Сколько бы человек не прочитал книг,
он останется всегда только тем, кто он есть.
Только находящее отклик в душе и является его сутью.
Пока человек сам не изменит что-то в себе путем
длительного и упорного труда над собой.
(Автор)
Во дворе Леонида встретил недружелюбный порыв ветра, швырнувший в лицо то ли дождь, то ли мокрый снег. Следом шли врач и фельдшер «Скорой», вызванной им ввиду частых и сильных головокружений с потерей равновесия на фоне высокой — под тридцать девять — температуры. Что это было, и относилась ли температура к головокружениям или была следствием обычной простуды? — Он не знал, да и врач «Скорой» не дала никакого вразумительного ответа. После сделанного укола явления с головой прекратились.
В эти несколько шагов от подъезда до машины Леонид подумал: «Столько дел, а тут…» и вздохнул, испытывая смешанное чувство сожаления, тоски и, не признаваясь себе, загоняемой в закоулки сознания радости, — отдохну хоть от всего!
Врач, черноволосая и черноглазая молодая женщина, этакой амазонкой заскочила в кабину, как на горячего скакуна, прямо на место водителя. Собственно она по совместительству и была, наверное, водителем, по крайней мере, сейчас, в ночное время.
Едва Леонид с фельдшером уселись в салоне — каждый по заведенному порядку на своем месте, — как водительница тут же взнуздала старенькую машину, мотор взревел, и мы с места в карьер понеслись по улице еще ночного в пять утра по зимнему времени городу.
А он в это время суток жил своей, совершенно особой, отличной от дневной жизнью. Невесть для кого горели назойливо яркие рекламы, отражаясь в февральских лужах на пустых тротуарах, мигали светофоры и, казалось, никого живого, кроме нас в машине, не было — лишь изредка шмыгнет маленькой серой тенью за угол кошка, испуганная мчащимся автомобилем, или пробежит в своем вечном поиске пропитания худющая бродячая собака. Город казался кораблем-призраком, который таинственным образом покинул экипаж, и он, отданный на волю стихии, продолжал идти в темном море-океана ночи.
Повернувшись, Леонид стал смотреть через лобовое стекло — не скоро ли больница? И тогда ночной город стал убегать в обратную сторону, словно от чего-то страшного, что было впереди, и куда неслась в пустоте, поскрипывая рессорами, «Скорая».
Но вот уличный фонарь высветил ярким светом фасад здания, в котором, какие желтым, а какие синим, светились несколько окон на разных этажах. Здание и спало, и не спало, одновременно, будто одним глазом, посматривая сквозь дрему на подъездную площадку — не появится ли кто?
«Скорая» лихо притормозила у двери, над которой также горел яркий фонарь. Фельдшер открыл дверь, жестом показал — выходи! — а сам остался в салоне. Врач-шофер также лихо, как и притормозила, выскочила из кабины и, ежась от ночной прохлады, — легко одетая, — нажала на кнопку звонка.
Леонид, дрожа от озноба высокой температуры, подошел к двери. Мимо, на несколько секунд остановившись и поняв, что поживиться нечем, пробежала стая вертких и худющих бродячих собак.
Дверь отворилась, врач и, видимо, сестра приемного отделения что-то негромко сказали друг другу и пропустили его в помещение.
— Присядьте, — сказала сестра и, отметив что-то в бумагах скоропоможенцев, вышла в соседнюю комнату.
— Спасибо, — промолвил Леонид вслед врачу «Скорой».
— Поправляйтесь, — улыбнулась она, и он залюбовался ее вмиг ставшим красивым лицом.
Дверь приемного отделения закрылась, и Леонид погрузился в тяжелую дрему. Одиночество и тоску нарушила пожилая женщина в домашнем халате и косынке, — то ли больная, то ли санитарка, — которая позвала его в комнату, куда только что ушла сестра. Там он, едва успев снять куртку и ботинки и уложить их в пакеты, был приглашен к врачу.
За окном все сильнее завывал ветер, и колючий мокрый снег горстями сыпал в окно, тут же превращаясь в «слезные» потоки. А в комнате было жарко, то ли топили хорошо, то ли от горячести тела. Голова снова закружилась, и Леонид едва не повалился на кушетку, вовремя опершись на руку. Ему снова сделали укол и дали градусник. Подмышкой он чувствовал, что вскипающая ртуть вот-вот пробьет стекло градусника и, шипя и обжигая, разольется по вспотевшему животу. Леонид осторожно, словно боясь расплескать ее, вытащил стеклянную трубочку и, как сквозь туман, рассмотрев — тридцать девять и пять, — передал градусник врачу.
