Первый президент страны Социализма, заснувшей летаргическим сном, пытался разбудить её.
С языка СМИ не сходили слова «перестройка» и «ускорение». Однако никто не говорил, как конкретно это нужно делать: что перестраивать и что ускорять. Все понимали это по-своему: перестраивался и ускорялся каждый на свой лад.
Пробуждение сегодня было особенно тягостным. Старший научный сотрудник института микробиологии Крылов Николай Иванович открыл глаза, но, увидев привычную домашнюю обстановку, снова закрыл их. То прекрасное, которое он только что считал жизнью, ушло в небытие сна, а неумолимая жестокая реальность, - это и есть жизнь. Не хотелось просыпаться не от сонливости, а от нежелания жить так, как жил он. Снова день, снова неприятности. Крылов уже имел два выговора по службе и одно партийное взыскание за то, что до сих пор не перестроился.
- Где Ваше ускорение? – вспомнил он надоедливый голос парторга.
Николай Иванович белой завистью преисполнился к своему соседу, кандидату наук Бубликову, который успевал везде. Непостижимым образом ему удалось и перестроиться, и ускориться. Он жил: ел, пил, работал. Во время моды на спиртное изрядно выпивал, в самом же начале борьбы с алкоголем публично отказался от употребления крепких напитков и вступил в общество трезвости.
Крылову даже в этом не повезло: он всегда был трезвенником. Перестраиваться было решительно не в чем: в лаборатории, которой он заведовал, всё было отлажено, подобно часовому механизму. Всегда он был на хорошем счету у начальства. В быту тоже было всё благополучно: помогал жене, любил детей. А теперь?. Популяции бактерий не признавали ни перестройки, ни ускорения, они росли на питательных средах теми же темпами.
- Однако надо вставать, – вздохнул он, слыша, как жена хлопочет на кухне.
- В чём же перестроиться и как ускориться? – думал Крылов, выходя из дома. – Буду бегать бегом до трамвайной остановки – другого выхода нет. – И побежал.
Навстречу ему попадались бегущие люди: растрёпанные дамочки, страдающие одышкой старики, подпрыгивающие юнцы… Улица кишела бегущими: безумные глаза, тупое выражение лиц… Крылов почти на ходу вскочил в трамвай. Там тоже в беспорядке толкались люди, подобно броуновскому движению молекул. Трамвай громыхал и качался от непомерно быстрой езды. Вдруг – тр-р-а-х! – сноп искр, сильным толчком людей спрессовало, прижав их к передней стенке салона. Трамвай остановился. Когда Крылов опомнился, вокруг никого уже не было: пассажиры молниеносно покинули трамвай и исчезли.
- Нет, видимо, мне никогда не перестроиться, – с горечью подумал он.
И нормальным шагом вышел из трамвая.
- Чтобы не опоздать на работу, нужно было поймать такси. Третья по счёту машина резко затормозила, взвизгнув предсмёртным кошачьим криком. Но едва Крылов открыл дверцу и занёс ногу в салон, туда мелькнул какой-то тип, и она рванула вперёд, опрокинув несчастного учёного навзничь.
Когда Крылов приблизился к месту своей работы, было уже половина десятого, он опоздал на целых полчаса. Голова раскалывалась от боли, тошнило. Вдруг из кустов газона пулей выскочили два представителя группы народного контроля и с боевым кличем бросились к нему. Он от неожиданности споткнулся, сердце упало куда-то вниз, мелкая дрожь охватила тело. Один из контролёров от восторга, приняв лягушачью позу, прыгал перед учёным и вопил:
- Опоздавший!…Опоздавший!
- Да ещё шагом шёл, а не бежал, – вторил второй.
- Нет, это не может быть реальностью, – думал Крылов – это – длинный, кошмарный сон, когда хочешь проснуться, но не можешь.
