Навсегда останется в моём сердце встреча с уже моей, пожалуй, Зоей. А почему просто Зоя? Ей ведь в год нашей встречи было 88 лет, а сейчас –уже, слава Богу-91. Может, потому, что она дает нам, знающим её, надежду - оказывается, в такие годы можно сохранить и ум-разум, и способность мыслить, и бодрость. Ходит легко, быстро. Худенькая, но не высохшая по-старушечьи, в спортивной курточке. Получится ли так у меня, например, лет через двадцать? Ну не знаю, мы какие-то хлипкие по сравнению с довоенным поколением.
Я увидела её на встрече рижан- бывших жителей блокадного Ленинграда. Такие у них теплые, милые встречи. Собирала материал о детях, переживших блокаду и вдруг -глаз невозможно оторвать- сидит такая интересная личность, на пиджачке -боевые награды, глаза живые, с искоркой, вот так смотрят на мир умные, любознательные ребятишки.
Напросилась на знакомство. Говорит четко. Память, как у молоденькой, живет самостоятельно, ни у кого не просит поомощи, пунктуальна до невозможности. Такая она –Зоя, Зоя Георгиевна Лобанова- Торговец, фронтовая сестра милосердия, боец Ленинградского фронта, коренная ленинградка. Вот её история.
...Радостный, такой долгожданный выпускной бал ленинградских школ на набережной Невы совпал с началом Великой Отчечественной Войны. Отшумел праздник, вдвойне радостный: школу Зоя закончила с золотым аттестатом (золотые медали тогда еще не были введены), а платье на выпускной ей дала старшая сестра, красивое такое, из синего крепдешина с цветочками -в семье не оказалось денег на новое. – Ну, ничего! - Говорила себе Зоя. Ведь понятно было, что вся жизнь еще впереди- с учебой в любимом городе, работой, новыми встречами, новыми платьями...
...22-е июня 41 года. Сколько уже рассказано об этом дне! Зоя вышла на Невский проспект. В 41-м он именовался «Проспект 25-го октября», а все, естественно, называли его по- прежнему: Невским. Они с мамой и сестрой жили совсем поблизости, на Старорусской улице, в пятом доме. Девчонка шла в кино. Ах, какой фильм показывали в эти дни! «Цирк» - с Любовью Орловой, с Сергеем Столяровым. Воспоминания об этой сказке с прекрасным концом согревали людей всю войну. Это сейчас он воспринимается как-то по-другому, кажется и наивным, и идейно заданным, а тогда.... Не фильм, а сон волшебный! Наша мама рассказывала, что фильмы того времени, особенно лирические, воспринимались неискушенными людьми, как своеобразная школа жизни. Не существовало телешоу, сериалов, множества иллюстрированных журналов, которыми «перекормлена» теперешняя публика. По примерам кумиров из мира кино простые зрители, особенно из глубинки, учились жить, строить отношения, одеваться. Словом, подражали героям красивых сказок. А уж песни из таких фильмов звучали по всей стране. Хорошие, кстати, песни.
...Вокруг репродуктора на улице Марата толпились люди. Речь Молотова. Война. Куда же помчалась эта семнадцатилетняя малолетка? В военкомат, конечно. Чере 15 минут после правительственного сообщения Зоя влетела в военкомат своего, Смольнинского района, он был на углу Невского и Исполкомовской улицы. А куда же еще бежать, спрашивается? Она ведь на учете числилась, как сандружинница, в Финскую компанию работала санитаркой в госпитале. Эх, и обрадовался ей майор-дежурный! По-настоящему. Тут же вручил пачку повесток на призывной пункт. И еще пачку, и еще. До самой ночи разносила и разносила их Зоя по домам Смольнинского района. Её мама к этому времени не знала, что и думать. 1-го июля, наконец, она решила, что повесток разнесла предостаточно и пора проситься на фронт. Просилась, проливая горькие слезы. И так эта упрямая девица расстроилась, получив вполне резонный отказ-восемнадцати -то лет еще не было, что все тот же майор из военкомата сжалился и сам отвёл её на трёхмесячные курсы медсестер при Ленинградском институте физиотерапии. Практику будущие фронтовые медсестры проходили в госпитале на Советском проспекте, ныне это проспект именуется Суворовским. 4-го сентября десять раз объявлялась воздушная тревога и впервые начался артиллерийский обстрел Ленинграда. В эти дни госпиталь разбомбили вместе с ранеными.
