Забери меня...

               
    Отрывок из повести "Обыкновенный дурак".

  27.
 Обыкновенный человек, с обычной, мирной профессией, никогда не сможет привыкнуть  к картинам беды, горя и страданий людей. Не сможет привыкнуть ни к беде ближнего, не сможет привыкнуть к страданиям незнакомого. Он просто не способен на это. Даже внешнее спокойствие военных или пожарных при виде разрушений, смертей и ранений – это всего лишь защитная реакция организма, выработанная опытом и  годами службы.
  Но сострадание само по себе  ничего не значит, кроме того, что вы живой человек. Просто человек. А вот желание помочь, попытка не быть равнодушным наблюдателем  говорит о вашей  Душе.
 Мы часто возмущаемся каким-то моментам несправедливости, грубости или цинизма, если это касается лично каждого из нас.  Но многие ли из нас предложат  помощь незнакомцу?   Многие ли из нас пройдут мимо чужого ребёнка, открыто творящего зло? Кто из нас хотя бы попытается, понять и помочь, защитить  или пристыдить? Или же мы все  поражены  в самое сердце уверенностью и надменностью, и  считаем себя  умнее и дальновиднее всего происходящего  рядом с нами? Неужели руку за подаянием протягивают только мошенники и лентяи? Бьют только тех, кто этого заслуживает? Оскорбляют только того, кто лезет не в своё дело?
 Значит лучше промолчать? Пройти мимо? Отвернуться?
 Люди старались  помочь и  другу и незнакомцу.  Так было ещё недавно! А сейчас проходят мимо, и советуют не лезть в чужие дела.  Конечно, не все! И не всегда. Но основная толпа идёт мимо ребёнка издевающегося над щенком, и лишь изредка кто-то воскликнет: « Где же его родители?».
 Однако почему-то всегда найдётся кто-то один, кто  постарается остаться душевным  человеком, а другие – смогут оправдать своё равнодушие самыми высокими и умными причинами. Вся разница в этих людях в том, что этот один бросится на помощь, а другие – отвернутся и постараются  забыть…
« Тебе легче! Ты - дурак!» - вспоминается  мне наша детская,   дворовая  присказка-издёвка.  В  моём  детстве так говорили о тех, кто не обладал даже зачатками сострадания, понимания и сочувствия. Их равнодушие и кривые улыбки не могли обмануть нас.  Детей вообще почти невозможно обмануть,  мы  просто чувствовали всю глубину равнодушия и безразличия к чужой беде у  таких сверстниках. И мы не только боялись их, но тогда ещё и сочувствовали им. Сочувствовали, как тяжелобольным.
 И вот теперь, смотря на текущую мимо чужой беды толпу, я всегда задаюсь одним и тем же вопросом: « Не может же быть, чтобы все они были дураками? Неужели их так много? »….
    На самом верхнем, девятом этаже, было почему-то очень холодно и ясно слышалось завывание бурана. Аркадий  услышал, как загрохотал лифт, вызванный кем-то снизу, и поднял голову. Заиндевевшая, с облупившейся краской, пологая металлическая лестница над головой упиралась в квадратный кусок чёрного зимнего неба.  Из этого чёрного квадрата мелким пухом сыпались, слегка закручиваясь вихрем, блестящие от электрического света, снежинки. Иней скрипел на ладонях, ноги скользили по ледяному крошеву узких ступеней.
  От белых зигзагов маленьких сугробов, и рассеянного света уличного освещения, ровное поле крыши казалось  чернее, чем ночь над головой. Порывы ледяного ветра били в глаза, но Аркадий сразу заметил маленькую голую фигурку, стоящую на невысоком кирпичном парапете, ограждающим край крыши от бездны.
 Стриженая голова низко опущена, почти лежит на груди. Узенькие  плечи согнуты, спина выпирает худыми лопатками, ножки расставил широко.
- Сынок! – враз охрипшим, низким голосом позвал Аркадий, - Ты чего раздетый-то вышел?  Замёрзнешь совсем. Заболеешь.
 Внутри у Аркадия всё дрожало. Он уже каким-то шестым чувством понял,  мальчишка не лунатик, и в любой момент он может просто соскользнуть вниз. Сам соскользнуть! Потому что пришёл именно за этим.
Стараясь обходить снежные бугры, осторожно ступая, Аркадий  быстро двигался к застывшей на ветру фигурке. Хотелось броситься вперёд так сильно, что ноги дрожали от напряжения, но Аркадий знал,  этого делать нельзя.  Он подошёл и остановился в двух шагах от цели. Страх и оцепенение вдруг навалились на него неожиданно и сразу.
