"Искусство есть только космос - творческий дух, оформливающий хаос (душевный и телесный мир). О том, что мир явлений телесных и душевных есть только хаос, нечего распространяться, это должно быть известно художнику (и было известно Эсхиллу, Данту, Пушкину, Беллини, Леонардо, Микель-Анджело и будет известно будущим художникам). Наши великие писатели (преимущественно о Толстом и Достоевском) строили все на хаосе ("ценили" его), и потому получается удесятеренный хаос, т.е. они были плохими художниками. Строить космос можно только из хаоса".
А.А. Блок - Е.П. Иванову, 3 сент. 1909 г.
"Вообще у него в начале болезни была страшная потребность бить и ломать: несколько стульев, посуду, а раз утром, опять-таки он ходил, ходил по квартире в раздражении, потом вошел из передней в свою комнату, закрыл за собой дверь, и сейчас же раздались удары и что-то шумно посыпалось. Я вошла, боясь, что он причинит себе какой-нибудь вред; но он уже кончал разбивать кочергой стоявшего на шкафу Аполлона. Это битье его успокоило, и на мое восклицание изумления, не очень одобрительное, он спокойно отвечал: "А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа"."
Л.Д. Блок, И были и небылицы о Блоке и о себе. (О начале последней болезни А.А. Блока в конце мая 1921 г., после возвращения из Москвы).
Соглашусь с констатацией из первой цитаты: вообще говоря, искусство призвано исцелять - очеловечивать, а не расчеловечивать; гармонизировать, а не разрушать - строить космос из хаоса. Здесь нужна воля и энергия, чтобы сначала отдать себя во власть дионисийским стихиям, а потом победить их, преодолеть творческим усилием. В этом и нравственная - и эстетическая тоже - задачи художника. Толика хаоса необходима, чтобы приступить к делу - она всегда есть, в мире всегда присутствует начало распада, это тот необузданный, неотформатированный культурой душевный и телесный мир - пра-мир, о котором пишет Блок, дорого заплативший в конце жизни за отдавание стихиям революции. Они вошли в него и разрушили в нем тот самый аполлонический идеал, который он в лучшие свои годы вменял в задачу искусству.
Блок верно заметил дионисийство Л. Толстого, но можно ли согласиться, что Толстой умножал хаос своим творчеством, не имея в себе аполлонического идеала в конечном счете и отвергая его? Вопрос, на мой взгляд, дискуссионный. Антиэстетическая программа Толстого хорошо известна, но за этим лишь срывание фальшивых покровов, попытка прорваться к красоте жизни в ее первоистоке и воспринять ее именно как красоту, а не безобразие. Увидеть в хаосе порядок - значит создать из него космос. Достоевский тоже насквозь космичен, его герои застыли перед безднами, тоскуя и мучаясь. Достоевский ставит проблемы зависания над хаосом и погружения в него. Но в этом и творческий стимул к обузданию хаоса.
Блок признавал в своем творчестве символистские и романтические тенденции. Рассмотрим, что символизирует его разрушительный жест - разбивание статуи Аполлона. Изучение дореволюционных писем Блока дает вполне однозначное понимание духовной сущности этого жеста - убийство alter ego, т.е. суицид.
Блоку было свойственно определенное упоение собой даже в своих, может быть, заблуждениях, небольших, которые он готов был признать. Чувствуется много фальши и декорирования в его письмах А. Белому, где есть и рисовка и даже кокетство, где Блок часто говорит о своей индивидуальной силе как творца, самодостаточности, что в сущности ему не нужны литературные партии и программы, что он презирает все это, что он не виноват, если кто-то за него придумал, каким он должен быть, это не его проблема - он такой, каков есть, единственный и уникальный, он чувствует свой путь и с этого пути не свернет, его стихи популярны, и это ему нравится. Он видит и культивирует свое эстетическое совершенство, не даром статуя Аполлона в кабинете напоминает ему о связи гармонии внешней и внутренней - этот Аполлон, в сущности, он сам, точнее - его тотем или даже пенат в искусстве.
Разбивание Аполлона поэтому не просто акт вандализма, это разрушение своей эстетической оболочки, той формы, в которую он облачался и которая - имея в виду тождество формы и содержания у символистов - выражала по существу и его душу, душу творящего индивида, поэта, который в конце жизни разуверился в истоках своего дара и жестоко глумился над самим собой, на потеху врагам сочиняя жалкие стишки - об этом не без злорадства рассказывал, например, Н. Гумилев, общавшийся с Блоком в Петроградских, уже советских, комитетах и комиссиях по искусству.
Разбивание Аполлона - это самоубийство, тот же самый акт вандализма, что совершил Дориан Грей, пронзив ножом свой живой магический портрет, предательски носивший в своем облике бремя его пороков. Блок разрушил статую Аполлона именно по эстетическим причинам - он вдруг осознал ее уродство: "я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа", - сказал он жене.
Аполлон - символ прекрасного, гармоничного, совершенного в своей форме - вдруг показался ему столь же уродливым и порочным, как портрет Дориана Грея стал в романе Уайльда на самом деле, и он, поняв, что поклонялся в сущности уроду, дьяволу, разрушил своего кумира - самого себя, после чего вскоре умер - тем же летом, потому что распад формы у символистов равен распаду содержимого.
Говорят, Блок сильно переменился к моменту смерти - лицо его стало неузнаваемым, от прежнего совершенного Аполлона не осталось и следа - не этот ли лик, его собственный предсмертный лик, изнуренный нравственными и физическими страданиями, в котором не было ничего от прежнего лучезарного Блока, почудился поэту в статуе?
Поэт, ставший при жизни культовым существом, эстетически совершенным оракулом, по-крайней мере, воспринимаемым поклонниками именно так, рискует потерять живую связь с реальностью, потерявшись в зеркальных отражениях самого себя, мыслимого как совершенство, а потом, когда зазеркалье рухнет, оказаться в творческом похмелье, из которого не видно выхода, кроме фатального.
Передают, что Блок в конце жизни признавал только те стихи, с которых начал - о Прекрасной Даме, над образом которой в предреволюционные годы едва ли не глумился, воздвигнув вместо нее кумир Незнакомки, случайной спутницы, ждущей клиентов - с глазами кроликов - в трактире, с презрением отвергая упреки своих прежних друзей, полагая, видимо, вслед за Ницше, что для чистого все чисто, все преломится о созданный им внутренне совершенный кумир самого себя, так что все с ним происходящее в сущности совсем не страшно, как это кажется его прежним друзьям.
Здесь сказалась драма Блока как художника, но именно это смелое погружение в стихии сделало из него одного из величайших поэтов России, повторивших ее трагическую судьбу и в самой революции.