Катя... Я так называла её, потому, что все взрослые её так называли, а мне было лет двенадцать. Она весело смеялась, когда я её так называла: у неё было трое сыновей и старший был моим ровесником.
Но мне не часто приходилось так её называть, лишь когда она приезжала в наше село к своей родной тёте, сестре её отца. Отец Кати погиб на войне, оставив их сиротами с маленькой сестрёнкой и матерью, какой-то чуть... слабоумной.
Катя не была красавицей, но такая белокожая, говорушка и "пОпочная, сИсечная" - с хорошенькой попкой, чуть на отлёте, ну, и с "двойняшками", также на отлёте, что очень нравится мужской половине. Характер её был лёгкий, коммуникабельность запредельная, как, впрочем, и такое же запредельное добродушие.
Катя рано вышла замуж, конечно, из-за бедности, не по любви и не за ровню себе,.. а может, это судьба?
Юлий - так звали её супруга, на много старше Кати, он участник войны, с наградами. За его плечами был лесной техникум. И с женой они уехали в Крым в село Гойты. Там он устроился на работу в лесничество. Им дали хорошенький отдельный домик. Катя одного за другим родила троих сыновей и пришлось выписать к себе на помощь родителей мужа. Старички были очень добропорядочные, с Катей у них сложились тёплые отношения, да иначе и быть не могло: она всегда и всем нравилась.
Катя иногда подрабатывала поваром, весной ездила продавать тюльпаны, которых было во множестве в долинах и на склонах гор. Родители получали пенсии, муж зарплату - не бедствовали...
Во дворе они оборудовали навес, а под ним летнюю кухню. Как же хорошо там: ветерок обдувает, прохлада. А обзор! Это же чудо, что за обзор - крымский ландшафт! Люди деньги платят, чтобы поехать, да полюбоваться. Ну и, конечно, море.
- Катя, борщ надо сготовить,- это свекровь обращается к своей снохе. - Ты будешь готовить или я?
Ещё раннее утро. Но Катя уже на ногах. Ей нравится всё - готовить, стирать, наводить порядок в доме.
- Да, конечно, я приготовлю! - с готовностью откликается Катя.
Печка под навесом уже растоплена. Катя быстро почистила, измельчила овощи, что-то положила в кастрюлю, что-то в сковородку. Всё кипит, булькает, шипит. Всё источает умопомрачительный аромат!
Скоро четырёхлитровая кастрюля готового борща с травками, обилием всевозможных специй перемещается на стол. Катя наливает себе тарелочку - ох,.. никаких слов нет, чтобы выразить это бесподобие по красоте и вкусу! Готовят еду на один день. Холодильников ещё и в помине нет, поэтому утро всегда одинаково начинается, с готовки.
Катя подливает себе в тарелочку, ест с белым хлебушком, смотрит по сторонам... хорошо... ещё тарелочку!.. Половник неожиданно скребёт по дну кастрюли - Катя ахнула: незаметно для себя, она всё уплела.
Мгновенно она бросается всё мельчить, всё жарить, парить.
- Катя! У тебя готово? - выходит из дома мать.
- Да, варится уже... Катя говорит и весело улыбается свекрови.
- Что-то ты долго сегодня, - как-то неопределённо и недоумевающе
протягивает мать и уходит опять в дом.
Хорошо жили, добро, порядочно. Сыновья подрастают. Старики старятся, стали умирать один за другим.
Юлий работает, но возраст его давно за пенсионный перевалил. Кате бывает трудновато с ним: старик по возрасту, израненный... а она как зрелая тыковка, просто лопается от избытка здоровья, жизненных сил.
Жизнь стала уже не такая материально изобильная, но ничего, пока держатся - у Юлия хорошая доплата участника войны.
Как-то загрустила Катя: давно на родине не была. Мать давно умерла, хоть на могилку сходить, поплакать. Бежали годы: то работа, то дети. Решили с Юлием: можно съездить, никаких к этому препятствий нет.
И вот приехала она на родину. Одна приехала. Сыновья в армии, все трое - один дослуживает, двое только призваны. Юлий на хозяйстве остался.
