, оно было какое-то отрешенное, будто неживое. «К показу моды что ли готовятся?» - не понял Леха. Он мокрой ладонью провел по лицу, смахивая воду. В это время девушка повернула свою точеную головку вбок, вопрошая не видимого Лехе собеседника. Видно, в комнате она находилась не одна. Как бы в подтверждение его догадки в видимое из окна пространство вошел мужчина, которого в народе принято называть – коротышка. Леха шмыгнул простуженным носом и приник к стеклу. По тому, как выглядел мужчина, Леха догадался, что он основательно пьян. Из распахнутой, выбившейся из-под ремня рубахи выглядывало аккуратное брюшко. На голом теле болтался дорогой галстук «от Гуччи».
Коротышка что-то приказал, беззвучно плямкнув обслюнявленными губами. Девушка подошла; повинуясь, с приклеенной на лице отсутствующей улыбкой спустила с него брюки. Придерживая тонкими пальчиками увядавшую плоть, опустилась перед ним на корточки, широко раздвинув колени… Леха, не дыша, привстал на цыпочках… Девушка приоткрыла ротик и подалась губами навстречу жалкому мужскому достоинству… Леха, не мигая, пристыл огромными глазищами к развратному действу. Такое не каждый день увидишь… Губы девушки коснулись плоти… Леха вслух ахнул…
Тут что-то грузное и лохматое, сбивая с ног, навалилось на него со спины. Злобное рычание огромного пса резанул слух. Леха интуитивно вжал голову в плечи; вывертываясь из-под навалившейся  сверху туши, выставил перед собой локоть. Острой болью ожгло кисть руки. Зловонная слюна капнула на его лицо. Лехе с трудом удалось подняться на ноги; отбиваясь от добермана, он стал отступать. Потом, все же каким-то образом изловчившись, сумел ударить собаку ногой в пах. Рявкнув, доберман отлетел шага на два. Леха побежал к спасательному дереву. Собака, еще более озлобленная от причиненной ей боли, бросилась следом. И опять началась борьба за жизнь человека с животным. Искусанными в кровь руками Леха пытался ухватить собачью пасть. Наконец каким-то чудом это удалось, и он, осиливая сопротивление связующих мускул на палевой морде, так старательно натужился, что кровь плеснула в голову, разорвал собачью пасть. Воняющая псиной туша, воя, приседая на все четыре лапы, закружилась на месте, волоча обезображенную окровавленную морду по жидкой грязи.
Хлопнула где-то дверь, раздались мужские голоса:
- Вон он, вон… Стоять, сука!
Леха, на бегу покачиваясь, уже не таясь, из последних сил рванул в дальний конец двора. Дождь перестал. Погромыхивал гром. Мутные потоки воды текли по двору. Шлепая прямо по лужам, Леха добежал к тому месту у стены, где перелезал.
- Куда он провалился? – кричал кто-то в темноте растерянно.
- Да вон он, вон!..
Луч фонаря зашарил по сторонам, нащупывая проникшего на частную территорию подозрительного человека. Луч придвигался все ближе и ближе.
К своему ужасу, Леха обнаружил, что до веток в таком состоянии ему не достать. Он подпрыгнул раз, другой. Но в окровавленных ногах сил совсем не оставалось. А тут опять позади команда, отданная собаке:
- Джек… фас!
Леха загнанно оглянулся. Второй кобель черным комом угрожающе приближался. Леха обреченно отступил к стене и лопатками прижался к ее мокрой поверхности плотно- плотно. Ком прямо на глазах вырастал в габаритах. Слышен был исходящий от него злобный сап.
Готовясь к отражению, Леха выставил перед собой руки. Колени тряслись мелкой противной дрожью. Глупо умирать все-таки не хотелось.
- Леша… держи!
На его голову с веток обильным потоком с шорохом обрушилась дождевая вода. Металлический карабин на прочном шнуре, качаясь, завис у самого лица. «Полина!» - радостью опалило сознание. Подтягиваясь на руках, он ловко, по канату поднялся на сук к плачущей девушке.
- Бежим!
Внизу, оскальзываясь всеми четырьмя лапами по грязи, остановился доберман. Озверевшая псина, прыгая вверх, звучно лязгала зубами.
Леха с ненавистью швырнул в нее металлический карабин. Собака с яростью вцепилась в него клыками.
- Мотаем отсюда!
Переступив кромку стены, сокращая время, сверху прыгнули на размокшую от дождя землю. Бежали что есть мочи, хлюпая по грязи и разбрызгивая черные лужи. Мокрые ветви больно хлестали по лицу.
- Ты как сю-сюда по-попала? – прерывистым, прыгающим от бега голосом крикнул Леха.
- Стена вы-высокая… - отозвалась Полина. – Вот я и по-подумала, что тебе ве-веревка может по-понадобиться.
- Следила что ль за мной?
Полина промолчала: то ли не слышала, то ли сделала вид, что не слышит.
Позади прозвучал одиночный, для острастки, выстрел.

16

После того предупреждающего взрыва, разметавшего салон-магазин, Анна со страхом и озлоблением осознала в душе скоротечность жизни. С этого или от чего другого, но она пустилась во все тяжкие. Где-то Анна читала, что страх обостряет желание. Она в открытую, почти не таясь, начала встречаться с Димчиком.
Посреди гостиничного номера широкая кровать. Ее равномерный убаюкивающий скрип взрослому человеку скажет о многом. Перекатывая растрепанную голову по подушке, Анна трудно дышала. Прикрытые веки подрагивали. Но вот из ее рта, окруженного страдальческими морщинами блаженного упоения, нарастая, вырвался протяжный стон:
- О-о-о-ой!..
Ее белое тело прожгло словно молнией; оно сладостно затрепетало, покрывась липкой испариной. Мягкий до этого живот по-девичьи молодо напрягся. Димчик, приморившись трудиться, обессиленный скатился с Анны. Тело ее обмякло, щеки осыпало сухим жаром. Они несколько минут лежали молча, глядя в потолок.
Анна протянула руку, стала пальцами перебирать на его голове жесткие волосы.
- Тебе было хорошо со мной?
- Угу.
- Хочешь, я тебе денег дам? Много-много…
У Димчика перехватило дыхание.
- Откроешь свою фирму. Тебе чем хотелось бы заниматься?
Димчик сглотнул слюну, ответил дрожащим голосом:
- Ресторацией.
- Вот и хорошо. А телевидение… оно тебе зачем? Так… кривлянье одно.
Ход ее занятных мыслей мазал падкое на деньги сердце шоумена топленым маслом. Хоть и водились у него деньжата, но не в таком же количестве. От радужных перспектив, которое сулило будущее, у Димчика неожиданно для самого возникла эрекция. Ему захотелось в благодарность ублажить Анну каким-нибудь необычным способом. Он нащупал ее обширную попу, движением руки давая понять, чтобы Анна перевернулась на живот. Она послушно исполнила молчаливое требование своего любовника. В предвкушении не испытанных ранее ощущений прикрыла глаза. Сопя и суетясь, Димчик стал пристраиваться сзади. Анна, чувствуя своей прохладной от пота кожей его горячую вздыбившуюся плоть, в нетерпеливом ожидании до крови прикусила нижнюю губу. Но испытать неземное наслаждение в этот раз им было так и не суждено.
Под напором хрястнул врезной замок; жало язычка переломилось надвое, словно спичка. Распахнулась дверь, стукнувшись о шкаф, и в номер ввалились два бугая. Натиск был настолько стремителен, что вошедшие успели разглядеть перед собой тощую дергавшуюся задницу. На шум оглянулся ее обладатель; при виде незнакомцев его лицо неимоверно вытянулось в изумлении, овальным отверстием раззявился рот. Румянец, цветший на его обтянутых кожей скулах, сменился трупной серостью. Насмерть перепуганный грозным видом вломившихся без спросу людей, он резко отслонился от Анны. Теперь взгляду мужчин предстал обольстительный зад пыхтевшей женщины.
- Эй, крошка, сфотографируй меня! – пугая, громовым голосом рявкнул один из бандитов.
Широкий, гладкий, как у откормленной кобылицы, зад дернулся вперед; бесстыдно сверкнув белыми лодыжками, Анна повернулась лицом к нежданным посетителям, взвизгнула:
- Кто такие?
- Не важно, - сказал лысый и угрожающе шагнул к кровати. – Слушай меня внимательно… звезда эстрады. Наш босс предупреждал, чтобы ты подумала над его предложением? Предупреждал. Предупреждал, что у тебя будут бо-ольшие проблемы, если ты не согласишься? Предупреждал. К чертям собачьим взлетел твой сраный магазин? Взлетел. Но ты, оказывается, ничего так и не поняла. Ништяк! Значит, теперь мы будем разговаривать с тобой на более понятном тебе языке, – он жестом подозвал напарника, сказал: - Этот парень не садист… но он любит отрезать женские прелести. Ведь так, Циклоп?
- А то.
Бандит неуловимым движением, совсем не свойственным его огромному росту, откуда-то из-за пояса ловко извлек выкидной нож; с устрашающей значимостью стал им играться. В его лопатообразных руках ножичек казался безобидной игрушкой.
- Ты ведь не хочешь лишиться своих мясистых сисек? – опять поинтересовался первый бандит. – Нет. Так вот… звони в свой офис, и пусть кто-либо из твоих псов привезет к памятнику Пушкина контракт, заключенный с «Багирой». Ты не выполнила свою часть договора… Мы разрываем с тобой контракт… сука.
От подобной наглости Анна пришла просто в ярость. Куда и страх ее подевался. Она рывком села в кровати. Роняя с трясущихся губ теплые брызги слюны, хрипато крикнула:
- Этому не бывать!
Пунцовея яростью, она еще что-то долго кричала, бурно размахивала голыми руками; при этом ее вислые груди безобразно болтались, не находя себе места.
- Заткнись, - оборвал ее ругань бандит. – Отбоя не будет, - и позвал: - Циклоп.
Все так же поигрывая ножичком, второй бандит рязвязной походкой подошел к Анне.
- Ну, что, милашка, займемся делом?
- Не подходи, гад! Я известная певица. Знаешь, что тебе за меня будет?
- Ну-ну, - грязно усмехнулся Циклоп, вращая налитые дурной кровью глаза.
- Не подходи, говорю!
И тут бандита осенило; он басисто пророкотал:
- Слышь, Японец, может, не надо такую прелесть губить? Давай парнишкой займемся. А? Кастрируем ебарька.
Затея Японцу понравилась.
- Дело базаришь, братан.
Циклоп изменил путь своего движения и зашел по другую сторону кровати. Димчик, пятясь от него, с невероятной быстротой, задом пополз по постели. Упершись суставчатым позвоночником в стену, визгливо выкрикнул, закатывая глаза:
- Н-н-не надо! Н-н-не хочу!
- Кто ж тебя спрашивает, сисенок, - подивился Циклоп его протесту и без долгих разговоров с бесцеремонной нахрапостью ухватил за руку, потянул к себе.
Димчик дико завизжал; вырываясь из цепких пальцев, стал отчаянно царапаться. Он пытался изловчиться и укусить бандита за наглую рожу. На помощь Циклопу подоспел Японец. Вдвоем они вытянули с кровати брыкавшегося парнишку. Оказавшись в крепких объятиях Японца, Димчик совсем потерял рассудок; выгибаясь в судороге, с ужасом в расширенных глазах глядел на остро отточенное лезвие в руках Циклопа. Бандит для наглядности кончиком слегка полоснул свою ладонь; свежий порез тотчас напитался бурой кровью. Оставшись довольным качеством своего ножа, он кровожадно поинтересовался:
- Как, сразу будем отрезать… или по частям?  На пятаки…
Крупная дрожь охватила тщедушное тело Димчика; свободной рукой он торопливо заслонил промежность.
- Ну, это ты зря, парень, - сказал Японец, больно заламывая ему руку. – Зря, говорю.
Димчик с ужасом почувствовал, как ниже пояса его кожи коснулась холодная сталь. Он еще пару раз конвульсивно дернулся… и тонкая пахучая струйка потекла из его безвольно болтавшегося писюлька.
- Не трогайте его, - крикнула обреченно Анна. – Я согласна позвонить.
Японец разжал руки; ноги Димчика обессиленно подкосились, и он рухнул на пол в лужу собственной мочи. Униженный и раздавленный грубой силой, вид его был жалок.
- Гы, - осклабились бандиты.
Японец протянул Анне ее телефон. Она торопливо, словно боясь передумать, набрала нужный номер. Лицо ее горело, на лбу мелкими капельками выступил пот.
- Демьянч, это я. Возьми в сейфе контракт с «Багирой» и отвези его к Пушкину… К Пушкину, я говорю… к памятнику. Да… У тебя его возьмут люди… Так надо… Нет, ничего не произошло… Скоро буду.
Ее рука безвольно упала на постель; пальцы разжались, выронив из ладони сотовый телефон. То, к чему она с таким трудом стремилась, для нее оказалось несбывшейся надеждой… миражом, который поманил за собой и пропал, оставив в душе путника разочарование и обиду.

