Состояние Мейлаха

Георгий Каюров
Состояние Мейлаха
 Рассказ

Весной сорок пятого года, из вынужденной эвакуации потянулись домой, в Молдавию, беженцы. Станция Раздельная кишела народом с тюками и маленькими детьми, на лицах которых не было видно улыбок. Ожидающие своего поезда выгадывали где угодно краешек свободного места и старались на ходу перекусить. Стелили тряпицу, платок или прямо на промасленной газете, в которую и был завёрнут скудный паёк, точнее, его остатки.
Неподалёку от единственного крана с водой разместилась семья из пяти человек. Мужчина, Лейба Райшевич, лет шестидесяти, одетый в чёрную плотную куртку, сидел посередине и дремал, а четверо его спутников, прислонившись к нему со всех сторон, спали. Эти четверо были его дети: два сына – четырнадцати и семнадцати лет – Мойша и Яков, и двадцатичетырёхлетняя дочь Зелда со своей дочкой – пятилетней красавицей Идой, внучкой мужчины. Неожиданно толпа ожила и заметалась. Лейба поднял голову и, махнув пробегавшему юноше, одними губами, чтобы не разбудить детей, спросил:
– Куда поезд?
– На Измаил! – прокричал тот.
– Ти-ихо, – погрозил кулаком ему вслед Лейба. – Дети же спят.
И тут же сам сорвался с места, растолкав спящих. На него вытаращились детские сонные глаза, а маленькая Идочка расплакалась, но Лейба не обращал на детей внима-ния, хватая тюки и набрасывая их себе на спину.
– Быстро. Быстро встаём и собираемся, – распоряжался отец. – Поезд наш пришёл.
С первыми лучами солнца Райшевичи ступили на землю станции Бессарабка. Рас-троганный глава семейства не находил себе места. Он быстрым шагом пробегал вдоль полотна, подходил к наблюдавшим за ним детям и крепко обнимал их, каждого целуя в лоб.
– Вот мы и дома, – шептали его губы. – Вот мы и дома, – и слёзы сыпались круп-ными каплями.
Лейбу трясло от восторга и счастья, нахлынувшего на него при виде родного края, о котором мечтал в тяжёлые, холодные и тёмные бессонные ночи, полные страха и безнадёжности в годы войны!
– Дети! Вдыхайте запах родины, – обезумев от переполняемого восторга, лепетал Лейба. – Слышите гудок нашего паровоза? Уехал уже. Смотрите, смотрите, вездесущие галки. У нас они красивы! Главное – насладитесь запахом родины. Родина, дети, – это то, ради чего хочется жить.
– Я кушать хочу, – захныкала Идочка.
– Покушаем, покушаем, – трясущимися губами шептал Лейба, не имея сил унять обуявший им пыл. – У нас теперь будет много еды. У нас теперь всего будет много.
Словам отца улыбнулась только Зелда, остальные восприняли без эмоций. По их лицам было видно – кушать-то им хотелось сильно именно сейчас и они не понимали отца – когда это будет? Только несколько лет голодной эвакуации приучили детей молча сносить лишения и равнодушными лицами отвечать на обещания – «всё будет».
– Сейчас, сейчас, – встрепенулся и засуетился Лейба, – надо придумать, как до-браться до Романовки. Сейчас, – и побежал искать станционного смотрителя.
С поезда вышло много людей, но они как-то быстро разошлись. Пока Лейба метался по перрону, разыскивая кого-нибудь из железнодорожников, к станции подъехала подвода, гружённая мешками с пшеницей. С неё соскочил мужик и, сняв из-под телеги ведро, направился поить лошадей. Навстречу ему из-за угла выскочил озабоченный Лейба и едва не сшиб, но от радости схватил того в охапку и ну трясти.
Мужик с подводы оказался болгарином из села Твардица.
– Мне в Романовку не с руки ехать, ну да ладно, грузитесь. – И, немного поразмыслив, добавил. – Но я вас только до мельницы довезу, а там уж сами.
– Сами, сами, – со всем соглашался Лейба, перетаскивая и укладывая на мешки тюки и торбы.