Надо ли говорить, что старание учиться было громадное, ответ на любые вопросы преподавателей она выпаливала первой, сразу было видно-круглая «пятерочница». Только ни о какой-либо дальнейшей учебе эта пигалица не размышляла, политехнический институт оставила, едва подав документы на 1-й курс. Только на фронт!
...30-го сентября закончилась учеба на курсах, 1-го октября девчонка примчалась в военкомат. Там её и увидел фронтовой командир, прибывший с передовой просить пополнения. В районе Невской Дубровки, места, которое получило трагически известное название «Невский пятачок», с 20-х чисел сентября шли тяжелейшие бои со страшными потерями личного состава, а к концу месяца погибли все сандружинницы. Назавтра, 2- го октября, Зоя оказалась в 4-й отдельной бригаде морской пехоты.
Тот самый, легендарный «Невский Пятачок».... С сентября сорок первого по апрель сорок второго на этот кусочек ленинградской земли были брошены бойцы нескольких соединений Ленинградского фронта: 168-й стрелковой дивизии, 42-го отдельного понтонного батальона, 1-й дивизии НКВД, 86-й, 70-й, 115-й стрелковых дивизий и 4-й отдельной бригады морской пехоты, присланной для усиления 115-й дивизии. В этой бригаде морпеха и предстояло служить нашей семнадцатилетней медсестре.
А Зоина мама в эти дни писала из Ленинграда своей старшей дочери:
10 октября 41-го: «2-го октября она (Зоя) отправилась на фронт, оставив институт, говоря, что ей не до учебы, если она может принести пользу. 5-го октября я получила от неё очень бодрое письмо. Последнее время она прямо горела, не могла никак дождаться окончания курсов, что сейчас, когда так необходим уход за бойцами, она никак не может заниматься математическими науками. На днях мы с Мусей пошлем Зое теплые чулки, конверты и бумагу».
(Выдержки из остальных блокадных писем матери я приведу ниже).
....Итак, штаб 4-й бригады находился в 50 км от Ленинграда. Выдали Зое сапоги 43-го размера, галифе до плеч, гимнастерку до колен и минут через 40 доставили к месту боёв, на «наш» берег Невы. Боевые подразделения отправлялись на противоположный берег, на участок длиной два километра и шириной около одного и там стояли насмерть. Как уже говорилось, людские потери были ужасающие. Зоя навсегда запомнила такую статистику, если здесь уместно такое определение: к примеру, из батальона численностью 800 человек, пусть ранеными, но живыми, возвращались из боя 30-40, остальные оставались на том берегу навечно. Потом уже подсчитали, что общие невозвратные людские потери на «Невском Пятачке» составили более 300 тысяч человек. (По последним исследованиям это число скорректировано в еще большую сторону. И еще один подсчет историков: средняя продолжительность жизни в бою солдата на Невском пятачке составляла 4 часа.) Задание у сандружинниц, переправленных на тот страшный берег, было одно: наложить жгут, остановить кровотечение, ввести противостолбнячную сыворотку. Кто-то из бойцов мог сам ползти до переправы к нашим, обездвиженных подбирали и тащили санитары. Людей перегружали на понтоны, лодки, под артогнем переправляли на наш берег и – сразу назад. Не все понтоны и лодки добирались под артогнем до спасительного берега.
Как же пронзительно и точно написал Александр Твардовский: «Кому - память, кому- слава, кому -темная вода,- ни приметы, ни следа»...
Зою смерть пощадила, выдержала она 40 дней боев на Невской Дубровке, после чего перевели её в район боевых действий возле Красного Бора, где 22 декабря 41-го она и получила тяжелейшее, на всю жизнь, ранение в ногу. Отправили её в Ленинградский эвакогоспиталь ЭГ № 85, рядом с ЦПКиО им. Кирова, где раньше фабрика была. В письмах маме наша героиня писала, что лечение проходит отлично и вообще всё нормально – кормят хорошо, в госпитале тепло. Привирала, естественно, особенно насчет тепла. У мамы, чтобы дойти пешком до госпиталя из Смольнинского района до Кировского, сил совершенно не было...
