Моя среда
Моя среда
В начале 70-х годов ХХ века я жил в генеральском доме и со своего огромного номенклатурного балкона наблюдал, как в Куйбышеве продвигается битломания. На улице Чапаевской вокруг меня жила элитарная молодежь, то есть дети партийно - хозяйственных чиновников. Где-то часов в шесть вечера из окна дома по Красноармейской, 19 на всю улицу вдруг начинал звучать альбом "Револьвер". Возмущенные соседи вызывали милицию, и та обрывала музыку, но через час - полтора из соседнего дома мощно раздавался другой альбом, скажем "Резиновая душа". Снова приносился милицейский газик и принуждал к тишине. Тогда включался мощный динамик в соседнем от меня подъезде. "Белый альбом" удерживался минут тридцать, так как милиция сначала согласовывала с вышестоящими инстанциями свои репрессивные действия в таком важном доме, охранявшимся непосредственно КГБ. Был, кстати, такой случай, когда гэбисты повязали в соседнем подъезде особо рьяных милиционеров, сунувшихся на секретный объект без особого дозволения.
Так сама улица меня знакомила с творчеством группы Битлз и Ролинг стоунз. В нашем закрытом дворе фанаты рок-музыки огромными буквами на заборе написали лозунги в поддержку этих коллективов и их солистов. В связи с тем, что надписи сделали дети командного состава ПриВо несколько лет никто не решался стирать эти граффити, так что мое детство прошло под лозунг : Браво Битлз и Ролинг стоунз. Я каждое утро смотрел из окна своей спальни на это веяние западной культуры, а потом шел в школу, где мне долбили мозги про подвиги Зои Космодемьянской и Лени Голикова.
Как-то сосед Александр заговорщически спросил: "Почему я вечером не хожу в Пушок, где собираются все центровые и бывает очень интересно". Я наивно спросил, что такое пушок, и у кого он растет под носом? Оказалось, что так молодежь называла Пушкинский сквер за драмтеатром. Я пошел, там было человек пятьдесят молодежи экстравагантной наружности. Все в джинсах, многие в рваных, у девок волосы были окрашены в зеленые, розовые, фиолетовые цвета. Невысокий парень с пронзительными горящими глазами читал лекцию о роли личности в истории. Он утверждал, что не личность делает историю, а история порождает личности. Так Ленин оставался бы уездным адвокатишкой, попивающим Жигулевское пиво на "Дне" в Самаре, если бы не было бы социального заказа общества на авантюристов. Ленин оказался просто в нужное время в нужном месте. Ульянов разрушил порядок вещей, создал хаос, из которого родилась новая красная империя во главе с красным императором Сталиным. Я аж открыл рот от удивления. Как все эти слова отличались от наших школьных зазубренных догм. Сколько звучало здесь свободы и личностной раскрепощенности по сравнению с обрыдлыми комсомольскими собраниями, где от скуки дохли на лету мухи. Все слушали, затаив дыхание: кто стоя, кто сидя, лежа на траве. " Это кто",- тихо спросил я приятеля. Тот ответил: " Сам Беба говорит. Он здесь теоретик всех хипарей Куйбышева". Потом подкатили менты, началась облава, и мы разбежались кто куда вниз по косогору. Я остановился далекого на Набережной.
В 70-е годы ХХ века мой дед имел большой вес в Обкоме партии. 1 апреля 1976 года во второй половине дня нам домой раздался звонок. Дед взял трубку. Звонили из администрации области и сообщили, что студенты политехнического института устроили бузу на Самарской площади и идут толпой в сторону площади Куйбышева, возможно для того, чтобы раскачать и уронить чугунную фигуру Куйбышева, провозгласившего в Самаре в 1917 году Советскую власть. Дед стал орать в трубку будто из военного окопа, мол, окружайте их и готовьте пулеметы, это, наверное, прорвались "зеленые братья" с Западной Украины или из Литвы, а вовсе не студенты политеха. В трубке сказали, что среди толпы замечены сын первого секретаря обкома КПСС Орлов, сын зам. командующего ПриВо и дети других высокопоставленных чиновников. Тогда дед громовым голосом предложил связаться с Москвой и пусть там все решают. Через несколько минут ему перезвонили из обкома партии и сказали, что толпа памятник не свалила, а пошла дальше, в сторону Ленинградской и возглавляет ее ужасный человек по фамилии Бебко. Дед опять орал, что Москва пусть принимает решение с этими белобандитами, но, как можно, скорее, а дети чиновников, скорее всего, взяты в заложники. После этого он долго курил, ходил по комнате и спрашивал в пустоту, откуда же такие враги повыползали? Я влез в тему, сказав, что мажоры никакие не заложники. Сын первого секретаря несколько лет уже хипует и у французской дубленки пуговицы заменил на ветки, сын генерала шьет брюки из белой скатерти и занавесок. Они все это и организовали, потому что с жиру бесятся. Их возят на черных "Волгах", и шофер каждый день надрывается, притаскивая ящики с дефицитными продуктами. У деда вылупились глаза, и он заявил, что я тоже диссидент, попавший под влияние "забугорных" голосов, ужасных битлов и хрипатого алкоголика Высоцкого. Мой дед в городе считался последним большевиком. Не смотря на высокую зарплату он курил "Беломор" и все доходы отправлял в фонд мира. В детстве он, давая мне конфету, говорил, что это дедушка Ленин прислал. Когда я подрос, а дед все продолжал свои коммунистические песни, то это вызывало у меня сначала раздражение, а потом иронию.
