МОНОГРАФИЯ
О ПОЭТЕ СВЕТЛАНЕ КУЗНЕЦОВОЙ И ЕЁ ТВОРЧЕСТВЕ
СОДЕРЖАНИЕ
АУРА ПОЭТЕССЫ СВЕТЛАНЫ КУЗНЕЦОВОЙ
КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР ТВОРЧЕСТВА СВЕТЛАНЫ КУЗНЕЦОВОЙ
О ПРИЧИНАХ 10-ЛЕТНЕЙ ОПАЛЫ
О ВЗЛЁТЕ ПОЭТИЧЕСКОГО МАСТЕРСТВА
ЛИТЕРАТУРА
1. АУРА ПОЭТЕССЫ СВЕТЛАНЫ КУЗНЕЦОВОЙ
Светлана Александровна Кузнецова (14 апреля 1934 – 30 сентября1988) – уникальное явление в мире русской поэзии конца XX века.
Представляя талантливую русскую поэтессу, я не случайно воспользовалась термином «аура», к науке не относящимся, но очень ёмко передающим тот свет облика, духа и души, которые отразились в её творчестве. Аура – признак особой мистической силы, которой обладала Светлана Кузнецова.
«Она существовала в поэзии как-то отдельно – вне групп и дискуссий. Её отличал спокойный аристократизм, равнодушный к суете и успеху. Как и Марию Петровых, её окружал небольшой круг почитателей, где она была законодательницей вкусов.» [2]
Так представил Светлану Кузнецову её современник - поэт Евгений Евтушенко, в рубрике «Поэтическая антология. Русская муза XX века» в журнале «Огонёк» № 50 декабрь, 1989.
Не всех поклонников Светлана привечала. Она была в своём выборе избирательна, даже щепетильна. Часто ошибалась, разочаровывалась и страдала. Много лет зная Светлану, могу утверждать, что ценила она не просто «почитателей», а ценителей её слова. И таких, обладавших авторитетом в мире поэзии и хорошим вкусом, было не мало.
Не забыл Евгений Евтушенко Светлану Кузнецову, будучи составителем своего колоссального труда СТРОФЫ ВЕКА – антологии русской поэзии XX века. Эта объёмная книга включает стихи 875 авторов, среди которых нашлось место и стихам Светланы Кузнецовой.
Позвольте мне на правах моей многолетней (22 года) дружбы со Светланой рассказать о первом впечатлении, которое она произвела на меня при нашей встрече, и привести две выдержки из моих воспоминаний: «Подруга. Повесть о поэте Светлане Кузнецовой», опубликованных в книге «Свет незабываемых встреч, изд. Авторская книга, Москва, 2013.
«Какой самоуверенной была
В ту пору я, звездой своей хранима»
(здесь и по тексту приведены строчки из стихов Светланы Кузнецовой).
«… Распахнулась дверь, и перед моим взором явилась во всем величии из «Малахитовой шкатулки» Бажова Хозяйка Медной Горы.
Посеребрённые волосы, уложенные в пышную, высоко поднятую над чистым, гладким лбом прическу. Узкие пальцы унизаны серебряными кольцами, а тонкие запястья – старинными браслетами. Даже серое, простого покроя платье и туфли на высоком каблуке казались серебристыми.
Столько царственной уверенности было в ее осанке и гордой посадке головы! Столько загадочности!
Позже, гораздо позже, узнав ее ближе, я пойму, что так же величава и непостижима была ее душа. В ней отразились широта и необъятность родной Сибири, гордость, независимость и бунтарство ссыльных повстанцев-поляков (по отцу), чувство справедливости, за которое пострадали в свое время интеллигенты из Самары (по линии мамы), и мистическое шаманство предков-аборигенов.
Позже, позже я пойму, каким удивительным талантом наградил Светлану Всевышний Творец, расплатой за который станет глубокая тоска, душевная боль и одиночество (…)
«Слово — всему основа»
… Я не считаю себя вправе анализировать стихи Светланы. Я не филолог. По-эзия — мистическое таинство. Я могу говорить только о своем субъективном восприятии.
Когда прочла впервые её ранние стихи, я была зачарована их волшебным звучанием.
Много лет я была первой слушательницей её новых произведений. Эмоциональные краски заметно менялись. Исчезла игривость, ироничность. Они становились все значительней и печальней. Голос Светланы и сейчас проникает в мою душу. Случалось, она звонила мне среди ночи, чтобы прочитать только что родившиеся стихи. И каждый раз я умирала и воскресала. Умирала от невероятной боли и печали и воскресала от красоты звука, гармонии слова, мысли и чувства.» [5]
Имя поэтессы Светланы Кузнецовой зазвучало в шестидесятые годы прошлого столетия – «годы Оттепели», когда ярко вспыхнула целая плеяда замечательных, очень разных поэтов. Её лирический голос звучал негромко на фоне поэтов – трибунов, но уверенно, чётко и ясно. Она, как рассказывают свидетели, покоряла своими выступлениями многие аудитории – студенческие (МГУ, МЭИ и другие), научные институты (Курчатовский, городок биофизиков в Пущино, и т.д.).
Вот, воспоминание Григория Блехмана (19.04.14): «… мы познакомились в институте атомной энергии им. Курчатова, куда по традиции академической среды учёные, к коим тогда относился, приглашали опальных - официально и неофициально - поэтов, писателей, музыкантов, нарождающиеся театральные коллективы, устраивали выставки опальных или "нежелательных" художников. Светлана была там трижды, и всякий раз начинала читать со стихотворения, которое в подборке тоже идёт первым.
Когда спросил её - почему, ответила, что оно для неё "настраивающее", потому что "мысль, рождённая в голове может быть ошибочной, а в сердце - нет".
И сколько ни слышал её и ни читал, позже всегда обращал внимание, что мысли, заложенные в стихотворениях этой - во всех отношениях красивой женщины, рождены её чутким, талантливым и ранимым сердцем.» [6]
А это - воспоминание критика и писателя Аллы Максимовны Марченко (из рассказа «В свободном полёте»):
«Познакомилась я со Светланой Кузнецовой в конце октября 1972 года, в битком набитом «авторскими талантами» микроавтобусе, по дороге на творческий вечер издательства «Советский писатель» в городке биофизиков Пущино. Той осенью у нас с Кузнецовой почти одновременно вышли книги; у нее долгожданный сборник стихов, у меня «Поэтический мир Есенина». Возглавлявший выездную группу Лев Ильич Левин откровенно скучал и ежился: в только что отстроенном пущинском Доме ученых не работало отопление, скучали и молоденькие биофизики. Они оживились только тогда, когда Светлана, скинув шаль и оказавшись в черном гипюровом «обалденном» вечернем платье, стала читать стихи. Вволю «покоролевствовать» авторские таланты мужского пола ей не дали. Приняв для «сугрева» беленькой, забубнили белиберду.» [7]
Таким свидетелем успешного выступления Светланы довелось быть и мне. Это было последнее в её жизни выступление с чтением своих стихов, о чём я рассказала в моей повести «Подруга.» [5]
Итак, Поэт Светлана Кузнецова покоряла аудитории слушателей волшебным звучанием своих стихов, сутью слова, безукоризненно передающего чёткость мысли и яркость чувства. И, что немаловажно, на мой взгляд, покоряла внешностью, гордой осанкой. Немало поклонников поэзии Светланы были очарованы её особой статью сибирской красавицы.
Вот отрывок из воспоминаний поэта и друга Светланы Владимира Николаевича Мощенко «Голоса исчезают – музыка остаётся»:
«Вначале, сознаюсь, меня приворожила сама Светлана, а затем уж её поэзия. И немудрено. Господь наделил её не только редким талантом, но и редкой красотой.», и дополняет:
«На имя Светланы в общежитие (где она поселилась по приезде в Москву из Иркутска) приходили десятки писем и телеграмм с предложениями руки и сердца, нарочные доставляли на её имя изысканные букеты цветов с вложенными в них записками того же содержания. При мне (и ничуть не замечая меня) автор романа «Амур-батюшка» Николай Задорнов приезжал в наше общежитие к Светлане, чтобы попросить её выйти за него замуж… Изложив свою просьбу, он вышел из комнаты, сказав напоследок:
- Надумаете – позвоните. Меня легко найти.
И так – чуть ли не каждый день, вздохнула Светлана.
И в её вздохе не было притворства.» [8]
(Я ещё не раз буду цитировать В.Н. Мощенко, подарившего мне для этой работы главу, посвящённую Светлане Кузнецовой, из готовящейся в печать книги мемуаров «Голоса исчезают – музыка остаётся». Книга вышла в июне 2015 года. Я благодарю Владимира Николаевича за доверие и щедрость!)
