Пролог.
Иногда наивные, беспечные люди думают, что воздух и пустота – это одно и тоже. Когда воздух дремлет, мы почти не замечаем его. Мы почти не замечаем ласкающего дуновения легкого ветерка. Мы слегка поеживаемся, когда дерзкий порыв свежего ветра нахально врывается за воротник. Но далеко не каждому в своей жизни доводится узнать настоящую силу этой «пустоты». Разбушевавшаяся стихия сметает на своем пути деревья. Срывает крыши с домов. Поднимает над океаном воду, соперничая с силой притяжения Земли. Взметает над пустынями тучи песка, делая их смертоносными, как рой разозленных пчел. И нет преграды этой «пустоте». Но находятся среди людей те, кто и эту силу научился подчинять себе. Под копытами их стремительных лошадей воздух становится таким плотным, что по нему можно мчаться не хуже, чем по широкой, ровной дороге.
В народе их называют Всадниками Небесной Тверди.
При помощи своей особенной магии они на любой лошади могут проскакать под облаками так, как будто перед ними только что сжатое поле. Но не только этим замечательны небесные пути. Там, в вышине действуют свои законы, поэтому, не всегда можно заметить с земли фигурку всадника. И поговаривают даже, что коридоры времени и миры, неведомые большинству людей открыты этим бесстрашным конникам. Но только тот, кому эти пути доступны, знает, как коварна и опасна высота. Знает о том, что на своих незримых дорогах он может встретить как друга, так и смертельного врага. Знает и о том, что лучше не останавливать коня на зыбкой небесной тверди, иначе может притянуть к себе Земля-Матушка и тогда уже ничего не спасет от верной гибели и коня и всадника. И еще много разных тайн скрывает высокое голубое небо.
Откуда они пришли, почему имеют они такие способности, сколько их осталось, никто не знает.
Но зато доподлинно известно, что лошади их ни какой магией не обладают. Вот только выбирают они себе в товарищи лошадок самых сильных и самых смелых. Ведь не каждое животное, рожденное быть пугливым и осторожным способно стать надежным другом для такого седока.
Деды рассказывают своим внукам, что деды их дедов помнили времена, когда дружины небесных всадников сшибались между собой так, что на головы простых крестьян запросто мог пролиться кровавый дождь, а то и порубленная боевым топором конская туша приземлится на крышу крестьянского дома.
Никогда люди толком не знали, кто же эти всадники по своей сути. Или лихие разбойники, которые, пользуясь своим умением, как снег на голову, падали на купеческие караваны, отбирая золото, а прочим брезгуя. Или воины на княжеской службе, надежное войско на страже мирной Радуссии. Или защитники крестьянского люда от произвола воевод или княжеских чиновников.
Правда была в том, что среди всадников можно было встретить и тех, и других и третьих. Но в разные времена на дорогах легче всего было повстречать разных людей, и ко всадникам небесной тверди это относилось в полной мере.
Рассказывают еще, что есть такие леса, где построили всадники свои городки, но в леса эти нет доступа тому, кто не обладает магией. А по крови передается умение подчинять себе воздух, или любой, кому вздумается, может освоить это искусство, также, как научиться владеть луком или саблей, никто толком не знает.
I
Необъятна ты, Радуссия. Широки твои просторы. Много зверя в лесах, много рыбы в озерах и реках, много птицы в облаках. Одна беда. Вокруг только враги. Тайные или явные. То ли от зависти к широким радусским просторам стали они врагами, то ли по сути своей, сказать трудно. И самые непримиримые из них живут в стране, которую сами называют Шпильцгенауэрмат. Язык сломаешь, пока выговоришь, поэтому называют их радуссы просто - шпильцами. Но и они от войны устают. И тогда воцаряется мир, начинает кипеть торговля, звенят монеты, а не безжалостая сталь. И так до поры, до времени, пока снова не начнет подниматься из глубины человеческого сознания неумеренная жадность к чужому, а вмести с ней и лютая злоба.
Дубок
Было у крестьянина Крепчака с женой Маланьей два сына. Старший Клён, и младший Дубок. Разницы-то меж ними — год с небольшим. Братья дружные на удивление. Дубок среди них двоих ничем особенным поначалу не выделялся. Мальчишка, как мальчишка. Только очень уж в небо любил смотреть. Еще в детстве любил Дубок взбираться на крышу родительского дома. Садился на конек верхом, как на лошадь, и подолгу смотрел в бескрайнее голубое небо. Увидит отец, покачает головой: «Нет, не наша в тебе кровь, не крестьянская», - и пойдет точить и без того острую длиннющую косу.
