У всех зверей в лесу были свои стаи. У волков, у ворон, у лебедей, у оленей. Даже рыбы сбивались в косяки. У тех зверей, которые не сбивались в стаи, были пары. А у Зверя никого не было. Одиноко бродил он по прогретым солнцем равнинам, глядя как раз за разом где-то вдалеке падает в реку красный диск солнца. Зверь не знал, сколько раз оно падало вниз. Солнце падало и поднималось. И с каждым новым его восходом Зверю становилось все тоскливее. Что-то не давало ему покоя: то ли теплый весенний воздух, то ли комок, который неизбежно подкатывался к горлу каждую ночь. Каждую бесконечно долгую апрельскую ночь.
Зверь не знал, кто он, и где его стая. «Может быть, я волк?» – подумал Зверь, и решил, как только сядет солнце, пойти к волкам. Пришел Зверь к волкам и спросил, не волк ли он случайно? Волки подумали и сказали – оставайся с нами до восхода солнца, там и узнаем.
Во тьме горели волчьи глаза. Ветер бил в лицо, трепал шкуры. Начиналась Дикая охота, и никому уже нельзя было укрыться. Зверь бежал за волками, чувствуя запах добычи, чувствуя как пульсирует в воздухе жажда добычи, как сотни зубов готовы растерзать все на своем пути. Зверь слышал крики разрываемых жертв и чувствовал их боль. Боль пронизывала его с головы до ног. Зверь понял, что не может быть волком.
На следующий день Зверь пошел в стадо оленей. «Мне кажется, я олень». – сказал он им. На что олени ответили: «Останься с нами на один день, там и узнаешь». Что же, Зверь решил остаться и у оленей. Они щипали травку, резвились и играли. Но было в этом что-то фальшивое. В каждом движении этих зверей чувствовался страх и неизбежность. Четкое осознание того, что кто-то из них сегодня умрет, витало в воздухе. И было это ощущение привычным и простым для оленей, но невыносимым для Зверя. Зверь понял, что не может веселиться в обнимку с чьей-то смертью. Не может быть жертвой.
Шел третий день. Зверь решил примкнуть к стае рыб. «Наверное, я – лосось. – подумал он. – Да, определенно, так и есть. Я – рыба. Оттого я не могу жить в стаях зверей». Зверь спросил у лососей, можно ли ему пожить с ними один день. «Конечно, – ответили те. – Живи». Бурное течение несло его куда-то вдаль. «Куда мы плывем?» – спросил он у рыб. «На нерест! На нерест!» – ответили те. Какой-то холодок пробежал по коже Зверя. Он спросил: «А мы вернемся оттуда живыми?». Со всех сторон раздавалось радостное, звонкое, веселое «Нет». Он робко спросил: «Но можно же не плыть, или плыть не туда?». На что стая закричала: «Иди вон, ты урод! Как ты не понимаешь, так надо! Икра – это святое. Нерест – это традиция». И лосось набросился на Зверя, желая разорвать его плоть.
Грустно шагал по лесу Зверь. У него не было стаи, потому что он был уродом. Если бы Зверь в детстве читал сказку про гадкого утенка, он бы, наверно, мог предположить, что из него получится что-то прекрасное. Но, к счастью, Зверь не умел читать. Почему к счастью? Да потому что в жизни гадкие утята не превращаются в прекрасных лебедей. Из гадких утят вырастают не менее гадкие утки. Зверь шел по дороге, ненавидя себя. «Урод, урод, урод» – повторял он. Вдруг он остановился у огромной лужи. Будто в дымке посмотрел на свое отражение. И знаете что? То, что он увидел, было действительно очень уродливым созданием. Непропорциональное тело, лишние конечности, две головы, одна из которых мертвым грузом болталась сзади. Все тело покрыто язвами. Плавники его оканчивались здоровенными когтями, а уши были полностью голыми. Солнышко всходило над Чернобылем. Зверь был один. Зверь был уродлив. Зверь сел и завыл, глядя в чернеющее небо. Он понял, что у него никогда не будет своей стаи.