Прошло не столь уж много времени с тех пор, как в среде золотой молодёжи крупных городов зародилось это удивительное, во многом пагубное увлечение - заказывать себе на ужин в ресторане странное блюдо под названием «Рукощупы в мармеладе», пытаясь всё-таки отыскать ответ на давно уже мучающий всех вопрос: из чего же блюдо сие готовят, и каким способом добывают ингредиенты для его приготовления?
На страницах многообразных интернет-форумов по поводу этой темы разгорались жаркие дебаты и даже непримиримые холивары, где новоявленные гуру-гурманы описывали свои варианты рецептов приготовления рукощупов, однако ни один из этих ухищрений изощрённого - а местами даже извращённого - кулинарного ума на поверку не выдерживал ни малейшей критики при сравнении получающегося блюда с оригиналом, хотя от рецептурного разнообразия разбегались глаза, а мысли не поспевали за интуицией, повесивший в воздухе главный вопрос: кто же из кулинаров-экспериментаторов всё-таки прав или никто вовсе?
Одни любители предполагали, что в состав рукощупов входят молодые побеги сельдерея под чесночно-маракуйевым соусом с примесью мяса креветки, выдержанном в яблочном уксусе, с добавлением мякоти гуавы и авокадо в хрене, тогда как другие предлагали варианты с добавлением проперчённого йогурта, перебродившего сладкого кваса, призадумавшихся консервированных кусочков и тентаклей кальмаров, а также минтая второй свежести под соевым и рыбным соусами с добавлением васаби вместо хрена и имбирём на замену сельдерея.
И всё же те бедолаги, которых чёрт дёрнул самостоятельно воспользоваться приведенными в Интернете рецептами рукощупов, всегда с долей некоторого сожаления от получившегося результата обнаруживали, что качество приготовленных ими блюд не идёт ни в какое сравнение с дегустируемыми изысками вкусового букета настоящих рукощупов в мармеладе, подаваемых в одном лишь единственном, ранее вовсе малоизвестном ресторанчике, который и поднялся-то разве что по причине зашкаливающей популярности своего загадочного коронного блюда. Да и, исходя из приводимых в открытых источниках рецептов, действительно оставалось загадкой за семью печатями, причём здесь, собственно, мармелад, тогда как в настоящем блюде он недвусмысленно присутствовал, хоть и чуточку странноватый во всех смыслах.
Товароведы на службе у Организации Здравоохранения всеми своими исполнительными органами пытались вытребовать рецепт модного и сверхпопулярного блюда, интересуясь данным вопросом ничуть не меньше остальных, обращая внимание на необходимость проверки безопасности кулинарного изделия. Владелец ресторана ответил как-то раз на их не предполагающее неоднозначных трактовок ультимативное письмо другим письмом со своей стороны, весь смысл которого заключался всего в двух словах, словно бы скользивших постоянно через сухое и вычурно-напыщенное многословие официально-делового стиля переписки, а именно: «Секрет фирмы».
На самом письме вместе с юридически зарегистрированной печатью ресторана была проставлена сине-фиолетовыми чернилами маленькая пентаграммка с общепринятой символикой рукощупов, уже породившей к тому времени многочисленные вариации в виде десятков используемых в соцсетях, мессенджерах и даже voip-клиентах смайлов: как со щупиками, но без мармелада, так и наоборот. В комитете здравоохранения предположили, конечно, что пентаграммка в письме имеет, по-видимому, делопроизводственное значение, однако, какое именно, понять так и не сподобились. А посещаемость маленького, никогда и никому ранее почти не известного ресторанчика продолжала всё лишь возрастать да возрастать.
Я решил в тогда тоже поужинать хитом сезона среди гурманов, как это было популярно задумчиво делать, разгадывая параллельно, как пазл, рецепт рукощупов, но, в то же время расслабленно, незатейливо и как бы мимоходом потягивая тёмный английский эль из большой деревянной кружки, больше похожей на маленький промасленный морской бочонок, ковыряя потихоньку вилкой в только что принесённых рукощупах в мармеладе. Насколько я мог судить, практически весь окружавший меня контингент, за исключением разве что нескольких случайно заезжих туристов, поедал то же самое блюдо. Эх, а для чего же сюда ещё приходят, как ни за новым брендом если и не сего мира, то, по крайней мере, сего заведения? «Грустно», - подумал я.
«Похоже, это уже становится мейнстримом», - мои мысли словно бы превращали откуда-то возникавшие в голове образы в складную мозаику логически взаимосвязанных картин. При этом проявлялась иллюзия, словно мысли звучали бодро-праздничным голосом диктора-агитатора откуда-то из-за стены. «Стоп, а если этот голос действительно прозвучал? Или я просто уже не замечаю, как вслух разговариваю сам с собой?» - пушистые мурашки пробежали по моей гусиной коже мягкой поступью, точно бы по персидскому ковру ступала, едва касаясь поверхности когтистой лапкой, её Величество госпожа Паранойя, продвигаясь приставным шагом неторопливо в моём направлении, сладко урча и поблескивая зеленоватыми звёздочками глаз ночного зрения.