17

Леха с Полиной заявились перед рассветом продрогшие, насквозь вымокшие под проливным холодным дождем. Девушка, лязгая зубами, тряслась, как в ознобе. Оставляя за собой мокрые разводы следов, они поднялись на площадку.
- Леш, - жалобно сказала Полина. – Отомкни замок.
Она непослушными пальцами с трудом достала из тесных джинсов ключи:
- Возьми.
 Леха почувствовал холод ее ладоней.
- Совсем замерзла? – спросил он участливо.
- А то думаешь нет?
Согреваясь, Полина часто и отрывисто задышала в сложенные ковшиком ладони.
- Потерпи.
Леха распахнул дверь. На негнущихся ногах Полина прошла в ванную. Не раздеваясь, прямо в мокрой одежде встала под душ, открыла кран. Сквозь ситечко горячая вода упруго ударила сверху.
- Ты бы хоть разделась, - появился в дверях Леха.
- Что ты… сил нет… помоги.
Колебался он не более секунды. Видя, что Полина не справляется с пуговицами, шагнул к ней. На короткий миг, задержав дыхание, расстегнул верхнюю пуговку… вторую. Полушария выскользнувших из пазухи грудей, коснувшись, полымем опалили покусанные собакой руки. Леха впервые так близко видел женские груди. Его лицо зажглось огневым румянцем. Они встретились глазами… Какая-то животная страсть кинула их в объятья. Отбросив всякий стыд, они с неистовым желанием принялись ласкать друг друга. Но при всей испепеляющей разум страсти не покидало их неясное чувство вины, что занимаются они любовью на чужих костях. Оттого все вышло не так, как хотелось бы, – скомканно и преждевременно.
- Ты вот чего, - переводя дух, сказала Полина. – Представь себе, что между нами ничего не было, – и беспричинно возвышая простуженный голос, с горечью: - Понял… не было!
Но уже роднило их что-то общее, большее, чем просто дружба.
Спать легли, как всегда порознь. Казалось, только задремали, как неожиданный звонок в дверь всколыхнул устоявшуюся было тишину. Первый оторвался ото сна Леха, с недоумением приподнял голову. Кто-то нетерпеливый вначале звонил частыми и короткими звонками, потом, видно отчаявшись, уже давил кнопку непрерывно. В голове у Лехи от бессонной ночи и без того гудело, ощутимо пульсировала в висках кровь. Он с неохотой поднялся, на ходу влезая в тесную майку, пошел открывать.
На площадке стоял Николь. Всегда опрятный, сегодня он выглядел непривычно взлохмаченным: непокорно торчащий на макушке хохол вместо прилизанного чуба, наполовину выбившаяся из брюк светлая рубаха, мятые, словно жеванные во рту синие джинсы. Провалившимися в черное глазами он исступленно глядел на Леху, при этом дыша тяжело, с сапом, как при нехватке воздуха. На его посеревшем лице тенями пробегали заметные живчики. Был он какой-то весь на нервах, даже ноги не стояли на месте; он все время неспокойно переступал.
Леха вначале подумал, что Николь пьян. Но запаха спиртного, к своему удивлению, от него не учуял.
- Дрыхните? – выдохнул Николь и, сверкая безумными глазами, словно городской сумасшедший, чужим изменившимся голосом крикнул: - А я такси поймал - и к вам. Полинка где?
Заспанная, сердитая спросонок Полина, в одной ночной сорочке выглянула из зала.
- Что случилось?
- Случилось, - громко сказал Николь, но, пугливо оглянувшись, торопливо переступил порог. Прикрыв за собой плотно дверь, приложился ухом, несколько мгновений молча прислушиваясь, что происходит по ту сторону.
- Случилось, - уже более спокойно сказал он. – В Сайкино были?
- Были, - глухо уронил Леха.
Николь подозрительно на него уставился:
- На самой территории?
- На территории.
- И что же ты видел?
Леха, сбиваясь от стыда, рассказал.
- То-то и оно, - сказал Николь с уличающей интонацией, как бы тем самым подтверждая свои доводы. – У Рамзана там публичный дом… Но не простой, – слова Николя бестолково скакали, он запинался. – Там содержатся всякие…разные девушки. Он их на иглу всех посадил… Теперь они от него зависят. Он этим пользуется… и огромные деньги от этого имеет… Кому ж не хочется переспать с известной моделью? Например, с Мисс Россия или Мисс Обояние…
Полина почувствовала в ногах необоримую слабость; спиной обессиленно прислонилась к стене, спросила упавшим голосом:
- Ты… ты точно…знаешь?
Леха, таивший в душе слабую надежду на то, что Николь все же ошибается, не мигая, вопросительным взглядом пристыл к его лицу. Николю даже показалось, что он перестал дышать. Николь чуть помедлил, колеблясь, открываться, нет ли. Но далее таиться не имело смысла, и он, обреченно вздохнув, сверкая из-под всклоченного чуба глазами, все выложил:
- Сегодня к Галине приезжал Рамзан… Он был очень злой… Я… случайно подслушал их разговор… В общем далее вы все знаете…
Леха, до глубины души взволнованный его признанием, заметался по комнате.
- Все… еду, - решил он.
- Куда-а? – в отчаянии вскрикнула Полина.
- В Сайкино!
Николь загородил ему дорогу, расклячив руки крестом:
- Поздно! Они теперь успели девчонок вывезти… в другое место.
Леха оторопело остановился, мутными сторонними глазами поглядел на Николя и, хрустнув пальцами, стенящим голосом крикнул:
- Что же делать?
Николь обессиленно уронил руки вдоль туловища. С тоской и страхом глядя на трясущуюся голову Лехи, вполголоса сказал, осененный догадкой:
- Теперь надо работать только на опережение…
Леха молча сверлил его ненавистным взглядом.
Николь, не сводя с него глаз, мстительно потер сухонькие кулачки, кровожадно выкрикнул:
- В доме его, пидора, мочить надо!
Леха помял пальцами горло, задыхаясь, прохрипел:
- Точно…
Полина вздрогнула, метнула на него испуганный взгляд.
- Ключи дай, - приказал он.
- Не дам.
- Дашь.
- Нет.
Леха бесцеремонно оттолкнул Полину и протянул руку к сумочке, где хранились ключи от автомобиля. Опережая его, девушка торопливо схватила сумочку, двумя руками крепко прижала к своей груди.
- Тогда мы едем вместе!
Леха замер в шаге от Полины, с пытливым прищуром уставился на девушку. На побледневших щеках ее пульсировали несдерживаемые живчики, полные губы непроизвольно кривились, будто Полина собиралась плакать. Но глаза при этом под очками полыхали непокорным огнем. «Не уступит… девка!» - подумал Леха, коротко и часто дыша. Он постоял немного и вдруг, тряхнув головой, покладисто сказал:
- Хорошо… переодевайся… Быстро!
Полина обрадованно сорвалась с места; предусмотрительно не выпуская из руки сумочки, на ходу прихватила со стула джинсовый сарафан. Переодеваясь в туалете, она слышала, как Леха грозился:
- Если он не скажет, куда дел Наташку… убью!
- Полину не бери с собой, - тихо шепнул Николь.
- Рад бы оставить, да сам видел.
Полина вышла, оглядела их строгими в своей подозрительности глазами:
- Чего это вы? – спросила она с заметной тревогой.
- Ничего, - буркнул Леха, и первый пошел на выход, поторопив: - Не задерживайся.
            Николь молчаливо и внимательно проводил их глазами. Только опаленные солнцем ресницы его вздрагивали.
- Будешь уходить, - от порога оглянулась Полина, - не забудь захлопнуть дверь.

