Мастер и Маргарита или поэт и правитель?

Андрей Пустогаров
Известна фраза Гюстава Флобера: "Мадам Бовари - это я". Это значит, что писатель всегда пишет о себе. Не всегда, конечно, в духе "Я - гений Игорь Северянин!" Часто он описывает и других людей. Порой, как Толкин, создает параллельную вселенную. Но сути это не меняет. О чем же мог писать Михаил Булгаков в своем последнем романе "Мастер и Маргарита"? О своих отношениях с властью, персонифицированной в лице Сталина. Можно сказать, что мотив романа сформулирован в двух последних строфах посвященного тому же Сталину стихотворения Бориса Пастернака "Художник"(1936 г.):
"И этим гением поступка
Так поглощен другой, поэт,
Что тяжелеет, словно губка,
Любою из его примет.

Как в этой двухголосной фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал".

"Бесконечно мал" - это, несомненно, реверанс Пастернака, сделанный из предосторожности.
Вряд ли согласился бы Булгаков и с определением, данным Пастернаком поэту:
"Но кто ж он? На какой арене
Стяжал он поздний опыт свой?
С кем протекли его боренья?
С самим собой, с самим собой".

Но то, что для Булгакова, как и для Пастернака, два "крайних", то есть главных начала - это поэт(мастер) и власть, из его романа следует со всей очевидностью. Для заострения коллизии в одной из двух представленных в романе пар правитель-поэт в роли поэта выведен Иисус Христос, со слегка замаскированной именем Иешуа божественной сущностью. В чем же эта божественная сущность поэта?
В привнесении в мир гармонии, как об этом написано в стихотворении Федора Тютчева "Поэзия":
"Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с небес слетает к нам —
Небесная к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре —
И на бунтующее море
Льет примирительный елей".
Без этой гармонии жизнь на земле - страдание и боль, в том числе и для правителя.
Об этом совершенно очевидно говорит история Иешуа и Пилата. Подчинившийся какой-то еще более властной силе (к примеру, идеологии) и казнивший поэта правитель обречен с этого момента на непрерывное страдание, до тех пор, пока он не получит прощение от поэта и не обретет предложенную поэтом гармонию. Поэтому ничего величественного и нет в образе Иешуа - величие не совместимо с гармонией. Иешуа - поэт в чистом виде: порой неловкий и растеряный в острых жизненных ситуациях, но способный внести в души, в том числе в душу правителя, гармонию, избавив их от беспросветных страданий.
Для чего же в романе еще одна подобная пара - Мастер и Воланд? Для того, чтобы показать вечную актуальность коллизии правитель-поэт. Предоставленный самому себе человеческий мир стремится перейти в состоянии полной пошлости. Картину такой пошлости являет описанная Булгаковым Москва. При этом мироустройстве Мастер женат на женщине, имени которой он толком не помнит, а Маргарита находится замужем за солидным товарищем с квартирой и прислугой. В этот мир и вторгается Воланд со своей свитой, высмеивая и наказывая, порой смертью, пошляков. Это, конечно, говоря современным языком, не демократично и не толерантно, но, по мнению Булгакова, лучше вселенской пошлости. Разрушая мир пошлости, Воланд вызывает к жизни любовь Мастера и Маргариты.
(Здесь есть аналоия с Ларой и Юрием Живаго из романа Бориса Пастернака).

Зачем же Воланду нужен Мастер? Чтобы внести в мир гармонию, которой не удалось в свое время достичь Иешуа и Пилату. Причем, по-видимому, теперь эта гармония, примирив Пилата с Иешуа, должна сохрниться навечно. Инструмент достижения этой гармонии - повествующий о Пилате и Иешуа роман Мастера. По существу Мастер пишет новое Евангелие, то есть Новый Новый Завет. (Все это несомненно было бы понятно одному из потенциальных читателей - Сталину, выпускнику духовной семинарии, который строил всемирную гармонию коммунизма на основе "Капитала" Маркса и диалектического закона единства и борьбы противоположностей).
Заметим, что, по нашему мнению, Новым Новым Заветом была для Бориса Пастернака его книга "Доктор Живаго". Пастернак, естественно, не стал говорить об этом напрямую, а сказал так: "Эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории...»

Оттого, что роман Булгакова вовсе не о любви Мастера и Маргариты, а об отношениях поэта и правителя, в паре Мастер и Маргарита последняя играет ведущую и роковую роль. Большой резон имеют те исследователи романа, которые считают, что Маргарита была послана к Мастеру Воландом,чтобы побудить его дописать роман об Иешуа и Пилате до конца. Само имя Маргарита, конечно же, отсылает нас к поэме Гете "Фауст". Однако сходство булгковская Маргарита имеет вовсе не с Маргаритой-Гретхен из первой части поэмы, а с Еленой Прекрасной из ее второй части.
Так же, как булгаковская Маргарита, гомеровская Елена Пекрасная изменяет мужу и приводит своего любовника к гибели. В поэме Гете именно нечистая сила доставляет Елену к Фаусту. (Здесь напрашиваются аналогии с судьбой Маяковского и Лили Брик. Как известно, Брик была музой Маяковского, однако муза эта сознательно мучила поэта с целью побудить его к творчеству. Существуют даже подозрения, что она напрямую была причастна к инсценировке самоубийства Маяковского).