В госпитале ей ногу спасли чудом, благодаря великому военному хирургу А.А. Вишневскому. На Зоино счастье он в это время консультировал в госпитале и лечили искалеченную ногу по его методике. Сделали несколько тяжелых операций, шрамы остались на всю жизнь, но ампутации удалось избежать. Шестого апреля 42-го наконец-то выписали её из госпиталя. И здесь Зоя столкнулась с одной из страшных реалий Ленинградскиой блокады: из госпиталя она вышла с «тыльной» стороны, а не с главного входа в ЦПКиО, огляделась и вслух воскликнула: -Не топили ведь всю зиму, а здесь дров-то сколько!-... Страшно мне об этом писать, но надо: нет, не дрова это были, а тела умерших ленинградцев- их, безымянных, без документов, подбирали на улицах, складывали и потом отправляли в крематорий, пепел ссыпали в реку Невку. Вот почему следы многих затерялись. Потом уже стало понятнее: если умерших доставляли на другой, специальный приемный пункт в районе Охты, там учет вели: кто привозил и кого....
После госпиталя её отправили в резерв медсостава, но сопротивлялась девушка отчаянно, рвалась на фронт, хоть и хромала сильно. Однако переправили все-таки нашу героиню в тыл, через Ладогу, во фронтовой эвакоприемник. В апреле лед на Ладожском озере еще держался. Подтаял только у берега. Конечно, машины шли под непрерывной бомбежкой, перед той, в которой переправлялась Зоя, ушел под лед грузовик с детьми. И - в который раз - безвозвратно затерявшиеся судьбы... В эвакоприемнике, наконец, получила назначение – продолжить службу начальником так называемой «санитарной летучки»: это такой поезд из товарных вагонов, с трехъярусными полками для транспортировки в госпиталь раненых, доставленных с поля боя.
Эти «летучки» шли под постоянными бомбежками. Во время вынужденных остановок раненых, которые сами ползти не могли, вытаскивали и затаскивали в вагоны. В такой момент и получила Зоя второе осколочное ранение в ту же правую ногу. Снова госпиталь- уже в городе Волховстрой. Пролечилась там три месяца. А дальше – Волховский фронт и служба в в роте, эвакуировавшей с поля боя подбитые танки. Там ей присвоили звание лейтенанта медицинской службы. Затем – 3-й Прибалтийский фронт. Последние месяцы войны. Но довоевать до победного мая ей не пришлось -демобилизовали её по состоянию здоровья, как инвалида войны. Шел ей в то время 22-й год. Надо было заново начинать жизнь -работать, учиться...
У Зои сохранилось уникальное свидетельство первых послевоенных лет, можно даже сказать - раритет: продовольственные карточки жителя Ленинграда на декабрь 1947 года. Во второй половине месяца карточки по всей стране отменили, вот в семье и сохранились неиспользованные. Вся жизнь была заключена в этих квадратиках из газетной бумаги, похожих на маленькие почтовые марки. Хлеб -по 600 граммов в день, мясо-рыба по 100 граммов в день, масло-5 граммов в день (на масло карточки выдавались со сквозной нумерацией – до сотого номера, а не по датам. Так и напечатано: 99 дек., 100 дек.). Норма на крупу-80 граммов в день. Крупа до середины месяца выдавалась по 80 граммов, а со второй половины месяца шла уже сквозная нумерация по 40 –й номер: по 20 граммов ежедневно. Система сложная.