* * *

При всем желании Полины неотлучно находиться при Лехе сбыться ему было не суждено. Случилось непредвиденное…
За кинотеатром «Пламя», там, где дорога круто поворачивает направо, машину звнесло на мокром асфальте. В первую секунду растерявшись, Полина, не желая того, усугубила ситуацию; выравнивая свою «восьмерку», она резко затормозила. Сблокировавшиеся колеса юзом вынесли «Жигули» на обочину, и юркая машина со всей силы ударилась о световую опору. Удар пришелся в левую сторону. Руль выскользнул из ее ослабевших рук, и тело по инерции развернуло спиной к двери. Невыносимой болью пронзило позвоночник, в глазах вспыхнул яркий свет. Полина с маху стукнулась затылком о ребро приоткрытого окна; лязгнули зубы, и она потеряла сознание.
Леха, упевший ухватиться за дверную скобу, удерживаясь, потянул руку. Ноющая боль в мышцах отдавалась в предплечье. Кривя лицо, он повернул голову. Тонкая струйка крови вытекала у Полины из уголков выцветших до бели губ. Этот пресный запах крови Леха спутать ни с чем не мог. Так пахла площадь после взрыва в Каспийске. Морщась от боли в плече, Леха протянул руки и охватил голову Полины.
- Ты жива?
Голова девушки безвольно свесилась набок. Пальцы Лехи погрузились в липкое, густо мазавшееся в волосах. Он поглядел на свою окровавленную ладонь.
- Полина! – закричал в страхе. - Полина!
Неловко кособочась, Леха потянул ее к себе, пересаживая на свое место. Вялое тело девушки поддавалось с трудом.
- Потерпи, Полюнчик, потерпи, - уговоривал он, трясясь своим крупным телом. – Потерпи, родная.
Из ее приоткрытых губ сорвался слабый, протяжный стон:
- А-а-а…
Подстегнутый стоном, Леха оставил лежать ее поперек переднего сиденья, а сам метнулся на другую сторону. Заклинившую дверь еле открыл, упираясь изо всех сил ногой в стойку.
Вокруг стали собираться прохожие.
- «Скорую» надо вызывать! – советовали они.
- Чего там вызывать?.. Больница через два квартала, сам отвезет… «Скорую»-то, ее и не дождешься… Вот был случай…
- Вези ее, сынок… вези. Никого не слушай.
- Куда вези… в ГАИ надо позвонить.
- Какое ГАИ, мил человек? Девушка умирает.
Леха находился будто в состоянии легкого помешательства. Гул голосов тонул в воздухе, не достигая его ушей. Одна желанная мысль билась в потной голове: «Не умирай, Полинка, не умирай». Он лихорадочно повернул ключ зажигания; автомобиль молчал. Злость, порожденная опасением за жизнь девушки, овладела Лехой; он как заведенный безостановочно щелкал зажиганием. Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем мотор ожил. Ощеряя подковку рафинадных зубов, Леха мчался по улице как на гонках, низко клонясь над баранкой. Он бросал частые взгляды на Полину. Ее лицо, которое несколько минут назад цвело здоровым румянцем, прямо на глазах приобретало землистый неживой цвет. Страх за ее жизнь выжал на его глазах скупые слезы.
- Не умирай, Полюнька, - шептали его посеревшие губы. – Не умирай.
Больница действительно находилась  в десяти минутах езды. За толстыми в два обхвата тополями белело приземистое здание. Леха, не сбавляя скорости, завернул в распахнутые, литые из чугуна тяжелые воротины. Сквозь облупленную краску на черных замысловатых узорах, заметно проступала рыжина ржавчины.
Метеором промчавшаяся через парк вишневая «восьмерка» замерла у подъезда. Противный скрип тормозных колодок сорвал с вершин деревьев облачко сизых галок. Они с криком рассыпались над парком. Леха на руки подхватил Полину, бережно прижимая к себе податливо бесчувственное тело. Ее откинутая назад окровавленная голова безвольно болталась, из приоткрытого наискось рта по щеке тянулась кровяная дорожка. Бесстыдно завернутый подол сарафана оголял крепкие ноги. Ладонями Леха чувствовал волнительный холодок ее березово-белых бедер. Запинаясь о высокие ступени, он скорым шагом поднялся на порог.
 Звонкая тишина, пропитавшаяся запахами лекарств и выедающей глаза хлорки, стояла в коридоре.
- Эй… тут есть кто-нибудь?
Леха пошел по коридору, пинком распахивая двери.
- Эй!
На шум из процедурной выглянуло заспанное, сердитое лицо молоденькой медсестры. Между тонкой каймой злых губ блеснули мелкие зубы:
- Ты чего здесь шумишь?
- Полина… вот, – Леха говорил, задыхаясь, с трудом сглатывая набегавшую слюну. – В автомобильную аварию попали.
Вид перепачканного в кровь парня с окровавленной девушкой на руках оказал на медсестру отрезвляющее воздействие. Проникаясь состраданием, она позвала в дверь:
- Зинка!
Полину уложили на каталку. Неподвижная, с испитым мертвенной бледностью лицом, она очень походила на покойницу. Леху от этой мысли передернуло. Стенящим, полным скорби голосом он попросил:
- Да сделайте же что-нибудь…
Полину повезли. Леха шел рядом, держась за ее остывающую руку. Из глубокой раны на ее голове на зеленую клеенку стекала кровь, а с клеенки каплями на пол, оставляя за собой пятнистую дорожку.
- Молодой человек, отойдите.
Его насильно оттолкнули, когда вкатили каталку в грузовой лифт.
- Сюда нельзя. Ждите внизу.
Перед Лехой затворилась дверь. Громыхнул лифт, увозя в неизвестность девушку…
Леха охватил свою голову руками. Окровавленный и страшный от свалившегося на него горя, он закружился по коридору, не находя себе места. В горле стрял колючий ком. Не владея собой, Леха порвал на груди рубаху, словно ему не хватало вохдуха. Испепеляющая ненависть к Рамзану наполнила все его существо. Чужим, охрипшим голосом он крикнул:
- Убью гада!
Этому таинственному, ни разу не виденному им человеку, Леха приписывал все свалившиеся на него беды; по его твердому убеждению, из-за Рамзана он лишился сразу двух дорогих его сердцу людей. Он как-то враз в эту минуту понял, что судьба Полины ему не безразлична.
- Убью! – окончательно утвердился в своих мыслях Леха.
Он круто развернулся; глухо протопали по коридору прорезиненные подошвы кроссовок. Он выбежал за порог.
Процеженные сквозь зеленую гребенчатость парковых деревьев, с улицы сюда доносились едва слышимые звуки. В безветренном воздухе мертвенно обвисали чуть тронутые близкой осенью листья.
Перепрыгивая сразу через две ступеньки, Леха сбежал к машине. Накрепко сжав губы, рывком послал вперед рычаг передачи. Пробуксовали на месте колеса, и «Жигули», ревя неисправным мотором, скрылись за деревьями.
Копошившаяся в вершине тополя в черном оперении большая птица испуганно взлетела, с шумом рассекая воздух.
Как ни был Леха поглощен мстительным желанием, у него все-таки хватило силы воли на обдуманный поступок. Дождавшись в лесу, когда дотлеет вечерняя заря, он, на удивление беспрепятственно, проник в дом. Прожекторов по всему периметру ограждения, как в Сайкино, здесь не было. Искусственные подсветки вдоль пешеходных дорожек зеленого ковра газона, голубой чаши колышащейся в бассейне воды, стройных, уходящих  ввысь сосен создавали неповторимое сочетание, балансирующее на грани реальной и сказочной красоты. Цвета приглушенного света, накладываясь один на другой, и способствовали образованию в этих местах защитной тени, раскинувшей вокруг себя замысловатые не-живые щупальца. Единственное окошко сторожки у ворот светилось синими сполохами. Беззаботная охрана смотрела телевизор. Опасаться кого-либо здесь, видно, не привыкли. Надежной защитой огромного особняка было имя Рамзана и его тесные связи на самом верху.
У распахнутой оконной створки Леха остановился. Присел под стеной, последний раз оглядываясь. Тугой пружиной дрожало натренированное тело. Где-то у соседей надсадно брехали собаки. Ночь невидимым покрывалом закутала двор. Леха коротко выдохнул и решительно перелез через подоконник. Во всем доме горел свет. Стараясь не отбрасывать свою тень в окно, осторожно двинулся краем стены. Обилие богатой, доселе не виданной обстановки, поразило. Мягкая мебель, хрустальные люстры, блестевший паркет с персидскими коврами ручной работы, на стенах подлинники картин известных европейских художников, наличие нескольких ванных комнат, череда коридоров и кабинетов… и везде позолота, позолота; все это, по разумению Лехи, для одного человека было излишним роскошеством. Его чуткого уха коснулась тоскливая, по-азиатски тягучая мелодия. Леха, крадучись, пошел на заунывные звуки. В забыто оставленной приоткрытой двери, он увидел нечто такое, что его поразило более, чем дорогая обстановка. Под незнакомую музыку одиноко танцевала миниатюрная женщина в набедренной повязке, прикрывавшей самый низ смуглого живота. Плавно поводя худенькими бедрами, она самозабвенно кружилась в экзотическом танце. Вначале Леха подумал, что это одна из пропавших моделей, находящаяся в наркотическом трансе, но разглядел ее необычно плоское лицо и смешался… Оказывается, чем ближе он подбирался к Рамзану, тем больше загадок перед ним возникало. Леха тревожно огляделся по сторонам. Страх быть обнаруженным сушил губы. Неожиданно возникший за его спиной мелодичный звон заставил Леху резко отпрянуть в сторону. Он обернулся. Часы на стеклянном столике отбивали время. Леха облегченно вздохнул, хмыкнув. Но тут ему опять пришлось насторожиться; он краем глаза уловил движение в дверном проеме. Миниатюрная женщина, прервав свой танец, шла к двери. Леха метнулся к окну, спрятавшись за спасательную гардину. Странная женщина вошла в зал, где он находился; едва приметное колыхание тяжелых гардин, видно, привлекло ее обостренное внимание. Она повернула в его сторону и пошла прямо на Леху. Ее легкая, как дуновение ветерка, поступь в голове у Лехи отдавалась невероятным грохотом, как если бы шел великан – бум, бум, бум… Женщина приблизилась вплотную; не далее как в полуметре от себя он видел ее тонкую прозрачную руку с синими жилками кровеносных сосудов. Леха затаил дыхание. Остановившись перед окном, за которым черным провалом таилась ночь, женщина плотно прикрыла оконную створку. Ломая глаза, Леха скосил их в сторону, с настороженным вниманием провожая каждое ее движение. Затем она торопливо занавесила окно, едва случайно не обнаружив притаившегося за гардиной парня. Холодный пот ручейками стекал по его спине, напряжение достигло своего предела. Еще одно ее неосторожное движение, и Лехе поневоле пришлось бы применять к женщине силу. Но к его непередаваемому облегчению, она ушла; ее шуршащие по ковру шаги, отдаляясь, стихли. Леха осторожно высунул голову из-за края гардины. Женщина находилась в конце зала. Стоя к нему спиной, она что-то делала у двери. Леха внимательно следил за ее непонятными действиями. Но вот отомкнутая ею дверь распахнулась, и женщина, торопливо оглянувшись, тотчас юркнула внутрь. Заинтригованный ее странным поведением, Леха, ступая на носки, подкрался; прислушавшись к тому, что происходит по ту сторону, бесшумно вошел следом. Разочарование, постигшее его за дверью, было непередаваемо: женщины в кабинете не было видно. Леха растерянно завертел головой. Тут он разглядел узкий проем между стеной и шкафом. «Ишь ты, - подивился Леха хитро устроенной тайной комнате Рамзана. – Живет, как в бункере». Он заглянул в проем и, пригибаясь, почти касаясь руками пола, крадучись, проник внутрь.