Ездили братья в ближайший город Горячев. Городишко, как городишко. Почти весь год дремал Горячев вполглаза. Но по большим праздникам устраивали в городке ярмарки. И тогда оживал Горячев. Кипела жизнь, шла торговля. Сначала с отцом ездили в Горячев мальчишки, а как минуло Клёну 14, отправил их отец в город одних, продать орехи.
Матери сказал: «Малы еще, конечно, но орехи не весть какой товар — пусть привыкают, авось Маклак-Хитрец, покровитель торговли, последние штаны продать за грош не позволит.»
Торговля шла весело. Братья разложили свой нехитрый товар в конце торговых рядов, заплатили пошлину, как надо. В конце-то в конце, но орехов, похоже, в ту ярмарку было мало и досужий горожанин, обходя ряды, под конец удивлялся и охотно покупал стаканчик другой — погрызть.
Черного всадника братья заметили сразу. Точнее, конь у него был черный (вороной), а одежда темно-синяя. Шел он вдоль торговых рядов не спеша, а коня, понятное дело вел в поводу. Голова его почти до глаз была обмотана темно-синим платком, так как обычно заматывают голову моряки. Лицо смуглое. Дойдя до столика, на котором братья отмеряли орехи, остановился. Взгляд его скользнул по молодым торговцам и, как будто вцепился в Дубка.
Торгуешь?
Торгуем помаленьку, - вежливо ответил Дубок немного растерявшись.
Ну-ну, давай, отсыпь-ка мне стаканчик своего товару, авось не потяжелею, - и покупатель ни с того ни с сего хохотнул, обнажив крепкие белые зубы.
- Ну, благодарствуй, - хлопнул мелкой монетой по руке Дубка.
Ссыпав орехи в объемистый карман, он подошел к плечу своей лошади и, едва коснувшись стремени, прыгнул в седло.
Торгуй, малец, авось не проторгуешься, - он снова оскалился в улыбке и с места пустил лошадь крупной рысью.
Дубок с Кленом невольно посмотрели ему вслед. «Чимчи накурился,» - предположил Клен, объяснив странное поведение покупателя. А всадник, пройдя несколько саженей рысью, перевел коня на галоп, и, вдруг, приподнялся над улицей, ведущей к заставе, как будто улица не была ровной, а вела в гору, потом поднялся уже выше крыш низеньких окраинных домов и как-будто растворился в весеннем воздухе.
Те, кто видел, так и раззинули рты. Небесный всадник... А говорили, что их уже не осталось... Рожа-то разбойничья... Неспроста заявился, как бы домой вернуться живым...
И Дубок видел, и только одна мысль сквозила в его детской голове: «Вот бы и мне так — по воздуху...»
Дубок с Кленом вернулись домой, в деревню свою Широкино, вполне благополучно. Может, лишь потому, что взять с них было особенно нечего. А сорочья почта чуть позже донесла до Широкино, что на подводы деревенского старосты из Кумчина напали разбойники. Да такие, что ни угнаться, ни сыскать. Все деньги, что выручили за товар (а товару было много), отняли. Людей не тронули, лошадей не угнали, но убыток нанесли серьезный.
Клен, конечно, про всадника рассказал. Отец с матерью отреагировали сдержанно.
И зачем это ему орехи понадобились. Им, разбойникам — чимчи курить подавай, или вина, или гонки крепкой подавай, а то орехи... - а на мать посмотрел нехорошо. Посмотрел, но слова не сказал. А мальчишки и не заметили.
Было и было... Жизнь потекла чередом, а про всадника забыли. На время.
II
На лошадях оба брата стали ездить едва ли не раньше, чем ходить начали. Соперничали между собой, конечно. Но Дубок, хоть и младше был, а с лошадьми все у него как-то лучше получалось. Было Дубку уже 14 лет, когда поехали братья в соседнюю деревню дядю проведать, да весточку передать. Ехали верхами. Туда чинно ехали, не куражились. А ближе к вечеру, когда тронулись в обратный путь, затеяли братья тягаться. А тягались они при каждом удобном случае. То, кто до вон до той березки быстрей доскачет, то вон до того ивнячка, то до конца ржаного поля...
В тот вечер путь их лежал через поле, посреди которого не одна березка, а уже целый маленький березнячок кудрявился, как зеленое облачко, опустившееся на землю.
Выехали в поле, придержали лошадей.
Ну, что, вперегонки! - подначивает старший.
Видишь, вон, дорога идет поперек нашего пути? - откликнулся Дубок.
Ну, вижу.
Давай вот от нее и до тех березок — кто первый.
Ну, давай.
Братья пустили лошадей рысью. Они бежали рядом, нос — напротив носа. Все честно. Никто не пытался схитрить, раньше времени уйти вперед.