Дальше он не помнил, как оказался в кабинете ректора института. Уши как бы заложило ватой, поэтому он видел только лица, которые, то приближались, то удалялись. Среди них был парторг, профорг и ещё кто-то. Рты открывались и закрывались, но звуков он не слышал. Затем перед глазами возникли картины из недавнего прошлого, когда две недели назад Крылов возглавлял группу сотрудников института, командированных в ближайший совхоз на уборку урожая. Работали в поте лица, разгружая вручную самосвалы с кукурузой. Раньше они разгружались нажатием кнопки, как им и положено, но, видимо, здесь требовали перестройку в работе а, главное, - интенсификацию труда. Затем перед глазами возникли люди в белых халатах, розовые стены и белый потолок… И Крылов погрузился в небытие.
- Ну и поспали, Вы, дружище! – произнёс чей-то басовитый голос
Открыв глаза, Крылов с удовольствием увидел себя в чистой, уютной комнате с розовыми стенами и белым потолком. Напротив него стояла кровать, а на ней сидел пожилой мужчина в больничной пижаме и весело смотрел на него.
- Где я? – тихо спросил Крылов.
- Вы в психиатрической больнице, а я – Ваш сосед – Самохин Андрей Сергеевич, профессор-физик. Да Вы не расстраивайтесь, – добавил он, видя помрачневшее лицо Крылова, – здешняя обстановка гораздо здоровее, чем по ту сторону забора.
И показал на высокую белую ограду, видневшуюся из окна.
- А сейчас пойдёмте обедать, дружище.
Крылов молча поднялся с кровати. В голове и груди ощущалась такая пустота, что он подумал:
- Может, меня анатомировали? И я уже – муляж для студентов-медиков?
Крылов послушно пошёл за профессором. Длинный коридор привёл их в столовую. Она ничем не отличалась от других столовых: те же столы, стулья, только привинченные к полу, картины на стенах, шторы на окнах. У приборов на столах только ложки, вилок и ножей не было. Люди двигались не торопясь, не кидались к свободным стульям, и это было странно. За обедом Крылов с удивлением отметил, что от спешки никто не подавился, все даже пережёвывали пищу. Персонал и больные ходили шагом, а не бежали, говорили, а не кричали и даже слушали друг друга.
Постепенно у Крылова проходила апатия, он начал замечать деревья в больничном саду, траву, небо… Стояла ранняя осень, солнце грело но не жгло - было очень тихо, только шелестели листьями деревья, да чирикали воробьи. Пахло влажной землёй и полынью.
Беда была только в том, что к нему вместе мироощущением начали возвращаться мысли.
- Что случилось? – думал он, лёжа в постели. - Ведь в лечении больше нуждаются те, кто находится по ту сторону ограды. И где же предел глупости? И глупость ли это? Если нет, то что же? Почему одни и те же люди умилялись перед телевизором, глядя, как слезливо лобызал Брежнев представителей стран Африки, преподнося им на двадцать лет вперёд земные блага страны российской, как щедрой рукой дарил он членам ЦК ордена ко дню их рождения и богатейшие премии? И они же после его смерти, когда были преданы гласности его ошибки, критиковали его и готовы были лезть из кожи, чтобы сейчас угодить, «перестроиться», любое хорошее дело осквернить глупостью. Неужели люди так продажны?…
Сон тяжёлым покрывалом навалился на Крылова, и приснилось ему, будто его избрали в ЦК. Все его поздравляют, дарят цветы, подобострастно глядят в глаза. Будто бы ему в Кремле оборудовали роскошный кабинет.
- А каковы мои обязанности? – спросил он.
- Вы будете целовать ягодицы всем иностранным туристам и делегациям дружественных стран.
И Крылов начал целовать ягодицы. Их было много разных: худых и полных, чёрных, белых и жёлтых. И пахли они по-разному. Приятнее всех был запах у индусских и арабских ягодиц – они пахли травами и ещё чем-то пряным.
Вдруг откуда-то с потолка прогремел голос институтского парторга:
- Пора перестроиться!
- А как? – спросил жалобно Крылов.
- Лижите! – гремело с потолка – Раньше целовали, теперь – лижите! Ускоряйтесь.