— Вы меня убедили! — сказал тот, глядя на него поверх очков, и распорядился сестре: — Оформите!
***
Сестра что-то долго писала, видимо, оформляла карту сидящей рядом с ним на краешке кушетки женщины, которая, несмотря на сделанный ей обезболивающий укол, тихонько постанывала и поеживалась, как это обычно делают от холода либо от неизбывной телесной боли, когда уже и стонать тяжело. В глазах ее была тоска и печаль, будто она мысленно прощалась со всем привычным, милым, родным и радостным, которое было сейчас так далеко от нынешней больничной реальности, как бы в иной жизни, оставленной для некого принудительного похода, где ты уже и не хозяин своей судьбы, а тобой полностью распоряжаются руководители этого мероприятия.
— Возьмите ваш паспорт, — сказала медсестра, закончив писать. — Проводите больную! — Обратилась она к нянечке (это была она).
Леонид проводил взглядом удалявшихся женщин, подал документы сестре и, прислонившись к стене, решил отдаться на волю медицины. Процедура писания повторилась. «В России, наверное, никогда не исчезнут очереди и бюрократическая писанина», — поймал он себя на негативной мысли и с тоской взглянул на сестру.
Завывания ветра за окном и телесный жар неким таинственным образом соединились в нем. Время остановилось. Леонид лежал на поверхности тягучей, колышущейся жидкости, которая легко раскачивала его: вперед-назад и в стороны.
Сестра продолжала медленно (наверное, каллиграфически) писать в книгу жизни (а может, смерти?). Белое одеяние ее все же внушало ему уверенность, что он более жив, чем мертв. «Не в рай же я попал, в самом деле», — подумал Леонид, ибо всегда критически относился к себе.
Начала болеть голова. Боль пульсировала, и это одно только и уверяло его, что он по-прежнему на бренной земле. Жалости к себе и страха не было, единственно жалел о предстоящей потере времени для писательского труда, которым серьезно занимался в свободные от работы часы и минуты, в чем и видел всю ценность своей теперешней жизни. Тем более что недавно с ним произошла духовная метаморфоза — принял решение писать только о хорошем в жизни, приводить только положительные примеры, а о негативном вообще не упоминать, — ведь столько его вокруг! Люди будут читать и становиться лучше.
Наконец сестра отправила Леонида с нянечкой в отделение. Передвижение вывело его из впадения в полуболезненное-полунереальное состояние, и он, сдерживая боль, двинулся за цветастым халатом в неизвестное ему пока больничное будущее-пространство.
В отделении по ранней поре свет горел только у стола дежурной сестры, которая в круге яркого освещения казалась ангелом в облацех. Леонида посадили на стул, и вновь началось оформление, но теперь уже как больного конкретного отделения.
Когда же его уложили на топчан (свободных мест в отделении не было) и сделали укол, как ему сказали, от болей в голове, то, несмотря на жесткость, он почувствовал себя на верху блаженства и уснул. Разбудил Леонида голос сестры, протягивавшей градусник. Он сунул его подмышку и вновь задремал. Из забытья вывел отнюдь не ангельский голос сестры:
— Так, что у вас там? — спросила она. — Ого! Тридцать девять и пять! Правда что ли?
— Да, у меня и в приемном отделении мерили — было столько же. Перемерить?
— Ладно. Не надо.
Еще через некоторый промежуток тягуче-сладкого времени раздался мужской голос:
— Вы у нас раньше лежали?
Леонид очнулся и, оглянувшись, увидел, что двое соседей по палате сидели на койках, а перед ним стоял врач в голубом одеянии. «Обход», — понял он.
— Нет.
— Что у вас?
Он рассказал.
Обход закончился, врач вышел из палаты, и Леонид снова окунулся в в легкий сон, сквозь который слышал слова соседей, звуки шагов и голоса медперсонала из коридора, — больница проснулась, и его охватило добродушие, успокоение и некая внутренняя уверенность, что все образуется, общими усилиями наладится, что он теперь не один на один со своей болезнью, и вокруг него уже беспокоятся другие люди, которых он пока еще не знает. И от этого стороннего беспокойства и сопричастности, от того, что его болезнь стала не сугубо личным, а неким общим делом целой группы людей, Леонид почувствовал удовольствие и с этим чувством уснул.
