Не Боги

НЕ БОГИ
 Часть первая. Истоки.
Глава 1.
Дед и внук. – Бизнесмены и телки. – Бабушка и внучка. – Леди Кря;кря. – Военно-морской музей. – Крейсер «Славный».
В Санкт-Петербурге, на набережной, пожалуй, самого известного лейтенанта в мире – лейтенанта Шмидта, напротив бывшего военно-морского училища имени Фрунзе, располагалось кафе. Оно носило интригующее название «Ленинградское дитя лейтенанта». На открытой террасе, за столиком с видом на Неву сидели дедушка с внуком. Все места в заведении были заняты самой разнообразной публикой: студентами Горного института, проедавшими остатки стипендии, пенсионерами, обсуждавшими насущные проблемы, родителями с детьми и прочими любителями неплохого кофе.
  Погода была теплая, осень сменилась долгожданным «бабьим летом», солнце мягко освещало город, даря ноябрьское тепло. Пройдет несколько дней и даже атланты, поддерживающие не только петербургское небо, но и земные строения, съежатся от местного климата, проклиная скульптора, не одевшего их по погоде.
Александр Леонидович (так звали деда) в прошлом был командиром подводной лодки. Его внешность сразу выдавала настоящего морского волка: светлая рубашка, темно-синий пиджак яхт-клуба, брюки с точеными стрелками и удобные темно-коричневые кожаные туфли. На свободном стуле лежала сшитая по заказу капитанская кепи с эмблемой яхт-клуба. Дед занимался многими делами сразу: зондировал обстановку, грелся, как кот на солнышке, вкушал добротно сваренный кофе и старался обстоятельно ответить на вопросы подрастающего внука.
Внук Лешка был копией своего деда в детстве. Сходство было не только фотографическим: уже чувствовался характер, порой весьма непростой. С недавних пор внук отверг профессии пожарного и космонавта, и захотел, как дедушка, стать моряком. Внук вступал в тот возраст, когда жизнь имеет только радостные перспективы и добро побеждает зло.
В отличие от деда внук был одет более основательно, ведь  одевала его бабушка. На нем был теплый вязаный свитер с корабликами, из расстегнутого ворота которого над тельняшкой вытягивалась худенькая цыплячья шея, джинсы и начищенные под руководством деда туфли. На спинке стула висела куртка с капюшоном. От теплой шапки, перчаток, шарфа и зимних ботинок дед с внуком все-таки отбились, поскольку профессионально поставленный голос синоптика пообещал им из домашнего радиоприемника, что снега, града и прочих напастей сегодня точно не будет.
Неподалеку пришвартовался фрегат ее Величества. Капитан взглядом профессионала сразу определил, сколько торпед достаточно для его потопления: на заре восьмидесятых он видел в перископ такие корабли в деле около побережья спорных Фолклендских островов в Южной Атлантике.
Внук Алешка лопал мороженое. Дед вспомнил о подробном бабушкином инструктаже и предложил заменить мороженое горячим шоколадом.
– Деда, бабушка говорила, что мороженое нельзя кушать осенью и зимой, а сегодня настоящее лето, – хитро возразил внук и ловко сменил скользкую тему: – А твоя подводная лодка была больше этого корабля?
– Больше. Если бы она здесь всплыла, то рубка была наравне с этим флагом. На ней даже автомобиль мог развернуться.
Лешка посмотрел на Андреевский флаг Военно - Морского  института, представляя размер «Акулы».
– А для чего этот корабль?
– Для защиты конвоев и авианосца.
– А авианосец большой?
– От набережной до набережной, может, чуть меньше.
– А ты его смог бы потопить?
– Смог, но для этого нужно к нему подобраться, а корабли охранения, в том числе и этот, мешают это сделать.
Лешка в очередной раз убедился, что дедушка самый-самый.
Неподалеку от деда и внука сидела компания крепких мужичков, общавшаяся между собой на характерном языке, через слово пересыпанном ядреными вставками идиоматических выражений. Из обрывков разговоров становилось понятно, что какое-то время назад компании принимала добровольные взносы и пожертвования от владельца кафе, проще говоря, была его крышей. Сейчас бывшие братки обсуждали бизнес с недвижимостью, но, судя по диалогу, методы ведения бизнеса остались прежними. Александр Леонидович, наблюдал за этой компанией как какой – нибудь учитель узнавшего в бомже своего лучшего ученика, который подавал большие надежды. Капитан искренне не понимал смысла их «работы», когда выходить на пенсию и вместо заслуженного имени отчества, клички «Мыр», «Хряпа» или на худой конец «Колдырь».
По набережной прошли две симпатичные девушки. Заморский морской пехотинец, охраняющий фрегат, шутливо отдал им честь, девушки в ответ приветливо помахал рукой. Даже ветерок не остался равнодушным, приподняв юбки и оголив ножки чуть выше, чем задумывалось фасоном. Стая начала обсуждение произошедшего. Внук вместе с мороженым впитывал новые знания, о жизни.
По набережной прошли две симпатичные девушки. Заграничиый морской пехотинец, охраняющий фрегат, шутливо отдал им честь, девушки в ответ приветливо помахали рукой. Даже ветерок не остался равнодушным, приподняв юбки и оголив ножки чуть выше, чем задумывалось фасоном. Стая переключилась на смачное обсуждение этого события. Внук вместе с мороженым впитывал новые знания о жизни.
– Деда, а кто такие телки? – допытывался Алешка, – они, что, их пасут, они пастухи?
– Нет, отвечал Александр Леонидович, – они не пастухи, они новые жвачные.
– А что такое трахнули?
– Не знаю, связано, наверно, с размножением, – так же неохотно отвечал дедушка.
– Деда, они настоящие пастухи, они телок по телефону друг другу показывают! – радостно сообщил внук, деду соединив воедино логическую цепочку.
Не выдержав, капитан сделал замечание матерящейся компании. Люди за соседними столиками сразу же притихли: каждый внимательно, с каким-то любопытством естествоиспытателя Паганеля, разглядывал свою тарелку и то, что на ней лежало, превратившись в слух. Воцарилась тишина, словно перед началом спектакля: сделать замечание «уважаемым» людям! В теории каждый из нас может как минимум командовать армиями и без ошибок руководить любым крупным государством, но на практике выходит по-другому. «Доигрался мужичок», «нарвался на неприятность», «надо сидеть тихо и слушать внутренний мир» – читалось на лицах окружающих. 
Но «спагетти-вестерна» не получилось. Зазвонил мобильный, вожак быстро рассчитался, братва умчалась по своим делам. Посетители, как ни в чем не бывало, продолжили жевать, глотать и болтать.
  – Что же вы, молодой человек, нетолерантно себя ведете?
  К терпению призывала дама в курортном наряде. Жила она, видимо, неподалеку, так как приоделась по-домашнему. На ней было дамское платье с молнией, в котором ходят жительницы южных курортных городов, и ветровка; комплект дополняла панама и домашние тапочки. Она явно относилась к тому типу людей, которые всех учат уму разуму, но сами ни за что не отвечают, ссылаясь то на эпоху, то здоровье, то на погоду.
  – В наше время надо быть терпимым, – назидательно продолжила она.
  – Простите, что прервал лекцию по размножению. Я просто хочу, чтобы мой внук заступился и вызвал милицию, когда у вас в толерантной манере будут отнимать сумочку.
  – Дедушка, а что эта тетя от нас хочет? – не очень вежливо влез в разговор внук.
Дед попытался было дать развернутый ответ на тему «что такое хорошо и что такое плохо», но мороженое закончилось, и Лешка напомнил о цели их прогулки.
  – Деда, пошли в музей, ты обещал рассказать про корабль.
  – Вытирай рот и руки, пошли.
Алешка с готовностью принялся исполнять дедов приказ.
* * *
За соседним столиком сидели бабушка и внучка, у их ног «отдыхали» ракетки и другая спортивная амуниция. Бабушку звали Римма Романовна, она была супругой президента банка «Возрождение». Отец внучки возглавлял трастовый фонд, мать была пресс-секретарем этого фонда, так что бабушка могла позволить себе снять теннисный корт с персональным тренером. Когда внучке исполнилось шесть лет, она решила сама заняться ее воспитанием, не особо доверяя учителям и репетиторам. Их сегодняшнее субботнее утро было самым обыкновенным: занятие с тренером, а потом партия, которую бабушка проиграла. Внучка в этот день была в ударе и честно заработала свои пирожные. Проигрыш решили отметить в кафе недалеко от дома.
  Здоровый образ жизни, правильное питание явно шли бабушке на пользу: многие принимали внучку Полину за позднюю дочку. Полина с удовольствием ела пирожные. Римма Романовна могла позволить себе многое, но мороженое, пирожное и прочие мучные радости, которые так весело поглощали студенты за соседними столиками, сразу же отражались на ее фигуре, поэтому она с удовольствием довольствовалась лишь чаем с мятой и имбирем.
Стычка капитана с братвой привлекла внимание и бабушки, и внучки. Полина удивилась тому, что дед не перебивал внука, давая ему возможность высказаться, и обстоятельно отвечал на все вопросы. Ее дедушка, сколько она себя помнила, никогда так с ней так не разговаривал, вернее он всегда с разговаривал с кем-то разговаривал по телефону, когда она пыталась о чем-то его спросить. Когда дед с внуком поравнялись с их столиком, Полина неожиданно выпалила мальчишке: «А мой дедушка самый крутой!» Лешка остановился и уставился на девчонку, дед поздоровался с Риммой Романовной. Ситуация становилась несколько комичной, напоминая дебаты пятилеток в песочнице, спорящих о том, чей папа сильнее и чья мама красивее. Наконец Лешка скрестил руки на груди, выставил вперед ногу и важно спросил:
– А у твоего дедушки есть лодка?
– У нас яхта, – с вызовом ответила Полина.
– И какой она высоты?
– С двухэтажный дом!
– Видишь ли, сухопутная девочка, – тут внук сделал небольшую паузу, – у моего деда лодка была выше этого дома, плюс еще ракеты и торпеды! Пойдем с нами в музей, я тебе ее макет и флаг покажу, там даже есть фотография дедушки с экипажем – примирительно добавил он.
Полина незамедлительно показала ему язык. Капитан раскланялся и, надев кепи немного набекрень, как носят командиры подводных лодок, вместе с внуком удалился. Лешка взял деда за руку, продолжая засыпать вопросами.
– Полина, нельзя так себя вести, – попыталась отчитать внучку бабушка.
– Знаю бабуля, но со мной кроме тебя, никто так не разговаривает, у всех не хватает времени. Мама с папой меня не слушают, а дедушка, по-моему, просто не слышит. Мне кажется, он хочет попасть в дом престарелых.
Римма Романовна так поперхнулась чаем, что откашливалась несколько минут.
– Откуда ты набралась такой ерунды?
– А мы с мамой и с папой телевизор смотрели, там передача была про Америку. Было двое ведущих, один пожилой и лысый, другой молодой, этот все время шутил сам с собою. Они сделали репортаж про дом престарелых.
– И что там было интересного? – спросила бабушка, представив американскую богадельню.
– Там такие как дедушка все говорили, как им здорово на свете живется без детей и внуков, и никто и ничто не мешает им наслаждаться жизнью.
– Так это же в Америке!
– Когда я вырасту, то и в России такие заведения появятся. Папа еще сказал, что это очень логично для пожилых.
– Я поговорю с дедушкой, дорогая, – задумчиво сказала Римма Романовна. Свою старость она мечтала встретить с мужем в Италии на вилле, в окружении детей, внуков и правнуков.
– Бабушка, я тоже хочу куда-нибудь пойти! – продолжала капризничать Полина
– Завтра, твои родители вернутся из командировки, всей семьей поедем на нашу заимку, как раз должны пойти последние осенние грибы.
– А сегодня бабушка, ну пожалуйста! – внучка молитвенно сложила ручки и нежно, с долей девичьего кокетства, взглянула на Римму Романовну.
– Хорошо, нам нужно переодеться, ты позанимаешься час музыкой, и мы поедем на аттракционы. Постреляем в тире, на машинках покатаемся.
– Ты умеешь стрелять из ружья?
– А как же, у меня даже значок «ГТО» имеется.
– Бабуля, а зачем мне эта музыка?
– Что бы ты понимала, что твоя леди Кря;кря не лучший образ для подражания.
Девочка задорно рассмеялась.
– Леди Га;га, а не Крякря, бабушка.
* * *
У главного входа в музей висело объявление, гласившее, что музей работает последний месяц, а затем, как в былые дореволюционные времена, на его месте будет биржа.
– Дедушка, а что, музея больше вообще не будет? – спросил Алешка, грустнея.
– Его перенесут в другое место. Без биржи Петербург как-нибудь проживет, а без музея никак, – оптимистично заверил внука дед.
  Они отправились смотреть новую экспозицию «Неизвестные корабли». Посреди зала стояла освещенная модель крейсера первого ранга «Славный», сделанная, как было написана на табличке, Сухининым Сергеем Григорьевичем. Сходство с оригиналом было поразительным: казалось, что корабль вот-вот вырвется в открытое море и пойдет в очередной поход. Рядом был установлен стенд с увеличенной фотографией экипажа. Лешка вглядывался в лица, стараясь найти похожее; наконец, он узнал знакомое лицо.
– Ты на него похож, дедушка, – установил внук.
Александр Леонидович, стоявший рядом, улыбнулся и похлопал Лешку по плечу. Потом мальчик несколько раз обошел макет по кругу, разглядывая каждую деталь.  С фотографии на внука смотрел дед деда – Илья Ефимович. Смотрел внимательно, словно собирался рассказать все, что знал о «Славном». Всю славную историю корабля.

Глава 2.
Илья в Петербурге. – Рыбаки Причудья. – Посад Черно. – Клаус фон Клюге. – Проводы. – Дочь мельника Катерина. – Дед Харитон. – В Новую Голландию.
– Причаливай! – скомандовал Ефим Дементьевич.
Ладья с восемью гребцами пристала к Петергофской набережной.
– Держи конец! – крикнули с лодки крепкому старику, который поджидал на берегу.
Тот ловко поймал веревку и сделал все как надо, чтобы молодой пассажир благополучно высадился с транспортного средства.
– Давай, Илюша, служи как надо, не опозорь семейство, – с лодки сказал отец, передавая узелок с провиантом и нехитрым скарбом.
Лодка сразу же отшвартовалась. Ветер дул попутный, поставили парус. До конца дня нужно было добраться до Ключ-города, а там и до великой Ладоги было рукой подать. Рыбаки Причудья открыли новый сезон из «варяг в греки»: из Чудского озера на весеннюю путину в Ладожское.
Что мы о них знаем? Если руководствоваться литературой и кинематографом, то возникает образ людей, что называется, немного «не в себе». Бородатые мужики, с остервенением дующие на горячий чай, разлитый в блюдца; их забитые жены, закутанные во все темное, живущие при печке и готовящие только постную пищу, замызганные плачущие дети; вся семья безостановочно молится, крестится и ждет обещанного конца света. Взрослые спят в гробах и ежели чего, готовы сгореть всей деревней за свою веру. Лажечников, любимый писатель Александра Третьего, в своем романе «Последний новик» приблизительно так и описывал жизнь староверов Причудья. 
С конца XVII века западное побережье Чудского озера начало понемногу заселяться. После раскола церкви многие староверы начали перебираться на окраины Российской империи. Кто в тайгу, кто на север, кто в Польшу, а кто и в Причудье.
Почти в каждой деревне была своя церковь или своя молена. Барина не знали, жили, как могли и как умели. Кто рыбу ловил, кто сельским хозяйством занимался. К началу двадцатого века образовалась столица Причудья – посад Черно, ныне город Муствеэ, с эстонского, если вольно перевести – Черноводск. Была уже своя пекарня, лавка, фельдшерский пункт, а самое главное – школа. Строилась гавань для различных судов. Когда людей с одинаковыми фамилиями и именами становилось много, о них говорили во множественном числе: это Таптихины, это Баранчиковы. А если человек чем-то выделялся, его величали особо: Ванька Окунь, Федя Селезень, – и сразу становилось понятно, о ком идет речь.
В каждом доме висела икона Николы святителя, оберегавшая рыбаков и всех, путешествующих по морю. Какая церковь была лучше – об этом никто не задумывался: хорошо работаешь – воздастся тебе на этом и том свете, а так хоть локтем крестись. (В наше время Муствеэ – самый маленький городок в Евросоюзе, на территории которого есть протестантская кирха, баптистская церковь, единоверческая и православная церкви и молена поморской общины.)
Молодежь уже не цеплялась за старину: заключались браки между староверами и православными, православными и единоверцами. Изредка русский парень или девушка связывали свою судьбу с эстонцами, но это были скорее исключения. Эстонское население жило подальше от озера, на хуторах, и занималось, в основном, сельским хозяйством. По церковным праздникам соседи собирались в посадской кирхе, потом ехали в гости. Уклад был точно списан с Германии или Швеции: та же праздничная одежда, схожая еда и обязательный кофе, правда, из местного цикория.
Русское население жило общиной, ближайшие соседи были как близкие родственники, могли в случае чего помочь; эстонцы надеялись только на себя и свою семью. Отличалась даже архитектура жилых строений: эстонцы жили в так называемых «ригах». В вытянутом доме все было поделено на жилые помещения, амбары и место для животных. Зимой, в лютые морозы, в комнате с людьми в изгородке находилась вся скотина, и корова могла наблюдать, что делается в доме, если дверь из кухни, ведущая прямо в хлев, была не закрыта.
Переселенцы строили дома квадратами: одна сторона была отведена под жилые помещения, другая для провизии, третья для живности, а четвертая – под ворота. На чердаке ставились клети с сеном, которое, словно душистая подушка, напоминало о жарком лете. В любой мороз тепло никуда не уходило, обогревая людей и их меньших братьев.
Петербург разрастался и расстраивался, горожан становилось все больше, как и любителей хорошей товарной рыбы, поэтому для местных жителей работа находилась всегда, и некрасовских вопросов Кому на Руси жить хорошо? не возникало.
Мужчины возвращались домой в начале октября, привозя домочадцам подарки из отрезов тканей, а также бакалейных и колониальных товаров, обогащая местную речь новыми словами: кура, поребрик, парадная и шаверма не прижились, а постное масло, песок и лавка вошли в обиход.
Влияние Петербурга сказывалось и на образовании. Народ понимал, что у образованного человека больше шансов устроить свою жизнь. Поэтому к учителю относились не только как к человеку, дающему знания, но и как к олицетворению успеха. Государство выделяло учителям квартиру, неплохо платило за работу, да еще и снабжало дровами.
Когда учитель шел на работу, окна отворялись, и матери заискивающе спрашивали: «Ну как мой сыночек (моя доченька) учится?»
– Старается, – обычно отвечал учитель. «Ленится» или «не слушается» звучало редко.
Если все же произносился второй вариант, то отрок, вопреки всем педагогическим канонам, воспетым Макаренко или Сухомлинским, был бит вожжами или розгами, чтобы чрез иное место приобрести тягу к знаниям.
На Покров устраивалась большая ярмарка, где местные жители обменивались товаром или покупали самое необходимое. Языкового барьера не существовало: разговорный эстонский язык знал каждый, а кто пограмотнее, мог изъясниться и по-немецки. Рыба, мясо, живность, домотканые ткани, кожа, мука и многое другое, – все можно было купить или обменять. Эстонцы варили к ярмарке пиво, так что при желании можно было обмыть товар или сделку.
Одевались больше по петербургской моде, лапти уже мало кто носил. По праздникам мужчины надевали темные штаны, домотканые вышитые косоворотки, подпоясывались вышитыми же кушаками, а на голову без всякой вычурности и изысков натягивали картуз. Женщины одевались понаряднее: вышитая белая блузка, юбка из домотканого материала с разного цвета полосами, туфли, на голове цветастый платок. Если какая девка оделась уж слишком нарядно, то про нее говорили: «Разоделась, как баба рязанская». 
Так и жили, никого не поучая и не мешая друг другу. Любопытным местным экспонатом можно считать дворянина, жившего в Алатскиви, дальнего родственника графа Палена, того самого, что приложил усилия для устранения Павла Первого. Граф Клаус фон Клюге жил в своем поместье, по-местному – мызе, в молодости он съездил в Шотландию и под впечатлением этой страны воздвиг в родных местах дом – копию летней загородной резиденции английских монархов. Для супруги соорудил купальню: ступеньки мраморной лестницы вели до самого дна пруда, чтобы процесс водных процедур проходил в комфорте. Барон приезжал лишь на лето, мызой же управлял приказчик, подбирая людей на различные работы по благоустройству дома, сада или пруда.
* * *
Отец нашего героя, Ефим Дементьевич Алешкин, трудился в рыбацкой артели, поставлявшей рыбу в Петербург. Зимой знаменитого чудского сига, а весной и летом всякую рыбу с Ладожского озера. Этой весной девятьсот второго года, когда опять нужно было идти из Чудского в Ладожское озеро, его сын Илья получил повестку и должен был отправлялся на «попутном» транспорте до флотского экипажа в Петербург.