- Пойдём в тепло, сынок? – срывающимся голосом попросил Аркадий, - Так и до костей продрогнуть не долго.
 Он сделал ещё один аккуратный шаг, и замер, увидев, как  мальчик повернулся к нему  вполоборота. Из его не видимых, лежащих в тени глаз на Аркадия будто повеяло ужасом, и он не сдержался, дёрнулся всем телом от судороги прошедшей по спине.
- Ну! – резко вытянул он руку и вложил в свой зов, всю свою боль, скопившуюся за месяцы больничной жизни. Перед глазами начало всё плыть, и Аркадий почувствовал как страшно, плотираздерающе заболела голова в том месте, где холодной сталью давила железная пластина.
 « Сам ещё упаду, некстати…» - успел подумать он, и еле успел подхватить на руки  голое тельце падающее прямо на него.
 От боли и темноты в глазах Аркадий плохо помнил, как волок мальчишку по ступеням вниз, как тот бился у него на руках в истерике и всё звал маму. В голове только особой болью отдавались мерные гулкие удары. Это голые ступни мальчишки бились о железные ступени лестницы при каждом его шаге. Но всё это было будто в забытьи, будто в каком-то замедленном фильме, показанном ему в кромешной тьме.
 Совершенно Аркадий  очнулся уже внизу, у лифтовой кабины. Он  сидел на цементном полу, высоко подняв колени, и прижимал пацана, замотанного в свою куртку, коленями и замёрзшими до бесчувствия  ладонями, к груди. Даже сквозь толстый шофёрский свитер он чувствовал холод его тела, и поминутные резкие вздрагивания. От его тоскливого и такого гулкого в пустом подъезде плача, похожего на вой избитого  зверька, Аркадия мутило и подташнивало.
- Ну  что ты, сынок? – бормотал он с трудом, тяжело дыша, - Мы же с тобой мужики, как-никак? Не положено нам истерики закатывать. Оно и  понятно,  всем бывает не сладко. О-го-го! Ещё как не сладко бывает. Это я понимаю! Только на тот свет никогда не опоздаешь. А вот так-то… Самому…
« Чего я горожу-то?» - проносилось в это время в голове у Аркадия, « Кому рассказываю? Малец совсем! Сколько ему?  Наверное, лет четырнадцать. Хотя где там…».
- Ничего! Сейчас отдохну  немного, и пойдём домой. Там тепло! И Алина скоро придёт.
Притихший было мальчишка, дёрнулся резко, словно его ударили, и заголосил, захлёбываясь опять прорвавшимися рыданиями.
- Я к ней подходил… Она там пьяная…А я  просил её… Она же на маму похожа… И глаза, как у мамы.. А мамы нет …и меня теперь убьют… И пуууу-сть!
- Да, что же это, Господи, творится-то? – скрипнул зубами  Аркадий.
 Он опять подхватил тяжёлую ношу на руки и, спотыкаясь от боли, но поражённый словами и отчаяньем пацана, быстро спустился вниз. Было в  рыданиях  мальчишки что-то такое,  пронизывающее до самых потаённых душевных пазух. А он-то дурак, думал,  никто уже   не сможет его удивить в этой жизни!
 Василиса Григорьевна, будто бы и не уходившая никуда с лестничной площадки, уже торопливо открывала ему дверь, помогала протиснуться и ещё успевала шептать в самое ухо.
- Алинка-то, пьянючая уже какой день. Я ещё сейчас толкала, так она даже и не мычит. А все дни до этого, ночь напролёт музыка, да пьянки-гулянки. Довели видать дитё…
- Так чего, она дома? – успел выдавить, тяжело дыша, Аркадий.
- Дома. Куда она ночью-то пойдёт…
- Ну да, ну да… - хрипел Аркадий, - Куда его Василиса Григорьевна?
- Так надо в ванную горячую!
- С ума сошла! С мороза?
- Ну, так вот, в комнату его…
- Показывай, давай! Силы кончаются!...
 Аркадий потом долго сидел возле кровати Владика и всё тревожно прислушивался к его всхлипам. Он уже успел обойти квартиру, и спровадить причитающую соседку, успел  укрыть  мальчишку несколькими  одеялами.   Он погасил во всей квартире свет, и ещё постоял над бесчувственным телом Алины, размышляя сбросить ли её ноги с подлокотников кресел. «Затекут ведь!» - подумалось, и он даже нагнулся было, но слишком откровенная поза, и точащее из-под одежды нижнее бельё, остановили его. 