Вот и дорога. Отдав поводья, братья ударили по лошадиным бокам!
Несутся лошади. Азартно подгоняют всадники своих скакунов. У Дубка бурый мерин. Мощный конь, ничего не скажешь, но тяжеловат. А у Клёна кобыла сухая, легкая. Не угнаться. Да только не хочет младший старшему уступать. Эх, если бы крылья у коня выросли, чтоб, как сокол промчался до заветного березнячка.
И вспомнился Дубку черный всадник, что прошлой весной стакан орехов у них купил. Сам не знает, как начал представлять, что воздух твердеет перед ним, что другая, невидимая глазу дорога поднимается перед ним все выше и выше.
Проносятся мысли у Дубка в голове — вот его мерин уже не с поля поднимает пыль, а топчет плотное одеяло воздушного пути... Дубок и сам сразу не понял, что случилось. Как будто выше стал его бурый. Уже недалеко березки, а впереди все маячит круп клёновой кобылы. Но мерин вдруг прибавил ходу. «Мы тебя, сейчас, братишка по небу-то обскачем!» И вот уже морды лошадей поравнялись, но только кобыла почему-то ниже стала. Братья успели бросить беглый взгляд друг на друга. «Дубок, ты что!?» - закричал вдруг Клен сам не свой. Дубок на секунду отвлекся от своих мыслей. В тот же миг мерин как будто в яму нырнул. Запнулся на галопе, не долетев до цели. Дубок упал на жесткую гриву коня лицом, сдирая кожу со щеки, разбивая губы. С трудом удержавшись в седле, выпрямился, начал понемногу натягивать поводья, замедляя мерина. Клен на своей кобыле уже рысил где-то впереди, оглядывался на брата.
Злой Дубок догонял рысью брата, который уже перевел кобылу на шаг. Возмущение клокотало в груди.
Ты что же это делаешь!? Мы же всегда по-честному! А тут что!? Проигрываешь, так пугать давай!
Но Клен, обычно такой же заводной, на этот раз как воды в рот набрал.
Ну, что молчишь! А если б я убился, или коня бы загубил.
А ты-то сам, что сделал! - брат с трудом не срывался на крик, не хотел больше пугать лошадей.
Что?
А то ты не знаешь!
Что? - переспросил Дубок, еще не понимая, но уже догадываясь, о чем думает брат. - Не знаю, само получилось.
Ах само!? Нет, ты знал, как это сделать? - вдруг спросил Клен, неожиданно успокаиваясь.
Не знаю. Я просто захотел.
До самого дома братья ехали молча.
В тот вечер родителям ничего не сказали. Дубок сказал, что мерин Крепыш попал лисью нору и споткнулся. От отца в очередной раз братья получили хорошей затрещине и строгий наказ лошадок беречь, а то будут ходить только пешком, пока живы отец и мать.
С того момента между братьями, которые были, казалось, не разлей вода, пролегла межа. Межа – не стена, говорят, а через нее не перешагнешь. Дубок стал для Клена, старшего брата, чужим и непонятным, даже враждебным. Но вражда эта до поры до времени оказалась скрыта под покровом прежней сердечной дружбы. Неторопливо текло время. Зимы сменяли весны. Колосились хлеба, кобылы приносили жеребят.
Дубок носил в себе и больше не применял, и никак не показывал своего умения поднимать коней в воздух, а Клен тоже об этом молчал, как разбойник на дыбе. Считал, раз брат молчит, значит, не ему выдать братнину тайну.
Но с той поры все чаще снились Дубку непонятные, тревожные сны, будто видит он небо не так, как раньше. Где оно вязкое, где прозрачное, где твердое, как камень. И скачет по этому небу черный всадник. И хочет он, Дубок скакать за ним. Всадник оглядывается: «Давай! Давай! Мальчишка! Смотри, провалишься!» И хохочет раскатисто и страшно.
III
Только шила в мешке не утаишь. Подросли еще братья. Заженихались. Иной раз глянут друг в другу в глаза – и не братья вроде в глаза друг другу смотрят. Будет случай, так как два сохатых сойдутся за телушку насмерть.
Уже и Дубку минуло 17, а Клен, так уже почти мужиком стал. Пришла осень изобильная. Настало время для горячевской городской ярмарки. Собрались ехать и Дубок с Кленом. Отец уже доверял им товар посерьезней, чем орехи. Две подводы повезли на продажу. И на деревьях яблоки уродились – хрусти, не хочу, и яблоки земляные рядки вздыбили – силушки набирай. А еще и жеребят за подводами повели братья продавать. А надо-то немного. Топоры поисточились. Косы стали тоньше струны. И еще всякий скобяной товар требуется, который только на городской ярмарке и можно приобрести.
