Иногда приезжаем сюда замотанные суетой важных и неважных дел. Знакомый домик у полузаросшего пруда, несильно пробитая среди одуванчиков тропка к низкому крылечку. А там уже выходит, завидев из окошка гостей, тетка моя, Татьяна Ивановна Копылова… И мы присаживаемся с ней на вросшую в землю скамейку, некоторое время молчим, довольные встречей, тем, что снова вместе, что более или менее здоровы. Издали, со станции, доносится перестук поезда, трактор урчит где-то за околицей села Дмитриевского, солнце садится в сосновые посадки. И вдруг почти физически ощутимо чувствуешь, как многое, час назад большое и важное, мельчает и отдаляется.
- Пойдем-ка в огород, - приглашает она. – Ты посмотри, что выросло из того ростка, который мы с тобой давеча поливали. Мне-то уж, старой, совсем непростительно. Сослепу решила, что пион необыкновенный будет.
Возле куста мяты, теперь уже видно, - не пион, а самый обыкновенный болиголов. Старательно ухоженный, прёт он из земли блестящей ярко-зеленой стрелой.
- Вот так и в жизни бывает, не разберешь, плохое или хорошее растишь, спохватишься, когда уже до самой крыши вытянется. – добродушно ворчит Татьяна Ивановна.
Но росток так хорош и крепок, что мы и теперь поливаем его, и сами смеемся над тем, что делаем. А на душе все спокойнее и спокойнее. После чая, особенно вкусного и ароматного за этим столом, обязательно заговорим о прошлом. Сам дом, которому давно уже за сто лет перевалило, кажется, участвует в нашей беседе то странным каким-то потрескиваем, то непонятным шорохом. Он многое повидал, этот, может, самый старый дом в Дмитриевском, многих хороших людей вырастил. Отсюда мальчишкой вышел в дорогу Николай Пальгунов, бывший редактором «Северного рабочего», дипломатом, а потом долгое время генеральным директором ТАСС.
Я слушаю теткины рассказы в который уже раз, а все интересно. В них всегда что-то открываешь, гордишься ею и казнишь за слабость себя, но надеешься, что в беде и сама найдешь такие же силы преодоления. Ведь мы женщины, наконец, родственницы. И она кормила меня своим молоком, когда маме моей, тогда молоденькой деревенской учительнице, приходилось уезжать по делам из села.
А в Дмитриевском Татьяна Ивановна появилась совсем девчонкой. Да и муж-то ее первый был юн и не по-крестьянски худощав и тонколиц. Я вижу их на фотографии, которая постоянно стоит на комоде. Остальные в рамках на стенах, как положено, а эта – перед глазами. На муже – мешковатое солдатское обмундирование. Татьяна в самом нарядном своем - синем , отделанном атласом – платье. В талии она уже пополнела - ждут первенца. У нее упрямая белокурая прядка упала на лоб, глаза смотрят уверенно и с достоинством. Почти девочка, а уже солдатка, уже познала всю меру ответственности за семью, хозяйство, дом. Когда мужа взяли на гражданскую войну, остались у Татьяны Ивановны на руках больная свекровь, двое подростков-деверей, скотина, поле. Но и это еще было не испытанием, а так, первой проверкой. Вернулся с войны муж потерявший здоровье, так и проболел несколько лет. А у нее детишки пошли. Но то тиф, то воспаление легких, то другие недуги отнимали у нее малышей в первые месяцы жизни. А вот Мишу она схоронила десяти лет. Искупался он ранней весной в пруду… Тогда она уже второй раз замужем была – вышла замуж за дядю моего, Николая Копылова. Так и влилась в нашу семью. Сам инвалид, взял он ее с двумя детьми. Был мастер на все руки: сапоги ли сшить, печь ли сложить, тележку легкую для хозяйства сделать. Вот уже сколько лет Татьяна Ивановна вдовеет второй раз, а чуть не полсела ходит к ней, если потребуется какой-то редкостный инструмент для работы по дереву или металлу. А еще был Николай Васильевич первым гармонистом в Дмитриевском. Татьяна же с детства – певунья. В колхозе и на работу, и с работы под песню.