Отец, в который раз проверял исправность ладьи и снасти, путь был не легким. Мать с сестрами пекли своеобразный сухой паек в виде «преснушек» маленьких булочек, но не хватило муки. Призывника отрядили на мельницу. Илья взял из амбара зерно, ссыпал в мешок и пошел за мукой. Мельница стояла на возвышенности, привычно ловя крыльями ветер. Призывника обслужили вне очереди, зная, что парню завтра в дорогу. На выходе, задумавшись о своей дальнейшей жизни, наш герой чуть не столкнулся с дочкой мельника Катериной, которая шла к лодке за рыбой, пойманной отцом.
– Заснул что ли? – озорно спросила Катерина.
Девушку Илья хорошо знал: они вместе учились в школе, иногда даже на праздниках вместе танцевали под аккордеон, но их ждало разное будущее. Илье срочная на флоте, у Екатерины свое счастье. Единственная и любимая дочь мельника Саввы Игнатьевича Бухвостова должна была удачно выйти замуж, благо ни с кавалерами, ни с приданым проблем не было. Отец продавал муку, а двое сыновей работали на мельнице, своими руками осваивая мучной бизнес. Сегодня братья тоже были в своем «офисе» и пожелали новобранцу хорошей службы.
Илья не обладал аристократической внешностью и манерами, но в этой долговязой двухметровой жердине было что-то, не оставлявшее женский пол равнодушным.  Катерина была красива природной красотой, которую долгое время не надо искусственно поддерживать. Все ей было к лицу: нрава она была веселого и легкого.
Поскольку времени на долгие разговоры не было, Илья, набравшись смелости, без всяких политесов спросил:
– Дождешься меня?
Вопрос был задан с той энергией, которой человек обладает лишь в молодости, позже разменивая ее в погоне за движимым и недвижимым имуществом.
– Кто ж тебя, глупый, дождется через пять или шесть лет?
– А если я раньше приду? – не унимался Илья.
– Ты в моих планах отсутствуешь, – лукаво улыбаясь, ответила Катерина.
Решив, что улыбка предназначалась ему, Илья тоже улыбнулся в ответ. В ту же секунду его накрыло белое облако: один из братьев Бухвостовых, незаметно подойдя сзади, ударил по мешку, прервав беседу.
– Какой же ты жених, из тебя уже мука сыплется, – рассмеялась Катерина.
Илья сердито отряхнулся и направился к дому, стараясь никому больше не попадаться на глаза.
– Три раза в отпуск вернешься, тогда посмотрим, – крикнула ему вслед красавица.
Три отпуска за службу никто никогда не заслуживал, и Илья об этом прекрасно знал, но хоть какая-то надежда оставалась: ему показалось, что Катерина сказала так неспроста.
* * *
Ранним утром артель погрузилась в лодку, собираясь на весеннюю путину в Ладожское озеро. Мать обняла сына, перекрестила и, вытирая слезы кончиком платка, отпустила в новую жизнь. Этим утром, перед тем как выйти из дому, она зажгла Николе Угоднику лампадку, чтобы он защищал ее сына от всех напастей на водном и земном пространстве. Затем подошли обниматься сестры и младший брат, пожелали хорошей дороги и долго махали платками уходящей под парусом лодке. Илья сидел ближе к корме и тоже махал рукой. С каждой минутой провожающие становились все меньше, а потом стали исчезать, как и городок, за линией горизонта. Рыбаки неотрывно смотрели на уменьшающуюся родную сторонушку; близких они увидят только в октябре, и хоть для многих это был уже не впервой, к расставаниям привыкнуть сложно.
Отец Ильи привычно справлялся с парусом, ветер был попутный, и лодка без всяких галсов шла по направлению к Нарве. Часа через четыре прошли реку Нарова, и ладья заскользила по соленой воде Финского залива. Рыбаки перекусили еще теплыми пирожками, подтрунивая над Ильей, вспоминая свою молодость. Через несколько часов стали появляться очертания пригородов столицы. Это ощущалось и по кораблям и большим и малым лодкам, которые шли своим курсом, доставляя в город всяческие грузы.
Показалась набережная Петергофа с фигурой деда Харитона, напоминающей статую. Старик был высоченного роста, с густой библейской бородой, которую можно было бы использовать вместо шарфа. Одет он был в зипун синего цвета, из-под которого виднелась белая вышитая косоворотка, и синего цвета штаны в модную тогда темную полоску. Сапоги блестели то ли от жира, то ли от гуталина. Голову венчала фуражка-восьмиуголка.
В Петербург дед Харитон попал еще смолоду: его артель строила небольшую гостиницу возле Владимирской церкви, при ней и остался, как говорили, – из-за несчастной любви. Сперва размещал постоянно прибывающих земляков на различные работы, имея от хозяина гостиницы с каждого человека процент, после уже самостоятельно искал для строительных артелей подряды и перепродавал рыбу.
Больше всего Харитон любил выражения «уговор дороже денег» и «по рукам». Он договаривался с клиентом о цене и качестве и в оговоренный срок поставлял товар, никогда не подсовывая гнилье или лежалый товар. Если заказчик начинал юлить, требуя скидки или отсрочки платежа, поставщик брал с ящика рыбу и засовывал ее хитровану за пазуху.
– Довесок остался, – приговаривал он. С теми, кто был помечен рыбой, он больше дела не имел.
Через несколько лет у него был свой круг надежных клиентов, всегда державших слово. Артель Алешкина поставляла Харитону рыбу с Ладоги, а тот пристраивал скоропортящийся товар по ресторанам и прочим заведениям, где требовался качественный продукт. В общем, в Петербурге у них имелась своя рука, которая могла решить практически любой вопрос.
Получив известие, что нужно будет встретить человека, Харитон прибыл на пристань. Если бы лодка не пришла сегодня, он бы стоял на пристани и завтра, и послезавтра.
Отец с сыном прощались недолго. Хотелось до темноты добраться до Шлиссельбурга, а у Невы не простой характер, и ветер в любой момент мог бы перемениться. Пока Харитон угощался свежей выпечкой и делился последними столичными новостями, отец, снова повторил: «Служи, как надо, сынок, не посрами родную сторонушку». Илья старательно кивнул головой, держа в руке узелок с припасами. Потом они крепко обнялись, отец занял в лодке свое место. Харитон так же ловко развязал узел, кинул конец веревки в лодку.
Илья помахал рукой, экипаж пожелал ему всего хорошего. Через пару минут лодка была уже так далеко, что казалась игрушечной, ее исчезновения Илья так и не увидел: дед Харитон уже подъехал на своей пролетке.
– Куда едем, салага? – спросил он Илью.
– Крюков канал 2,;флотский экипаж, – выпалил Илья, выучивший адрес наизусть.
– Тогда садись, рот не разевай и держи вещи крепче, – сказал Харитон, снимая торбу с овсом с морды Савраски. Сытый конь в яблоках, был готов с удовольствием продемонстрировать свою лошадиную силу. Харитон натянул вожжи, скомандовал, пролетка лихо тронулась.
– Что там у Вас новенького? – спросил он у пассажира, обозревавшего окрестности большого города.

Глава 3.
Совещание. – Лучший командир подводной лодки. – Кандидаты.
Министр обороны Иван Федорович Москвин проводил совещание. За огромнейшим столом, сидели его заместители. В кабинете все было увешано картами с постоянно наступающим вероятным противником. «О дружбе с Америкой» – гласила повестка дня.
– После последнего визита нашего президента в США было принято решение о совместных действиях по борьбе с глобальными угрозами, – начал Москвин, оглядывая присутствующих. – Договор о ненападении, совместном патрулировании, в общем – мир на весь мир. Ради этого наша страна закрывает базу Лурдес на Кубе и Камрань во Вьетнаме.
  Во время выступления министра все замы привычно кивали, на всякий случай держа наготове ручки и смотря в свои секретные блокноты. 
– Но для того, чтобы дружба была окончательной, – на этом месте Иван Федорович попытался изобразить мхатовскую паузу, – нужно провести учения, цель которых – доказать и показать, что наш флот ничем не хуже, более того – лучший в мире, я уверен в этом. Президенты решили, так сказать, начать дружить с флота, – после этих слов главком ВМФ Петр Семенович Якорев почувствовал себя значительно хуже, чем до начала заседания.
– Первая фаза учений, – продолжал министр, – будет проходить на море, поэтому нужен лучший командир подводной лодки и пара диверсантов, подчеркиваю, лучших. Командующий ВМФ, не сомневаюсь, найдет достойные кандидатуры, – сказал он, глядя на кислое лицо своего зама.
* * *
Через две недели в том же кабинете опять состоялось крупномасштабное заседание, посвященное морской дружбе. Главком ВМФ зачитывал кандидатуры:
– Алешкин Леонид Александрович, служит на Ленинградской военно-морской базе, работает с документами, закончил академию, все шло нормально, пока не потопил натовский фрегат во время югославского конфликта.
– А фрегат-то зачем потопил? – Удивленно спросил министр.
– Он обстреливал вспомогательное безоружное судно сербо-черногорского ВМФ во время югославского конфликта. Причиной затопления стала необнаруженная мина второй мировой, такова официальная версия, – ответил главком.
– Заступились, значит. К награде за что представлен был?
    – Незаметно высадил во время югославского конфликта специально обученных людей на не обозначенный на картах остров. Благодаря их исследовательской аппаратуре были сняты необходимые параметры новейших натовских самолетов, в том числе и Ф-117. Затем, так же оставаясь незаметным для натовских кораблей, снял с острова группу.
– А этот Назаров, Аслан Ахметович? – спросил министр, глядя на фотографию в личном деле.
– Участвовал во всех основных спецоперациях, начиная от Афганистана и далее. Уволился после начала первой Чеченской. Сейчас на границе с Грузией в родовом имении, добывает нефть, перерабатывает, продает в Грузию, все легально, исправно платит налоги. С его территории никогда не велись боевые действия, не было никаких провокаций. Сын в Москве, учится в университете, пишет кандидатскую работу по стрекозам.
–   Морякова, Мария Николаевна?
– По специальности морской биолог, в начале девяностых по приглашению японской стороны принимала участие в совместном проекте по касаткам. Участвовала в штурме президентского дворца в Грозном, мастер на все диверсантские руки. В данное время в Японии, по нашим данным, продолжает работу с обитателями океана.
– Тоже была представлена к награде? – уточнил Москвин, изучая личное дело.
– Так точно, но при вручении высказала первому российскому президенту все, что она думала про эту войну.
– Получается, Петр Семенович, у вас не экипаж, а пираты Карибского моря в нашем варианте.
– На данный момент, это те кандидатуры, которые смогут выполнить любую задачу, – ответил главком. – Вы же сами просили лучших.
– Раз в сегодняшних реалиях это лучшие кадры, то готовьте экипаж и диверсантов.

Глава 4.
Годен. – Первое увольнение. – Агнесс. – Французская булка.
Прощание курсантов. –  Мичман Сухинин. – Письма из дома.
– Годен, – вердикт лекаря стал одним из первых слов, услышанных Ильей во флотском экипаже.
  Ему выделили койку, заправленную по-белому, выдали робу, обрили голову. Дни, потом недели пролетели мгновенно. Утром бег, завтрак, строевая или что-то еще, после обеда выход в залив на ялах. Приобретались необходимые для новобранца навыки. Через два месяца, в воскресенье он пошел в первое увольнение.
В морской форме Илья выглядел уже совсем по-другому. Дед Харитон это сразу отметил.
– Без волос бескозырка на одних ушах держится, – пошутил он, улыбаясь в свою бороду.
По дороге они заранее договорились, что будут встречаться по воскресеньям.
– Поедем, город покажу, – сказал Харитон, указывая на пролетку.
– Сначала Агнесс гостинец передадим, – ответил Илья.
Петербург был город молодой и располагался на территории, населенной преимущественно финно-угорскими народами. Карелы, сету, финны, ижора с вепсами и эстонцами, – в общем, чухна, как называли всех скопом в старину. Финны и карелы продавали рыбу, занимались лесом. Эстонцы держали в своих руках молоко. Семьи были большие и частенько бывало, что многие девушки и женщины шли в работницы к людям более зажиточным. 
Мыза семьи Агнесс стояла неподалеку от дома, где жили Алешкины. Особый дружбы не было, за солью друг к другу не ходили, но поздравить с Рождеством или Пасхой было в порядке вещей. Отец Агнесс, Лаури Тыниссон занимался разведением и продажей клубники. Дело шло неплохо, и на вырученные деньги был даже построен дом с колоннами в глубине сосновой рощи. К дому вела посаженная липовая аллея, вокруг дома высажена живая изгородь из шиповника. Агнесс была старшей дочерью, на несколько лет была старше Ильи, закончила школу и продолжала учебу в Тарту на биологическом факультете: Лаури хотел, чтобы она пошла по его стопам.
Клубничные поля находились неподалеку от дома. С весны до середины осени наемные работницы не прекращали борьбу с сорняками. Для многих деревенских девушек это было неплохим подспорьем, сестры Ильи частенько подрабатывали на этих полях. Агнесс, приезжая на каникулы, тоже становилась в неудобную позу и отвоевывала от сорняков место под солнцем для клубники. Но последние три лета были очень дождливыми, что хорошо сказалось на грибах, но отнюдь не на ягодах. Финансовое положение Тыниссонов пошатнулось, и на семейном совете было решено отправить Агнесс в люди. Французскому инженеру-мостостроителю как раз требовалась гувернантка со знанием языка: так девушка оказалась в столице.
Дом нашли сразу: Большую Морскую в Петербурге знали все. Илья вошел в парадную, поднялся на два пролета и очутился перед высоченной дверью, на которой была прибита латунная табличка с номером пять. Из имени хозяев Илья разобрал только слово инженер. Помня разъяснения деда Харитона, он нашел штучку, которую надо было покрутить, чтобы за дверью услышали, что пришли гости.
Дверь открыла симпатичная светловолосая девушка в фартуке горничной. Она удивленно взглянула на моряка, но потом узнала соседа и улыбнулась.
– Здравствуй, тебя и не узнать в форме, проходи.
– Здравствуй, я бы тебя тоже в таком наряде не признал, – сказал Илья, протягивая гостинцы.
– Хозяева уехали на дачу, я тут за главную, можешь осмотреть мое место работы.
– Я ненадолго, меня внизу дед Харитон ждет, – ответил Илья, обходя инженерные владения. На стенах висели картины, а на каминной доске стояла модель строящегося Троицкого моста.
– Здесь моя обитель – рядом со столовой, – показала Агнесс свое жилье. В комнатке помещалась только кровать, небольшой столик у окна, стул да платяной шкаф.
– Подожди меня, я сейчас переоденусь, мне тоже надо в город выйти, – сказала она.
Люстра, висевшая в гостиной, надолго привлекла внимание гостя. Настоящий горный хрусталь переливался разными цветами. Илья просто не мог себе представить, как можно отшлифовать каждый камушек. Он рассматривал ее, как произведение искусства, заодно рассказывая девушке последние новости.
– Вот Вам с дедом перекусить, –  сказала Агнесс, заворачивая в бумагу багеты.
– А чего они такие длинные и худые?
– Это французская булка, у них так принято, – рассмеялась Агнесс.
Илья взял сверток, и они вместе вышли из квартиры.
– Зашел один, а вышел с самой настоящей барыней, – сказал дед Харитон, здороваясь с Агнесс. Ее шляпка, платье, туфли и зонтик никак не вязались с положением горничной.
– Может, подвести? – галантно предложил Харитон.
– Спасибо, не надо, тут недалеко, – отказалась Агнесс, почему-то краснея, – до свидания.
– До свиданьица, красавица – попрощался дед. – Не иначе, как на свидание отправилась, –   высказал он предположение, как только Агнесс отошла.
– Тощие булки нам дала с какой-то начинкой, – перевел Илья мысли деда Харитона на более земные рельсы.
– Я такое не ем, – глядя на заморский продукт, категорически отказался дед. – Поехали к парку Адмиралтейства, там на лавочке перекусишь.
Булки оказались замечательные. Свежие, хрустящие, с ветчиной, листьями салата, тонко нарезанными помидорами, заправленные домашним соусом. Илья проглотил их в два счета: его молодой организм был готов поглощать любую пищу ежеминутно.
Харитон глядел на Илью, улыбался в бороду и вспоминал свою молодость и службу на флоте.
– Заморил червячка? Давай садись, столицу покажу.
Илья сел с на свое место в пролетке, Савраска тронулся, и началась экскурсия с комментариями Харитона.
И сейчас этот северный город производит впечатление на каждого приезжего даже если он прибыл из Парижа или Ниццы. Кого удивляет архитектура, кого парки и сады, а кого и климат, что уж говорить о человеке из деревни, посада или какого-нибудь маленького уездного городка.
Сначала Петербург напоминал Илье огромнейший базар, где один старался перекричать другого, и это касалось не только людей, но и дворцов, площадей и прочих замыслов архитекторов. Потом все стало схоже с мелодией, слегка похожей на Венский вальс. Параллельные улицы напоминали нотный стан, а дома – ноты. Из-за одинаковой высоты строений мелодия имела плавное звучание, изредка возвышаясь на пиках церквей и беря ноту до на игле Адмиралтейства или шпиле Петропавловки.
Ближе к концу увольнительной заехали в трактир. Щи, картошка с пожарскими котлетами, чай с пирогами.
– Ешь, я тоже в молодости таким голодным был постоянно, – сказал Харитон, отдавая котлету матросу.
Илья поблагодарил и продолжил насыщаться. Дед заказал себе еще одну рюмочку. Выпил, закусил соленым огурцом, поморщился, крякнул довольно. Уже в сумерках Илья был доставлен в целости и сохранности в экипаж.
* * *
Дед Харитон оказался прав, Агнесс действительно поспешила на свидание в Михайловское артиллерийское училище. Курсанты выезжали в лагеря совмещать учебу со стрельбой. Велло Кивимяги в полной форме стоял неподалеку от центрального входа и озирался по сторонам, отыскивая свою любовь. Рядом выстроились другие влюбленные курсанты, так же дожидающиеся своих девиц.
Познакомились они в церкви Святого Яна. В начале века в Петербурге было уже несколько эстонских школ, община росла, и было принято решение построить кирху. Незаметно кирха превратилась в место встречи земляков.
Велло Кивимяги был сыном известного тартуского профессора медицины. С продолжением семейной традиции ничего не получилось: сын решил стать военным. Отец предлагал ему поступить в Петербургскую военно-медицинскую академию, но сын влюбился в артиллерию.
Он был сухощав, чуть повыше Агнесс. Кроме ума от родителей ему досталось не лишенное интеллекта лицо, и если бы не военная форма, то он мог бы напоминать начинающего практикующего врача или архитектора.
– Я буду тебе писать, – говорил Велло, держа Агнес за руки и глядя ей в глаза.
– Если хозяева отпустят, то я приеду к тебе в лагерь под Лугу, – ответила она, опуская взгляд. – Вот и первая разлука, – голос у девушки дрогнул.
Велло не нашелся, чем ее утешить, говорить расхожие фразы не хотелось. Через минуту начнется построение, и они расстанутся. Письма Агнес будет получать почти каждый день и ее французская хозяйка, большая любительница французских романов, будет сравнивать свою горничную с героинями Мопассана и Гюго, отпуская эстонскую Джульетту к своему Ромео каждые две недели.
* * *
Увольнение промелькнуло и исчезло без следа. Опять казарма экипажа, учеба, наряды. После нескольких месяцев муштры, Илья попал в группу из двадцати человек, которые должны были служить в корабельной артиллерии. Муштра, наряды, новый класс артиллерийской подготовки, алгебра, геометрия. Он оказался в первом взводе под командованием еще совсем молоденького, на пару лет его старше, мичмана Сухинина.
Сухинин всем старался помочь, был за отца родного, порою очень строгим, но справедливым. Родители его имели именьице в тульской губернии, занимались сельским хозяйством, были помещиками современными. Отец выращивал яблоки и зимние сорта груш на продажу, самолично вывел несколько сортов. Сережка же Сухинин, человек сухопутный, чье детство прошло в яблоневых садах, почему-то заболел морем, о чем ни разу не пожалел. Мечтал стать адмиралом, но пока дослужился лишь до мичмана. Дело артиллерийское он любил, так же сильно, как и женский пол. Был он среднего роста, с открытым лицом, неплохо играл на гитаре и пел приятным баритоном.
Илье учеба давалась не очень легко, четырех классов приходской школы было явно недостаточно, но помаленьку он втянулся. По физической подготовке был в числе лучших, а на гребле ему не было равных. С раннего детства выходил он в озеро, и порой назад в родную гавань шли против ветра и волн на веслах. После этого по сравнению с озерным ненастьем гонки на ялах по Неве были прогулкой.
Как это частенько случается в мужских коллективах, из-за какой-то мелочи Илья подрался с сослуживцем. Обидчик довольно чувствительно отмутузил его, хорошо хоть передние зубы остались целы. На следующее утро, увидев его распухшее лицо, напоминавшее скорее представителей монголоидной расы с губами негра, Сухинин не стал разбираться, кто прав, кто виноват: нарядов вне очереди хватило всем.  Илье он приказал ходить по вечерам на бокс, благо такая возможность при экипаже была. Занятия для всех желающих любых весовых категорий проводил мичман в отставке, большой любитель этого вида спорта. Бокс, как и английский язык, был для моряков обязателен.