***
Но поспать так и не удалось, медсестра разбудила, как оказалось, тут же, когда Леонид заснул, — необходимо было сдать анализы, пока еще времени было всего восемь тридцать утра, и сделать ЭКГ. Так и прошло все утро в исполнении сих необходимых при поступлении в больницу процедур. К процедурам же следует отнести и регулярное, по часам с минутами скромное питание, которым далеко не балуют обитателей сих заведений. Это питание можно было бы назвать воздержанным и диетическим, если бы не полные продуктами холодильники, которые с поразительной скоростью опустошаются пациентами, назло всем ценам и падениям рубля, всем диетам и предписаниям врачей восполняющими пробелы своими силами.
Сегодня на обед дали гороховый суп. Как давно Леонид не ел ничего подобного, почитай с институтской поры, вернее со времени военных сборов, на которых он был сразу после окончания института. Тогда однажды вместо обычных жидких щей неожиданно дали гороховый суп и капустный салат.
Это было воспринято всеми как деликатес. Вернувшись домой, в течение месяца просил мать готовить на первое только такой суп. Однако после уже просто глядеть на него не мог…
После обеда не давали спать разговоры с соседями по палате. Ну, как же без обсуждения того, как кто докатился до «такой жизни»?
Вечером, где-то часов в девять, все же удалось заснуть. Но спал Леонид опять недолго и проснулся от сильного позыва в туалет. Встав, он вновь ощутил головокружение, но беспокоить дежурную сестру не стал, подумав: «Всего-то пройти по коридору туда и обратно!» По пути головокружение повторилось несколько раз. Дрожащей рукой Леонид открыл дверь туалетной комнаты и вошел. В этот момент подкосились ноги, и он, потеряв равновесие, упал…
…Стали рушиться стены дома, грохот, пыль столбом. Не выдержало здание, проседало, косилось на одну сторону. И вот… А Леонид, молодой прораб, говорил ведь начальству, что нельзя надстраивать к пятиэтажному зданию еще два этажа, не выдержит оно, по всем проектным расчетам видно. Нет, не послушали. Начальника СУ теперь вызовут в Москву, в министерство, и оттуда будет звонок со всеми вытекающими последствиями…
«…Почему топчан такой холодный и мокрый? И почему нет подушки, и одеяло куда-то подевалось, упали что ли? А сын с женой разве не могли поправить, живем-то вместе? Куда все подевались?» Они года три тому назад купили квартиру, как говорится, «на фундаменте». То есть был только заложен фундамент здания, а деньги уже собрали. Людям, конечно, выгоднее, чем покупать уже готовую (даже без отделки) квартиру, дешевле ведь. И что же? Опять вместо семиэтажного — по проекту — здания возвели девятиэтажное. Но дело даже не в этом. Дом-то построили, а квартиры все нет и нет. Пошли разбираться всей семьей. Оказалось, что все квартиры уже выставлены на продажу. «Как так? — спрашиваем. — Ведь мы внесли оплату за квартиру еще три года тому назад? Вот документы!» Но квартиру не дают и деньги не возвращают. Как ни бились — все бесполезно. «Организации, которая деньги собирала и дом строила, уже нет — банкрот, — говорят. — А мы совсем другая фирма…» Вот и все дела, и концы в воду. У жены после этого случился инфаркт…
«…Сколько времени?.. Ночь ведь уже, а они что-то кричат, бегают… И какие-то посторонние люди в квартире... Что случилось?» — мысли тяжело ворочаются в голове. — Почему так холодно и сыро?.. Но я привычен к этому. Ведь я работаю на золотом прииске на Колыме, и приходится отмывать драгметалл, стоя порой в холодной проточной воде»… Чтобы выбрать от полграмма до полутора граммов золота, нужно переработать порой не один кубометр породы. При этом смены у нас по двенадцать часов, пока погода позволяет. А тут вода в реке стала иссякать. Руководство вчера решило увеличить сток воды из каскада озер, которые, неописуемой красы, находятся недалеко. Поручили это сделать мне как бригадиру. Однако я отказался: "Не хочу войти в историю поселка, как губитель озер!.."»
…Сильный укол в ягодицу на несколько мгновений привел его в себя. Леонид понял, что его кладут на носилки, и снова потерял сознание, ощущая будто снег падает на него.