...Я, автор этих строк, отлично помню ночь, когда произошла отмена карточек. Было мне тогда два года с небольшим. Проснулась среди ночи от оживленного, веселого шепота родителей и увидела большую куклу, сидящую на тумбочке и две огромные, как мне привиделось, баранки, висящие на её ручках. Это было одно из первых впечатлений детства, такое же яркое, как появление в доме новорожденного брата. Мама рассказывала потом, что магазинчик в их глухом военном гарнизоне работал до глубокой ночи, по случаю отмены карточек завезли туда невиданные прежде продукты и промтовары. Такой вот незабываемой оказалось эта ночь после скудных, голодных военных и первых послевоенных лет. А послевоенный голод сильно подкосил силы людей, которые как-то пережили трагедию войны и перенесли все невообразимые для нас, теперешних, потери.
В 1949 году Зоя поступила во Московский Всесоюзный заочный Политехнический институт, была круглой отличницей, как в свое время в школе, получила красный диплом. Те, кто учился заочно, понимают, насколько это непросто. Вышла замуж, родила двух дочек, жила и работала в Сталинградской области, на предприятии Минтрансстроя. Затем получила направление на работу в Латвийскую ССР, инженером –технологом рижского предприятия по ремонту тяжелого транспортного оборудования.
(От автора).До начала девяностых годов Рига была крупным промышленным городом с мощно развитым производством. Сюда направлялись высококвалифицированные специалисты со всего Советского Союза, лучшие выпускники ВУЗов. А культурная жизнь какая была интересная: с театральными премьерами, с гастролями ведущих театров Москвы и Ленинграда, с передвижными выставками и поэтическими вечерами! Во времена Советского Союза Ригу любили всегда. Гастроли шли подолгу, любимые и знаменитые актерские лица можно было увидеть и в продуктовом магазине и в городском трамвае- поделюсь мимолетным воспоминанием, как я ехала с Татьяной Пельтцер, любовалась исподтишка замечательными бирюзовыми украшениями на загорелых худощавых руках, её строгим, отрешенным профилем, что показалось мне неожиданным для характерной, комической актрисы. (В наши дни столичная театральная и музыкальная элита России тоже приезжает к нам со постановками и концертами. Спектакли, награжденные премией Золотая Маска», да и фестиваль «Новая Волна» в Юрмале - это ведь целые события, разнозначные, конечно, но студентам, пенсионерам, простому люду со скромными доходами сие удовольствие, как правило, недоступно. Уж извините за прозу, кусается. Впадаю в банальность сравнениями из серии «а вот раньше, бывало!...», но нам надо было только за билетами успеть и –вперед).
Зоя искренне интересовалась всем, что украшает нашу жизнь, выводит из обычной повседневной рутины. Это видно из её - жаль, недолговременной - переписки с поэтом, писателем, журналистом, общественным деятелем Константином Симоновым. В её малюсенькой квартирке бережно хранятся издания его стихов и пьес, репродукции фотографий, два небольших сборника стихов с дарственными надписями, которые поэт ей переслал из Москвы в 1965-м и 68-м годах. Настоящая, вдумчивая читательница и поклонница! Вот такими были технари шестидесятых годов, литературой интересовались всерьез. В ответном письме Симонова от апреля 65-го прочитывается, как внимательна была Зоя к творчеству Константина Михайловича, к каждой строчке его стихов. Симонов подробно объясняет ей, почему он убрал восемь строк из своей поистине замечательной вещи: «Открытое письмо -Женщине из города Вичуга». А далее поэт даже сомневается, стоит ли ему что-либо поправлять в дальнейших изданиях стихов «Ты помнишь, Алеша», «Я не помню: сутки или десять...» и обещает принять во внимание некоторые из её, Зоиных замечаний. Вот так! В 1965 году Симонов возвратился из длительной командировки в Ташкент (писателя отправили в такую своеобразную ссылку по распоряжению Н.С.Хрущева, не смогли ему простить работы на высоких литературных и общественных постах во времена сталинского режима) и во второй половине 60-х годов работал над романом-трилогией «Живые и Мертвые», в дальнейшем удостоенном Ленинской премии. Просто замечательно, что он нашел время для личной переписки со своей читательницей. Так интересно было прочитать подробное, дружеское письмо выдающегося писателя и поэта, надписи на сборниках его стихов и рассказов, вглядеться в его личный домашний адрес, такой, для меня, рижанки, замечательно-московский: ул. Черняховского, 4. Установлена ли там мемориальная доска? А улица, названная именем Константина Симонова, находится, по московским меркам, совсем неподалеку от того адреса, в районе Ленинградского проспекта. Жаль, что письмо писателя от 68-го года Зоя мне не показала. Почувствовав её смущение, настаивать я не решилась.
