Ольге Меликян, вдохновившей на написание рассказа
Эту историю почти четверть века назад рассказала мне мама, закончив её словами: «Вот ведь какие сюрпризы жизнь преподносит!».
***
В те годы мама гуляла с моей маленькой дочкой в университетском скверике, через дорогу от дома. Сквер разбили в начале 60-х, после сдачи нового корпуса. Ивы, каштаны, самшит и сирень с тех пор разрослись так, что, увидев мои фотографии, знакомые спрашивали: «Где это вы с дочкой отдыхали?»
Сейчас сквер скрыт двухметровым забором с металлическими пиками поверху: собственность не то университета, не то элитного дома позади храма науки, а в те годы в нём звенели голоса. Студенты занимались физкультурой, молодые мамы катали коляски (или санки, по сезону), следили за детьми постарше, пенсионеры дышали свежим воздухом: кто поздоровее, летом бегали трусцой, зимой катались на лыжах, кто послабее – просто прогуливались медленным шагом.
Как-то майским днём мама обратила внимание на даму, шедшую по дорожке навстречу им с внучкой: было что-то удивительно благородное в её сохранившей стройность фигуре, а глаза прямо-таки лучились радостью, несмотря на медленную, осторожную поступь. У дамы наверняка были неполадки с сердцем: время от времени она, приостанавливаясь, подносила руку к груди.
- Извините, вам помочь? – на всякий случай спросила мама, поравнявшись с дамой.
- Нет, спасибо, - приветливо улыбнулась та и слегка виновато продолжила: «Я недавно из больницы, после микроинфаркта. Прописали медленную ходьбу. Тяжеловато, восьмой десяток всё-таки», - она снова, словно извиняясь, улыбнулась.
В последующие дни мама вновь встречала эту даму. Держась очень прямо, та ходила по дорожкам, всегда в одиночестве, думая о чём-то и улыбаясь какой-то неземной улыбкой. Они с мамой здоровались, обменивались парой слов о погоде, о малышке, которую мама вела за руку – обычные, ни к чему не обязывающие разговоры почти незнакомых людей.
Так продолжалось неделю или две. Но однажды, когда после прозвеневшего звонка на перемену студенты высыпали на улицу, к прогуливающейся даме подбежала стройная девушка.
- Привет, мамуль, - она чмокнула даму в щёчку и весело защебетала о чём-то.
Мама, оказавшаяся поблизости, остолбенела при виде этого: на вид девушке было не больше двадцати, что никак не вязалось с «восьмым десятком». От дамы, видимо, не укрылось её удивление, потому что, когда после звонка на пару девушка убежала, снова поцеловав свою маму, та, нарушив обыкновение, заговорила:
- Я вижу, вы удивлены.
- Что вы! Нет! – запротестовала мама.
- Не думайте, что это обидит меня. Я же понимаю, что 70 с лишним и 22 – это, мягко говоря, необычно.
- Но ведь бывает, что детей… - осторожно начала мама.
- Это не тот случай, - улыбнулась дама, - знаете, мне почему-то захотелось поделиться с вами, если вы не против.
- Конечно, нет! – внучка, набегавшись, уже дремала в коляске, так что следить за ней не надо было.
***
Это долгая история. Я в войну совсем одна осталась. Наш класс успели вывезти из-под бомбёжек на прополку, а оттуда – на полдня домой, собрать вещи, и сразу – в тыл. Едва успела с мамой и тётями попрощаться. Привезли в Сибирь, определили в училище. Работала на станке, на военном заводе, в госпитале помогала – как все в то время. Тяжело было, да вы, наверное, сами знаете – мама кивнула в ответ.
Пришла Победа, и не надо было уже делать столько снарядов. Одноклассники мои, а с нашего года под призыв мало кто попал, как только разрешили, домой потянулись, и я с ними. Хотя, если вдуматься, куда и зачем? После эвакуации полгода – ни письма, ни весточки. Каким-то чудом разыскала соседей, да не на радость, - лицо рассказчицы горестно сморщилось, но на слова мамы: «Не надо, вам же тяжело» она протестующе подняла руку: «Не волнуйтесь, я уже привыкла, дело-то давнее» и продолжила:
- Написали они мне, что в дом бомба угодила, точнёхонько в наш подъезд. Ничего от него не осталось, что не рухнуло, то сгорело. Из всех моих чудом спаслись только одна тяжело раненная тётя с маленькой дочкой. Куда мне было возвращаться-то, а вот потянуло на родину.
