Дождь лил как из ведра и с каждой минутой даже усиливался. Перепрыгивая через лужи, Антон бежал от машины к парадной своего дома. Раскрывать зонт не было смысла. При таком ливне он вряд ли мог бы оказать существенную помощь. Родной Петербург ещё с утра начал капризничать, а к вечеру и вовсе разрыдался навзрыд, никак не желая успокаиваться.
Войдя в квартиру, Антон первым делом скинул промокшие ботинки с носками и с удовольствием сунул ноги в мягкие тапочки.
- Привет, Солнце моё! - сказал он, заглянув на кухню, где в это время Валерия хлопотала над ужином.
- Какой ты мокрый, - улыбнулась она.
- Питер, детка. Типичный Питер, - развёл руками Антон и принялся выгружать из пакета принесённые продукты.
Те, что лежали сверху, даже прошли боевое крещение дождём. И больше всех пострадали любимые конфеты Валерии, именно они приняли на себя главный удар стихии. Пачке с творогом досталось меньше. А вакуумная упаковка сыра и вовсе отделалась, можно сказать, лёгким испугом. Хотя...какая ей разница? Она же вакуумная. Неожиданно Антон остановился и щёлкнул себя по лбу.
- Вот балбес. Я же хлеба забыл купить!
- Это возрастное, - рассмеялась Валерия. - Надо ходить в магазин со списком, как мой папа.
- Ничего страшного, я сейчас сбегаю, - сказал Антон.
Валерия улыбнулась, приняв это за шутку, но, увидев, как муж решительно направляется к двери, остановила его.
- Прекрати, Антон. Тебе мало «водных процедур»?
- Я зонт возьму.
- Не смеши, пожалуйста. От смерти что ли спасаемся? У нас есть ещё немного хлеба.
- На один укус, - усмехнулся Антон.
- На вечер хватит, а завтра купим. Мы же не собираемся есть один только хлеб.
Достав остаток хлебной буханки, Валерия положила его на тарелку и неожиданно притихла. Да, они не собирались есть только хлеб, в доме было много всякой еды. А ведь когда-то...люди ели и один только хлеб. И такой вот кусочек составлял дневной рацион целой семьи. В памяти сразу возник светлый и очень любимый образ бабушки, пережившей блокаду Ленинграда. Валерия до мельчайших подробностей помнила её красивое, доброе лицо. Бабушка...Она никогда не позволяла себе выбросить ни одного кусочка хлеба, даже самого маленького и зачерствевшего. Само понятие «хлеб» было для неё святым.
«Хлеб не просто всему голова, - частенько говорила бабушка. - Хлеб — это жизнь.» При этом её лицо становилось грустным и задумчивым. Вероятно, она вспоминала, как мечтала о хлебе в тяжёлые дни блокады. Иногда он даже снился... Вкусный, душистый, пахнущий жизнью. А как страшно было потерять хлебные карточки. В первую блокадную зиму это означало верную смерть. И никто...никто в данном случае не мог помочь — ни друзья, ни родные, потому что... нечем было помочь, каждый получал хлеба ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Зато какой радостью, каким праздником оказывалась случайная посылочка с фронта, переданная с оказией от родных! Один раз посчастливилось и бабушке. Однополчанин старшего брата, будучи в Ленинграде проездом, привёз от него мешочек галет, обычных галет. Поджаристые, хрустящие - они казались просто волшебством, своеобразным маленьким кусочком мирного прошлого. Спустя годы бабушка вспоминала, что не было в её жизни более дорогого подарка, чем эти галеты с фронта. Она растянула их надолго, каждый день выдавая по штучке своим маленьким дочкам, одна из которых впоследствии стала мамой Валерии. А о себе бабушка не думала, довольствовалась скудным хлебным пайком и как-то умудрялась жить...жить и работать на военном заводе. Худенькая, красивая, интеллигентная... Да разве ж одна она! Сколько таких худеньких женщин трудилось на оборонных предприятиях в те суровые годы. И не только женщин! Подростков! Вот и отец Антона — Александр Григорьевич (тогда ещё просто Санька) — пришёл на завод в тринадцать лет, сразу после первой блокадной зимы, когда население Ленинграда уменьшилось почти вдвое, и к станкам стали вставать дети. Часть своего «большого» (как тогда казалось) рабочего пайка Санька не съедал, а нёс домой и поровну, до последней крошки делил между двумя младшими братьями и старенькой бабушкой, с которой они остались после гибели родителей. Бабушка каждый раз отказывалась: «Да зачем мне! Я своё отжила. Ешь сам. Или ребятам ещё дай.» Чтобы подкормить её, Санька шёл на хитрость, говоря: «Что ты, бабушка! Если ты умрёшь, то кто же за ними следить будет, пока я на работе?» Такие «неоспоримые аргументы» имели действие. И всё-таки бабушка норовила хотя бы часть своего «дополнительного пайка» отдать младшим внукам или украдкой завернуть Саньке с собой, когда он утром уходил на работу.
Валерия вдруг почувствовала, как у неё начинают гореть щёки. Столько родных и близких судеб промелькнуло в памяти за одно короткое мгновение. И стало как-то не по себе. Надо же...Полуголодные... в жутких условиях...люди находили в себе силы жить, работать, приближать Победу, спасать и растить детей. А сейчас? Сейчас целую проблему можно раздуть из того, что в доме, полном еды, не оказалось достаточного количества хлеба на вечер...на один вечер.
Подняв на притихшего Антона полные слёз глаза, Валерия поняла, что сейчас он вспомнил о том же самом...