О привлекательности Светланы свидетельствует и Поэт Инна Лиснянская, близкая подруга Светланы Кузнецовой. Рассказ Инны Львовны относится к образу поэта Арсения Тарковского в повести «Отдельный», журнал Звезда, № 1, 2005), а косвенно касается и образа Светланы:
«Поначалу Тарковский со мной раскланивался, и только. Я это объясняла тем, что была невольной свидетельницей его короткого увлечения поэтессой Светланой Кузнецовой. <…> Раза три или четыре мы в ЦДЛ обедали втроём. К тому времени я уже знала и стихи Тарковского (“Перед снегом”). Недавно вышедшую в свет книгу “Земле - земное” Арсений Александрович принёс в дар Кузнецовой, приличия ради подарил и мне. О чём разговаривали - не помню. Скорее всего, - ни о чём, ибо Тарковский всецело, но галантно и ненавязчиво был сосредоточен на красавице Светлане, всегда одевавшейся во всё чёрное и красившей в то время волосы в цвет голубоватого снега.» [9]
Облик Светланы Кузнецовой, её внутренний и духовный мир, отражённый в стихах, были на редкость гармоничны.
И я согласна с критиком и филологом Аллой Максимовной Марченко:
«…с первых стихов и до последних — великолепная эта женщина («Ваше Величество женщина»!) жила как писала и писала как жила.» [7].
Эссе «В свободном полёте» было специально написано Аллой Максимовной в мою копилку – «Сборник воспоминаний о Светлане Кузнецовой её современников». Эта работа добавила ярких красок образу Светланы (её внешности, характеру, манере и стилю поведения).
Очень точно характеризует героиню рассказа, на мой взгляд, сюжет и название картины в заставке. Алла Максимовна предложила картину художника Владимира Муравьёва (своего супруга) «В свободном полёте», масло, картон, 80-е.
Считаю очень важным признание А. М. Марченко:
«Никогда не сказала я Светлане и том, как часто, думая о ней, вспоминала стихи Ахматовой. Вот эти:
«Пусть даже вылета мне нет
Из стаи лебединой...
Увы! лирический поэт
Обязан быть мужчиной.
Иначе все пойдет вверх дном
До часа расставанья —
и сад — не сад, и дом — не дом,
Свиданье — не свиданье.»
И, когда писала последнюю свою книгу об Анне Ахматовой*, особенно часто вспоминала...» [7]
* Алла Марченко. Ахматова: Жизнь: вошла в "Шорт-лист" Национальной литературной премии Большая книга 2009.
2. КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР ТВОРЧЕСТВА СВЕТЛАНЫ КУЗНЕЦОВОЙ
Итак, начиная обзор, я предлагаю пролистать поэтические сборники Светланы Кузнецовой [1], следуя внимательным взглядом за оценкой её творчества современниками поэтессы (критиками, историками, филологами, поэтами).
Мне кажется, сделать это следует в хронологическом порядке. Это поможет нам увидеть, как с годами совершенствовалось мастерство поэтессы, как много личных открытий она внесла в мир поэзии, что позволило критику и философу Вадиму Кожинову, чьё мнение ценилось очень высоко в литературных кругах и определяло во многом иерархию в поэтическом мире России конца XX века, утверждать:
«Со всей взвешенностью и ответственностью скажу, что лучшие из зрелых стихотворений Светланы Кузнецовой – самое значительное из того, что было создано в русской женской поэзии после Анны Ахматовой.» [10]
Итак, 1962 год.
Издан самый первый сборник Светланы Кузнецовой:
ПРОТАЛИНЫ. Изд. Молодая гвардия, Москва, 1962
Издан не в родной для неё Сибири, а в Москве. Предисловие к сборнику написано известным советским поэтом Александром Прокофьевым, который первым заметил молодую поэтессу и, отметив её лирический талант, помог опубликовать первый сборник Светланы Кузнецовой в столице, в то время, когда иркутская писательская организация отвергла её стихи, упрекнув в камерности. Именно это свойство, Александр Андреевич посчитал заслугой поэтессы.
В Предисловии Александр Андреевич говорит:
«Первая книжка! Мне до сих пор памятны мои тревоги, мои радости, связанные с изданием «Полдня» — моей первой книжки стихов... Мне многое нравится в поэтической работе молодой сибирячки Светланы Кузнецовой. Мне по душе ее лирические раздумья, любовь к русской природе, мне нравятся ее поиски самоцветного слова.
Ледохода раскаты
Снова слышны везде,
Снова гаснут закаты
В ошалевшей воде.
И сверкает литая
Над рекою звезда.
Оттого золотая,
С золотинкой вода.
Мне видна эта сибирская речка Кан. Я уже полюбил ее за ее кипучую, с золотинкой воду.
«Проталины» — первая книжка Светланы Кузнецовой. Все, начиная от названия сборника, окрашено в нем певучей русской речью и любовью к жизни.
Я губами счастливыми
Свежесть сосен ловлю!»
Александр Прокофьев [1.1.]
1964 год.
Издательством "Молодая гвардия" в серии "Библиотечка избранной лирики" тиражом 65000 экземпляров был выпущен второй сборник:
СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА.
В редакционную коллегию входили очень известные поэты:
В. Костров, Б. Ручьёв, М. Светлов, Я. Смеляков и др.
Предисловие написал составитель сборника поэт Александр Макаров:
«Стихи молодой поэтессы Светланы Кузнецовой вызывают душевное волнение, и невольно начинаешь повторять запавшие в память строки. В чем же секрет обаяния лирических раздумий их автора? В той доверительности, с какою она делится своей признательностью к родной сибирской природе, к людям, радостями и горестями молодой любви? В неутоленной ли нежности ко всему живому, какая разлита в этих строках? В певучести ли русской речи, так ласкающей слух? В акварельной ли прозрачности самих образов, как будто сотканных из любви и света, доносящих аромат, краски, звуки жизни, образов, почти осязаемых и в то же время растворяющихся в общем настроении? Вероятно, и в том, и в другом, и в третьем. (…)
Светлана Кузнецова —- коренная сибирячка. Ее детство прошло на берегах Витима в Бодайбо — центре Ленского золотопромышленного района. В ее стихах картины родного края — "елей колючих нежность, кедров тяжелых щедрость", свет золотоносных рек, могучий Енисей, что "несет суда, как грузчик, на спине своей широкой", — предстают перед нами в их первозданной приманчивой красоте. Мне кажется, что прелесть стихов Светланы Кузнецовой создается тем, что поэтический образ в них конкретен, возникает из явлений живого реального мира.» [1.2]
1966 год.
ТОЛЬКО О ЛЮБВИ, М. Правда, 1966. — (Библиотека «Огонёк», № 18).
Небольшая книжечка, подаренная мне Светланой в первую нашу встречу, очень мне дорога. Нет! Она бесценна, несмотря на большой тираж – 112 тыс. экз. и крохотную цену, указанную на обложке, всего – 4 копейки!
Стихи Светланы, впервые прочитанные мной, поразили меня волшебным словом и звуком:
«А я легко и бережно
Несу печаль по бережку.
Легко несу по бережку два полные ведра.
И в них луна плескается, звенит блестящей денежкой
Звенит она от вечера до самого утра
О том, как сердце высветлил,
Как мне дорожку выстелил,
Как вырубил мне просеку широкую в лесу...
Иду легко и бережно
По золотому бережку.
Печаль свою звенящую в ведерочках несу.» [1.3]
Я и сейчас ярко вижу нас - Светлану, себя и нашу подругу Татьяну Э., приведшую меня к Светлане взглянуть на старинные серьги, в том давнем январе 1966 года:
«Мы усаживаемся на волчью шкуру, покрывающую постель, а ноги погружаем в теплый мех медвежьей, расстеленной на полу. Перед нами появляется старинный ларец с изящными серебряными вещицами. И, окунувшись в этот мир красоты, мы мгновенно находим общий язык.
Ни Светлана, ни я не воспринимаем кричащее золото. Обеим алмазы кажутся более таинственными и притягательными, чем откровенно сверкающие бриллианты. Меня пленяют восточные украшения, которые очень идут Светлане, но для себя я их исключаю — не мой стиль. Перед зеркальцем в серебряной оправе мы перемерили все, что было в ларце. Это было такое удовольствие! Мы еще бесконечно долго и с жаром могли рассуждать о благородстве серебра, о красоте природных минералов, драгоценных и полудрагоценных камней и их магическом воздействии. Но наступила ночь. Расставаться не хотелось.
На прощание Светлана подарила мне книжечку своих стихов «Только о любви» с надписью: «Але в честь общей страсти и во имя ее разжигания» с чудесным приложением — серебряным кольцом с бирюзой.
Это был знак нашей будущей многолетней дружбы.» [5]
1969 год
СРЕТЕНЬЕ, издательство Советская Россия, Москва, 1969 год. Тираж – 20 тыс. экз.
Сборник стихотворений Светланы Кузнецовой предваряет аннотация:
«Новая книга стихов Светланы Кузнецовой — это лирический дневник человека, влюбленного в неоглядную Сибирь, в отчий край. Ненавязчивое доброе ощущение единения человека с природой возникает при чтении её стихов.
О сложных взаимоотношениях между людьми, о несхожих судьбах, о радости встреч и горечи расставаний повествует поэтесса в своих стихах.» [1.4]
1972 год.