Романовка, еврейское местечко, находилась в трёх километрах от железнодорож-ной станции Бессарабка. Переполняемый восторгом, Лейба шёл рядом с телегой, то и дело обгоняя её или отставая и, навесив широкую ладонь на брови, подолгу всматриваясь в знакомую местность.
– Сами-то будете из Романовки? – поинтересовался болгарин.
– Из неё, – ответил Лейба. – Дом наших предков.
– До войны у вас всегда была прекрасная ярмарка, – похвалил крестьянин.
– Да-а, война всё уничтожила, – поддержал разговор Лейба. – Мы всё восстановим!
– Почему же? – в голосе болгарина появилась ирония. – Ярмарка была и во время войны. Только для немцев и румынов.
– Я помню, как на ярмарку съезжались крестьяне со всей округи, – не расслышав или не уловив иронии в голосе собеседника, окунулся в воспоминания Лейба. – Люди могли продать излишки сельскохозяйственной продукции и купить всё необходимое для хозяйства, для дома – одежду и обувь, даже новинки цивилизации.
 Едва миновали холм, тут же в долине растянулась вдоль речки Кагыльник, на несколько километров своей главной улицей, Романовка. Пересечённый ландшафт местечка как бы разделил её на две части – верхнюю и нижнюю. В центре села возвышалась красивая кирха. Дома в основном были крыты светлой черепицей, и с обеих сторон улицы ровной линией стояли каменные заборы с расписными воротами и калитками у каждого двора. Повсюду преобладал белый цвет. Это ещё больше подчеркивало чистоту и порядок.
– Смотрите, дети! – Лейба пытался растормошить, отвлечь детей от голодной дре-моты. – Вон, хорошо видно – это верхняя часть, а наш дом находится с той стороны холма – в нижней части. Дети! Дети! – не унимался отец. – Вон, напротив церкви школа. Вы будете в ней учиться, – мужчина не находил себе места от радости. – У нас всегда все улицы содержались в образцовом порядке.
Романовскую мельницу можно было узнать по широкому мучному пятну у входа и скопившимся подводам.
– Надо же! – снова воскликнул Лейба, жадно съедая глазами окрестности родного села. – Мельница работает.
– Ага, дождёшься, – ухмыльнулся болгарин.
– Ну, как же? Вон же подводы стоят, – с укором возразил Лейба.
– Стоят-то, они стоят, спросишь, какой день стоят? – не унимался мужик. – Я своё зерно везу в Табаки. Круг, а скорее получается.
Пока семья выгружалась, болгарин успел поздороваться со всеми мужиками и, кое с кем перекинуться парой слов. В это время Райшевичи выгрузились и терпеливо дожидались у подводы, чтобы попрощаться.
– Если ваш дом был по нижней улице, – вернувшись, сказал на прощание болга-рин, – То идите вон к тем высоким воротам, – и он указал камчой вдоль улицы.
– А что случилось? – не поняв странного расставания, переспросил Лейба.
– Там всё узнаете. – И укатил.
– Нет вашей улицы, – равнодушно объяснил наблюдающий за семьёй мужик из очереди. – Немец уничтожил всю нижнюю улицу. Всё, что на ней было, танками закатал. Туда идите. Вам всё там скажут. – И потерял интерес к прибывшим.
 Снова навьючившись тюками, семья направилась к высоким воротам, на которые указали мужики. Хоть идти – рукой подать, но шли медленно и долго. Идочки никак не хотела к маме на ручки и шла весь путь сама, часто останавливаясь и приседая на отдых.
Здесь тоже стояли подводы, но очередь продвигалась быстрее. Помогая друг другу, мужики таскали мешки с зерном в огромного размера мрачный сарай. На входе их встречал высокий, стройный, с красиво посаженной головой, прекрасным, пышущим здоровьем лицом, похожим на русского гусара, еврей. Его речь завораживала невероятной дипломатичной учтивостью, которая, казалось, вселяла надежду на обязательное свершение всего того, о чём мечтали эти крестьяне, с доверием к этому человеку расстающиеся со своим добром. Внешний вид этого «дипломата» вселял веру в каждое сказанное им слово.