Теперь- про Зоину маму, жительницу блокадного Ленинграда, Анну Моисеевну Гохштейн.
Зоина внучка, живущая в Санкт-Петербурге, хранит письма своей прабабушки, которые она посылала из блокадного города своей старшей дочери, Зоиной сестре. Сохранились также два маминых письма, отправленные Зое в госпиталь. Эти письма, такие простые, несут в себе магию прошедшего времени и поэтому особенно трогают: в аккуратных, четких строчках ощущается вся сила материнской любви, настоящее благородство, изящность мыслей коренной ленинградки и патриотизм, не книжный, искренний, который и передался, вместе с материнской любовью, моей героической Зое. Мать очень многое скрывала от обеих дочерей, не жаловалась, щадила их. Материнские письма, уже отдаленные временем, сейчас воспринимаются, как подлинный документ того времени.
Вот они, отрывки из блокадных писем:
21 июля 1941-го: «Зойка-молодец, ведет себя хорошо, как совершенно взрослая: она ведь теперь студентка 1-го курса Политехнического института. Очень хорошо занимается на курсах медсестер и дома не ленится. Она кА к-будто повзрослела.
Наш Миша вместе со своими однокурсниками неделю дежурил, а затем, он, как и его спутники-студенты, направленные на работу, получил билет на Новосибирск, где им придется пересаживаться в направлении Красноярска и далее в Канск.
Муся уходит из дому в 6 часов утра, приходит в 24 часа. Сейчас у нас в квартире очень тихо, как-то непривычно. У Эсфирь Марковны Меню призвали, а Мотя оставил институт и пошел добровольцем.
Софья Борисовна понемногу переносит свои вещи к нам, на- днях придет совсем.
Не волнуйся, Верочка, в городе у нас всё, как при тебе, всё в порядке.
Целую тебя крпепко. Твоя мама».
От автора: 23 июля 1941 года было введено обязательное дежурство жителей на чердаках и во дворах домов.
16 августа 41-го: «Зоя практикует в госпитале, очень увлекается операциями и вообще работой и вместо 12-ти часов проводит в госпитале по 24 часа и даже больше. Что же будет, когда и Зоя и Муся уйдут на фронт? Что я буду делать, как буду жить?Как трудно привыкнуть к тому, что никого нет дома и, несмотря на то, что я умею владеть собой, все же бывает, что мне очень тоскливо, особенно в сумерках. Было четверо детей и было на кого ворчать- а теперь что прикажете делать? Мне как-то особенно тяжело без Зойки, она все-таки еще такая молоденькая. Грустно, что я почти ничего не делаю для наших дорогих бойцов, но что прикажешь делать, когда идет седьмой десяток?С большим чувством удовлетворения прихожу домой с дежурства и дежурю довольно часто и когда бываю в коллективе, чувствую, что все же приношу какую-то пользу. Сейчас пришла Зоя, поела, пошла спать. С большим увлечением рассказывает о проделанной за 24 часа работе: говорит, а у самой глаза закрываются. Глядя на Зою в косынке, вспоминаю фильм «Фронтовая подруга».
Вчера прибегала Эсфирь Марковна с письмами в руках от Моти и Мени, которые находятся на фронте. Она вся сияла, держа письма в руках-ведь вся её жизнь-в этих письмах.
Будь здорова, дорогая моя дочурка, целую тебя крепко. Любящая тебя мама».
(От автора). 4-го сентября 1941 года в Ленинграде десять раз объявлялась воздушная тревога и первый раз произошел артиллерийский обстрел города.
8-го сентября началась Ленинградская блокада, длившаяся до 14-го января 1944 года. За время блокады город бомбили на протяжении 617 дней. Было разрушено 10317 жилых домов и строений.
