Структурированная версия с иллюстрациями и гиперссылками: http://samlib.ru/b/baranow_p_a/ojzl.shtml
Сегодня поговорим о знаменитом постановлении ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград».
Усилиями либеральных пропагандистов со степенями литературоведов оно чаще всего именуется не иначе как кампанией травли Зощенко и Ахматовой. Это является умышленным искажением действительности. Т.н. «травля Зощенко и Ахматовой» была частью намного более масштабного процесса, затрагивавшего не только литературу.
Обратимся к историческому контексту. За время войны в советском обществе расцвело пышным цветом взяточничество, коррупция, воровство и др. злоупотребления, без которых не обходится ни одна война. И уж тем более самая страшная война за всю историю человечества. Злоупотребления имелись в самых разных областях. Понятно, что многочисленные факты хищений выявлялись в деле восстановления народного хозяйства. Понятно, что воровство интендантов в армии никогда не прекращалось. Понятно, что и стоимость вывезенных высшим генералитетом трофеев порой превосходила все мыслимые пределы. За всем по мере сил руководство страны следило и во время войны, и по мере сил ликвидировало эти явления.
Понятно и то, что во время войны руки доходили не до всего. Сказочные состояния наживали люди, руководившие эвакуацией и занимавшиеся в эвакуации распределением благ. Всю войну выходили газеты и журналы, снимались фильмы, печатались книги. Деятели искусств отправлялись в эвакуацию, получали там писательские пайки, возвращались обратно. После войны появилась возможность разобраться и с этим. «Наведение порядка» в искусстве – часть одной кампании со знаменитым трофейным делом, ленинградским делом и др. громкими и не очень делами послевоенного периода.
На международной арене сгущались тучи. На Западе надвигалась антикоммунистическая истерия, а вчерашние союзники по антигитлеровской коалиции уже готовились воткнуть нож в спину СССР и запугивали страну советов ядерным оружием. США вполне серьёзно готовились к ядерной войне против СССР, перестраивая идеологию и экономику на соответствующий лад, с 1946-м года уже начиналась соответствующая пропагандистская кампания, Оруэлл уже вовсю работал над своим «1984-м». От ядерной войны нас спасло только внезапное для США появление у нас ядерного оружия. Но это будет лишь в 1949-м году. А в 1946-м руководство СССР отлично понимало, что расслабляться и почивать на лаврах смерти подобно. Страна, так же как и в дни войны, нуждается в жесточайшей дисциплине и идейной монолитности.
Таков исторический контекст постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград».
Когда публицисты называют эти постановления «травлей Зощенко и Ахматовой», они, как правило, вполне умышленно создают у читателя впечатление, будто бы речь идёт о вкусах Сталина, Жданова и др. советских руководителей. Это сознательная ложь либо глупость. Во-первых, знаменитое постановление ЦК ВКП(б) было не об Ахматовой и Зощенко, а о журналах «Звезда» и «Ленинград», что ясно даже из текста постановления. А во-вторых, оно было лишь частью «генеральной уборки» в советском искусстве.
Итак, до «бойцов литературного фронта» очередь дошла в 1946-м году. Дошла не до тех, кто «с лейкой и блокнотом, а где и с пулемётом», а до тех, кто предпочитал геройствовать в ташкентской эвакуации. Советская власть явно давала понять, что огромные средства, тратившиеся на писательские пайки, дачи, путёвки, гонорары и выпуск огромных тиражей, теперь будут взяты на строгий учёт и под строгий контроль.
Кое-что о том, какое внимание уделяла советская власть писателям в самые тревожные и тяжелые дни войны, можно понять из записки Секретаря Союза писателей Фадеева от 13 декабря 1941г.
<…>Я имел персональную директиву от ЦК (тов. Александров) и Комиссии по эвакуации (тов. Шверник, тов. Микоян, тов. Косыгин) вывезти писателей, имеющих какую-нибудь литературную ценность, вывезти под личную ответственность.
Список этих писателей был составлен тов. Еголиным (работник ЦК) совместно со мной и утвержден тов. Александровым. Он был достаточно широк - 120 человек, а вместе с членами семей некоторых из них - около 200 человек (учтите, что свыше 200 активных московских писателей находятся на фронтах, не менее 100 самостоятельно уехало в тыл за время войны и 700 с лишним членов писательских семей эвакуированы в начале войны).
Все писатели и их семьи, не только по этому списку, а со значительным превышением (271 человек) были лично мною посажены в поезда и отправлены из Москвы в течение 14 и 15 октября (за исключением Лебедева-Кумача, - он еще 14 октября привез на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался, - Бахметьева, Сейфуллиной, Мариэтты Шагинян и Анатолия Виноградова - по их личной вине). Они, кроме А.Виноградова, выехали в ближайшие дни.
Для обеспечения выезда всех членов и кандидатов Союза писателей с их семьями, а также работников аппарата Союза (работников Правления, Литфонда, издательства, журналов, "Литгазеты", Иностранной комиссии, клуба) Комиссия по эвакуации при Совнаркоме СССР по моему предложению обязала НКПС предоставить Союзу писателей вагоны на 1000 человек (в эвакуации какого-либо имущества и архивов Правления Союза было отказано).
За 14 и 15 октября и в ночь с 15 на 16 организованным и неорганизованным путем выехала, примерно, половина этих людей. Остальная половина (из них по списку 186 членов и кандидатов Союза) была захвачена паникой 16 и 17 октября. Как известно, большинство из них выехали из Москвы в последующие дни.