– Как имя? – мельком взглянув на гостей, поинтересовался он, не отрываясь от учёта вносимых в сарай мешков.
– Лейба, – представился отец семейства, с глазами полными слёз от восторга. Он замешкался, но тут же засуетился, притягивая к себе детей. – Это Миша… то есть Мойша, Яков, Зина… пардон – Зелда и маленькая Ида.
– Мейлах, – сухо назвался «дипломат» – Идите на кухню, – не взглянув на отпрысков мужчины, он закинул карандашом за спину и продолжил учёт.
Впервые за все годы скитаний семью накормили настоящей еврейской едой, обо-грели и вселили надежду, – они не зря выжили. Сытая Идочка сразу же уснула. Мойша и Яков сидели на кровати и едва сдерживали отрыжки, чем вызывали счастливую улыбку у сестры. Самым счастливым ощущал себя Лейба, а когда вошёл в комнату хозяин и, сграбастав его в объятия, расцеловал, совсем обезумел от счастья и не находил себе места.
– Повторите ещё, – трепетали его губы, а хозяин повторял снова и снова.
– Вы посланники Бога, потому что просто так такого в жизни не бывает! Вы выжи-ли!
– Только моей Эммочки с нами нет, – зажав улыбающийся рот широкой ладонью, проговорил Лейба, и, указывая пальцем в потолок, добавил. – Она умерла там, в эвакуа-ции.
– Зато есть Идочка! – грохотал на всю комнату Мейлах.
– И старший мой пропал без вести, – не унимался отец.
– Зато есть Идочка! – снова прокричал хозяин и Лейба не боялся, что тот разбудит любимую внучку.
– У себя оставить не могу, – с расстановкой перешёл к деловому разговору Мейлах, когда Лейба немного успокоился. – Работа найдётся. И для тебя и для твоих пацанов. Девке работы нет.
– И на том спасибо, – лепетал Лейба, с каждым словом, сказанным Мейлахом, хватая того за руку.
– А вот поселю я вас у одного болгарина Мити. Дом семнадцать знаешь?
– Это же дом… Кислянских? – лицо Лейбы словно покрыли чёрной тряпкой. – А что с ними?
– Ничего, – равнодушно отвечал Мейлах. – Ещё не вернулись. Я, пока их нет, раз-решил пожить этому болгарину. Он свой дом, в соседнем селе, после бомбёжки отстраивает. Детей у него – мал мала меньше. И твоим кусок хлеба найдёт. У нас такой уговор с ним был. – И уже в дверях добавил: – На работу можете завтра же выходить.

Наутро, когда Лейба с сыновьями пришли к Мейлаху, у того во всю кипела во дворе работа. Хозяин, недолго мешкая, махнул жменей Якову.
– Ты старший?
– Я.
– Вот, держи. – Он сунул пареньку тетрадку с карандашом в руки и добавил: – Продолжай записывать. Вы за мной.
В очень короткое время Мейлах объявил Лейбу управляющим своего хозяйства и навесил на него все работы – доить корову, кормить свиней, чистить хлев.
– И, в общем, всё, что будет по двору, делаешь ты, – ткнув в грудь мужчины пальцем, закончил Мейлах и, положив руку на плечо Мойши, повёл того за собой.
– Твоё рабочее место, – придвигая стул к столу, указал на него Мейлах и откуда-то из-под стола вытащил огромный тюк, связанный из женского платка. Не успел Мойша опомниться, как хозяин вывалил из него на стол кучу цветных бумажек.
– Знаешь, что это? – поинтересовался Мейлах.
Мойша не мог глаз оторвать от такого пёстрого количества скомканных денег.
– Немой, что ли?
– Нет, – тихо ответил Мойша. – Это деньги.
– Правильно. Все бумажки раскладываешь по кучкам – бумажка к бумажке. Вот тебе тетрадка. Сюда будешь записывать. Каждую стопку пересчитываешь и записываешь. Писать умеешь?
– Умею.
– Считать?
– Умею.