Прошло уже больше чем полгода, наступила промозглая петербургская зима. Из дома приходили известия, что все живы-здоровы, корова скоро отелится, рыба в озере есть. Кто помер, у кого кто родился, кто женился, – вся незатейливая деревенская жизнь расстилалась в письмах. Про замужество Катерины нигде не было ни слова, и это давало Илье хоть малую, но все же надежду.

Глава 5.
Кафе рядом с аптекой № 28. – Мать и дочь. – Лекарство от неразделенной любви. – Неудачники и конкуренты. –  Шубохранишище. – Словечко за любимого зятя. – Ван дер Вейк. –  Морская красавица. – Начальник автосервиса. – Не нарушать правила безопасности. – Даю слово. – Семейный круиз. –  Брусничный. – Шторм. – Хочешь еще в море? – Грибной ужин. –  Новый год в сберкассе.
В кафе на Васильевском острове, неподалеку от здания аптеки № 28 сидели мать и дочь. Мать – Клавдия Владимировна Мохова, была дамой уже совсем близкой к среднему возрасту; она была в деловом костюме по последней офисной моде. По ее все еще красивому лицу можно было угадать профессию главного бухгалтера. Дочь Регина была одета в кремовый джемпер и джинсы, на ногах красовались уже не новые балетки, на голове – привычная гулька, на лице – отсутствие косметики. Она была немного похожа на мать, но пока на заведующую аптеки не походила.
–Ты бы в зеркало на себя хоть иногда смотрела, – не сдержалась Клавдия Владимировна, заказывая кофе себе и дочери. – Голодная?
– Только что пообедала.
– Разве так должна выглядеть заведующая аптеки?
– Мама, я должна выглядеть, как аптекарь, а не как менеджер по продаже биодобавок, – парировала дочь.
Аптека № 28 работала особняком, не входя ни в какие аптечные сети. За годы в ней сложился коллектив единомышленников и профессионалов своего дела. Непризнанные гении фармацевтики нашли здесь приют и возможность показать «Кузькину мать» транснациональным компаниям. Они не лезли в лекарства, отпускаемые по рецепту, зато на все остальные просьбы, касавшиеся простудных и прочих безрецептурных заболеваний, хворающим предлагали современную продукцию в виде знакомых с детства порошков, чаев и микстур. Отечественная продукция помогала, исцеляли насморк и расстройство желудка ничуть не хуже импортных препаратов.
При аптеке был открыт косметический магазинчик с собственной продукцией. Кремы, скарбы, пена для ванн и шампуни из двадцать восьмой были не хуже раскрученных аналогов. Для детей делали натуральные сиропы, из которых получался настоящий лимонад, не уступавший кока-коле.
Особым уважением по утрам, а особенно по утрам понедельника пользовались средства от снятия головной боли. Модернизированная настойка боярышника не только снимала похмельный синдром, но и отбивала желание выпить на пару, а то и более, недель. Вот и сегодня прибыла посылка из Приморья с местной таежной лианой – лимонником. После некоторых манипуляций из травы была сделана чайная смесь, снимающий усталость, раздражительность и прочие депрессивные напасти.
Конкуренты не раз пытались сковырнуть двадцать восьмую, но местные жители стояли за нее горой и даже один раз заявились в мэрию –поговорить о проблемах здравоохранения с самим мэром. Мэр, как всегда, оказался не в курсе вольной деятельности своих замов, но после проникновенной беседы с народом подписал бумагу об аренде помещения на ближайшие пол века.
Регина была замужем за военно-морским офицером. Еще лейтенантом в темно-синем кителе он зашел в аптеку купить бабушке лекарство от сердца. Увидев красавицу-аптекаршу, растерялся и сразу «заболел». Девушку из первого отдела звали Регина, и она работала только первую неделю. Молодому лейтенанту она показалась олицетворением самой лучшей медицины в мире, хотя эмблема змеи, обвивающейся вокруг чаши, в которую стекал ее яд, никак не вязалась с этим кротким взором.
– Мне что-нибудь от неразделенной любви, – с жаром выпалил лейтенант, двумя руками хватаясь за сердце.
– Без рецепта не выдаем, – смущаясь и краснея, ответила Регина.
– Ради вас я готов съест тысячи таблеток, выпить литры микстуры и пройти самые болезненные процедуры без всякого рецепта.
Регина засмеялась, потом сделалась серьезной, поправила белый колпак и заявила:
– Молодой человек, вам надо в библиотеку, там подобное заболевание очень подробно исследовано в отделе художественной литературы.
В библиотеку и в другие культурные заведения они уже пошли вместе: в Ленинграде можно много куда сходить. На Северный флот они уже ехали молодой семьей. Вместе переносили все тяготы и радости морской службы. После окончания академии и югославского конфликта карьера мужа остановилась. Государство выделило им однокомнатную квартиру, муж дослуживал на Ленинградской военно-морской базе, отвечая за утилизацию отработавший свой век техники. Почти все его одноклассники и однокашники по училищу занимались обогащением, торгуя продуктами, одеждой и мебелью, а позже – компьютерами. Леонид Александрович не раз получал предложения вступить в торговые ряды, но на семейном совете было решено пока все оставить без изменений. Он, конечно, подрабатывал, работая в туристический сезон на круизном трамвайчике, но это было не совсем то, что приносило профессиональное удовлетворение.
– До пенсии дотянешь, а там видно будет, успокаивал его отец. – Мы семья, – приговаривал он, – будем переживать эпоху перемен совместно.
Мать же Регины за эти годы сделала головокружительную карьеру, от простого кассира в сберкассе во Всеволожске, до главного бухгалтера банка «Возрождение». Профессионализм, неукротимое честолюбие и толика удачи сделали ее жесткой. Через некоторое время мир она делила на неудачников и конкурентов. Наверное, из-за этого у нее не сложились отношения с семьей мужа.
Сватья отмечала свой день рождения. Клавдия Владимировна на празднование прибыла в пышной шубе из шиншиллы, под шубой оказалось брендовое платье, ценой не уступавшее шубе. Именинница Надежда Петровна выглядела блекло на фоне гостьи. Мужчины после тостов быстро нашли общий язык, с дамами же все оказалось намного сложнее. Никто не хотел уступать, хотя велась светская беседа: вызов – кто круче – был брошен.
Сначала именинница ненадолго отлучилась. Вернулась она уже с перстнем, от которого драгоценности гости сделались похожими на чехословацкую бижутерию. После окончания торжества хозяева вызвались проводить гостей.
– Что-то прохладно, достань, дорогой, мою шубу из шубохранилища, –ласково попросила Надежда Петровна. – Шубохранилище некуда ставить, так мы в холодильничке храним, – столь же ласково сообщила она гостье, уже одетой в свою шиншиллу.
Александр Леонидович достал из холодильника для напитков, дверца которого была заклеена декоративной пленкой под дерево, шубу и накинул на плечи супруги. Лучи заходящего солнца искрились и переливались, отражаясь от меха. Искусственно выращенные зверьки Клавдии Владимировны явно проигрывали дальневосточным каланам.
Именинница выиграла эту битву за металл и мех, но теща было все равно осталась в убеждении, что выбор дочери был ошибкой. Теперь на праздники сватьи посылали друг другу открытки, с каждым разом улучшая каллиграфию и выписывая ямбы и хореи все в более и более изысканной форме.
В банке уже работала младшая дочь Клавдии Владимировны, ее второй зять был уже заместителем начальника отдела инкассации, ее муж уже возил директора одного из департаментов, и только Регина почему-то не хотела припасть к этим финансовым рекам и валютным берегам.
– Для чего сейчас эта армия и флот? – нередко спрашивала Клавдия Владимировна свою заблудшую дочь.
– Так ты устройся в Министерство обороны, оставь только пару «Тополей-М» и страна вздохнет спокойно, – шутя, парировала Регина.
– Капитан второго ранга водит морской трамвайчик!..
– Мой муж всегда увозит и привозит пассажиров в целости и сохранности. Мамочка, куда ты все время мчишься? Хватит разбрасывать камни в виде здоровья! – теперь уже Регина пошла в контратаку. – Твои руководители бросят тебя, когда ты станешь им не нужна, как они бросили свой комсомол с партией.
Бывшая главбухша, ныне финансовый директор, морщилась, но в глубине души соглашалась.
Сегодня теща сначала вновь традиционно пожурила зятя, но потом в ответ на робкие вопросы Регины относительно ипотеки неожиданно сменила песню:
– Наш банк приобрел яхту. Я замолвила словечко за любимого зятя. До наступления холодов пускай покатает клиентов, если хорошо себя проявит, решим квартирный вопрос положительно. – Завтра с утра пускай идет в яхт-клуб, вот, – она протянула дочери визитную карточку.
– Он все сделает, я проконтролирую, – улыбаясь, сказала Регина.
Клавдия Владимировна глянула на свой швейцарский хронометр ручной сборки.
– Мне пора, – сказала она, вставая из-за столика. – Да, чуть не забыла, почитай книжку – «Парфюмер» называется, как раз про твою аптеку, – отпустила последнюю шпильку мать, доставая из сумочки карманный вариант Зюскинда.
– Спасибо, мамусик, про книгу слышала, дам коллективу тоже почитать, – Регина обняла мать, та тоже к ней прижалась:
– Вот в кого ты такая несовременная, моя доченька милосердия?
На следующий день Леонид Александрович, с согласия начальства взяв на пару недель отпуск за свой счет, предстал перед морской красавицей, белоснежной двухпалубной яхтой, собранной руками явно не китайских мастеров.
Офис компании «Марлин» находился в здании яхт-клуба: небольшая комнатка с офис-менеджером. Комнатенка была завешана рекламными плакатами, изображавшими счастливых обладателей водных средств передвижения. Около письменного стола стоял старинный вместительный морской рундук.
– Добрый день, меня зовут Ника, – приветствовала его миловидная девушка в деловом костюме. – Мы недавно открылись. Я менеджер, представитель фирмы поставщика, сейчас он на яхте, – продолжила она хорошо поставленным голосом, протягивая визитку.
«И почему сейчас все деловые девушки стали походить друг на друга?..» – подумалось Алешкину.
– Леонид Александрович, без визитки, – вслух сказал он.
– Можете налить себе кофе, а я оформлю все необходимые документы.
Взяв фарфоровую чашку, Алешкин сел за столик для клиентов, на котором лежали журналы с рассказами о морских далях.
– Леонид Александрович, вы английским владеете?
– Немного, – тактично ответил он.
– Ну что ж, тогда пройдемте.
Около яхты стоял мужчина средних лет с рыжей шевелюрой и бородой, в соответствующей одежде для морских путешествий, украшенной фирменными лейблами. На голове его красовалась капитанская фуражка.
– Ван дер Вейк.
– Алешкин Леонид Александрович – обменялись рукопожатием капитаны.
– Я буду ждать вас в офисе, – тут же сказала Ника, уже доставая из кармана требовательно звенящий мобильник.
– Welcome, – перешел на английский Ван дер Вейк.
Через полчаса два моряка дружески беседовали на яхте. Любой корабль состоит из носа, кормы, палубы и бортов, все остальное имеет незначительные различия. Как оказалось, Ван дер Вейк и Леонид Александрович не сильно отличались друг от друга, а яхта сближала их еще сильнее.
Голландец провел ознакомительную экскурсию, гость задавал вопросы, особенно интересуясь машинным отделением и капитанским мостиком. На яхте все было максимально компьютеризировано, она больше напоминала самолет: даже основные приборы дублировались. Исключением оставался лишь настоящий деревянный штурвал со ступицами.
– Им можно пользоваться, когда уже все системы откажут, – сказал Ван дер Вейк, поглаживая лакированную древесину штурвала. – Может, выйдем в залив?
– Не возражаю.
Глядя на монитор, висящий над капитанским мостиком, голландец нажал на кнопку: носовой и кормовой якоря поднялись. Ван дер Вейк управлял, а Леонид Александрович стоял рядом, наблюдая за процессом. Яхта управлялась легко, почти интуитивно. Радар показывал зеленым цветом препятствия на пути, а красным – суда, на которые необходимо обратить внимание, чтобы не столкнуться. На открытой воде Ван дер Вейк дал полный ход: яхта шла со скоростью хорошего автомобиля, при развороте компьютер зеленым и красным показывал угол виража. Затем, поставив судно на автопилот, задав скорость и маршрут, капитаны организовали ланч на верхней палубе.
Назад в яхт-клуб морскую красавицу вел Леонид Александрович: он мало полагался на компьютер, хотя подсказки на мониторе возникали через каждую минуту. На втором экране отражалось состояние судна: все системы горели спокойным зеленым огнем.
Причаливал уже Ван дер Вейк сам.
– Три дня у вас практика, потом экзамен, – сказал голландец.
– Тогда до завтра.
– До завтра, выйдем пораньше часиков в семь, на воде будет посвободнее.
Они попрощались, и Алешкин направлся в офис.
– Можно мне подробное руководство по яхте?
– Конечно, – кивнула головой Ника, открыла рундук, положила два тома толщиной с «Войну и мир» в фирменный пакет и протянула его Алешкину.
– Завтра в семь отходим, – предвосхитил ее вопрос капитан.
– Значит, вы ему понравились, обычно в первый день обучающиеся учатся только якоря поднимать.
– До свидания, – сдержанно ответил Леонид Александрович, не желая перемывать чужие кости.
Он поехал к жене, которая ждала его возвращения все в том же кафе неподалеку от аптеки.
– Ну как все прошло? – нетерпеливо спросила Регина, подставляя щеку для поцелуя.
– Выходили в залив. Еще три дня практики, потом экзамен. Завтра в семь отходим.
– А какая яхта?
Супруг достал из сумки тома и протянул супруге. На обложке красовалось произведение судоверфного искусства.
– Красивая, – подвела итог супруга. – Может, пообедаем?
– Нет, спасибо, мы с капитаном на яхте перекусили. Я сейчас в автосервис, нужно насчет яхты кое-что спросить.
– Хорошо, тогда дома встретимся, я заберу Алешку из сада, – покладисто кивнула головой Регина.
– До вечера, – супруг чмокнул заведующую в щеку и направился к машине.
* * *
Начальник автосервиса был в прошлом дедом БЧ-5: по-сухопутному – главным механиком. После сокращения работал в собственном гараже, ремонтируя двигатели. Дела пошли успешно, проснулась предпринимательская жилка, и через десяток лет у Павла Дмитриевича Пантелеймонова был собственный раскрученный автосервис. Алешкин знал Пантелеймонова еще по совместной практике на тихоокеанском флоте: на подлодке он  был курсантом у штурманов, а Пашка у механиков.
Автосервис чем-то напоминал чрево корабля: все сияло, нигде ни капли масла, да и работа была поставлена грамотно. Машины ждали замены своих пламенных моторов. Хозяин в белой рубашке, отглаженных брюках и черном накрахмаленном халате доступно объяснял очередному клиенту, что он готов сделать с его машиной и за какую цену. Увидев Леонида Александровича, он кивнул головой, через пять минут завершил беседу с клиентом и поздоровался с капитаном:
– Пойдем ко мне в каюту.
В кабинете стоял письменный стол с компьютером да стул для посетителя. Позади стола возвышался шкаф со всякой документацией.
– Что, на яхты потянуло? – хмыкнул он, когда капитан изложил суть дела.
– Решил прикупить, – пошутил Леонид Александрович.
– Давай показывай, посмотрю чисто из спортивного интереса, – сказал Пантелеймонов, беря том, посвященный двигателю яхты, полистал его, развернул схему двигателя. Потом зашел на какой-то технический сайт.
– Очень дорогая игрушка, – подытожил он. – В случае поломки с этим справился бы только Канат Мендыбаев, мой сокурсник. Он же на твоей лодке служил?
– Служил. После Югославии экипаж расформировали, сейчас он скорей всего где-нибудь у себя на родине. И что делать в случае поломки двигателя?
– Даже не суйся туда, судя по схеме – очень надежная штука, его вывести из строя практически невозможно, стои;т несколько систем защиты. Если он стуканет, в море ты его не исправишь.
– Не нарушать правила эксплуатации, – как по уставу повторил Леонид Александрович.
– В теории да, а в жизни всякое может приключиться. Яхта очень неплохая и надежная, тут отзывы о фирме и конструкции, это конечно не Ролс-Ройс, но где-то между Мерседесом и БМВ. И когда в море?
– Не знаю, я еще только учусь, – сказал Леонид Александрович, вставая со стула и забирая том назад. – Спасибо за помощь.
– Чем смог, тем помог. Машина не барахлит? – перешел на профессиональный разговор директор автосервиса.
– Не нарушаю правила эксплуатации, – усмехнулся Леонид Александрович. Не успели они договорить, как в дверях без стука очередной клиент с очередной проблемой.
Остаток дня капитан провел в технической библиотеке, стараясь узнать все, что можно, про данный тип яхт и их обслуживание. Вечером, просмотрев очередные истории про Хрюшу и Степашку, он уложил сына спать, а сам продолжил штудировать тома. Регина делала бутерброды для завтрашнего плавания.
За три дня с Ван дер Вейком капитан узнал яхту досконально. Один день был посвящен живучести судна: боролись с пожаром и затоплением, спускали даже спасательную шлюпку на воду. На другой яхта показала все, на что была способна по своим ходовым качествам. На третий Ван дер Вейк учил причаливать по приборам и в ручном режиме. Под конец голландец устроил ему своеобразный экзамен: в одну сторону шли по приборам, назад пользовались только штурвалом. Все прошло идеально, даже парковка. За эти дни они не стали друзьями, но отношения перешли в разряд приятельских. Александр Леонидович набрался смелости и внес предложение по поводу ночной эксплуатации яхты. Голландец пошел навстречу.
– Возьми под мою ответственность на сутки с 14.00 до 14.00. Ника выпишет разрешение и другие необходимые документы.
Менеджер все же не поверила словам Леонида Александровича и сама перезвонила Ван дер Вейку.
– Сейчас я все оформлю, только прошу вернуть яхту в надлежащем состоянии.
– Даю слово.
* * *
Идею суточного путешествия на яхте восприняли дома радостно и очень серьезно отнеслись к подготовке. Регина исследовала свой гардероб, решая, в чем бы показаться на людях, и сожалея, что скудное октябрьское тепло не даст покрасоваться на носу в бикини. Лешка сидел над картой Финского залива, прокладывая маршрут с посещением различных достопримечательностей. Отец семейства звонил знакомому гидрографу, который по своей карте перечислял участки со скалами и мелями.
Вечером вся семья сходила в магазин, накупив вкусностей в виде икры, копченой семги и прочих деликатесов, без которых путешествие будет не столь романтичным. Все было аккуратно завернуто и уложено в грибную корзину.
Ночью Регине снился океанский бриз, пальмы, яхты и прочая экзотика.
Ровно в четырнадцать ноль-ноль Леонид Александрович поднял якоря и отправился в суточное плавание. Жена и сын ждали его около Дворцовой набережной. Лешка держал пакет с еще горячими багетами.
Яхта ловко вклинилась между морскими трамвайчиками, из нее выдвинулся телескопический трап: вся семья оказалась в сборе.
– Дойдем до Шлиссельбурга и обратно, – огласил маршрут следования капитан, – При выходе на палубу обязательно надевать спасательные жилеты, – строго приказал он.
Возражений не последовало, и гости принялись обследовать свой временный плавучий дом. Регина выбрала по своему вкусу каюту с кожаной обивкой абрикосового цвета с иллюминатором чуть ли не во весь борт, с душем и санузлом. Посреди каюты стояла огромная кровать с расшитым покрывалом, имелся даже небольшой шкаф для одежды. Потолок представлял собой карту их путешествия: яхта была в виде парусника и показывала свои координаты.
На камбузе не было ничего сложного: все можно было нагреть, разогреть или приготовить. Кофейная машина дожидалась своих зерен, чтобы приготовить любой кофе, который закажут хозяева.
Лешка разместился в носу яхты в каюте поменьше, часть потолка в его каюте была прозрачной, из специального закаленного стекла.
Регина сделала небольшой ланч из бутербродов, сварила сыну какао, мужу латте, а себе травяной чай. Мужчины были в рубке и с большим воодушевлением отнеслись к небольшому перекусу.
– А это для чего, а это?.. – экзаменовал отца сын.
Леонид Александрович как можно более просто отвечал на вопросы, не выпуская из рук руль и следя за обстановкой.
– Папа, а можно я порулю?
– Выйдем на прямой участок, тогда немного постоишь за штурвалом.
– Папа, а кем нужно быть, чтобы у меня была такая яхта? Наверное, адвокатом или финансистом? – высказал свои познания в области престижных профессий Алешка.
– Нужно быть профессионалом в своей области, тогда есть возможность приобрести яхту или взять на прокат.
– И даже мама может?
– Мамины коллеги за хорошую продажу лекарств совершают совместные поездки не только на яхте. Фирма, которая поставляет лекарства, с удовольствием это делает, внося в цену таблеток расходы на рекламу, семинары и деловые поездки.
– То есть это премия?
– Да, за успешную работу.
