Крайности
Если бы не седина пышных усов, то почтенную внешность доцента Барановского Николая Николаевича с его осанкой и заграничными костюмами, тростью и барскими замашками можно было принять списанной с портретов французских романистов конца 19-то века (скажем, Ги де Мопассана).
Артистичный по натуре, он, казалось, никогда не забывал о том, как в настоящий момент выглядит сам и какое впечатление производит на окружающих.
Студенческую аудиторию для оценки своих достоинств он считал недостаточной и требовал присутствия на своих лекциях совершенно не схожего с ним ассистента кафедры Мухина Константина Макаровича.
- Раз уж он ассистент, так пусть изволит ассистировать, когда я работаю, - заявил он в деканате.
Правомерность такого требования была спорной, но поскольку сам Константин Макарович, будучи антиподом Николаю Николаевичу, против этого не возражал и, мало того, почитал сиё за честь, дело кончилось тем, что учёные коллеги чудачества Николая Николаевича слегка покритиковали и этим ограничились.
Для благоприятного решения вопроса о моём переводе из Московского инженерно-строительного института (МИСИ) в Тбилисский институт инженеров ж.д. транспорта (ТбИИЖТ) возможно было перезачесть «автоматом» ту часть программы, которая в Москве была мною пройдена.
То обстоятельство, что я при этом менял строительный факультет на механический, возражений в деканате не вызывало. Там справедливо считали, что программы общеобразовательных дисциплин первого курса обучения для всех инженерных специальностей одинаковы.
Возражал, по-существу, один лишь Николай Николаевич Барановский, который полагал, что его курс «Инженерная графика деталей машин» имеет принципиальные особенности и при смене специальности подлежит зачёту на общих основаниях.
Соблюдая это условие, я, не посещая семинары Барановского – Мухина, вызвался выполнить зачётную работу по курсу экстерном.
В урочный день студентов учебной группы, к которой я был приписан, рассадили на недосягаемых расстояниях друг от друга, раздав предварительно каждому листки одинаковыми изображениями замысловатой косой пирамиды. По двум заданным её проекциям требовалось построить третью и отдельно заданное сечение пирамиды, которое индивидуально для каждого из нас задавал сам Николай Николаевич, перечеркнув цветным карандашом одну из проекций.
Задание было ясным и, получив его, я уверенно принялся за нужные построения.
- Ну-с, молодой человек, - остановился через некоторое время около моего стола Николай Николаевич, - каковы наши успехи? Рассекли ли вы, наконец, её, матушку? И, бросив беглый взгляд на мою работу, благодушно заметил, что это решено, не совсем по-нашему, но, если я настаиваю, то можно и так.
- Подойдите к нам, любезный Константин Макарович, - обратился он при этом к своему ассистенту, - полюбуйтесь, как в Москве режут пирамиды.
С этими словами он полез во внутренний карман, как это обычно делал, собираясь извлечь авторучку, чтобы принять зачёт, или цветной карандаш, чтобы проставить на задании дополнительное сечение и потребовать повторить работу.
На моё счастье в моём случае это была авторучка. В ожидании, пока подозванный Константин Макарович разглядывал моё творение, сам Николай Николаевич стал расспрашивать меня, по какому учебнику в Москве читают курс «Начертательной геометрии» и, узнав, что по Гордону, помрачнел лицом.
Занесённая было над моей «зачёткой» авторучка повисла в воздухе, а затем без употребления возвращена на исходное место.
Учёный геометр Р. Гордон был давнишним соперником нашего мэтра. Несколько лет тому назад коллектив соавторов под его руководством и редакцией переработал устаревший учебник по курсу «начертательной геометрии», которому было отдано предпочтение перед представленным на конкурс альтернативным учебником Н.Н. Барановского.
- Действительно не в нашем стиле, - посмотрев работу, согласился Мухин, - однако, надо признать, что конечный результат верен.
- Да-да, - спохватился Барановский, вновь извлекая из кармана авторучку, и со словами: «Студент, конечно же, не причём», сделал нужную запись в «зачётке».
В дальнейшем случилось так, что курс начертательной геометрии нам читал другой лектор, но судьбе было угодно, чтобы я принял анонимное участие и отплатил добром в одном касающемся Николая Николаевича деле.