Его встретил скрипучий крик желтых попугаев, голодное повизгивание крошечных обезьян. Женщина, сидя на корточках у подсвеченной голубым водной глади, что-то сыпала в воду. «Рыбок кормит», - догадался Леха, пораженный видом домашних джунглей с прудом. Он поспешно спрятался за густо разросшиеся у стены зеленые загадочные растения со стреловидными листьями.
Задав корм обитателям этой необычной комнаты, женщина ушла. Леха остался один. Еще немного посидев в неудобной позе за растениями, Леха с некоторым опасением вышел из своего убежища. Оставаясь все времся на стороже, двинулся по комнате, разглядывая попадавшиеся на глаза всякие диковинки – расстеленную на полу шкуру льва с головой и холодным взглядом стеклянных глаз, мраморную, пожелтевшую от веков статую греческой богини, то ли Афины, то ли Афродиты, амфору с замысловатыми вензелями на пузатом боку. Посидел на кожаном диване; выверяя упругость, даже слегка на нем попрыгал. Но более всего внимание Лехи привлекло додзе – укромное место для духовной практики и занятий боевыми искусствами. Обрадованный нечаянной возможностью побывать в настоящем додзе, Леха торопливо приблизился. При входе в додзе принято кланяться. Подчиняясь ритуалу, Леха согнулся в поклоне. Его сияющие глаза уперлись в книгу, лежавшую у ног. До этого Лехе не приходилось видеть священного писания мусульман. Не колеблясь, он взял в руки подарочный экземпляр Корана в твердом переплете с серебряной окантовкой, любопытствуя, наугад раскрыл. На пол посыпались цветные фотографии. Леха проследил за ними глазами, и в его спокойное с виду лицо будто плеснули крутым варом; в доли секунды оно приобрело цвет обожженного кирпича, густо присыпанного пеплом. Он завороженными глазами глядел на взрыв, разметавший стройные ряды морских пехотинцев. Стиснув зубы, присел, перебирая фотографии. Вот мучившийся в агонии Штырь, вот Антошка сын начальника оперативного отдела, из последних сил ползущий с оторванными ножками, а вот он сам, мечущийся по опустевшей улице, разбрызгивая лужи дымившейся крови. Леха почувствовал, как у него зашевелились кореньки волос от осененной догадки: «Этот чечен причастен к взрыву в Каспийске».
- Занятные фотографии, не правда ли? – услышал он позади себя ровный с нотками превосходства мужской голос.
Леха выпрямился, удерживая в прыгающих пальцах страшные фотографии.
Бесшумно вошедший Рамзан глядел на него угрюмо и тяжело; он, кажется, ничуть не удивился, застав здесь Леху.
Не спуская исподлобного взгляда, Леха зловеще протянул:
- Рамза-ан…
- Я для тебя не Рамзан, щенок, - ответил чеченец, с брезгливой миной кривя тонкие, синеватые на фоне чисто выбритых впалых щек губы.
- Да ты не Рамзан… не человек… – Леху трясло; он даже слегка пристукивал зубами, – ты зверь.
- Я… зверь, - неожиданно легко согласился Рамзан. – Но меня таким сделали ваши ублюдочные власти.
- Они не только мои, - дрожа голосом, возразил Леха, - но и твои.
- Моих нет. Моих расстреляли.
- Но ты живешь здесь, - выкрикнул озлобленно Леха.
- Живу… - Рамзан повел вокруг холодными глазами. – И даже кое-что имею.
Леха побледнел, свирепо уставился на авторитета.
- Имеешь, гад… А чем тебе были виноваты парни… там, в Каспийске?
- Ты еще сопляк, - щурясь на него, ответил Рамзан. – Многого не понимаешь… Это политика… бизнес… Я обязан помочь освободительной борьбе своих земляков в Чечне.
- Вот и помогай, – заорал, брызгая слюной Леха. – Помогай восстанавливать экономику… Но взрывать… взрывать зачем? – со стоном, болью в надломленной душе вопросил он уже тише. – Зачем людей губить? И каких людей… Скажи… ты… чечен?
- Так не бывает, - сказал Рамзан, - чтобы у нас было плохо, а у вас все хорошо… Вы тоже должны почувствовать весь ад своих грязных дел. Мы маленький народ… нас обидеть легко… - тут он возвысил голос. – Но мы гордый народ… Кровь за кровь… так мы живем. А насчет взрыва… что ж, скажу. Вы, русские свиньи, стали жадные до денег… За эти поганые бумажки готовы продать мать родную… Нет теперь в вас прежней души и былой щедрости… Вы никто, вы зомби… Мину, которая взорвалась там… продали моим людям ваши военные. Они хотели заработать много денег… Они их заработали… Вы что хотели, то и получили.
- А девушки?
- Что… девушки? – не понял Рамзан.
- Девушки… там… в Сайкино… Они в чем виноваты?
Рамзан, впервые с минуты начала разговора откровенно издеваясь, сказал:
- Освободительная борьба моих земляков должна вестись за ваш счет. Или я не прав?
Неудержная дрожь овладела Лехой, в голову плеснуло жаром. Теряя рассудок, он бросился на Рамзана. На пол посыпались выроненные из  рук фотографии.
- Сволочь!
Рубящий удар справа, Рамзан отразил с легкостью опытного бойца. Багровея от гнева, сказал:
- Ты на кого руку поднял, щень?
Не разворачиваясь, он махнул ногой назад, успев ударить парня пяткой в спину. У Лехи что-то хрустнуло в пояснице; ноги подкосились, и он, всплеснув руками, упал на колени.
- Встать! -  приказал Рамзан, подходя к нему пружиняще упругой походкой.
Леха, словно подчиняясь чужой воле, привстал; Рамзан повторно ударил его, но теперь носком ботинка по зубам. Из рассеченных губ цевкой брызнула кровь. Рамзан брезгливо белым носовым платком тщательно вытер окровавленный ботинок.
- Падла!
Леха выплюнул на ладонь зубное крошево.
- Сволочь!
Рамзан обиженно засопел и вновь махнул ногой. Но в этот раз он просчитался. Леха отбил удар и, присев, снизу кулаком четко двинул ему в промежность. В глазах у Рамзана вспыхнул яркий свет; подбирая мошонку от боли, он накрепко сжал полусогнутые в коленях ноги.
- У-ух, мразь, - простонал он.
Не дожидаясь очередного нападения, Леха коленом ударил его в ощеренный рот. Звучно лязгнули безупречно белые подковки зубов, и на чистый пол вылетели, блеснув, два зуба. Озверевший Рамзан, несмотря на боль, рывком бросил свое тело вперед, нанося частые, стремительные удары ребрами ладоней. Леха, неожиданно атакованный столь мощно, не сумел отбиться; упал на спину, больно ударившись затылком о паркет. Рамзан навалился сверху, выворачивая ему голову на сторону. Напрягая мышцы шеи, Леха изо всех сил сопротивлялся, пуча глаза от неимоверной натуги.
Они долго барахтались, пока Леха не догадался садануть его головой в переносицу. Рамзан кубарем с него скатился; и опять началась напряженная борьба каждого за свою жизнь. Минут через сорок, обессиленные, они лежали на полу, зверевато глядя друг на друга сквозь застилавшую глаза кровавую пелену; сторожко ловили каждое движение противника.
- Падла! – прохрипел Рамзан.
- Убийца! – с ненавистью выдохнул Леха.
Рамзан вдруг в отчаянном рывке вновь навалился на Леху, цепко сомкнув пальцы вокруг его шеи.
- Удавлю, паскуда!
У Лехи петлей перехватило дыхание; он захрипел, перед глазами поплыли лопающиеся звездочки. От недостатка кислорода он на какое-то мгновение провалился в пугающую пустоту. Не быть бы Лехе живым на этом свете, если бы он случайно не нащупал около своей головы греческую статуэтку. Кое-как изловчившись, он из последних сил обрушил тяжелый мрамор на голову Рамзана. Авторитет вздрогнул, выпучивая белки глаз, будто удивляясь его  непредвиденному поступку, ослабил хватку и медленно сполз на пол. Леха со страшной силой все лупил и лупил; в его голове билась лишь одна спеленутая в тугой узел мысль: «За все, за все…». Бесформенным окровавленным лицом Рамзан уткнулся в кафель. Леха привстал на колени, потом, упираясь руками в пол, на ноги. Неимоверная усталость навалилась на него. Тело ходило ходуном. Он ладонью вытер с лица кровь. И тут Леха услышал за спиной шорох. Оглянулся. Обезображенный яростью, весь подплывший кровью, на него шел Рамзан, держа в руках ту самую статуэтку.
- А-а-а! – заорал Леха и, угнувшись вперед, с разбега саданул его головой в живот.
Взмахнув руками, Рамзан опрокинулся на спину. Далеко отлетела статуэтка. Не удержавшись на ногах, он упал прямо в бассейн, разбрызгивая вокруг воду. Лелеянные им экзотические пираньи, почувствовав запах свежей крови, накинулись маленькой стайкой, вырывая острыми зубами кусочки парного еще мяса. Вода вокруг Рамзана забурлила, словно в водовороте. Он вытянул из воды руки, пытаясь ухватиться за край искусственного водоема. Скользские от крови пальцы тщетно царапали кафель. Через пару минут все было кончено; руки безжизненно сползли в кипящую от пиршенства экзотических тварей воду.
Леха обессиленно опустился на пол, облокотившись на колени. Он пытался, но не мог унять неудержную дрожь губ. Заплакал. В окно было видно, как за изломистой стеной леса заполыхала поздняя заря. Шаги, послышавшиеся сбоку, заставили Леху оглянуться. В дверях стоял здоровенный лысый детина.
- Где Рамзан?
Он проследил за Лехиным взглядом и все понял.
- С-сука! – зловеще процедил детина, лапая толстыми обрубковатыми пальцами пистолет в подмышечной кобуре. – С-су-ка!
Леха, не вытирая слез, равнодушно глядел в черный зрачок наведенного на него пистолета. Сил не было сопротивляться смертельной опасности. Раздался короткий, как звук хлыста, выстрел. Детина вздрогнул и выронил пистолет. Он медленно, очень медленно повернулся, ищя глазами того, кто осмелился его убить. Со звоном разбитого стекла в потаенную комнату в окно влез человек в спецназовском шлеме.