<…>
4. Перед отъездом Информбюро из Москвы тов. Бурский передал мне от имени тов. Щербакова указание: создать работающие группы писателей в гг. Свердловске, Казани и Куйбышеве.
В Куйбышеве такая группа создана при Информбюро (человек 15). В Казани и Чистополе (120 человек) и Свердловске (30 человек). Остальные писатели с семьями (в большинстве старики, больные и пожилые, но в известной части и перетрусившие "работоспособные") поехали в Ташкент, Алма-Ата и города Сибири.
Организация писательских групп в Казани и Свердловске, очищение их от паникеров, материально-бытовое устройство, преодоление некоторых политически вредных настроений - вся эта работа более или менее завершена, группы эти созданы и работают…»
В Ленинграде вопросами эвакуации писателей и устройством судьбы оставшихся занимался лично Жданов. Он обеспечивал не только эвакуацию, но и приглядывал за обустройством писателей на новом месте. К примеру, несмотря на неприязнь к творчеству Ахматовой, в 1942 году он звонил в Ташкент тамошнему руководству и просил принять участие в её судьбе. Факт подтверждённый людьми, испытывающими к советской систему вообще, и Жданову лично, лютую ненависть. В частности, об этом пишет Надежда Мандельштам.
Жданов же обеспечил и эвакуацию из Ленинграда Зощенко. Писатель жил во время войны в Алма-Ате, а затем перебрался в Москву. Причём весь московский период проживал в гостинце «Москва».
Имела ли право после этого советская власть требовать от писателей взаимности? Думается, что имела. Но с этим были определённые проблемы. Ещё в 1945г. зам. Начальника Управления пропаганды и агитации ВКП (б) Еголин писал в докладной на имя Маленкова.
«<…>К сожалению, некоторые наши писатели оказались не на высоте этих задач. Вместо того, чтобы, представляя передовую часть советского общества, морально укреплять народ, звать его к победе, в труднейшие периоды войны, они сами поддавались панике, малодушествовали. Одни, испугавшись трудностей, в 1941-1942 годах опустили руки и ничего не писали. Так К.Федин, Вс.Иванов, В.Луговской в эти годы не опубликовали ни одного художественного произведения, "отсиживались". Другие - создавали такие произведения, которые усугубляли и без того тяжелые переживания советских людей. Н.Асеев, М.Зощенко, И.Сельвинский, К.Чуковский создали безыдейные, вредные произведения...»
Из той же записки мы можем узнать об идеологической установке для советских писателей. О том, что именно партийное руководство считало полезным, а что – вредным.
«Книга Евг.Рысса отражает панические настроения автора в первый период войны. Герой книги пятнадцатилетний рабочий-подросток наделен психологией насмерть перепуганного интеллигента: "До сих пор я помню то чувство мучительной, бесконечной тоски, которое не отпускало меня ни на минуту" (стр. 28); "...тоска доводила меня почти до тошноты, до физического чувства слабости и головокружения" (стр. 30) и т.д. В минуты опасности герой Евг.Рысса ведет себя как жалкий трус: бросает товарища на пустынном поле во время обстрела; больше всего на свете боится того, что во время раздачи оружия ему тоже дадут винтовку; в момент немецкой атаки ему "все равно, что будет дальше" и т.д. <…> Евг.Рысс с наслаждением ковыряется в душах своих героев в моменты трусости, страха, паники и теряет к ним всякий интерес, как только они преодолевают эти чувства…».
Кому-то может показаться, что такая постановка вопроса слишком принципиальна, излишне жестока и прямолинейна. Но я напомню о том, что едва закончилась война. Предстоит восстанавливать страну, выходить на паритет с «союзниками» в экономике, создавать ядерное оружие. Преодолевать нехватку рабочих рук, бороться с надвигающимся голодом.
Иными словами, не до упадничества и интеллигентской рефлексии. По мнению ЦК это необходимо было выжигать калёным железом.
В 1946 г. критике подвергались поэтесса Алигер, поэты Сельвинский и Асеев. Серьёзнее других получил Корней Чуковский – один из лидеров скрытого либерального прозападного интеллигентского подполья.[1] В августе 46-го в газете «Правда» вышла статья, посвящённая его откровенно халтурному произведению про мальчика Бибигона. В статье говорилось:
«Нельзя допустить, чтобы под видом сказки в детский журнал досужие сочинители тащили явный бред. С подобным бредом под видом сказки выступает в детском журнале «Мурзилка» писатель Корней Чуковский. В «сказке» нет фантазии, а есть только одни выкрутасы. Чернильница у писателя большая, а редакция журнала «Мурзилка» неразборчива».
Ознакомиться с опусом Чуковского и оценить правоту написанного каждый может самостоятельно.
Таким образом, речь шла именно о «наведении порядка» в литературе в целом, а вовсе не о травле Ахматовой и Зощенко, на которых набросились внезапно взбесившиеся Сталин и Жданов, обуреваемые завистью к их талантам.