«…А-а-а! Оказывается это не дом рухнул, а обвалились стены и потолок тоннеля, а вместе с ними «ухнуло» в провал и шоссе, которое проходит как раз над ним. Это же в Ташкенте после землетрясения 1966-го года, когда со всей страны приехали бригады восстанавливать. ЧП, из ряда вон выходящее явление! Вот и сам директор треста прилетел из их города. Под его наблюдением самосвалы засыпают, бульдозеры равняют. Но что это? Едва успели утрамбовать и закатать асфальтом, как вот и сам Рашидов, первый секретарь Узбекистана, член Политбюро ЦК КПСС приехал — шишка по тем временам огромная! Но видно обошлось…»
…В палате было тихо, хотя все соседи были здесь, — кто дремал в пижаме поверх одеяла, кто читал или смотрел телевизор по сотовому телефону, вдев наушники. За окном было темно. Часы показывали без четверти двенадцать ночи.
— Что-то не спится… А вы почему все не спите?
— Так такое было…
— Что?
— Ты, Леонид, ничего не помнишь? Ты же упал в туалете, потерял сознание, бредил о каком-то туннеле, квартире, золоте… Случаем, не в законе?
— Да нет, ребята, что вы?.. И давно это было, то есть упал?
— Так с полчаса в палате лежишь, да столько же в туалете на полу провалялся. Почитай час будет.
— Ясно… Вот поэтому я здесь и нахожусь. Но, думал, после уколов не будет этого. А оно вон как…
Только сейчас Леонид заметил, что лежит не на своем топчане, а на обычной койке. Повернув голову, увидел, что на его месте лежит новый больной.
***
Утром новый больной представился своим соседям:
— Меня зовут Андрей Макарыч. Можно просто Макарыч.
И что тут началось: вокруг него еще до обхода засуетились медсестры с нянечкой. «Хороша ли постель?..» — «Койку тут же поменяем, как только…» — «Не нужна ли уточка? (Это ходячему-то больному!)» — «Устраивает ли палата?»… И так далее — может то, может это? И врач все: «Андрей Макарыч, да Андрей Макарыч!» с заискивающей улыбкой.
Прошло буквально часа два после обхода и нового перевели в другую палату на свободную койку, — видимо, кого-то срочно выписали.
«Старо, как мир. Плохое не исчезает и не меняется в этой жизни, а только увеличивается там, где главное мерило — рубль. Скоро людей доброго прежнего воспитания и не останется на земле», — подумал Леонид, и тут из соседней палаты, где был телевизор, раздался крик:
— Эх, мазилы! Опять продули! — шел репортаж с чемпионата мира по биатлону, и наши мужчины и женщины на всех дистанциях с завидной обязательностью промахивались при стрельбе.
Ему вспомнились, как потом шутили собутыльники, «веселые стрельбы», когда военком, его зам и они, двое «партизан» или «пиджачников», как называли, подшучивая, участников военных сборов — офицеров запаса, после изрядной выпивки собрали пустые бутылки и, поставив их в ряд у шоссе, стали соревноваться в меткости. А по шоссе в обе стороны двигались автобусы и автомобили. С людьми могла случиться трагедия… Но случилась она как раз со стрелками, так как в это время мимо проезжал секретарь райкома. «Партизаны», конечно, отделались легко, мол, при начальстве были: «Что прикажут…» А вот начальству сильно не поздоровилось, по-крупному — с понижением в должности и наказанием рублем…
Раззадоренные спортивным репортажем с биатлона, вернее, очередными плачевными результатами, соседи по палате завели разговор еще на одну больную тему.
— Почему наши хоккейные звезды, блистающие в НХЛ, не играют, как следует, за Россию? — задал риторический вопрос сосед слева.
— А зачем им играть? — вопросом на вопрос ответил сосед справа.— Деньги ведь получены вперед, авансом, уже за одно участие, и деньги немалые, даже очень большие.
— Да, и в футболе та же картина. Хоть и многие наши «гастарбайтеры» вернулись с ихних полей, получив хорошие зарплаты, но играть в полную силу не хотят. А зачем, если и так хорошо уже платят за одно имя? — поддержал разговор сосед напротив.
— Пока не будет создана система детско-юношеских — и далее по возрастающей — школ вплоть до Академии футбола и хоккея с обязательным патриотическим воспитанием… — начал было сосед слева.
— Опомнитесь! О чем вы говорите? Пока в головах одни деньги, в душах — страсть к накопительству всего и вся и «в каждом глазу по доллару», ничего по-настоящему профессионального и патриотического не будет! — заявил сосед напротив.
— Вы оба и правы, и неправы, — прервал его сосед справа. — Все имеет право быть: и деньги, и потребление, и профессионализм, и патриотизм. Только все дело в том, что и на каком месте стоит, и в какой пропорции.
— Я бы их расположил в обратном порядке, чем вы назвали, — промолвил Леонид.