Показался прямой участок реки без всяких помех.
– Видишь эти две зеленые черточки? – Спросил отец, показывая на экран монитора, находящийся прямо перед штурвалом. – Красная черта – это наша яхта. Старайся идти так, чтобы не выходить за эти зеленые риски.
Лешка схватился за руль. Штурвал можно было крутить одним пальцем, за человека все делала машина. Мальчишка от волнения ничего не видел, но яхту вел так, как сказал отец. Вскоре река начала поворот, и пришлось с сожалением отдать руль в более надежные отцовские руки. Через полчаса яхта развернулась на обратный курс, и Лешка еще раз ее провел по уже более знакомому маршруту. Показался открыточный лик города с неизменной Петропавловской крепостью, Эрмитажем, Биржей, зданием Двенадцати коллегий и Английской набережной. Судоходство здесь было более интенсивным, пришлось даже пару раз посигналить рьяным нарушителям правил водного движения. Затем город остался позади, тело яхты полетело по волнам Маркизовой лужи. Лешка встал за штурвал еще раз, пройдя ровный отрезок.
– Теперь поворачивай влево, вправо, только не резко.
Лешка старательно выполнял отцовские команды, яхта послушно вписывалась в повороты, оставляя за собой пенистый след. Регина решила не мешать обучению основам навигации, и отправилась на нос, чтобы оттуда полюбоваться меняющимися видами закованной в гранит реки и величественными архитектурными пейзажами.
– Мама, это я поворачивал яхту! – крикнул ей Лешка.
– Держи курс на тот остров, – приказал отец сыну, еще раз сверяя все по карте. Глубина позволяла причалить к скалам, но страх оцарапать борт судна невидимым для радара рифом, оказался сильнее. Взяв управление на себя, капитан подвел яхту ближе к безымянному острову, отдал носовые и кормовые якоря.
– Пойдем, исследуем этот таинственный остров, – предложил он своей абордажной команде, спуская шлюпку на воду.
– А яхту не украдут? – озабоченно спросила супруга, переходя в лодку.
– Она как известная картина, которую невозможно купить, или продать, – обнадежил супруг.
Остров представлял собой гигантский камень, обработанный волнами: через тысячелетия на нем появились деревья, ягоды и грибы, мох и многочисленные лишайники.
– Мы как первобытные люди, – радостно сказал Лешка, выпрыгивая из лодки. Регина взяла с собой корзину для грибов и бумажные пакетики для трав. Лешка поедал бруснику, уже сладковатую после первых заморозков, отец собирал лисички, игнорируя сыроежки и моховики. Регина пополняла свою зеленую аптеку дикими травами, иногда оглядываясь на белоснежную яхту, чтобы, успокоившись, продолжить свое занятие. Наконец Лешка набегался и наелся, корзина с лисичками была полной, как и пакеты с травами.
– До свидания, Брусничный! – крикнул сын, махая рукой острову.
На яхте все осталось без изменений, если не считать усевшегося на нос буревестника.
– Прошу всех к столу, – через несколько минут сказала Регина.В их отсутствие печь приготовила по заранее установленной программе паэлью.
Обедали на верхней палубе: морской пейзаж пошел в качестве приправы. На десерт был подан кофе, чай и горячий шоколад, окружавшие свежевыпеченный кекс с изюмом. Сегодня можно было все.
– Продолжим поход? – спросил отец семейства.
– Продолжим, только давай вечером около брусничного остановимся, разведем костер, – предложил сын.
– Если мама не возражает, то вернемся.
Мама не возражала.
Яхта продолжила свой маршрут вдоль берегов Финского залива. Лешка тренировал свои навыки в судовождении под руководством отца, Регина, завернувшись в плед, любовалась пейзажем до тех пор, пока не уснула, сморенная солнцем и свежайшим морским воздухом. Через пару часов семья опять оказалась на Брусничном. Развели костер, и Лешка принялся жарить багет, утверждал, что так вкуснее. Регина достала тарталетки с икрой, подкопченную семгу и порезанные овощи.
Солнце уже село, оставив свое тепло в нагретом камне. Начали зажигаться первые звезды. Стало совсем тихо, природа готовилась к следующему дню. Лешка тоже угомонился, смотрел на костер, позевывая и часто моргая. Мама и папа, обнявшись, сидели рядом, укутавшись одним одеялом.
– А ты бы хотел такую яхту? – мечтательно спросила Регина.
– Я бы хотел настоящую, с парусами. Эта тоже хорошая, но на ней не ощутить связь с морем. Она как машина – едешь и смотришь на пейзаж через ветровое стекло.
– Поплыли на яхту, моряк.
– Плавает только одна вещь, – поправил супругу капитан.
Лешка уже ничему не возражал: сон с каждой минутой подступал все ближе и ближе.
Костер был затушен, лодка скользнула к своей старшей сестре. Из последних сил приняв душ, Лешка повалился на кровать и сразу же уснул.
– Пойдем, взглянем на звезды, – решил продолжить романтический вечер супруг. Они стояли и глядели на звезды, не затуманенные огнями большего города.
Как и наши далекие предки, мы поднимаем головы и глядим на созвездия, Млечный путь и мечтаем, причем мечты могут быть не только материального свойства. Звезды, как и человека уже давно нет, но свет от его дела идет, как свет от звезды. 
– Спасибо за один из самых лучших дней в моей жизни, – прижавшись к мужу, сказала Регина.
– Но он еще не закончен, – многозначительно сказал капитан.
После душа и заключительного аккорда, разомлевшие, они лежали на кровати, которая с честью выдержала все испытания на прочность. Регина хотела было спросить о дальнейшей их семейной жизни, но сон оказался сильнее. Капитан тоже был бы не против вздремнуть, но яхта, как ни крути, не стоит на твердой земле, а вода – она всегда обманчива.
Он принял прохладный душ, надел халат и направился в рубку. Барометр падал. Алешкин нажал кнопку монитора, тот засветился и выдал прогноз погоды. Город попал в очередной циклон со всеми последствиями: к утру обещали штормовое предупреждение и ветер больше десяти метров в секунду. «В Петербурге сегодня дожди», – вспомнилась ему песня. Через пару часов буря будет и у них. Можно было сниматься хоть сейчас, но идти в бурю в полной темноте он не решился.
Капитан прошелся по палубе: хоть автоматика и показывала, что все закрыто, проверить не мешало. Ходовые огни горели, показывая класс и месторасположение судна. Подобрав плед, оставленный Региной, и не обнаружив предметов, которые могли бы летать по палубе во время качки, он направился на камбуз. Заварил себе крепкого кофе, налил в термос. Сделал хорошую порцию омлета и поставил его в печь, чтобы он не остыл.
В рубке он выставил температуру кондиционера в каютах у сына и жены. Сходил переоделся. По стеклам начал уже капать дождик. Очистители работали исправно. Как в былые времена, он сел в капитанское кресло, очутившись между сном и явью. Одна часть головного мозга спала, как у дельфина, другая отслеживала информацию о приближающемся шторме.
Через час яхту начало покачивать и промывать дождем. Еще через некоторое время пришлось сняться с якорей и стать носом к волне. На мониторе проступала картинка надвигающегося циклона: его последствия в виде дождя ветра и волн уже ощущались. Алешкин достал телефон, позвонил метеорологам в штаб военно-морской базы и представился.
– Ничего хорошего, ничего не летает и не выходит в море, – обнадежил его дежурный синоптик. – Такая погода, что нос из дома не высунешь. Собака даже может покусать хозяина, если он ее вытащит на улицу, – пошутил метеоролог.
Яхта пока реагировало на все спокойно, вода стекала с нее, как с гуся, нос разрезал волну.
Появились первые признаки рассвета, хотя картина вокруг напоминала первый день всемирного потопа. Капитан включил радио: ведущий тоже был пессимистом в области погоды.
«Подожду еще часик, может ветер немного ослабнет», – решил Алешкин, глядя на приборы.
Пока пил кофе и ел бутерброды, окончательно рассвело. Брусничный снизу купался в морских волнах, сверху – в волнах дождя. Мох все впитывал, чтобы в следующем году разродиться ягодами и грибами. Золотая осень канула в лету.
Можно было позвонить Нике, сослаться на обстоятельства непреодолимой силы: она бы наверняка вошла в положение. Но уговор есть уговор: природа бросила вызов, и Алешкин его принял. В четырнадцать так в четырнадцать, главное, чтобы двигатель не отказал. «Чай, не ревущие сороковые широты, справимся», – про себя сказал капитан.
В рубку вошла супруга.
– Доброе утро, – сказала она, обняв мужа.
– Скорее, дождливое, – сказал он, с нежностью целуя ее.
– Я проснулась – тебя нет, все качается, в иллюминатор ничего не видно, только дождь, мне стало страшно и одиноко. Мы же не потонем?
– Да не должны, яхта новая, все системы исправны, – заверил ее муж. – Я сделал омлет, чай поставил, приходи сюда завтракать.
– Спасибо, только ты будь повнимательней.
– Обязательно, – сказал он, меняя курс из-за изменившегося ветра.
Эхолот был включен, горизонт пуст, желающих в такое время оказаться в морской стихии не находилось. Через пару минут в рубку вбежал Алешка.
– Папа, привет, я чуть с кровати не упал от качки!
– Доброе утро, умывайся, переодевайся, будете с мамой здесь завтракать.
– А мы пойдем назад?
– Позавтракаем и пойдем, а то вовремя плавания будешь кружку по всему столу ловить.
Во время завтрака Регина думала о разнице мужского и женского мировосприятия. Она бы спокойно позвонила секретарше, извинилась и переждала бурю. Муж, наоборот, жаждет сразиться и пойти наперекор стихии.
– Давай, ласточка, не подведи, – сказал капитан, направляясь в сторону яхт-клуба.
После завтрака Лешка, стоя с биноклем, нес вахту: обозревал окрестности и докладывал обстановку, дублируя радар.
– Горизонт чист, – бодро рапортовал он.
– Следи за островами, – дал новую вводную отец: мальчишку нужно было чем-то отвлечь, пока его не укачало.
Регина попыталась что-нибудь почитать, но не получилось. Яхта подвергалась теперь боковой качке, капитан то убыстрял, то замедлял ход: со стороны казалось, что яхта прыгает с гребня на гребень. Тогда она пошла в рубку, уселась в кресло и приготовилась испить чашу морских путешествий до дна.
Паркетный джип справлялся, лампочки систем горели зеленым цветом, двигатель спокойно урчал, поедая литры топлива. Показался Кронштадт, другие пригороды. Леонид Александрович связался с Никой:
– А мы сегодня вас, честно говоря, не ждали, я даже поспорила с голландцем, что вы переждете шторм.
– Пока краш-тест проходит в штатном режиме, постараюсь прибыть вовремя.
Экипаж вовсю страдал от морской болезни.
– Бери пакеты, себе и маме, – сказал отец, протягивая тару для пережеванной пищи и желудочного сока.
Дождь немного ослаб, видимость улучшилась, залив стал седым от барашков. Яхта пробивалась к намеченной цели. Нева была пуста и катила свои волны в полном одиночестве.
Вот и яхт-клуб с построенной защитой от волн. Осталось пройти совсем чуть-чуть, войти в створ и все. Корабль просто влетел в гавань, вытолкнутый волнами.
На пирсе под большим фирменным зонтом стояли Ван дер Вейк и Ника.
– Прибыли, надевайте дождевики и на выход, – сказал капитан.
Команда бледнолицых спустилась по трапу на твердую землю, с удивлением обнаружив, что ничего вокруг не качается. Регина взяла ключи от машины, поздоровалась, и подбежала к причалу, отдаваясь желудочным спазмам. Нева видела еще и не такое. Набежавшая волна быстро все очистила. Наконец она добралась до машины, открыла дверь и обессиленно растеклась на заднем сиденье. Присутствующие с пониманием отнеслись к увиденному.
Лешка быстрее пришел в себя и, проводив маму, возвратился к яхте. На пирсе стоял отец: в дождевике, держа корзину с лисичками как воспоминание о вчерашнем дне.
– Яхта отличная, все системы работали исправно, –докладывал Леонид Александрович Ван дер Вейку. – Знакомьтесь, мой сын Алексей.
– Алеша, – вежливо сказал мальчик.
– Ван дер Вейк, – ответил голландец, пожимая его руку.
– Он спрашивает, хочешь еще в море? – перевел Алешкин.
– С папой ничего не страшно, – не задумываясь, ответил мальчик. Голландец рассмеялся.
– Ваша форма готова, – сообщила Ника после осмотра яхты, убедившись, что все находится в целости и сохранности.
– Леша иди в машину, я возьму форму и приду.
Форма отлично сидела: темные брюки и туфли, клубный пиджак синего цвета с золотыми пуговицами. Пиджак дополняла фуражка с эмблемой яхт-клуба.
– Разрешение на управление яхтой, – торжественно сказала Ника.
– Вот еще лично от меня, – сказал Ван дер Вейк, доставая из рундука кепи. – Раньше тот, кто проходил экватор, мог носить серьгу в ухе. Эта эмблема на фуражке означает, что вы тоже прошли своеобразное испытание. Если с новой работой у вас не заладится, то добро пожаловать в нашу фирму. Будете перегонять из Голландии яхты владельцам по всему миру.
– Спасибо, я подумаю.
– В субботу у вас выход в море, – напомнила Ника.
– Тогда до субботы, – сказал Леонид Александрович, покидая офис.
* * *
В машине на заднем сидении все было без изменений. Супруга, свернувшись калачиком, спала. Лешка на переднем сидении тоже засыпал. Пристегнув его ремнем безопасности, капитан тронулся в путь.
Дома Регина произнесла лишь одну фразу: «И богатых  тоже укачивает». Приняла душ и пошла в спальню досматривать сон. Лешка тоже прилег.
Отец пошел на кухню, включил приемник, убавил до минимума громкость и, позвонив родителям, позвал их на грибы.
Лисички были чистыми, без хвои и другого сора. Достав большую чугунную сковородку, он переложил в нее дары Брусничного. Через некоторое время грибы начали отдавать воду, окутывая, несмотря на включенную вытяжку, кухню ароматом. На свободной конфорке булькала кастрюлька с картошкой.
К приезду родителей их ждали лисички с картошкой и грибная икра с блинами.
– Держи подарок, – сказал сын, отдавая отцу второй комплект капитанской формы и кепи, подаренную Ван дер Вейком.
– Мне одного хватит, а тебе как раз парадно-выходная будет.
– Спасибо, – сказал отец, примеряя фуражку.
Проснувшаяся Регина рассказывала свекрови об их приключениях. Свекровь, как и ее мать, была заведующей одного из первых в городе частных детских садов. Профессия наложила на ее характер своеобразный отпечаток: она, как и дети, обладала неистощимым оптимизмом, порою заражая своей энергией даже самых унылых фаталистов.
– Меня тоже один раз укачало. Поехали с мужем на «Ракете» посмотреть Кижи. Я только помню, как стояла и, пардон, блевала за борт, а Александр меня держал, чтобы не свалилась. Так толком и не увидела шедевр деревянного зодчества. Гляну на церквушку, а перед глазами стоит дорога назад, ноги сами подкашиваются. Так я всю экскурсию и просидела около кассы. А этому хоть бы что, он даже перекусил пирожками. А у меня аппетит на дня два пропал! Ты своим-то позвони, пускай на грибы приходят, – вспомнила вдруг Надежда Петровна.
Теща сослалась на занятость, а вот Владимир Семенович, Регинин отец, по достоинству оценил званый грибной ужин. Через некоторое время, дамы обсуждали свои дела на кухне, а мужчины более глобальные проблемы в комнате.
Лешка рассказывал об их походе назад в яхт-клуб: из разговора выходило, что если бы не он, то яхта еще долго бы болталась в море.
– Дедушки, вот такие были волны! – внук встал, поднял вверх руки и подпрыгнул. «В нашу породу пошел парень» – улыбаясь, одновременно подумали Алешкины-старшие.
После четвертой рюмки тесть поехал на такси за гитарой. Продолжение следовало в виде концерта. Оказалось, что в теперь далекие семидесятые семья Моховых была туристической.
– Я тогда работал инженером на «Беломо», – рассказывал Владимир Семенович, вытаскивая гитару из футляра и подтягивая колки. – Выполнили успешно оборонный заказ, и премировали наш коллектив поставкой в очередь на машину. На следующий год купил авто, и за летний отпуск на жигуленке всей семьей исколесили всю Прибалтику! Жили в палатках в кемпингах, среди таких же туристов. Помнишь, Регина?
– Конечно, помню, папа. Мне запомнился Валгеранд, недалеко от Пярну, там еще дача была, где жена Брежнева отдыхала. Мы там еще с одной семьей из Горького познакомились: мы ехали в сторону Калининграда, а они, наоборот, из Калининграда домой. Помню пярнусскую настоящую сметану и творог. Мама стояла в очереди за шерстяными нитками, а ты купил на всю семью пластиковые лыжи: ты их потом свечкой мазал и ставил кресты, чтобы они назад не ехали. В Риге мама стояла в очереди за помадой, а ты за тканью для костюма, помню еще вкусные банановые конфеты и монпансье. Хорошее было лето, – подвела итог Регина. – Даже вроде как и сестричка после этого появилась.
Предисловие закончился, начался концерт: Высоцкий, Визбор, Окуджава, три богатыря бардовской песни. Тесть пел, слушатели подпевали: Регина и Леонид оказались в своем детстве, а их родители – в молодости. Тесть пел так, словно хотел очутиться во времена этих песен, в эпохе противостояния физиков и лириков.
– Что с нами случилось? – задавал он вопрос благодарным слушателям. – Была страна производитель, а оказалось страной покупателем. Был я неплохим инженером, а стал теперь извозчиком. Были и в нашей молодости свои недостатки, но была же и гордость за страну и свой труд. Мы со спутника могли рассмотреть звездочки на погонах, другой отдел делал перископы – сложнейшее оптическое изделие.
– Нормальный был перископ, показывал все, что надо, – поддержал свата Александр Леонидович.
– Помню под Новый год Регину отвез к своим родителям, а сам поехал во Всеволожск в сберкассу. Там бухгалтеры потеряли один рубль: сидели девчонки среди бумаг и без всяких компьютеров вручную искали ошибку! В Новый год с нулевым балансом, одним словом. Клава только-только стала начальницей и вместе с подчиненными искала ошибку. Я с такими же мужиками-бедолагами стою, ждем. Одеты вроде даже все одинаково: пальто, ботинки фабрики «Скороход» да меховые шапки. Кассирши тоже – беленькие кофточки да черненькие юбочки. С боем курантов нашли погрешность, ехать назад уже не имело смысла, так мы всем коллективом и отметили! Шампанское было, а праздничный стол сделали из плавленых сырков, хлеба, пары булочек и бутербродов с докторской. И так хорошо мы отметили: и плясали, и подпевали радиоприемнику. Читали стихи, а один мужчина даже собственного сочинения! Потом играли в фанты: оштрафившийся выбегал на улицу и кукарекал. Подуставшие, обсуждали новинки литературы и кино, потом наше светлое будущее. Решили собраться двадцать лет спустя на этом же месте, кинули жребий и ответственным за будущее мероприятие оказался я. Прошло двадцать лет. Сберкассы уже не было, а стоял на том самом месте филиал коммерческого банка. Торжество должно было проходить в местном ресторане: я уже в июле все зарезервировал и договорился насчет меню, даже торт с шоколадной двадцаткой заказал. По стенам развесил увеличенные фотографии той эпохи. Даже не поленился, нашел в архиве ту самую запись Нового года на радио!
Тесть трагически замолчал.
– Никогда не возвращайся в то место, в котором был счастлив, как сказал классик, – наконец со вздохом произнес он. – Пришли не все, а кто собрался, были, как чужие. Ничего не вышло. И хоть одеты были теперь по-разному, все темы и разговоры сводились к материальному положению и как бы и чем это положение улучшить. Кто как устроился и устроил детей: не по их желанию, а как лучше с материальной стороны. Какие стихи и песни!.. Не вечер, а поминки по промелькнувшей молодости. До торта так никто и не добрался. Мы с Клавой откушали цифры из бельгийского шоколада на торте, станцевали пару танцев и даже умудрились успеть домой к бою курантов. Она меня предупреждала, что так все может закончиться, но я же не слушал, не верил.
Лешка краем уха слушал песни и рассказы деда, но все его внимание было сосредоточено на рисунке борьбы яхты со стихией.
– Спасибо большое за концерт, сейчас такое уже не часто услышишь, – сделала комплимент Надежда Петровна. – Я очень рада, что у Регины такой отец.
– Да не за что, – вздохнул Владимир Семенович. – С годами понимаешь, что общение в хорошей компании, действительно ничего не заменит. Почему мы так редко собираемся?.. – задал он риторический вопрос.
На посошок тесть сыграл «За тех, кто в море». Песню ревели уже под аккомпанемент стучащих в стены и в пол соседей.

Глава 6.