Теперь перейдём собственно к «Ленинграду» и «Звезде». История постановления Оргбюро ЦК началась с Докладной записки Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) на имя Жданова, подписанной Александровым и всё тем же Еголиным. В части, касающейся журнала «Ленинград», Ахматова и Зощенко не упоминались вовсе. Критикуя журнал, Еголин и Александров пишут:
«В № 1-2 за 1946 г. помещена пародия А. Флита "Мой Некрасов", в которой автор пытается высмеять повесть Е. Катерли о Некрасове, опубликованную в журнале "Звезда". Однако, пародия сама является ничем иным, как глумлением над великим поэтом. "Некрасов, - пишет А.Флит, - проснулся с отрыжкой и поздно. Мучила изжога и царская цензура. Всю ночь снились моченые яблоки и цензор Никитенко. Ныло под ложечкой. На душе было кисло. Икалось с вечера. - Что мне сказать мужику!? - мрачно подумал Николай Алексеевич, затягиваясь дорогой душистой папиросой. Мучила совесть и помещики-крепостники. Некрасов вяло сунул изможденные желтые пятки в стоптанные туфли и поплелся к окну. Мутило от сознания бессилия перед царем и его приспешниками и от выпитого накануне французского коньяка. Некрасов увидел в окно парадный подъезд и толпу мужиков, вздохнул, желтой рукой обмакнул вставочку в чернила и, нехотя позевывая и почесываясь, написал: "Размышления у парадного подъезда". Захотелось к Тургеневу, но он был за границей. Некрасов лег на диван и повернулся помятым лицом к облезлой стене. Уснуть он не мог. Давило крепостное право".
В десятом номере журнала за 1946 год в отделе пародий помещены стихи, сочиненные А.Хазиным под названием "Возвращение Онегина. Глава одиннадцатая. Фрагменты". В этих стихах с злой издевкой и зубоскальством описан быт современного Ленинграда. Хазин пишет о Евгении Онегине, будто бы посетившем Ленинград:
"В трамвай садится наш Евгений.
О, бедный, милый человек!
Не знал таких передвижений
Его непросвещенный век.
Судьба Евгения хранила,
Ему лишь ногу отдавило,
И только раз, толкнув в живот,
Ему сказали: "Идиот!"
Он, вспомнив древние порядки,
Решил дуэлью кончить спор,
Полез в карман... но кто-то спер
Уже давно его перчатки..."».
Как видим, за 4 года войны толстый солидный журнал, призванный «руководить писателями», воспитывать читателя и показывать обществу образец вкуса и высокой культуры, скатился едва ли не до уровня современного «камеди-клаба». К тому же, в этом ёрничестве явно усматривался антисоветский политический подтекст. В едва пережившей войну стране, готовящейся к новым тяжёлым испытаниям, это было за гранью фола.
В той части Докладной, которая посвящёна «Звезде», действительно упоминаются и Ахматова, и Зощенко. Однако им уделяется не больше внимания, чем другим подвергаемым критике писателям и поэтам. Ахматова здесь в одном ряду с Комисаровой, Садофьевым и Спасским. Зощенко теряется среди массы других писателей: Гора, Кнехта, Штейна, Малюгина, Острова и Борисова.
Так в чём причина закрытия «Ленинграда» и, как сказали бы сейчас, переформатирования «Звезды»? Дело во всё том же «наведении порядка». И не только в сфере идеологии, но и в финансовой сфере. Согласно стенограмме заседания Оргбюро ЦК по вопросу о журналах «Звезда» и «Ленинград», ответственный секретарь Ленинградской секции Союза советских писателей Прокофьев прямым текстом говорит: «журналы "Звезда" и "Ленинград" принесли убыток государству около 1 млн рублей». Для сравнения московский журнал «Знамя», как явствует из той же стенограммы, давал около 1 млн. прибыли.
Был и ещё один нюанс. Как отмечается в постановлении Оргбюро ЦК, опубликованном «Правдой»,
«Недостаток идейности у руководящих работников "Звезды" и "Ленинграда" привел также к тому, что эти работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям и при котором заглушается критика, приводит к тому, что писатели перестают совершенствоваться, утрачивают сознание своей ответственности перед народом, перед государством, перед партией, перестают двигаться вперед».
В стенограмме заседания Оргбюро, по итогам которого было принято постановление, эта тема раскрыта несколько подробнее.
Одним словом, картина получается вполне ясная. Два журнала, за которыми по понятным причинам не было соответствующего контроля в годы войны, печатают непонятно что, выдают в массы слабые, идеологически вредные вещи, либо вещи «упаднические», которые, по мнению властей, подрывают боевой дух народа. Да ещё и вводят государство в убыток на значительную сумму. Зато кормят писателей и критиков, уже сросшихся в отдельную группу, хвалящих друг друга по принципу знаменитой басни Крылова «кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку».
ЦК ВКП(б) кормить этих граждан отказался. Журнал «Ленинград» был закрыт, журнал «Звезда» был реорганизован.
Можно, конечно, воспринимать историю послевоенного сталинского периода как набор отдельных фактов, не связанных внутренней логикой. И вслед за либеральными литературоведами считать, что дела «Ленинграда» и «Звезды»» были вызваны болезненными припадками Сталина и Жданова, проистекающими от их безграмотности и ненависти ко всему прекрасному.
Однако ещё в 1944-м году критике с последующей реорганизацией подвергся журнал «Знамя». В 1948-м году журнал «Знамя» был реорганизован ещё раз, о чём вышло соответствующее постановление. О нём вспоминают куда реже: ещё бы, в нём не упомянуты известные широкой публике Ахматова или Зощенко. «Поурчать» либеральным литературоведам не над чем.
В то же самое время принимаются ещё ряд решений, подтверждающих, что дело здесь не только в идеологии и тем более в личных вкусах Сталина и Жданова.