***
Долго тянулись дни в больничной палате, тяготило однообразие — обходы, уколы, капельницы, получение таблеток и их прием по часам, измерение температуры, прием пищи по расписанию, а не когда и что хочется есть. Но более всего удручало его, — молчуна и «думателя», — как называла жена, любившего в тиши подумать о том, о сем, — бесконечные разговоры соседей. Нет, были и интересные темы, суждения, но, как крупицы того же золота в огромной массе пустой породы, редки среди непрерывного «бла-бла-бла» по типу детской игры в города, когда следующий игрок называет город на букву, которой заканчивается предыдущее название. Вот сколько он уже лежит, а разговоры, причем, — эмоциональные — все льются и льются, одна тема рождает другую. И так — вот уже третья неделя заканчивается. Единственное время, когда он мог от всего этого отдохнуть — это ночь и пара часов «тихого часа». И то — нужно «беруши» втыкать, так как вдруг кому-то захочется до двух часов ночи телевизор смотреть, или зазвонит сотовый — и сна как не бывало.
Книжки же свои, что жена принесла, он уже все прочел. Да и, по правде, не хочется что-то читать. Проснувшись как-то ночью и долго засыпая, он подумал, что, сколько бы человек не прочел книг, он останется только тем, кто он есть, и только находящее отзыв в душе и является его сутью… «Так о чем писать, на чем делать упор тогда — на положительном или отрицательном? Ведь если описанный в произведении негатив свойственен читающему человеку, или он сотворил нечто подобное, то это будет действовать, находя отклик в душе читателя, как эффект зеркала — «Посмотри, вот это ты и есть!..». Известно же, что самая эффективная, хотя и медленная, работа по изменению человека производится его собственной совестью. Наверное, я все же был неправ, когда решил концентрироваться в основном на позитивных примерах. Это не даст эффекта, так как положительные люди еще раз порадуются своей положительности, а у отрицательных все пролетит «мимо ушей»… — решил Леонид.
…Так в труде своей болезни и провел он почти месяц. Но сколько не болей, а срок выписки неумолимо приближается. Кто же будет, тем более в наше — сугубо меркантильное — время держать человека в больнице до полного исцеления на деньги «налогоплательщиков», ведь трудовой стаж не в счет, те деньги давно испарились?.. Подлечили немного, и в путь-дорогу. Только вот куда она приведет? — Вопрос.
«Ну, да не будем!..» — он мысленно махнул рукой.
Как известно, повторяющееся изо дня в день да в одно и то же время создает иллюзию ускоряющегося времени. Но, так или иначе, наступил ранемартовский, еще весь в снегу, хотя уже и в сером, обмякшем, в крупинках грязи, с пронзительным с самых ранних часов ветром, но, даже сквозь плотно, еще по-зимнему закрытые окна, неуловимо пахнущий весной день.
С самых первых мгновений после пробуждения его не оставляло чувство, что сегодня он, наконец, выйдет из сей юдоли скорби, глотнет долгожданный бодрящий и пробуждающий весенний воздух и окунется в пусть не сладкую, не богатую, изобилующую большими и малыми ежедневными неприятностями жизнь.
Так и случилось. Предчувствие его не подвело. На обходе врач решительно заявил: «Температуры нет, голова не кружится. — На выписку, на выписку!»
***
Улица встретила его, не в пример февралю, мартовским легким морозцем. Пасмурное небо, казалось, навсегда спрятало солнце. Но, несмотря на совсем не весеннюю погоду, он вдыхал свежий воздух и чувствовал себя как бы заново рожденным, освободившимся от уз и обретшим долгожданную свободу.
Навстречу шли обычные люди, погруженные в свои обычные заботы и хлопоты; обычные машины как всегда создавали видимость деловитой напористости и загрязняли воздух своими выбросами, обычные галки и вороны что-то активно обсуждали в своем «заседании» на ветвях высоких тополей, а он шел и тихо радовался всему этому обычному, но именно сейчас — необычному, новому, словно двери жизни снова окрылись перед ним. Он шел, вдыхая, хоть и этот городской «букет», но теперь кажущийся чуть ли не свежайшим, воздух. «Как много обычности и суеты, или, вернее, суеты на фоне обычности», — подумал он. Ему нестерпимо захотелось пить. Он зашел в магазин, купил маленькую бутылку воды «Демидовская» и тут же с жадностью опустошил ее наполовину.
«Так, в суете, можно и до конца дней своих не встретиться с собой, — подумалось ему. — Пути Господни неисповедимы!..»
Март 2014 — март 2015 гг.
© Яков Шафран, 2015