Но дело – делом, а братья думали не уже и не только о том. Приедут купцы. Приедут кузнецы. Дочек своих привезут! Дочки – красавицы! Гуляют по ярмарке, семечки лузгают. Одна посмотрит, обожжет черными глазищами. Другая посмотрит – заморозит ледяной голубизной северных глаз. И звереют парни. Родню забывают. Нет-нет, да и сверкнет холодной сталью засапожный нож. Ну а потом… Кому в острог идти, а кому сватов засылать.
Торговля шла бойко. И продавали весело. И покупали не хуже. По вечерам Дубок с Кленом, как и многие приезжие крестьянские сыновья, отдыхали в корчме. Песни пели. Пляски плясали. Парни.. Девки… Солдатки… Прочий честной народ. Каждый саблю по руке выберет.
Клен и Дубок на гульбу ходили вместе. Больше любили спеть, или посмотреть, как другие пляшут. Но приметили они оба девку… Как звать, сами спросить не успели, но другие звали ее Искрой.
А как посмотреть – правда, искра. Пойдет плясать – не поймаешь. Мелькает перед глазами, а захочешь в руку взять – вроде и нет ее.
Только ярмарка-то не один день. А попала в глаз искра – пальцем не выковоришь.
Искра
Они – два парня и девка шли по темной улице, не страшась ни лихих людей, ни царской дотошной стражи. Девка – южной крови. Глаза – темно-карие. Посмотришь – сожгут, угольков не будет. Волосы – вороново крыло. На щеках маки горят (да в темноте не видно). А парни… Парней приметных много. Чем ее эти прельстили, ответ ищите в другой истории.
Пари шли чинно, не куражились. Обычаи у них были строгие — понравилась девка, засылай сватов. Правда, обычаи эти, бывало, и нарушались. Но у Клена с Дубком до этого пока не дошло.
Ну вот, здесь мы и стоим с батей, - Искра, кузнецова дочка, недвусмысленно дала понять, что прогулка окончена, - спасибо, что проводили.
У ворот постоялого двора на окраине Горячева они начали прощаться. Пошла бы с одним, там, кто знает, что бы было, а два брата как будто один за другим приглядывали.
До завтра, на ярмарке увидимся, - за обоих попрощался Клен.
Еще царствовала ночь, но небо уже светлело. Дубок вылез из под телеги, где они с братом ночевали. Стояли уже прохладные, но погожие осенние деньки, и братья не тратились на постоялый двор. Спали прямо под своими подводами на базарной площади, кутаясь в теплые овчинные тулупы. Ярмарка не спала. Она всего лишь дремала. Дремала, готовая взорваться утренней суетой. А вот купи! А вот продаю! То тут, то там вспыхивали огоньки костров. Куда идти, Дубок знал.
Постоялый двор, где обосновался кузнец, отец Искры, дремал вполглаза, как и вся ярмарка. Окна трехэтажного дома где горели, где тлели, а где были захлопнуты темнотой. Дубок высмотрел нужное окошко. Подобрав с земли затвердевший «мяч» конского навоза, он метко запустил его в застекленное окно второго этажа.
Поможет???
Окно открылось.
- Ты что! Батю разбужу, он тебе плужок откует! Громкий шепот наверное, мог бы разбудить весь постоялый двор
Дубок подошел ближе к стене крепкого каменного дома, и уверенный, что его слышат именно те уши, которые должны слышать, негромко, но внятно произнес
- Силен мой братец и красив, а все ж, как я не умеет.
- И чего ж это он такого не умеет. – интерес был налицо. - Болтать вы горазды, а все одного хотите.
Не то! - Вспыхнул Дубок. - Ты и помыслить не можешь. Сведи у бати коня. Да доброго. Увидишь. С добрым-то конем я тебе и не страшен, - Дубок усмехнулся своей же шутке.
Так уж и зорька почти!
Вот и веди коня.
А не осрамишься? Спать и спать еще. Если зазря поднял, на весь Горячев тебя прославлю, - девушка ленилась, но любопытство взяло верх.
«Пойдет», - понял Дубок и, не говоря больше ни слова стал ждать.
Роса преклонила высокие травы. Дубок взял из всех лошадок, что везли подводы на ярмарку ту, что помоложе, да погорячее.
Поедешь сегодня, Искра, так, как еще никогда не ездила. Скачи за мной след в след и ничего не бойся.
Не обманешь?
Искра за словом в карман не лезла, что ни говорил Дубок, все в смех обращала.
Дубок и слова не сказал — порысили в сторону широких лугов.
Дубок, привстав в стременах, обернулся к Искре.
Что б не приключилось, скачи, не бойся, в седле крепко держись. - Повторил Дубок.