14 сентября 1946 г., через месяц после удара по убыточным «Ленинграду» и «Звезде», принимается Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) № 55. п. 35 – «О выписке и использовании иностранной литературы». В нём говорится прямым текстом, что «в закупке и использовании иностранной литературы сложилась порочная антигосударственная практика. Как показала проверка, иностранную литературу выписывает много организаций, которые не имеют надобности в ней по характеру своей работы. В результате неправильной организации дела выписки иностранной литературы различные ведомства и учреждения расходуют крайне много валюты на приобретение ненужных для них и не имеющих ценности зарубежных книг, журналов и газет.
Многие организации безответственно отнеслись к расходованию валюты, преступно разбазаривали государственные средства на выписку беллетристики, иллюстрированных журналов, журналов мод и различных развлекательных изданий вместо ценной и необходимой для страны научно-технической литературы».
В постановлении среди принятых Политбюро мер помимо сокращения выделяемых на закупку литературы средств, имелся многое объясняющий пункт 2. «Отпуск средств на выписку иностранной литературы впредь производить только через Валютный Комитет при Совете Министров СССР».
Опять борьба с нецелевыми расходованиями средств, отмывами и распилами!
А ещё через три месяца – 16 декабря – принимается ещё одно постановление с названием, говорящим само за себя. «О крупных недостатках в организации производства кинофильмов и массовых фактах разбазаривания и хищения государственных средств в киностудиях. В нём говорилось: «Центральный Комитет ВКП(б) устанавливает, что в организации производства художественных фильмов имеются крупнейшие недостатки, которые не позволяют использовать полностью техническую базу киностудий, приводят к сокращению количества и к ухудшению качества выпускаемых кинофильмов, удорожают стоимость картин, создают благоприятную почву для разбазаривания и хищения государственных денежных средств и материальных ценностей и тем самым наносят серьезный ущерб делу развития советской кинематографии».
Далее в тексте приводятся конкретные случаи завышения смет и предоставления фиктивных отчётов с конкретными суммами и именами виновных. Судя по всему, с подготовкой этого постановления были каким-то образом связаны буквально накануне принятые разгромные постановления по именитым советским режиссёрам и их фильмам: Пудовкину («Нахимов), Эйзенштейну («Иван Грозный», фильм 2) и Лукову («Большая жизнь»).
Сейчас, конечно же, Михалковым и Бондарчуком, монополизировавшими на двоих весь кинорынок, никто не займётся. А жаль.
А в 1948-м году началась кампания по борьбе с формализмом в музыке, которая, в точности как и литературная кампания 1946г., имела помимо идеологической ещё и подоплёку связанною с групповщиной в среде композиторов, критиков, руководителей Союза композиторов. А где групповщина, там всегда и финансовые нарушения.
В общем, когда либеральная интеллигенция негодует по поводу «сталинских зверств» в области искусства, она негодует как раз по поводу борьбы с распилами, откатами и отмывами. Т.е. негодует по поводу того, чего она сегодня всеми силами добивается. Вернее, делает вид, что добивается, на самом деле имея в виду присвоить эту кормушку себе.
Как мы выяснили, постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» изначально не связано на прямую с Ахматовой и Зощенко. Наоборот, это Ахматова и Зощенко попали в поле зрения ЦК в связи с делами более масштабными и одновременно более прозаичными.
Однако в тексте постановления Оргбюро ЦК Ахматовой и Зощенко уделяется персональное внимание. Если в Докладной Еголина-Александрова (с которой начался разбор дел журналов) их имена стоят в одном ряду с именами прочих литераторов, публикация произведений которых была признана ошибочной, и ничем не выделяются из этого ряда, то текст постановления Оргбюро ЦК выстроен вокруг Ахматовой и Зощенко, как вокруг двух наиболее наглядных примеров двух негативных тенденций в советской литературе.
Причин такой перемены две. Во-первых, причина личностная, связанная с поведением этих двух крупных литераторов во время войны. В уже упомянутой стенограмме заседания Оргбюро ЦК Сталин говорит о Зощенко: «Вся война прошла, все народы обливались кровью, а он ни одной строки не дал. Пишет он чепуху какую-то, прямо издевательство. Война в разгаре, а у него ни одного слова ни за, ни против, а пишет всякие небылицы, чепуху, ничего не дающую ни уму, ни сердцу». Здесь Сталин ведёт речь о фрейдистской книге Зощенко «Перед восходом солнца», которую тот написал, находясь в эвакуации Алма-Ате в 1942-43 гг. Каждый читатель имеет возможность ознакомиться с этой книгой и сделать вывод об авторе. Как о научной ценности его книги, так и о том, как относиться к человеку, который в самые тревожные годы войны, когда страна буквально утопает в крови, занимается перетряхиванием на публике собственного грязного белья.[2]
Сталина и Жданова, конечно же, информировали и об условиях жизни Ахматовой в Ташкенте, когда Ленинград умирал от голода. С вином, курами писательскими интригами и восхитительным бездельем. Всё это достаточно подробно описано в книге Лидии Чуковской (дочери упомянутого выше Корнея Ивановича), которая долгое время исполняла роль «келейницы» при «монахине-блуднице» Ахматовой.
«NN горько жаловалась, что ёе заставляют выступать два дня подряд, а у нее нет сил; что она имеет право не работать совсем на основании своей инвалидной карточки («Неужели вы этого не знали?»). На мое предложение показать эту карточку в Союзе: «Тогда меня вышлют в Бухару как неработающую»…
«Сегодня я зашла днем, принесла творог и яйца, долго ждала ее у Штоков, где мы, ни с того, ни с сего дули перцовку.