- Расслабься, парень, остынь. Всё в порядке, - кто-то положил мне руку на плечо. Я резко обернулся. За мной стоял странный человек среднего роста, слегка патлатый и подлысоватый одновременно, небритый и в майке, облика, надобно отметить, совершенно не ресторанного. Его потрепанный длиннополый плащ серого цвета мешковины развевался в районе ног потёртой тряпицей ещё не полностью урбанизированной уборщицы, производя самое жалкое впечатление из тех, которые только способны произвести плащи. Хотя его этот факт нисколечко, похоже, не беспокоил и не смущал. Человек носил вышедшие из моды ещё лет сорок назад серо-зеленые брюки военного образца, длинные сапоги на стертых в пыль подошвах и, если уж судить в целом, производил впечатление не то убежденного борца за абсолютно никому неизвестные и ненужные идеи, либо просто маргинала, вышедшего из среды интеллигенции.
Но самыми странными, необычайными и пугающими были в человеке его глаза: глубоко посаженные, окаймлённые вековыми синяками от почечной недостаточности, они своей непроглядной и неопределенной целеустремленностью по-ночному чернильно-студенистой темноты более всего походили на глаза какой-то мудрой хищной птицы или хотя бы разведчика, уставшего от жизни в постоянном перенапряжении, чей долгий - или не очень, в зависимости от везения - отведенный ему срок существования на планете уже близился к заключительному этапу.
- Позвольте представиться, - потрёпанный человек протянул теплую и шероховатую, но крайне бледную ладонь руки, в которой еще чувствовались отголоски биения цвета жизни. - Я - Эрнесто Митрович Эдельвейсо, охотник. Ведь что они говорят, что творят, а? Ты хоть понимаешь, чем чревато всё это безумие, всё это проклятое увлечение рукощупами? Нет? А я понимаю! - Эрнесто Эдельвейсо казался человеком чуточку не вполне здравого рассудка. - Вот эти, эти, - он совершенно бесцеремонно ткнул пальцем в сторону двух гламурных, похожих на молодых и пафосных европейских содомитов, клубных мальчиков в серебристо-блестящих рубашках. - Два дивно выпендрёжные чуда-юда, одно из которых без умолку болтает по своему яблофону очередной модели, а вон тот хлопец так и вовсе изрядно подвыпивший, - Эрнесто указал в сторону асфиксичного студента небрито-помятой наружности с признаками застарелой алкогольной абстиненции, остекленело глазеющего куда-то в сторону висящего под потолком широкоформатного дисплея, демонстративно изливающего на посетителей тошнотворное карамельно-слащавое содержимое наивного видеоряда евродэнс-клипов и прямо-таки вторящее им во всех чертах и чёрточках клубное музыкальное сопровождение, лишённое даже намёков на фантазию или разнообразие.
- Вы здесь, пожалуй, единственный, кто производит впечатление человека, умеющего одновременно вмещать в черепную коробку до нескольких мыслей, а не только свободолюбивый простор ветреной пустоты, как у наших соседей по столикам. Были бы Вы так любезны объяснить мне, что вообще происходит? Лично я не вижу никакой проблемы относительно рукощупов, разве что одни загадки, - задал я вопрос Эрнесто, решив про себя, что по этому экзотичному в своей велеречивости охотнику плачет сам великий и ужасный Кащенко, обливаясь крокодильими слезами.
- Знали бы каждый из этих людей, что охотники моего типа способны не только умерщвлять, но и воскрешать. Нам с тобой предстоит то ещё сафари на редких вредителей, мы будем истреблять браконьеров глубин!
«Глубин?» - удивленно подумал я, приподняв брови, а вслух задал охотнику такой вопрос: «Мы что, разве готовимся к охоте, чтобы найти браконьеров, когда все вокруг интересуются происхождением фирменного блюда этого ресторана?»
- Да что тебе объяснять-то вообще, вот сам всё и увидишь, услышишь и почувствуешь, - мой собеседник махнул рукой. Его жест сопровождался в немалой степени загадочным выражением лица. На миг мне почудилось, что вокруг рук Эрнесто колышутся, точно бы атласный красный бархат в пламенеющих всполохах и отлетающих искрах костра, язычки горячего воздуха, а все лампы в виде старинных свечей на стенах расступились позади него и обволакивают тело Эдельвейсо так, что он оказывается обёрнут в объятия стен, как в тугой обтягивающий плащ.
Замеченная иллюзия, а быть может, и действительное ошарашивающее восприятие, длилась всего лишь короткие секунды, а затем охотник посмотрел на меня своими непроницаемыми и глубоко посаженными осетровыми икринками вороньих глаз, и тотчас же возникло необыкновенное ощущение, будто я проваливаюсь, откопировавшись или просто разделившись пополам, в два глубоких, практически бездонных туннеля, в конце каждого из которых мерцало отблесками некое трудноописуемое пространство феерии пересекающихся измерений, лишённых чётко очерченных границ. Я, по-видимому, тогда зашатался, стоя на месте, поскольку охотник взял меня за рукав и мягко попросил: «Пойдем, мне нужна твоя помощь».
Точно тряпичная кукла, побрел я куда-то вслед за Эрнесто, не имея ни сил, ни воли. Самое же странное, что было в происходящей вокруг ситуации, кроме самой сути ситуации, так это полнейшее отсутствие желания сопротивляться воле чудака, куда-то и зачем-то меня ведущего - вроде как, поохотиться на браконьеров, если верить его предшествующему смутно-сумбурному объяснению. В ушах гудело, горло пересохло, а всё тело ныло, саднило и покалывало, когда мы выбрались на улицу и прошли несколько вдоль нескольких зданий.