В конференц-зале института за трибуной для ораторов стояло старенькое пианино, на котором бренчали нетребовательные участники самодеятельных студенческих мероприятий. Конкретного хозяина у инструмента не было. Он был ничейным и, как всякая бесхозная вещь, крайне запущенным.
В год, о котором идёт речь, в нашем ВУЗе готовились отмечать почтенный юбилей ветерана института - доцента Николая Николаевича Барановского. Инициативную группу по поводу этого неординарного события по указанию генерал-директора института М.Г. Кобахидзе, возглавила много лет сопутствовавшая ему по службе, начальница канцелярии Ольга Васильевна Шанько, незаменимая в разного рода деликатных поручениях, на чей покладистый характер, имея в виду капризный нрав юбиляра, Михаил Георгиевич рассчитывал.
Попал в ту группу и я, получив заказ на газетный репортаж для институтской многотиражки, в которой активно сотрудничал.
Поначалу программу и исполнение мероприятия задумали как анонимный сюрприз юбиляру, однако, к общему удивлению щепетильный обычно Николай Николаевич, прознав про эту затею, не только не стал мешать в чём-либо нашей группе, а, наоборот, чуть-ли не возглавил её работу, предлагая в сценарий, что ни день, то новые и новые задумки.
Назначенное время юбилея поджимало, а фантазия, вошедшего во вкус юбиляра не иссякала. Так, чуть было не в самый канун мероприятия, он изъявил желание благодарить за каждое публичное поздравление, оглашённое на торжественном отделении в конференц-зале, фрагментом русского романса в своём исполнении и под собственный аккомпанемент на фортепиано, которое, как известно, там имелось. При этом, не преминув напомнить, чтобы оно надлежащим образом было настроено.
Его тщетно пытались отговорить от этой затеи, объясняя, что за столь запущенный инструмент в оставшееся время не возьмется ни один мастер. Тогда неукротимый юбиляр заявил, что пришлёт нам своего, и тот в два счёта всё наладит.
Хвалённый мастер действительно пришёл, однако, глянув на вконец расстроенный инструмент да к тому же обнаружив в центре его клавиатуры две безмолвные клавиши, отказался, что-либо предпринимать, заявив, что прежде, чем налаживать эту рухлядь, надо вызвать мастера по ремонту, а уж потом настройщика. Установленного такта в этом деле требовала узкая специализация и корпоративная солидарность городских мастеров.
Кончилось тем, что высокие договаривающиеся стороны удалились, не поладив, я же остался на месте, чтобы ещё раз заглянуть во чрево заинтересовавшего меня музыкального монстра.
Механизм фортепиано представлял собой сложную хитроумную систему независимой передачи усилий пальцев обеих рук музыканта через привод каждого из них к молоточкам, удар которых по своей струне и вызывал отдельные или аккордные звуки, создающие эффект полифонии.
Главное, я понял, что в системе приводов от каждой клавиши до ударного молоточка нет никаких отличий, а это значило, что все их детали были взаимозаменяемы. Далее я понял, что диапазон звукоизвлечения, охватывающий несколько октав, был рассчитан на все случаи жизни, и использование в домашнем музыцировании партитур, содержащих самые крайние ноты, было маловероятно.
Решение напрашивалось само. Ударные молоточки с краёв без практического ущерба можно было переставить на безмолвные средние рычаги, ударные детали которых были утрачены.
Я так сделал, и всё получилось.
Дальнейший успех переговоров с настройщиком зависел уже от незаурядных переговорных талантов Ольги Васильевны и выделенных в её распоряжение средств. А это уже было, как говорится, делом техники.
Юбилейные торжества прошли с блеском. Николай Николаевич был в ударе и в восторге от тёплых слов коллег, услышанных в свой адрес, и в ответ услышанных ими замечательных русских романсов в исполнении юбиляра. Как ч и предполагал, ни в одном из них звучания крайних нот фортепиано не понадобилось.
В конце семестра нам стало известно, что вместо захворавшего нашего профессора экзамен по начертательной геометрии будет принимать Николай Николаевич Барановский. К моему удивлению он меня вспомнил и даже назвал «сокрушителем московских пирамид».
Эта история прямого отношения к начертательной геометрии не имеет, но она помогла мне сделать для себя немаловажный философский вывод:
В поисках гармонии впадать в крайности не обязательно. Достаточно иметь их в виду.
Москва, сентябрь 2015г.