NN почему-то была веселая, возбужденная, шутила. Смеялась, упрашивала меня идти вместе с ними всеми на Тамару Ханум. Но я помчалась в детдом…»
«Затем явились Беньяш, Слепян, Раневская. Сидели мы как-то скучно, по-обывательски. Раневская рассказывала поха-ха-хабные анекдоты. При всем блеске ее таланта это невыносимо. NN несколько раз звонила к Толстым, которые страшно огорчены и не скрывают — так как премия не ему. NN решила сделать визит сочувствия. «Это правильно», — сказала Беньяш. «Я всегда знаю, что следует делать», — сказала NN, а я вновь огорчилась».
«Вечером. Поздно, зашла к NN. У нее застала Раневскую, которая лежала на постели NN после большого пьянства. NN, по-видимому, тоже выпила много. Она казалась очень красивой, возбужденной и не понравилась мне. Она говорила не умолкая и как-то не скромно: в похвалу себе…»
«Сегодня, в Союзе, Радзинский рассказал мне, что вчера вечером за NN присылали машину из ЦК, и там спрашивали о ее здоровье, книге, пайке и пр. <...>.
После того как NN была приглашена в ЦК, Радзинский с легкостью выхлопотал для нее в издательстве 1000 р.»[3]
«Жили хорошо. В комнаты заходила педекюрша, Радзинская жарила утку, Раневская приносила вино, и дамы частенько злоупотребляли им, после чего «Раневская в пьяном виде кричала во дворе писательским стервам: «Вы гордиться должны, что живете в доме, на котором будет набита доска».
В книге Чуковской можно найти много подобных сцен. Вообще, Чуковская – персонаж очень интересный и типичный. Дочь известнейшего советского писателя, который ненавидел советскую власть тайно, сама ненавидевшая её явно (естественно, в те времена, когда за это уже перестали расстреливать). И большую часть жизни посвятившая рассказам о том, какая эта власть ужасная страдала от неё творческая интеллигенция. Книга её содержит множество подробностей о «страшных страданиях» Ахматовой при советской власти.
В общем, кто-то лил кровь на фронте, кто-то погибал от холода, непосильной работы и голода в оккупации, кто-то вершил трудовой подвиг в тылу. Кто-то в это время лопал усиленный паёк в Ташкенте. А кто-то, как Радзинский старший, не только лопал, но и заведовал его распределением со всеми вытекающими последствиями. Понятное дело, что лопать усиленный паёк нужно было не ради себя, а ради нас, потомков. Чтобы набраться сил, необходимых для донесения до нас Страшной Правды о сталинских преступлениях.
Был у Ахматовой и ещё один грешок – несколько встреч с Исайей Берлином, вторым секретарём Британского посольства в СССР. Либеральными литературоведами эти встречи преподносятся, как обычные скромные беседы о литературе. Берлин, дескать, интеллигентный умница-дипломат, который к концу дипломатической карьеры страстно увлёкся русской литературой.В реальности Берлин – сотрудник British Information Services, входилвшей в состав British Security Coordination, «зонтичной структуры», координирующей деятельность таких служб, как Ми-5, Ми-6, SOE. Британская служба информации – место работы Берлина – была по сути пропагандистским отделом в этой глобальной разведывательной корпорации, созданной по инициативе лично Черчилля. Но говорить об этом среди наших литературоведов почему-то не принято. Напротив, якобы сказанные Сталиным слова "оказывается, наша монахиня теперь еще и английских шпионов принимает..."[4] в интерпретации официальных искусствоведов, являются очевидным свидетельством сталинской неадекватности и паранойи. О том, что Берлин «случайно» ездил по писателям в компании Рандольфа Черчилля (Рандольфа Уинстоновича), литературоведы тоже говорить не любят.
Сыграли ли эти подробности – особенности поведения и творчества Зощенко и Ахматовой в период войны и после неё – свою роль в том, что именно их ЦК выбрало в качестве главной мишени? Вполне возможно.
Но куда важнее были творческие и идеологические особенности произведений этих двух авторов. Зощенко – самый, пожалуй, яркий в советской литературе пример однообразной сатиры, направленный на удовлетворение самых низких культурных запросов. Одним словом, предтеча того направления, которое так расцвело сегодня на телевидении. К тому же то, что было терпимо в предвоенные годы, то в условиях войны и послевоенной разрухи выглядело уже совершенно по иному. Ещё во время войны, когда в конце 1943 года повесть Зощенко «Перед восходом солнца» начали печатать в журнале «Октябрь», это произведение встретило недоумённые отклики. Как отмечалось в возмущённом письме работников Ленинградского радиозавода в январе 1944-го года, «Зощенко занят только собой... Противно читать повесть. Непригляден и сам автор... Писателю Зощенко не мешал в работе артиллерийский обстрел...». Люди, проработавшие Блокаду под артиллерийскими обстрелами и бомбёжками имели право на резкие формулировки. Это понимал и Жданов, когда дал санкцию на печать письма в прессе, и отмечал при этом необходимость «...Усилить нападение на Зощенко, которого нужно расклевать, чтобы от него мокрого места не осталось».
После войны появляется рассказ Зощенко «Приключения обезьяны». Учитывая год его написания, он и впрямь напоминал идеологическую диверсию: плевок в лицо воевавшему народу. И вот после всего этого, Зощенко не просто предоставляют «литературную трибуну», но и вводят в редакцию крупного журнала.
Как сказано в постановлении Оргбюро ЦК
«Грубой ошибкой "Звезды" является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции "Звезды" известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко "Приключения обезьяны" ("Звезда", № 5-6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.