– Вот и хорошо, – довольно потерев руками, похвалил Мейлах. – Твоя зарплата будет… будет… – Мейлах на мгновение задумался, прикидывая сумму. – А будет вот какая! Всё, что попадётся меньше рубля и рубль – это и будет твоя зарплата.
Будни семьи Райшевичей потекли по восходящей. Самому старшему из детей в се-мье болгарина, на постой к которому определил Райшевичей Мейлах, было пятнадцать лет. Звали его Фёдором. Он быстро нашёл общий язык с Мойшей и Яковом. Самому младшему Стёпке – шесть. Вместе с детьми Райшевичей за стол садилось двенадцать детей. Заботливая хозяйка, мать семейства Маруся, так вкусно готовила, что дети съедали до крошки.
Оба взрослых сына Мейлаха, как и многие другие представители еврейских семей, всю неделю разъезжали по сёлам и занимались всевозможной коммерцией: скупали перья, шерсть, яйца, шкуры, щетину. В пятницу вечером Мейлахи собирались в полном составе. Если можно, представьте себе обеденный стол, за которым восседает семья ухватистых коммерсантов, то описать это страшно. Злые языки позволяли себе намекать, – Мейлахи давно потеряли счёт доходам. Им и война хорошими барышами обернулась.
С появлением новых наёмников Мейлах-старший днями отсыпался. Он ожидал, пока все домочадцы покинут двор, высыпал на стол гору денег и передавал тетрадку Мойше, предварительно заперев двери в дом. Не забывал похвалить юного кассира:
– Ты, Мойша, в нашем деле самый важный человек, – скидывая башмаки и позёвывая, говорил Мейлах. – Самый умный, красивый и, главное, очень честный. Я это сразу понял. Ты держись меня, и станешь богатым. Приступай, – устраиваясь удобнее на кровати, подавал последнюю команду благодетель. – Двери никому не отпирай.
Как-то, выслушав утренние наставления хозяина, Мойша приготовился услышать равномерный сап, как команду – можно приступать к работе, но неожиданно тот обернулся и, пристально глядя на мальчика, внушительно втыкая палец в матрац, сказал:
– Запомни, пацан, на всю жизнь – деньги не любят шума. – И уснул.
Супруги Мейлаха, Сары, тоже весь день не было дома. Она занята была в ткацкой мастерской у двоюродного брата мужа – Якова Туркенича. У Туркеничей так же всё было поставлено на широкую ногу, а когда прогнали немцев, то дела пошли ещё лучше, по-скольку весь доход оставался на фабрике, и, главное, после немцев осталась вся техника компании «Зингер» – ткацкие станки, швейные и оверлочные машины.
– Дядя Мейлах, – однажды не удержался, чтобы поинтересоваться Мойша. – Как получить надел земли?
– Зачем это тебе? – приподнявшись и подперев голову рукой, уставился мужчина.
– Семья у нас… – растерялся Мойша. – Нам бы пшеницу свою. Кукурузы немного…
– А-а-а, будет вам пшеница и кукуруза и ячмень, – отворачиваясь к стене, сквозь зевоту сказал Мейлах. – Приходите с отцом и братом сегодня после девяти вечера.
Лицо мальчишки просияло. Вот и он внёс свою лепту в обогащение семьи. Весь день, занятый пересчётом несметных богатств хозяина, он мечтал, как сообщит отцу и брату о том, что у них появится собственный земельный надел, и они смогут выращивать на нём собственную пшеницу и кукурузу. Удачными в этот день оказались и подсчёты – рядом с Мойшей лежало девять рублей – четыре мелочью и пять по рублю. Эти деньги с лёгкой и щедрой руки дяди Мейлаха перешли в его собственность. По дороге домой, Мойша отложил два рубля в свои сбережения, рубль приготовил отдать Зелде, а всё остальное – отцу.
Обрадованный сообщением сына, Лейба даже нарядился в выходной костюм, собираясь к благодетелю. В назначенный час трое мужчин Райшевичей предстали перед Мейлахом.
– А-а, да, – по лицу хозяина было видно, он забыл об обещании. – Идёмте.