ЗАБЕРЕГИ, М., Советский писатель, 1972, – 20 тыс. экз.
В новой книге Светланы Кузнецовой современный по своему звучанию стих сочетается с фольклорно-песенными мотивами. Наряду с любовной темой серьезно и углубленно звучит тема России — первой и главной любви [1.5].
1972 – 1982 годы.
ПАУЗА!!!
10 лет молчания!
Имя Светланы Кузнецовой исчезает из средств массовой информации. Её перестают издавать, не позволяют выступать перед крупными аудиториями.
На её голову пала опала, о чём ею сказано в стихотворении:
Давний гомон Байкала
Давней гордости суть.
Вот и пала опала, ..
Вот и сжало мне грудь.
В пустоте моей горницы
Горький привкус вины,
Воркование горлицы
Посреди тишины... [1.5]
Причины жестокой опалы – отдельная тема.
Резко прервались годы признания, когда был значительный интерес к поэтессе Светланы Кузнецовой, когда её имя и стихи звучали в больших залах Москвы, и немаленькими тиражами выходили в свет её поэтические сборники. Ушли в прошлое годы, когда дом Светланы сиял светом, когда там собирались "физики и лирики", шли споры, звучал смех, звучала гитара, когда жила в нём "Счастливая любовь".
Двери этого дома захлопнулись, и только самые близкие друзья, которых, увы, осталось немного, допускались иногда в "святая святых" - обитель Светланы.
Её "горница" превратилась в келью отшельницы, освещённую синими свечами в старинных подсвечниках. Выпровожена была из дома "Счастливая любовь".
Умерла мама, Лидия Ивановна Амосова. Это был очень сильный удар.
Отчаяние, депрессия, которых никто, кроме близких друзей, не видел, вошли в дом Светланы.
Воцарилось одиночество.
"Затерялась в глуши антикварной,
растворилась в зеркальной глуши,
то ли пленница воли коварной,
то ль владычица вольной души!"
(из стихотворения поэтессы Лидии Григорьевой, посвящённого Светлане).
Отринутая, отверженная официальной поэтической средой, Светлана -"горлица" «посреди тишины» творит, тем не менее, самые значительные, самые совершенные стихи, вступая на более высокую ступень своей поэтической стези. Она продолжает писать. Она не могла не писать. Стихи – её Суть. Стихи – её Жизнь.
А я продолжаю хронологический обзор.
Итак, наступил
1982 год
И вдруг, после 10-ти лет глубокого молчания, в издательстве Советский писатель выходит книга Светланы Кузнецовой
ГАДАНИЕ СВЕТЛАНЫ, М., Советский писатель, 1982 - 20 тыс. экз.
В сборнике выделены три цикла:
Гадание Светланы,
Подруга,
Жестокий романс.
В аннотации, предваряющей данный сборник говорится:
«Лирика Светланы Кузнецовой драматична по своему содержанию. Поэтесса пишет об утратах и обретениях зрелости, она отстаивает право человека в эпоху космических скоростей быть самим собой, стремится возвратить привычным словам их первородную глубину и красоту. Чувство родного языка для нее — неотделимая часть чувства Родины.» [1.6]
Впервые за 10 лет появились отзывы и отклики. О Светлане вновь заговорили.
Появились критические статьи.
Привожу отрывок из воспоминаний поэтессы Лидии Григорьевой, опубликованных в 2004 году в апрельском номере Литературной газеты в статье «Бессловесная наша словесность» (Строки заглавия статьи - из одноимённого стихотворения Светланы Кузнецовой):
«Книга Светланы Кузнецовой «Гадание Светланы» в начале восьмидесятых всё-таки, вольно или невольно, но стала литературным событием. Раз уж её издали, «допустили» до читателя, то не заметить и «замолчать» её было нельзя. (…)
Появилась и в тогдашней, достаточно официозной, «Литературке» мягкая, осторожно одобрительная статья известного критика, литературного ровесника Светланы, и даже как бы её давнего приятеля (тем не менее не упомянувшего её ни разу в предыдущие годы). Я тут же позвонила ей и радостно поздравила. «Чему ты радуешься? – сказала мне она. – Перечитай внимательней!» – и повесила трубку.
Перечитала. И опять радость, оттого что «с любимого поэта снята печать запрета», затуманила мне глаза. Ну что такого, подумаешь, в том, что он после нескольких похвальных фраз всего-навсего посоветовал ей поменять «трагическое мировосприятие» на более оптимистическое. Критик ведь, вот и критикует!
Не то и не так думала сама Светлана Кузнецова. Трагическое восприятие было её органикой, самой природой и сутью её неординарного таланта. И это отмечали такие разные поэты, как Александр Межиров или Юрий Кузнецов. Я сама и слышала, и читала их признания в том роде, что именно поэтому она поэт, а не поэтесса, как многие.
Поменять мировосприятие значило перестать быть именно таким поэтом, а скорее всего, даже вовсе перестать быть поэтом. Стать никем, выровняться по поэтическому ранжиру. Она никогда не шла ни на какие даже более мелкие компромиссы. Одно слово – «гордячка» и другое - «сибирячка» - объясняют многое». [11]
Более ёмко и точно, на мой взгляд, высказался поэт Николай Коновской:
«Светлана Кузнецова - поэт трагического мироощущения, трагического миросозерцания, бриллиант, ограненный самой жестокой действительностью.
В стихах ли, в жизни самой - везде проступает ее высокая поэтическая и человеческая "порода".» [6].
И вот появляется развёрнутая серьёзная критическая статья!
В январе 1983 года в журнале «Новый мир», №1, было опубликовано эссе «Поэзия требует всего человека» литературного критика, члена Академии российской словесности Аллы Марченко. Эссе посвящено книге Светланы Кузнецовой «Гадание Светланы», и касается особенностей поэзии Светланы Кузнецовой в целом.
Представляю её в сокращении.
Итак, Алла Марченко пишет:
"Когда сейчас, после «Гадания Светланы», перечитываешь ранние сборники С. Кузнецовой, отчётливей различаешь общие всем ее книгам свойства. «Беззаконный» (с точки зрения расхожей нормы) «эгоцентризм». Культ «позы» (в ахматовском понимании этого слова), сглаживающей бытовую характерность лирического переживания. Особый, словно бы фольклорной выучки способ извлечения звука. Все не просто повторено, сварьировано «гаданием...», но еще и очищено от посторонних примесей: никакого чужого, полу-чужого, не совсем своего. Лишнее отброшено, необходимое же возведено в степень. (…)
Опыт Блока, «канонизировавшего романс», был учтен ею задолго до возникновения моды на эмоциональность мелодраматического и романсового типа. Ныне же родство с «жестоким романсом», «с роскошной и раскованной» «простотой» столь органично и явно, когда всю книгу читаешь, подчиняясь определенному мелодическому строю («исключительно романсно», если вспомнить статью Тынянова о Блоке):
Чёрный ворон в окно мое глянул
Через четкую правду стекла
И в тоске, и в испуге отпрянул,
Тяжело поднимая крыла.
Или в другом месте «Гадания Светланы»:
В чем вина? Никак не разгадаю,
Не пойму, хоть правды не боюсь.
Посреди веселья зарыдаю,
Посреди печали засмеюсь.
Интерьер и прежних ее стихов отличался подчеркнутой продуманностью — ничего избыточного и случайного. В новой книжке, несмотря на принципиальную раскованность, эта упорядоченность доведена до предела. Раскованность (интонации, синтаксиса, ломкость его) сознательно уравновешена и согласованностью всех элементов стиха, и лаконизмом внешнего жеста, и уверенностью метафорического узора, «вышиваемого» как отдельной строчкой, так и книгой в целом.
Светлане Кузнецовой присущ такой такт и чувство меры, что возникает впечатление строгого, почти бескрасочного ансамбля. Настолько строгого, что Ларисе Васильевой, рецензировавшей в «Литературной газете» «Гадание Светланы», оно показалось аскетически-графичным: «Светлана Кузнецова пишет... черно-белым письмом. Как она этого достигает — особый и долгий разговор, но для того, кто умеет читать стихи, факт налицо: поэтесса определенно и точно рисует черным карандашом на поле белого листа, иногда на черном листе белым карандашом».
Мне же кажется, что в «Гадании Светланы» стихов красочных, писанных отнюдь не карандашом, а уверенной кистью, куда больше, чем черно-белых. И все-таки Лариса Васильева по-своему права. Впечатление многоцветья достигается сложением стихов в книгу, а для отдельно взятого стихотворения действительно характерно двуцветие:
Зажигаю я на Святки
Сине-черную свечу...
А то и одноцветие (последнее даже чаще):
Желтая церковь на желтом стоит косогоре...
В манере черно-белого выполнены программные, ключевые для сборника стихи:
Что я призову у последнего крова,
На самом последнем из смертных кругов?
Лишь черную магию русского слова.
Лишь белую магию русских снегов.