Зайдя в очередном доме - шестом или седьмом, я точно не считал - куда-то в подвал и устроившись на кресле явно футуристического вида в ровным счётом такого же свойства обстановке, мы подключились к запутанному нагромождению каких-то металлических проводов, шлейфов и шлангов, обнимавших кресло со всех сторон, как жених невесту или смирительная рубашка - пациента.
У меня по до сих пор непонятной причине не возникало никаких вопросов, даже когда Эрнесто надвинул мне на лоб огромный блестящий свежеотполированный обод с перламутровой поверхностью, разместив по всему телу бессчётное число электродов на присосках и предварительно обмазав меня чем-то вязким и невысыхающим, по-видимому, для лучшего контакта с датчиками на электродах. Семь из них были самыми крупными и плотно цеплялись вдоль тела, оставляя ощущение резиново пружинящего на позвоночнике и чуть покалывающего, как электрофорез, механического щупальца из безумных фантазий какого-нибудь креативного японца, особо глубоко проникшегося в своё время национальным духом Ямато и желающего внедрить этот дух во все остальные нации и народности, живущие на нашей планете.
- Не бойся, это стандартный ускоритель энергетических центров человека и его энергоканалов, позволяющий даже неподготовленным индивидам испытать подъём энергии Кундалини со всеми вытекающими последствиями и открывающимися возможностями. В общем и целом, ты лицезреешь давным-давно испытанный и апробированный в лабораторных экспериментах не одну и даже не две тысячи раз сверхнадежный, нужный и важный инструмент настоящего охотника, - с этими произнесёнными словами Эрнесто потыкал кривобокими пятернями по сенсорному дисплею установок и параметров, выбирая какие-то одному лишь ему известные характеристики и режимы. - Уверен, сидячий полуспящий режим тебе подойдет в самый раз - ты так обожрался своими любимыми рукощупами, что едва на ногах держишься, да и сам по себе, вроде, далеко не чемпион-атлет. Скорее уж, чемпион котлет, с таким-то отменным аппетитом, - чуточку прихохотнув, новоявленный знакомый надвинул на меня верхнюю половину электродной шапочки, потуже стянув перламутровый обод и забираясь сам точно в такое же кресло напротив, привычными движениями уверенно обустраиваясь и блаженно прикрывая глаза, как опытный йог-солнцеед или греющийся на том же настырно несъедаемом солнышке лежебока-кот.
В ушах - ухающе-дребезжащий гул от наушников, от электродов - покалывания по всему телу и чувство тепла. «Такое чувство, что я сейчас - брюхоногий моллюск-прудовик, и кто-то тихо щекочет мою пяточку!» - пронеслась в голове, а точнее, пробормотала где-то в глубинах черепной коробки, не окончательно адекватная полуоформленная и полуаморфная мысль, учитывая то состояние, в котором я на тот момент времени зачем-то пребывал вместо того, чтобы плюнуть на подобные эксперименты и отправиться домой разгребать накопившиеся дела. Куда там! Даже если бы я захотел так поступить, то теперь уже точно не сумел бы.
Последовала резкая вспышка. Белый яркий свет, льющийся отовсюду. А после основание копчика словно взорвалось вибрацией в такт расходившихся во все стороны сигналов волн, наплывавших вдоль позвоночника и излучаемых откуда-то из области пупа. На некий миг у меня столь крепко перехватило дыхание, что в памяти всплыл бутерброд с ядрёной горчицей, а как только он уплыл, беззвучным выстрелом рассыпались переливчатые вспышки окружавшей нас комнаты, раздвинувшейся в новом, ещё явно малоисследованном и безостановочно меняющимся пространстве, встрявшем клином где-то между других, гораздо более известных пространств, одно из которых видится нам реальным, тогда как другое открывает врата в дремлющие пучины океана сновидений.
Мощные разряды молний, точно небесные трещины, достигающие горизонта, перекатывались снизу вверх и затем следовали в обратном направлении - сверху вниз - снова и снова проходя электричеством вибраций по всему телу вдоль позвоночника, рассыпчатыми фейерверками врываясь в молчание внутри головы моментами пульсаций ритмичного пьезоэкстаза, звенящего, словно медно-серебряное пение натянутых струн, цепляемых изнутри рефлекторно подрагивающим нервным тиком.
Ток щекотал и вздыбливал волосы, поднимал лоб, вспучивал лицо и такой же сладострастной щекоткой раскатывался из солнечного сплетения, захватывая дух и набирая подъемную волну биений, слегка притупляющуюся к точках чувствительности на кончиках пальцев, создавая тактильное ощущение размешивания кистями рук тёплой воды в ковшике, но так и не угасая окончательно. Вибрации, на поверку, оказались совершенно безболезненными, зато очень радостными и оптимистичными, хоть и чуточку тошнотворными, да и то исключительно по причине вызываемого этим жидко-плотным электричеством волнения из-за непривычности ощущений, сполна раскатывающихся по всей поверхности кожи.
И вот уж новая волна снисходит, а за ней вослед - опять новая и новая, дабы ещё более возвысить и приподнять этот пик, казалось бы, достигший предела всех точек отсчёта электрического экстаза в теле. Щекотка распускается цветком в бесконечности света неразделимой целостности, колышется полем нежных лепестков от края горизонта и до другого края, но бутоны щекотки вибраций будто не могут распуститься, и поэтому движение их, подобное следу сёрфингиста, летящего на гигантской волне ночного неба куда-то в сторону Луны, повторяется и приподнимается в своём бесконечном и никогда не угасающем цикле.