Все прошли в сарай. Мейлах достал два пустых мешка, один сунул в руки Лейбе, другой – Якову.
– Мойша, иди сюда, – приказал хозяин, развязывая крестьянские мешки с зерном. – Помогай, – с этими словами Мейлах набрал из мешка полные жмени зерна. – Ну, чего стоите? Мешки раскрывайте. А ты, Мойша, иди к той стенке, там стоят мешки с кукурузой. Яков, с ним иди. И смотри, много не бери. Две-три жмени с каждого мешка, не так заметно.
Через пару часов Райшевичи возвращались домой, став обладателями двух мешков пшеницы и стольких же кукурузы. Удручённые способом приобретения, но довольные тем, что теперь и у них есть своя мука и не будут нахлебниками в семье болгарина.
К середине августа в хозяйстве Мейлаха работы прибавилось – пошёл новый уро-жай. Десятки подвод стекались к романовской мельнице. Крестьяне дневали и ночевали на улице, ожидая очереди, а главное, гадая когда же на мельнице закончится профилактика механизмов. В это время в доме Мейлаха шло крупное совещание между администрацией мельницы и хозяином. Урожай выдался богатый, а значит, предвещал и большие барыши.
– Ну не могу часто закрывать мельницу на профилактику, – стонал под напором уговоров Мейлаха заведующий мельницей. – Ты пойми меня правильно, застукают нас.
– Кто тебя застукает? – не унимался коммерсант. – Ты же можешь работать сверх-урочно, если идёт большой наплыв?
– Допускается инструкцией, – обтирая обильный пот, соглашался заведующий.
– Вот и хорошо. Нагрянет проверка, а ты ей скажешь – мол, так и так, днём не успели, ночью домалываем. Всё в интересах крестьянина. И держи «благодарность» наготове, – с этими словами Мейлах подсунул под руку заведующего газетный свёрток. – Тут кругленькая сумма. Думаешь у них там, на верху, деньги не любят?
– Ох, подведёшь ты меня под монастырь, – тяжело вздыхал заведующий, беря свёрток. – А моя доля где?
– Вот и твоя доля, – и Мейлах подсунул следующий свёрток, который так же благополучно спрятался в больших карманах френча завмельницы.
– Только сделай так, чтобы никто не собирался на площади перед мельницей, – на прощание распорядился заведующий.
– Всё будет сделано, – дружелюбно похлопав того по плечу, сказал Мейлах. – По-дошлю кого-нибудь, пусть слух пустит, а мы их тут быстро разгрузим.
У Мойши появилась новая обязанность. По поручению хозяина он ни свет ни заря отправлялся к мельнице и, околачиваясь среди крестьян, пускать слух, будто мельница откроется не раньше, чем через неделю.
– Кому надо быстро, – между прочим подсказывал он, – может обратиться к хозяину вон тех высоких ворот.
Поразмыслив, честя на чём свет стоит работников мельницы и администрацию, крестьяне отправлялись к Мейлаху и за небольшую плату устраивали свой груз на хранение, а за приличное вознаграждение – и скорый помол.

Пока мужчины были на работе, Зелда по возможности старалась помогать Марусе, справляться по хозяйству. Если семья Мити на время заняли одну комнату в доме Кислянских, то Райшевичи разместились в трёх. Зелда с самого утра принималась наводить порядок во всех комнатах своих мужчин. Много хлопот доставалось от комнаты мальчишек.
– Ума не приложу, – удивлялась Зелда, делясь с Марусей, – когда они успевают перевернуть в комнате всё вверх дном? Приходят ночью. Рано встают, а после них, словно цыганский табор ночевал.
Маруся только улыбалась, продолжая следить за готовящейся едой. У неё в комнате всегда был порядок и, она терпеливо ждала, когда семья вернётся в свой дом. Помешивая в кастрюле, Маруся успевала поглядывать за играющими во дворе младшими детьми.
– Ваша так похожа на вас, – задержав взгляд на Идочке, отметила Маруся.
– Да, от папы ничего нет, – согласилась Зелда.