18

Еще с утра нянечка распахнула окно, проветривая палату. Но запаха лекарств, которыми провонял каждый миллиметр больничного помещения, ничем уже  было не искоренить. Человек, впервые пришедший сюда, уже через короткое время начинал испытывать беспричинный страх и беспокойство; хотелось скорее выйти на свежий воздух. И лишь больной, в силу обстоятельств вынужденный мириться с неизбежным, от долгого пребывания в больничных стенах, пропитываясь запахами лекарств и неизлечимых болезней, сам становился неотъемлемой частью огромного организма под названием больница.
За каких-то двое суток Полина спала с лица. Некогда румяные щеки ввалились, будто у нее во рту недоставало нескольких зубов. Слегка вздернутый носик болезненно заострился и выглядел теперь хрупким и прозрачным. На желтеющем восковом лбу слабость выдавила мелкий зернистый пот. Острые плиты скул обтянуты бледной кожей. Ничего в ее обезображенном болезнью лице почти не осталось от той симпатичной озорной девушки. Вот только глаза… Такие же живые, но без прежней небесной синевы. Блеклые глаза… но живые.
Неловко запрокинув потную голову, Полина удерживает в руках таблоид. Она читает свежие сенсационные новости. Но дрожавшие руки ежеминутно отказываются подчиняться, и она периодически роняет их на постель; впитывая прочитанное, не мигая, глядит в потолок. У нее сейчас нет зависти к журналисту, который опередил ее, первым написал о том, что по праву принадлежит ей. Другое Полине хочется знать. Сил нет ждать, когда отдохнут не слушавшиеся ее руки, и Полина опять принимается читать, с трудом удерживая  в приподнятых руках свежий номер журнала. Пересохшие, без кровиночки губы невнятно шепчут: «На днях произошло знаменательное событие. Кажется, впервые наши правоохранительные органы оказались на высоте. После продолжительного расследования они вышли на организатора террористических акций в ряде регионов России. Правда, из других достоверных источников нашему корреспонденту стало известно, что его сдала одна наша некая певица, у которой с «организатором» произошел какой-то конфликт. Но как бы там ни было, несколько дней назад нашими спецслужбами был предпринят захват территории огромного особняка, принадлежавшего известному в Москве предпринимателю Рамзану, подозревающего в организации террористических акций на территории России. В результате захвата был ранен один из спецназовцев и убито четверо бандитов, среди которых оказался личный телохранитель криминального авторитета по кличке Японец. Самого Рамзана, к сожалению, застать в живых не удалось. При невыясненных обстоятельствах, он был, как это ни покажется странным, буквально растерзан пираньями, хищными экзотическими рыбками, которых он содержал  у себя дома в искусственном водоеме. Но опять-таки, как узнал наш корреспондент из уст человека, близкого к кругам правоохранительных  органов, его будто бы убил парень, бывший морской пехотинец, который присутствовал на параде в Каспийске, где и прогремел взрыв. Что ж… нечеловеку нечеловечья смерть. В результате проведенных оперативных мероприятий также выяснилось, что ОПГ Рамзана «крышевала» известное фотомодельное агентство «Багира», занимавшееся открытием новых имен в рекламном бизнесе… Самое ужасающее по своей циничности преступление… Известные в России девушки из числа моделей, которых агентство настойчиво выдвигало на престижные конкурсы… после своей победы, как правило, использовались совсем в других целях - в качестве дорогих элитных проституток… Их насильно сажали на иглу и заставляли обслуживать российскую элиту из числа политиков и олигархов. Вряд ли «денежный мешок» откажется поиметь так, как ему хочется, Мисс Россию или Мисс лицо какой-нибудь фирмы. Естественно, что сами девушки от этого ничего не имели, кроме очередной порции наркотика. Истории о том, как профессиональных красавиц вывозят в таинственные места со всеми вытекающими из этого последствиями, преследуют модельный бизнес по пятам. Немало агентов модельного бизнеса подрабатывают, поставляя манекенщиц богатым клиентам. Такса одного из них сорок тысяч долларов в неделю, которые он получает от арабских шейхов за «прокат» своих подопечных… В результате проведенной операции в Сайкино были освобождены двадцать три девушки, ранее считавшиеся пропавшими. По факту насилия возбуждено уголовное дело на генерального директора агентства «Багира» … Галину Николаевну – она взята под стражу.
Кстати, недавний шум, связанный с ведущей моделью агентства Наташей К., не из числа ли этих преступлений? В свое время она тоже пропала бесследно, и также неожиданно появилась. На все вопросы Наташа таинственно отвечает: «Без комментариев». Сейчас вокруг ее имени в СМИ опять поднялась невероятная шумиха, а самые прославленные компании мира буквально дерутся за право заключить с ней контракт, чтобы эта известная модель стала лицом их фирмы. Говорят, что в этом преуспела компания «ТВОР», в итоге подписав с Наташей контракт на внушительную сумму.
Поинтересовались мы и у госпожи Анны Латышевой, что она думает по этому поводу, духи которой «Целомудрие» были разрекламированы все той же загадочной моделью. Она сказала буквально следующее: «Я не хочу участвовать в этом бизнесе. Духи -  это не мое». Что ж, жизнь расставит все по своим местам. Дальнейшее расследование по делу организатора террористических акций и противоправной деятельности агентства читайте в следующем номере».
Маленькие руки Полины, уставшие в напряжении удерживать журнал, обессиленно упали на постель. Слабая боль, возникшая в позвоночнике, усиливаясь, охватила все тело. Вокруг рта образовались горькие складки. Сжимаясь, она зажмурилась, пережидая приступы боли. Через какое-то время боль как будто стала утихать, и Полина услышала возле себя чужой женский голос.
- Спит.
Она открыла глаза. Над ней склонилось лицо незнакомой девушки в крошечных солнцезащитных очечках. Ее пухлые чувственные губы были тщательно накрашены, через оголенное плечо тяжело свисала густая коса. Правильные черты придавали ее лицу изумительную красоту. За высокой блондинкой проглядывало лицо улыбавшегося Лехи. Полина ответно улыбнулась.
Девушка встрепенулась.
- Привет! – сказала она, с нескрываемым интересом оглядывая Полину, болезненный вид которой намного проигрывал по сравнению с эффектной внешностью блондинки. «Дурнушка, - подумала незнакомка. – Неказистое лицо простой русской девушки». – Меня Наташа зовут, - представилась она.
- Полина.
Оглянувшись, Наташа взяла из рук Лехи розы. Три тугих бордовых бутона на длинном стебле положила на подушку в головах. «Как покойнице», - отвлеченно подумала Полина, а вслух сказала:
- Спасибо.
- Ну, как ты тут? – спросил Леха.
У Полины не повернулся язык признаться в том, что ее здоровье теперь зависит от дорогих  лекарств, хорошего ухода, долгого отдыха у южного моря. Так сказал доктор… Но если быть честной… вряд ли ей придется в будущем пробежаться своими ножками по цветущему лугу. Стараясь придать голосу твердость, сказала:
- Хорошо!
- А мы уезжаем во Францию, - немного хвастливо сказала Наташа.
- Удачи вам.
- Спасибо.
По тому, с каким нетерпением Наташа озиралась вокруг, нетрудно было догадаться, что в палате, среди специфичных запахов лекарств и мочи, она чувствовала себя неуютно.
- Повидались… поблагодарили за помощь. Пора и честь знать, - сказала она Лехе громко, совсем не стесняясь больной Полины. – Пойдем, Леша.
- Сейчас.
Не дожидаясь его, Наташа пошла на выход. Ее изящную походку модели особенно подчеркивали красивые высокие ноги.
Леха покосился на Полину. Она завистливо глядела в гибкую спину удалявшейся Наташи. Ему невыносимо стало жаль больную девушку. Покусывая губы, он взял ее безжизненную руку в свою; заглядывая в глаза, ободряюще сказал:
- Все будет хорошо.
Полина слабо пожала его ладонь. По лицу Леха видел, что она хочет что-то сказать, но Полина молча глядела на него и жалко улыбалась.
- Прощай, - Леха рывком повернулся и чуть ли не бегом догнал невесту.
Она заботливо взяла его под руку.
Полина остановившимся взглядом проводила их до самой двери. «Хорошая пара», - подумала она нерадостно. В ее глазах застыла безнадежная тоска.