P.S. Попутно скажем о некоторых литературных источниках булгаковского романа. Роман имеет весьма косвенное отношение к идеям христианства, зато широко использует описания всякого рода чертовщины. Конечно, влияние гетевского "Фауста" тут очевидно. Однако истоки части эти описаний - в русской классике. К примеру, в повести А.К. Толстого "Упырь" есть картина бала у Сатаны: "Они начали спускаться, но лестнице не было конца. Между тем воздух становился все жарче и жарче, и Руневский заметил, как сквозь щели стен пообеим сторонам лестницы время от времени мелькал красный огонь. Я хочу
воротиться, - говорил Руневский, но Рыбаренко дал ему заметить, что, по
мере того как они подвигались вперед, лестница за ними заваливалась
огромными утесами. Нам нельзя воротиться, - говорил он, - надобно идти
далее! И они продолжали сходить вниз. Наконец ступени кончились, и они
очутились перед большою медною дверью. Толстый швейцар молча ее отворил, и
несколько слуг в блестящих ливреях проводили их через переднюю; один лакей
спросил, как об них доложить, и Руневский увидел, что у него из рта
выходит огонь. Они вошли в ярко освещенную комнату, в которой толпа народа
кружилась под шумную музыку. Далее стояли карточные столы, и за одним из
них сидела бригадирша и облизывала свои кровавые губы; но Теляева не было
с нею; вместо его напротив старухи сидело черное домино.
Ох! - вздыхала она, - скучно стало с этой чучелой! Когда-то к нам будет
Семен Семенович! - и длинная огненная струя выбежала из ее рта. Руневский
хотел обратиться к Рыбаренке, но его уже не было; он находился один
посреди незнакомых лиц. Вдруг из той комнаты, где танцевали, вышла Даша и
подошла к нему. Руневский, - сказала она, - зачем вы сюда пришли? Если они
узнают, кто вы, то вам будет беда! Руневскому сделалось страшно, он сам не
знал отчего. Следуйте за мной, - продолжала Даша, - я вас выведу отсюда,
только не говорите ни слова, а то мы пропали. Он поспешно пошел за нею, но
она вдруг воротилась. Постойте, - сказала она, - я вам покажу наш оркестр!
Даша подвела его к одной двери и, отворив ее, сказала: Посмотрите, вот
наши музыканты. Руневский увидел множество несчастных, скованных цепями и
объятых огнем. Черные дьяволы с козлиными лицами хлопотливо раздували
огонь и барабанили по их головам раскаленными молотками. Вопли, проклятия
и стук цепей сливались в один ужасный гул, который Руневский сначала
принял за музыку. Увидев его, несчастные жертвы протянули к нему длинные
руки и завыли: К нам! ступай к нам! - Прочь, прочь! - закричала Даша и
повлекла Руневского за собою в темный узкий коридор, в конце которого
горела только одна лампа. Он слышал, как в зале все заколыхалось. Где он?
где он? - блеяли голоса, - ловите его, ловите его! - За мной, за мной! -
кричала Даша, и он, запыхаясь, бежал за нею, а позади их множество копыт
стучало по коридору. Она отворила боковую дверь и, - втащив в нее
Руневского, захлопнула за собою. Теперь мы спасены! - сказала Даша и
обняла его холодными костяными руками".

А откуда пожаловала в роман свита Воланда? Считается, что клетчатый костюм Коровьева ("длинный гражданин в клетчатом костюме и с ним черный крупный кот")происходит от клетчатых брюк черта из сна Ивана Карамазова: "Это был какой-то господин или, лучше сказать, известного сорта русский джентльмен... Одет он был в какой-то коричневый пиджак, очевидно от лучшего портного, но уже поношенный, сшитый примерно еще третьего года и совершенно уже вышедший из моды, так что из светских достаточных людей таких уже два года никто не носил. Белье, длинный галстук в виде шарфа,все было так, как и у всех шиковатых джентльменов, но белье, если вглядеться ближе, было грязновато, а широкий шарф очень потерт. Клетчатые панталоны гостя сидели превосходно, но были опять-таки слишком светлы и как-то слишком узки, как теперь
уже перестали носить... Словом, был вид порядочности при
весьма слабых карманных средствах". Впрочем, Достоевский прямо говорит, что изображает "русского джентльмена", а принадлежностью джентльмена слыл клетчатый костюм. Так что пиджак Коровьев мог позаимствовать хоть у Павла Петровича Кирсанова из тургеневских "Отцов и детей", который носил "легкий клетчатый пиджак и белые, как снег, панталоны".

Мы же видим сходство свиты Воланда со свитой Парфена Рогожина, с которой он пожаловал за Настасьей Филлипповной: "Ганя стоял как бы в отупении на пороге гостиной и глядел молча, не препятствуя входу в залу одного за другим человек десяти или двенадцати вслед за Парфеном Рогожиным. Компания была чрезвычайно разнообразная и отличалась не только разнообразием, но и безобразием. Некоторые входили так, как были на улице, в пальто и в шубах. Совсем пьяных, впрочем, не было; зато все казались сильно навеселе. ...Остальные же составляли только хор или, лучше сказать, шайку для поддержки. Кроме Лебедева, тут был и завитой Залёжев, сбросивший свою шубу в передней и вошедший развязно и щеголем, и подобные ему два-три господина, очевидно из купчиков. Какой-то в полувоенном пальто; какой-то маленький и чрезвычайно толстый человек, беспрестанно смеявшийся; какой-то огромный вершков двенадцати господин, тоже необычайно толстый, чрезвычайно мрачный и молчаливый и, очевидно, сильно надеявшийся на свои кулаки. Был один медицинский студент; был один увивавшийся полячок. С лестницы заглядывали в прихожую, но не решаясь войти, две какие-то дамы; Коля захлопнул дверь перед их носом и заложил крючком".