– Где он?
– Похоронка пришла, – ответила спокойно Зелда. – А ваш был на войне?
– Был, – Маруся осеклась, но что-то решив про себя, продолжила. – В румынской армии.
– Да? – пристально глядя на женщину, удивилась Зелда. – И что же?
– Ничего. Пришли советские, спросили, кто пойдёт воевать. Мой отказался. Много отказались, – и, выглянув в окно, угомонила детей. – Хватит ссориться! Стёпка! Полу-чишь!
 Мальчишка подскочил с корточек и, ища мать в окне, промямлил:
 – А что я? Я ничего. – Не услышав материного голоса, продолжил. – Мы скоро уедем, – важно сообщил Стёпка Идочке, которая перекладывала песок деревянной лопаткой, изготовленной специально для неё дядей Митей. – Вот, папа дом достроит и, мы уедем.
– Мы тоже скоро уедем, – вторила мальчику девочка.
– Никуда вы не уедете, – упрямился тот. – Вашего дома нет, а отец ваш не спешит строить новый.
– Уедем, – надув губы, упрямо повторила Идочка. – Мой папа тоже дом строит.
– Что же он вечерами дома сидит? Мой папа целый день работает, а каждый вечер едет на стройку.
– Мой тоже строит, – не сдавалась Идочка. – Только ты не видишь.
– Ага-а, не вижу…
– Стёпка! Я кому сказала?! – снова крикнула из окна Маруся.
– Ваш совсем беленький, – разглядывая играющих детей, сказала Зелда.
– У меня все были беленькими, поначалу. Это они потом становятся чёрненькими, – с любовью в голосе произнесла Маруся и, сделав паузу, с особым трепетом закончила: – Все в отца.
Женщины снова умолкли, погрузившись в свои думы.
– Вы были у себя? – прервала молчание Маруся. – Отстроились бы.
– Собираемся. Папа всё время откладывает, волнуется. Он говорит, надо подождать какая власть будет. Ждёт, когда будут компенсации выдавать пострадавшим от бомбёжек?
– Ой! – с иронией вздохнула Маруся. – Мой не ждёт. Когда она будет, да и будет ли? Всем сейчас тяжело. Стёпка! – за разговором женщина внимательно следила и за детьми. – Ты куда? Со двора ни ногой!
– Не-а, мама. Мы тут, – снова оглядываясь по сторонам и ища мать, ответил маль-чик. И снова не услышав материного голоса, продолжил игру с Идой. – Мой папа, в под-вале нашёл такие красивые штучки. Хочешь, покажу?
– Покажи.
– Идём за мной.
Дети спустились в подвал, и Стёпка принялся откидывать тюки с овечьей шерстью. Под ними был спрятан огромный сундук. Он вытащил из него чёрный мешочек с чем-то очень тяжёлым.
– Вот смотри!
– Это же вилки, чтобы есть, – равнодушно взглянув, сказала Идочка.
– Как есть? – удивился Стёпка. – Они такие красивые!
– Серебряные, – не обращая внимания на конфуз мальчика, Идочка старалась поднять тяжёлую крышку сундука. – Давай посмотрим, что там ещё есть?
– Нельзя, – обидевшись, отрезал он. – Папа заругается. Это принадлежит хозяевам дома. Там ещё есть много денег, – всё-таки не выдержал Стёпка. – Хочешь, покажу?
– Покажи!
И Стёпка раскрыл настежь сундук. Чего только не было в том сундуке. Порывшись, он достал перетянутую бечевой толстую пачку красноватых бумажек.
– Вот, смотри.
– Ух ты-ы. Что тут написано?
– Царские асгинации, – запинаясь, прочитал Стёпка и покраснел. Он не умел чи-тать, а повторил то, что слышал от отца. – Ладно, клади всё назад. И смотри! Это страш-ная тайна.
– Хорошо. – Идочка прикрыла рот двумя руками, показывая другу, она будет хра-нить эту страшную тайну.

