Будний день, послеобеденное марево, автобус из центра. В салон впрыгивают в последний момент двое — мать и дочь. Они запыхались — бежали — успели.
— Давай! — командует мать.
Дочь нелепо — приезжая — прикладывает проездной на две — точно приезжая — поездки к валидатору, он не срабатывает, пищит — ну сто процентов — автобус трогается, гастарбайтер с новенькой временной регистрацией смотрит свысока, в прямом и переносном, потому что в московских автобусах зачем-то такие дурацкие сиденья на возвышениях, она волнуется, шатается, прикладывает снова, и еще раз, и еще—
— Куда опять! — бессильно восклицает мать из-за спины. — Как я-то теперь пройду!
Дочь вздрагивает, краснеет, шагает, куда-то девает руки и глаза, запасный выход, читает, запасный, как нелепо, не прислоняться. Мать остается стоять на площадке, шумно дыша, раздражая входящих пассажиров и водителя, которому печет яркое августовское солнце, а тут еще эта женщина не по технике безопасности.
Дочь прошла турникет, а мать нет, и вот они покачиваются, одинаково глядя перед собой, одинаково сутулые и потерянные — старшая и младшая, разделенные турникетом, который выдумал черт знает для какого удобства какой-то мужик в далекой заокеанской стране в далеком каком-то году, когда еще деды не воевали, когда даже еще не родились и не заслужили спасибо от вот этого дерзкого на лансере, подрезающего справа по борту, стоят в автобусе — одна на том конце, другая на этом, — стоят и слушают дребезжащий мотор, который изобрел черт знает какой мужик, в черт знает каком году — и еще один черт в грязном комбинезоне в 2001-м обслужил — который, тем не менее, несет их, стоящих на плоскости, по улице города, построенной черт знает кем и черт знает как в каком-то там постперестроечном году, когда жрать было — во-о-от столько, но зато свободы — во-о-от столько, — по крайней мере, так говорят, размышляет мать, нам-то эта свобода — что хрен на цепочке, как говорится.
На шоссе пробка. Откуда вы все, недоумевает водитель, воздевает руки, куда вы все, что вам всем надо — откуда вы все, обращается он к данайцам, выбирающимся из деревянного коня при свете факелов, куда вы, спрашивает Моисея и идущих за ним израильтян, что вам всем надо, взывает к копошащимся вокруг начатой пирамиды Хуфу египетским рабам, ку-у-уда-а-а вы все, отчаянно потрясая руками в колючем влажном воздухе девонской Земли, кричит он вслед выходящим из воды амфибиям.
Зачем это все, вполголоса вопрошает он простирающуюся перед ним дорогу, дорогу-кормилицу, лежащую между панельными двенадцатиэтажками, за которыми виднеются кирпичные пятиэтажки, под фундаментами которых гниют остовы снесенных дач, до которых здесь было, считай, почти чисто поле — дорога да пыль под копытами; а еще раньше был лес, а до него — пустошь, саванна, степь, доисторические холмы, между которыми бежала не обремененная набережными и парками глубокая река, вдоль которой бежала, тяжело дыша и оглядываясь, причитая на еще не человеческом еще не языке покусанная врагами мать-одиночка, с каждым шагом теряя силы и шансы на выживание, тем не менее продолжая бежать и прижимать к себе маленькую дочь, которая в итоге выживет, которая вырастет, которая на чуть менее нечеловеческом языке договорится с мужчиной, чуть более красивым, чем обезьяна, о взаимных обязательствах, после чего станет чуть более чем многодетной матерью, чье потомство будет блестеть глазами чуть разумнее, попадать острой палкой в рыбину чуть метче, чуть четче артикулировать все еще нечеловечью речь, от которого поведут свои ветви другие столь же умелые и прямоходящие, еще более разумные и сильные, великие и могущественные, священные и мудрейшие, изысканные и утонченные, хитрые и таинственные, борющиеся и не сдающиеся, предприимчивые и тонко чувствующие, стеснительные и краснеющие, чудом уцелевшие и бежавшие, спасшиеся и донесшие, пробившиеся и поступившие, понаехавшие и терпящие насмешки, вздрагивающие от грубого окрика «Девочка, выходишь?» и рефлекторно вцепляющиеся в поручень, но в глубине души, на дне океана, на краю генетической последовательности, в основании раскачивающейся эволюционной лестницы хранящие знание, которое в нужный момент заставляет собраться, отогнать первобытный испуг, напрячь голосовые связки и внятно, членораздельно и в то же время доброжелательно сказать: «Мам, да ты под турникетом подлезь просто, че ты!»