Ладно, давай, хоробрый ты мой — девушка все еще посмеивалась, но как видно, начала понимать, что Дубок умеет что-то такое, что мало кому ведомо, что не похоже его знание на то, что предлагают обычно хитрые парни.
Дубок послал кобылу галопом. Кобыла его, Лёска, молодая и горячая, только того и ждала, понеслась, как шершнем укушенная. Дубок оглянулся вполоборота, придержал кобылу, чтоб спутница не отставала. И тут же, как в тех снах попытался увидеть воздух, а заодно и укрепить этот воздух там, где возможно.
Чуть-чуть напрягся, и все небесные пути открылись ему, всаднику небесной тверди от рождения. Лёска, сама не замечая, шла уже не по земле, а над землей. Кинул через плечо мимолетный взгляд. И Искра за ним. Идет след в след, не отстает. Прибавил. Впервые в жизни, а не во сне наслаждаясь своим умением, Дубок ликовал от счастья. Уже где-то под ними крошечные кудряшки перелесков, избушки и частоколы Горячева, ширь-то какая! Как птицы! Снова кинул Дубок взгляд через плечо. Искра сзади. То ли восторг, то ли ужас в глазах... Поворачивая кобылу в сторону города, Дубок направился вниз.
Обратно долгое время ехали молча. Как будто все слова радусские забылись.
Искра... - наконец проговорил Дубок, - сватов зашлю, примешь?
Быстрый ты. Сватов засылать — не по небу скакать. А брат-то у тебя - старший?.. - природной женской рассудительностью она понимала, что ссоры не избежать. Нравились Искре оба брата. Вот Дубок... Из себя видный. Вроде скромный, а сегодня один пришел. Семья у них, вроде крепкая. Клен тот тоже сам собой хорош и обходительный, прямо как боярин, но чтоб по небу скакать, похоже, даже и не думал никогда.
Ответа Дубок так и не дождался. Попрощались не доезжая постоялого двора, когда первые солнечные лучи разрезали посветлевшее небо. Понимали, что вместе поедут, толков не избежать. А так, порознь и наврать что-нибудь проще.
Дубок вернулся на базарную площадь, когда Клен уже проснулся и, как будто скучая, прохаживался вокруг подводы.
Где был? - недовольно бросил он Дубку вместо «доброго утра».
Кости размять захотел, да и кобылку по росе погонял. А то еще застоится, оглобли оборвет, - врал Дубок легко и не задумываясь.
Смотри, младшой, не балуй! - ответил Клен с неопределенной угрозой, но больше ни о чем не спрашивал.
Торговый день начался как обычно. На подводе еще оставалось четыре мешка земляных яблок, которые расчитывали распродать за день. Всю необходимую скобянку давно уже закупили. Клен в течение дня куда-то уходил, пришел мрачный, но Дубок лишних вопросов не задавал — куда ходил Клен, догадывался, и мрачность брата легла на сердце усладой.
VI
Обратно ехали с ветерком. Хорошая торговля даже на время сгладила нарастующую вражду между братьями. Точнее, соперничество, переросшее во вражду.
А как мы топоры-то выторговали! Вдвое, считай! - похохатывал Клен.
А яблочки, красные, майсарские, лучше всех пошли — вторил Дубок.
Но, подъезжая к дому, братья стали молчаливее. Знали, главный разговор впереди.
Возвращались в Широкино подводы. Ехали радостные Дубки, Клены, Силы, Славичи... И свое распродали, и что хотели, закупили. И не один парень прилюбил себе на ярмарке невесту. Взыграет осень свадьбами.
Пригнали свои подводы и Дубок с Кленом. Приехали, вроде, домой — радоваться должны, но оба смурные.
Отец с матерью встретили братьев у ворот. Подводы пустые, значит все карманы полные. Крепчак довольно улыбался и потирал черные ладони.
Ну что!? Удачная ярмарка выдалась?! - с широкой улыбкой приветствовал сыновей.
Удачная-удачная, - почти хором отвечали братья, на время забыв о своем соперничестве.
Слово за слово... Коснулся разговор и того, чего каждый из братьев ждал и почти боялся. Дубок, чувствуя что к нему птица-счастье норовит попасть в руки, первый вставил свое слово.
Батя! Товар товаром, а я себе невесту присмотрел на ярмарке! И знаю, пойдет за меня, не откажется. Только и ждет, чтоб сватов мы к ней заслали. Искра. Макея-кузнеца дочка из Махоткино.