Приехала, тетушка, спасибо ей, не прогнала, поселила в своей комнатушке. Я ей, конечно, помогала, как могла, работала, а вечерами в техникум готовилась: хотела инженером стать. За всеми заботами мне о личной жизни думать некогда было, женихов выглядывать, да и они за мной толпами не ходили. И я – не Любовь Орлова, и парней – по одному на хоровод: время-то послевоенное. По выходным иногда ходила на танцы, но принца так и не встретила: уж очень стеснительной была.
Как-то в субботу сижу за книгой, прибегает с улицы Варя, тётина дочь, вся дрожит: «Тёть Тань (она меня тётей звала: я ж её на 14 лет старше), там Люська ногу сломала!». Я, конечно, тут же – на улицу. Смотрю – сидит на земле девчонка лет шести, плакать уже устала, только всхлипывает тоненько, слёзы по лицу размазывает. Нога вся исцарапанная, в крови, и щиколотка распухла. Осмотрела я её, как могла, в войну в госпитале приходилось помогать, по голове погладила и успокаиваю: «Не бойся, похоже, вывих, это не страшно». Она затихла, а я ей: «Сейчас к врачу сходим». Что тут началось! И правда, кто из малышей врача не боится?! А она ревёт и всё повторяет: «Леночка проснётся - плакать будет».
- Какая Леночка?
- Сестричка моя.
- Дома есть кто?
- Соседка, тётя Нина.
- Комната закрыта?
- Не-ет. Папа не велит закрывать, когда тётя Нина дома
- Ну вот, эта Нина за ней и присмотрит.
Я долго рассуждать не стала, отправила Варю домой, подхватила Люсю – и в поликлинику, благо, детская рядом располагалась. В те времена формальностей не было: кто, откуда, где родители: доверяли, обратился – помогли. Благо, и фамилию и адрес девочка знала хорошо.
Вывих вправили, ногу забинтовали, укол сделали, и понесла я её домой. Она за шею обхватила, прижалась, а у меня – слёзы к глазам, такой она мне родной показалась, будто дочка. «Где же мать? – подумала, - а она как услышала: « Ты меня, как мама, несёшь».
- А где твоя мама, Люсенька?
- Нету. Папа сказал, она лечиться уехала, далеко-далеко. Здесь её в больнице вылечить не смогли, вот и увезли куда-то.
Понятно. Папа, конечно, молодец, пожалел дочку. Смотрю на неё – платье хоть и чистое, но застиранное какое-то, дырка заштопана, но неумело, через край, лента в косичке потрёпанная. И сама худенькая, все рёбрышки чувствуются, видно, не досыта ест.
- А с кем же ты живёшь?
- С Мишкой, Витей и Леночкой. И с папой, конечно. Тяжело ему с нами, - вздохнула, как взрослая, - он же с войны хромой пришёл, с палочкой.
Ох, думаю, вот мужику досталось! Одному с четырьмя детьми - каково!
Привела её домой. Дверь открыл мне мальчик лет пяти. Серьёзно так поздоровался.
- Тётя, вы кто?
- Да вот, сестричку твою выручала из беды. В поликлинику носила. Увидела испуг на его лице и добавила: «Не бойся, всё уже хорошо, через 3 дня бегать будет».
- Вы садитесь, папа скоро придёт. Мишка на кухне картошку чистит. Сейчас пожарит - обедать будем.
Вот это да! Дети – а как взрослые. Самостоятельные. Огляделась вокруг – комната большая, видно, что стараются хозяева, чтобы чисто да уютно было: пол выметен, книжки-игрушки не разбросаны, но нет женской руки – сразу заметно: окно немыто, занавески несвежие, одежда на детях штопана явно неумело.
Только я подумала: «Помогу детям, раз уж я здесь, пойду на кухню картошку чистить», как в дальнем углу что-то на кровати зашевилилось и захныкало. Подхожу туда – на кровати девчушка лет двух, не больше, ещё не проснулась, глазки не открываются. Ну, ясно, мокрая.
Оглянулась я по сторонам. Витя уже убежал на кухню к Мишке. «Лена, - говорю, - где её одёжка?»
- Там, в комоде.
Выдвинула ящик, достала чистое и начала малышку переодевать. Взяла на руки, а она спросонья: «Мама». У меня сердце так и сжалось: «Как же такая кроха без матери? А если мачеха? Так ведь кто ж на четверых-то детей пойдёт? Не свои ведь!»
