Утро началось как обычно: в избе холодно, на душе муторно, выпить нечего. Толяша потянулся на своём засаленном диване, ясно понимая, что без энного количества горячительного, жизнь его явно не удастся, по крайней мере, сегодня. Он с надеждой глянул на маленький, покрытый грязной клеёнкой стол, но, увы, бутылка, стоящая на нем была пуста, два грязных стакана, так же ничем его не порадовали. Вчера они с другом Серёгой «ударно» поработали, как говорится – хорошо посидели. На столе лежало несколько картошек «в мундире» и более ничего. Толяша разломил одну из них, попробовал жевать, но вязкая масса никак не хотела быть съеденной:
«Нужно идти к Польке на поклон, - обречённо вздохнул Толяша, - а печку истоплю, как только вернусь».
Принятое решение придало Толяше сил, он быстро обулся, надел виды видавшую трикотажную шапку. Какого цвета была эта шапка в пору своей молодости, теперь не смог бы определить никто, а сейчас она напоминала старый грязный носок. Куртка Толяши, «на выход», была едва ли лучшего качества, но Толяшу это обстоятельство мало смущало: мысленно он уже был на дороге в продмаг. Изба Толяши запиралась очень просто: замок набрасывался на петли и так оставался незапертым. По правде сказать, Толяша и не помнит, был ли у замка ключ? Да и что было брать в этом, с позволения сказать, жилище? Всё, что можно было продать или обменять на спиртное, было продано или обменяно. А, что касается остального, так кому оно нужно? Окинув взглядом комнату, Толяша вздохнул: в декабре будет год, как умерла его мать, жизнь Толяши, и до того непутёвая, вся пошла наперекосяк. В посёлке все сходились во мнении, что ушла мать в мир иной не без помощи самых близких ей людей: мужа и сына. И всё-таки, пока жива была мать, в их убогом домишке теплилась жизнь. Пенсия, которую в то время получала мать, не давала им умереть с голоду, к тому же, мать до своего смертного часа работала техничкой в школе. Благо, что на эту должность в школе всегда имелась вакансия! Тётю Катю в школе уважали за добропорядочность, ценили и очень жалели: муж – алкоголик и сын пошёл по той же дорожке. Было время, когда отец не жил с ними, вроде бы сошёлся с какой-то кралей, когда работал на стройке в городе, так там с ней и остался. Толяша помнит, как от горя и унижения сникла и постарела мать. Он ещё тогда поклялся, что обязательно поквитается с отцом за перенесённое унижение и обиды. Лет через пять папаша объявился в их домике вновь. Мать не хотела принимать его обратно, но под давлением обстоятельств вынуждена была согласиться: муж пригрозил ей, что продаст дом и разделит всё совместно нажитое. Если бы она была одна, то разговор с мужем был бы иным, но у неё на шее камнем висел их сын, непутёвый Толяша, тридцатилетний мужик, бесшабашный и холостой. Мать Толяши была уверена, что в жизни её сына едва ли была какая-то женщина. Отец и сын вскоре сошлись на общем интересе к горячительному зелью. Бывало, и не редко, что после совместной попойки, возмужавший Толяша поколачивал отца, затем, они пили мировую, которая опять завершалась потасовкой. Однажды, когда мать была на работе, случилось то, что должно было со временем случиться – очередная драка закончилась трагедией. Со слов Толяши, пьяный отец вышел на крыльцо освежиться, но не удержался и упал с крыльца, ударился головой о рельс и сразу же умер. Рельс действительно был, он служил вместо скребка, чтобы очищать обувь от грязи, которой в их дворе было с избытком. На рельсе была обнаружена кровь, всё выглядело правдоподобно, уголовное дело возбуждать не стали, определили, как несчастный случай. Да и кому была нужда дознаваться до истины: собаке собачья смерть! Тем более что родственники погибшего не возражали и ни на чём не настаивали.
Годы пошли тяжелые. Советская власть, как-то в одночасье, сложила без боя свои лозунги и знамёна. Страна проснулась и поняла, что на её долю опять выпали немыслимые испытания: начиналась новая работа над ошибками. Продмаг, где Толяша работал сторожем, быстро сменил хозяина – им стал племянник директора совхоза. Толяшу с работы «попросили» за пьянство и прогулы. Бедной матери приходилось не только кормить и одевать своё великовозрастное чадо, но и выделять ему деньги на выпивку. Естественно, что в её голове возник план женить сына, вдруг случится чудо?
