Среди бесконечного зеленого моря вековой тайги маленьким голубым островком поблескивает тихое озеро, на чьем заросшем густой осокой берегу притулилась невзрачная банька. Выше, на голом пригорке стоит избушка в три окна. Из ее трубы идет жидкий дымок, а рядом на высоком шесте крутится ветряк. В проволочном загончике под чутким руководством горделивого красавца-петуха гуляет несколько кур-пеструшек. В домике одиноко живет Пахомыч, сумрачный и небритый мужик средних лет в вечных кирзачах и телогрейке. Каждый день он ходит к стоящей рядом вышке и записывает показания метео-приборов, которые потом долго и нудно диктует по рации в находящийся за сотни километров радиоцентр.
Вертолет к нему прилетает раз в месяц, садится на пустоши за домом, привозит консервы, макароны и сухари; инструменты, лекарства и запчасти; одежду и обувь; соль, спички и патроны; книги, газеты и редкие письма. Поэтому остальное время отшельник проводит на маленьком огородике, пытаясь вырастить за короткое северное лето огурцы, картофель, лук и небогатую зелень, или обходит окрестности с ружьем, иногда добывая зайца, глухаря или тетерева, но чаще собирая лесные ягоды, грибы и кедровые орехи. Крупный зверь, кабан или лось, попадается редко и тогда пир ожидает пса Жигана, крупного лохматого двортерьера, служащего Пахомычу единственным спутником с тех пор, как покинул Большую Землю.
Когда-то давно в крупном сибирском городе у него была семья, а он регулярно уходил в геологические экспедиции, стараясь обеспечить всем молодую любимую жену и малых детей. Но однажды, нежданно возвратившись в неурочный предрассветный час, застал благоверную в обществе старшего учетчика из их конторы. Изменщица завизжала во все горло, перепугав захныкавших в соседней комнате детей, а горе-любовник сиганул в чем был, от греха подальше через распахнутое окно, благо дело было на первом этаже старого барака. Уж на что Пахомыч спокойный мужик, но тут не стерпел, дал в сердцах затрещину подлой бабе, чтоб заткнулась, и стал собирать в рюкзак свой нехитрый скарб.
Сообразив, что ей уже ничего не грозит, женщина тут же перешла от обороны к атаке и набросилась с упреками за загубленную молодость, отсутствие внимания к ней и детям, коммунальные удобства во дворе и миллион прочих грехов, в которых был виноват исключительно он. Мужик не стал отвечать ей, лишь стиснув зубы, а уходя, хлопнул дверью так, что с красного угла свалился образок, заботливо украшенный вышитыми кружевами. Пахомыч подал на развод, не став делить жилье и барахло, уволился с прежнего места и завербовался на длительную таежную вахту. Его контора аккуратно перечисляла бывшей супруге треть заработка, но это уже было неважно, в лесу деньги не нужны.
Редкие письма, которые поначалу приходили к нему, рвал и жег, не читая. Родителей он схоронил еще в молодости, а неверная жена умерла в его душе окончательно и бесповоротно. Лишь однажды, нащупав в конверте нечто жесткое, мужик вытащил фотоснимок своих детишек, который аккуратно обернул листом бумаги и положил в ящик стола, но никогда не доставал его. Единственный человеческий голос, который он слышал ежедневно в своих наушниках, принадлежал дежурной радистке с Большой земли. В одинокой вахте и тот мог бы казаться соблазнительно привлекательным, если б Пахомыч не знал, что это усатая толстая тетка, одна воспитывавшая внуков, оставшихся от погибших при сплаве родителей.
Алкоголем он никогда не злоупотреблял и тут держал спирт лишь для крайней надобности. Зато увлекся чтением и осилил зимними вечерами при тусклом свете питавшейся от ветроэлектрогенератора мерцающей лампочки кучу умных книжек. Летом же вставал и ложился вместе с солнцем, успевая с рассвета сделать зарядку, искупаться в вечно студеном озере, наудить рыбешки, приготовить себе и псу похлебку, а на закате, закончив все дневные дела, присаживался на узком крылечке и пел песни, что помнил с далекой уже молодости. В этот момент его одиночество давало себя знать особенно остро, но верный Жиган подтягивал и нестройный дуэт далеко разносился над гладью уходящей в туманную дымку воды.