По спинному мозгу с нарастающей частотой колебаний продолжают катиться новые щекотные шары энергии, взрываясь в своей увеличивающейся скорости, обращённой в блеск единственной гудящей ноты, в дребезжание одной струны, разлетаясь лишь мгновение назад невыраженной сингулярностью во вложенные, как луковица, слои полноценных множественных вариаций Вселенных внутри моей головы.
И мой взгляд, уже не привязанный к единственной точке на Земле, а разлившийся всепроникающими потоками безводных рек в каждый закоулок всего сущего, пронизывает живыми лесками светящихся золотистых натяжений любой камушек, травинку, и даже самый невообразимый ландшафт иных планет или миров, любое живое существо и неживое вещество, точно бы они оказываются обязаны звону этой мировой ноты своим всеединым существованием, и этой же нотой прорываются в свойство быть или казаться, самовыражаясь созданием разновозможных типажей и шаблонов формирования целостных восприятий.
Вдруг наступил момент, в котором картина космического взаимопроникновения стала донельзя прозрачной и ясной: мы с охотником разговаривали внутри матово-проницаемой стеклянисто-зеркальной сферы, похожей на помесь батискафа с мыльным пузырём, продавливающим пространство на расстоянии двух метров от поверхности тела чем-то наподобие силового поля или кардинальной разницы энергий, разделяющих проекции внутри и снаружи сферы, не позволяя им смешиваться, как не смешиваются краски на принципиально несовместимых основах своих химических составов.
Поверхность разделения сферы скользила смутно вспыхивающим то там, то здесь рисунками, образами и сценами, а прямо перед глазами, даже не достигая поверхности разделения, но, словно бы разворачиваясь в какой-то иной плоскости воспроизведения, с потрясающей скоростью проносились внеземные пейзажи запредельный яркости и красы, проходили десятки тысячелетий и развивались циклами расцвета и увядания неожиданные, непривычные и никому не известные цивилизации необычайных, паранормальных существ, распускались пёстрые растения инопланетного облика и запредельных оттенков редкой расцветки, превращаясь в меняющие форму и размеры искусные произведения средневековой архитектуры, инкрустированные друзами кристаллов драгоценных камений, то матово светящихся изнутри экзотически-живым волшебным светом всполохов, то вдруг взрываясь ослепительно многообразным радужным блеском диодных гирлянд и тропических бутонов запредельной интенсивности внутреннего сияния, вписываясь в математически точный центральносимметричный вращающийся орнамент, не останавливающийся ни на секунду в быстро оплавляющихся формах меняющих цвета высокодетализированных картин и потоках абстрактных образов.
Вокруг нас с Эрнесто Митровичем расползались текучие малахитовые змейки и, распластываясь узорами, превращались в изгибы таёжных рек и распушённые хвосты редких экваториальных птиц, подобных павлинам, но с узорами оперения гораздо более сложными и значительно более прекрасными и разнообразными. Птицы, в свою очередь, превращались в исполинские крылья бабочек, уносящихся, легко порхая в этих пучинах межмирья, как хищные треугольные скаты в водах морских, куда-то за пределы зрения. П`аром туманных пылинок, увеличенных в тысячи раз, перемещались прямо в густом геле пространства зеркальные шары, стеклянистым блеском отражавшие собственные округлые бока друг друга, образуя овалы зеркальных коридоров, взаимопроникающих в давно забытые воспоминания каждого из нас и являющие увековеченные в каменнометаллической изоляции бронзы и мрамора образы некогда известных человечеству сильных мира сего, а ныне обращённых в лишь в смутное знание о том, что где-то и когда-то каждый из нас их видел, но крепко и надёжно позабыл.
На этом калейдоскопе образов мы вращались в водовороте пространства, наблюдая окружающую шарообразную форму реальности сразу из множества точек. Поддерживаемые одним лишь дыханием ветра чужеродности проекций, от которых ум человеческий, как правило, закрыт плотно и надёжно, мы не уставали поражаться искажённым иллюзиям людей и зверей, мечущихся и рыщущих вместе с нами порою даже против собственной воли, оставив где-то с одной стороны громады туманностей раскалённого газа, а с другой - мириады фрактальных папоротников, отпечатков древнейших рептилий и зеркальных механизмов, трясущих хоботками, как разжиревшие хромированные шмели с окулярами в бронзовой оправе, рассыпающихся тут же деревянными лучами, плавящимися в линии телевизионной развёрстки агитплакатов, увиденных из ближайшей канавы изгибами рыбьих шариков глаз, тогда как взрывающиеся фрукты разбрызгивались пятнистыми кляксами очертаний внеземных континентов и ветвистых симметричных тварей.
