Я проснулся внезапно, от внутреннего толчка. Кругом была ночь. Кто–то бредил в моей голове, трещал ею, бренчал на гитаре.
- Быстрее, быстрее – хрипло сказал голос. – Что вы, как мыши беременные. Сказал брать самое необходимое. Накроют же!!!
- Успеем – возразил другой призрак. – Этих двух оставляем?
Какой – то иссиня-черный силуэт впрыгнул мне в глаза и остался там. Неприятный и хвостатый.
- Брысь – сказал я. – Собака!!!
- Сам собака – возразил гость. – Как еще наши други подойдут, что будет с тобой?
- Я уже готов – бренчала гитара в моей голове, – передеретесь из – за жилплощади. Думаете у меня в голове места много? Да не угадали! Там с рождения мозг был.
- Не передеремся, будь спокоен.
Он перевернулся внутри черепа вверх ногами и принялся ходить там как на присосках. И вдруг салют ударил в темя, все вспыхнуло, поплыло. Гостей стало двое, в каждом глазу по одному.
- Ты как? – спросил старожил.
- Не дождётесь!
В глазах шло кино, картины, кадры, эпизоды. Я зажмурил веки крепче, открыл. Кино продолжалось.
- Может возьмем? – спросил вновь голос.
- Козёл, тиф у них, один то уже совсем жмурик. Второй часа три проживет.
- Что слышал? – толкнулся в веко гость. – Про тебя говорят.
Кино шло красивое. Огромное озеро, голубое – голубое, а по нему лебеди, лебеди, лебеди…
Дверь хлопнула, шустрые шаги соскочили с лестницы и быстро похрустели по гравию дорожки.
- Все, будь здоров! Смотри кино.
- Кыш!!! Собака, собака, собака! – зашелся я в кашле.
А тот второй человек захрипел горлом, застучал пятками по полу и затих. Тоненькая ниточка тумана протянулась от него и уплыла куда то за печь. Там пошелестела пылью и вздохнула.
Гитара звенела всеми струнами, всеми аккордами, вся. Под гитару пели и танцевали цыгане. Гитара билась в их руках, рвалась на волю. Так кто ж её отпустит? А странники пели, костер горел, искры летели в темень неба. Там гасли и падали вниз серым пеплом. А гитара звенела уже вся покрытая этим пеплом. А гитара кричала высокими басами:
- А – а – а…!!!
Утро встало обычное для начала осени. Холодно и сыро, смуро. По дровяной кладке бродил петух, зевал, оглядывал окрестности. Не кричалось ему, мужик в папахе и с огромным маузером наперевес, шаг за шагом сближался с ним. Петух чувствовал беду, а куры уже ощущали себя вдовами.
Тот второй уж начал надуваться, натягивая несильно пуговицы, а я то был еще жив. И опять грянул салют…
Она бросила себя в мои объятия… И ждала…
Ждала, когда мои руки перестанут трепать ее холеное тело. Ее красные ногти, подобно когтям кошки, удлинились и впились в мою кожу. Кровь закапала красная, алая, бордовая. Подушка враз стала кумачовой, а кровь текла дальше, на пол, под второго.
- Ма – а – а – а – ма – а!
Ее тело молчало…
И сужалось…
И замерзало…
Петух, тот уже жарился на костре, прямо не ощипанный, прямо невыпотрошенный. Мужик в папахе глотал слюну, несушки плакали.
Гитара билась в моей голове, аж звенела канонадой.
- Ну что жив еще? – спросил тот, что в глазу. – Играет гитара, рвется?
- Играет – ответил его друг. – Еще как…
Бог вошел весь в белых одеждах. Грустный и обожаемый:
- Собирайся, сын мой. Пора!
И я умер безболезненно и безбоязно. Тихо умер.
Затихли гитары, уже никто не пел.
Душа без слов извилась за печь. Ей легко стало.
И те хвостатые выпрыгнули из глаз, испарились.
И нас теперь лежало рядом двое. Два тела.
Все…
г. Москва. 2006г.
м