………………………
Переодела я Леночку, с рук не спускаю, чтобы не хныкала.
- Люся, молоко есть?
- Не, у нас деньги кончились. Завтра папа получку принесёт – купим.
«Ну, - думаю,- на воде кашу сварить или картошки варёной намять пожиже? Всё несытно получается без молока-масла. Надо будет, как зарплату выдадут, зайти на рынок, купить да им занести. Варю накормить денег хватит, тётушка всё одно ест, как Дюймовочка, а мне не привыкать.
Направилась я на кухню, да задержалась у окна, Леночке птичек показать: «Гули-гули прилетали». Вдруг слышу постукивание и шаги, дверь в комнату открывается и радостный возглас: «Танюша!».
Кто меня зовёт по имени? Да ещё и ласково? Здесь никто меня не знает. Поворачиваюсь, вижу – мужчина с палочкой, а лицо у него – словами не передать. Надежда, разочарование, боль – всё вместе. Отдышался и говорит: «Здравствуйте! Простите, показалось».
Увидел Люсину забинтованную ногу и спрашивает: «Что случилось? Вы из поликлиники?»
- Нет, отвечаю, моя двоюродная сестра с Люсей дружит. Бегали, вот Люся ногу вывихнула.
- А вы…?
- Увидела – в поликлинику отнесла. Потом – сюда.
Говорю, а сама соображаю: «Значит, его жену звали, как меня. И видно, была ростом и фигурой со мной схожа, потому и почудилось ему».
Подошёл он ко мне, опираясь на палку, тяжело так, руку протянул – пожать хочет. Я смутилась, но свою подала.
- Иван Петрович. Спасибо вам за помощь. Извините нас, что так получилось.
- Таня, - отвечаю (у него глаза так и загорелись и тут же погасли), да что ж извиняться-то, бывает. Как же детям не помочь?
- Так ведь не ваши они.
Посмотрела я на него пристально и говорю: «А чужих детей не бывает». У него глаза опять загорелись. «Вы… - он замялся, - видно, добрая очень. Спасибо вам. Оставайтесь с нами обедать».
Я тоже смутилась: «Мне домой пора, тётя ждёт». Сама думаю: «Не хватало ещё детей объедать».
- Далеко живёте?
- Нет, через дом от вашего.
- Это хорошо, сказал он тихо, как бы про себя, - а вы с тётей и сестрой втроём живёте?
- Да. Пойду я.
Проводил он меня до двери, попрощались, иду по улице, а мысли ещё в том доме: «Как же они без матери? Малыши ещё!». Рассказала тёте, она вздохнула:
- Ох, Танечка, мало ли сейчас таких семей! В каждой – своё горе, и дети-сироты. Всем тяжело. Но помогать им, конечно, надо. Варя, будешь с Люсей играть, зови её чаю попить. Небогато живём, да всё ж нас двое работает, и ртов меньше. Пусть хоть немного подкормится.
Когда Люся выздоровела, купила я молока, тётя драников нажарила, и позвала Варя под каким-то предлогом девочку в гости. Та пришла, от чаю вначале отказалась, но вижу, глазёнки-то голодные. Общими усилиями уговорили мы её, накормили, а потом я протянула ей банку с оставшимся молоком: «Возьми для Леночки». Она – ни в какую: «Спасибо, у нас есть. Вам самим мало».
- Вот именно. Нам мало, а ей – в самый раз. Та поколебалась, но не уступает: «Папа говорит, не надо у чужих брать. Всем голодно».
- Какие ж мы чужие? Ты же Варе подруга!
Люся головой мотает: «Нет-нет, папа не разрешает».
- Ладно, говорю, - пойдём, Варя, Люсю проводим, а то у неё глаза слипаются, ещё уснёт по дороге. А я соседке на обратном пути вещи для малыша занесу.
Да незаметно бутылку с молоком и пару драников в сумку положила.
Приходим мы к ним, хозяина ещё нет, а в комнате крик стоит, из коридора слышно: «Ты зачем молоко Ленкино выпил? Она и так еле ходит. Помрёт с голоду – кто виноват будет?». Открыли дверь - Миша за Витей с ремнём гоняется, и ревут – все трое.
У Люси губы сразу задрожали, Варя ко мне прижалась и кричит: «Не бей его!»
Миша сразу остановился. «А ну, замолчали!», - приказал, а ремень за спину прячет, - здравствуйте!
- Здравствуйте, - говорю, что за шум?