Вдруг наш полёт был прерван стеной, на которой обнаружился тончайший слой вычерченных графических схем и символов, напомнивших первобытную наскальную живопись и включавших все даже самые невообразимые мелочи, изображая вместо оленей и бизонов нечто, не поддающееся точному осмыслению и трактовке. Пред стеной нас с Эдельвейсо встретило удивительное существо, чья голова походила на ясный, точно бы свежекупленный чугунный котелок, и, в то же время, до блеска отполированный белый череп неизвестного исполинского животного древних времён, а передние конечности свисали обрывками трепещущих, бурлящих в окружающем пространстве и сокращающихся желейных щупиков приторного окраса, похожих на продаваемые в продуктовых магазинах и супермаркетах полупрозрачных фруктовых червячков-мармеладок любой формы, невообразимо ароматизированных всевозможными пахучими химикатами и окрашенных, наверное, всеми пищевыми и не очень красителями, вместе взятыми. Спасибо, хоть не анилиновыми.
- Этот его образ мы создали сами, а тело его от образа, воспринятого кем-то со стороны, всегда и всенепременно распластывается в воображаемую форму. Он - несчастная сущность, ведь мы, люди, сковали его пределами, выдуманными нами самими, но от этого не становящимися более удобными для жителя данной проекции. То, что приемлемо и понятно для людей, как правило, вовсе не столь подходяще и ясно для сущностей. Справедливо и прямо противоположное, - произнес Эрнесто. - Да, теперь ты наблюдаешь воистину бесконечный источник для сбора рукощупов - видишь, как они кипят, кишмя кишат вокруг нас? Ибо подобен их носитель маленькой тростинке, по капле пропускающей через мыслеформу самого себя целое море, кажущееся человечеству мармеладом, но исконно чужеродное в действительной сути своей, питающей и порождающей осознание обитающих здесь существ. Мы же, если тебе так угодно, просто материализуем их «мармелад» силой собственного восприятия, но он нужен им и сам, как крахмал картофелю или сало - поросёнку.
В этот момент картинка древнего создания отделилась от стены, чуточку отдалившись от неё на некоторое расстояние, и перед нами появилась уже полностью трёхмерная её проекция, тогда как ранее трёхмерными казались лишь замеченные нами мармеладные рукощупы. Существо пропускало через меняющиеся корешки конечностей тот самый щекотный ток именно таким образом, что сверху, сквозь полупрозрачную костяную лысину носителя рукощупов, обозначилась Этерна точной геометрии объёмных примитивов, в недрах бултыхания которых разместился город под куполом из идеально точно выверенного алмазного стекла, откуда рвалось на свободу пространство вечных вопросов и проблем человечества. Приоткрывающиеся клапаны поселения вобрали эти полеты всех направлений недостижимых мыслей, открывшихся неуправляемой, но безмерно великой силе.
Это была первозданная энергия, направленно развёрстываемая за гранями шор наших взглядов и мнений, центростремительно притягиваясь к состояниям, определённым единым, неразрывным и всеопределяющим ходом движения Бытия, надевая маски природных явлений, жизней существ во всех слоях проекций, волн времени и уровней пространств, облачаясь даже в плащ круговерти человеческих цивилизаций, развивавшихся в различные времена, начиная от самых древних, радостно достигших наивысших форм проявления себя в меру счастливыми человеческими судьбами, нанизанным на самоорганизующиеся, самоподдерживающиеся и саморазрушающиеся структуры, лежащие сквозь столетия событий, свершений и преобразований.
Незаметно подкрались тени. Они кружили вокруг улыбающегося существа, похожего на череп со щупальцами, они целенаправленно провоцировали его на защиту и раздражение. Ветер вокруг меня и Эрнесто Эдельвейсо усиливался, переплетаясь с лёгкими сеточками теней. А их взаимосвязи разрывали источник рукощупов, голограммой проецирующийся перед нами и лишь через мгновение соединяя его вновь, чем расслаивали новые реальности, новые эпохи событий и никому неизвестные пространства, высвечиваемые из вьющихся завитков наскальной живописи и открывающие, возможно, доселе нереализованные и неосознанные возможности случайного сочетания локальных свойств, порождающих всё вокруг, но столь урезанно ограниченных.
- Теперь ты понимаешь зато, почему эти рукощупы в мармеладе столько стоят в том ресторанчике. Попробуй-ка ты их добудь! Треклятые браконьеры, являющиеся сюда в виде теней люди, поймали бедную наскальную сущность и доят её теперь, рукощупы ей ради наживы обрубают, как быстро отрастающий бамбук, действуя в угоду извращённых вкусов избалованных гурманов, готовых платить любые деньги за блюдо из сущностей, - прокричал мне сквозь шторм и шквал теневой бури Эрнесто. -
Ты наконец-то осознал, почему добыча рукощупов невероятно, просто невменяемо опасна для человеческого мирка? Ведь источник потустороннего мармелада протянут сквозь гиперпространство, а мармеладные рукощупы, при поедании их, саморазрушением взаимосвязанно и закономерно разрушают и застоявшиеся законы с порядками существования, смешивают возможности смежных плоскостей, где парят просторы широких душ нараспашку, живущих во всех этих всепроникающих щупиках. Существа здешних мест, в конечном итоге, будут столь бесцеремонно и глупо съедены средними обывателями из числа землян, не имеющими ни малейшего представления, что поглощают вовнутрь своих желудков целые параллельные вселенные, как ещё совсем недавно не имел подобного представления и ты сам.