19

Еще в армии, лежа по ночам на жестком солдатском матрасе, закинув за голову руки, думал Леха о том, как вернется домой, как встретится с невестой, и радость предстоящей встречи заставляла биться его любящее сердце торопливо и звонко… Шли дни, складываясь в недели и месяцы, минул год, потом другой. Отслужил и вернулся домой. Казалось, вот оно счастье, рядом, за родной околицей, где в вечерних лугах головокружительно пахнет сон-травой и медуницей, а над рекой, заглядываясь в чистую воду с плавающими на воде белыми лилиями, недвижно стоит красавица звезда.
 Но сложилось все не так, как Леха задумал… Потому-то и не отпускает он Наташу от себя сейчас ни на шаг; каждое ее движение провожает сторожким ревнивым взглядом. Правда, пару раз Наташа все же порывалась отлучиться из гостиницы в город, но Леха, принимая во внимание горький недавний опыт, решительно этому воспротивился. Вспомнив наставления своего тренера-китайца, он поучительно сказал:
- Если ты не смогла извлечь урока из собственных неправильных действий, ты лишь обрекаешь себя на повторение прежних ошибок.
В результате короткой и шутливой словесной перепалки Наташа с доводами согласилась. Она с разбегу кинулась ему на шею, заворковала нежно:
- И в кого ты у меня такой умненький?
Ее горячий шепот жег ухо. Стиснув ладонями девичьи щеки, Леха приподнял ей голову. Заглядывая в смеющиеся зеленые глаза, ответно улыбался, опаленный свалившейся на него радостью. Разве не этой минуты ждал он долгих два года.
Подавшись навстречу, Леха поцеловал ее в приоткрытые, пахнувшие тмином губы:
- Ромашка моя…
Теперь целыми днями они просиживали в номере. Трудности с оформлением французской визы, которые возникли у Наташи с пропажей заграничного паспорта, при благоприятном стечении обстоятельств должны были разрешиться через неделю-другую. Против обыкновения Леха не томился вынужденным бездельем. Присутствие рядом  любимой девушки порождало в его душе чувство наивысшего блаженства.  Когда глядели телевизор, он любил располагаться на полу, в ногах у садившейся в мягкое кресло Наташи. Приваливаясь головой, он терся щекой о ее обнаженные колени. Наташа с нежностью перебирала на его запрокинутой голове жесткие волосы. На ее губах треперно дрожала улыбка.
Сегодняшнюю идиллию, роднившую их любящие сердца, нарушил стук в дверь. Наташа дрогнула, порываясь встать. Леха удержал ее движением руки, пошел открывать сам.
На пороге стоял Николь. Из-под чуба на Леху смотрели сухие черные глаза. Глубокая морщина озабоченно прорезала его хрящеватое переносье. Заглядывая через Лехино плечо, он деликатно осведомился:
- Не помешал? – и на Лехино «входи» запоздало поздоровался. – Всем привет.
Николь медленно прошел к столу, аккуратно по-журавлиному приподнимая ноги, словно боясь испачкать бледно-зеленый ковролин. Присев на краешек кресла, на мослаковатых коленях расположил черный плоский портфель, который Леха вначале у него в руках не заметил.
- Ничальником стал? – подошел от двери Леха.
Николь отшутился как-то невесело:
- Все свое ношу с собой.
- Понятно, – Леха дружески легонько сунул его в плечо кулаком. – Фото девушек?
Николь, удержав вздох, промолчал.
Наташа за него вступилась:
- И все-то тебе надо знать…
Леха улыбнулся, хотел еще что-то сказать, но передумал; в этот момент в телевизоре раздался  женский вскрик, и Леха, заинтересованный происходившим на экране, отвлекся.
За его спиной Николь с Наташей заговорщицки переглянулись.
- Принес? – одними губами прошептала Наташа.
В ответ Николь прикрыл веки, давая понять, что все в порядке. Суетясь, он из портфеля на стол выложил две кожаные папочки.
- Вот.
Опасливо косясь на Леху, Наташа из своей сумочки достала свернутые в тугую трубочку и скрепленные резинкой от бигуди зеленые банкноты, ловким движением кисти бросила их в разинутое зево чужого портфеля. Хитро подмигнула и, указывая глазами на деньги, почти беззвучно плямкнула губами:
- Аванс… Остальные после…
Прикрытые тенью глаза Николя согласно мигнули.
Тут на экране телевизора произошло что-то интересное, и Леха, желая поделиться своим мнением, неожиданно обернулся, застигнув склоненные близко головы. Николь тотчас засуетился, отводя взгляд в сторону. Наташа предупредительно улыбнулась:
- Да, Лешенька?
Леха перевел глаза с одного лица на другое.
- Чего это вы?
- А чего мы?
- Шушукаетесь.
- Это мы… по работе.
Леха медленно отвернулся к экрану. Но было видно: все-таки что-то его обеспокоило, и он опять повернулся к сидевшим. Две черные папочки на столе привлекли его внимание.
- Что это, а?
- Это?.. Я же сказала, что… по работе.
Леха, не спросясь, взял верхнюю папку. Раскрыл. «Контракт», - прочел он.
- Твой?
- Мой.
- Зачем он теперь тебе?
- Как это зачем? Я новый контракт заключаю с французами… Значит, этот надо уничтожить… от греха подальше. Нет контракта, нет проблемы, - переиначила Наташа известное выражение.
- Вот оно что…
Дивясь своей недогадливости, Леха вернул папку на место.
- Ты что ль принес? – спросил у Николя.
- Я, - признался он неохотно.
Наташа, как бы между делом, не привлекая к себе внимания, убрала папки со стола; с чувством удовлетворения незаметно вздохнула.
- Погоди! – осенило Леху. – Если ты их брал… значит… значит… ты знал, что Наташа жива. Иначе… зачем они тебе?
Николь метнул испуганный взгляд на Наташу, будто ища у нее поддержки.
Наташа, пожевав губами, хмуро оглядела их. И вдруг сверкнув глазами, с какой-то решимостью махнула рукой:
- Ладно, Ник… чего уж там… Рассказывай.
Николь, видно, не готовый к подобному повороту событий, заметно смешался; глаза из-под чуба заметались по комнате, ладонью с силой стал тереть острое колено.
- Ну, - коротко крапивным укусом жиганул его Лехин перешедший на хрип голос. – Так что ж?
Все так же старательно отводя в сторону глаза, Николь натянуто заговорил, часто облизывая сохшие от неожиданного признания губы:
