В то утро Манька снова завела старую песню:
- Ефимушко, надо бы к маманьке в село съездить, гостинцев да чего передать, трудно ить им.
- Перешли почтовыми денег рублей пять, - недовольно буркнул Ефим.
- Да что почтовыми, пропадуть, говорю.
- Никуда не пропадут, дура деревенская!
- Говорю, пропадуть! Да и стоснулась я по их, - ноющим голосом упрямилась Манька.
Тут Ефим не выдержал и со всего размаха ударил Маньку сбоку в челюсть, как мужика. Манька охнула и осела. Он поднял её, встряхнул и снова со всей силы ударил с другой стороны. Удар пришёлся в висок, и Манька, потеряв сознание, упала навзничь.
- Тьфу! Даже мужнину учёбу выдержать не может! - Ефим снял с вешалки своё зимнее пальто, шапку, обмотался на ходу шарфом и выскочил из дома, направившись на фабрику, где сегодня должны были выдавать жалованье.
Он шёл по морозной, скрипучей улице и думал о том, что жить с этой дурой ему уже невмоготу. Он должен отдавать все силы партии и мировому пролетариату, а тут эта деревенщина мотает последние нервы и силы.
- Надо бы попроситься пожить у Ивана, пока другое что не подвернётся. Тот товарищ по партии и не пристаёт со всякими глупостями, - думал Ефим, глотая студёный петербургский ветер, который, как нарочно, дул прямо в лицо, заставляя пригибаться и поднимать воротник. Было ещё темно, и только газовые фонари вдоль улицы обогревали эту стужу пятнышками тепла и света. То и дело из разных подворотен появлялись мужские и женские фигуры и, так же пригибаясь и кутаясь, направлялись в сторону фабрики. Временами их обгоняли извозчики, это ехали служащие, инженеры и всякое другое руководство. Ефим провожал каждый такой экипаж ненавидящим взглядом. И вскоре его мысли от дуры-Маньки и устройства собственного быта перешли на подготовку речи, с которой он должен был сегодня в обеденный перерыв выступать перед рабочими-судостроителями.
Тем временем Мария Осиповна, не обнаружив утром Маняши за своими обычными обязанностями, всполошилась и послала дворника проведать, что и как. Дворник через короткое время прибежал испуганный и доложил, что Манька у себя в комнате лежит избитая без сознания.
- Ох, ты, батюшки! Зови извозчика, да кого пособить. Свезём в больницу, коли живая! А ты, изверг, попомнишь у меня! - потрясла она кулаком в воздухе невидимому Ефиму.
Всё вскорости было исполнено, и скоро Манька лежала на крахмальных простынях в больничном халате в Мариинской больнице для бедных.
Мария Осиповна до обеду дожидалась вестей от дворника, что всё исправно, что Маняша пришла в себя, "дохтура говорят, что стряс мозгов, что через недельку приблизно будеть дома". А до этих вестей она ходила из угла в угол своего кабинета, обдумывая, как бы ущемить Ефима, насолить ему покрепче и разлучить с этой дурочкой многострадальной. Дело было не только в личной симпатии к этой деревенской бесхитростной девушке, а ещё и в том, что такой расторопной да аккуратной работницы было ещё поискать.
- Да и без всякого гонора девка. А этот Ефим, паршивец, забьёт ведь, насмерть забьёт. Уж коли начал руку поднимать, да ещё так крепко прикладывать, так в скорости и вовсе забьёт.
Был у Марии Осиповны в знакомых один околоточный, ещё по покойному супругу знавались. И что Ефим этот против царя агитирует тоже она слыхивала, да не было у неё точных фактов. Иван-то тот, дружок его, вроде неплохой парнишка, жаль, если и его заодно арестуют. Да и жилец он справный, никаких пьянок и платит верно.
Пока Мария Осиповна обдумывала свои намерения, наступил вечер. Удвери раздался звонок. У неё на пороге стоял Иван.
- Чем обязана? - удивлённо спросила она, однако с добрым предчувствием, что дорожка, наверное, наметится.
- Дело в том, досточтимая Мария Осиповна, что известный Вам Ефим просится ко мне жильцом постоянным, а без Вашего позволения-с нельзя-с.
- Ну-ка, голубчик, проходи, нужно разговор тут особый составить.
Иван прошёл и занял уже известное ему место на стуле у стены.
- Известно ли тебе, голубчик, что Ефим сегодня утром так избил Маняшу, что мне пришлось определить её в больницу. До бессознательного состояния избил.
Иван удивлённо поднял брови:
- Нет, ничего такого Ефим не говорил.
- Так вот я тебе говорю. И никакого разрешения Ефиму жить у меня в доходном доме я не дам. Пусть укатывается на все четыре стороны! А будет Маняшу с панталыку сбивать, сообщу куда следует и о чём следует. Понял ли ты, о чём, голубчик?! - Мария Осиповна возвысила голос и, встав со своего кресла, снова нервно заходила по комнате.
- Да как не понять, - неожиданно с доброй улыбкой ответил Иван.
- А ты что радуешься, голубчик? Ведь и тебя потрясут!
- Меня не потрясут, - с той же улыбкой отвечал Иван.
- Это отчего же, позвольте узнать?
- Могу ли я Вам довериться, дорогая Мария Осиповна?
- Можешь, голубчик, вполне. Даю слово купеческое, - заинтересовалась весьма Мария Осиповна.
- Дело в том, что я как бы негласно сам за этим всем надзираю...
- Ты из охранки, что ли?!
- Тише, Мария Осиповна, тише. Из неё-с из самой. Так что мне-с Ефим под боком нужен-с, чтобы было легче и исправнее надзирать, так сказать.
- Так это другое дело, совсем другое дело! - обрадовалась Мария Осиповна такому обороту событий.
- Вот-с. Так полагаю пусть живёт-с у меня пока?
- Да, разумеется, голубчик, разумеется! Сколько угодно пусть живёт! - в голосе Марии Осиповны звучало радостное почтение. Она была очень довольна, что дело просто само ей в руки шло. Маняша после больницы никуда не свертит, и гад этот будет в своё время наказан, да ещё и плата будет дополнительная за жильца.
- Вот и хорошо, вот и справно! - говорила она Ивану, почтительно провожая его до дверей.
(Продолжение следует)