-Ты бы хоть посватался к кому, - уговаривала она Толяшу, - будет жена, семья, у тебя интерес в жизни появится, а уж мне какое облегчение будет! На кого же мне тебя шалопутного оставить коли умру?
-Кто за меня пойдёт? – пожимал плечами Толяша, – да и мне зачем эта морока? Тут сам не знаешь, куда себя девать!
Но мать не сдавалась:
-Вон, хоть к Полине подластись, баба она самостоятельная видная. Что старше тебя – не смотри на то, это в жизни не помеха: чем старше, тем умнее. Мужик-то её, почитай, лет пять, как бросил: истосковалась она по мужчине. Ты для неё находкой будешь! Из магазина её не попросили, значит, ценят её, доверяют. В таких руках и ты за ум возьмёшься, пить перестанешь, жить путём станешь!
Доводы матери возымели своё действие, Толяше стало казаться, что ему для счастливой жизни не хватает только жены, а Полина была самой подходящей кандидатурой. Он хорошо помнит, как на следующий же день, приодевшись, с букетом цветов, явился в продмаг пред светлые очи своей избранницы. Дождался пока покупатели схлынут, он, без обиняков, объяснил Полине о цели своего прихода:
-Я вот что, Полина, пришёл к тебе, я так думаю: я – один и ты тоже одна, давай сойдёмся и будем вместе жить!
Полина медленно повернулась в сторону Толяши:
- Ты, что же, Толяша, серьёзно мне это предлагаешь? – Толяша кивнул в знак согласия и протянул ей принесённый букет. Она отвела его руку и продолжала, - значит, официально предлагаешь мне руку и сердце? - Полина помолчала. Молчал и Толяша, не понимая, к чему она клонит.
-Значит для меня «на безрыбье и рак – рыба», так, Толяша? - и, глядя ему прямо в глаза, она тихо, но внятно проговорила, - знаешь, Толяша, я с тобой даже за деньги спать не стану, - и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Сказала, будто в душу плюнула! Лучше бы в ухо заехала, и то так больно не было бы! Униженный в своих лучших побуждениях, он долго бродил по посёлку, не зная, куда себя деть, пока не встретил своего закадычного друга Серёгу. Они распили принесённую Серёгой бутылку, и это хоть как-то облегчило Толяшины страдания. Домой он пришёл уже поздно вечером, ожидавшая его мать осторожно спросила:
-Ну как, сынок, был у Полины?
И в ужасе отпрянула, когда Толяша в ярости, стукнув кулаком по столу, прохрипел:
-Ша, мать, молчи!
Мать скорбно поджала губы, понимая, что её последняя надежда не оправдалась. Больше к разговору о женитьбе они не возвращались, мать своим женским чутьём поняла, что сыну нанесли смертельную рану. На другой день, в магазине, она спросила у прячущей глаза Полины:
-Чем же тебя, Поля, мой сын обидел, что ты так, без жали, оборвала его?
- Не по росту дерево он рубит, теть Кать. Если я одинокая, так ко мне может всякая пьянь приставать? Вы что же, прикажете мне всю жизнь ему на водку зарабатывать? Да штаны его, извините, проссатые стирать? Н-е-т, тёть Кать, ваш это крест – вам его и нести! И не перекладывайте его на чужие плечи!
На глазах Полины навернулись слёзы, а мать Толяши, не сказав больше ни слова, вышла из магазина.
Толяша об этом визите матери не знал, поэтому не мог объяснить, чем было вызвано чувство жалости к нему, которое появилось у Полины после его неудавшегося сватовства. Толяша, почуяв эту слабину, стал ею бессовестно пользоваться: просил Полину «отоварить его под карандаш», та ворчала, но уступала, зная, что разжившись деньгами, он вернёт ей всё до копейки. Вот только деньги всё реже появлялись в карманах у Толяши, все, кому он что-либо делал, предпочитали рассчитываться бутылкой самогона да чем-нибудь съестным. Толяша был доволен таким расчётом и всё больше спивался: теперь, работать его могло заставить только одно обстоятельство – отсутствие спиртного.