- Там … на Мальдивах…  Наташа мне призналась, что… что хотела бы всегда жить за границей… Только вот денег у нее столько нет… И… и предложила мне помочь ей в одном, – он запнулся, - в одном дельце. Будто бы она пропадает, а я… я через знакомую журналистку поднимаю в прессе шумиху… Ну и тут, конечно, имя ее обрастает… слухами… Это ж готовый имидж! После этого все модельные агентства просто обязаны ее с руками оторвать… Я не имею в виду наши. Это так… все ерунда… Заграница… Вот это да! В принципе… так оно все и получилось.
Горячечный блеск глаз выдавал Лехину душевную сумятицу:
- То есть…ты…ты хочешь сказать, что это… с самого начала было все подстроено?
- Ну да.
- А… а, Полина… Она что… тоже в этом замешана?
- Полинка нет. Она… она просто охотница за жареными фактами… оттого и влипает во всякие истории.
Леха ладонью вытер сочившийся по лицу пот; упавшим голосом растерянно спросил:
- А я… Рамзан?
Упорно не поднимая глаз, Николь, помедлив, ответил, трудно ворочая языком:
- Наташа… сказала, что ты… ее обязательно будешь искать. Что ты… морской пехотинец… каратист… черный пояс… И… и расправишься с Рамзаном.
- И ты на это пошел? – со злобой спросил Леха, и презрительная мина неузнаваемо исказила его лицо.
- Да, - едва слышно признался Николь. – Мне всегда хотелось иметь свою фотостудию.
- Ну а теперь?
- Что… теперь?
- Теперь…  фотостудия будет?
 Николь впервые с момента выяснения отношений осмелился поднять на Леху глаза; когда отвечал, даже голос слегка окреп:
- Будет… Наташа обещала.
Дрожа всем телом, Леха с грозным видом подступил к нему. Паралично дергая головой, крикнул:
- И ты… ты, взрослый, неглупый человек… пошел… пошел на поводу у девчонки?
Бледный как смерть Николь со страхом глядел на Леху. Крепко сжимая здоровенные кулаки, тот готов был пустить их в ход. Николь испуганно заслонился руками.
- Не тронь его, - твердо сказала Наташа. – Он не виноват. Это я все придумала.
У Лехи онемели кулаки. Он не чувствовал боли от врезавшихся в ладони ногтей. Стоял, набычившись.
- С меня спрос, - сбоку чужим голосом повторила Наташа.
Леха медленно, словно неживой, обвел их мутным взглядом. В силу новых открывшихся обстоятельств все произошедшее с ним представилось теперь пошлым и гнусным фарсом. Он повернулся, пошел, качнувшись, испуганно оперся о стену. В углу крохотной прихожей поднял свою видавшие виды армейскую сумку, тяжело взвалил на плечо и, не прощаясь, шагнул за порог.
- Куда же ты? – следом кинулась Наташа.
Прямо перед ее лицом Леха с силой хлопнул дверью. Наташа с разбегу раненой птицей грудью ударилась об нее, сжав маленькие кулачки до посинения, забарабанила в дверь.
- Дурак! – крикнула она. – Я же не для себя старалась!
Леха вышел на улицу. В городе зажигались вечерние огни. Сотни машин с шорохом неслись мимо. Никому не было дела до Лехиного горя. Он на минуту стал, задумавшись, потом с хрипом вздохнул и, повернув направо, пошел, невидяще натыкаясь на встречных. Шагов через сто его догнало одно из такси, круглосуточно дежуривших у гостиницы. Водитель предложил подвезти.
Леха сел; умащивая на коленях сумку, вяло сказал:
- В больницу… имени святого Луки.
Он откинулся на спинку сиденья; немигающим взглядом пристыл к окну.
Круто вырулив, таксист влился в поток мчавшихся машин. Через полчаса они были у больницы.
- Приехали, - сказал он.
Леха, не менявший положения всю дорогу, пригибаясь, выбрался из салона; с отсутствующим выражением на лице пошел прочь. Таксит, пораженный его поступком, выпучив глаза, глядел в удалявшуюся покачивающуюся спину. Через несколько минут, опомнившись, кинулся догонять. Сзади хватая Леху за рукав, напомнил:
- А деньги?
Леха недоумевающе оглянулся:
- А… ну да…
Не торгуясь, он расплатился пятисоткой.
- Этого хватит?
- Хватит, - буркнул таксист и, часто оглядываясь, торопливо вернулся к автомобилю.
Леха вошел в палату. После свежего воздуха здесь особенно остро чувствовался запах лекарств. Полина, лежавшая у окна навзничь, на тихий скрип двери повернула голову. Ее прозрачное личико, неузнаваемо изменившееся за время болезни, пыхнуло несдерживаемой радостью:
- Леша!
Неожиданная слабость охватила его большое тело. Он выронил из рук сумку.
- Ле-шень-ка! – повторила Полина.
И Леху будто кто-то толкнул в спину; ускоряя шаги, почти переходя на бег, он приблизился к кровати. Стараясь не причинить Полине нечаянной боли, прыгающими руками осторожно обнял; зашептал на ухо что-то ласковое, несвязное, набредавшее сейчас на ум.
- Я знала, что ты вернешься.
Плача и смеясь, Полина мочила рассолом слез его рубаху.

20

Никогда еще Лехе не приходилось трудиться столь усердно. Пошевеливая в работе широкими плечами, по пояс голый, он с тщательностью опытной хозяйки наводил в квартире порядок. Ловко выжимая мокрую тряпку, елозил на коленях, истово натирая блеклую желтизну половой краски. Выпуклые полукружья груди почти касались пола, когда, вытягиваясь в струнку, он лазил в самые потаенные, труднодоступные места, где до него, наверное, ни разу не бывала женская рука. Там, где касалась влажная тряпка, блестело свежестью. Пренебрегая скандалом с соседями, он прямо с балкона вытряс пыльные дорожки. Убрался и, вытирая на лице пот, придирчиво огляделся, выискивая в своей работе какую-либо недоделку. Сегодня Леха собирался перевезти Полину домой. «Неделю поживем здесь, а потом заберу ее к себе в Спас-на-Керше. Поработаю у Ивана в охране, скоплю денег на лечение - и адью в Германию. Глядишь, и побежит моя Полюнька. А учеба… учеба подождет. Что ж теперь» - так решил Леха. Он последний раз окинул ревнивым взглядом сверкавшую чистотой комнату; все-таки чего-то не хватало. «Цветов!» - осенило Леху.
На ходу натягивая рубаху, перепрыгивая сразу через две ступеньки, он сбежал вниз. На углу у одинокой торговки цветами купил свадебные калы. Бережно прижимая букет к груди, вернулся. От девственно белых цветов в квартире будто прибавилось света. Глядя на высокую хрустальную вазу, Леха радовался, как маленький; незаметно для себя даже тихонько напел, забыв о своих не лучших вокальных данных. Но разве сейчас для него это имело какое-то значение?

Мы с тобой два берега у одной реки.

