Они сидят на краю сцены ТЮЗа, курят и между затяжками читают по ролям пьесу. Читают, как разговаривают, без преувеличенно-актерских интонаций. Но пьеса, словно белый листок с уже существующим, но невидимым пока фотоснимком, который постепенно проявляется в кювете с химикатами. Безликие Он и Она обретают конкретные черты, становятся все ярче и зримее.
- А днем? День прошел хорошо?
- О да. Чудесно.
- Был любовник, не так ли?
- Ну... да.
- Ты показала ему наши штокрозы?
- Штокрозы?
- Да.
- Нет.
- О-о.
- Я должна была это сделать?
- Нет-нет. Я сказал это потому, что вспомнил: ты говорила, он интересуется садоводством.
- Ну... да. Интересуется. Но вообще-то не очень.
Переходят к разводке.
- Вам неинтересно будет, - говорит мне режиссер Лариса О., - Сейчас нуднятина – разводим географически.
Как раз это-то мне безумно интересно – увидеть как текст переходит в другое качество, обретает черты спектакля. Если бы я могла, если бы ОНИ - мне, в сущности, посторонней, чужой для них, разрешили, я бы провела с ними в этом зрительном зале всю репетиционную неделю.
- Люблю статичные мизансцены, - то и дело восклицает Макс. Ему и впрямь приходится мало двигаться.
…Стоя на коленях (они оба на коленях), она обнимает его и страстно шепчет: «Хочу тебе что-то сказать. Тихонечко. Послушай. Я тебе на ушко, а? Можно? Ну, пожалуйста. Сейчас как раз время шептаться. А раньше было время пить чай, правда? Нет, правда. А сейчас время шептаться. А тебе ведь нравится, когда я на ушко. Нравится, когда я шепчу тебе приятные слова. Послушай. Не надо волноваться о... женах, мужьях и прочей ерунде. Это глупо. Правда, глупо. Сейчас ты здесь, со мной, здесь и со мной, мы все вместе и все, только это и важно, правда! Ты шепчешь мне на ушко, мы вместе пьем чай, ты пьешь чай, правда? Мы вместе, это мы, люби же меня».
Во время монолога она склоняет его голову все ниже и ниже, к концу монолога его губы внизу ее живота:
- Куннилингус получился, - замечает Лариса О., - вам актерам этого, конечно, не понять, но у ЛЮДЕЙ такое бывает.
Герои пьесы пьют вино и прозаический стакан внезапно обретает массу смыслов. Стакан как фаллический символ. Стакан – стекло – как символ тех невидимых, но непроницаемых стен, которыми люди себя окружают. Разбитый стакан.
Стакан обыгрывают и так и эдак. Люся ласкает его (стакан). «Не прикасайся ко мне», - нервно вздрагивает Макс.
«Мы вместе, это мы, люби же меня», - шепчет Люся. Макс отшвыривает ее, встает, какое-то время смотрит на лежащую ничком фигуру оценивающе.
- Может быть, через нее еще переступить? – вслух размышляет он, - это будет совсем унизительно.
Они еще раз проигрывают эту сцену. Стакан. «Не прикасайся ко мне!» «Люби же меня!» Отшвыривает, переступает, уходит. Возвращается. Следующая сцена. Текст они кстати еще практически не знают. Но возвращается (по пьесе уже в новом образе: не любовника, но мужа. Бодрым голосом говорит: «Привет!» Она лежит все также молча, не шевелясь. Он к своим листочкам – что там дальше по тексту? Читает: «Любуешься закатом?» Смеется изумленно.
- Супер, - говорит Лариса О., - Вот видите, как хорошо не знать текст. Разве мы бы придумали такую мизансцену, если бы знали текст?
И снова пресловутый стакан. Люся-Сара взбирается на самый верх металлической конструкции. В какой-то момент она должна бросить этот стакан. Стакан должен разбиться. Это создает массу сложностей.
- Отойдите все, - говорит Лариса О. рабочим и прочим болтающимся на сцене, - сейчас она будет бросать стакан. Отойдите, чтобы в вас не попало. Бросай его со всей силы, Люся!
- А может ей просто разжать пальцы, и стакан выпадет из рук, - предлагает Макс, - Будет красиво.
- Он не разобьется, - говорит Лариса О.
