Трава подрастала, радуя взгляд изумрудной свежестью. Только по ней и можно было определить движение времени. А то, что время шло, не представлялось убедительным событием. День, два,.. десять, ночь, две,.. девять. Сегодня десятая, однако.
- Смотри, мать, а у Большой медведицы одной звезды то не хватает! – звякнул из темноты голос Валерия Григорьевича. А звезда та была на месте, лишь только задёрнула на себя, ухватив за краешек, ночное пугливое облачко.
- Где, где!? – удивилась задремавшая в качалке жена, Тамара Фёдоровна.
Любил пошутить над ней супруг, доверчива до потрясения семейных устоев. Не обижалась снаружи, а внутри, кто ж знает, что там, у человека мыслящего. Только Валерий не со зла шутил, нравилось ему её искреннее недоумение и любопытство.
- В самом дне смотри – тыкнул указательным пальцем. – Оттого и дожди, что в дырку протекает. Льёт и днём и ночью, как во время муссонов.
- А правда, там вода собирается, ковш не безразмерный авось, проливается через край, а уж в отверстие сам Бог велел – позевала всласть Тамара. – Идём спать что ли? Завтра жарко будет, профессор обещал.
- На речку поедем, плавать.
- Иди ты! Поплавок.
- Не оскорбляйся, моду взяла – заворчал муж, обижавшийся завсегда с полуслова. – Сиди на своих грядках, песни пой. Я тут медведку видел – и добавил. – Две!
- Врёшь!
- Я, дорогая моя, в своей жизни никогда не врал, да будет тебе известно – отвернул взгляд в сторону беседки верный спутник жизни.
- А в детстве?
- Я и маленький то никогда не был, во всяком случае, не помню такого.
- Опять обманываешь – подливала масла в огонь Тамара. – Стыдно мне за тебя, голова седая. Медведку приплёл, скажи ещё, муравьи огурцы обглодали. Огурцы нынче неплохие, с горькими жопками.
- Один в муравейник увезли, тележка у них специальная, теперь уже посолили – забавлялся Григорьич. – Слышишь, пахнет как?
- Шут ты гороховый.
- Горох ещё не налился, стручки пустые – почесал в ухе муж, откуда не долго думая, взмыл в высь насосавшийся вдосталь кровушки розовощёкий комар.
Покряхтывая, встали оба и отправились на крылец, муж впереди, жена сзади. В доме стояла прохлада, изредка понукаемая сквозняком из раскрытых настежь окон. Задумчиво шевелились тюлевые занавески, нагретые за день июльским солнцем. Свалился с печки шишок, в соломенной шляпе (кукла, не подумайте чего плохого), носом прямо в половик, сплющив немалый размер оного до толстого блина.
- Не нравится ему там – распылился Валерий. – Что говори тебе, что не говори.
- Сам переставь – воспротивилась она. – Немощный что ли?
Вот по всем статьям в масть, а иногда, как специально на рожон лезет, настырничает.
Промолчал всё ж, на всякий случай.
Утром жизнь начинается заново, птицы поют, собака соседская задрав хвост, лает на идущих по улице грибников. Тёмная скотина, недоразвитая. Горлопанит петух за три дома от них. Глава куриный привычен, не мешает.
- Газ на улицу выведу – надел шорты муж. – Вари пока кашу свою, зубы от неё потеют.
- Думала и умру уже с газовым баллоном на кухне – зацепила ложкой сахарный песок Фёдоровна.
- Ты же бессмертная! – хитро прищурился он.
- Сам такой.
Отпуск ныне короток, три недели всего, но на даче ни забот, ни хлопот. Ложись когда хочешь, вставай хоть не каждый день, через сутки, двое. Бороду не брить, волосы не чесать, даже после бани. Обед приготовить недолго, продукты в холодильнике, Валерий Григорьевич в еде не привередлив. А она что наварит, то и поест. Сама себе хозяйка.
Час спустя сверлил мужик стену дома, казалось бы, дерево, а на тебе – гвоздь.
- Так и знал!! – покрылся испариной. – Закон невероятностей,
один шанс из тысячи!