Добрый был человек Николай, детей на своих и чужих не делил, одинаково к работе приучал, одинаково об обновках для всех заботился. Подкосила его беда с младшей дочерью Людмилой. Она уже техникум окончила, замуж вышла, ребенка ждала. Как-то приехала с мужем и двоюродной сестрой в Дмитриевское. Рано утром собралась молодежь за грибами. Ах как день тот помнится тетке Тане. Чуть не бегом побежали ребята по проулку. А Люся вернулась, платок на голову забыла надеть. И вот уже не слышно голосов, а Татьяна Ивановна все сидит на крылечке, будто тяжесть какая не дает ей встать. Из-за дома вдруг поползла тяжелая туча, гром загромыхал. Потемнело вокруг, а мать с места сдвинуться не могла, все ждала чего-то. И вот прибежал в слезах соседский парнишка:
- Тетя Таня, вашу Люсю молнией убило!
Туда лошадь с телегой погнали, а она, босая, по колючей стерне напрямик бросилась. Страшная картина представилась ей на поляне. Ель с обломленной вершиной и три бездыханных тела. Кинулась Татьяна Ивановна к одному, другому. Когда лошадь подошла, спокойным, потрясшим всех голосом сказала:
- Люсе уже не поможешь, давайте спасать этих двоих.
До отправки в больницу возле зятя и племянницы хлопотала и и лишь потом как подкошенная возле дочери упала. За этой бедой новая пришла. Трагическая смерть Людмилы подорвала сердце Николая Васильевича. Слег он и больше не встал. А она? «Надо жить дальше», - сказала удрученным бедой родственникам.
Сколько же дела было у моей тетки всю жизнь! Хватило и горя. Из девяти детей шестерых потеряла, двоих мужей схоронила. И все эти годы без передышки работала: и пахала, и косила, и на овчарне трудилась, сохранив во всех трудах и невзгодах драгоценное свойство, которое назвала бы я даром жизни.
В нынешнем январе ей исполнится восемьдесят. Тетка и теперь в неторопливых, усердных хлопотах. То дрова, то гряды, то… Позови-ка ее в гости – откажется: зимой – дом выстынет, картошка промерзнет в подвале, летом – огород, куры. Давно уже дети зовут ее в разные города. Она упрямится, здесь сама себе хозяйка. А я думаю, что не только ей будет вдали отсюда плохо, но и здесь утратится что-то важное, невосполнимое. К ней, как к огоньку, тянутся люди.
А вот не больно любит Татьяна Ивановна попусту языком болтать. Однако в воскресенье, после обеда, обязательно в любую погоду неторопливо сходятся к домику у пруда ее ровесницы. Несут свои обиды на старость, на суетливость нынешней жизни, делятся скупыми радостями. А потом обязательно вернутся к дням давно минувшим. Тут бы магнитофон да записать этот коллективный рассказ о деревенской жизни. Пережитые трудности – уже наполовину не трудности. А накопленная мудрость и веселая ирония раскрашивают рассказы в такие живые краски – слово боишься пропустить.
Уйдут гости, слышится осторожный стук в дверь, входит взволнованная соседка:
- Татьяна Ивановна, коза приболела, жвачку потеряла. Погибнет, а хорошая коза, дойная. Помоги…
Тетка Таня не спеша выходит в кладовую и возвращается со связкой невесть когда заготовленного лыка:
- Вот завяжи козе через рот вокруг головы за рога. Лыко ей мешать будет, начнет жевать…
Потом узнаю, коза благополучно выздоровела. Так часто бывает: овца не разродится, корова занедужила – к Татьяне Ивановне бегут. «Это невозможно сосчитать, скольким животным я помогла», - не без гордости говорит тетка. Знаний у нее много: с детства возле скотины, опыт дедов и прадедов у нее, как в копилке. На овчарне работала - у ветврача все приемы перенимала.
Молодые дмитриевские мамаши все дорогу к теткиному дому знают. Можно сказать, что она тут главный педиатр. Еще бы, сколько собственных детей было, сколько внуков вырастила, теперь и правнуки появились, и соседские детки то и дело на ее попечении. Ей ли не знать, не чувствовать, отчего дитя плачет?
Трудная, мудрая, ясная жизнь. В ней, как в волшебном источнике, находишь целительную силу всегда, когда в этом особо нуждаешься.
Северный рабочий, 21 июня 1981