Идёт Катя по улице. А ведь тут жил когда-то её ухажор! Василий Чесноков. Души в ней не чаял. Но о свадьбе и речи не заводил: молоды были оба. Это Юлий пошёл напролом. И без больших потерь добился её.
Интересно, как Василий теперь живёт? Как и где сложилась его жизнь?
По деревенскому обычаю, здороваются друг с другом и знакомые, и совсем незнакомые. Катя поздоровалась с мужчиной, хотя и не знала его. Уже почти прошла, как он её окликнул:
- Кааатя?!...
- Да, я Катя! - весело, с искорками в глазах, отвечает, как всегда и всем,
Катя.
- Ты что же, совсем меня не узнаёшь?!.. И сам же отвечает:
- Знаю, изменился. Работа в колхозе тяжёлая. Это городские думают, что свежий воздух для здоровья только полезен.
- Да кто же мне жалуется? Я и понять не могу! - Катя, ничуть не входя в трудности здорового крепкого мужчины, уже откровенно, весело смеётся.
- Катя, ну, посмотри на меня!
Катя не так всмотрелась, как вслушалась... И послышались ей знакомые нотки в голосе:
- Вася! Василий! Ты?! А я только что тебя вспоминала, интересно - где ты, чем занимаешься?
- Чем мне заниматься? Я только в армии был за пределами села, а так всю жизнь в нашем селе. Тут женился. Двоих детей с женой вырастили, похоронил ... её... тут... недавно...
Они стояли, говорили, вспоминали... Катя не могла долго грустить. Жену Василия она не знала или не помнила, поэтому горевать было не с чего. Василий... вот он - здоровый, сильный, рад ей. И уже через несколько минут они весело смеются, шутят.
А Василий показывает Кате на дом, от которого в нескольких шагах они стояли:
- Вот это мой кров. Зайдём, Кать. Я живу один, дети разъехались, брат недалеко живёт своей семьёй...
А что не зайти? На улице больше огласки и домыслов: Васька стоит. С кем это он? О чём это они говорят?.. Да не говорят, договариваются...
Вот и зашла. Да ведь это же Вася! Что, бояться ей его что ли?
Дааа... А Катя-то, так и осталась в этом доме... решили они с Васей, что больше не расстанутся.
Тётка урезонивала Катю. Умоляла уехать, Юлия пожалеть, ребят дома из армии дождаться. Нет! Ничто не могло Катю убедить!
- Вась! Что это за ведро с луком стоит? Мы свой лук давно выкопали, спрятали на хранение, - это удивлённая Катя спрашивает утром Васю, провожая его на работу.
- Да это у Горловых у загородки стоял, прямо в ведре. Что ж я, как дурак, мимо должен был пройти?.. Впредь оставлять, где попало не будут, - как что-то самое обычное, разъяснил он.
Катя аж похолодела вся.
- Как же ты можешь? Это же у них в загородке стояло...
За это ребёнка не ругать, а взбучку ему, какую следует, учинить надо. А ты взрослый!
- Не морочь голову ни мне, ни себе, - только и сказал ей Василий.
И стала замечать Катя: то одно во дворе появляется, то другое.
- Вася, ты прекратишь этим заниматься?
- Нет. А ты - как не видишь. Тебя это не касается.
Глядь, Василий натягивает гамаши.
Хохочет Катя:
- Вась, они ведь женские! Ты отдал бы все вещи жены, кому они пригодиться могут.
- А это и не её. Это я с верёвки у Чвачкиных снял. Смотри, как под брюки хорошо - облегают, удобно, тепло будет.
Что с ним делать? Не бросать же его из-за этого. А потом приобвыкла, станет рассказывать тётке про проделки своего Васьки и... хохочет.
Юлий пишет письма Катиной тётке: что с Катей, где она, почему домой не едет?
Не выдержала тётка, написала, что живёт Катя у мужчины, сошлась с ним.
И Юлий приехал. У тётки узнал, где этого Василия дом, пришёл к ним.
Не скандалил, не ругался, не возмущался. Тихо так Кате сказал, что старший, Сашка, из армии вот-вот придёт. Что ему говорить? Как объяснить.