- Не шуми – скосила глаза жена. – Сделаешь.
Виновато вздрогнув, лопнуло пополам зубило, а гвоздь стоял насмерть, покрываясь зазубринами, погладывая из чрева стены недоверчивыми глазами. И так и сяк приноравливался отпускник, всё без толку, в ноль. Плюнул сквозь зубы, одел очки. Не помогали подобные действия.
- Сверли рядом – выглянула из–за яблони Тамара. – Какая разница?
- Из дома решето сделать?
- Тогда не ругайся.
Улыбчатое солнце светило прямо в темя, взобравшись непосредственно в верхнюю точку небесной сферы. Пахло зноем и цветущей настурцией. Воспользовавшись занятостью женщины, бегали вприпрыжку, взад-вперёд, по тротуарной плитке, перетянутые в талии муравьи. До поры, до времени, отрава уж в ведре концентрацию набирает. Она с ними разбирается быстро, как мастерица.
К вечеру тихому ближе, стоял шкаф синий, ножками утонув в лепёшках цепкого бетона, а внутри баллон газовый новый (красного цвета) и шланг, юркнувший за стену, на кухню, к двухкомфорточной плите. Гвоздю голову срубил всё ж, втихомолку правда, не по закону. Отсутствовало полное удовлетворение, разве я не прав? Запустить витиевато, что твоя душа нараспашку, что наркотик.
Лучшая половина тут же пироги в духовку, с рисом, с яичками, с луком (дочь потом, в выходной, этот самый лучок вилкой выковыривает, оттопырив в сторону мизинец). И хорошо то как, и благодать, на всё товарищество аромат.
Ночью, в три, разверзлось небо, высыпались на землю, не учтённые наверху запасы гроз и молний. Уж они чертыхались во тьме беспрестанно, без очереди, нагло. Сумасшедшая свистопляска озаряло небо везде, со всех сторон. Гром вбивал сваи треска следом, посмеиваясь.
Сработала сигнализация машины, и столько было в этом крике механизма неприкаянности, что прищемило сердце тяжёлой заботой. Тамара взмолилась:
- Господи, господи, не погуби!
Валерий мерил шагами пространство комнаты. И так минут пятнадцать, а вдогонку вдарил дождь, смыв собою грохот и сполохи. Резвился он, в обнимку с ветром, как необузданный океан, как Ниагарский водопад лепил в окна пенными брызгами.
Потом стихло всё, и Вселенная, окунутая в блаженство озона, расслабилась беззаботно. Воздух невесомо и пухло разлёгся на пронизанном корнями грунте, приглашая всех попировать вместе с собой.
- Я такого ещё никогда не видел – подвёл итог муж. – Честно говорю.
- То-то.
Но это было лишь начало. Назавтра бодливая туча, в четыре тридцать семь пополудни, сметая на своём пути несерьёзные преграды, пришла на Вы. Атаковала из-за леса, поправ все правила нападения, мол, война всё спишет, а победитель всегда прав и цель оправдывает средства. Гвардейские пижоны, восседавшие на колесницах жителя Олимпа, господина Зевса, вылили небо на слабых силами человеков. В кромешном блеске упругих струй склонились в экстазе большие и маленькие, старые и молодые яблони. Летела в дёрн смородина и крыжовник, капуста прокляла тот день, когда её воткнули в грядку. Гулко ухнув боком, упала металлическая бочка, став знаком к окончанию избиения.
Надев сапоги, народ высыпал из домов и принялся искренне удивляться увиденному диву. Сплошное озеро гнало волну на подлесном секторе садоводческого коммунария. В него впадали реки бурой жижи сорвавшейся с глины размытых в мелкие дребезги соток. А с-под солнца зашла в тыл засадная тучечка и добавила заварухи, через край. Люд с визгом метнулся под крыши, жить то охота.
И успокоились души вымытые непогодой дочиста, до зубовного скрипа. Ах, какая прелесть это несравненное ни с чем существование среди дней и ночей, дождя и снега, здоровья и болезни, были и небыли, побед и поражений. Бог с ними с полосами ведь мы продолжаемся.