  Всё это он проделывал, будто бы походя. В непривычно большой квартире он постоянно прислушивался к всхлипам мальчишки, и надеялся,  без него он заснёт спокойнее и быстрее. Зря надеялся!
 В комнате горел ночник, и всё так же слышались толи всхлипы, толи причитания. Аркадий сунул руку под одеяло, и нащупал лоб мальчишки. Он был влажный и холодный.
- Не можешь согреться? А я думал,  ты заснёшь.
- Я… не..не.. могу спать! Вы не уйдёте?
 Голос Владика из-под одеял звучал глухо, почти еле слышно, и  прерывался громкими всхлипами. 
- Нет! Тебе надо заснуть обязательно…
- Не могу я спать! – он отшвырнул одеяла, и Аркадий опять увидел его красные, будто воспалённые глаза. Голова заболела сильнее. – Вы не уйдёте? – опять спросил он, - Почему вы молчите?  Я вас знаю! Вы же бывали у нас.  Почему вы молчите?
 Мальчишка уже сидел на кровати, прижимая голые худенькие  руки к груди, и почти кричал.
- Ну-ка! – Аркадий слегка придавил его, и он поддался. Тогда он укрыл его одеялами  и, обхватив голову, прикрыл глаза.
- Знаешь! Я всегда мечтал о  сыне. Но так получилось,  родились три дочери. И  с каждой из них, с самого малого возраста, я как-то умудрялся находить общий язык. Они тоже капризничали, и вредничали, но мне всегда удавалось их уговорить.  Теперь они выросли, и я совсем забыл, как я это делал.
- Я не… не.. капризничаю… - сквозь всхлипы расслышал Аркадий.
- Да, я понимаю! Ты извини! Я хотел сказать, что стал, наверное, старым, и совсем не знаю, что тебе сказать. Может, ты расскажешь, что у тебя  случилось?
- А разве вы старый?
- Конечно. Мне недавно было пятьдесят. А тебе? Тринадцать?
- Четырнадцать. Только вы совсем не старый. И если хотите сына, возьмите меня к себе. Я всё равно никому не нужен. А потом мне нужно уехать. Лучше  далеко–далеко. Куда-нибудь в деревню. Иначе меня убьют.
 Мальчишка опять резко сел на кровати, но теперь не откинул одеяла. Было видно, как у него дрожат губы, и вообще трясётся всё лицо.
- Меня обязательно убьют, - горячо зашептал он, - потому что я не могу отдать им денег. Денег  у Алины больше нет.
- Подожди, подожди! – Аркадий отнял  руки от головы и замахал перед лицом ладонями, - Кто  тебя убьет? Зачем? И что за деньги?
- Я проиграл много денег! – горячим шёпотом выдохнул  Владик,  и вдруг обхватил Аркадия руками за шею, зашептал в самое ухо - Вы не знаете, какие это люди! Они давно   ходят за мной и Севкой. Они подкарауливают меня и избивают, а  в этот раз, водили мне по шее ножом…
Вдруг Владик оттолкнул Аркадия, и отскочил, усевшись с ногами на подушку.
- Вы думаете, что я долбанутый? Что у меня крыша едет, да?
- Успокойся, - вздохнул Аркадий,- ничего я не думаю.
Хотя,  у него мелькнула мысль, что пацан явно не в себе.
- Серьёзные значит люди, раз ты… решился на такое…- пробормотал Аркадий, не выдержав пристального взгляда расширенных зрачков этого  полуголого «цыплёнка».
- Взрослые и опасные, - чуть слышно прошептал Владик.
- Взрослые говоришь? – напряжённо потирал лоб Аркадий, боль всё не уходила, - Как же ты умудрился-то с ними связаться?
- Так получилось. Мы в карты играли после школы, а потом я занимал, чтобы играть в аппараты… Ну эти аппараты игральные, что возле  Универсама… Мы с Севкой уже не могли без этих аппаратов. Там много народу. Кто-то выигрывает. А  нам редко везёт. Но постоянно тянет к ним. Хочется выиграть большие деньги и показать им всем… Ну, или уехать куда-нибудь, где тепло и весело. А без денег что? Без денег  мы так и останемся никому не нужными. Никто никому не нужен без денег…
 Голос мальчишки  становился всё тише, спокойнее, и всхлипы совсем утихли, перестали перебивать его слова.