Черно-белые стихи как бы одевают в плоть идею эстетического порядка, что имеет для автора отнюдь не узкоэстетический смысл: порядок окрест души помогает осилить маету, злое ее многоцветье. Привыкнув всё извинять человеческому горю, мы почему-то решили, что пренебрежение к внешнему, к форме, является главным показателем его истинности. Безобразие отчаяния убеждает нас, увы, больше, чем умение и в горе сохранять лицо и достоинство…
Светлана Кузнецова оспаривает этот ходячий предрассудок. Её печаль мужественна:
Вот уже падают листья...
Господи, где мое лето?
В шкуры песцовы да лисьи
Горе богато одето.
Горе мое за горами
Шубу себе добывало.
Горе мое вечерами
Ярко унты расшивало.
Там, где безлюдны распадки,
Горе мое не скучало,
Вольные волчьи повадки
Молча оно изучало.
И на забытом погосте,
Помня конец и начало,
Черным на белой бересте
Время утрат отмечало.
Стоицизм, усугубленный беспощадно-трезвым отношением к себе, «любимой» (усиливающийся, кстати, от сборника к сборнику: «...себя открываю вторично гораздо больнее и злее»), резко отмежевывает эту книгу от вяло-безвольно-плаксивого «тоскования», ставшего чем-то вроде видового признака современной женской поэзии.
В случае со С. Кузнецовой (…) на ум приходит: и одиночество «до срока», и «поруха во друзьях», и мучительное чувство «неведомого убытка» («...какой неведомый убыток мешает счастью моему?») - законная, без обманной надбавки за «кабальный дар» плата за причастность «магии русского слова». Но это видишь со стороны. С. Кузнецова судит строже и проще: «Сама себя лепила и слепила не нужной и не милой никому». Ей ещё кажется («блажется»), что можно, сделав нечеловеческое усилие, вырваться из «песенного плена». Поверить в то, что простое человеческое счастье окончательно и бесповоротно отдано за песню, что выбранная тропа требует поэта целиком, «гадающая Светлана» при всем ее бесстрашии все-таки до конца не может. Но то, чего не хочет видеть «неявственность яви», давным-давно знает отчётливость вещих её снов:
Мой черный
Огромный платок
На снегу -
Как внезапный,
Контрастный цветок.
Как оживший цветок,
Бьется черный платок.
Он кричит на ветру,
Что один на миру.
В беспощадности
Белого бьющего света
Он пока еще жив,
Но заплатит за это!
Думается, не случайно в процитированном «Сне» в слегка искаженном варианте повторен черно-белый рисунок «заклинания судьбы», сложенного из двух контрастных элементов - «черной магии русского слова» и «белой магии русских снегов»...
Когда-то на заре ХIХ века, Константин Батюшков в знаменитом эссе «Нечто о поэте и поэзии» писал: (…):
«Поэзия, осмелюсь сказать, требует в с е г о ч е л о в е к а. Я желаю... чтобы поэту предписали особенный образ жизни, пиитическую диэтику: одним словом, чтобы сделали науку из жизни стихотворца... Первое правило сей науки должно быть: живи как пишешь, и пиши как живешь».
«Гадание Светланы» - одна из тех книг, применительно к которым можно без натяжки сказать: «Речь людей была такова, как их жизнь...». [12]
(Я благодарю Аллу Максимовну, любезно предоставившую мне для работы свой единственный авторский экземпляр журнала.).
1983 год
СОБОЛИНАЯ ТРОПА, Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1983. — тираж 5000 экз.
В книгу вошли стихотворения из семи сборников, изданных ранее в Москве.
Друг Светланы со времён Иркутской юности и учёбы в Иркутском Университете, поэт, Лауреат Государственной премии 1984 г. Анатолий Преловский написал развёрнутую статью – «Соболиный след памяти», в которой, отмечая особое место поэтессы среди талантливых литераторов Сибири, Анатолий Васильевич пишет:
«Свой путь в литературу обозначился рано, и особенность его заключалась в том, что Светлана Кузнецова сразу, с первых стихотворений заявила о себе как лирик, поэт точного слова и откровенного, беспощадного чувствования. (…) Помню, в конце пятидесятых годов, одно-единственное обсуждение стихотворений Светланы Кузнецовой в Иркутской писательской организации: резкие отзывы, попытки назидания, недовольство и неправомочные обвинения в камерности. В общем, старшие поэты ее не поняли, а не поняв, — не приняли. И долго бы, наверное, не появилась книга стихов Кузнецовой, если бы ее не заметил в то время Александр Прокофьев. В «камерности» поэта Прокофьев увидел не изъян, а достоинство: своеобразие, даже уникальность поэтического склада. С его щедрой руки вышла первая книга Кузнецовой «Проталины», но не в Иркутске, а в Москве, в издательстве «Молодая гвардия». Так с 1962 года, вовремя замеченная и отмеченная за самобытность критикой, поэзия Светланы Кузнецовой начала свой неторопливый ход из столицы в Сибирь, к своему главному читателю. (…) Особое место среди современных лириков Светлана Кузнецова занимает потому, что дарование ее сочетает в себе эмоциональность и женственную мягкость письма с мужественным отношением к жизни, к смерти, к одиночеству, к родине, к памяти — ко всему, что составило судьбу поэта. Рожденная на Бодайбинских приисках, Кузнецова была воспитана суровой землей, суровым бытом, суровыми временами. Но, рано потеряв отца, рано узнав тяготы жизни, Кузнецова осталась верна краю детства и юности. Врожденное сильное чувство Сибири, как вечной корневой земли, в сочетании с особенностями дарования образовало действительно редкий поэтический сплав. (…) Если же определять поэзию Светланы Кузнецовой понятийно, то более всего подойдет для этого выражение: «мужество жить». Не мужество преодолевать препятствия, что само собой понятно, если живешь, но то мужество жить, когда жить невозможно: в бедах, в затяжных неудачах, в утрате близких, на пепелище надежд и любви. Но и здесь, казалось бы, в самых тупиковых лирических ситуациях, Светлана Кузнецова безошибочно находит единственно верный выход: к родной Сибири, к памяти, к долгу жить, сострадать — противостоять смерти.» [13]
Случилось так, что и издание сборника Соболиная тропа в Иркутске встретило препятствие. Об этом мне рассказал в письме (из Иркутского академгородка) Ушаков Владислав Анатольевич, ставший в некоторой степени близким семье Кузнецовых после того, как его мама Ольга Никоноровна вышла замуж за родного брата Светланы - Олега Александровича Кузнецова. Текст письма хранится в моём архиве и на сайте Стихи.ру.
1986 год
СТИХОТВОРЕНИЯ, М., Советский писатель, 1986. — тираж 35 тыс. экз.
Это – последняя, изданная при жизни автора, книга. [1.9]
Светланы не стало 30 сентября 1988 года. Десятилетняя опала не прошла даром! Жестокая болезнь унесла её. Умерла после операции в московской больнице № 71, и похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище.
О мужестве Светланы Кузнецовой, о её последних днях и последних стихах, чему была свидетелем в течение трёх месяцев, проведённых у её постели, до последних мгновений её жизни, рассказано мною в моей повести «ПОДРУГА.» [5] - http://www.stihi.ru/2008/09/30/62.
Повторять не буду. Больно и по прошествии 27 лет без неё.
В 1968 году ею было написано пророческое стихотворение:
30 сентября
Я дню такому рада,
Как дорогой обнове.
Мне за печаль награда
День именин Любови.
День именин Надежды,
Осенняя пора.
Я в светлые одежды
Наряжена с утра.
Друзьям, прощая вины,
Я счастлива без меры.
Сегодня именины
Моей последней Веры.
Светлана ушла, оставив нам богатое поэтическое наследие. Даже, уже будучи серьёзно больна, она сумела написать новую книгу – Второе гадание Светланы, и подготовить к печати итоговую СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА. Избранное. Стихи.
Обе книги вышли в свет после её смерти.
1989 год
ВТОРОЕ ГАДАНИЕ СВЕТЛАНЫ, М., Советский писатель, 1989. — тираж 34 тыс. экз.
Книга была издана через год после ухода Светланы.
Сборник включает в себя пять циклов стихотворений:
Гадание
Подруга
Русский венок
Металлический рок
Окраина
Привожу краткую аннотацию, завершающую сборник:
«В 1982 году издательство «Советский писатель», выпустило книгу стихов
Светланы Кузнецовой «Гадание Светланы». Новый ее сборник является,
по сути дела, продолжением этой книги. Лирика Светланы Кузнецовой
драматична: утраты и обретения зрелости, осмысление противоречий
современного мира, живое чувство Родины и слова — все это образует в
книге единый исповедальный сплав.» [1.10]
Серьёзный разбор стихотворений, составляющих этот сборник, принадлежит поэту и публицисту Наталье Егоровой. Эссе Н. Егоровой так и называется – «Гадание Светланы». Опубликовано оно в журнале «Наш современник», №9, 1998, (с.115 - 119).