В том же году я поступил в политехнический институт. В ноябре в коридорах студенты шептались, я слышал краем уха одну и туже фамилию Бебко. Комсорг группы, с которым я дружил, рассказал, что этот самый Бебко, по всей видимости, засланный бандеровец с самой Западной Украины, он хотел, вероятно, тут что-то взорвать - то ли обком партии, то ли памятник Чапаева, но был разоблачен. Через некоторое время приятель Валера Лукьянов дал мне газету "Волжская коммуна" с большой статьей об этом страшном человеке. Как сейчас помню, в центре материала фотография, на которой стоит симпатичный паренек с открытым лицом и внимательным взглядом, весь в джинсе, засунув два больших пальца в лямки для ремня. Он позировал на фоне кирпичной стены. "Вот видишь,- сказал товарищ,- это настоящий наймит западных спецслужб, джинсовый костюм ему прислали прямо из Вашингтона, а у стены застыл, как бы намекая, что всех нас, советских людей, скоро поставят к стенке, но этому не бывать, резидент разоблачен, бандеровщина в Куйбышеве не пройдет". Статья, по-моему, называлась "Косогор". Это другое название Пушкинского сквера или Пушка. В материале говорилось, что неокрепшие юношеские души в этом месте враг пытался растлить мерзостями , идущими с Запада. Джинсы, жвачка и битлы - это проект ЦРУ по растлению советской молодежи, сбивающий с пути строительства коммунизма.
Другим противником режима считался в городе Костя Лукин. Меня с ним познакомил художник Володя , подрабатывавший в то время дискжеем. Записи легендарных рок-групп проходили через руки Константина, а потом , как говорили комсомольцы, отравляли окружающую социалистическую действительность. Помню у того эти огромные бабины, пленкой с которых можно было опутать весь город. Володя вел молодежные вечера, и я иногда писал ему вступительные тексты, просто, сермяжно, с кандовым юмором. В среде дискотетчиков было наложено табу, но их антисоветчина сквозила в каждом слове:" вон Советы привези финские трубы, бросили во дворе на морозе, а теперь выбросят, а почему нет безработицы в Союзе? Один ломает, другой чинит, один кладет асфальт, другой начинает ремонт теплосетей. Надо молчать, кругом сексоты, иначе поедешь к Бебе на именины".
Под воздействием такой атмосферы я написал следующее:
"Завлаб Петькин"
Выпив пиво два ведра,
Петькин закричал:"Пора!"
И наш веселый коллектив
Начал пить аперитив.
Кто то крикнул:"Все не так,
На работе -каждый враг.
Маху дал ВЛКСМ,
Одолеет дядя Сэм.
Здесь было много всяких
Вполне приличных лиц:
Сам кандидат Ивакин,
С ним пять девиц,
И зам. завлаба Петькин,
А с ним магнитофон,
И тот еще, который задал тон.
Утром в мой похмельный мозг
Мысль вошла:" да я здесь рос,
Чем гордимся, все ругал,
Мой моральный дух упал".
Лучший свой надев жакет,
Я поехал в комитет,
К майору на второй этаж-
Очередь, как в Эрмитаж:
Там было много всяких
Вполне приличных лиц:
Сам кандидат Ивакин,
С ним пять девиц,
И сам завлаба Петькин,
А с ним магнитофон,
Но в кабинете тот, кто задал тон.
Сидели все рядком,
Здесь каждый был знаком,
И я хотел без очереди лезть,
Но мне орет народ:"Пускай назад уйдет,
Спасется тот, кто первым донесет".