9-10 октября 41-го: «Сейчас 7 утра. В 6 часов я пришла с дежурства у ворот. Мы, домохозяйки, дежурим по 2 часа. Чувствуешь какое-то удовлетворение, как-будто чем-то помогаешь в защите нашего любимого города. Эх, сбросить бы 2 десятка лет, так не сидела бы дома. Но я чувствую себя очень бодрой, прекрасно владею собой. Мне сейчас гораздо легче работать, т.к. я немного похудела и это для меня полезно, не задыхаюсь, как прежде».
26-го ноября 1941- го. «Дорогая моя Веруся!Сегодня день твоего рождения, исполняется тебе 25 лет. Целый день я только и думала о тебе, мысленно представляла тебя вдали от нас, хоть и среди многих людей, но все же одинокую. Желаю тебе счастья и радости на 26-м году, так как ни счастьем, ни радостью ты, в своей трудовой жизни, не избалована. Самое главное-это, чтобы на 26-й год твоей жизни наша дорогая родина сбросила иго войны, чтобы наши проклятые враги были нами побиты, как они и заслуживают, тогда мы опять всей семьей заживем в нашем любимом Ленинграде. Я здорова чувствую себя хорошо, Муся также здорова, продолжает работать на заводе. В это суровое время, когда приходится, живя на фронте, переживать очень многое, за родину, за всех наших доблестных воинов, а также много волноваться, я уже отсутствие вас всех, моих детей, переношу стойко, держа себя крепко в руках. От Зои с фронта получаю письма часто, получила также письмо от её начальника-командира, в котором он очень хвалит Зоеньку, как прекрасную, самоотверженную, храбрую сестру, которй, как он пишет, я могу гордиться. Это письмо мне достило много радостных минут. Часто получаю письма от Моти: он теперь подальше от Ленинграда. Ты, Верочка, понимаешь, как сейчас тяжело Мише, я тебя очень прошу: поддержи его морально, пиши ему часто, от тебя письма скорее дойдут. Будь здорова, дорогая моя дочурка, когда-то мы с тобой увидимся? Пиши, пиши часто! Целую тебя крепко-крепко! Любящая тебя твоя мама».
8-11-го января 42-го: « Дорогая моя Зоюся! Ты уже, наверное, сердишься на меня за то, что я тебя не только не посещаю, но и не пишу писем. Последний раз написала тебе 21-го декабря, поздравила с Новым годом, надеюсь, что это письмо ты получила. Дело в том, что у нас очень холодно, руки коченеют и я никак не могу писать часто . Я пишу письма у Марии Карповны, т.к. у неё в кухне топится плита и там тепло, но мне неудобно каждый раз ей надоедать. А сегодня купила дрова и протопила, сейчас пишу у себя. Ты, Зоенька, представить себе не можешь, как мне тяжело, что не могу тебя повидать, моя крошка. Только подумать, жить в одном городе и не видеть своей раненой дочки! Ты знаешь, что я не в состоянии пройти пешком такую даль. Не обижайся, родная моя, на меня. Как бы мне хотелось тебя повидать и принести тебе чего-нибудь вкусненького. На новый месяц мы получили только мясные продукты. Ни каких-нибудь кондитерских изделий или повидла еще не получала. Всех, кто хочет дойти до тебя, останавливает дальняя дорога пешком. Все твои подружки, узнав, что ты ранена, очень горевали.
Зоенька, у меня к тебе просьба, которую ты, пожалуйста, обещай мне исполнить: слушайся врачей, не торопись становиться на ноги, пока сам врач не велит. Не проси костылей, пока не окрепнешь и не заживет рана. Люле назвала твой адрес. Ей написал твой командир о том, что ты ранена и просил собщить, где ты лежишь и как себя чувствуешь. Миша на новом месте работает в нескольких классах и имеет 29 часов. От Веры пришли сразу два письма, она работает старшей пионервожатой и преподает математику в 5-х классах. Как только получу от неё деньги, куплю немного дров. От Мени и Моти получаю частые письма. Леня Белов совсем поправился и опять находится на фронте, Аля Кравцов лежит контуженный в госпитале в Лесном.