Заканчивалось лето. В Бессарабии оно ласковое, не очень жаркое, пахнущее зре-лыми травами и наполнено радостным свистом скворцов, восседающих на больших деревьях шелковицы, как на своей собственности. Подходил к завершению полевой сезон. Дни приняли тот размеренный ритм будней, который всегда наступает после жаркой страды. В одни из выходных Райшевичи, наконец, решились проведать место, на котором стоял их дом.
– Боже! Как у меня колотится сердце, – нет-нет, да и восклицал Лейба, обтирая платком подступающие слёзы.
Как и рассказывали люди, вся улица была закатана танками. В некоторых дворах, точнее в очертаниях бывших дворов, сиротливо стояли редкие куски стен с крупными пробоинами от снарядов. От представшего зрелища, по щекам Лейбы текли неуёмные слёзы.
На месте их дома, как и во всех бывших дворах, высоко поднимался бурьян. Из вспомогательных построек ничего не осталось – всё сгорело. У линии забора с наружной стороны двора был выкопан ров размером с большой танк. От самого дома остался не-большой кусок стены, выбеленный известью, замешанной на крупном, речном песке.
– За четыре года произошли большие перемены, – тихо заговорил Лейба, то ли с самим собой, то ли с детьми. – Вы выросли, а дома нет, – он осёкся, пытаясь удержать накатившее волнение, но разрыдался, показывая рукой на руины. – Этот дом заказывал построить ещё мой дед. Меня назвали в его честь, – прерываясь приступами плача, ста-рался выговориться отец. – На этом месте был пустырь. Дед позвал из соседнего села болгар. Это очень трудолюбивые люди. Пришли всем селом… Нет нашего дома… – мужчина снова разрыдался, а успокоившись, продолжил: – В нашем селе была замечательная традиция коллективного труда. Самые трудоёмкие работы – выкопать траншеи под фундамент, потом вывезти землю, завезти глину для изготовления самана и перекрыть потолки – эти работяги, делали так быстро и слаженно, как муравьи. Представляете дети, весь строительный материал свозили на подводах. Прекрасные лошади месили глину для изготовления самана.
– Деда! Деда! – позвала Идочка. – Здесь что-то написано!
Семья окружила девочку, и все обомлели. На оставшемся куске стены дома была сделана запись: «Дорогой товарищ! Я, Сруль Райшевич, осенью 1944 года лично участвовал в освобождении моего села. Убедительно прошу, если вы что-то знаете о местонахождении моих близких: мамочки Эммы, папы Лейбы, братьев Миши и Яши, сестры Зелды, сообщите мне по адресу… С благодарностью С. Райшевич!»
На место, где должен был бы написан адрес, Лейба положил руку и погладил образованную снарядом выбоину.
– Вот и нашли старшего, – обессилено опускаясь на колени, зарыдал Лейба.

Морально разбитые, Райшевичи возвращались домой. У калитки Лейба поцеловал дочь в лоб, погладил по головке Идочку, потрепал по волосам мальчишек.
– Заходите в дом, я сейчас.
– Ты куда, пап? – взволновалась Зелда.
– Схожу к Мейлаху.
– На ужин не опаздывай.
– Деда, – повторила за матерью Ида, – на ужин не опаздывай.
– Что бы я без вас делал?! – растроганный дед поднял внучку на руки и расцело-вал.
Лейбе надо было выговориться, уж очень тяжёлой пришлась неожиданная весть о судьбе старшего сына. Отец спешил, как он считал, к благодетелю своей семьи, Мейлаху. В его понимании – это был единственный человек, который мог понять горе отца, драму мужчины, потерявшего жену и сына.
Семейство Мейлаха садилось за стол ужинать. Приходу работника никто не обрадовался. Наоборот, как только тот вошёл, в доме нависла тревожная тишина. Сара продолжила выставляла еду и старалась ни на кого не смотреть. Сыновья исподлобья обменивались ухмылочками. И только хозяин пристально уставился на незваного гостя. Почувствовав прохладный приём, Лейба растерялся и застыл у дверей, не находя слов.
– Проходи к столу, – громко сказал Мейлах и многозначительно посмотрел на су-пругу. Та мигом доставила ещё одну тарелку и столовый прибор.