Зазвонил телефон. Леха сразу подумал о Полине, схватил трубку и нетерпеливо закричал:
- Алло, алло?
Там кто-то молчал, учащенно дыша. Лехе даже показалось, что теплое дыхание коснулось его уха.
- Я слушаю, - сбавил он голос, уже догадываясь о том, кто может звонить. – Говорите.
- Леш, - раздался тихий неуверенный голос Наташи. - Я тебя прошу… - и вдруг она взахлеб зачастила, боясь, что он ее не дослушает. – Я улетаю во Францию… Кроме тебя, у меня в Москве никого нет… Если можешь… проводи меня… пожалуйста, я тебя прошу. Приедешь?
- Ты… где? – после долгого молчания спросил Леха.
- В Шереметьево… У меня через два часа самолет в Париж.
До аэропорта Леха добрался на микроавтобусе. На это ему потребовалось менее часа. Он вышел из салона и сразу же увидел Наташу. Она одиноко стояла в сторонке; у ног ютился дорожный на колесиках чемодан. Проходившие мимо мужчины откровенно глазели на высокую шикарную блондинку с бесконечно длинными ногами, едва на четверть прикрытых по-детски короткой юбочкой. Завистливо оглядывались женщины. Наташа растерянно заскользила глазами по лицам вновь прибывших пассажиров.
У Лехи учащенно забилось сердце. Борясь с собой, чтобы не побежать, он сдержанным шагом направился в ее сторону. Ищущие глаза Наташи задержались на рослой фигуре. Она нерешительно взмахнула рукой. Неведомая сила приподняла Лехину руку в ответном жесте. Ее лицо тронула несмелая, таящая вину улыбка, и тут же пропала.
- Чего звонила-то? – спросил он подходя.
Наташа облизала спекшиеся от внутреннего жара губы.
- Прости меня… Лешенька… Я… я… хотела как лучше.
Леха презрительно хмыкнул:
- Оно и видно… как лучше.
Оправдываясь, Наташа горячо заговорила, стараясь заглянуть в его прикрытые, опушенные ресницами глаза; она словно призывала Леху согласиться с ее доводами:
- Мне надоело жить в бедности… А ведь мы живем один раз… Почему у какого-то олигарха денег миллиарды? Он что, их заработал? Фигушки, нас ограбил. Он может себе позволить одеваться от самых дорогих кутюрье… отдыхать в самых роскошных отелях на Сейшеллах, Мальдивах… А почему я… ты… мы должны прозябать в нищете? Мы что, хуже его? Не хочу! Ты же видишь, что вокруг творится? Каждый хочет урвать кусок; какой побольше… Давится, а все равно глотает… Нинавижу их всех! Ненавижу!
Сейчас Наташа предстала перед Лехой совсем другим человеком; перемена, произошедшая с ней, делала ее незнакомой, какой-то чужой. И все-таки он любил эту взбалмошную, вздорную женщину. Но ответственность, принятая на себя за судьбу другого человека, не давала ему открыто проявить своих чувств. Ни один мускул не дрогнул на его лице, только глаза, смотревшие на нее с жалостливым сочувствием, выдавали его настрой.
- Ты меня не вини, - дрогнул ее голос. – Не за что.
Наташа отвернулась, в глазах выступила влага. Смаргивая слезинку, часто-часто замигала.
И Леха дал слабину; через силу улыбнулся такой жалкой улыбкой, так не свойственной его по-мужски суровому лицу, что у Наташи защемило сердце. Суетливыми движениями она порылась в сумочке, протянула несколько зеленых банкнот:
- Вот… возьми.
- Зачем? – попятился Леха.
- Бери, - сказала она более настойчиво и, шагнув вплотную, насильно вложила доллары в его ладонь. – Пригодятся… ну… той девушке.
Леха рассеянно взглянул на свою руку, а когда поднял глаза, Наташа уже уходила. В наклоне ее головы к тащившемуся следом чемодану чувствовалась скорбная усталость. Леха, не мигая, провожал ее глазами, как вдруг заметил у нее на спине красную скользящую точку лазерного прицела. Истошный, полный непоправимого ужаса крик взметнулся над площадью:
- На-а-ата-а-аша-а-а!
Дрогнув, девушка резко обернулась. Ее онемевшее от страха лицо побледнело; посеревшие губы что-то беззвучно шептали.
Напрягая все силы, Леха метнулся вперед. Загораживая собой Наташу, услышал треск одинокого выстрела. Острая боль ударила в грудь. Леха покачнулся, словно потерял равновесие; ноги, перестав слушаться, подломились, и он мягко опустился на колени, не- твердо постоял так, затем бесшумно опрокинулся навзничь. Выроненные из рук деньги понесло ветром. Кто-то из пассажиров, воровато озираясь, стал их подбирать.
Толян, побоявшись стрелять другой раз, бросил пистолет и побежал прочь от места преступления, тяжело топая по асфальту. Ему испуганно уступали дорогу, оглядывались  вслед, но погнаться за ним никто не посмел.
Наташа переводила расстерянный взгляд с Лехи на деньги, с денег на Леху и вдруг, будто очнувшись от недолгой дремы, упала перед ним на колени, приподняла его голову.
- Что же это, а?
Леха с пузырившейся на губах розовой сукровицей, мертвенно-белый, напрягая последние силы, прпоговорил:
- Вот… и все… Прощай.
Из его груди, в том месте, где билось сердце, тонким ручейком пульсировала кровь. При каждом вдохе ручеек увеличивал свой бег. Рубаха напиталась кровью. Пачкаясь, Наташа приложила к ране белый платок. Заглядывая в его затуманенные глаза, просила, дрожа всем телом:
- Леша… Лешенька… не умирай… родной.
Леха с трудом поднял ее окровавленную ладонь, сжал кисть.
- Н… не… не плачь…
Объявили посадку на самолет. Наташа потерянно оглянулась. В ее голове трепыхнулась мысль: «Это мой шанс… Такое случается раз в тысячу лет». Опять объявили посадку на самолет Москва - Париж. Наташа занервничала. Будто сломляя последнюю каплю воли, дикторша в который раз навязчиво повторила номер рейса.
- Извини.
Наташа сказала это так буднично, словно в уличной толчее наступила кому-то на ногу. Она решительно поднялась с колен и, ни разу не оглянувшись, ушла.
Вокруг распростертого на земле парня стали собираться зеваки.
* * *

В голубом без единого облачка небе таял серебристый самолетик.
Губы Лехи тронула едва приметная улыбка.


Эпилог

 Дождливая хмарь затянула осеннее небо. Мелкий, словно сеянный сквозь сито дождь, не переставая, моросил которые сутки. С оголенных сиреневых кустов все стекала и не могла стечь обильная вода. Под ногами мокла опавшая листва. Вчера еще яркие листья прямо на глазах чернели – угасала золотистая былая краса. В такие дни человеком овладевает беспричинная тоска, почему-то непременно хочется плакать.
 На душе у Полины и без того было нерадостно, пусто, как в порожнем, вывернутом наизнанку кармане… Алексей, обещавший забрать ее из больницы, не пришел, и жизнь для нее потеряла всякий смысл. При нянечке она еще крепилась (подолгу, не мигая, отвлеченно глядела в потолок), а когда оставалась наедине с собой, горько кусала пресные губы, оплакивая заплеванное свое счастье. Исподволь копившиеся мучения подобно снежному кому, с каждым днем нарастая, давили непосильным грузом. Далее терпеть не стало сил, и Полина, сознательно идя на великий грех, надумала сотворить с собой самое страшное; она за неделю скопила целую горсть разноцветных таблеток. Сегодня для нее все должно было закончиться.
 В томимом ожидании загустел снаружи вечер. За окном плакала осень; дождевые слезы ручейками бежали вниз по черному стеклу. Из укромного места под матрацем Полина достала таблетки. Зачем-то пересчитала их. Тридцать пять штук. «Господи, - прошептала она спекшимися губами, - прости меня грешную. Не обессудь … убогую». Полина зажмурила глаза и широко разинула рот. Но проглотить содержимое ладони не успела; в палату вошла нянечка. Полина крепко зажала таблетки в кулачке.
- Может, принести тебе чего надо? – поинтересовалась нянечка.
Полина отрицательно повела головой.
- И что ж ты все время молчишь-то, миленькая, - спросила сердобольная женщина. – Хоть одно словечко сказала бы… Нельзя так-то… Нутро оно ведь живое… Так недолго и надорваться. Недавно тоже одного парня без сознания привезли… В Шереметьево подстрелили… не нашенский… Откуда-то из далека. И чего они все едут в Москву? Не пойму… Так, думали, он не выживет… Но парень духом оказался крепок. Он на третьи сутки после операции уже пришел в сознание. «Долго я, -  говорит, - спал». А ведь на волосок от смерти был. Недаром говорят, что Алексей – Божий человек…
Полина взволнованно покосилась на словоохотливую женщину. Впервые со дня аварии щеки девушки окрасил тонкий, едва видимый румянец. По ее просветленному лицу катились очищающие слезы, от которых на душе становится покойно и легко. Сам по себе разжался кулачок, и на пол посыпались таблетки.
Нянечка, ахнув, всплеснула руками:
- И что же ты надумала-то, дурочка!