Зоенька, ты не жалей, что ты так далеко от нас.Здесь не так хорошо, как у вас в госпитале. Поправляйся скорее, милая моя девочка, целую и обнимаю тебя крппко-крепко.
Любящая тебя твоя мама».
10 января 42-го: «Пожалуйста, Верочка, держи себя в руках и не жалей, что живешь вдали от Ленинграда. Ты отдаешь все силы детям и, следовательно, исполняешь свой долг по отношению к своей Родине. Здесь у нас, дорогая дочурка, жизнь суровая, тяжелая, а самое неприятное, что у нас не отапливают и в квартире очень холодно. Я получила дрова, как мать красноармейки, в декабре, в первую очередь. Сейчас топлю плиту. Муся получает рабочую карточку, на которую дают продуктов больше, чем иждивенке. Мы с ней получаем уже 550 гр. хлеба в день, в декаду (3 месяца -авт.)- 600 гр. мяса и 750 гр. повидла или каких-нибудь кондитерских изделий, в месяц- 750 гр. крупы. В прошлый месяц вместо 250 гр. конфет я взяла коробку (250 гр.) прекрасного какао. Все продукты распределяю так, чтобы хватило на каждый день. Ложимся мы очень рано, в 7-8 часов. т.к. Муся уходит на завод в 6 ; часа, сейчас трамваи не ходят и я занимаюсь по хозяйству. Муся частенько приносит что-нибудь на втрое, а на заводе съедает только суп. Верочка, как только получу от тебя деньги, закуплю побольше дров, станет теплее и настроение будет лучше. Я чувствую себя хорошо, хоть и здорово похудала. Твою пуховую кофточку и отрез шелкового полотна храню. Дождаться бы только победы над проклятыми фашистами и увидеть вас всех, четверых моих детей, рассеянных по разным местам.
Теперь о Зоеньке. Я уже писала, что 22-го декабря Зоенька была ранена в бою в правую ногу и лежит в госпитале на Каменном острове. Сейчас у неё нога в гипсе, пуля извлечена. Только бы всё кончилось хорошо, а она мечтат о том, как бы скорее пойти на передовую, военфельдшером, в свой лыжный батальон».
(От автора). 20-го декабря 1941-го года хлебный паек рабочим был установлен в размере 200 граммов в день, иждивенцам и детям- 125 граммов в день. Выдача крупы иждивенцам- по 300 гр. в месяц- временно прекратилась. Водопровод не работал с ноября, 30 декабря замерзла канализация, температура воздуха, зафиксированная в этот день– 30 градусов мороза, 20-го января было 34 градуса. Из письма от 10-го января видно, что норма выдачи хлеба к этому времени уже увеличилась, если только мама это не приукрашивает для успокоения дочки, в том числе относительно снабжения прочими продуктами. Хотя нормативы выдачи продовольствия по рабочим карточкам были не столь ужасающими по сравнению с так называемыим иждивенческими – теми самыми незабываемыми 125 граммами.
22-го января 42-го: «Дорогая моя Верусенька! Большое спасибо, доченька, что ты не забываешь нас, часто пишешь. 20-го числа этого месяца я получила от тебя 100 рублей, а письмо было от 16-19-го ноября. Зоенька находится в госпитале на Каменном острове, чувствует себя хорошо, нога в гипсе и ей придется еще полежать месяц-другой Ты не волнуйся, Верочка, Зоя находится в хорошем госпитале, там тепло, светло, кормят её хорошо. Сегодня-четверг, в воскресенье Мусенька пойдет к Зое, там приемный день. Зоенька мне ежемесячно посылает деньги, посылает также и папиросы, да и моя пенсия, и прожить мы можем. Деньги нужны теперь главным образом на дрова, т.к. отопления у нас нет. Я стараюсь отказаться от курения и дошла до пяти папирос в день, папиросы мне пользы не приносят, но сразу бросить курение я всё же не могу.