– Слышал, ходил к дому? – начал разговор хозяин, пока гость располагался.
– Да, – покачал головой Лейба и быстро зажал рот, стараясь удержать рвущееся наружу рыдание.
– Ну-ну, успокойся, брат, – Мейлах заботливо погладил мужчину по спине. – Покушай. Сейчас выпьем… Ну-ка, мать, доставай, нашу, любимую – пшеничную.
– Сын оставил записку, – задыхаясь от слёз, выговорил Лейба.
Присутствующие замерли с полными ртами. Сара так и опустилась на стул там, где стояла и с тревогой в глазах вперилась в спину работника. Только убитый горем отец не замечал происходящих изменений и того напряжения, которое охватило семейство.
– Какой сын? – едва найдя в себе силы, осторожно поинтересовался Мейлах, бес-шумно дожёвывая кусок.
– Мой сын, – в истерике выпалил Лейба. – Он освобождал нашу Романовку. Он оставил записку… – Мужчина не смог договорить, всем телом задрожал, падая головой на стол.
От услышанного семья Мейлаха содрогнулась. Все устремили взгляды на главу семейства, но тот также сидел растерянным и не знал, что предпринять.
– Как у нас, – неожиданно подняв голову и постучав пальцем по ложке из серебряного столового прибора, произнёс Лейба. – Надо же, – взирая на всё вокруг потерянным взглядом, продолжал мужчина, вертя в руках маленькую ложечку, которую он достал из горчичницы. – Точно такую мы покупали нашему Мойше, когда у него появился первый зубик. Эммочка сама выбирала. – Убитый горем мужчина снова разрыдался.
– Это с нами кто-то из крестьян расплатился… – дрожащим голосом попытался объяснить Мейлах, но неожиданно для домочадцев резко встал и, обхватив Лейбу за плечи, поднял того. – Всё понял! – голос Мейлаха зазвучал уверенно и бескомпромиссно. – Идём со мной.
– Куда? Зачем? – не понимая, хотел отстраниться Лейба, но хозяин, крепко обхва-тив того за плечи увлекал за собой.
Когда они зашли в самую дальнюю пристройку к дому – холодную комнату, такие комнаты есть в каждом крестьянском хозяйстве, Мейлах начал откидывать мешки, пробираясь к середине. Очистив пространство, он потянул за утопленную в пол ручку и откинул крышку.
– Сейчас, подожди, – и, часто перебирая ногами, спустился подпол. – Вот, гляди, – вытаскивая огромного размера, обитый кованным железом, сундук, сказал Мейлах. – Мы подобрали его на вашей улице. Я не знаю, чей. Открыть не смогли. Забирай себе. Придумаешь со своими пацанами, как открыть.
Лейба стоял, не шелохнувшись и не отрывая взгляда от сундука.
– Ну, хочешь, я тебе ещё один дам? – не зная, как расшевелить мужчину, неожи-данно вырвалось у Мейлаха.
– Тоже на дороге нашёл? – Лейба с укоризной посмотрел на хозяина.
– А тебе какое дело? – голос Мейлаха зазвучал угрожающе и «дипломат» потянулся за лежащим на лавке молотком.
– Мне всё равно, – равнодушно ответил Лейба. отворачиваясь. Он струсил.
– Вот и хорошо, – шепотом проговорил Мейлах, выдыхая с облегчением. – Я тебе тачку дам, отвезти домой. Только тачку завтра вернёшь.
Вдвоём они погрузили сундук и, уперевшись грудью в ручку, Лейба покатил по-клажу домой.
Долго всматривался Мейлах в темноту и вслушивался в доносившийся скрип колёс его тачки. «Серебро надо спрятать, а потом продать, – бурлили мысли в его голове. – Нехорошо получилось. Но кто же знал? Всё надо вывезти и продать. Как же есть без серебра? Придётся новое покупать. Куда же Кислянские запрятали свои сбережения?»
Его расчётливый, коммерческий разум взвешивал все за и против планов на бли-жайшее будущее и провёрнутой только что сделки.