- Он Ленкино молоко выпил. Без спроса, - в голосе мальчика была суровость.
- Мне есть очень хочется. И пить, - всхлипывал Витя.
- Хочется – перехочется, - съязвил Миша, - Ленка маленькая, ей надо.
- Витя, без спроса – это очень плохо! Так нельзя, - стала я его отчитывать. Стараюсь говорить строго, нельзя такое без внимания оставить, а у самой душа болит: малыш ведь ещё, что с него взять!
Миша на Леночку кивает: «Чем её теперь кормить?»
- Ничего, - говорю, - держи вот, как раз на кашу хватит.
Наверное, дети в сказках так на волшебную палочку смотрели. Миша отнекиваться не стал, сказал «Спасибо!», схватил молоко – и бегом на кухню.
Я - скорее Леночку и Витю умывать, потом сунула каждому по дранику. Сразу в комнате – тишина и покой. Смотрю я, как Леночка ест, радуюсь, а тут за дверью – шаги, как в прошлый раз.
Открывается дверь – на пороге – хозяин, и опять смотрит на меня, как на чудо.
- Вы?!
Но справился с собой уже быстрее.
- Здравствуйте, Таня! Что опять случилось? Это сестричка ваша?
- Здравствуйте! Да. Ничего не случилось, - я смутилась, - просто Люся к нам зашла, и мы её проводили. Темнеет уже.
- Ага, - дружно закивали дети.
- Ладно, - согласился он, - по глазам видно было: не поверил, но при мне решил не разбираться, - спасибо, что проводили Люсю.
- Поздно уже.
Мы быстро попрощались и ушли. Помню, той ночью мне сон приснился, будто мы сидим с ним за столом, а рядом – дети, и его, и Варя, и ещё какие-то, совсем маленькие. Он смотрит на меня, улыбается, и так мне хорошо и спокойно!
А на следующий день возвращаюсь с работы - встречает он меня возле дома.
- Таня, спасибо вам большое за молоко…и за детей. Миша мне всё рассказал. «Тётя Таня, - говорит, - как фея из сказки». Я вам деньги с получки отдам.
Я возмутилась: «Да вы что? За что? За чашку молока? Да мне это в радость! И не думайте - обижусь!"
Он растерялся: «Ну, если так, то…Спасибо вам ещё раз. Если помочь чем-то надо, вы только скажите».
Попрощались мы и разошлись, но с тех пор я стала всё чаще к ним заходить, то с Варей, то одна. Помогала им, как могла, а Иван Петрович тоже у нас бывал иногда: то кран на кухне починит, то Варе ботинки подошьёт. Привыкла я к нему, а про детей и говорить нечего.
Как-то возвращаюсь домой, а мне соседка: «Что-то твой зачастил последнее время». Я удивилась: «Почему мой?» А у самой вдруг щёки загорелись.
- А чей? К тётке он, что ли, ходит?
- Да мы семьями дружим. Помогаем.
- Ага, семьями! Глянь, как порозовела! А то не знаю! Семьи-то у него – мал мала…Виды, небось, на тебя имеет.
- Да как вы…!
- Нет, я ничего плохого, он мужчина серьёзный, положительный. Ты у нас девчонка добрая, вот и наметил тебя в мачехи. Смотри, с четырьмя-то уж больно тяжело. А если ещё общие…
Смутил меня этот разговор, а тут тётушка масла в огонь подлила:
- Таня, ведь Иван Петрович о тебе спрашивал.
- Я вида стараюсь не показать, а у самой – кровь к лицу:
- Что такое?
- Ну, есть ли у тебя…жених или так, знакомый…
- А ты ему что?
- Сказала, как есть.
Неспроста это, нравишься ты ему, по всему видать. Мы с ним о жизни разговаривали. И вот что скажу тебе: человек он надёжный, порядочный. За такого любая пошла бы, не будь у него столько детей, хромота-то по нашему времени - мелочь. В жизни ему и так досталось. И, если не хочешь ему плохого, если его орды боишься, лучше сразу – от ворот поворот, чтоб не страдал. Ты ещё молода, но смотри, женихи вокруг не вьются, да и мало их. Я – человек ненадёжный, со своей инвалидностью. Не будет меня – вы с Варей одни на свете, а с ним – опора будет, а где 4, там и 5.
Я, конечно, возражать стала, а тётушка только рукой махнула и отвернулась: видно предчувствовала. У неё после войны и лёгкие и почки больные стали.
(Продолжение: http://www.proza.ru/2015/10/10/29)