Предоставление страниц "Звезды" таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции "Звезда" хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как "Перед восходом солнца"<…>».
Про Ахматову в постановлении сказано так.
«Журнал "Звезда" всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, - "искусстве для искусства", не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе».
Сформулировано весьма жёстко, зато совершенно недвусмысленно. Политическое руководство страны ясно давало понять, что именно оно считает неприемлемым в советской литературе. Претензии к Ахматовой закономерным образом совпадают с претензиями, которое советское руководство предъявляло цеху музыкантов, о чём уже было сказано в статье о борьбе с формализмом. Борьба с «элитарностью», выраженной фразами «искусство ради искусства» и «я художник, я так вижу», с упадничеством и оторванностью от народа.
Дав характеристику Зощенко и Ахматовой, как наиболее ярким выразителям тех направлений, которые отныне оказывались лишними в СССР, ЦК переходит от их частных случаев к общему.
«Предоставление Зощенко и Ахматовой активной роли в журнале, несомненно, внесло элементы идейного разброда и дезорганизации в среде ленинградских писателей. В журнале стали появляться произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада. Стали публиковаться произведения, проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни (стихи Садофьева и Комиссаровой в № 1 за 1946 г. и т.д.).
Помещая эти произведения, редакция усугубила свои ошибки и еще более принизила идейный уровень журнала. Допустив проникновение в журнал чуждых в идейном отношении произведений, редакция понизила также требовательность к художественным качествам печатаемого литературного материала. Журнал стал заполняться малохудожественными пьесами и рассказами ("Дорога времени"Ягдфельдта, "Лебединое озеро" Штейна и т.д.). Такая неразборчивость в отборе материалов для печатания привела к снижению художественного уровня журнала.
ЦК отмечает, что особенно плохо ведется журнал "Ленинград", который постоянно предоставлял свои страницы для пошлых и клеветнических выступлений Зощенко, для пустых и аполитичных стихотворении Ахматовой. Как и редакция "Звезды", редакция журнала "Ленинград" допустила крупные ошибки, опубликовав ряд произведений, проникнутых духом низкопоклонства по отношению ко всему иностранному. Журнал напечатал ряд ошибочных произведений ("Случай над Берлином" Варшавского и Реста, "На заставе" Слонимского). В стихах Хазина "Возвращение Онегина" под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград. В журнале "Ленинград" помещаются преимущественно бессодержательные низкопробные литературные материалы.
<…>
В чем смысл ошибок редакций "Звезды" и "Ленинграда"?
Руководящие работники журналов и, в первую очередь, их редакторы тт. Саянов и Лихарев, забыли то положение ленинизма, что наши журналы, являются ли они научными или художественными, не могут быть аполитичными. Они забыли, что наши журналы являются могучим средством советского государства в деле воспитания советских людей и в особенности молодежи и поэтому должны руководствоваться тем, что составляет жизненную основу советского строя, - его политикой. Советский строй не может терпеть воспитания молодежи в духе безразличия к советской политике, в духе наплевизма и безыдейности.
<…>
Недостаток идейности у руководящих работников "Звезды" и "Ленинграда" привел также к тому, что эти работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям<…>».
Таким образом, ЦК переходит к «вечным» в послевоенный период темам. Во-первых, к борьбе с групповщиной (в данном случае в литературной среде), т.е. по сути к борьбе с кумовством и всеми вытекающими из него последствиями, которые так хорошо известны всем нам, живущим в эпоху кооператива «Озеро». Во-вторых, к низкопоклонству перед Западом.
ЦК чётко и на возможно наиболее ярких примерах указало, как не надо писать, и что не надо печатать. Едва ли у кого-то из литературной среды после этого остались вопросы.
- Но позвольте! – скажут нам некоторые любители искусства, - ведь Ахматова и Зощенко – гении. Какое же право ЦК имело так о них говорить!
Проблема заключается в том, что для современников гениальность эта была совершенно не очевидна. О гениальности Зощенко даже сейчас мало кто говорит (хотя есть и такие), уж слишком большого труда стоит её обосновать даже самому матёрому литературоведу. Гениальность же Ахматовой известна нам со школьных времён. Как же! На уроке прямо так и сказали: гениальная поэтесса. К сожалению, современники Ахматовой в нашей школе не учились, поэтому обычно о её гениальности не подозревали.
Ахматова прожила долгую жизнь, группировала вокруг себя поэтов, писателей и критиков, занимаясь их «правильным воспитанием». Она очень хорошо умела «организовывать литературный процесс». Это, а заодно и роль страдалицы и жертвы репрессий, из которого она никогда не выходила, во многом и обеспечили ей (правда, уже на старости лет) «гениальность». Как-то Ахматова сказала о высылаемом за тунеядство на 101 км. Бродском «какую биографию делают нашему рыжему». Она отлично знала, что говорила. Трудно найти людей, которые бы лучше неё разбирались в том, как делаются биографии. Даже при беглом изучении поражаешься несоответствию имиджа «вечной страдалицы» и «невинной жертвы» с реальной биографией Анны Андреевны.
Правда, самой ей литературную биографию во многом сделали Сталин и Жданов. Сообразила бы либеральная общественность и пропагандисты со степенями искусствоведов и историков, что Ахматова и Зощенко гениальны, если бы не то самое постановление Оргбюро ЦК? Едва ли.
Скажем пару слов о дальнейшей судьбе Ахматова и Зощенко. Никто их не расстреливал и в лагеря не сажал.