Опешил немного Крепчак. Не принято, чтоб младший вперед старшего сына обзаводился семьей, но обычай этот строго не соблюдали — полюбилась девка, так полюбилась. А если и она согласна стать парню верной спутницей в жизни, так что же им обычаи поперек ставить, как трухлявый частокол. Только Клен думал по-другому. И прокричал Клен то, что носил в себе несколько лет, считал не своей тайной. А тут выкинул, как шулер выкидывает карточный козырь из рукава.
- Батя! Не ему! Мне сватов засылать! Он по воздуху скачет, а я за плугом крепче иду. Молод он еще для сватов!
Прокричал, как отца обухом по затылку ударил.
Крепчак с минуту стоял помертвевшй. Потом метнул взгляд на Маланью. Нехороший взгляд, не крестьянский смекалистый взгляд. Взгляд это обжег, как разящая молния.
- Знал я! Знал! На что польстилась, сука! Чем он тебя заманил?! Откуда он вообще взялся.
- Крепушка! Не знаю, силой! Силой он меня взял.
Как будто заморское зелье — порох, лежал себе и лежал много лет в подполе, а тут попала на него искра, он и взорвался. Да так, что весь дом разнес в мелкие щепки.
Дубок никогда не видел отца и мать такими.
Всегда степенные, исполненные силы и любви, его родители были сейчас как бродячие псы. Злые, облезлые, готовые порвать за обглоданную кость. Мать… Всегда спокойная и ласковая, похожая на солнце, сжалась, как нищенка под ударом плети воеводина стражника.
Крепчак, изготовив тяжелые, черные крестьянские кулаки двинулся на жену, уличенную в измене.
Не его, потомственного, исконного крестьянина сын. Дубок – сын всадника небесной тверди. Сын воина, племя которых, как говорили, сильно проредили царские ратники. Покосили за вольницу и за то, что были они не такие, как все, за то, что по прозрачному воздуху скакали они на лошадях как по твердой земле и царская власть им не была указом.
Дубок среагировал быстро. Под руку попалась оглобля. Старая оглобля, много раз побывавшая под снегом и потерянная в подросшей травке. Осень дала ему в руки эту посеревшую оглоблю.
Дубок, как ему показалось, лишь приподнял ее. Нет, ударить отца нельзя. Дубок всего лишь приподнял оглоблю.
Отец, через оглоблю не переступил.
Не выше колен пришелся удар. А больно было. Потерял Крепчак землю и об нее же, об землю, больно ударился лицом. Земля кормила его. Ее, Мать кормилицу, любовно растирая в пальцах, он нюхал по весне, и улыбаясь, произносил:
«Очнулась Матушка! Весна! Кинем семя, родит Матушка!»
Дубок опустил оглоблю.
- Батя, не бузи! За мамку убью. Клен… - для брата слов не нашлось.
Крепчак встал на четвереньки, потом сел, вытянув ноги.
- Иди, Дубок. Иди. Не наш ты. Маланья, собери ему. Тебя прощаю, а сын не наш. На отца оглоблю поднял. Эх… Клен… Ты хоть остался.
Дубок молчал. Подошла Маланья и взяла сына за руку.
Прости, Дубушка. Чему быть, того не миновать.
В одночасье все обрушилось. Вся жизнь. А казалось, надо всего лишь победить брата. Победить в борьбе за красавицу Искру. Всеми правдами и неправдами. Вместо свадьбы перед Дубком страшной пропастью замаячило изгнание из родительского дома. Да, он был не такой, как они, отец с матерью, брат... Если б не схлестнулись за Искру, может, так бы и жили чинно.
V
Изгнанник
Отец немнго оттаял, но в своем решении был тверд. Дубок должен уйти. И дорогу ему укажет его тайное знание.
Маланья против мужа не шла. По-другому не умела. Собирала Дубка в дорогу так, как будто в соседнюю деревню провожала. А сама торопилась рассказать про небесных всадников все, что знает — и то, что ей рассказывал дед то ли былью, то ли сказкой, и то, о чем кумушки судачили долгими зимним вечерами за прялками, то, что поведал ей давний случайный гость в темно-темно синем бархатном кафтане.
- Кобылу Мухрю возьми. Она старая, батя не пожалел.
Дубку казалось, что слезы катятся по щекам, но глаза были сухими. Маланья улыбнулась.
- Не грусти. Мы тебя вырастили, а для чего… Одним богам известно. Она сделала неопределенный жест рукой, указывая на то, во что каждый верит в глубине сознания, но не умеет назвать.
Не оглядываясь, Дубок отправился от ворот родительского дома, пустил старушку Мухрю в рысь, туда, где его , может быть, примут за своего лихие всадники небесной тверди.
