Есть несколько, казалось бы, обыденных событий, воспоминания о которых сопровождают меня всю жизнь. Такие опорные камни.
Я ехала на второй полке плацкартного вагона (такие уж были билеты)и неотрывно смотрела в окно. Накануне я получила первый в жизни урок предательства и измены - банально: мужа и лучшей подруги. Сердце мое сжалось до маленького твердого комочка и никак не могло расслабиться. Ледяной, до посинения, душ не привел к желаемому воспалению легких и заболеть не получилось.Тогда я пришла на вокзал и поехала... далеко, благо, каникулы это позволяли. Горечь и обида, острое чувство одинокости и *никому ненужности* переполняли мое неопытное сердце.Слезы никак не приходили, я уже много часов отрешенно смотрела на бескрайнюю степь, изредка взволнованную невысокими холмами и нечастыми зелеными полосками посадок.
И тут я увидела мальчика лет семи.Он стоял на пыльной дороге в коротких линялых штанишках на помочи, пристегнутой к поясу металлической военной пуговицей - луч как раз блеснул - и тщательно махал ручкой поезду: вверх-вниз, вверх-вниз, желая всем ехавшим счастья. Одного лишь взгляда хватило, чтобы отметить его стриженную голову с вихрастым выгоревшим чубом, пытливые глаза и сорванный василек, зажатый в другой, опущенной руке.
Это прикосновение детского участия вмиг растопило мое сердце, слезы потоком хлынули из глаз, но это были уже слезы освобождения, слезы облегчения и, может быть,даже счастья. Я провожала глазами удаляющуюся детскую фигурку,а он все махал, махал вверх-вниз, вверх-вниз, земля-небо..И все мое суетное уменьшилось,отдалилось и я подумала:
- Вот мальчик приветствовал-прощался, ну что для него эти чужие, мелькнувшие в вагоне люди! Встречал ли он кого, или надеялся, что кто-то увидит его в этой безлюдной степи? - И я вспомнила рассказы матери как в послевоенные годы люди выходили к поездам, надеясь встретить среди ехавших солдат родных, или узнать об их судьбах.
Потом, позднее, я несколько раз проезжала по этим местам, жадно всматриваясь в пустынную степь и надеясь увидеть машущего. Но тщетно.Встретил ли он кого-то или потерял надежду на встречу - кто знает! Но это дуновение от детской ручонки всегда было мне опорой, как икона Младенца.
Второе, что тоже всегда *строило* меня в жизни - это фраза Расула Гамзатова *Ленинградцы - дети мои...*- Как можно в трех словах выразить всю любовь, всю боль и преклонение перед жителями непокоренного города! Позже, работая в Ленинградском мюзик-холле, я услышала эти слова из уст самого поэта. Он присутствовал на спектакле и гл. режиссер театра, Илья Рахлин, организовал за кулисами теплую встречу-экспромт. Было и вино,и стихи, которые постаревший поэт читал своим шершавым, мягким, теплым голосом.
Щедрость сердца.
Конечно,в моей жизни было много опорных фраз, и Р. Тагора: *Будь щедрым как пальма, а если не можешь, будь стройным как тополь...* и др.Помню в период первой влюбленности мой рот тянулся в неуправляемой улыбке, а слова складывались в какие-то неумелые стихи *Каждому встречному я улыбаюсь, каждому встречному по улыбке, это тебе, старик, с глазами-мешками, ты улыбнись мне ответной улыбкой и отнеси ее своей жене...*
Щедрость счастья.
Будучи с экскурсией в Иерусалиме, я вдруг решила быстренько навестить свою давнишнюю питерскую подругу, проживающую близ Хайфы в приморском поселке Атлит. Решение было внезапным и потому неотвратимым. Был уже вечер,но я все же решилась ехать, потому что пребывание в Израиле близилось к концу.Налегке, схватив сумочку и кое-какие сувениры, я добралась до Хайфы. Было совсем темно, когда я села в автобус, пересекающий безлюдную в этот час Хайфу и доехала до автобусной станции. Еще в автобусе я с ужасом обнаружила, что денег в кошельке совсем нет, забыла в спешке, и хватит ли этой мелочи чтобы добраться до Атлита - неизвестно. Выйдя на пустынной станции и безнадежно постучав в запертую дверь, я убедилась, что все здесь уже закрыто и все автобусы разъехались. Обреченно я села на скамейку. Меня мучил голод, ноги гудели, телефон сел и темнющая прохладная ночь(ну и юг!) поглощала мое одинокое существо.Я сидела, обхватив руками колени, пытаясь согреться и успокоиться.