Я чувствую себя хорошо, вполне бодро. Многие недостатки фронтового города, некоторые лишения переношу вполне спокойно. Ты видишь, дорогая моя Веруся, какая я терпеливая, спокойная и нетребовательная: мне в жизни много приходилось терпеть невзгод и это меня закалило и дает силы переносить все жизненные невзгоды довольно хорошо. Будем надеяться, что наши доблестные войска отгонят от Ленинграда проклятых фашистов и тогда наша переписка будет более регулярной. Сейчас письма доходят только через полтора-два месяца.
Целую тебя крепко, дорогая Верусенька. Любящая тебя твоя мама».
...Анна Моисеевна Гохштейн выдержала первую, самую страшную блокадную зиму и, как многие ленинградцы, скончалась ранней весной 1942-го года, когда уже стало и теплее и немного полегче с продовольствием. Умерла в своей ленинградской квартире на Старорусской улице, номер 5. Зоя после долгих поисков выяснила день смерти мамы-13 марта, а вот место её захоронения так и осталось неизвестным. Последний раз Зоя виделась с мамой еще до ранения, в ноябре 41-го, когда на три дня прибыла с передовой в родной город.
Вот уже без малого 60 лет Зоя - жительница Латвии, но в душе остается ленинградкой. И самые дорогие для неё боевые награды - нагрудный знак «Ветеран Невской Дубровки» и медаль «За оборону Ленинграда». Когда могла, ездила на место боев на Невской Дубровке. Зоины правнуки её любят и гордятся героической прабабушкой. К ней очень тепло относятся в Латвийском Обществе блокадников и защитников Ленинграда и когда отмечают какое-то значительные, памятные события, все предвкушают её появление. И я, как уже говорила, невольно попала под её обаяние, впервые её увидев - такую оживленную, с веселой улыбкой -глаз не могла отвести. Когда сочиняла свой очерк о детях, переживших блокаду-это уже особая тема- предвкушала: вот позвоню, найду её, разговорю, только бы успеть! И всё думаю-что дает ей силы жить так уверенно, спокойно и счастливо? – наверное, жизнь, прожитая с полной отдачей душевных и физических сил, как говорится, «на все сто процентов».
От автора: Я родилась за три месяца до окончания войны и послевоенное детство моё было, к счастью, вполне благополучным, в том числе жизнь в первой половине 50-х годов во время учебы папы в милом моём сердцу Ленинграде, на проспекте Гааза (он сейчас переименован в Старо-Петергофский), где родители снимали маленькую комнатку. Несмотря на еще достаточно тяжелое послевоенное время, Ленинград в эти годы жил хорошо - по моим детским воспоминаниям всего было вдоволь. Видно было, что ленградцев старались подкормить и поддержать. (Сомневаюсь, уместно ли вспоминать такое здесь, но до сегодняшнего времени помню вкус слоеных булочек - свежих, пухлых, пахнувших ванилью, которые продавались в булочной на углу, пожарских котлеток из ближайшего гастронома, ряд замысловатых спиральных башен из шоколада в окнах роскошной кондитерской. Впечатления детства, ничего с ними не поделаешь!) И культурная жизнь в Ленинграде, по рассказам мамы, была невероятно насышенной. Спектакли, концерты, музеи, фонтаны Петергофа работали. Но были и страшные блокадные воспоминания, случайно выхваченные из разговоров квартирной хозяйки с мамой, они навсегда врезались в детскую память. А сейчас рассказы о лениградцах, переживших блокаду и отстоявших великий город, воспринимаются еще более обостренно. Они отдалены от нас временем и постепенно приобретают характер легенды. Вот и Зоя моя уже воспринимается, как легенда. А еще я вспоминаю стихи Джамбула, народного казахского поэта, посвященные жителям блокадного Ленинграда, написанные им в сентябре 41-го года, в великолепном переводе Марка Тарловского. Строчки их этих стихов давным давно читала нам с братом мама. Понятно, что позже было создано множество замечательных литературных произведений, посвященных великому, героическому городу, но вот это пришло из далекого детства:
Ленинградцы, дети мои !
Ленинградцы, гордость моя!
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи
Если вдоль снеговых хребтов
Взором старческим я скользну, -
Вижу своды ваших мостов,
Зорь балтийских голубизну,
Фонарей вечерних рои,
Золоченых крыш острия...
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
.