Но обратной стороной употребления пикантного блюда из рукощупов становится установление связи друг с другом сквозь канал поглощенных и разрезанных сущностей, пытающихся собственное осознание донести хотя бы в изменённой форме до каждого из любителей ресторанно покушать странную инородную пакость. А ведь эти любители никак не могут догадываться, что дух их отныне изъеден энергией рукощупов, как маслёнок - червяками, оттого необратимо искажён до неузнаваемости! Ты только посмотри на весь сброд ресторанного контингента - в кого они только превратились постепенно? Были ведь нормальные люди, пока не принялись поедать потусторонние щупальца в огромных количествах. Мы никак не можем допустить продолжения всего этого бедлама, понимаешь!
Огонь, пожаром моментально распространившийся сразу во все стороны от Эрнесто, пронзительно и всепоглощающе завывал вихрями плазматических протуберанцев, точно пятна всплесков на жидкой газовой поверхности раздувающегося красного гиганта, проглатывающего планеты, вращающиеся вокруг по доисторическим орбитам. Меня тотчас же выбросило наружу, в ту самую комнату с чакральными ускорителями, откуда и начинался наш с Эрнесто путь в неизведанное. Мне лишь слегка опалило поверхность волосков на тыльной стороне ладоней, а охотник, потративший, по-видимому, слишком много энергии, бессознательно подрагивал, ещё пребывая, очевидно, в пространстве добычи рукощупов.
Я встал, привёл свой внешний вид в порядок и осторожно, почти на цыпочках вышел из подвала, хотя сейчас во всех этих мерах предосторожности уже не было особого смысла - охотник не переставал находиться где-то очень далеко от окружавшей меня позиции повседневного существования. Впрочем, свою роль я выполнил: проекция кажется тем стабильнее, чем больше ментально взаимосвязанных человек её наблюдают под одинаковым ракурсом. Эрнесто Эдельвейсо, судя по всему, нужен был свидетель происходящего, чтобы иметь достаточно дисциплины и воли для победы над браконьерами.
Трудно судить, какая ещё у меня была роль во всём этом действе, но могу предположить, что без стороннего наблюдателя мир рукощупов показался бы охотнику подобием расплывчатой тени с переходными законами и возможностями: всё бы плыло и ничего не было бы определено, как у браконьеров, намеренно сохраняющих собственную амёбообразность реализации во имя кажущейся им призрачной недосягаемости. Но и они вмиг сгорели в турбинной тяге огня Эрнесто. Что же до его дальнейшей судьбы, то мне искренне хотелось бы надеяться: он, будучи опытным охотником, выберется из сложившегося положения самостоятельно. Я знать не знал, как ему здесь можно было помочь вернуться и продолжать действовать после такого резкого выброса в повседневность. Трогать же хитромудрые приборы в его лаборатории и вовсе могло оказаться опасным, прежде всего, для самого Эдельвейсо.
Когда я, спустя пару месяцев, решил прогуляться до пресловутого ресторанчика, прославившегося удивительным блюдом «Рукощупы в мармеладе», то вход в заведение оказался закрыт на замок, похоже, по причине банкротства. Хотелось бы надеяться, что ресторан теперь разорился раз и навсегда. Среди пресловутой золотой молодежи, казалось, не только никто и ничего уже не помнил про рукощупы, но даже и не старался вспомнить, что всего ничего назад во времени, совсем-совсем недавно, они все до почти тотального обалдевания, давясь, уплетали за обе щеки редкое блюдо из рукощупов. Подозрительно, конечно, но что уж тут поделаешь! Кумиры, в особенности ложные, уходят с мирового подиума столь же быстро, как и начинают маячить на горизонте проблесковым маячком для любителей и почитателей всего нового, интересного и необычайного.
Я стоял под холодным и нудным серым сентябрьским дождем, льющимся прямо из грязно-ватных туч, которые, казалось, вот-вот коснутся макушки моей головы. Возле здания некогда знаменитого ресторана, всегда собиравшего толпы народа и стада любителей пообсуждать тайный рецепт, смакуя приготовленное по нему блюдо, теперь же не оказалось ни души, и только ветер гулял сквозь выбитые стекла потускневших и облезших, будто бы обрюзгших стен в тонкой паутинке трещин. Лестница у входа, залитая льдистой дождевой влагой, блестела тяжёлыми бусинками капель, протекавших сквозь изъеденный ржавчиной навес над входом и оседавших освежающей осенне-листопадной лужицей в моих руках, сложенных, как душистый груздь или лисичка, задумчивой чашечкой, булькающей от грохота падающих с небес вод.
Вот ведь, что парадоксально: казалось, здание бывшего ресторана давным-давно заброшено, несмотря на совсем недолгий срок, прошедший после его действительного закрытия. Дверь, помимо висящего на ней гротескно громоздкого амбарного замка, также оказалась зачем-то заколочена толстыми досками, уже успевшими прогнить от времени, а торчащие из-под этих деревяшек увесистые гвозди покрылись таким внушительным слоем ржавчины, мокрой и потому кроваво-яркой от осеннего дождя, будто топорщились здесь кружочками шляпок, активно окисляясь, уже далеко не первый и даже, похоже, не десятый год.
А на стильных и гладких, как кухонная плитка, облицовочных кирпичах, выложенных в особом ритме узора и выступавших из-под разваливающейся и расползающейся в разные стороны штукатурки, местные представители маргинализированных слоёв населения в виде неряшливой быдлогопоты и босоты, выцарапали, по-видимому, совершенно не трезвея ни на минуту, несколько коротких слов весьма и весьма крепкого эмоционального содержания, не поддающихся не то, что двусмысленной, но и какой бы то ни было осмысленной трактовке вообще. Некоторые фразы - акты чистейшей экспрессии - при наличии у человека хоть какой-нибудь доли мозга, пониманию принципиально не поддаются.