Спали сегодня без задних ног, впрок.
- Каша не соленая – изрёк утром Валерий Григорьевич.
- Мешай лучше, наверное, соль камками.
- Ты не видела, чем солишь?
- Жушкай – отрезала супруга, – толще будешь.
Ложку тогда в тарелку, шлепки по сторонам, стулом по полу и в дверь, на улицу. Обида вскипает, что тебе лава из сердцевины планеты, красная и горячая. Но ведь на три с четвертью секунды, не успел дверной проём пересечь, а хоть возвращайся. Надо выдержать, соблюсти лицо, не показать вида. Тамара, как ни в чём не бывало, вычерпывает тарелку, просто жаль его, большого и седого ребятёнка.
Пришёл-вернулся быстро, пока завтрак не остыл:
- Грушка висит.
- Червяк не жуёт? – отложила в сторону столовый прибор обидчица.
- Пока Бог спас – заполнил рот завтраком. – Жёсткая, будто камень, тут зубами не взять, жди созревания.
Впервой зацвели два грушёвых дерева прошедшей весной, кипень белого цвета, пузатыми стогами, чуть кособоко, прислонилась к воргклым штакетинам забора. Кружилась голова от парфюмерного запаха, вызывая оскомину. Прилетали пчёлы на экскурсию, пробовали жалами бутоны, цокали языками, покачивая головой. Но распустился без зазрения совести дуб, холодно стало и знобко, ветер заглянул северный, цветень скукожилась и опала в одну ночь. Рой зарулил на промысел, а промышлять нечего, одни листья, матка попробовала один, ей не понравилось, горько и клейко.
Я к тому и клоню, что осталось на слабой молодухе два плода, на другой и вовсе единственный. Два плюс один получается три. От всего великолепия. Теперь берегли, пылинки сдували, паразитов гнали, как же, попробовать надо.
- Всё хорошо, только на службу скоро – вернулся к действительности Валерий. – Не успеешь оглянуться, а будь здоров и не кашляй.
- Закроемся и никого не пустим – допила кофе жена, собрала посуду, да и на улицу, мыть-перемывать. Из-за бани выглянул трёхлетний Тимка (ещё тот хитрец), сосед:
- Тётя Тамара, где ваш дед то?
- Новости смотрит.
- Ааа…конфет хочется.
- Как тебе не стыдно? – тут как тут мать. – Некрасиво получается.
- Нет, так нет, пойду в бассейн плавать – изрёк себе под нос шпингалет. – Тоже мне!
День как день, шёл себе неспешно, по тёплой, проторенной солнцем дороге. А светило поправило ореол над головой и знай себе, прихрамывает впереди. Тут главное не отстать, не отвлечься на что, раскрыв рот. Интересного по сторонам множество, то ветер закрутит в юлу пыльный вихрь, то радуга вспыхнет прямо перед носом, пролезай потом под неё, годы то не молодые, то кучерявые облачка, что твои молочные барашки, нахмурятся друг на друга. Но напирает сзади неумолимое время, не даёт полюбопытствовать, прилечь под лесом, в тенёчке.
Вечером, по первой, самой жгучей темноте, засобиралась Тамара по своим делам в дальний угол шестой сотки.
- Посиди на крылечке, ато боязно – попросила расслабленного мужа.
Куда там! Футбол же! Мало того, что в записи и счёт известен, так ведь пля – я – яжный, по колено в песке.
- Иди, иди, фонари зажги – оторвался от экрана тот. – Засветло не могла сходить? Вечно вы женщины без понятия – и туда же назад, в телевизор. Не долго наслаждался. С включенной сиреной вернулась под крышу жена. Один тапочек на ноге, другой видимо, потерян в процессе бегства:
- Там под крыльцом гадюка (любимая её змея), смотрит! – звенящим шёпотом известила она, и села мягким местом на ближайший стул.
- Откуда? – не поверил Григорьевич, но фонарь взял, сунул ноги в резиновые калоши. – Сиди тут.