Вот как представляет нам Наталья картину гадания. Она была хорошо знакома с героиней рассказа, бывала в её необычной «горнице», а от того, свидетельствую, сцена гадания - вполне правдоподобна/
Святки. За окном — теплый пушистый снег, отблеск далекой Сибири, занесенный рождественским ветерком на улицы Москвы. В небольшой комнате — ночь. Темно-синие обои, старинная черная мебель, и в глубине этого мрака — россыпи сверкающей серебром утвари. В центре комнаты — стол. За столом — статная, величественная фигура хозяйки в черном. Светлые волосы собраны на затылке в узел. На плечах — тяжелая черная шаль.
На столе — свеча. Ее пламя трепещет, пляшет, вытягивается в тонкую золотую нитку. Желтые блики ложатся на серебро. Тут же, на столе — ровная гладь старинного зеркала. Женщина гадает. И строки Жуковского, невольно приходящие на ум, в этой обстановке не кажутся лишними. Перед нами действительно сцена из "Гадания Светланы"— только не Светланы Жуковского, а другой, спустя столетия воплотившейся в жизнь Светланы — Кузнецовой, большого русского поэта. Тихие строки струятся над пламенем свечи, как бы продолжая происходящее наяву: "Зажигаю я на святки Сине-черную свечу. Без опаски, без оглядки С силой темною шучу". Небольшое, но очень емкое стихотворение "Три сна", — традиционное для русской литературы стихотворение-гадание, стихотворение-сон написано на сюжет распространенной в русском фольклоре сказки "о трех царствах" — золотом, медном и железном. Сюжет его — осколок древнего мифа о смерти, о загробном мире, о схождении героя в ад.
"Что в жизни моей прояснилось?
Как прежде, округа темна.
Но нынче под утро приснилось
Мне три металлических сна.
Был первый о серебре-злате,
О смысле извечного зла.
То был, верно, сон о расплате
За чьи-то чужие дела.
Второй был о медной полушке,
О странствиях, о нищете.
Щекой прижималась к подушке
Я, помня возможности те.
И третий, как бритва скользящий...
Тотчас я забыла о нем,
А был он один настоящий,
Сквозящий железным огнем".
Сны, приснившиеся под утро Светлане Кузнецовой, — вещие. Их символические смыслы намного шире смысла одной человеческой судьбы. Это сны о трех разных Россиях, которые выпало видеть поэтессе в жизни, трех отрезках времени, трех эпохах.» [15]
Автор далее подробно анализирует каждый отдельный сон - гадание Светланы, и ни один не приносит успокоения.
1990 год.
СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА. Избранное. Стихи. — М.: Советский писатель, 1990. — тираж 19 тыс. экз.
И эту книгу тщательно подготовила к печати Светлана, чему я была свидетелем. И Слава Богу, в этой, последней книге Поэта Светланы Кузнецовой нашли своё место последние стихи, написанные ею в больнице. Все 14 стихотворений, последнее из которых датировано 10 сентября 1988 года.
И эту прекрасную, полновесную книгу в твёрдом рифлёном переплёте голубого цвета ей не довелось увидеть. [1.11]
В заключение я хочу привести слова Натальи Егоровой:
«Предельно ясная и чёткая по натуре Светлана Кузнецова оказалась одним из сложнейших поэтов конца XX века. По природе лирик — она подняла важнейшую публицистическую тему гибнущего отечества, чуждая философии — встала в рост с важнейшими философскими проблемами века, по-женски беззащитная, обернулась поэтом значительным и волевым.» [16]
3. О ПРИЧИНАХ 10-ЛЕТНЕЙ ОПАЛЫ
Продолжая разговор о Светлане Кузнецовой и её творчестве, я возвращаюсь к годам жестокой десятилетней опалы, которая перевернула жизнь поэтессы, которая сказалась на стиле её жизни, на характере её творчества, и которая привела её к ранней смерти.
Светлана в эти годы замкнулась, оборвала многие знакомства и дружбы. Когда я засомневалась в её предположении, что за ней постоянно следят («Я свободна, но, однако, вопреки таким словам, кто, как гончая собака, по моим идёт следам?») и даже вторгаются в квартиру в её отсутствие, она упрекнула меня в наивности. А ведь она была права, - такие признаки она, вполне возможно, замечала, - ведь выросла в Сибири, ходила с детства со старшим братом Олегом в тайгу на охоту, и отлично знала повадки зверей.
И тут следует вспомнить стихотворение, написанное ею в молодости и много говорящее о характере Светланы. Я приведу его полностью:
ЗАКОН — ТАЙГА
Какие каши не заваривали
В краю отчаянных отцов!
«Закон — тайга,— тогда говаривали. -
Закон — тайга, и нет концов».
Какая даль, какое лихо —
Теперь и следа не найти!
Оранжевою облепихой
Позарастали те пути.
А я топчу другие травы,
Другие промыслы торю,
Но нынче с самым полным правом
«Закон — тайга» я повторю.
Закон — тайга! Она крутая,
Она охоча до добра.
Закон — тайга! Она густая,
Гостеприимна и щедра.
Она не зря людей сдружила.
Она награда за труды,
Свет рек и золотая жила,
Куски тяжелые руды.
Она мой мир, а не икона,
Моя надежная судьба.
Ее великие законы
Беру законом для себя.
Смеюсь и падаю на белые,
На очень белые снега.
Всему, что делаю и сделаю,
Я говорю: «Закон — тайга!
На это обращает внимание и поэтесса Лидия Григорьева:
«От её стихотворных строк веяло необозримыми заснеженными просторами, в них были первозданная свежесть, необузданная дикая сила и безудержная жажда не просто свободы, а воли, в её опасном для тоталитарного общества понимании.
Смеюсь и падаю на белые
На очень белые снега.
Всему, что делаю и сделаю,
Я говорю: «Закон – тайга!».
С таким независимым характером и в жизни-то непросто, а не то что в ограниченной «разрешёнными дозволенностями» тогдашней литературе. После первых книг, принятых литературными «авторитетами» ещё достаточно тепло и благодушно («Проталины» (1962), «Соболи» (1965), «Сретенье» (1969), «Забереги» (1972)), последовал негласный запрет на её творчество, и до следующей её книги «Гадание Светланы» (1982) она десять лет пребывала в забвении.
С голоду ей не дали умереть – давали переводить с подстрочников поэтов национальных окраин советской империи. Переводила она столь блестяще, что один из этих поэтов даже стал лауреатом Ленинской премии.» [11]
А друг Светланы, Владимир Николаевич Мощенко замечает:
«Cветлана придерживалась лишь ею самой установленных правил в своей поэзии («Я сегодня почти как держава, величава, спокойна, строга»), да и в обыденной жизни, приученная к «закону тайги», не слишком подчинялась моральному кодексу, который был утверждён тогдашней маразматической властью. Многие и многое не прощалось ей. Она говорила мне, когда я заходил в её дом на Красноармейской: «Я не могу быть иной – и они не могут быть иными». Настрой её лирики меняется, в ней всё больше нот осуждения, даже вызова. «Как метишь ты, Господь, рабов своих! Но ты не избирал, избрал другой. И смолкнул чей-то неугодный стих, как колокольчик звякнув под дугой».
Она ощущала себя неуслышанной, лишённой сердечного отклика. «Оглянись – всё давно заказано, поспеши, отходя во тьму. Не услышано то, что сказано, и не надобно никому». Этот надрыв, это отчаянье со временем будут лишь усугубляться.» [8]
И я подтверждаю: так и было. Мне не забыть ночных звонков: - Аля, прощай! Я не могу так жить!
Я прыгала в такси в страхе за её жизнь, и до утра мы сидели рядом, и я что-то лепетала, понимая свою беспомощность, о том, что мы все под стеклянным колпаком, что скоро-скоро колпак разобьётся, и наступит свобода. Вспоминается, как мы все в это поверили, когда началась Горбачёвская перестройка. Все, кроме Светланы. Она видела дальше. Она чувствовала тоньше и глубже.
К сожалению, рядом со Светланой не оказалось в период опалы её давних близких друзей, одним из которых была мудрая старшая Инна Лиснянская. Так случилось, что в тот же период и Инна Лиснянская находилась «под колпаком».
Разразился большой скандал. Она, поэт Семён Липкин (муж Инны) и Василий Аксёнов вышли из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова. И Лиснянская и Липкин участвовали в известном альманахе «Метрополь» - сборнике не подцензурных текстов известных литераторов (Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Рейн, Владимир Высоцкий и другие).
Её объявили «отщепенкой» и запретили ей быть российской поэтессой:
«Слыть отщепенкой в любимой стране – видно, железное сердце во мне».
На Церемонии вручения Литературной премии Александра Солженицына в 1999 году "За прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания" сам Александр Исаевич произнёс речь, посвящённую Инне Лиснянской. [21]
Им было сказано:
«Шли годы... Потянулась общесоветская жизнь. Пришло время, когда её упорно гнали в эмиграцию. Сказала: не поеду! Она никогда не угождала эпохе, не шла ни на какое соглашение с ложью, с властями:
Я вырвалась из общего котла,
Из-под чугунной крышки воспарила...