- А что говорить? - повторяет Катя, - я ребятам сама пишу и всё они знают. Пишут мне, что сначала к тебе заедут, а потом ко мне приедут. Мы с Васей уже решили, как их встречать будем: устроим маленькую
вечерушку, человек на шестьдесят...
Может, они и навсегда тут останутся.
- Катя, где останутся? В чужом доме у чужого дяди? У них свой дом, зачем ты усложняешь им жизнь?
- Что мне делать?! - со слезами спрашивает Катя мужа.
- Только одно: возвращайся в свой дом. Одевайся и пойдём. Словом не упрекну - я ведь многое понимаю.
И послушала Катя своего Юлия. Василию только сказала - прости. И ушла.
Жизнь в Гойты налажена, всё с юных лет знакомо, быстро вошла в колею. Вспоминала Василия, грустила иногда, иногда всплакнёт, но... глядь, уже с соседкой говорит, хохочет.
- Можно к Вам?
- Да кто же это, на ночь-то глядя. - всполошилась Катя, бежит на голос и... обомлела: стоит перед ней Василий.
Переминается с ноги на ногу.
- Поговорить надо, - тихо, скромно говорит он ей.
Юлий спал, а может, не спал... как лежал отвернувшись к стене, не повернулся.
- Катя. Поедем со мной. Мы же хорошо жили. Понимали друг друга. В молодости я прозевал тебя, что ж теперь... снова те же ошибки повторять?..
Не говори ничего: я сам всё скажу, каждый твой вопрос знаю, каждый довод.
Ты лучшие годы отдала Юлию, пусть благодарен за них будет. Не на что ему обижаться, знал всегда, что воспользовался твоей молодостью, твоей безысходностью. Своих родителей выписал к себе, а твои мать и сестра там бедствовали, не было им помощи. Ну, да это в прошлом. А теперь твои сыновья взрослые, Юлий отец им - не бросят, да и в своём доме остаётся, всё ему оставь,
ничего нам не надо...
Покидала Катя в баул, в котором возила на продажу тюльпаны, свои платьишки-халатишки и пошла за Василием и снова: "прости", только уже Юлию.
Приехали стали жить, всё как и раньше: днём Василий в колхозе работает и дома, как ломовой, без устали трудится, а ночами приворовывает. На свою копейку и не выпил ни разу.
Но молчал он, не говорил Кате, что сердечко у него побаливает. Аукнулась ему такая напряжённая жизнь. И вот, после приступа, положили его в областную больницу. Приехала Катя проведать его. Зашла в магазин, гостинцев городских к домашним прикупить. Шаром покати на прилавках... только колбаса "Эстонская" по два сорок за килограмм. Жирная - мочи нет!
Взяла Катя килограмм, батон купила. Идёт в больницу и ест... глядь: ни батона, ни колбасы... опять уплела, не заметила. Да ладно, магазинов на пути много. Зашла, ещё купила.
Лето, зной, палит солнце нещадно. Всё движимое холодок ищет, а растительность...
бедная растительность: пожухла, побурела. Земля потрескалась. Только кузнечики скачут, стрекочут - им всё нипочём.
Не пришёл вечером домой Вася. Катя и не очень волнуется: наверное, присмотрел что-то, ночи ждёт, чтобы "спереть".
Но и утром не пришёл и на следующий день. На третий день Катерине сообщили, что Василий в тернячке в кустах мёртвый лежит. Раздуло всего...
Схоронили Василия. Его дети объявили, что дом продают.
Поехала Катя в Гойты. Встретил её Юлий, как-будто она из магазина или от соседки вернулась.
Живут. А тут двое младших надумали жениться. Решили Катя и Юлий их дом на двоих им оставить , а со старшим поехать в родное село, купить "хатушку", там проще стало жить.
Приехали. Как и задумали, купили небольшой домик. Катя пошла работать в колхоз... дояркой. Весёлая, задорная! А ведь тоже уже, не молоденькая. Бодрится или такая натура: хорошо живём, рааабота лёёёгкая! Чиво ж нам не жить!
И все смеются: работа доярки самая изнурительная: летом в три часа надо вставать, зимой в четыре утра. Три раза идти обихаживать коров, в любую погоду. "Раааабота лёёёгкая" - так стали говорить, когда особенно угробительная работа делалась.