Как-то в мае, обходя свои лесные владения после бушевавшей недавно грозы, Пахомыч вдруг услышал в глухой чащобе нечто, похожее на визг и слабый вой. Такой непорядок тут был в диковинку и требовал расследования. Подняв ружье наизготовку, мужик побрел сквозь густой кустарник к источнику непонятного шума. Обычно веселый и бойкий Жиган насторожился, а когда подошли ближе и вовсе спрятался за его спину. Среди густого бурелома истекала кровью придавленная огромной елью крупная волчица, а к ее мохнатому животу, тщетно пытаясь согреться, жались два дрожащих кудлатых комка. Она тяжело и прерывисто, дышала, а из ее оскаленной пасти доносилось похожее на предсмертный стон урчание.
Стало ясно, что помочь искалеченной зверюге уже невозможно, даже если ствол удалось бы каким-то чудом сдвинуть. Когда Пахомыч подошел ближе, то увидел, что пострадавшая с трудом подняла веки и внимательно посмотрела на человека. Она чуть дернулась в последний раз, утробно захрипела, а из мутнеющих глаз вытекла крупная слеза. Умирающая мать будто бы пыталась что-то важное передать человеку, вверяя ему ответственность за жизни своих детей, умоляя пощадить и защитить их. Постояв и подумав малость, мужик засунул тонко скулящих сосунков в мешок и взвел курок. Выстрел милосердия вспугнул с ветвей птичью стаю, а Жиган заскулил, так и не рискнув приблизиться к поверженной хозяйке леса.
Оглянувшись и перекинув тяжелый мешок через плечо, Пахомыч медленно зашагал прочь. Занеся спасенных в баню, мужик выпустил их на волю, затопил печь и согрел воды. Ничего молочного у него уже давно не водилось, поэтому он развел в кружке несколько кусков сахара, плеснул спирта, налил в бутылку, приладил кусок старого шланга и накормил по очереди голодающих. После этого, искупав обоих в тазу, отер старой простыней и вычесал гребнем приставшие колючки. Дичившийся поначалу Жиган подобрел и даже вылизал быстро уснувших страдальцев, устроившись рядом с ними на кошме. На следующий день, заметно приободрившись, они уже с аппетитом уплетали жидкую пшенную кашу.
Когда кутята чуть окрепли и подросли, а на улице потеплело, хозяин соорудил им из тонких бревен крытый вольер на дворе, где они уже могли резвиться в свое удовольствие. Волчата подружились с псом и подчас устраивали совместную шумную свалку, так что хозяину приходилось иногда на них и прикрикнуть, показав власть для острастки. Малыши на время притихали, но потом возобновляли свою возню. Умаявшись за день, Пахомыч обычно спал крепко, но недолго. Как-то поутру, выйдя на крыльцо, он окликнул Жигана, но тот не отозвался. Дойдя до вольера, мужик увидел сорванную сетку и лежащего пса с разорванным горлом. Вольер был пуст, а в сторону леса удалялись следы матерого зверя.
Оставшись совсем один, отшельник уже не выходил даже до ветру без заряженной двустволки, а по чаще шел, чутко прислушиваясь и приглядываясь к окружающей теперь со всех сторон опасности. Близилась осень и похолодало, когда во время одной такой вылазки в лес охотник почувствовал на себе чей то пристальный взгляд. Он остановился и замер, прислушиваясь и подняв свое оружие. Сзади послышался хруст валежника… Когда Пахомыч оглянулся, увидел в нескольких метрах от себя здоровенного серого волчару, уже приготовившегося к смертоносному прыжку. Оторопев, он забыл о ружье и видел лишь налитые кровью щелки заросших глаз и страшно оскаленную пасть. Мгновение длилось целую вечность…
Внезапно из-за спины грозного хищника выкатились два радостно тявкающих мохнатых щенка и бросились к человеку. Он перевел дух, откинул за спину ствол и погладил уткнувшихся в его руки довольные мордочки воспитанников. Но тут санитар леса коротко рыкнул на расшалившихся, и те послушно спрятались обратно за его могучей статью. Волчище отвел морду, повернулся и спокойно побрел в темную глубь, уводя семейство прочь. И лишь напоследок полуобернулся, еще раз смерив человека одним взглядом с головы до ног. Вернувшись к себе, Пахомыч проворочался всю ночь, но так и не смог заснуть, а наутро отправил с очередными данными и рапорт об увольнении и возвращении на Большую землю.
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру»
Книга Екклесиаста или Проповедника Гл.3