Когда я вступил на одну из ступенек лестницы центрального входа закрытого ресторанчика, раздался дичайшей громкости скрип - и в то же мгновение нога полетела в проем, образованный расколовшейся под тяжестью моего веса доской крыльца, провалившись, правда, не столь уж глубоко - всего лишь по щиколотку. Сказать, что я немало удивился - это значит не сказать ничего. Правда оказывалась ещё более поразительной и ещё более подозрительной, учитывая, что раньше лестница была сделана, вроде бы, из розового мрамора, отполированного до гладкости катка в ледовом дворце и имеющего внушительную толщину, равно как - уверен - и цену.
К тому же лестница ранее была инкрустирована вставками ювелирно обработанного горного хрусталя, отсвечивающего цельными кристаллами, под которыми в ступеньки и перила устанавливались лампы неоновых огней, привлекательно, хоть и по-рекламному, перекатывавшихся мерцающим разноцветным свечением в ночное время суток, заставляя всех любителей рукощупов слетаться мотыльками к парадному входу в ресторан. Теперь же крыльцо заведения являло каждому прохожему лишь сплошь трухлявую рухлядь полуразвалившихся и проваливающихся при малейшем касании потрескавшихся досок.
Вдоль по мостовой раздался необычного свойства цокот. Он испугал меня, учитывая, что в своей двухмесячной добровольной изоляции, предпринятой, дабы хоть чуть-чуть оправиться от шока, вызванного недавними событиями борьбы с тенями-браконьерами посредством ослепительного свечения Эрнесто, я выработал в себе некоторую степень социофобии, ведь за всё это время не слышал ничего, громче шума, создаваемого душем, или же громче шелеста ветерка кулеров системного блока, стоявшего в моей спальной. Тем временем, подле меня остановилась роскошная карета, как будто прибывшая века этак из восемнадцатого - из эпохи высокомерно-аристократических времен просвещенного абсолютизма. Двигалась карета, подобно автомобилю, самоходно, без животных в упряже, зато на крыше имела пластины солнечных батарей и небольшой, оснащённый крупными лопастями, ветряк из пластика, эпоксидной смолы или эбонита.
Дверь автомобильной кареты распахнулась, и тогда я не смог сдержать своего изумления, воскликнув от неожиданности: «Эрнесто, астральных охотник на браконьеров, ты ли это? Я полагал ведь, что ты погиб, хоть и надеялся на лучшее!»
- Возможно, - человек с туманно-задумчивым выражением лица сухо сделал неопределённый жест рукой, одновременно приглашая меня в карету. - Но, - продолжил Эрнесто Митрович. - это была другая часть меня, та часть, с которой ты знаком. Та часть, что взаправду погибла на охоте, выгорев в собственном пламени, выброс которого был слишком велик, чтобы суметь выжить. Видишь ли, каждый из людей во всех смещённых проекциях не знает каждого себя из любой другой проекции. А я не человек. Я един во всех мирах, поэтому ведаю, помню и вижу, чем именно занята любая из моих копий, представленных в любом из имеющихся проявлений неограниченной Реальности.
Море не перестаёт быть морем, даже если вычерпать из него цистерну воды, пустыня не убудет с пары-тройки сотен тонн песка, галактика не погибнет, если погаснет сотня-другая звезд. Я же останусь жив в случае, если погибну в одном из пластов мармелада того самого существа с рукощупами. Два месяца назад другой я сказал тебе далеко не всю правду - да и всю ты в тогда ещё и не готов был воспринять: многомерная сущность не только проецируется в те или иные уровни обозримой для людей действительности, обретая различную форму, в зависимости от выбранного слоя, но и сама порождает эти проекции, в которых отражается впоследствии.
Если быть более точным, то всё различие кроется исключительно в обустройстве человеческого рассудка, привычного проводить подобные разделения. Нигде за пределами разнообразных форм и проявлений разумов сознающих существ никаких различений не существует, ибо способность разделять и классифицировать и есть основное свойство ума, его суть и его смысл. Особенно ума человеческого.
Истина гораздо проще, но в корне непостижима без порождения иллюзий - отражение существа является, одновременно, отражением среды в проекции обитания этого существа, как кажутся, на первый взгляд, различными для нас, но, на деле, оказываются неразрывно взаимосвязанными явления температуры объектов и скорости движущихся частиц внутри них или показатели частоты колебаний электромагнитных волн, неразрывных физически от ощущаемого нами цвета как разновидности интерпретации несомых волнами вибраций энергии импульса излучения. Ты тоже умирал, ведь ты - один из тех очень немногих людей, кто принял чуждую среду как родную с первого же раза. Погибнув раз, ты не осознаёшь этого, ибо ты - не он, а он на осознание уже неспособен. Погиб житель той, былой твоей реальности, а ты заменил его здесь, сместившись разумом в новое измерение.
- Так где же мы? - задал я тогда законный и закономерный вопрос, витавший в воздухе с тех самых мгновений недавнего прошлого, когда обнаружились различия во внешнем убранстве здания бывшего ресторана.