Встреча с президентом. – Первый день новой жизни. – «Семибанкирщина». – Соблюдай субординацию, дай порулить. – Началось. – Опыт с шаровой молнией. –  Бегство на веслах. – Боевая тревога. – Сухинин. – Моральные банкроты. – На даче. – Баня. – Обед. – Пушкин в Михайловском. – Благодарность из тьмы веков. –  Час «Ч». – Ключи от квартиры. – Сплошные интриги. – Две недели испытательного срока. – Философские мысли. – Ужин на балконе. – Остаешься за главного. – Лопахин. – В Джезказгане. – Собака Баскервилей. – Сон в руку.
Во вторник Регине позвонила мать и пригласила зятя на собеседование.
– В пятницу в десять ноль-ноль, у Леонида встреча с президентом банка, пускай не опаздывает.
В оговоренное время Леонид Александрович предстал пред очами Пугачева Геннадия Петровича, как гласили надписи на табличке входной двери и визитке.
Перед ним сидел человек средних лет, похожий на финансистов всего мира. На нем был шитый чуть ли не вручную темно-серый костюм (в этот день без искры), белоснежная сорочка рукава который были застегнуты янтарными запонками, шелковый светло-серый галстук с мелкими красными ромбиками. Очки в оправе от известного кутюрье покоились на носу холеного лица бывшего комсомольского работника одного из районов Ленинграда. Обувь, правда, посетитель не успел разглядеть, но вряд ли президент был в домашних шлепанцах.
– Присаживайтесь, – сказал Пугачев таким тоном, будто обращался к  официанту или уборщице.
Леонид Александрович сел на один из стульев, выдвинув его ряда других, стоявших вокруг длинного овального стола для заседаний.
– Я получил неплохие отзывы о вас и вашем управлении яхтой, – сказал он, оценивающе глядя на Алешкина. – У банка есть определенное количество важных клиентов, которые были бы не прочь взглянуть на красоты Петербурга и его пригородов со стороны моря. В зимнее время мы бы хотели, чтобы яхта ходила где-нибудь вдоль Средиземноморского побережья. В субботу будет юбилей банка, – продолжил он после паузы, –  акционеры вместе с лучшими работниками хотели бы провести ознакомительный круиз. – Пугачев встал из-за стола, давая понять, что беседа на этом закончена. – Все необходимые подробности узнаете у секретаря, – сказал он вместо прощания.
Секретарь (для кого Ирочка, а для кого Ирина Вячеславовна), была облачена в деловой костюм фисташкового цвета; оправа очков, как и обруч, поддерживающих копну темных волос, были подобраны строго в тон костюму. Ее голос (для кого-то, вероятно, воркующий), напоминал капитану  скрип заржавевшей дверной пружины.
– В пятнадцать ноль-ноль следует прибыть вот сюда, график посещения здесь, – безэмоционально сказала она, протягивая капитану маршрут следования.
Леонид Александрович почувствовал себя извозчиком.
– Спасибо, – сдерживаясь, ответил он, сложил маршрутный лист вчетверо и засунул во внутренний карман пиджака, который выбрала для него утром Регина. 
* * *
В субботу яхтенный фирменный костюм бы отпарен и выглажен до блеска. Несколько раз звонила теща, интересуясь здоровьем капитана.
– Давай, дорогой, сегодня у тебя первый день новой жизни, – напутствовала мужа Регина, провожая его в вип-плавание.
– Постараюсь оправдать оказанное мне доверие, – сказал капитан, целуя на прощание супругу.
– Папа, у тебя все получится! – сказал сын заученной из телевизора  фразой. –  Смотри, это я нарисовал наш Брусничный.
– Очень похоже, – похвалил капитан рисунок. Он потрепал сына по волосам и закрыл за собой входную дверь.
Яхта дожидалась начала круиза. К судну подкатил микроавтобус с провизией и необходимыми напитками, самых разных цветов, объемов и градусов.
Пока официанты выгружали ящики, Леонид Александрович успел взять во временное пользование четыре бутылки виски, надежно спрятав их в рубке, а потом еще сунул под диван пару дополнительных спасательных жилетов. Все это он делал автоматически, на всякий случай. «Так будет спокойнее», – приговаривал он про себя.
Вскоре я к яхте начали подъезжать машины премиум-класса: начиналась «ярмарка тщеславия».
Основу мужского коллектива составлял коллектив «семибанкирщиков».  И если теща капитана «сделала себя» сама, то у акционеров был особый путь. Бывшие комсомольцы первичный капитал сколотили в девяностом, списывая новую мебель райкома комсомола и продавая ее в ленинградских комиссионных магазинах. В девяносто первом скупали твердую зеленую валюту, укрепляя связи со старшими товарищами из Смольного. Потом поднажились на отличнейшей идее, немного задержав выплату зарплат рабочим Кировского завода и Электросилы. Во время отсрочки зарплата конвертировалась в твердую валюту. Через некоторое время народ получал свои деревянные, а молодые таланты – сливки с зарплаты. Спустя пару лет крупнейшие предприятия города обслуживались в банке «Возрождение», превратившемся в финансовый холдинг.  Один экс-комсомолец отвечал за страхование, другой за вечные ямы городского дорожного покрытия, третий за строительство в центре города.
К настоящему моменту для полноты жизни не хватало только прогулочной яхты.
Пассажиры были одеты по последней яхтенной моде. Мужчины, загорелые, подтянутые, блистали отличными зубами и пломбами. Дамы всех отделов банка были так же ухожены и самоуверенны. Теща зашла в рубку с инспекторской проверкой.
– Не подведи, зятек, – словно бы вскользь сказала она.
Исключение составлял лишь музыкант – исполнитель песен и романсов – во фраке, с гитарой и синтезатором.
Отмашка была дана, все шло согласно намеченному сценарию. Публика веселилась, все было чинно и благородно. Еда и выпивка соответствовали компании и времяпрепровождению, открывающийся вид на красоты морской столицы способствовал ощущению морской романтики. Погода была на стороне отдыхающих: солнце светило и грело, дабы публика не мерзла. Кусок мимо рта не пролетал, благодаря полному штилю и отсутствию качки.
Музыкант отрабатывал свой гонорар, усердно исполняя репертуар, публика подпевала, танцевала. В рубку заходили акционеры, знакомились, одаривали капитана визитными карточками.
Когда солнце окрасило город в золотистые цвета, напоминая о неотвратимом закате, один из акционеров в очередной раз пожаловал в рубку и по-приятельски испросил разрешения порулить. Капитан не стал отказывать, тем более что яхта шла на автопилоте.
После этого количество желающих порулить стремительно подскочило: корпоративные попойки акционерам уже приелись, так что  новая неизвестная игрушка вызвала активный интерес. Если машины они водили приблизительно одинаково, то кто был лучшим яхтсменом еще предстояло выяснить. Оказалось, что в далеком прошлом все они были мореходы со стажем, а финансами и банковским делом занялись исключительно как хобби. Ввалившись веселой ватагой в рубку, акционеры предъявили свои требования на управление, за что были незамедлительно в легкой манере посланы капитаном туда, куда Макар телят не гонял.
Бунта на «Ласточке» не произошло, но Пугачев пошел лично отстранять от вождения строптивого капитана.
– Вы свободны, – сказал он голосом, каким увольняют секретаршу-неумеху.
Капитан, ничего не ответив, пошел на камбуз перекусить.
– Что ты все время ерепенишься? – набросилась на него теща. – Поплавают чуток и успокоятся. Кто ты и кто они, соблюдай субординацию.
– Они главные в своем банке, а здесь главный я, – подвел конец диспуту Леонид Александрович. Теща переключила внимание на девушек из своего отдела, внимавших романсу «Белой акации гроздья душистые».
Капитан согрел тосты, намазал их сливочным маслом, открыл банку и решил исполнить мечту детства: поесть черную икру ложкой. Он расположился на корме, аппетит не пропал, банка понемножку пустела. По правому борту показалась «Аврора». После знаменитого на всю страну коктейля, перешедшего в пьянку местных чиновников, крейсер можно было называть кораблем песни и пляски.
Яхта прошла в опасной близости от опоры моста, послышался звук скрежета металла об обшивку, который никто кроме капитана не услышал. Невесть откуда-то прикрепившаяся к опоре моста железяка, не хуже айсберга из «Титаника» повредила обшивку. Капитану стало жалко яхту: за эти дни она ни разу не подвела его.
– Началось, – грустно вздохнул Алешкин.
Техника пока справлялась, насос откачивал воду, оставляя пассажиров в горизонтальном положении, но скорость немного упала.
С остатками чудесного вечера и кусочком заката, поврежденная «Ласточка» вкатилась в воды «Маркизовой лужи». Начали загораться первые звезды, и Балтика манила безупречной гладью.
Пробоина оказалась намного серьезнее: из-за возросшего сопротивления воды и дополнительной работы насосов двигатель давал все меньше оборотов и вскоре заглох. Группа товарищей-акционеров спустилась в машинное отделение для починки «механического сердца». «Талантливые люди, талантливы во всем», – вспомнил пословицу отстраненный от дел капитан. Через несколько минут финансисты произвели опыт, от которого в свое время погиб несчастный Рихман. На яхте стояла «защита от дурака», но не от такого количества дураков.
Банкиры, случайно что-то соединив или разъединив, вызвали шаровую молнию и сильнейший заряд статического электричества. Молния вылетела из машинного отделения на свободу и через пару метров взорвалась не хуже любого фейерверка: от статического электричества все контуры яхты загорелись «огнями святого Витта», судно начало крениться на левый борт.
Штиль, осеннее звездное небо, лунная дорожка, менестрель, воркующий под звуки гитары, освещенные пригороды Петербурга, – что может быть романтичнее, если не совать руки, куда не знаешь?
Из-за разряда молнии вырубило всю связь, из-за статического электричества мобильники можно было выкидывать, молчащий двигатель не мог дать электроэнергии. Яхта погрузилась во тьму. Ее понемногу начало сносить на транспортную артерию, где скоро должны были начать свою работу грузовые суда, дожидавшиеся развода мостов. Одна такая баржа протаранила «Адмирала Нахимова», попадись ей яхта – ее просто не заметят.
Очумевшие акционеры в состоянии аффекта всей толпой выбежали из машинного отделения, спустили с помощью лебедки спасательную шлюпку и утоплению предпочли бегство на веслах. События развивались стремительно. Секретарь Ира (Ирина Вячеславовна) стояла около шлюпки и рыдала, видя, как ее бросает начальство.
Приближалась ходовые огни сухогруза.
– Всем оставшимся немедленно собраться в капитанской рубке, – гаркнул капитан.
Теща оказалась проворнее всех, за что и была награждена персональным спасательным жилетом. Последним прибежал музыкант.
– Все в порядке, яхта так быстро не утонет. Здесь спасательные жилеты, Клавдия Владимировна покажет, как правильно их надеть, – сказал Леонид Александрович, открывая специальный аварийный шкаф и доставая оттуда свечи, спички, фонарь и ракетницу. При свете свечей дамы немного успокоились, тем более что спасательных жилетов хватило на всех.
В любых местах, где количество людей превышает двадцать человек, может возникнуть неуправляемая паника. В начале каждого полета стюардессы, стоя в проходах, показывают, что делать в экстренных ситуациях. Со стороны это, скорее всего, похоже на курс аутотренинга с элементами производственной гимнастики: девушки прекрасно понимают, что их красивые фигуры не остановят рванувших к выходу пассажиров в состоянии аффекта.
– Взбодритесь немного, – сказал капитан, доставая виски. – Я на палубу, главный бухгалтер в рубке за главного, без особой нужды никуда не отлучаться.
Через мгновение капитан был уже на носу накренившейся яхты, стреляя из ракетницы в сторону рубки показавшегося сухогруза, а фонарем, внутри которого была свеча, подавая сигнал бедствия. Женщины припали к стеклам рубки и смотрели на капитана, словно дети в детском саду, ожидающие прихода задержавшегося родителя.
Зрелище со стороны было трагикомическое. Освященная огнями «Святого Витта» яхта, абордажная команда на шлюпке и обстрел ракетами идущего на явную погибель сухогруза. Газеты пестрели заголовками о нападения Сомалийских пиратов, а тут воскресший «Летучий голландец».
– Боевая тревога, – раздалось на сухогрузе. – Команде с брандспойтами отразить нападение.
Через минуту Александр Леонидович уже увертывался от струи пожарного гидранта, а шлюпка приняла на себя прямое попадание. Им и так было не весело, а теперь еще и подмокли.
– Если еще хоть на метр приблизитесь, в кипятке сварю, – пообещал с сухогруза голос, усиленный динамиком. Голос был хоть и грозный, но немного знакомый Александру Леонидовичу.
– Я те сварю, – крикнул он, и сила его голоса была не слабее динамика корабля. – У нас двигатель полетел, требуется помощь! Докладывает капитан второго ранга Алешкин.
– Отставить боевую тревогу. Шлюпку на воду! – прогремело с сухогруза. – Ленька, ты что ли?.. – на носу судна возникла фигура в капитанской форме.
– Сухинин, давай выручай! – узнал голос своего однокашника по академии Леонид Александрович.
За дело взялись профессионалы. Яхту зацепили кран-балкой, приподняв немного нос.
– Со шлюпкой что будем делать?
– Кинь дезертирам линь, пускай на буксире за яхтой идут, если захотят, –  решил Леонид Александрович.
* * *
Романтическая ночь продолжалась. Впереди шел сухогруз, тащивший на буксире яхту, а та, в свою очередь, тянула шлюпку, – сказка про репку на морской лад.
Сухинин отдал бразды правления своему помощнику и прибыл в рубку.
– Сухинин Сергей Григорьевич, капитан сухогруза «Дары Колхиды», – представился он дамам.
  Он и в обычной жизни был похож на затерявшегося в сегодняшнем времени гусара, а при свете аварийных свечей и вовсе в мгновение покорил дамские сердца. Все перипетии были забыты, начиналась вторая часть концерта.
– Сергей Григорьевич, сыграйте еще, пожалуйста, – умоляли дамы.
– С удовольствием, – отвечал Сухинин, беря в руки одолженную у менестреля гитару. Тот хоть и пел неплохо, но отрабатывал свой гонорар, гусар же вкладывал в слова сердце и душу, благо было для кого.
– Клавдия Владимировна, присядьте, пожалуйста, – уговаривал зять стоящую за его спиной тещу. – Все будет хорошо, – говорил он, выравнивая яхту. Сейчас управлять можно было лишь вручную.
– Я не устала, Леонид Александрович, – теща, ставшая вдруг обращаться к зятю по имени-отчеству, за эту ночь явно переосмыслила свои жизненные ценности.
– Может быть, кофе? – спросила капитана Ира. – Я специально взяла термос на всякий случай.
– С удовольствием, – сказал капитан, видя, что секретарша приходит в себя.
Во время небольших антрактов Сухинин подходил к капитану,  узнавал обстановку, заодно расспрашивая, как происходили события до его визита. Выйдя на корму яхты, он проверил линь и полюбовался лунным светом и  болтающимися в шлюпке пассажирами, которые от тряски уже начали испытывать недомогание.
– Что, хапуги-капиталисты, помогли вам ваши американские бумажные друзья? – задал он риторический вопрос. – Это вам не в банке кровь у простого народа сосать и рябчиков с апельсинами жрать, –  почти по Маяковскому продолжал он. – Кто вы сейчас – без связи и связей? Болтающийся планктон, больше ничего.
Ответа из шлюпки не поступало: акционерам  и так было хреново, а начнешь возражать, еще, чего доброго, потопят, как котят. Насладившись, Сухинин с новыми силами возвращался в рубку и разрывал песнями свое сердце на кусочки, большую часть своего внимания уделяя девушке Глаше, недавно закончившей институт управления и финансов. Глаша еще не успела превратиться в настоящего бухгалтера – даму, живущую проверками и отчетами в мире дебитов и кредитов. Глаша была стройна, одного роста с Сухининым, с симпатичным лицом и с глазами, которые словно глядели на наш мир с портретов восемнадцатого века.
Но все когда-нибудь заканчивается. Сухогруз уже входил в устье Невы.
– У нас стоянка напротив училища имени Фрунзе.
– Отлично. Дай твой телефон, а то мой испорчен. Вызову специалистов, пусть решают, что делать с яхтой.
– Давай ко мне на дачу рванем? Стресс снимем.
– Я не против, сейчас только теще дам указания. Напиши-ка свой номер мобильного.
Сухинин написал номер на листке фирменного блокнота.
– Клавдия Владимировна, вот номер телефона, по которому можно будет меня найти. Сообщите, пожалуйста, Регине, что все хорошо, я приеду в воскресенье вечером.
– Не беспокойтесь, Леонид Александрович, все передам. Спасибо тебе за все, – теща первый раз в жизни обняла и поцеловала зятя от чистого сердца.
Сухинин отбыл на «Дары Колхиды», перед этим позволив позвонить со своего телефона всем девушкам. Алешкин отдал трап, и пассажиры благополучно сошли на сушу. Встречающие еще не приехали, и девушки столпились на набережной, наблюдая за начальством в шлюпке. Один из акционеров подтянул линь, шлюпка ткнулась носом о борт яхты. Началась высадка подмоченных руководителей.
Наверное, одно из самых неприятных для мужчины чувств – видеть презрительный женский взгляд. Если вчера по яхте расхаживали спесивые финансовые властелины, то сейчас в шлюпке сидели жалкие моральные банкроты.
Начальству, правда, стыдно не было, оно уже пыталось ершиться.
– Ира, позвони, чтобы прислали машину, – как ни в чем не бывало, дал задание Пугачев.
– Телефон не работает, – отрезвила шефа секретарша.
– Так сделай что-нибудь!
– Я по ночам не работаю, – отрезала Ирина.
Так и стояли на набережной две группы – эксплуатируемые и эксплуататоры. За девушкам начали подъезжать встречающие, а к акционерам не ехал никто, пока не показалось случайное такси.
Капитан этого уже не видел: с яхт-клуба на лодке прибыли эвакуаторы и страховщики. Поматерились, увидев шрам на борту и узнав, что мотор вышел из строя. Пришлось договариваться, чтобы сухогруз до подхода спасательного судна держал на кран-балке яхту в нынешнем положении. Обратно в яхт-клуб капитаны шли на лодке эвакуаторов, которые продолжали на чем свет ругать любителей порулить.
Машина дожидалась своего хозяина.
– Тебе тут девушки собрали небольшую передачку, – капитан протянул Сухинину два фирменных пакета.
– Ого, – взвесив их на руках, сказал Сухинин, –  на сухари вроде не похоже. Загрузились и поехали, благо по пути мостов не было.
* * *
Дача, располагавшаяся на берегу озера в окружении вековых сосен,  оказалась еще дореволюционных времен и напоминала усадьбу начала двадцатого века – с верандой, флигелем и прочими пристройками. Казалось, что из дверей сейчас выйдет помещик на охоту в охотничьем костюме, а за ним выбегут борзые. Оградой служили аккуратно подстриженные елочки, около веранды росла большущая ель.
– Наша родовая Новогодняя елочка, все растет и растет, –  погладив дерево по колючей ветке, сказал Сухинин. – На той стороне из мэрии бугры какие-то живут, так все озеро огородили: теперь, как в заповеднике живем, чужие здесь не ходят.
За домом рос вишневый сад и открывался вид на озеро. Над озером стелился октябрьский туман, так что вода была молочного цвета. По этому дымчатому молоку плавали желтые и красные листья. Ощущение покоя и незыблемости царило в осенней природе.
Сухинин показал летнюю беседку с выложенной печкой для шашлыка и прочих барбекю. Ближе к берегу озера стояла небольшая банька. К озеру был проложены деревянные мостки, заканчивающиеся сходнями. Был так же вырыт пруд.
Сухинин позвонил в колокольчик, и из глубины пруда показались морды японских красно-белых карпов с уже разинутыми зевами. Он достал из пакета батон и покормил изголодавшихся рыб.
– Это еще от моего прадеда подарок прабабушке, – сказал он удивленному гостю. – Ты давай баней займись, а я в доме разберусь, что к чему. Припасы в машине оставь, обойдемся местным провиантом.
Топить баню Леонид Александрович умел: разжег огонь под каменкой, принес хорошую охапку сухеньких березовых полешков, подождал, когда пойдет хорошая тяга и печь загудит, требуя новой порции дров. Все заработало, парилка начала понемногу нагреваться. До следующей охапки очередь еще не дошла, и капитан пошел в дом.
Все стены усадьбы были обиты вагонкой, на деревянном полу лежали домотканые коврики, на стенах висели портреты бывших жителей дачи.
– Прадед купил ее у какого-то французского инженера: у него закончился контракт, и он уезжал из России, так во всяком случае гласит предание. Это как наш семейный музей: ничего не выкидываем, только реставрируем или покупаем в антикварных магазинах предметы той эпохи.
– Очень похоже, хотя запах жилой, не музейный.
– Ты чего-нибудь с дороги будешь?
– Нет, я посплю, буду только вставать дрова в печь подкидывать.
– Тогда ложись в этой комнате, а я в спальне покемарю.
* * *
Спали до двух часов следующего дня. Леонид автоматически вставал, шел в баню, которая с каждым разом встречала все теплее, а потом жарче, подбрасывал дровишек в топку, на автомате добирался до кровати и сразу засыпал.