 Конечно, Аркадий, как и любой в городе знал и видел эти игральные аппараты, эти уродливые металлические шкафы, торчащие прямо посреди площадей и парков. И, как все горожане, он слышал, как там играют и проигрываются мелкие торговцы, бродяги, работяги пристрастившиеся к этой заразе, и даже пенсионеры. О стариках рассказывали особенно много легенд. Говорили как-то об одном почти семидесятилетнем старике,  повесившемся  дома на полотенцесушителе, после того,  как  спустил в этих аппаратах очередную пенсию. Болтали о предсмертной записке. Кроме проклятий и ругательств, старик писал, что больше не может питаться отходами из мусорных баков.
« Короче, та ещё зараза!-  припоминая  всё это, подумал Аркадий, и тут же вспомнил, как лет десять  назад, под его окнами торговали героином. Прямо среди белого дня.  Это было в середине девяностых. Он смотрел через окно,  как сходятся в их двор молодые наркоманы со всего  района, как приезжает задрипанная «четвёрка» с облезлыми, непрокрашенными дверями, и огромный жлоб, детина под два метра ростом, раздаёт целлофановые пакетики-дозы молодым худосочным пацанам. Наверное, таким вот, как Владик! Аркадий  не мог  тогда ничего поделать. Обратился к друзьям-афганцам, работающим в милиции, но те посоветовали не соваться. И он   с отчаянием понимал, глядя на жену и молоденьких  дочерей, что случись беда, и ему тоже никто не поможет. Раз допускают вот такое среди бела дня, то уж и его детей не пожалеют точно.
    Только сейчас его будто осенило. Почему он не вспомнил всё это, когда стал помогать в разборках Алине? Поверил, что девяностые годы прошли, а с ними и все порядки, установленные этим лихим временем, кончились? Нет, наверное! Иначе сам вёл бы себя по-другому. Что происходит с нами всеми, если мы так быстро забываем то, чего забывать нельзя?
  Сейчас наркоманы пропали с  переулков  и дворов, и милиция, как когда-то гордо вышагивает по улицам и проспектам, вот и забыл он за несколько лет, что  торговцы наркотиками  в их городе, никуда не делись. Наверное, в какое-то время он всё же  поверил -   их время прошло. И  все эти Бибули, Гурамы, и Антоны, о которых раньше  в пивных и закусочных говорили с придыханием и с приставками «смотрящий», « в законе» или «авторитет», перемёрли и попритихли. А они никуда не делись, просто их поубавилось, и  они  теперь  делали свои дела тихо, в стороне от людских глаз.
 Аркадий встрепенулся от воспоминаний.
- Ничего! – сказал он вслух, - Постепенно избавились от  одной заразы, значит, есть шанс,  избавимся и от этой.
- Что? – услышал он испуганный вскрик мальчишки.
- Ничего, сынок! Много ты им задолжал?
- Почти десять тысяч. Я думал, что отыграюсь, и   у Алины есть деньги. Тогда я ещё немного был должен…
- Фьють! – присвистнул Аркадий, - Две мои  месячные получки. Но это не беда! Можно занять, или одолжить на время. Только, кому отдавать-то? Ты их хорошо знаешь?
- Не знаю я никого,- опять захлюпал носом Владик, - Я только Гопака, одноклассника знаю. А он никогда о них не расскажет.
- Вот в том-то и дело! Надо тебя, брат, спасать.
Владик неожиданно бросился Аркадию на грудь, чуть не столкнув его  с края кровати. Он обхватил его за шею так крепко, что у Аркадия перехватило дыхание, и на глаза даже влага выступила.
- Заберите меня к себе! – горячо шептал он в самое ухо, - Я всё умею делать: и полы мыть, и готовить, и убираться, и гладить себе одежду. Я вам буду очень хорошим сыном. Вы же хотели? И вы не старый!
 Аркадий сглотнул комок в горле,  пересилил себя и засмеялся кашляющим ненастоящим смехом.
- А как же Алина? Да и денег у меня, сынок, нет.  Я теперь инвалид. Богатой жизни не будет!
- Так Алине и  Гене квартира нужна, а не я! - прошептал он, - И деньги мне совсем не нужны. Я смотреть на них теперь не смогу.
 И только тут Аркадий почувствовал, как от маленького худенького тела пышет  нездоровым удушливым жаром.