Приоткрыл дверь и пошарил лучом по полу открытой террасы. Потом, осторожно ступая по порогам, спустился на землю. Пока ничего подозрительного не заметил. Встал на колени и, опустив голову, вместе с глазами до самой травы, уставился под доски входа. Мелко подрагивая серыми иголками, на него смотрел испуганными в вдрызг глазами, малолетний ёжик.
- А мы её за хвост – весело покричал в зев двери. – На щи пошинкуем.
- Кто? – вышла Тамара.
- Ёж, собственной персоной.
- Напугал то, как, думала сейчас куснёт, увернуться не успею, умереть от неё можно – стала разговорчива после стресса жена. – Мороз по коже гуляет, стоит только представить эту гадину, кольцами извивающуюся.
- Неси половину пирога, до инфаркта колючего довела, визжишь тут без разбору – распорядился Валерий. – Да тапок найди.
Зверь долго и мучительно сомневался в искренности человеческих чувств. Мокрым чёрным носом нюхал деликатес и захлёбываясь слюной, отворачивался, делал шажок в сторону, и не в силах побороть искушение возвращался. Смирившись с неизбежным, надкусил от острого конца малюсенький кусочек, прямо крошку. Затих, готовый умереть, или на худой конец скорчиться, в предсмертных муках. Такой вкусной пищи он в своей жизни никогда не пробовал и теперь посмотрел на обитателей большого дома с благодарностью. Через минуту, другую пирога и след простыл.
- Следующий будешь? - спросил Валерий Григорьевич.
Ёж согласно кивнул колючей головой. Через три минуты второй пирожок постигла участь первого, и тяжело неся полный живот, четвероногий исчез под стрёкот кузнечиков, засевших в зарослях гороха. Баланс природный этим летом расстроился, и оттого зеленополые стручки выглядели этакими монстрами средь других хилых особях загородной флоры. Оглянулся предварительно, приподнял переднюю лапу, выразил почтение и, раздвигая переплетение побегов, посчитал нужным и честь знать.
Обе половинки дружно засопели под перетукивание ходиков. Сны задремавшие было, как не задействованные, поспешили на работу. Сегодня в ночную смену. Встали в очередь над кроватью, тихим шёпотом рассказывая, друг другу смешные анекдоты. И пели всю ночь в лесу соловьи, и росли грибы, насыпав на себя прошлогоднюю листву, и отворачивала ухабистую невидимую сторону Луна.
Ну а тут ещё как назло, в бледную синь рассвета, за самой стеной дома кто-то шумный и стукачий устроил буйную возню. Долбил по отмостке словно инопланетянин, вздыхал и клекотал зычным нутром. Тишина кругом стояла такая хрустальная, что эти
действия возымели последствия.
- Валер – толкнула Тамара в бок мужа. – Что там стучится к нам?
- А? – не понял супруг.
- Встань, сходи посмотри, угонят ещё автомобиль, на электричке будешь перемещаться – настаивала жена. – Что ты такой медленный?
Знал, не отстанет, отвертеться вряд ли получится, каких манёвров не предпринимай. Оттого со вздохом освободил тело из под одеяла и как был в трусах, скрипнул одной дверью, затем другой. Туман ещё лежал зыбкой пелериной на огуречной ботве, на стручках зелёного лука, на редиске, как лопоухий дым от истекающего жиром шашлыка. Почесал волосатую ногу, отросшими за отпуск ногтями и завернул за угол дома, туда, где стояло серебристое средство доставки трудового народа на родные квадратные метры.
Чёрный красавец ворон, теребил костяным клювом мусорный пакет с отходами. Получалось плохо, и оттого он вздыхал обречённо, поглядывая косым взглядом, на ворониху сидевшую верхом по кромке забора. «Пригласил вот на завтрак, да опростоволосился» - говорил весь его горестный вид. – «Хоть плачь».
- Давай лети отсюда – вспорхнул руки хозяин. – Вас тут не хватало.
Ворон быстренько сообразил, что это его спасает, можно сохранить хорошую мину, при плохой игре. Бросил пакет на землю и, опёршись на плотный воздух аршинным размахом глянцевых крыльев, взмыл вверх. За ним последовала не солоно хлебавши, знойная подруга.