И вот оборотная сторона всего этого:
Но чудится погоня
Все ночи напролёт.
Берёт мой след овчарка
На длинном поводке...»
И снова вспоминает В.Н. Мощенко:
«Светлана Кузнецова, автор строк «Со мной ничего не случится, только душа сгорит», говорила мне:
– Настоящих русских поэтов – раз-два – и обчёлся. Инна – из них.» [8]
И это подтверждается признанием Лиснянской:
А со мной ничего не случится,
И никто никогда не поймёт,
Что чужая страна мне не снится,
А родная уснуть не даёт.
И то учли, что мы с тобой в опале,
И то учли, что нет в суде суда,
И даже то, что мы с тобой пропали,
Как пропадают письма в никуда.
Помню, как-то поддержать Светлану неожиданно приехала из Белоруссии Таиса Бондарь, помню ту радость, с которой её встретила Светлана, и я поспешила их оставить вдвоём, чтобы не помешать их общению.
Так что же стало причиной негласного запрета на публикацию Светланиных произведений?
Вот как излагают её Лидия Григорьева и Наталья Егорова, и вторит им Владимир Мощенко, фактически повторяя их слова.
В этих публикациях речь идёт о пощёчине, якобы данной Светланой то ли Герою труда, то ли Герою Советского Союза - приятелю Риммы Казаковой, за оскорбление (по наущению последней).
«… говорили, что она поссорилась с влиятельнейшей литперсоной, «императрикс» от литературы, или якобы дала публичную пощёчину литературному «гертруду» (Герою труда, то есть)» [11], - пишет Лидия Григорьева.
Подробнее и убеждённо рассказывает эту историю Наталья Егорова:
«Одна такая "кровавая битва" произошла во время писательской поездки на Сахалин. Поклонник Риммы Казаковой, Герой Советского Союза Василий Емельяненко, по наущению Казаковой, назвал Кузнецову проституткой, за что получил от Светланы пощёчину. В те времена дать пощёчину Герою Советского Союза было, мягко говоря... Светлане Кузнецовой пришлось срочно вылететь в Москву. Перепуганная случившимся, в ожидании публичной расправы она попыталась покончить собой. Божьим чудом осталась жива. Происшествие сказалось на будущей судьбе. Её прекратили печатать. Вытеснили из литературного пространства.
...А Казакова лезла в подруги... После смерти матери Светланы, в минуты абсолютно понятных упадка и черноты, прислала домой Кузнецовой своего знакомого психиатра – помочь выбраться из депрессии после похорон. Дальнейшее нашумело на всю Москву. "Благодетельница" объявила поэтессу сумасшедшей — своей волей секретаря Союза писателей СССР заставила главврача литфондовской поликлиники внести запись о шизофрении в карточку Светланы Кузнецовой... От серьёзных неприятностей спасли вставшие на защиту честные литераторы и то, что рядом со страшным диагнозом главврач своей рукой приписал: "Запись сделана по звонку секретаря СП СССР Риммы Казаковой". ... После публичного скандала Казакову сняли с должности рабочего секретаря Союза писателей СССР...». [16 ] .
Мне же пришлось стать свидетелем этой отвратительной истории с самого её начала. Светлана попросила меня присутствовать во время первого визита врача (в соседней комнате). После второго визита она позвонила мне, и сказала, что отказалась от его услуг. Помню, мы смеялись. (Кажется, она получила от доктора предложение руки и сердца). И мы больше его не вспоминали.
Стало не до смеха. Положение Светланы становилось день ото дня трагичнее, мрачнее и отчаяннее. Её не публиковали (кроме ежегодного журнала День Поэзии); она исчезла со страниц средств массовой информации; прекратились выступления.
Неблаговидная роль Риммы Казаковой вскрылась неожиданно, совершенно случайно, через несколько лет, во время посещения Светланой писательской поликлиники, о чём свидетельствует сама Светлана в письме в Секретариат правления Московской Писательской Организации от 3 декабря 1980 года. Перед отправкой письма, она прочитала его мне.
Письмо Светланы (http://www.stihi.ru/2011/12/17/9273) было опубликовано в статье «О Чести и Достоинстве» в газете Московский Литератор («МЛ»). http://moslit.ru/nn/18/12.htm. по материалам газеты "Литературная Россия" №22, 2003 г. под рубрикой "Архивы раскрывают свои тайны."
«Редакция "МЛ" сочла целесообразным опубликовать повторно фрагмент этой публикации - профилактически, а также в просветительских целях. Полностью с упомянутым материалом можно ознакомиться в обозначенном номере "Литературной России", а также в соответствующем номере её интернет-версии: http://www.Litrossia.ru.» [17 ]
Однако, я в одном уверена, что главная причина запрета на публикацию произведений Светланы кроется в Узбекистане, в давней поездке группы литераторов на праздник Дружбы народов.
Эту историю я услышала от самой Светланы. Когда она вернулась в Москву, сразу мне позвонила и просила приехать. Меня ждал подарок – большое красивое керамическое блюдо, с автографом художника. И, если бы блюдо могло говорить, то оно бы подтвердило то, что мне рассказала Светлана в тот вечер. Это был страшный сюрприз. Я с ужасом представила, что ожидает мою подругу.
Вот что произошло:
На банкет узбекских и московских литераторов, группу которых возглавляла Римма Казакова, явился Секретарь КПСС Узбекистана Р. Рашидов, он же – кандидат в Политбюро ЦК КПСС. Все, стоя, приветствовали хозяина Республики, кроме Светланы. А когда возглавлявшая московскую делегацию Римма Казакова подобострастно заявила, что с ней вместе встанут и поднимут свои бокалы в честь желанного гостя этой дружеской встречи все московские писатели, Кузнецова Светлана демонстративно отставила свой бокал и, конечно же, не изволила подняться.
Это был вызов. Сознательный. Вызов системе, холившей и лелеющей руководителя большой республики, допустившего нашумевшее «Хлопковое дело» и другие преступления, среди которых были чудовищные случаи самосожжения женщин, работающих в невыносимых условиях на хлопковых плантациях.
Спустя 10 лет, когда, крадучись, исчезала опала, я была свидетелем краткой размолвки Светланы с её постоянным редактором, Владимиром Семёновичем Фогельсоном, при составлении итоговой книги «Светлана Кузнецова. Избранное. Стихи», Москва, Советский писатель,1990. Уважаемый ею редактор отговаривал её включать в книгу произведение «Триптих», убеждая, что оно выпадает из общего лирического строя, что это – публицистика. Однако, Светлана настояла на своём.
Я приведу эти три стиха полностью:
ТРИПТИХ
Уроженкам некоторых наших восточных республик, женщинам, прибегших к самосожжению как к последнему способу протеста против социального неравенства.
***
Женщины-факелы,
Вдруг осветившие грязь
На чистоте
Этих хлопковых белых полей…
Вьётся, как черви,
Восточная чёрная вязь,
Но не достать ей
Всех тех,
Кто честней и смелей.
***
Как стыдно быть
Восточной поэтессой
И процветать,
Не написав ни строчки
О соплеменницах,
Сжигающих себя.
***
Что можешь поделать, неволя,
Ты с той, кто тебе не раба?
Средь русского снежного поля
Моя догорает судьба…
Светлану полностью вытеснили из литературного пространства. Она прошла через страшную пытку небытием:
"Мной создан мир, прообраз смерти некий,
Где не слышны другие голоса..."
4. О ВЗЛЁТЕ ПОЭТИЧЕСКОГО МАСТЕРСТВА
Изменения в жизни произошли с приходом Горбачёвской "перестройки", дозволившей некоторую свободу.
Поэт Александр Межиров, восхищённый циклом стихов Светланы "Русский венок", отнёс эти стихи в журнал "Огонёк". Девять из двенадцати стихотворений были опубликованы в журнале, тираж которого в то время (1987 год) составлял 1 750 000 экземпляров. Светлана была удостоена премии "Огонька".
И о талантливом поэте Светлане Кузнецовой снова заговорили! Вот свидетельство Мощенко:
«А поэтическое имя Кузнецовой получало всё большее и большее признание. Для меня было совершенно неожиданно появление в «Литературной газете» заметки Александра Межирова о редчайшем феномене Кузнецовой, об органичности её трагической поэтики и уникального словаря. Дали повод к этой заметке Светланины строки: «Слово – всему основа./ Поговори./ Ночь открывает снова/ точные словари». Межиров, мягко говоря, не слишком часто писал отклики на книги поэтов. Но тут – полное приятие и уверенность в победительности Светланиной поэзии». [8]
"Вспомнили" о ней и недоброжелатели, завистники и лицемеры. Как же! Они тоже "перестраивались". Даже представили к награде по случаю пятидесятилетия Союза писателей СССР – к какой-то медали, не забыв мелочно ущипнуть: её имя в большом списке было напечатано в Литературной газете предпоследним. Последней стояла фамилия уборщицы Центрального Дома Литераторов.
Опомнились и издатели крупных журналов, которые столько лет делали вид, что не существует такой поэт.