Сухинин в доме затопил печь и тоже то спал, то подкидывал. Проснувшись, он взял чугунок, налил воды, порезал картошки, лука, морковки, болгарского перца. Венчал будущий борщ кусок баранины.
– У местного фермера Трофимыча все покупаю, нам городским некогда землей заниматься. – Пока паримся, супчик будет готов, – сказал он, разгребая кочергой угли, поставил в печь чугунок и обложил его красными тлеющими головешками. Закрыл заслонку, и моряки пошли в баню.
Березовый веник был уже замочен. Посидели первый разок по-фински: не парясь и практически не кидая воду на каменку. Второй заход был уже традиционно русским: с веником, с жаром за сто и с охлаждением в водах озера. Между заходами Сухинин поставил самовар на сходни и заварил  травяной чай, который пили, сидя в озерной воде.
– Лучшее средство от всех болезней.
Баня продолжалась пару часов, говорить ни о чем не хотелось, вода забирала всю плохую энергию и придавала новые силы.
– Что у тебя за чай? Уже второе банное полотенце меняю, – удивленно спросил Леонид.
– Не знаю, у того же фермера покупаю. Так и называется – банный. Дам тебе пакетик.
– Не откажусь, у меня супруга всякими травами интересуется.
После последнего захода, купания и мытья мужчины в белых махровых халатах прошествовали в дом. Печка дала жар и, несмотря на октябрь, в доме ощущалось теплое лето.
– Давай к столу, – сказал Сухинин, взял ухват, вытащил чугунок и поставил его на плиту. Снял крышку и разлил борщ по старинным фарфоровым тарелкам. Разлился аппетитный запах, и Алешкин понял, насколько голоден. Потом хозяин открыл шкафчик и вытащил оттуда  старинную бутыль, которой не доставало разве что кукурузного початка вместо пробки.
– Самогон – те же виски, плюс ягоды земляники, – пахнущая лесом живительная влага была разлита по маленьким стопочкам.
– За здоровье!
– За здоровье!
И понеслось. Борщ был великолепен – прозрачен и наварист. За борщом последовала печеная картошка с солеными груздями, квашеная капуста, копченое сало с чесноком и бородинским хлебом. Сухинин вставал и доставал из шкафчика очередную бутыль. За окном дул несильный ветерок, заигрывая с опавшей листвой, природа ждала зиму.
А внутри дома текла беседа двух людей, сплоченных подводным братством – сухопутным этого не объяснишь. Моряки пребывали в том состоянии, когда открываешь друг другу вещи, о которых никогда не узнает ни жена, ни близкие родственники.
– Слушай, а кто эта Глаша с яхты?
– Не знаю, я ее в первый раз, как и ты, видел. Что, зацепила? Если надо, узнаю от тещи телефон.
– Ты знаешь, сердце как-то екнуло. После развода думал, что с женщинами только физиология останется, а вот вчера прямо как в первый раз.
– Я и не знал, что ты развелся. Жена у тебя вроде была очень даже ничего.
– Кто б говорил, при выпуске начальник академии около твоей задержался, когда всех с шампанским обходил. А с моей… После академии и началось. Не в Севастополь же, на белый гидрографический корабль, а в Авачинскую бухту на Камчатку направлен был служить. Она во время моей учебы работала в технической библиотеке. Я на практику, а к ней инженер по робототехнике, как оказалось очень перспективный. Меня на Дальний Восток, а его на Дикий Запад, в Массачусетский университет. После развода у них дом и семья, а у меня общага и защита подводных глубин родины.
– Ты же там подвиг совершил, почти на Манхеттене был.
– Ты тоже в Югославии постарался, так что не прибедняйся. Меня, правда, сразу списали, а ты я вижу еще пока трепыхаешься.
– То-то и оно, что трепыхаюсь.
– А я думал, что не выкарабкаюсь, но дочка считай, спасла. Письма писала, созванивались часто, мы, знаешь, с ней характерами схожи. Новый папа вернулся в Питер, возглавляет какое-то американское представительство, мать не работает, своего ребенка нет, живут для себя, Вера ходит в престижную школу. Я не вмешиваюсь в их жизнь, но дочь мне сама звонит, мы общаемся, и, знаешь, неизвестно, кто кого жизни учит. Даже на рыбалку и за грибами здесь ходили. Сейчас я тебе ее покажу, – Сухинин принес из спальни фотографию в рамке: озорная девчонка в рыболовной амуниции, в одной руке удочка, в другой пойманный окунек.
– На тебя похожа, симпатичная.
– Была бы только счастливая.
– Я тоже боюсь, что когда-нибудь зайдет в аптеку какой-нибудь «гербалайщик» и сделает Регине предложение, от которого не отказываются. Конечно, в материальном плане мы не бедствуем, но не могу сейчас я дать своей семье больше!
– Не ту профессию выбрал?
– Ты знаешь, я в конце восьмидесятых видел профессоров, перебирающих тухлую картошку на овощебазе, а сейчас они таскают баулы скоропортящегося китайского «Абибаса», и все это делают одинаково плохо. Они тоже, видимо, выбрали не ту профессию.
– Ты знаешь, Ленька, судьба у нас с тобой такая. Случись чего – ведь нужны будут люди, способные сделать невозможное.
– Конечно, в жизни всегда есть место для подвига, это вроде еще Горький сказал, – пессимистично ответил Алешкин.
– Когда мне хреново, я приезжаю сюда, открываю наш большущий семейный альбом, смотрю на фотографии, каждую из которой я знаю наизусть и не перестаю удивляться, какая же интересная штука жизнь.
– Согласен, давай за наших предков, которые в лихие времена оставались людьми.
Чокнулись. Зазвонил мобильный.
– Добрый вечер, Леонида Александровича можно к телефону? – проворковал нежный женский голос.
– Конечно, – артистическим баритоном ответил Сухинин и передал трубку Алешкину.
– Привет, милый, – раздалось из трубки.
– Здравствуй, любимая.
– Слушай, что ты за подвиг вчера совершил? Маму было не узнать! Пришла с отцом, позвонила твоим родителям. Было такое чувство, что меня опять выдают замуж и расписывают жениха, как героя. Мама все благодарила родителей за воспитание сына. Я сидела, открыв рот. Потом вечером на домашний телефон позвонил какой-то Пугачев и пригласил тебя на встречу завтра к девяти в мамин банк. Через пару после него минут позвонили из Кронштадта: тебе велено тебе явиться в базу к двум. Вот такие вот новости. Мама, зная о поломке твоего телефона, отдала мне свой дорогущий, а ты пока с моей «раскладушечкой» походишь, все номера я тебе уже записала. Отдыхай, дамский спаситель, хотя я по тебе уже соскучилась. Сухинину привет, помню его по выпуску.
– До встречи, Региночка, привет передам, – попрощался Леонид. – Супруга привет тебе передает, – немного устало сказал он товарищу. – Пиши любовное письмо Глафире: завтра вызывают в банк, так что передам из рук в руки. А потом к начальству в Кронштадт.
– Ты думаешь, настучали банкиры и завтра последний день службы?
–Завтра будет видно, сейчас за деньги можно почти все. Я немного пройдусь, а ты давай строчи, если у тебя серьезно, конечно.
На улице было свежо, инея еще не было, но изо рта уже шел пар. Леонид Александрович пошел к озеру и стал на краю сходней. Было темно и одиночные звезды отражались на глади воды. Стояла тишина, лишь звуки проезжающих машин указывали направление шоссе. С каждым вдохом хмель улетучивался, голова автоматически расставляла все по полочкам.
– Ну что ж, сколько веревочке не виться, а конец все равно будет, –  подумал про себя капитан, глядя на небо. Последний день своей работы он уже хорошо представлял. Его «счастливый» китель висит в специальном мешке в шкафу, брюки выглажены, а парадные ботинки начищены, фуражка тоже готова к последнему бою. И хоть в его роду не было ни капли голубых кровей и белых костей, но честь даже не офицера, а порядочного человека, имеется. Свою судьбу он встретит с высоко поднятой головой, это еще не девятый вал кисти Айвазовского, мы еще поборемся.
В усадьбе царил дух девятнадцатого века. Сухинин напоминал Пушкина в Михайловском, весь стол был завален черновиками и смятыми любовными посланиями. Это, конечно, была не болдинская плодотворная осень, но кое-какие мысли все же ложились на бумагу.
– Письмо готово, – сказал он вошедшему пессимисту. – Дочка звонила, желала счастливого полета.
– Какого полета? – автоматически удивился Алешкин.
– Завтра в шесть из Пулково в Лондон.
– Больше ничего не произошло, пока меня не было?
– Ничего.
– А как до аэропорта доберешься?
– Фермеру позвонил, тот обещал отвезти. А ты здесь отоспишься и потом доберешься.
– Отбой фермеру, вместе приехали, вместе уедем. Ставь самовар, завари крепкий чай. Я тебя отвезу в аэропорт. Сейчас схожу в баню, выбью лишние промилле.
* * *
Жар баня еще держала, можно было попариться и окунуться в озере пару раз. Чай тоже сделал свое очистительное дело. Сухинин сидел и ждал, когда капитан выпьет третью кружку. Он сам пил чай из блюдца.
– Бабушка Агафья научила, мы с ней и с дедом так чаек попивали с вареным сахаром: наподобие шербета, только без изюма и орехов.
– Чувствуется школа, я три чашки никогда не выпью. У нас еще пара часов в запасе есть?
– Пара есть. Я тебе как раз хотел рассказать о «зебре» нашей жизни, – Сухинин придвинул к Леониду альбом с фотографиями. – После списания я устроился в то же самое место, где работал мой прадед, – начал он свое повествование. – Работа, как ты видишь не сложная: доставлять грузы из одной точки в другую. Тянул, в общем, свою лямку жизни.
Однажды вдруг звонок из Америки. Звонил мужчина, судя по голосу моего возраста, представился как Константин Поморов, приглашал посетить страну реализованных возможностей. Я вежливо начал отказываться, мало ли каких сумасшедших из дурдома пораньше выпустили.
А он говорит:
– Ваш дед помог моему деду, когда тот еще был в детдоме».
– Помог и помог, что теперь каждого хорошего человека в Штаты приглашать будете?
– Дело в том, что у нас экспедиция к истокам Амазонки и нужен хороший капитан.
– Послушайте, у меня был тяжелый день. Вы, наверное, ошиблись номером, не шутите так больше.
Он рассмеялся.
– Пару лет назад в прессе была статья о неизвестной российской подлодке в водах Нью-Йорка и фотография капитана Сергея Сухинина.
– Мало ли какие фотографии может напечатать свободная пресса.
– Согласен, но тебя я узнал, сравнив одну фотографию с другой. На нашей фотографии был железнодорожный вокзал, мой дед Григорий и дед Парамон, как мы его называли, и ты. Дед Парамон иммигрировал в Америку, а в восьмидесятом поехал в Россию на Олимпиаду и взял меня с собой. Я сфотографировал вас, когда мы из Ленинграда поехали в Архангельск, на малую родину прадеда. Тогда меня все называли Костиком.
– Костик, это ты что ли? – я с изумлением вспомнил мальчишку, с которым мы кормили карпов в пруду на этой самой даче. Одного даже хотели зажарить, когда играли в индейцев.
– Я, Серега. Карпы-то живы?
– Живы!
– Приглашение делать?
– Давай делай!
И я начал оформлять загранпаспорт. Через десять дней вызывают в посольство США. Заполнил анкету и отдал фотографии, пригласили на собеседование, ну, думаю, попрактикую английский. Кабинет как кабинет, мебель только кожаная. За столом барышня в очках, с прической и  специфическими морщинами от постоянной улыбки.
  – Мадлен, – улыбаясь, представилась она, протягивая мне руку.
Я пожал ее тонкие холодные пальцы.
– Присаживайтесь, – перешла она на английский.
Я сел и вижу, что у нее на столе лежат не анкеты с фотографиями, а бумаги, по виду предоставленные компетентными органами.
– Как жизнь? – поймав мой взгляд, спросила она меня на чистом русском языке.
– А у Вас? –  невежливо ответил я, нарушая законы этикета.
– У нас отлично, добро пожаловать. Только, пожалуйста, в этот раз прогуляйтесь по Нью-Йорку на сухопутном транспорте.
Вытащила она из папки мой паспорт, вышла в другую комнату и через несколько минут вернулась уже с визой.
– Благодарность из тьмы веков? – задумчиво спросил Леонид.
– Выходит, что так, – сказал Сухинин, захлопнул альбом, поднялся и отнес его в спальню.
* * *
После небольшой уборки дача была снова готова обогреть и накормить, а баня помыть-попарить.
Печка в машине быстро нагрела воздух. Заморозки еще не ударили, и дорога была без обледенений. Сухинин сидел рядом с водителем, беседы за жизнь продолжались. Грунтовка закончилась, и машина катила теперь по шоссе почти в полном одиночестве. Заехали к Сухинину домой; через минуту он с дорожной сумкой, в джинсах и кожаной куртке вновь сидел на своем месте.
– А что тут собирать? – предвосхитил он вопрос однокашника.
До Пулково добирались уже сложнее, на аэропорт напал туман.
– Хоть иди впереди машины, показывай дорогу, – пошутил Леонид Александрович.
Наконец показалось здание аэропорта.
– Хорошей тебе дороги, записку передам обязательно. Бери – тут «сухой паек», что с яхты остался.
– Один пакет мне, второй тебе, – сказал Сухинин. – Спасибо, Ленька, все будет нормально! – друзья обнялись.
* * *
Обратная дорога вымотала все нервы: в любое время суток найдутся опаздывающие и расторопные умники. Когда Леонид припарковался возле дома, до часа «Ч» оставалось меньше двух часов.
В квартире к нему сразу кинулись жена и сын.
– Папочка, вчера так много о тебе хорошего все говорили, что я подумал, что с тобой что-то случилось! Когда я болел, меня тоже хвалили, а потом уколы делали.
– Почему ты не в садике?
– Мама сказала, что тебя нужно дождаться, а потом мы пойдем к маме на работу, я буду сегодня делать микстуру от кашля. Мне даже мама свой халат отдаст.
– Здравствуй, спаситель, – сказала Регина, целуя мужа. – Второй поцелуй тебе от мамы.
– Начало дня неплохое, – подумал Алешкин. – Поставь, пожалуйста, кофе, а я  переоденусь, – попросил он жену.
Форма висела на том же самом месте. О стрелки брюк можно было порезаться; маечка с двумя полосами, символизирующими оптимизм и пессимизм, приятно облегала тело. Китель сидел, как влитой; маленький серебристый значок субмарины сигналил всем, что перед ними капитан. Леонид достал из коробочки наградные «командирские» часы.
– Папа, держи, – вбежал сын, протягивая Регинин мобильник. – Я все номера переписал, а маминых подруг вычеркнул из записной книжки.
Капитан переложил телефон в нагрудный карман кителя, во второй сунул любовное послание.
На кухне приятно пахло только что сваренным зерновым кофе.
– Я тоже с тобой чашечку выпью, – составила компанию мужу Регина.
Леониду Александровичу было приятно, что жена дождалась его, чтобы подбодрить: таких дней в жизни каждого человека наперечет. Он вкратце пересказал события на яхте, она рассказала про удивительные перемены в мировоззрении матери.
– Ты в этой форме настоящий, – проникновенно сказала жена.
– Спасибо, ты тоже очень хорошенькая в белом халате. А без халата еще краше! – подмигнул он жене.
– Сегодня вечером проверим твои чувства, – смеясь, ответила Регина и пошла переодеваться. Капитан налил вторую чашку кофе и начал просчитывать в голове различные варианты сегодняшнего дня.
* * *
Он подвез супругу и сына до аптеки и направился в банк «Возрождение». На входе его никто не остановил и не потребовал документы: форма и сосредоточенное лицо подействовали на охрану. В приемной на своем месте сидела секретарь, из-за закрытой двери с латунной табличкой доносились звуки разговора на повышенных тонах.
– Здравствуйте, Леонид Александрович, вас в форме прямо и не узнать!
– А вы, Ирочка, в любом наряде выглядите просто великолепно.
На этих словах дверь отворилась и вышла теща. Казалось, что она только что из бани, не хватало разве что прилипшего березового листа на мокрой от пота щеке. Лицо ее раскраснелось, руки сжимали папку, словно щит.
– Я сказала все, что думала, – выпалила теща, взяв у Ирочки стакан, в котором, судя по запаху, был раствор валерьянки. – Все будет хорошо, Леонид Александрович, – залпом проглотив успокоительное, сказала она. – Я буду у себя, – это было уже адресовано Ирине.
– К вам Алешкин, назначено на девять, – сказала секретарь в селектор.
– Пригласите через пять минут.
– Горячий шоколад? – предложила Ирочка, протягивая Леониду Александровичу фарфоровую чашечку.
– Не откажусь.
Шоколад был пахуч, тягуч, в меру сладок и, действительно, придавал силы. Послышались торопливые шаги, и в приемную вошла румяная, как матрешка, Глаша.
– Здравствуйте, я не успела взять телефон вашего друга, не могли бы вы его мне дать? – смущаясь, спросила она.
– Глашенька, мой друг очень ранимый человек, его бравада, как чернила у осьминога, лишь защитная реакция. И если для вас это просто интрижка, то не надо его лишний раз расстраивать.
– Для меня не интрижка, – твердо сказала девушка.
– Письмо, телефон, – сказал капитан, протягивая письмо и набирая номер Сухинина на мобильнике.
В этот момент дверь открылась, и Пугачев пригласил его войти. За столом сидели те же лица, что и в шлюпке, сегодня одетые  в банковскую униформу в виде костюмов, галстуков, рубашек и дорогих запонок. Вид у них был сосредоточенный, как у Сороса, обвалившего английский фунт.
– Присаживайтесь, – сказал президент.
– Спасибо, я постою.
Возникла пауза. Капитан разглядывал акционеров, а они его.
– От себя лично и от имени всех собравшихся, я хотел бы извиниться за наше не очень-то джентльменское поведение. Наша профессия не сахар, мало похожая на то, что показывают на экране. Не выдержали нервы, хотя это нас и не оправдывает – старательно глядя Алешкину в глаза произнес Пугачев. – Мы решили подарить Вам набор грибника, компас, нож и мобильный телефон, которому не так страшны внешние условия окружающей среды. На выходных моя супруга с внучкой немного заплутали в лесу, и компас не подвел: показал правильный курс, несмотря на различные помехи от мобильных станций и линий электропередач. Нож тоже неплохой, может срезать не только грибы, но и что-нибудь посерьезнее.
«За скаута значит, принимают», –  про себя отметил капитан.
– Теперь по поводу яхты. Судя по счету за ремонт, – продолжил Пугачев, беря в руки лист от страховой компании, – это очень, очень дорогая игрушка, обслуживание которой значительно дороже самого судна. Поэтому мы в ваших услугах пока не нуждаемся.
– Тогда я пойду.
– Подождите, это не все. Все-таки присядьте, пожалуйста.
Капитан выдвинул стул, сел.
«Интрига», –  подумал он.
– Какая у вас зарплата, если это не военная тайна?
– Не военная тайна, – сказал Леонид Александрович, называя сумму.
– Мы, конечно, не имеем право брать на себя функции государства, но готовы компенсировать вам зарплату в виде квартиры.
«Если это своеобразный банковский юмор, то я ничего не понимаю», – подумал капитан.
– У нас на балансе имеется служебная квартира на Крестовском острове. Мы использовали ее для торжественных мероприятий, но штат увеличился, площади стало не хватать, да и шумно из-за футбольного стадиона. Сегодня мы посовещались и решили, что это будет лучшая компенсация. У вас, Леонид Александрович, есть какие -либо возражения?
– Мне шум стадиона мешать не будет, я не против такой компенсации.
– Хорошо. Тогда мы оформим все документы, а вы пока можете съездить посмотреть квартиру, – сказал Пугачев, поднимаясь и протягивая Алешкину и ключи и пакт со «скаутским набором».
– Разрешите идти? – по-военному спросил капитан.
– А ваш друг, он такой же лихой капитан, как и вы? – спросил один из акционеров-директоров.
– Он Нью-Йорк и Манхеттен видел.
Банкиры рассмеялись.
– Мы не только видели, но и бывали там неоднократно.
– Он в перископ подводной лодки видел, – с гордостью за Сухинина сказал капитан.
В кабинете наступила тишина. Алешкин повернулся и закрыл за собой дверь с другой стороны.
* * *
– Леонид Александрович, тут столько событий произошло! – воскликнула Ирина, протягивая оставленный у Глаши мобильник. – Глаша побеседовала с Сухининым: в аэропорту туман, рейсы будут только после обеда… Так она на крыльях любви полетела к нему! А Клавдию Владимировну на скорой забрали в больницу – сердце.
– Я навещу ее обязательно. Спасибо тебе большое, Ирина. На Серегиной свадьбе погуляем, я думаю, все у них будет хорошо. На свадьбе ты будешь просто обворожительна, – искренне сказал капитан. – До свидания, Ирочка.
– До свидания, товарищ адмирал, – сказала улыбающаяся девушка, повысив Леонида в звании.
В машине капитан начал приходить в себя. Ключи с прикрепленной биркой никуда не исчезли. Он позвонил Регине.