Зощенко был исключён из Союза Писателей, что (вопреки расхожему мнению) не означало запреты на профессию. Жил переводами. Написал (искупая бездействие в годы войны) «партизанские рассказы». Приторно-елейные и посредственные. Они были опубликованы. Имел дачу в курортном Сестрорецке, на которой и жил. Умер в 1958-м году, в последние годы главным делом его жизни были хлопоты о предоставлении ему персональной пенсии. Пенсия для профессионального писателя! Кому скажи сейчас не поверят! Через считанные дни после получения искомого, новоиспечённый персональный пенсионер республиканского значения скончался.
Ахматова жила переводами. За ней по-прежнему была закреплена машина с шофёром. С 1955-го литфонд выделил её дачу в Комарово. В 1946-м г. действовала карточная система, у Ахматовой был пропуск в закрытый распределитель и лимит на 500 рублей. Для сравнения, профессорский лимит составлял 300 рублей. Ахматова получала лимит как видный деятель искусства. К тому же полагалась специальная книжка на 200 рублей для проезда в такси. В 1950-м г. Ахматова публикует сборник апологетических стихов «слава миру», в 1951-м её восстанавливают в Союзе писателей.
Последние годы жизни Ахматовой были ярким примером именно того, чему посвящено постановление ЦК. Повторим отрывок из него. «…Работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям». Да, именно так и работал «ахматовский кружок». За годы кропотливой деятельности выросла целая плеяда цепляющихся друг за друга «гениев». Гениальность которых, при беспристрастном рассмотрении весьма сомнительна.
Особым эпизодом в жизни двух писателей была проходившая в Москве встреча с английскими студентами в 1954г. Если прагматичная Ахматова на вопрос о том, как она относится к ждановскому докладу 1946г., ответила, что в целом согласна, то Зощенко изобразил из себя жертву режима, наговорив с три короба «буржуазными щенкам». Это грубое выражение не моё, а Константина Симонова, которого менее всего можно назвать человеком «жаждущим писательской крови» или «сталинским сатрапом». Более того, Симонов лично покровительствовал Зощенко, именно он добился публикации тех самых зощенковских Партизанских рассказов, написанных после выхода постановления Оргбюро ЦК и ждановского доклада.[5]
В заключение остаётся лишь привести отрывок из знаменитого доклада Жданова, произнесённого в Ленинграде, куда Андрей Александрович прибыл по поручению ЦК для разъяснения постановления Оргбюро.
Мы вовсе не обязаны предоставлять в нашей литературе место для вкусов и нравов, не имеющих ничего общего с моралью и качествами советских людей. Что поучительного могут дать произведения Ахматовой нашей молодежи? Ничего, кроме вреда. Эти произведения могут только noсеять уныние, упадок духа, пессимизм, стремление уйти от насущных вопросов общественной жизни, отойти от широкой дороги общественной жизни и деятельности в узенький мирок личных переживаний. Как можно отдать в ее руки воспитание нашей молодежи?! А между тем Ахматову с большой готовностью печатали то в "Звезде", то в "Ленинграде", да еще отдельными сборниками издавали. Это грубая политическая ошибка.
Не случайно ввиду всего этого, что в ленинградских журналах начали появляться произведения других писателей, которые стали сползать на позиции безидейности и упадочничества. Я имею в виду такие произведения, как произведения Садофьева и Комиссаровой. В некоторых своих стихах Садофьев и Комиссарова стали подпевать Ахматовой, стали культивировать настроения уныния, тоски и одиночества, которые так любезны душе Ахматовой.
Нечего и говорить, что подобные настроения или проповедь подобных настроений может оказывать только отрицательное влияние на нашу молодежь, может отравить ее сознание гнилым духом безидейности, аполитичности, уныния.
А что было бы, если бы мы воспитывали молодежь в духе уныния и неверия в наше дело? А было бы то, что мы не победили бы в Великой Отечественной войне. Именно потому, что советское государство и наша партия с помощью советской литературы воспитали нашу молодежь в духе бодрости, уверенности в своих силах, именно поэтому мы преодолели величайшие трудности в строительстве социализма и добились победы над немцами и японцами.
1.О личности Чуковского много говорят его высказывания времён войны. В 1943 г по поводу открытия второго фронта Корней Иванович говорил следующее: «Скоро нужно ждать еще каких-нибудь решений в угоду нашим хозяевам (союзникам), наша судьба в их руках. Я рад, что начинается новая разумная эпоха. Они нас научат культуре...». В 1944-м году зафиксированы и ещё более интересные слова детского писателя. «...Всей душой желаю гибели Гитлера и крушения его бредовых идей. С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией. Будем ждать».
2.Повесть «Перед восходом солнца» была впервые полностью опубликована в разгар холодной войны в США в 1968. А в СССР - в 1987 году во время перестроечного угара.
3.Современным любителям борьбы с коррупцией, поисков распилов и откатов, читая книгу Чуковской, рекомендую поразмыслить над тем, сколько бюджетных средств, которые голодающая страна так щедро выделяла на эвакуированных писателей, имел возможность распилить гр-н Радзинский (отец знаменитого телефальсификатора истории), который этими средствами заведовал.
4.Эта фраза Сталина широко цитируется в энциклопедиях и статьях историков. Не говоря уж о публицистике. ««Оказывается, наша монахиня теперь еще и английских шпионов принимает» - сказал Сталин и добавил поток нецензурной брани» – примерно так пишут чаще всего. Хотя в реальности Сталин эту фразу, конечно же, не говорил. Фраза возникла в полном соответствии с поговоркой «одна баба сказала». «Одна баба» в данном случае – сама Анна Андреевна, причём, уже много позднее описываемых событий. Откуда Ахматова об этом узнала, не уточняется. Тем не менее, в том, что Сталин это сказал, да ещё и добавил к этому непристойную брань (во как за живое задело усатого тирана!), сомневаться почти преступно.