Светлане настойчиво предлагали свои услуги, пели дифирамбы, не давали проходу.
Такая сцена, которой я была свидетелем в ЦДЛ, стоит у меня перед глазами до сих пор. Я была рядом со Светланой, когда она, королевой проходя сквозь строй поздравителей и просителей, совсем не по-королевски, а чисто по-русски, отправила одного бородача куда подальше. Надо сказать, никакого торжества она не испытывала, только горечь. Она всегда оставалась сама собой. Её никогда не покидали такие качества, как Достоинство и Честь.
И двери изысканной кельи Светланы приоткрылись. Она стала принимать тех, кого уважала, кто искренно интересовался её творчеством. В её оживающем доме, по-прежнему погружённом в атмосферу двух цветов – синего и чёрного с вкраплением серебра, я встречала Александра Межирова, Аллу Марченко, Татьяну Глушкову.
Помню, Светлана позвонила мне - просила приехать. Причину не назвала. Значит, что-то случилось важное!
Но прежде следует рассказать о том, что произошло несколько раньше.
Литературная газета 11 ноября 1987 г. № 46 в рубрике иронический ракурс опубликовала статью поэта Юрия Кузнецова «Под женским знаком», где он с мужским превосходством рассуждает о женской поэзии. В качестве примера он выбирает ни много ни мало, как Нобелевского лауреата Габриэллу Мистраль, Марину Цветаеву, Анну Ахматову и Светлану Кузнецову!
Статья привлекла внимание поэтов и вызвала много споров в литературной среде.
Ниже я представляю заключительные строки этой статьи Юрия Кузнецова:
«Итак, если мужчина – единица, то женщина дробь. Смотрите!
И в небесах я вижу Бога…
Это Лермонтов. Вон куда смотрит мужчина.
Он снова тронул мои колени
Почти недрогнувшей рукой.
Это Ахматова. Вот куда смотрит женщина.
Душа хотела б быть звездой…
Это Тютчев. Вот чего желает мужчина.
Горечь! Горечь! Вечный привкус
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
Это Цветаева. Вот чего хочет женщина.
И эту гробовую дрожь
Как ласку новую приемлю.
Это Есенин. Мужчина ничего не боится. Даже смерти.
Светлана Кузнецова обращается к цветам:
Я бы сплела себе из вас венок
Когда б не знала страха увяданья.
Вот чего боится женщина.
И, наконец, о самом главном.
О женских потерях. Только теряя, женщина обретает голос. Пусть даже такой истеричный, как цветаевский вопль. Женщине положено плакать. Она этим облегчает душу. И сколько души заложено в народных плачах и причитаниях! Вспомним плач Ярославны. Вот он, наш зачин! Вся русская литература началась под его женским знаком. А это кое-что да значит.» [19 ]
(Эта пожелтевшая от времени газета сохранилась в моём архиве. Статья занимает полполосы).
Увы! На «выпад» Юрия Поликарповича, ни Габриэлла Мистраль, ни Марина Цветаева, ни Анна Ахматова ответить уже не могли.
Ответила Светлана Кузнецова умной, тонкой иронией с лёгким кокетством заметкой:
«Под мужским знаком?»:
«Очень любя стихи Юрия Кузнецова, я с неослабевающим интересом слежу за его критическими выступлениями.
Юрий Кузнецов и здесь в поиске, и здесь всегда готов ступить за черту общепринятого, признанного.
Разность взглядов всегда вызывает движение мысли, а Юрий Кузнецов более всего ценит в творчестве движение: ему мало иронии, мало парадоксальности, он резок, ярко гиперболичен; пусть он не прав в чём-то, пусть не прав во многом – сказанное им рождает ответ-возражение, а спор и есть приближение к истине, к познанию непознанного.
Вопрос о творчестве поэтесс сложен и противоречив; оценки простираются от откровенно негативных до восторженных, пример чему – вручение Нобелевской литературной премии чилийской поэтессе Габриэле Мистраль в памятном человечеству 1945 году.
Юрий Кузнецов остро чувствует «феминизацию» нашей поэзии, выразившуюся как в увеличении числа пишущих стихи женщин, так и в том, что поэты мужчины открыто заимствовали у первых ряд качеств, а мужское начало, мужественность в стихах стали считаться чуть ли не архаизмом.
Меня же беспокоит то, что творчеству некоторых современных поэтесс стали свойственны чисто мужские грехи: пустословие, декларативность, литературщина.
Я целиком согласна с Юрием Кузнецовым в том, что мужчина – это мужчина, а женщина – женщина. Что касается остального…
В прошлом веке провинциальные барышни очень любили заводить со своими кавалерами спор на тему – кто лучше: мужчина или женщина? Так как мы явно идём к матриархату, ситуация в корне изменилась: ныне наши кавалеры сами начинают дискуссию по этому поводу.
Уверена, что великие имена в защите не нуждаются.
Что до меня лично, обиделась я или нет, то скажу прямо – не обиделась.
Во-первых, прямая похвала звучит в наше время несколько подозрительно;
во-вторых, имя моё упоминается в ряду достойнейших;
в-третьих, приятно себя чувствовать девочкой, которую дёрнули за косичку в литературной игре.
А я в заключение хочу от имени всех женщин процитировать вышеназванную Габриэллу Мистраль:
Я – тот сосуд, что вровень с краем налит,
Тебе ж кажусь фонтаном без движенья.
Моё молчанье целый мир печалит,
Оно страшней. Чем смерти наступленье.» [20]
(Литературная газета 20 января 1988 г. № 3). И эта газета сохранилась в моём архиве.
А теперь о том, что случилось такого важного, для чего меня позвала Светлана?
А ей надо было поделиться новостью, которая дарила надежды на возрождение её имени и места в литературном мире после длительного периода опальных лет.
Накануне Светлане позвонил Юрий Кузнецов и попросил разрешения приехать к ней домой. Встреча состоялась, и беседа затянулась на несколько часов. Разговор был очень серьёзный и откровенный. И Юрий Поликарпович убеждённо признал высокое значение и уровень стихов Светланы Кузнецовой последнего периода равным уровню поэзии Анны Ахматовой.
Услышать такое признание после 10-летнего небытия в русской поэзии и не поделиться ни с кем - просто невозможно. Тем более от очень авторитетного лица, каким был в конце 20-го века поэт Юрий Кузнецов.
Тогда же Светлана мне рассказала по секрету о приватном разговоре (мне она могла доверить любую тайну не только, как близкой подруге, но и потому, что я была из другой профессиональной среды – из «лагеря физиков») с влиятельным критиком Вадимом Кожиновым, мнение которого очень много значило в литературном мире России конца XX века. Он планировал книгу о поэтах второй половины века, в которой собирался представить двенадцать поэтов - мужчин и одну женщину – поэтессу - Светлану Кузнецову.
Уже после ухода Светланы о значении её творчества Вадим Кожинов писал (и я позволю себе повторить):
"Со всей взвешенностью и ответственностью скажу, что лучшие из зрелых стихотворений Светланы Кузнецовой – самое значительное из того, что было создано в русской женской поэзии после Анны Ахматовой..." [10] ("День", № 23, 1991 г.)