- Мы с тобой пребываем в одной из личин мироздания. В твоём старом мире, как я уже объяснил, ты погиб, но, в отличие от других людей, сумел сохранить память о том, где существовал раньше, перейдя транзитом осознания через проекцию рукощупов. И в этом качестве ты оказался случайным образом подобен мне. Другие люди отличаются лишь тем, что ничего не помнят о своих прошлых смертях в иных параллельных измерениях, на самом деле погибая тем или иным образом постоянно - каждый день и чуть ли не каждый час, настолько многими вариациями миров располагает целокупность Реальности.
Существуя одновременно во всех проекциях, человек во время актов собственного постоянного умирания переносит осознание из мира в мир - и выбранный случайным образом новый его дом, новый слой действительности полностью переписывает память человека так, что сохраняется ложное ощущение целостности и непрерывности хода его жизни. На деле же, каждый в течение всей своей жизни постоянно и почти непрерывно умирает десятки тысяч раз до тех пор, пока не заканчиваются копии самого себя во всех измерениях, пока не остаётся более пластов существования, куда бы ещё могло переместиться человеческое самоосознание. И тогда, лишь тогда человек умирает уже окончательно, - воодушевлённо объяснял мне охотник Эрнесто Митрович. - Поэтому ты не выживешь, если попробуешь отыскать путь назад, ведь его нет. Если точнее, то для тебя просто не существует твоего старого мира, поскольку в твоём старом мире больше не существует тебя, твоих автоматизмов агрегата разума, хоть ты феноменально и сумел запомнить, что жил где-то ещё. Но это «где-то ещё» для тебя сейчас - не более, чем просто мираж, сон, забвение.
Ты, само собой разумеется, можешь попробовать открыть дверь в великое сияние, откуда черпает ресурсы непостижимый мармеладный Конструктор, рукощупами которого столь бестолково питались зачем-то в мире, откуда ты пришёл. Переживешь ли ты такое столкновение, нарушающее сам ход и логику человеческой жизни, повторно? Точно и однозначно на этот вопрос тебе не ответит никто, пока ты сам не испытаешь подобное. Однако, учитывая твой предыдущий опыт встречи с Конструктором, у которого ресторанные тени обрубали тентаклеподии, на деле, обрубая собственные миры жизненного отхода, а, съедая рукощупы, сами оказывались съеденными ими изнутри, вполне возможно, что новое столкновение ты пережить повторно уже не сумеешь.
Увы, тебя тогда некому будет защитить или заменить - на изнанке слоёв, представ у самых истоков, ты поймёшь несущественность любого из выбранных путей, чем обретёшь свои единство и целостность. Погибнув же у истоков, ты погибнешь также целостно, ведь у тебя не останется больше ни единой теневой проекции для отхода, где бы ты смог полноценно отобразиться, дабы продолжить дальнейшее существование в полнейшем забытьи, как и делают все подряд вокруг.
- Скажи честно, Эрнесто, а для каких целей я должен был вообще присутствовать вместе с тобой в тот злополучный вечер охоты на тени браконьеров, ведь ты в мирах всё делал самостоятельно, не спрашивая меня и не прося ни о какой помощи? Да и чем я, если вдуматься, там был бы способен тебе помочь? - задал я очередной, волновавший меня вопрос охотнику.
- Ошибаешься, - ответил мне тот. - Это было не только твоё личное смещение, ведь ты его создал совместно со мной, чтобы достичь теневых охотников. Именно поэтому мы и оказались способны достать их, окончательно и бесповоротно ввергнув в астральную бурю, в цунами бесконечных путешествий по иным проекциям и коридорам. Я просто передал им огненную силу, столь мощно и быстро толкнув смещения всего воспринимаемого, что они, эти мельтешащие, противозаконные всему сущему тени, сейчас находятся в местах, которые не способно представить даже самое богатое и не вполне здравое воображение. И уж тем более они далеки от любого из подпространств, в которых имели бы возможность возродить сознание, в случае собственного выгорания перед лицом мармеладного Конструктора с тентаклеподиями - ни одно из их новых измерений ни на йоту не похоже на человеческое.
Но без тебя я не смог бы подобраться вплотную к этой сущности, связующей реальности воедино в венички пучков кисточек миров, ведь ты - ключ, а мне и нужен был свидетель собственного мира, тот, чей талант устремленности к интеллекту и духу близок по своей конструкции к искателям рукощупов. Их гнусным выбором во время перемещения было желание достичь естественным образом наиболее близкого трамплина для прыжка в позицию, откуда существо с рукощупами стало бы приметным наиболее ясно и чётко. Дело оказалось не в столько и не только в чёткости видения того слоя, сколько в выборе правильного места. И, думаю, что здесь тот я, что действовал из твоего пространства и которого больше нигде нет, вовсе не ошибся в том тебе, которого также больше не существует.
Однако же ты не был полностью тождественным тем охотникам-браконьерам, оттого замечал их, полагаю, лишь в единственном доступном твоей перцепции качестве - в виде бестелесных теней. Но это ведь не помешало нам поймать браконьеров и, уже в свою очередь, помешать им, не правда ли, друг мой? - Эрнесто Эдельвейсо товарищески похлопал меня рукой по плечу. Каждый из нас отныне продолжил свой собственный жизненный путь в отныне новом и неизведанном для меня направлении и, как оказалось, даже в новой проекции.
И только сейчас настал момент, когда я оказался готов поведать читателям Земли судьбоносную историю решения загадки блюда под чудесатым названием «Рукощупы в мармеладе».