Сегодняшний день не был исключением. Толяша трусил вдоль улицы, засунув руки в карманы куртки, остановился, когда увидел перед собой зелёный штакетник и знакомую калитку, понял, что достиг намеченной цели. К его неудовольствию, продмаг был ещё закрыт. На крыльце магазина стояла старуха Артемьевна и разговаривала со сторожем. Полина явно опаздывала. Толяша поздоровался с односельчанами и стал ждать открытия магазина, а заодно, на ходу, придумывал жалостливую историю, которая бы побудила Полину уступить ему и отпустить в долг его обычный набор: бутылку водки, пачку дешёвых сигарет и булку ржаного хлеба.
Всё обернулось, как нельзя лучше для Толяши, он краем уха услышал, как Артемьевна жаловалась сторожу:
-Вчерась дрова мне привезли, свалили чурки под самую калитку, ни пройти, ни проехать! Они-то свалили да уехали, а я нынче едва за калитку выбралась. Что делать ума не приложу: сегодня понедельник, а дети ко мне только в субботу быть обещались.
Сторож сочувственно закивал головой. План действий созрел в голове Толяши мгновенно:
-Артемьевна, - обратился он к старушке, - а что, если я помогу вам чурки с дороги убрать?
Артемьевна откликнулась сразу:
-Иди, милок, иди, таскай чурки под поветку, а я следом за тобой приду, вот только возьму кое-что в магазине.
Толяша направился к калитке и, уже выходя из неё, попросил Артемьевну:
-Вы мне пачку папирос возьмите, ну, в счёт работы. - та согласно кивнула головой.
Чурки оказались нетяжёлыми, а под поветкой у Артемьевны стояла крепкая тележка: соединив одно с другим, Толяша споро справился с работой. Уже к обеду он получил от хозяйки бутылку самогона, булку самоиспечённого хлеба, и четвертинку солёного сала. К этому же щедрая бабуся добавила и полиэтиленовый пакет квашеной капусты. Толяша поблагодарил Артемьевну, засунул бутылку во внутренний карман куртки и заторопился домой.
Возвращался Толяша в приподнятом настроении, ещё утром, он и предположить не мог, что ему так крупно повезёт. Избушка Силиных стояла на самом краю улицы – далее, земли совхоза и кладбище. Толяшу не пугало соседство с миром усопших: «Бояться нужно живых, - говорила ему мать, - а мёртвым до тебя уже нет дела». А он не боялся ни тех, ни других: живым он был не нужен, а мёртвые они и есть мёртвые - каков с них спрос? Из философских раздумий Толяшу вывел стук молотков, доносившийся из брошенного жилища. Хозяйка жилья умерла, лет пять тому, а родни не нашлось, чтобы распорядиться домом. Вот председатель поселкового совета и отдал бесхозное жильё приезжим, чтобы отремонтировали и жили. Работали в доме отец семейства и два сына подростка - семнадцати и четырнадцати лет. Работали они от темна и до темна, торопились до холодов закончить основную работу: перекрыть крышу, застеклить окна, да настелить новые полы, старые прогнили до дыр. Разорять беспризорный домишко старались все: мальчишки повыбили из рогаток стёкла, а взрослые завершили остальное: унесли и сожгли всё, что могло гореть. Директор совхоза помог приезжим стройматериалом, вот они и применяли его по назначению, стуча от зари и дотемна молотками. Сейчас семья на время сняла домик у Клавки - портнихи, та поехала к дочери в город погостить на пару месяцев. Толяша слышал, что семейство многодетное – эти, что сейчас в доме, только малая его часть.
Сегодняшняя удача окрылила Толяшу, он подумал, а почему бы ему не предложить этому мужику свою помощь? Сыновья у него хоть и старательные, но ещё малосильные. А ему, Толяше, всё было бы подручно: и дом рядом, и заработок, какой ни есть! До избы Толяши было не более ста метров, считай, что близкие соседи: «Мужик многодетный, - рассуждал Толяша, - семеро по лавкам – это про него сказано, много он мне не даст. Но я много и не попрошу!»
Он остановился напротив дома и свистнул, стук молотков на время прекратился. Вышел младший из парней и, поздоровавшись, вопросительно посмотрел на Толяшу:
-Папашке скажи, пускай выйдет, разговор у меня к нему имеется!