– Мы в больнице у мамы, – послышалось в трубке.
– Что с ней?
– Врачи говорят – нервное истощение и переутомление, болезнь главных бухгалтеров. Нужен покой.
– Нам квартиру подарили на Крестовском, вечером поедем смотреть, – сказал Алешкин и прочитал адрес.
– Мама в таком состоянии, а ты со своими шутками!
– Не хочешь квартиру, значит, я буду сдавать ее нуждающимся. Это компенсация моей зарплаты, как сказали в банке.
– Дорогой, ты, правда, не шутишь?
– Не шучу, мне еще в Кронштадт ехать.
– Держи меня в курсе, все будет хорошо, обнимаю, целую… Сынок, вечером поедем квартиру смотреть! –  послышалось в трубке, пока жена не нажала на «отбой».
Леонид Александрович не удержался и открыл подарок. Компас был удобный: синий Норд указывал на Полярную звезду. Нож был с удобной рукояткой, лезвие немного больше положенного, хорошо заточенное – им можно было срезать не только грибы. Темно-синий телефон с небольшим экраном и удобными кнопками был полностью заряжен и одет в защитные покрытие – от ударов и воды. В конверте лежала новенькая сим-карта.
– Спасибо, товарищи банкиры, – вслух сказал капитан, заводя машину и направляясь в сторону Кронштадта.
Он включил музыку: настроение у него было приподнятое – не каждый день тебе вручают ключи от квартиры! Недалеко от кронштадтской дамбы, на дороге показалась фигура с радаром, махнувшая Алешкину волшебной палочкой: добро пожаловать на обочину.
Леонид Александрович достал документы, открыл дверь и вышел из машины.
– Капитан Суслов, нарушаете скорость движения, – сказал страж дорожного порядка, показывая на цифры на радаре.
– Виноват, капитан, это я от радости – квартиру получил.
– Ладно, раз такое дело, товарищ подполковник, прощу на первый раз.
– Спасибо, – сказал Леонид Александрович.
– Не нарушайте, – служебным голосом ответил Суслов.
* * *
Вот и здание базы: часовой на КПП, люди в форме. Подъехала грузовая машина, ворота отворились, и она проследовала к старинному трехэтажному зданию, которое располагалось возле бухты.
Леонид Александрович показал пропуск и направился к главному зданию ЛВМБ.
– Вам, товарищ капитан второго ранга, нужно в другое здание, – сказал адъютант в приемной. Около бухты, трехэтажное, из красного кирпича, Вас контр-адмирал Палиця ждет, – огорошил он Алешкина.
«Что за день такой сегодня? Сплошные интриги».
Около здания и в самом здании кипела работа. Матросы красили окна, двери, стены, потолки. В уже готовые помещения наладчики заносили  аппаратуру. На третьем этаже в кабинете сидел человек в военно-морской форме, адмиральские погоны на кителе, висевшем на спинке стула, немного отсвечивали. Он одновременно отдавал приказания по телефону и стоявшему рядом личному адъютанту. Выслушав и записав наставления, адъютант в дверях чуть не столкнулся с Алешкиным. Они отдали друг другу честь и прошли в разных направлениях.
– Капитан второго ранга Алешкин по вашему приказанию прибыл, – молодцевато сказал Леонид Александрович, отдавая честь и вытягиваясь по струнке.
– Контр-адмирал Палиця Петр Семенович, – ответил контр-адмирал, протягивая капитану руку. – Присаживайся, сейчас я тебе прочитаю на пять минут политинформацию, – сказал он, сев на свое место, выключив мобильный, сняв трубку телефона и кладя ее рядом с аппаратом.
Адмирал был похож на запорожского казака, только что чуба не хватало на его абсолютно лысом черепе. Усы же присутствовали и были не хуже чем у знаменитого писателя или режиссера. Голос у адмирала был с хрипотцой, низкий, так что приказы, которые он отдавал, выполнялись с первого раза. Характер у него был взрывной, хотя и отходчивый: адмирал мог извиниться, если чувствовал, что не прав. С начальством у Палици всегда были натянутые отношения: он мог спорить, резать в глаза правду-матку, но всегда выполнял возложенные на него задачи.
– Страна после девяностых начала поворачиваться к флоту нужным местом, – начал Палиця. – Мы, конечно, не американцы и не можем позволить себе авианесущие группировки. Как только у Штатов срок хранения «Томагавков» заканчивается, вспыхивает очередной конфликт, и враждующая страна получает порцию просроченных боеприпасов. Наш флот сейчас создает СБМР – силы быстрого морского реагирования – чтобы наши подводные лодки и морская разведка не давали супостатам скучать. А самое главное, спасали бы наших граждан во время различных конфликтов, которых с распадом СССР меньше не стало. У МЧС свои функции, мы же должны скрытно подойти, найти и доставить на борт наших людей, хороших или плохих – это уже на рассмотрении суда. Здесь будет наш штаб, а в бухте построим базу для лодок, как в Балаклаве. Как фрегат потопил? – неожиданно спросил он Алешкина.
– Во время югославского конфликта находился около побережья Черногории. Натовский корабль обстреливал сербско-черногорское военное вспомогательное безоружное судно. Я сделал так, чтобы стрелявшие обнаружили лодку и переключили внимание на нас.
Адмирал открыл ящик стола и вытащил военно-морской атлас. Нашел воды Средиземного моря, омывающие бывшую Югославию.
– Вот здесь это происходило, – ручкой показал Алешкин. – Фрегат продолжал лупасить по судну. Я, как Маринеско, зашел с берега и выпустил торпеду из кормового торпедного аппарата.
– Тут же банка! – сказал адмирал, показывая место на карте.
– Совершенно верно, но нужно учесть, что прошли дожди и речка сбросила часть воды в море, плюс новолуние. Мой первый помощник все это принял во внимание. Мы на брюхе, с торчащей рубкой, проскочили, пустили торпеду, погрузились и полный вперед. Они нас ждали со стороны открытого моря и не могли предположить атаку почти с надводного положения. Я специально торпеду направил на нос корабля: если бы хотели потопить –  стреляли бы по центру. Торпеда оторвала носовую часть, а то, что корабль затонул, так это к их конструкторам вопросы и к тому, как бравая команда проявила себя в экстремальных условиях.
– Потом что было?
– Настоящая охота – глубинные бомбы и прочие прелести. Но благодаря главному механику лодка шла с запредельной скоростью и вырвалась в нейтральные воды.
– Значит, пожалел сербов?
– Я не умею добивать ногами упавшего. Все было по-честному: натовцы меня прекрасно слышали, но выводов из этого не сделали. А чувство гордости и радости за то, что не они нас, а мы их, присутствовало у всего экипажа.
– У меня тоже была похожая ситуация, когда подобрался к авианосцу через все корабли охранения и в перископ увидел борт с номером… – с ностальгией вздохнул адмирал. – Так, романтики хватит, – посерьезнел он. –  Предлагаю тебе должность командира лодки. Две недели испытательного срока на восстановление командного состава, а потом в город  N на ходовые испытания. Не восстановишь, значит, потерял хватку, будешь дальше на календарике в штабе дни до пенсии подсчитывать.
– Как же я его восстановлю?
– А как я все делаю? – начал закипать адмирал. – В соседней комнате поставил койку и живу здесь, чтобы все сделать, как надо! На выходные сын забирает, а в понедельник уже опять здесь. По-другому никак, если хочешь чтобы что-то толковое получилось. Есть такая профессия – лифтер, который стоит в лифте в дорогих отелях и за деньги нажимает на кнопки. Таких «профессионалов», кнопочников на флоте хватает. А мне нужны люди, делающие невозможные вещи, например, как твое торпедирование. Да и группу специально обученных людей тоже ты с островка снял, никто не думал, что лодка там пройдет.
– А что в материальном плане?
– То есть любви родины не хватает?
– Деньги за наш труд – это эквивалент материнской любви и заботы нашей горячо любимой отчизны.
– Лодка вышла не хуже, чем американский «Си-Вульф», так что получать будешь так же, как американский капитан. Все остальные –  согласно штатному американскому расписанию. Доказывай делом – чай, не лаптем щи хлебаем! Если вопросов нет, иди в кадры оформляйся, через две недели жду вместе с замами, – подвел итог беседе адмирал и повернулся к возникшему в дверях адъютанту.
– Памятную доску прикрутили, – бодро доложил тот.
– Знакомьтесь – Филлипов Станислав Владимирович, мой адъютант, все второстепенные вопросы решать через него. Запиши его и мой номер телефона. Пойдем, я тебя провожу, да заодно гляну, что там висит.
Троица стала спускаться по чугунной старинной лестнице. Перед входом в парадную висела доска. На ней была изображена водная гладь с торчащим плавником касатки: дельфин был изображен в толще воды со слегка разинутой пастью. Под ним стояла аббревиатура МСБР.
– Отлично, – сказал адмирал. – Пускай думают, что мы ихтиологи. – Обедал? – глядя на касатку, спросил Палиця.
– После вчерашнего не хочется.
– Думал, что сегодня последний день службы?
– Была такая мысль, но посидели с другом по другому поводу. Мне нужен адрес моего сослуживца, он сейчас где-то в Казахстане. Возможно, у него гражданство другой страны.
– Да хоть мадагаскарское! У нас тут столько патриотов развилось, куда ни ткни – или поп или казак, а случись что, так сразу марш белобилетников с колоннами слепых и плоскостопных. Захочет служить – подключим юристов, найдем решение, не захочет – любую причину можно выдумать.
– Я сегодня ночью отправляюсь в Москву в командировку.
– Давай оформляйся, все у тебя получится, найдем сослуживца, – адмирал пожал капитану руку. В ту же минуту зазвонил его телефон, так что длинных проводов не получилось.
* * *
Леонид Александрович оформил все необходимые документы, сел в машину и поехал назад. Настроение было приподнятое, но мысль, что за две недели не управиться оставляла осадок, наподобие чайной ложки дегтя в бочке приятных событий. Нервы расслабились, на организм результатом бессонной ночи  начала наваливаться дрема.
Суслов стоял на том же месте, высматривая любителей быстрой езды. Леонид Александрович припарковался в небольшой березовой рощице, где стояла в засаде машина инспектора. Открыл багажник, вытащил две бутылки яхтенных виски, аккуратно сложил в фирменный мешок и махнул капитану рукой. Тот прошествовал к своей машине.
– Штраф с меня товарищ капитан, – сказал Леонид Александрович, протягивая пакет.
– Вы что, с ума сошли? Взятка на рабочем месте!
– Меня на флот забирают, так что все по морскому обычаю – по-другому нельзя.
– Хороший день у вас сегодня – квартира, служба.
«Теща в больнице», – суть не продолжил Леонид Александрович.
– Я тут вздремну чуток?
– Располагайтесь товарищ подполковник, мне еще пару часов осталось.
– Подполковник на суше живет, а я под водой, – поправил капитана Алешкин.
– Извините, путаюсь, – пошутил инспектор. – Мне как-то на свежем воздухе получше.
– Ты на мир через радар смотришь, а я через перископ.
– Так я могу оштрафовать за превышение скорости нарушителя.
– А я могу его потопить.
– Поэтому вы капитан второго ранга, а я просто капитан.
Суслов отправился на свое место. Капитан разложил сиденье и на два часа полностью отрешился от внешнего мира. Проснувшись, отыскал в багажнике бутылку минералки, умылся и утолил жажду. «Съезжу к теще», – спланировал он дальнейшие действия.
Капитан помахал ему рукой, в ответ Леонид Александрович мигнул аварийкой и поехал в Питер. По пути заправился и купил красивый букет роз.
Больницу он нашел сразу. В фойе продавалось все, чего бы ни пожелала душа пациента. В регистратуре ему назвали номер палаты. Шестой этаж встретил зятя чистотой и еле уловимым запахом медикаментов и больничной еды.
Теща лежала в отдельной палате. На тумбочке рядом с кроватью уже выстроилась батарея букетов: одни в вазах, другие в трехлитровых банках. Капитан присоединил свой.
– Может, апельсинов купить? – спросил зять после обязательных вопросов про самочувствие.
– Не хочется, да и в холодильнике всякого добра хватает. Как съездил в Кронштадт?
– Две недели испытательного срока, а потом видно будет. Ночью поеду в Москву.
– Я думаю, что у тебя все получится.
– Я того же и вам желаю.
– Лежу и всякие философские мысли лезут в голову, – вздохнула теща. –  Богатые отличаются от бедных, тем, что одни хотят скинуть цепи, а другие наматывают себе их на горло. Хоть и золотые, но все равно цепи.
Но капитан не поддержал новое философское мировоззрение, навеянное больничным покоем: его мысли блуждали по казахстанской степи и в переулках первопрестольной.
– После обследования возьму отпуск на две недели: хочу с Лешкой пройтись по пушкинским местам с хорошим экскурсоводом.
– Это будет память на всю жизнь, – одобрил зять тещин почин. – Золотая цепь может и пропасть, а Пушкин вечен.
Клавдия Владимировна засмеялась.
– Я пойду: мне еще квартиру надо осмотреть. Спасибо вам за нее.
– Я насчет квартиры даже не заикалась, это полностью твоя заслуга. Ты сам ее заработал.
– Тогда спасибо, что вы есть. Приглашаю на новоселье.
Теща опять засмеялась.
– Приду, котеночка вам подарю.
– До свидания, выздоравливайте, – сказал зять, ласково похлопав тещу по руке, и вышел из палаты.
Возле ограды указанного на бирке с ключами дома уже стояли Регина и Алешка.
– Добрый вечер, мама и бабушка передает вам пламенный привет. Скоро она выпишется и преподнесет нам небольшой сюрприз.
– Спасибо, –  сказала супруга, целуя мужа в щеку и забирая ключи.
* * *
Ограда открылась, втроем они их прошли через обустроенную детскую площадку к подъезду. Регина приложила к домофону таблетку, дверь послушно открылась. Перед лифтом была сделана небольшая кабинка и консьерж  вежливо, но настойчиво поинтересовался: «Вы к кому?»
– Нам в 404-ую квартиру, –  бодрым голосом сказал Алешка.
– Это четвертый этаж, молодой человек. Меня предупредили насчет новых жильцов, –  вежливо ответил старичок.
Лифт привычно выполнял свою работу, непривычно было то, что на его стенах отсутствовала наскальная живопись, оповещающая путешественников об именах и личной жизни соседей.
Регина приблизилась к обитой кожей двери. Ключ сразу вошел в скважину: квартира приветливо встречала новых владельцев. Кухня с большим обеденным столом, гостиная с окном от потолка до пола, за окном балкон. Леонид открыл балконную дверь, и в квартиру ворвался шум большого города. Спальня и кабинет.
После их однушки это были хоромы, тем более что каждое помещение здесь превышало их кухоньку, ванну туалет и комнату, сложенные вместе. Семья вышла на балкон: «Зенит» как раз забил гол, и район на минуту оглох от рева стадиона.
– Теперь будем знать, какой счет, можем футбол без звука смотреть, – с восторгом сказал Лешка.
– Региночка, пожалуйста, возьми ключи от машины, там с яхты еще презенты остались, докупи что нужно, и поужинаем на балконе, как тогда на Брусничном. Через две недели обмоем квартиру в ресторане, обещаю. Леша, в машине пакет, там есть мобильный телефон, вобьешь все номера с маминого телефона. А мне ночью в командировку в Москву, так что я тут немного прилягу, – сказал капитан, снимая китель.
– Сынок, идем, пускай папа немного отдохнет – увела Алешку Регина.
Словоохотливый вахтер в подробностях рассказал им, как найти ближайший магазин и пожелал быстрейшего переезда. Когда они вернулись, Леонид спал, по-детски подтянув колени к подбородку, до ушей завернувшись в покрывало. Лешка поставил телефон на зарядку и по компасу принялся искать в квартире «Норд». Регина поставила в духовку картошку с фаршем и раскладывала по тарелкам магазинные салаты.
Ужин проходил на балконе: стадион затих, на дорожках показались любители вечернего бега, устремившиеся на Елагин остров.
– Наш первый ужин, – сказала Регина. До ужина она уже несколько раз прошлась по всей квартире, мечтая, каким уютным она сделает новое гнездышко: нынешняя квартира была скорее номером в отеле, в ней пока не ощущалось домашнего тепла.
– А мне нравится, только в одежде кушать не очень удобно, – сказал Лешка.
– Я рад, что вам хорошо, –  улыбнулся Леонид.
Кофе и чай пили уже на кухне. Лешка в виде исключения пил сок с печеньем в зале, смотрел по телевизору детскую передачу и вбивал номера в папин телефон.
Леонид рассказывал жене о своих последних сорока восьми часах своей жизни.
– Значит, опять ждать? – С грустью сказала Регина.
– Петербург – это не Североморск, все родные под боком, помогут в случае чего.
Жена  пересела к нему поближе, положила голову на плечо.
– Хорошо, – вздохнула она.
Леонид обнял ее за плечи. Она молча смотрели на освещенный множество огней город, и их молчание было красноречивее любых разговоров.
– Поехали-ка домой, в нашу квартирку, – завершил вечер капитан.
* * *
Дома Леонид Александрович побрился, принял душ, переоделся в брюки свободного покроя, тельняшку, рубашку в полоску и в твидовый пиджак. Пиджак был с внутренними карманами на молниях – незаменимая вещь в дороге. В карманы он сложил паспорт, офицерскую книжку, ручку и блокнот с логотипами Регининой аптеки. В кожаный саквояж отправились средства гигиены, термос, бутерброды, уже приготовленные заботливой женой, несколько комплектов белья и осенняя куртка. Подумав, капитан положил туда же подарки – нож и компас. Начищенные темно-коричневые кожаные туфли были готовы к очередным километрам. Капитан стал  похож на менеджера среднего звена, собравшегося в командировку.
Регина брызнула на него духами, а Лешка вручил телефон. Они вместе присели на дорожку. Супруги обнялись, поцеловались. Капитан взял сына на руки, прижал к себе и скрепя сердце поставил на пол.
– Остаешься за главного.
– Хорошо, папа, только пускай пока мама меня будет в садик будить.
Все рассмеялись. Капитан отправился на вокзал, а Регина – укладывать сына. Лешка начал ей рассказывать, как он будет обустраивать свою комнату.
* * *
Свою поездку до Москвы Леонид Александрович не запомнил: все как обычно, – купе, попутчики о которых забываешь, как только поезд прибывает на конечную станцию. В этот день на Ленинградском вокзале царила обычная столичная суета: одни приезжали, другие уезжали, над человеческой суетой плавал запах вокзала, ударивший капитану в ноздри. Алешкин купил подробную карту Москвы и принялся ее изучать.
Его старший помощник Федор Матвеевич Лопахин был человеком незаурядным во многих отношениях. Лицо у него было на редкость добродушное, а фигура никак не вязалась с морской формой, и тем более с военной службой. В Нахимовском училище он учился довольно неплохо, особенно преуспевал в точных науках. Зато на уроках по физической подготовке ему требовались неимоверные усилия. После Нахимовки он поступил в училище имени Фрунзе, продолжая своим внешним видом разбивать стереотипы гражданского населения. Штурман он был, что называется, от Бога: первым решал штурманские задачи, а по физике и математике ставил преподавателей в тупик своими вопросами. В конце концов, выяснилось, что он абсолютно не умеет командовать и заставлять подчиненных выполнять воинский долг. Военная косточка в нем просто отсутствовала.
Уже гражданская жизнь звала Лопахина, работа в каком-нибудь НИИ, но волею судеб и кадровых чиновников вместо институтских коридоров он очутился в отсеках субмарины. Шатко-валко, он дослужился до начальника боевой части: по его мнению, этого было вполне достаточно. В свой последний поход он отправился вместе с Алешкиным: тогда-то Леонид и понял, что это за человек. В боевом походе всякое может случиться, стихия подкидывает сложнейшие задачи, но «Облако в штанах», как за глаза называли Лопахина подчиненные, справлялся со всеми трудностями.
Через год он дорос до старпома. Экипаж лодки выполнял любые задания, а Лопахин, подобно гроссмейстер, разрабатывал стратегию, думая и за противника, так что во время югославского конфликта у командования не возникло вопросов, экипаж какой лодки отправить в Средиземное море.
У Федора Матвеевича было два хобби: теория вероятностей, основой которой послужило падение бутерброда маслом вниз, и футбол. Причем он сумел одно с другим объединить и научился прослеживать всевозможные варианты окончания матча, точно предсказывая счет.
– Я, товарищ капитан, открою в Москве букмекерскую контору, – сказал он после увольнения на прощание Алешкину. – Деньги сейчас все в Москве: сниму квартиру и заживу в свое удовольствие.
Сейчас, на Ленинградском вокзале, Леонид Александрович обвел ручкой на карте три места: «Лужники», «Олимпийский», «Динамо». Крупный стадион без букмекерских контор – нонсенс по нынешним временам!
* * *
«Лужники» встретили капитана не спортивным настроем, а коммерцией, представленной множеством павильонов. Букмекерские конторы находились возле касс. Лопахина среди людей, принимающих ставки, не оказалось. Леонид Александрович подождал, пока окошко освободится, и подошел с вопросом.