- С такой-то высоты? - сомневается Макс, - Разобьется!
- Не разобьется...
- Разобьется!!!
- Ну, давай попробуем.
Люся разжимает пальцы, стакан выскальзывает у нее из рук, падает, не разбивается.
- Я же говорила, - говорит Лариса О., - Слушайся старших – они все знают.
Поднимает стакан, вытягивает руку, чтобы отдать его Люсе. Люся со своей верхотуры тянется за ним, она сидит на самом краешке высоченной конструкции, вся свесилась вниз. «Люсенька, только не навернись оттуда», - беспокоится Лариса О.
Повторяют сцену. Люся швыряет стакан, он разбивается. Макс ходит по сцене, собирая осколки в совок, говорит что положено по пьесе: «Если бы я, например, был призван для исполнения функций любовника и почувствовал себя склонным, так сказать, к этой работе, я бы все-таки отказался от нее ввиду неспособности выполнения непосредственных обязательств в их совокупности».
Щетка и совок переходят к Люсе. Пока она будет трудиться, он будет сидеть на кресле и разглагольствовать: «Страшно горжусь, когда иду рядом и держу тебя под руку. Когда вижу, как ты улыбаешься, смеешься, ходишь, говоришь, наклоняешься. Или просто сидишь без движения. Когда слышу, как ты говоришь. Ты так хорошо владеешь и разговорным языком и фразеологией, и так верно употребляешь самые сложные идиомы. Да. Чувствую, как другие завидуют, вижу, как они пытаются достигнуть твоей благосклонности любыми средствами. Но твой строгий нрав их останавливает. И они не забывают, что ты — моя жена. Ты для меня источник глубокого удовлетворения».
- Все осколки все равно не смести, - это уже сцену оглядывает помреж, - Там еще самые мелкие. Кто-нибудь потом обязательно о них порежется. Может, используем пылесос в спектакле?
- И вправду, может, используем пылесос?.. Пусть она ходит внаклонку с пылесосом, пока он говорит. Его не будет слышно. Будет только артикуляция, но это же еще круче. Любимая, я подарю тебе эту звезду, а она - шур-шур. Ладно, перерыв.
Во время перерыва все курят. Подбегает новый завлит, победно потрясая свежим номером «Губернского Вестника»: «Вышла ругательная статья про режиссера драмы, сейчас мы повесим ее на стенд».
Я разглядываю Люсино сценическое одеяние: прозрачную кружевную маечку на голое тело. Люся одеянием недовольна, актрисы редко довольны своими костюмами. Другая актриса в этот момент разглядывает мое глубокое декольте и иронически замечает: «Вот девушка пришла сразу готовая к нашему спектаклю. Можно так на сцену и выпускать».
- Ё-мое, и чего все тут ходят, - в ответ злится Люся, - И так ни фига не получается, так еще и эти тут ходят.
- Люсь, не заводись! - откуда-то сверху орет Макс почему-то радостным голосом. Видимо, статичные мизансцены и впрямь доставляют ему удовольствие, а посторонние в театре нисколько не смущают.
- Сегодня уже вторник. Ё-мое, пять дней осталось. Ни фига не успеваем! И какого-то черта еще ходят! Тут ни фига не получается, а они ходят!
- Люсь, ну не заводись, - Макс словно подает ей реплику.
Прогон сцены. Звукорежиссер путается с музыкой, но контуры спектакля все четче. Пылесоса пока нет. Стакан летит, бьется, пара крупных осколков отлетает в зрительный зал. Так, на первые ряды лучше не садиться.
- Как замечательно было бы ставить спектакли без актеров, художников, звукорежиссеров, монтировщиков… - смеется Лариса О., - в таких спектаклях все происходит вовремя и по плану. И стакан летит куда надо. А тут – то в зрительный зал осколки летят, то стакан не бьется вовсе.
Репетиция закончена. Опустевший зрительный зал тоже похож на еще не проявленный фотоснимок. Он наполнен призраками спектаклей, дышит пережитыми здесь страстями, смехом и слезами. Для него неважно - персонаж спектакля, актер, зритель или рабочий сцены - зал впитывает эмоции всех, кто здесь бывает.
Всех тех - для кого сейчас наступило время пить чай, время шептаться, время возвращаться к своим мужьям, женам и любовникам...