5.Оправдываясь за своё выступление перед лондонскими студентами, Зощенко на собрании ленинградского отделения Союза Советских писателей произнёс речь, возмутившую Симонова до глубины души. В ней Зощенко живописал собственные подвиги во время Первой мировой войны и, по выражению Симонова, «бил на жалость». Ответную речь Симонова имеет смысл привести целиком.
«Теперь мне хотелось бы несколько слов сказать о выступлении Зощенко. Видите ли, в чем дело – не так ведь он изображал, многое неправильно и необъективно.
Зачем же говорить об участии в мировой и гражданской войне, о том, что было тридцать лет назад? Когда его критиковали по вопросу об участии в этой войне, мы прекрасно знали, что не все люди были на фронте, что были прекрасные люди, которые работали и выполняли свой долг и в Алма-Ата, и в Ташкенте. Зощенко тогда был не тридцатилетним человеком, а сорокапятилетним, следовательно, мог и не быть на фронте. Но когда человек сидит в Алма-Ата и выходит его повесть «Перед восходом солнца», когда в разгар войны, в которой погибают миллионы жизней, и во время блокады Ленинграда – в «Октябре» печатается гробокопательская вещь, где чувствуется, что народ живет войной, борьбой с фашизмом, а человек живет черт знает чем – вот это вызвало критику, и это было вполне закономерно. Нужно было понять это и почувствовать, а не писать такую вещь в 1943 году, во время Курской дуги, когда миллионы людей пали. Что же тут оправдываться своим обозрением. Это нехорошо и это доказывает, что человек не понял.
Никто не призывает человека выходить на трибуну, бить себя в грудь, кричать: «я – подонок», но ты пойми глубину своей вины, и что, может быть, самые резкие слова, адресованные к тебе, когда ты так вел себя во время войны – эти слова по отношению к тебе несправедливы. Так докажи это своей работой, докажи, что ты не таков, что при всех своих ошибках ты являешься советским писателем. И эта возможность была дана т. Зощенко. Он тут так говорил, как будто его убивали, убьют и невесть что с ним произойдет. А я могу напомнить, что через 11 месяцев после того, как его критиковали резко и критиковали в партийном решении (я был тогда редактором в «Новом мире» и помню это очень хорошо) – через 11 месяцев поверили Зощенко, поверили тому, что человек хочет стать на правильную позицию, что понял он существо критики, не требовали, чтобы он кричал: «я – подонок!» Через 11 месяцев были напечатаны его «Партизанские рассказы» в крупнейшем журнале страны. Так это было или не так? Так!
Ему давали возможность печататься, если он приносил свои вещи, а если он не всегда печатался, то по той причине, что это было плохо художественно, а когда это было мало-мальски хорошо – это печаталось. Что же изображать из себя жертву советской власти, жертву советской литературы? Как не стыдно? Я понимаю, что человек находился во взволнованном состоянии, но состояние состоянием, а раз о таких вещах говоришь – нужно не бить на сантименты, на жалость, а сказать по правде. И в союз, когда он подал заявление, его приняли заново.
И о том хорошем, что было в работе, сказал, о переводах сказал, высоко оценил, что же жертву из себя изображать.
Такие слова снимают работой, что ты не советский писатель или «литературный подонок», или, что ты вел себя недостойно во время войны (это в связи с опубликованием этой повести «Перед восходом солнца»), это снимают работой. Если бы за эти годы были написаны настоящие произведения, а мы очень горячо чувствуем, когда человек по-настоящему хочет исправить ошибку, по-настоящему потрудиться на пользу народу, и всегда это очень поддерживаем.
И что же – появляется делегация из разной публики, в основном буржуазной, и вот советский писатель, принятый заново в Союз писателей, говоривший о том, что понял ошибки, напечатавший ряд произведений, член Союза, – апеллирует к буржуазным щенкам, срывает у них аплодисменты.
Я не знаю! Тут пара товарищей присоединилась к аплодисментам. Их дело, если хотят присоединяться к этим аплодисментам, пусть присоединяются! Помимо всего прочего – противно, стыдно, незачем делать из этого историю, но противно и стыдно! Я хочу сказать, что мне это непонятно: я, как редактор, через год после критики Зощенко, напечатал его «Партизанские рассказы» с полной верой в то, что человек хочет по-новому работать. Мне было неприятно и тяжело слушать, что он говорил и всю эту историю, хотя она сама по себе выеденного яйца не стоит, потому что литература не будет долго заниматься этим вопросом. Стыдно, совестно и глупо! В связи с этим хотел сказать об одной вещи: помимо всего, что сказано, тут есть еще одна сторона дела – мне кажется, что в каких-то писательских, литераторских головах бродило неправильное представление по поводу отношения к решению партии по идеологическим вопросам, принятому в 1946 году. Это не в оправдание Зощенко – человек должен сам за себя отвечать, но не было ли тут «добрых советчиков»?
С мест. Правильно, правильно!
Советчиков, которые говорили, что – да, теперь другое отношение, тогда было слишком резко и жестко поставлено. У некоторых нетвердых в марксизме и в идейности людей такие настроения проявились. И в Ленинграде, и в Москве мы встречались с такими фактами. Люди не поняли того, что говорилось в 1946 году…