А вот что пишет в своём эссе «Золотой самородок на соболиной тропе» поэтесса и публицист Наталья Егорова о творчестве Светланы:
«… И всё же именно "пытка небытием" позволила Светлане Кузнецовой услышать себя, подняться на новый поэтический уровень. Преодолеваемое страдание заставило работать мысль, разорвало круг молодой лирической замкнутости. Две последние книги поэта – два предсмертных "Гадания Светланы" — стали одними из лучших поэтических книг восьмидесятых. Жестокий романс слился в них с напевами русских заговоров и пением сибирских вьюг, полевые цветы событий и судеб, цветущие на обочинах века, заплелись в прекрасный "Русский венок", а беспощадная честность по отношению к себе позволила С. Кузнецовой подняться до уровня большой поэзии. Прочитав первое "Гадание Светланы", из Смоленска я отправила С.А. Кузнецовой письмо, в котором говорила, что поражена своим открытием и тем, что о ней никто ничего не знает, — в моём понимании она была поэтом уровня Цветаевой и Ахматовой. Почта принесла ответ: "Помнишь того горьковского писателя, который время от времени повторял: "Я цену себе знаю"? Не хотелось бы уподобляться ему, но придется. Так вот. "Цену" я себе тоже знаю, но так же знаю и всю свою неуместность и ненужность, да и что ещё можно было вынести после столь неудачно пройденного литературного пути?" (26.09.1983.).» [16]
И снова из эссе Натальи Егоровой:
«… Вопрос о том, что думает о Светлане Кузнецовой B.В. Кожинов, действительно стал ясен только после её смерти: "антологию" со стихами С. Кузнецовой в газете "День" в 1991 году Вадим Валерианович отобрал сам и очень быстро и охотно откликнулся на предложение написать предисловие:
"... Признаюсь, что давно и не раз собирался я написать о поэзии Светланы Кузнецовой, да так и не собрался сделать это при ее жизни, – сетовал он. — А потом уже было поздно. И не проходит чувство вины, которое никак не облегчают эти сегодняшние слова... Поэзия Светланы Кузнецовой всё время находится как бы на самой грани жизни и смерти, не страшась, не трепеща перед этим уделом. А в бесстрашии — нет конца. Для поэзии эпохи окончательного упадка и гибели того или иного народа, той или иной культуры вовсе не характерно бесстрашие: такая поэзия склонна, напротив, прикрыть глаза, уйти в мир мечты, утопии, идиллии..." ("День", № 23, 1991 г.).» [16 ]
А вот воспоминание Инны Лиснянской, которое я обнаружила на странице сайта Сергея Юрского - http://yurskiy.ru -, подтверждает особое отношение Вадима Валериановича Кожинова к творчеству Светланы Кузнецовой:
«...Расхвасталась я сейчас не случайно, а чтобы подвести свою заметку про случившееся однажды в “Знамени” к тому смешному случаю, который произошел со мной в конце шестидесятых. Тогда редакция помещалась на Тверском бульваре и большое окно первого этажа отдела поэзии и критики выходило на улицу. В тот опять-таки солнечный июньский день окно было широко распахнуто, несмотря на шумный транспорт. Мои стихи уже печатать перестали и я пришла в редакцию сдать заказанные мне переводы с азербайджанского. В комнате стояло три стола, но кто за ними сидел в тот день, я позабыла, и вы поймете, почему. Запомнила только Вадима Кожинова, — и вы также поймете, почему. Несмотря на то, что атмосфера в “Знамени” была не теперешней, а холодновато-чиновной, я кому-то из сотрудников страстно доказывала, что Светлана Кузнецова — прекрасный поэт. При моем восклицании: “Ну, меня не печатать, естественно, но как же можно ее не печатать?” ко мне вдруг подбежал Кожинов и со словами: “Вы правы, и я вас сейчас вынесу отсюда на чистый воздух”, — поднял меня на руки и вынес прямо в окно. Поставил на тротуар, горестно махнул рукой и ушел. Спустя годы я из критических высказываний Кожинова узнала, что во второй половине XX века он больше всех ценит Светлану Кузнецову.» [24]
Я ещё раз процитирую Наталью Егорову об отношении Юрия Кузнецова к творчеству Светланы Кузнецовой:
«… многие поступки Юрия Поликарповича говорят о том, что он хотел вытащить С. Кузнецову из небытия.
На вечере в честь своего пятидесятилетия в огромном зале ЦДЛ заявил, что
есть сегодня настоящая поэтесса – Светлана Кузнецова, не родственница, однофамилица.
Для того. чтобы ввести в литературный процесс имя Светланы Кузнецовой, написал статью в "Литературную газету". Статья для женского уха сложная, не хочу делать вид, что разделяю точку зрения Ю. П. Кузнецова на женскую поэзию и женскую ложь, но Светлану Кузнецову в этой статье он поставил в один ряд с Цветаевой и Ахматовой.
Два раза Юрий Поликарпович приходил домой к Кузнецовой - Светлана Александровна рассказала немногое: спрашивал, не было ли каких-то знаков при её рождении, рассказал семейное предание о том, что появление поэта в его роду возвестила цыганка.
Вытащил из кармана длинную бумажную ленту с записями (оказалось, что к встрече готовился специально и серьёзно), долго и подробно расспрашивал, как она написала то или иное стихотворение.
После смерти Светланы Юрий Кузнецов вошёл в комиссию по литературному наследству поэтессы, составил подборку её стихотворений для "Нашего современника", провёл вечер, посвященный памяти поэтессы, в ЦДЛ.» [16]
Да! Всё было именно так.
И Юрий Кузнецов, и Вадим Кожинов могли и были готовы поддержать Светлану, но опоздали.
Признание имени Светланы Кузнецовой и слава были на пороге, но на пороге была и встреча с Вечностью.
***
На окраине русского края
Ничего у судьбы не молю,
В сером сумраке лет вспоминая
Тех поэтов, которых люблю.
Уходили они в неизвестность,
Приминая зыбучие мхи.
… Бессловесная наша словесность
Не такие не помнит стихи.
Не такая случалась погода.
Не такие творились дела.
Бессловесная наша природа
Не такие потери несла.
На окраине русской надежды,
На окраине русской беды
Я смыкаю усталые вежды,
И метель заметает следы.
80-е
5. ЛИТЕРАТУРА
1. СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА. БИБЛИОГРАФИЯ.
1.1. Проталины. — М.: Молодая гвардия, 1962;
1.2. Избранная лирика. — М.: Молодая гвардия, 1964. — тираж 1000 экз.4
1.3. Соболи. — М.: Советский писатель, 1965. — тираж 20 тыс. экз.
1.4. Только о любви. — М.: Правда, 1966. — тираж 112 тыс. экз. — (Библиотека «Огонёк», № 18);
1.5. Сретенье. — М.: Советская Россия, 1969. — тираж 20 тыс. экз.;
1.6. Забереги. — М.: Советский писатель, 1972. — тираж 20 тыс. экз.;
1.7. Гадание Светланы. — М.: Советский писатель, 1982. — тираж 20 тыс. экз.;
1.8. Соболиная тропа. — Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1983. — тираж 5000 экз.;
1.9. Стихотворения. — М.: Советский писатель, 1986. — тираж 35 тыс. экз.;
1.10. Второе гадание Светланы. — М.: Советский писатель, 1989. — тираж 34 тыс. экз.;
1.11. Светлана Кузнецова. Избранное. Стихи. — М.: Советский писатель, 1990. — тираж 19 тыс. экз.
2. Евтушенко Е. Поэтическая антология. Русская муза. XX век // Огонёк. — 1989. — № 50. — декабрь. — С. 54
3. Антология русской поэзии XX века - СТРОФЫ ВЕКА. Составитель Евгений Евтушенко.
«Строфы века» — антология русской поэзии XX века, выпущенная в 1995 г. минско-московским издательством «Полифакт» в серии «Итоги века. Взгляд из России». Книгу составил поэт Евгений Евтушенко, включивший в неё стихи 875 авторов. Впервые русская поэзия представлена с такой полнотой, без деления на «дореволюционную», «советскую», «эмигрантскую». Антология иллюстрирована портретами и снабжена справочным материалом);
4. Русская поэзия. XX век. Антология / Под ред. Владимира Кострова. — М.: ОЛМА—ПРЕСС, 1999);
5. Александра Плохова. Подруга. Повесть о поэте Светлане Кузнецовой // Александра Плохова. Свет незабываемых встреч. Авторская книга. — М. – 2013;
6. Комментарии к статье в рубрике «Память». Светлана Кузнецова - http://www.rospisatel.ru/kuznezova-s.htm. // Газета Российский писатель, апрель, 2014;
7. Марченко А. В свободном полёте // Марченко А. Анна Ахматова: Жизнь. — М., 2008;
8. Владимир Мощенко. Голоса исчезают – музыка остаётся, Издательство РИПОЛ классик, 2015;
9. Инна Лиснянская. Повесть «Отдельный». // журнал Звезда, №1, 2005;
10. Кожинов В.В. Газета "День", № 23, 1991 http://www.voskres.ru/literature/critics/egorova.htm.;
11. Лидия Григорьева. Бессловесная наша словесность… // Литературная газета. — 2004. — апрель;
12. Алла Марченко. Поэзия требует всего человека. (О сборнике стихов Кузнецовой С. «Гадание Светланы») // Новый мир. — 1983. — № 1.
13. Анатолий Преловский. Соболиный след памяти // Светлана Кузнецова. Соболиная тропа. — Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1983
14. Новые сведения о Светлане Кузнецовой - http://www.stihi.ru/2009/05/25/444;
15. Наталья Егорова. Гадание Светланы // Наш современник. — 1998. — № 9;
16. Егорова Н. Золотой самородок на соболиной тропе.
17. О «Чести» и «достоинстве»// «Московский литератор», 2003, № 18.
18. «Я бродяжкой могла бы пройти по Руси!»: К юбилею поэтессы Светланы Кузнецовой // Восточно-Сибирская правда, 24 апреля 1999;
19. Юрий Кузнецов. Под женским знаком. - Литературная газета 11 ноября 1987 г. №46 (5164);
20. Светлана Кузнецова. Под мужским знаком. - Литературная газета 20 января 1988 г. № 3 (5173);
21. Инна Лиснянская. Шкатулка. В которой стихи и проза, Издательство "Русскiй мiр", Москва, 2006;
22. Светлана Кузнецова. Русский венок // Огонёк. – № 18 - 1987 – апрель, тираж
23. Светлана Кузнецова. Премия. // Огонёк. – №1 – 1988 – январь. Тираж;
24. Инна Лиснянская. Однажды в «Знамени». Гл. 12. Проза. //http://yurskiy.ru/.
25. Дарственная надпись. Инна Лиснянская. Птичьи права. АСТ, издательство Хранитель, Москва, 2008, тираж 3000 экз.