Парень скрылся в доме. Толяша слышал, как он докладывал о нём отцу. Вскоре из дверей дома вышел крепкий мужчина, на вид ему было лет сорок пять или чуть больше. Мужчина, ответив на приветствие, так же, как и сын, вопросительно посмотрел на Толяшу:
-Анатолий, - протягивая незнакомцу руку, отрекомендовался Толяша.
-Пётр, - пожимая предложенную руку, ответил мужчина.
Толяша отметил, что рука у Петра сильная и цепкая: «Этот возьмёт за грудки – мало не покажется!» - а вслух сказал:
- Я вот что, сосед, подумал: не принять ли нам с тобой по маленькой да покалякать, кое о чём. Как тебе такой расклад? Заодно и закрепим наше знакомство!
-Спасибо, сосед,за приглашение, вот только пить мне нельзя, - лёгкая усмешка тронула губы Петра.
-То есть как? Совсем нельзя? – обескуражено спросил Толяша, - больной что ли?
-Зачем больной, - усмехнулся Пётр, - мне пить моя вера не позволяет.
-Ве-ра, - протянул Толяша, - это баба твоя что ли?
-Нет, - глаза Петра уже откровенно смеялись, - это вера в Бога.
-А я, по-твоему, кто? Нехристь что ли? У меня тоже Бог всегда при мне, - Толяша пошарил по немытой шее и извлёк маленький алюминиевый крестик на засаленном шнурке. - Я и в церкву хожу на пасху, или на какой другой праздник! И - пью!
Толяша качнулся в сторону Петра, тот непроизвольно отступил на шаг и поморщился: дух, исходивший от Толяши, мог бы убить наповал и матёрого хряка! Толяша заметил это, в нём начинало закипать то, после чего он уже терял контроль над собою. Это состояние напоминало сжатую пружину, одно неверное слово или движение со стороны обидчика и шквал ненависти и злобы выплеснется наружу и, горе тому, кто окажется под его прицелом! Толяша знал за собой такую способность, но сейчас, вспомнив крепкую руку Петра, поостыл: карта могла лечь не в его пользу.
-Всё дело в том, - ответил ему Пётр, не замечая перемены в настроении собеседника, - что кто-то считает себя христианином, а другой живёт по-христиански.
-Значит, это ты живёшь правильно, а я, выходит, нет? – обида захлестнула Толяшу, - я пью, я плохой! Мне всё понятно! Что, ты цены себе не сложишь? А я-то с тобой по-хорошему хотел! Думал: познакомимся, выпьем, поговорим, может и друзьями станем.
Толяша, махнув рукой, пошёл, не прощаясь, в направлении своего дома. По дороге он дал волю своим чувствам и словам, самыми безобидными из которых были: «хренов богомол» и «сектант недоделанный».
Пётр некоторое время стоял и смотрел в сторону удалявшегося Толяши, в его взгляде сквозило сожаление. Но Толяша этого видеть уже не мог. Когда Толяша входил в двери своего дома, его настроение было окончательно испорчено. Зайдя в комнату, он в сердцах пнул табуретку, оказавшуюся на его пути, и больно ушиб ногу. Смёл со стола вчерашние объедки, подмёл комнату. Сходил за дровами, чтобы истопить печь. Когда с неотложными делами было покончено, он налил в чайник воды и, поставив его на плиту, присел на диван отдохнуть. Есть Толяше не хотелось: добрая Артемьевна накормила его до отвала, да ещё и опохмелила. Толяша взглянул на полную бутылку, стоящую на столе, и про себя решил: эта на потом, её он начнёт позже, а, может быть, только завтра. Тепло, исходившее от разгоревшейся печи, разморило Толяшу, усталость брала свое - он задремал. Из состояния дремоты его вывел знакомый голос:
-Здорово живёшь, братуха! Кимаришь? А я к тебе в гости, - Серёга выразительно посмотрел на бутылку, - с ночёвкой. Со своей стервой опять поругался: пилит, зараза, почём зря! Пусть посидит сама, может и образумится. Она ведь, что подумает? Что я к бабам пошёл, ну и будет беситься! А, когда перебесится, то станет шёлковой, пока опять шлея под хвост не попадёт!