Когда-то Мухря была Мухэн-дэре. А это, между прочим, на очень древнем, но еще не совсем забытом языке значит догоняющая ветер. И она старалась. Дубок не щадил старушку. Путь ему предстоял неблизкий, а припасов было не так уж и много. Переметные сумы болтались как пустые горбы у верблюда — диковинного зверя, что живет в южных пустынях. Куда ехать, Дубок знал. И по указаниям матери, и по чутью, данному от рождения, и даже по тому, что слышал на ярмарках от бродячих певцов.
Если спросишь у жителя Радуссии, как попасть в Нехороший лес, то посмотрит на тебя хоть крестьянин, хоть горожанин выпученными глазами. А если рискнешь спросить у княжеского стражника дорогу, то и зуботычину получить недолго. Но дорогу укажут. Есть такие места в Радуссии. А может, и не только в ней. По всему миру, по всей Планете раскиданы места, куда человеку досужему, не обладающему Знанием, пути заказаны.
Но сначала Дубок направил Мухрю в сторону Махоткино. Потому, что зов плоти, зов природы равен зову высшего знания. Равен, а порою намного сильнее.
VI
Макей — кузнец, богами прославленный. Может, конечно, чингирские сабли и прославились на всю Землю, но махоткинские не хуже. А иная, самая удачная, может и посноровистей окажется. Но Макей о славе не мечтал. Дочек замуж выдать — о чем еще может мечтать заботливый отец. Старшая, Искра, хороша, спору нет, но и парня ей под стать — попробуй, сыщи. А уж цену себе знает — женихов одного за другим отваживает. Макей вспылит иной раз — закричит на дочку: «Этот чем тебе был не хорош!? Своей же саблей тебя бы в куски изрубил!» - только знает — не по купцу был товар.
А сердцу не прикажешь... Все они веселые, да разудалые, руки так и крутятся, как змеи, но один только был такой, что в руках держал уздечку, да так держал, как никто больше не умеет. И звали его Дубок. Грозился сватов заслать. И сваты его не с пустыми бы руками ушли, только вместо сватов заявился в гости к кузнецовой дочке самый, что ни на есть Небесный Всадник.
Дубок погонял свою Мухрю рысью, даже не пытаясь поднимать ее в небо. Теперь, когда его тайна перестала быть тайной для родителей, он совершенно по-другому смотрел на свое Знание. Он уже видел, что проскакав вместе с Искрой по небу, всего один раз! Не счастье он себе купил, а только мороку.
А осень-то осень! Щедро крыла леса позолотой. Бледнела летняя небесная синь. Но зато Земля, как будто соревнуясь с небом, его, небесному величию, бросало в лицо все цвета радуги. И скромную желтизну берез. И обнаженный пурпур кленов и рябин. И редкий ультрамарин манусков.
Дубок шагом подъехал к первому дому деревни. А может, он, этот дом был и последним для другого путника. Остановил кобылу, спрыгнул на землю. Уже не крестьянским сыном чувствовал он себя, а Всадником. Чужаком. Пока еще звенело несколько монет, данных на дорогу матерью, в кармане. Стукнул в ворота кулаком.
Хозяин! Переночевать? Кобылку покормить?
Ночевать только на сеновале, не постоялый двор, - на стук вышел невзрачный мужичок в сером кафтане.
На сеновале годится, не гордый. Кобылку покормить бы...
Воду у вас тут где набирают?
У колодца или родника хотел Дубок встретить Искру и сказать все, не сковываясь обычаями и правилами. Потому, что те обычаи, что привык он чтить с детства, больше для него не действовали.
Неторопливо, но уверенно текла Лемуга, речка, что дала Махоткино начало и жизнь. Не быстрая, но чистая. Сюда и приходили за водицей деревенские бабы и девки. Дубок присел на поваленную ель недалеко от схода к реке и стал ждать. Мухрю привел с собой. Старая кобыла Дубка знала и, не пытаясь отправиться восвояси, пощипывала травку рядом.
Приходили за водой девки. Косились на Дубка, как бы безучастно сидевшего поодаль. И лишь одна, как будто не шла по черной земле, а плыла как черная лебедь по голубому озеру... Или это Дубку только привиделось.
Искра, как будто невзначай, он окликнул ее, поднимаясь на ноги.
Дубок!? - она узнала его, удивилась, не скрывая смущения.
Искорка, ты уж прости меня, не получится со сватами.
Вот как? - она не шутила, как обычно.
Знаешь, я чужой везде. В своей семье чужой, а где свой — не знаю. Я — Всадник, а нас, похоже, гонят отовсюду.
Девушка молчала. Сказать ей было нечего. Всадник — уж точно. Сама видела. Отказывать Искра умела, а вот звать — не очень-то.
Дубок подумал еще минуту.