- Фью – ю – ю – свистнул в два пальца Валерий. – Пишите письма!
Тамара навстречу, подводить итоги. Вот так всегда, сражение ведут одни, а почивают на лаврах другие.
- Не свисти, денег не будет – пробурчала она. – Всех перебудишь.
- Я с травой давно схватилась – подала голос из-за штакетин соседка, с красивым русским именем Евдокия.
- Ну ты, Дусь, стахановка – удивился этому событию Григорь-
евич. – Дух захватывает.
- Что-то ты, Валера, полуголый такой? – задала нескромный вопрос та. – Жарко, что ли?
Ничего не ответил на это Валерий Григорьевич, не хотелось с утра дискуссий, лень. Залёг в тёплую ещё постель, аж, скрипнув зубами, потянулся. Предпоследний этот день, плавный и тягучий, приключений никаких более не принёс. А в ночь Большая медведица сверкала всеми своими звёздами, как невеста на выданье. Вокруг неё толпились планеты и созвездия потускнее, массой никудышнее. Сидели наши в беседке, семечками поплёвывали, добивали отпуск.
Времени бесповоротного было много, вагон и маленькая тележка. В вагоне – один миллион восемьсот тысяч секунд, и в маленькой тележке – четырнадцать тысяч четыреста. Но бежало оно, сверкало пятками, и в результате настал двадцатый день, а за ним двадцатая ночь и как следствие двадцать первое утро. В вагоне секунд на донышке и то островками малыми, сосчитать даже можно, почерпнув пригоршней, как черпаком. Поистратились.
Солнце постучало в окошко рано, выпрыгнув на небо с высоких стволов томных берёз, послала дозорный луч в мирно блеснувшее стекло. Далеко за прудом ударил в застонавшую кору дятел. Тук, тук, тук.
Завтракали молча, всё вокруг стало грустно, хотя вроде ничего не изменилось. Любознательный паучок, приберегая ломкие ноги, спустился по шторе, прищурил зелёные глаза и замер, ожидая своей участи. Храбрый чудак, пан или пропал, ничуть не меньше, вот ведь.
- Чего тебе? – спросил в лоб хозяин, и сам себе ответил. – На вот крошку.
Тот схватил подмышку выданный харч, и тяжело кряхтя, отправился с ним в ближайшую паутину, которая родилась ночью за печкой. Причмокивая, уплёл за обе щеки половину, остальное оставил на обед. Мух (паучий деликатес) ведь в этом доме не приветствовали, стоило какой то зажужжать под потолком, как складывала хозяйка, в несколько рядов старую газету и наносила удар, приравненный к многим мегатоннам. После этого у других желания залететь, сюда не возникало. Лучше уж на ветреной улице встретить старость.
- Собирайся потихоньку, ближе к вечеру и отчалим с песнями да с Богом – прихлопнул по столешнице Валерий Григорьевич.
- Слушаюсь мой командир – шутливо взяла под козырёк супруга, а у самой светлые слёзки намочили всё выдающие зрачки.
Он закашлялся в кулак и, не мудрствуя лукаво почапал на улицу. Побыл там недолго, и не выдавая своего смятения, вернулся в помещение, обнял за плечи жену, сказал, глядя в глаза:
- Вот что я тебе доложу, дорогая моя, мы с тобой прожили счастливый отрезок своей жизни, настолько счастливый, аж самому страшно.
- Спасибо, Валер, за доставленное удовольствие.
- И Вам Тамара Фёдоровна так же.
Жаль только, что скоротечно оно счастливое время, проходит. Да, впрочем, дело то не в том, ведь было, крутилось стрелками, набирало висты.
Вечером заурчало мотором чисто вымытое авто, заскрипел дужкой открывающийся замок на въездных воротах, загрустил членистоногий за печкой, зафыркал в зарослях настурции благодарный ёж, оседлали сосновый пик ворон с подругой.
- Ну всё, всем пока – уселся за руль глава семьи. – Теперь до выходного.
- До свидания – захлюпала носом жена. – В пятницу приедем.
Оглянулось назад прошедшее счастливое время, помахало им в след рукой:
- Удачи…
Москва.