Наконец, Серёга замолчал. Толяша кивком головы пригласил дружка садиться. Эти войны с Зойкой, Серёга вёл не первый год, пожалуй, с первого дня их совместной жизни. В отличие от Толяши, Серёга умудрился как-то совмещать работу и выпивку (он работал охранником), а вот совместить семейную жизнь с водкой пока никак не удавалось. Зойка держала мужа в «ежовых рукавицах», это и не давало Серёге спиться окончательно. Серёга был моложе своего друга, у них с Зойкой уже росли двое детишек, и это так же заставляло Серёгу не переступать окончательно последнюю черту. Зойке не по душе была их дружба, и Толяша это знал, она делала всё возможное, чтобы разлучить их и не могла. При каждом удобном случае, Серёга уходил к Толяше. Как можно было объяснить ей, что только там, в этом грязном домишке, он обретал ту свободу, которой не имел дома. Здесь он был мужиком, способным решить любой глобальный вопрос, а дома – Зойкиным дополнением.
-Ты что это такой смурной? – обратился Серёга к другу, - может, недоволен, что я пришёл? Так я к тебе не нахлебником, не с пустыми руками! Вот! – Серёга поставил на стол свою бутылку, - у Ильича брал, у него барахла нет, горит синим пламенем!
Толяша вкратце передал другу свой разговор с Петром:
-И ты, что даже в глаз ему не дал за такое? Не узнаю тебя, братуха!
-Я ему лучше подарочек припас, - ухмыльнулся Толяша, - век меня помнить будет!
-Это что же за подарок, если не секрет? – полюбопытствовал Серёга и приготовился слушать.
-Об этом позже узнаешь, - таинственно произнёс Толяша, – сегодня, брат, мы богатеи, - и он жестом хлебосольного хозяина выложил на стол всё, чем разжился у Артемьевны.
Друзья уже справились с одной бутылкой, с аппетитом закусывая салом, картошечкой, квашенной капусткой, поминая при этом добрым словом славную старушку. Толяша прислушался:
-Ишь, долбит дятел! Стучит! Ну, стучи, стучи! Подпущу красного петушка, тогда и узнаешь, праведник хренов, как людей обижать!
Серёга удивлённо посмотрел на друга, не понимая, шутит тот или правда, что замыслил:
-Толяша, ты чё это задумал? Прекрати, брат, одну хату спалишь,- полдеревни выгорит! А твоя хата рядышком, не боишься?
-Не боись! Сейчас всё сырое – не займётся! Вот только уйдут и запалим!
-И я? – показывая на себя, прошептал Серёга, - я не могу такое, я не буду! У него куча детишек, ты, что Толяша, очумел?
- А-а! Забздел? – вопросом на вопрос ответил Толяша, - ты только водку жрать мастак, а как до настоящего дела дошло, так в кусты? За друга отомстить, один раз…
Толяша потянулся за папиросой, закурил.
Спазм перехватил Серёге горло:
-Дети у меня! А ну, как узнают? Тюрьма ведь за это, позору не оберешься. Тебе хорошо, ты один, а у меня какая ни есть семья, работа, дети! Всё пойдёт псу под хвост, если узнают. Ты с ним ругался – ты и считайся, а меня уволь! Я на такое не подписываюсь!
Друзья замолчали недовольные друг другом. Дымили папиросы, каждый думал о своём.
Наконец стук молотков прекратился. Толяша откупорил вторую бутылку, разлил самогон по стаканам: выпили, молча, не чокаясь, будто за покойника. Неожиданно Толяша достал из-под подушки потрёпанную колоду карт, жестом фокусника бросил её на стол:
-Ну чего приуныл, братуха? Давай хоть в картишки перекинемся! На интерес – идёт? - Серёга равнодушно кивнул головой, - ну, вот и ладушки, раздавай карты!
Толи Серёга был в изрядном подпитии, толи в сильном расстройстве, но интерес явно обходил его стороной. Он проигрывал, нервничал, пробовал отыграться и снова был в проигрыше. Серёге не везло, и Толяше осталось только назвать своё желание, а ему беспрекословно выполнить. Каким будет это желание, Серёга уже знал, но отказаться от карточного проигрыша было немыслимо. Клетка захлопнулась, а птичка попалась!