Я поеду таких же как я искать, что будет — не знаю. Пойму, как жить, за тобой приеду!
Много вас таких. Обещаете, - в словах Искры слышались неподдельная грусть и досада.
Прости. Будешь ждать — жди. А нет — не судьба. Мои пути-дороги никто не мерил.
Впервые в своей жизни парень схватил девушку за плечи и притянул к себе, как на лубочных картинках. Неловко, но жадно впился своими губами в девичьи нецелованные губы. Закружилась голова. Истома сладкая разлилась по всему телу. Да так, что колени едва не подкосились.
- Ну все. Прощай. Или, боги рассудят — свидимся еще.
Дубок почти оттолкнул Искру, метнулся к своей кобыле. Вскочил в седло и, как молодого горячего жеребца обернул старушку-Мухрю вокруг себя.
И порысил Дубок своей дорогой. К Югу. По левую руку оставил рассветное солнце, стынущщее осеннее солнце, едва греющее сжатые поля. И когда, как ему показалось, остались лалеко позади и Махоткино, и Искра со своим коромыслом и ведрами, вгляделся он в холодное осеннее небо, напряг силы и так, как во дворце бояре кидают дорогие ковры под ноги знатным гостям, кинул твердь под ноги своей престарелой кобыле. И побежала она, недоуменно мотая головой, над оврагами, речушками и непроходимыми чащобами лесов к тому лесу, который Дубку был нужен. К лесу, который окрестные жители именовали Нехорошим.
Нехорошие леса, если сравнить с другими лесами, были очень даже хороши. И густы, и деревья в них, как на подбор. И те, кто забирался в них глубже, чем прочие, рассказывали, что ветер, похоже, не осиливает деревья, что в них растут — не бывает в таких лесах бурелома. Но если забредает чужак в такой лес, то начинает чувствовать необъяснимую тревогу. А кусты и ветки деревьев как будто хватают за одежду, за ноги, за руки, тянут назад — к опушке. И листья шелестят: «Ухходи! Ухходи! Ухходи!» А если не испугается отчаянный странник такого предупреждения, пойдет дальше в лес, то покажется ему, что воздух стал таким густым, что и дышать им невозможно, и уж тогда любой смельчак повернет обратно, если, конечно, не умеет он любой воздух делать хоть тяжелым, хоть легким по своему усмотрению.
Батай
Давно уже под копытами Мухри пылила земля. Какой там пылила... В воздухе висела мелкая морось и Дубок уже промок до нитки. Лошади сырость не помеха. А вот всадника уже била мелкая дрожь, когда перед ним вдалеке закудрявилась громада дубравы. Дубок спрыгнул с кобылы и повел ее в поводу, надеясь хоть немного согреться.
До этого ночь сменила день, день умер, и ночь застала Дубка среди незнакомых полей. До этого ему не приходилось ночевать одному в поле, где чахлые кустики синелистого мануска как будто тоскливо перекликались между собой. Заночевал тогда Дубок у корней кривой березы, каким-то чудом одиноко выросшей среди широкого поля. Разжег костерок из обломанных сучьев и забылся тяжелым сном, прислонившись к теплому белесому стволу.
Полный решимости постигнуть суть дубравы, которая не пускала чужаков, Дубок широко мерил шагами промокшую землю, вел за собой кобылу, которая волею судьбы стала его верной спутницей в неожиданном изгнании. Сгущался туман и как будто давил со всех сторон, но Дубок сопротивлялся его напору.
А он... Как будто туман впереди сгустился настолько, что превратился в человека в кожаном жилете. Густые черные волосы сильно тронуты сединой. Смуглое лицо изрезано толи шрамами, то ли морщинами.
«Ну, здравствуй, юноша, вижу ты еще один из тех, кто нашел дорогу домой,» - мужчина приветствовал Дубка как будто старого знакомого, - «идем, побереги свои силы, лес пропустит тебя, как своего. Да! Можешь звать меня архимаг Батай.»
Не дожидаясь ответа на приветствие, человек быстро пошел в туман. Опасаясь, что силы оставят его сейчас, в конце пути, Дубок вскарабкался в седло и сильно ударил Мухрю пятками в бока потому, что шел архимаг быстро и лес как будто расступился перед ним.
«Ну вот, Мухря... Похоже, это и есть наша новая семья.»
Может оно и так... Кому-то от начала и до конца своих дней доведется иметь всего лишь одну любимую семью. Кто-то свою семью ищет мучительно долго, но в конце концрв находит, как старый корабль находит последний свой причал. А кто-то так и остается вечным странником и скитальцем.
Дубок не думал о том, что слова Батая сулят ему в жизни всего лишь передышку. Он понимал одно — свой первый переход между двумя мирами он одолел.