- Ничего страшного, мир велик, а это всего лишь одна ночь. И ничего не случится...* И это тоже пройдет*,- вспомнила я *опорную* притчу Соломона.
Я уже почти успокоилась, когда передо мной возник крупный мужчина в распахнутой куртке и с большим стаканом горячего кофе. Мой нос сразу учуял желанный запах. Я отпустила ноги и выпрямилась.
- Шолом, - сказал мужчина.
- Шолом,- ответила я. Это было все, что я знала на иврите.
Мужчина протянул мне большой пластиковый стакан капучино, который я взяла, поблагодарив улыбкой и кивком головы. Мужчина что-то спросил на иврите, и я на всякий случай назвала недостижимое:
- Ат-лит...
- А-а-а,-протянул мужчина и ушел в ночь.
Выпив кофе, я почувствовала себя лучше. Мир уже не казался мне таким мрачным. Я походила туда-сюда и, размяв ноги, снова села, укутав руками колени.
Внезапно к остановке подъехал небольшой автобус и остановился. Дверь распахнулась и за рулем я увидела улыбающееся лицо знакомого незнакомца, уверенно и привычно объявившего:
- Атлит! - Я села и через пол-часа была в объятьях своей подруги.
- Шолом, - блеснула я ивритом и слезы радости от встречи и слезы благодарности человеческой доброте смешались на моем лице и вскоре высохли.
Последнее яркое проявление любви и памяти добра было от шествия на Невском проспекте Бессмертного Полка 9 мая 2015года. Был весенний солнечный день, я смотрела по телевизору, как тысячи и тысячи петербуржцев заполнили Невский, неся над головами увеличенные черно-белые фотографии родственников не вернувшихся с войны.В волнении я нашла военный снимок отца, наклеила на картон, подписала и, вложив в прозрачную папку, поспешила на Невский.В голове вертелось: *Сколько было ему, отцу моему, родился в восемнадцатом, погиб в сорок пятом, всего двадцать семь, из них четыре года войны...*
Быстро доехала до Гостинки и там влилась в колонну. Шла,гордая дочь своего отца, высоко держа в вытянутой затекшей руке фото с надписью * Фоменко Николай Артемович*. Старлей, похоронен в Хорнице, теперь Польше; как он там теперь, в наше время...
То тут, то там в колонне возникали песни военных лет, но не приживались.Шли как-то тихо, сосредоточенно. Каждый из нас нес над головой свою беду, свое горе, свое напоминание. Это был долгожданный час участия не вернувшихся в марше победы,до которого они не дожили, но это был уже не Полк,а Армия, сотни тысяч восставших из семейных альбомов черно-белых фотографий с орденами и медалями, с серьезными неулыбчивыми лицами.Они тесно шли, покачиваясь над головами своих родственников, к... Зимнему.
Было что-то торжественное и жуткое в этом общем потоке любви и скорби, в бесконечном черно-белом подвижном море погибших людей, отдавших все за эту нашу, совсем не победную, теперешнюю такую жизнь.
Нам их всегда так не хватало все эти годы, женам и детям, матерям и старикам, родному дому и земле.Теперь вот частички их жизни - медали и фотографии - смотрите и помните - мы жили...*- плывут в нескончаемом марше над нашими головами в вечность...
-Уходят лучшие, - всегда говорила мне мудрая бабушка.
Щедрость жизни.
Простите нас, ушедшие,что мы не смогли все так обустроить, как вы хотели.Но мы вас помним, мы вас любим и этот поток благодарной любви не иссякнет, пока есть мы, пока жива страна.