В старом доме было всё вверх дном. Толяша чиркнул спичкой, слабое пламя высветило кучу стружек да оструганные доски, аккуратно сложенные вдоль стены:
-На полы готовит, - усмехнулся Толяша, а Серёге скомандовал, - давай, лей керосин на доски, на стружки не забудь. Да не трясись ты, как собачий хвост! Никто ни про что не узнает! Налил? Бутылку с собой прихвати – это вещественное доказательство. – Ну, вот, - Толяша потёр руки, - ты полил, а я подпалю. Выходит, что мы вместе к этому руку приложили! А то, как-то несправедливо получается: я – преступник, а ты – свидетель, теперь мы с тобой одной верёвочкой повязаны! Да и молчать ты, друг мой Серёга, будешь теперь, как рыба, а, может быть и лучше рыбы. Если что, то обоим нам поровну вкатят!
Толяша чиркнул спичкой о коробок и бросил загоревшуюся спичку на кучу стружек, вспыхнувшее пламя осветило внутренность старого дома:
- Рухлядь!- оценил Толяша, - такое и сжечь не жалко. Всё, уходим!
Друзья осторожно прокрались к Толяшиной калитке и быстро нырнули в двери. В комнатушке было тепло и даже уютно, а главное - безопасно. Серёга достал из кармана бутылку из-под керосина:
-А с этим, что делать?
-Поставь к печке, - спокойно ответил Толяша, - там её место.
Остаток самогона допили сразу же, как только вернулись. Самогон не брал, может врал Ильич, что самогон крепкий, даже горит? А вот чужая беда разгоралась где-то рядом и тяжёлой глыбой давила на сердце, по крайней мере, на Серёгино. Зачем и ради чего было совершено это бессмысленное злодеяние? Никто из людей, причастных к этому, не мог бы дать вразумительный ответ. А может быть, они и вовсе не люди? Значит, нелюди?
Когда вокруг горящего дома загалдели, засуетились люди, выбежал тушить пожар и Толяша. Серёга, затерявшись в толпе, поспешил к своему дому. Заметив Петра, Толяша, как ни в чём не бывало, подошёл к нему:
-Вот, говорил же тебе, что дом обмыть надо, не захотел, меня обидел. Может быть, дом бы целый остался…
Толяша качнулся, изображая из себя пьяного, но на Петра смотрели абсолютно трезвые глаза:
-Ты? - в страшной догадке задохнулся Пётр. Он занёс над головой Толяши свой крепкий кулак, но тут же опустил его:
- Ладно, пусть Бог с тобой судится за меня, Его суд справедливее моего будет. И, страшнее.
Этой же зимой замёрз возле собственного дома Серёга. Соседи шептались, что Зойка не впустила в дом, пришедшего «на рогах» муженька, а он был так пьян, что не смог найти себе иной ночлег. Да в такие-то морозы, где можно спастись, кроме тёплой хаты? Зойка на похоронах плакала, говорила, что у Серёги не хватило сил дойти до собственной двери. Кто знает? Может, оно так и было.
Ненадолго пережил Серёгу его закадычный друг Толяша. В мае месяце, когда всё вокруг цвело и славило Бога, на самом краю улицы загорелась избёнка, пока собрались люди, она уже догорала, превращаясь в бесформенную груду углей. Перед собравшимися сельчанами стоял один вопрос: «Был ли кто в сгоревшей избе?» Ответить на него смогли позже, когда из-под кучи пепла извлекли обгоревшие человеческие кости. Да, страшно закончил свои дни безобидный алкаш Толяша. Бабы судачили меж собой: может Толяша уснул, не потушив папиросу? В мае печки уже не топят, но бутылка с керосином могла остаться возле печи, будто ожидая своего часа. Опрокинутая бутылка да не погашенная папироса - вот и пожар! Может быть, это предположение и верно, и всё было именно так. А может, и нет. Кто тому свидетель? Кучку обгоревших костей сложили в деревянный ящик и закопали рядом с могилой матери. На этом род Силиных прекратил своё существование.
Погорельцам, Петру и его семье в посёлке выделили для жилья старый прогнивший барак.
Раньше в нём жили доярки, но когда фермы не стало, люди перебрались в посёлок, а невостребованное жильё было заброшено. Всё лето со стороны опустевшей фермы доносился дружный стук молотков. Если случалось кому-то несведущему спросить, о причине стука, ему охотно объясняли: «Дятел жильё строит». А затем, обязательно, рассказывалась история Толяши. Почему? Что связывало этих совсем не похожих людей Петра и Толяшу в памяти сельчан? Может, предупреждение: как можно и как нельзя жить на этой земле?