Доярки с работы потихоньку таскали молоко домой. Так, по мелочам. Самое большее литра два-три. Но в каждую дойку, то есть три раза в день. И объявило правление колхоза борьбу с "несунами".
Везут в тракторной тележке доярок. Трясёт их на каждой колдобине, не то что тело - душу выматывает. Вдруг: председатель с участковым останавливают. Объявили, мол, кто молоко везёт колхозное, сами отдайте, а кто не отдаст, обыскивать будут, накажут.
У Катерины - грелка трёхлитровая. Пока суть да дело - она выпила всё до суха...
Спешила пить, бедняжка уже переполнялась молоком, но натужно глотала. Глаза её от напряга выпучивались. Беленькие ручейки текли по её бороде.
Участковый, как глянул на неё, так, как и у Кати, у него от удивления стали выпучиваться глаза: смешнее, чем выглядела в этот момент Катя, и представить ничего нельзя было.
Но, для порядка, через силу, чтобы не упасть со смеху на вытянутые ноги
доярок (тогда бы ему не сдобровать - эти бабы, введённые "шмоном" в лёгкий шок, что угодно могли сотворить с мужиком в погонах...), спросил Катю сдавленным голосом:
- Что же ты делаешь?.. Ты же улику пьёшь!..
- Три литра выпила... если мне будет плохо - ответите за меня - хохочет Катя и уже все хохочут... Это ли подействовало или другое что, но больше не обыскивали доярок никогда.
Сашка женился, дети посыпались у него - за три года четверо. Но справлялись... А тут беда: Юлий умер. В бюджете образовалась непоправимая брешь: лишились его пенсии. Пенсия Катерины копейками исчисляется. На семейном совете решили поехать в Лесхоз, может, там работу предложат, поденежней. Детей поднимать надо.
В Лесхозе сказали, что нужен лесник, мужчина. Но жить надо в лесу, а это в
в двенадцати километрах от населённого пункта... А Курносовы (это их фамилия) обрадовались: домик свой продадут деньги появятся свободные, а жильём их обеспечат, да зарплата, да лес-кормилец!
Переехали. Стали жить. Сашка обходит вверенные ему угодия. Вот только трудно: хлеба одного не накупишься. А на такое расстояние до магазина так просто не сбегаешь. Но деваться уже некуда. Подходит время детям в школу, а тут девяностые наступили - ни интернатов, ни денег снять квартиру, чтобы жить и детям в школу ходить.
Жизнь началась каторжная, безысходная. Озеро недалеко. Сноха со старшими девочками (все четверо - девочки) бреднем рыбу ловит: это у них и на первое, и на второе в обед.
Однажды от напряжения да недостаточного питания в обморок сноха упала, прямо в воду. Чуть не захлебнулась, хорошо, не глубоко было, девочки не растерялись, голову матери над водой держали, пока она в себя приходила.
Зима настала. Заморозило, завьюжило, запуржило.
Стала слабеть Катя, астма что ли приключилась - задыхается. О больнице и думать было нечего.
И вот как-то проснулись все, жизнь закипела, а бабушка Катя лежит, ничего не спрашивает, ничего не говорит, свиста из её груди, уже привычного, не слышно...
не стало Кати, не стало горемычной...
Сели Сашка с женой: что делать?
А что делать? Ни в лес, ни из лесу ни на чём не проедешь: ни дорог, ни просек.
Могилу в лесу не выроешь: земля промёрзла, да и летом-то она не поддастся из-за сросшихся корневищ.
Завернули они в одеяло Катю, не смотря ни на что, грузную, тяжёлую, и оттащили, кое-как, в сарай. Положили подальше от поленницы на настил из круглячка.
За дровами в сарай больше детишки бегали - им всё нипочём, не понимают они,
что это беспримерная трагедия - мёртвый родной человек в сарае...
Так и пролежала она несколько месяцев в импровизированной мертвецкой, в... мавзолее, пока на лошади не отвезли её на кладбище и схоронили, наконец, предали земле бренное тело.
Приходят на ум слова:
"O tempora, o mores" - "О времена, о нравы"...