Ягодицы замелькали чаще, Крылов едва успевал их лизать, во рту пересохло…
- У меня нет больше слюны…. – пролепетал он.
Вдруг появилась Научная Организация Труда в образе стрекозы, поставила ему на стол чашу с какой-то жидкостью и прострекотала:
- Вот Вам слюна, макайте туда язык, и лижите, лижите быстрее!…
И снова замелькали ягодицы – белые, жёлтые, чёрные… Крылов задыхался и не сразу осознал, что проснулся. Перед ним стоял врач.
- Эка, как вегетатика у Вас разыгралась, видимо, перемена погоды подействовала, - произнёс он, подержав руку на пульсе больного.
Действительно, погожий осенний день сменился ненастьем: похолодало, за оком выл ветер, дождь стучал в окно.
- От мыслей избавляйтесь, дружок, – сочувственно сказал профессор после ухода врача, – в наше время думать вредно, а жить надо, куда же деваться. Да, от жизни никуда не денешься, какой бы она ни была.
Когда через три месяца пребывания в психбольнице Крылов был выписан домой, у него выработалась некоторая психическая защита, хотя бы к собственным мыслям.
Уходили они вместе с профессором, ставшим Крылову другом. Домой возвращались трамваем, и людская толчея сразу же охватила их. Они втиснулись в вагон изрядно помятыми. Однако свалка была только у входа и выхода из вагона, а середина салона и сиденья были свободными. Они с трудом выбрались из клубка борющихся тел и сели. И тотчас же люди на минуту замерли, уставившись на них злыми, недоумевающими глазами.
- Что это они? – спросил Крылов у профессора.
- А это потому, что мы сидим, – ответил тот, – а раз сидим, значит, бездействуем – тунеядцы, значит…Что это с Вами? ; Тут же спросил профессор, глядя на побледневшее лицо Крылова.
- Мне очень жаль…
- Чего жаль?
- Нашу страну. Если так пойдёт дальше, её ждёт распад. Она серьёзно больна. Всё население срочно нуждается в психиатрической помощи. И это нужно сделать в принудительном порядке.
- А разве это гуманно, товарищ учёный? – донёсся до него голос собеседника. – Наш народ не виноват, что ему устроили геноцид: интеллектуалов в своё время расстреляли, а кого не успели, те бежали за границу. Так от кого же было рождаться умным и добрым, когда здесь осталась одна жестокость и глупость?
- Много раз мне приходилось видеть, – тихо говорил Крылов, медленно и монотонно произнося слова, - как мучаются безнадёжно больные люди в финале своего онкологического заболевания; как они умоляют медиков сделать им что-нибудь, чтобы прекратить страдания даже ценой собственной жизни и как им отказывают в этом из гуманных соображений. А ведь онкологические болезни растут, потому что наша страна превратилась в свалку радиоактивных веществ. Так вот, я – клетка безнадёжно больного организма, и я хочу конца для себя, но не имею права хотеть этого для других таких же клеток. Пусть пребывают в счастливом неведении настоящей ситуации. А я – болевая точка этого организма и если меня не удалить, то хуже будет остальным его клеткам.
Три дня спустя профессор, стоя у гроба, где покоилось тело Крылова, вспомнил эти слова, которым не придал значения тогда, в трамвае.
Николая Ивановича нашли мёртвым в постели на другой же день его возвращения домой. Судебно-медицинская экспертиза причины смерти не установила, поэтому врачи решили выставить диагноз – внезапная смерть при ишемической болезни сердца. Похороны были торжественными. Институт, где работал Крылов, сочувственно отозвался на это событие и оказал посильную помощь родственникам покойного. Больше всех старались помочь те два представителя народного контроля, которые ещё недавно восторженно отметили опоздание Николая Ивановича на работу.
Скорбные лица все два дня беспрерывно сменяли друг друга у гроба, и только на лице усопшего застыла едва заметная улыбка удовлетворения.
Январь 2004г
Его желание исполнилось.