– Не подскажете, где можно найти Лопахина? – так как фотографии у капитана не было, пришлось прибегнуть к помощи жестов и мимики.
– Очень понятно объяснили, – скептически посмотрел на его движения брокер. – На «Динамо» Федька работает, спросите «Кубика», там его каждый знает.
Леонид Александрович поблагодарил и еще раз подивился народной точности в определениях: Кубик – и все сразу ясно.
«Динамо» отличался от «Лужников» только названием, вокруг и внутри все было такое же, те же материалы и товары. Букмекерская контора «Ставка» располагалась недалеко от билетных касс; все стены были заклеены афишами футбольных лиг всего мира и предстоящими играми. Около касс стояли знатоки футбола и будущего. Алешкин прошелся мимо букмекерских окошечек и в одном из них приметил физиономию Кубика-Лопахина. Подойдя ближе, он разглядел, что Лопахин, облаченный в голубую рубашку и коричневую жилетку, читает книгу с каким-то пугающим названием из области высшей математики. Вес его только увеличился, поэтому живот использовался Лопахиным в качестве подставки для книги.
– Триста рублей, «Зенит» против «Спартака» два один, – выдал свой прогноз капитан.
Лопахин, не отвлекаясь от книги, щелкнул пальцем по клавиатуре.
– Карточкой можно рассчитываться?
– Принимаем только наличные, банкомат за углом, – не желая выходить из мира математики, механически ответил Лопахин.
– Рад тебя, Федя, видеть в тепле и уютной атмосфере, – потеряв терпение, вырвал из лап формул капитан своего помощника.
Лопахин встрепенулся, захлопнул книгу, надел очки и взглядом, немного искаженным диоптриями, улыбаясь, сказал капитану:
– Нашли-таки… Меня сегодня не будет! – крикнул он кому-то, закрыл свое окошко и через пять минут вышел через служебный ход.
– Рад вас видеть, товарищ командир, – сказал он, подходя к Алешкину. Они обнялись. – Давайте для начала пообедаем: предлагаю неплохое заведение под названием «У Коробочки».
* * *
Корчма русской кухни представляла собой, по задумке дизайнеров, столовую девятнадцатого века. Каждый посетитель чувствовал себя Чичиковым, попавшим в хлебосольные руки Коробочки. На столах в бочонках стояла квашеная капуста, соленые огурцы, моченые яблоки и брусника. Рядом располагались соленые грузди, рыжики и волнушки. Рыбу в малосольном варианте представляли сиг, селедка и лосось. Одна улыбающаяся девушка заведовала супами и борщами, другая – всевозможными котлетами, отбивными, рульками и тефтелями. Кулебяки, расстегаи и прочие курники с пылу с жару своим запахом довершали колорит ресторана.
– Предлагаю осетрину, сваренную в огуречном рассоле, – порекомендовал брокер.
Капитан не отказался. Вскоре весь поднос был заставлен домашней снедью от хлебосольной «Коробочки». За обед заплатил Федор Матвеевич, проявляя настоящее русское гостеприимство. Насыщались молча: еда была действительно вкусной и сытной. На десерт взяли кофе.
Не решаясь перейти к делам, бывшие сослуживцы сидели над дымящимися чашками, глядя в окно с видом на стадион. Поток людей за стеклом двигался к своей дневной цели: окно, словно огромный телевизор, транслировало ежесекундно меняющийся мир.
– Курить недавно бросил, – сказал Лопахин, посасывая вместо сигареты леденец.
– Предлагаю, Федор Матвеевич, продолжить занятия вашей любимой «теорией вероятностей» в подводной лодке на должности старшего помощника, – с места в карьер взял капитан.
– Я и не думал, что вы решили спросить моего совета, какую бы сделать ставку.
– У меня к тебе дело, которое у тебя тоже неплохо получается.
– Защищать родину и прочий бред? Вы гляньте в окно, товарищ капитан, у людей же только фамилии русские и остались, все остальное импортное.
– «Других людей у нас нет», товарищ Лопахин, как говаривал опять вошедший в моду выставленный из мавзолея генсек.
– К чему все это? – не унимался Лопахин. – Я сейчас живу, не напрягаясь, получаю от жизни удовольствие.
– Так теперь тренд такой, – подзуживал брокера капитан. – Молодые люди договариваются жить вместе: без штампа, не заводя спиногрызов. Сплошная «акуна матата» – никто никого не напрягает! Сейчас поешь, пойдешь книжку дальше читать, вечером футбол с пивом и чипсами – сплошная нирвана! Может, я и зря тебя отвлекаю от твоих трудовых свершений.
– Вы пока кофе допивайте, я выйду покурю.
Лопахин купил пачку сигарет и зажигалку, встал около входа в ресторан и закурил. Было видно, что он нервничает. Его прежняя жизнь покрывалась пеплом, как сигарета в руках, завершаясь в пепельнице мусорного бака.
Капитана тоже кололи упреки совести. Ради собственных амбиций сломать размеренную, устоявшуюся, тучную жизнь сослуживца. «Чего тебе не сидится? – спрашивал внутренний голос. – Квартира есть, поговоришь с Ван дер Вейком – будет работа. А что родина? Родина там, где тебе хорошо. На кладбище только будет немного неуютно, когда встанешь перед дедовой могилой и его жизнь пройдет перед тобой невольным упреком. Но ведь это же минута – только и всего. Ну и когда встретитесь на небесах, он тебе, возможно, скажет с укоризной: «А я думал, что ты пошел в нашу породу, Ленька...»
Пока капитан размышлял, Лопахин принес из бара две рюмки водки, поставив одну перед собой, а другую – перед Леонидом Александровичем.
– Я в командировке, даже не предлагай, – не терпящим возражений голосом сказал капитан и придвинул рюмку к Лопахину.
– Даже за мое здоровье и за флот не выпьете?
– Случись что, не хочется врачам, ментам или иным компетентным органам рассказывать про символические сто грамм.
– А я выпью, – сказал Лопахин, чокнулся со стоящий рюмкиной сестрой и опрокинул жидкость в себя.
– Полегчало? Ты как красна девица перед свадьбой.
– Красна девица не ведает своей судьбы, а я ее вполне представляю.  Хотел было уйти, не прощаясь, да вот что-то держит, как якорь. А может, нас не так воспитывали? – спросил он капитана.
– Я думаю, да. Вот сейчас появилось много материалов про Великую отечественную войну. Ленинград, как выясняется, нужно было сдать, как и Москву: держали бы оборону за Уральским хребтом, а американцы немцев ядерной бомбой бы уничтожили. Итог был бы таким же, как и сейчас: носили бы россияне все импортное. Зато сколько ресурсов бы сэкономили! Да и Сибирь была бы более обжита.
– А вы все иронизируете.
– Да не иронизирую я! Я же вижу твои физические и нравственные страдания. Я же тебе не в казино в Лас-Вегасе предлагаю поехать.
– Воспитание – вот якорь, который держит.
– Значит, мы с тобой придерживаемся старорежимных, архаических систем координат. Совесть – наша полярная звезда, любовь к Родине – Малая медведица. Долг и честь тоже присутствуют на небосклоне.
– Как «Служу Советскому Союзу» посмотрел, – усмехнулся Лопахин.
– А может, «В гостях у сказки?» Там таких, как мы, тоже Иванушек-дурачков хватает.
– Ладно, Леня, давай пройдемся. Хочу узнать подробности своей будущей жизни.
Сослуживцы вышли, капитан начал рассказывать о дальнейших планах. Лопахин шел, кивал головой, ногой поддевая ногой раскрашенные осенью листья, не попавшие под метлу «понаехавших» дворников. Когда они дошли до Москвы-реки, лицо его просветлело от воспоминаний об экипаже и сослуживцах.
Показалось творение Церетели.
-Петр и тазик, - как заправский экскурсовод, - сказал Лопахин.
-Каждому времени свой Фольконе, - философски ответил Алешкин, - какое время такой флот, - потом добавил он.
Осмотрев памятник Церетели Петру, они зашли в интернет-кафе. Лопахин проложил Алешкину маршрут следования. Вечером был рейс до Астаны, а через пару часов до Жезказгана.
– Адрес какой?
– У меня только район.
– Далеко Канат забрался.
– Степь да степь кругом, как в песне.
Билеты в кассе были.
– Начало хорошее, – подбодрил капитана Лопахин.
– Спасибо, что не подвел, – поблагодарил Леонид Александрович перед посадкой в автобус, отправляющийся в аэропорт.
– Не за что. Сообщи, как только возьмешь билеты до Москвы: я к вам присоединюсь, в Питер полетим уже все вместе, – сказал Лопахин как человек, принявший трудное решение.
Они обнялись. Лопахин долго махал вслед ушедшему автобусу, словно прощаясь со своей спокойной жизнью.
* * *
Настроение у Алешкина было приподнятое: пока все складывалось удачно. В аэропорту он позвонил семье и родителям. Дома все было нормально. Родные наперебой принялись давать советы, которые он выслушал со снисходительной усмешкой.
– Папа, я с бабушкой уезжаю по пушкинским местам, –  хвастался Лешка. – Тебя дома сюрприз ждет, только мама велела не говорить, так что готовься.
– Пушкину и бабушке привет, –  сказал отец и тут же забыл про сюрприз.
Полет обошелся без приключений: стюардесса раздвинула кресло, принесла плед, и капитан провалился в сон. Его разбудили то ли к позднему ужину, то ли раннему завтраку: овсянка, круассаны, джем, – все то, чем кормят в эпоху глобализации.
Маленьком, игрушечный по сравнению с московским рейсом самолетик приземлился в Жезказгане. Капитан поменял валюту и на такси добрался до города, где царило лето – бабье для местных и настоящее «девичье» для приезжих. Таксист, молодой парнишка, слушал музыку, болтая по телефону. Капитану это было лишь на руку: все его мысли были направлены на поиски сослуживца.
Военкомат оказался недалеко от центра. «Военная система очень неповоротлива, но учет военнослужащих в любой стране мира ведется исправно», – думал капитан, входя во владения казахстанской армии.
– Здравия желаю, – обратился он к дежурному за конторкой, протягивая удостоверение.
– Серик Атаханов, – представился дежурный. – Добро пожаловать, товарищ капитан второго ранга. Чем мы, сухопутные, заинтересовали морского волка?
– Сослуживца ищу, Мендыбаева Каната Тулукпаевича.
– Проходите в кабинет, чаю попьем. Подводник в степях Казахстана – очень редкий гость по нынешним временам.
Дежурный отдал распоряжение по поиску, а сам вошел в кабинет с чайником и пиалами. Открыл ящик шкафа, вытащил пахнущую медом пахлаву.
– Супруга готовила, – сказал он, придвигая восточные сладости Алешкину. Найдем вашего сослуживца, никуда он не денется: в случае чего милицию подключим, она у нас в соседнем здании находится.
Леонид Александрович в последний раз ел пахлаву на отдыхе в Крыму, и надо было признаться, что домашний продукт был похож на магазинный только названием.
– Кушайте, не стесняйтесь, – хлебосольно потчевал дежурный. – Вы пока по городу прогуляйтесь, а через два часа добро пожаловать на обед.
Капитан начал отказываться.
– У меня взводным был лейтенант Лютый, как раз из Ленинграда. Мы с ним вместе в Афганистане служили, он из училища пришел, а я из учебки. Не знаю, где он сейчас и в каком звании сейчас, но знаю, что он бы обиделся, если бы мы отпустили его земляка без обеда.
– Понимаю, – сдался капитан. – Через два часа приду.
За два часа Леонид Александрович исследовал «медную столицу» Казахстана и вернулся к началу маршрута. Дежурный проводил его в кабинет.
– Плов сделать не успели, но есть лагман, фаршированные перцы и салат из белой редьки! Угощайтесь.
Алешкин приступил к дегустации местных блюд. Все было другое: другой вкус, запах, приправы и специи. Фаршированные перцы, которые он ел в России, были лишь жалким подобием казахских. Атаханов все подкладывал, успевая еще руководить военкоматом. После того как с обедом было покончено, Серик объяснил диспозицию:
– Нашли Мендыбаева. Начальство уехало на машине, поэтому доберетесь до него на автобусе: я поговорю с водителем, он сделает небольшой крюк по старой дороге, а там уже сами сориентируетесь. Сейчас кофе с кардамоном попьем и в дорогу.
– Будете в Петербурге – заходите, не стесняйтесь: я ваш должник, – сказал капитан, записал свой адрес и телефон, вырывал листок из записной книжки и протянул Атаханову.
– Если будет возможность, приеду – хочу с семьей на фонтаны Петергофа глянуть.
– Глянем не только на фонтаны, – заверил его капитан.
Оставив за себя старшего, Атаханов вместе с капитаном отправился на автовокзал. Шли они неспешно: Серик здоровался со знакомыми, перебрасывался дежурными фразами и шел вперед, кратко объясняя, что это был за человек.
Нужный автобус как раз подошел, пассажиры рассаживались по местам. Атаханов поздоровался с водителем и изложил свою просьбу.
Невысокий водитель, ровесник капитана, чем-то напоминал боксера в легком весе.
– Старший матрос Хаким Кушубеков, электрик БЧ-3, Балтийский флот, – шутя, представился он Леониду Александровичу.
– Капитан второго ранга Алешкин, командир подводной лодки, Северный флот, – так же представился он.
– А я на эсминце в Калининграде служил.
– Товарищи военные моряки, разрешите откланяться, служба, – весело сказал Атаханов, пожимая  им руки.
– Спасибо, Серик.
– Работа у нас такая, – сказал Атаханов и так же неторопливо двинулся в обратный путь.
Леонид Александрович купил билет, по просьбе водителя сел рядом с ним на откидное сиденье и на три часа окунулся во времена своей молодости. Кушубеков рассказывал сначала про службу на флоте, потом про семью и работу; к концу поездки капитан уже знал все секреты его жизни.
– Сейчас свернем на старую дорогу, сделаем небольшую петлю, – со знанием дела сказал водитель. – Вон его юрта, во-он там.
– Спасибо, Хаким, счастливого пути, – попрощался Леонид Александрович, пожимая ему руку, и вышел из автобуса.
– Мы же флотские, –  с гордостью ответил Кушубеков.
«Такая короткая фраза, а все понятно без всяких высокопарных слов», – подумал капитан, глядя, как автобус выезжает на дорогу.
Солнце уже опускалось к горизонту, а до жилища Каната нужно было пройти несколько километров. Капитан шел по выжженной солнцем степи; скоро незащищенную шею начало печь, саквояж сделался тяжелее, да и туфли предназначались для асфальта. «Ничего-ничего, – подбадривал он сам себя, – вот уже и цель видна. Главное, на змей не наткнуться».
Когда юрты осталось с километр пути, капитан увидел собаку, громадными скачками мчащуюся прямо на него. Через несколько минут он обозревал перед собой огромную овчарку с разинутой пастью, демонстрировавшей чужаку ряд крепких сахарных зубов. Такая запросто могла свалить с ног и в миг добраться до горла. Оставалась слабая надежда, что хозяева хорошо кормят свою «собаку Баскервилей». Капитан снял пиджак, чтобы отразить бросок псины. За овчаркой бежала девчушка, что-то кричавшая ей тонким детским голоском. «Надеюсь, что не «фас»,– мелькнуло в голове у Алешкина…
* * *
Юрту, к которой шел Алешкин, можно было с полным правом назвать высокотехнологичной юртой нового поколения. Рядом с ней стояла солнечная батарея, собиравшая энергию палящего жезказганского солнца. Во время  ветров электроэнергию также исправно вырабатывал ветряк, подзаряжая аккумуляторы. Неподалеку был вырыт глубоководный колодец с насосом, который качал воду тоже с помощью солнечной батареи. Солнечной энергии хватало также на кондиционеры, холодильники и прочие бытовую технику, делающую жизнь человека комфортнее.
В юрте проживало все семейство Каната: жена –  восточная красавица Айгуль, трехлетняя дочурка Динара и сын Султан. В школу Султан ездил на  квадроцикле, сконструированном отцом. Динара росла бойкой девчушкой, обожавшей беспощадно тискать кота Барса и собак раза в три больше нее.
Основным бизнесом семьи было овцеводство: сдавали шерсть, делали различные молочные продукты. Золотые руки Каната также помогали обеспечить достойное существование. Частенько в округе выходила из строя какая-то техника, которой требовался мастер. Канат умел восстановить любой умирающий механизм. С его помощью аппарат выдавал такую молодую прыть, которой не было даже в начале его жизни. Когда просьб не было, Канат вместе со сторожевыми собаками пас свою отару, сидя под навесом и что-нибудь чиня или изобретая. Айгуль присматривала за хозяйством. На жизнь она никогда не жаловалась, считая, что с мужем ей повезло, и старалась огонек домашнего очага поддерживать, а не заливать бытовой рутиной.
Наступало время ужина, супруга хлопотала над любимыми мантами Каната. Динара на дворе в тени от юрты, пыталась доказать собаке по кличке Анчар, что морковка вполне съедобна, и в ней много витаминов. Пес со смирением выслушивал лекцию, разевал пасть, куда Динара лезла своими ручонками, но морковку почему-то выплевывал. Все это казалось исследовательнице непонятным. Девочка побежала рассказать об странном явлении маме. Собака, четырехлетняя овчарка, как-то раз зимой загрызшая волка, продолжала наблюдать за отарой. Канат под навесом осматривал квадроцикл. Овцы, как и тысячи лет назад, щипали траву, блеяли, смотрели вдаль, жили своей овечьей жизнью.
Перед тем, как сесть за уроки, сын рассказал отцу новость:
  – Папа, меня сегодня к директору вызывали. Ему позвонил какой-то мужчина, подробно расспрашивал, как тебя найти. Директор велел тебе передать, что тебя разыскивают в военкомате.
– Странно, кому это понадобилась моя военная учетная специальность? – удивился Канат.
Вообще, сегодняшний день был каким-то особенным. Ночью ему опять снилось море, умерший отец вместе с капитаном Алешкиным что-то рассказывали и куда-то звали. Весь день он вспоминал про этот сон.
Именно отец заразил его морем, часто рассказывая о подвигах прадеда Каната, знаменитого Тамерлана, возглавлявшего пятую боевую часть крейсера первого ранга «Славный». Закончив на отлично училище, располагавшееся под Адмиралтейской иглой, Канат, отслужив десять лет на Северном флоте,  уволился, как и многие не менее талантливые командиры. На тот момент родине требовались специалисты по материально-техническому и финансовому обеспечению. Под командованием Леонида Александровича Канат прослужил пару лет, в течение которых техническое состояние лодки было безупречным. Корабли вероятного противника просто не могли за ней угнаться, что и спасло жизнь экипажу во время югославского конфликта.
Канат взял бинокль и каким-то необъяснимым чутьем направил его в сторону заходящего солнца.
– Странно, рейсовый автобус здесь никогда не ходил… – сказал он сам себе, видя крышу удаляющегося автобуса. – Мужчина какой-то вышел…
Анчар привстал, втянул носом воздух и повернулся в сторону дороги. Канат пошел в юрту пить чай: Айгуль только что налила ему освежающего в жару и согревающего в холод напитка. Овчарка рванула с места, за ней кинулась Динара, пытаясь заставить собаку остановиться. Канат, Айгуль и Султан выбежали из юрты глянуть, в чем дело.

Глава 7.
Свой. – Нас ждут в Кронштадте. – Военная тайна. – Маслопуп. – Блинчики с творогом и изюмом. – Пионеры с юным техником. – Матильда. – Выставочный экземпляр. – Второго шанса не будет. – Премьер-лига подводного флота. – Девушки свободной профессии. – Про флот и разлуку.
Пес кружил вокруг мужчины: тот положил портфель к ногам, показывая, что у него пустые руки и добрые намерения. За псом бежала Динара, что-то крича на казахском: очевидно, что собака очень хорошая и обычно не кусается. Канат передал пиалу жене и со скоростью спринтера  рванул к командиру. Заметив хозяина, Анчар сузил свои круги и начал чуть ли не пританцовывать.
– Леонид Александрович! Лежать! – закричал Канат. Первое было адресовано капитану, второе – собаке. Динара сразу схватила мгновенно исполнившую приказ овчарку за ошейник. Мужчины обнялись.
– Арестовала меня твоя псина, – сказал капитан.
– Свой, – сказал Мендыбаев Анчару.
Услышав слова хозяина, Анчар прыгнул на гостя и радостно его облизал, оставив на лице литр слюны.
–  Домой, – скомандовал Канат, и пес вместе с Динарой побежали к юрте.
Капитан вытирал носовым платком следы собачьей радости со своего лица.
– Я всегда знал, что мы опять встретимся, товарищ командир, –  сказал Канат, показывая путь к юрте.
– Мне тоже этого хотелось, Канат. Больше у тебя нет собачек?
– Кот есть, но он сегодня сытый.
Сослуживцы рассмеялись.
* * *
– Знакомься, товарищ командир: Айгуль – моя жена, сын Султан, дочурка Динара и Анчар, – собака, услышав свое имя, гавкнула. Из юрты лениво вышел черный кот, но решив, что капитан не представляет для него интереса, сразу же скрылся.
– Леонид Александрович, прошу в душ, а мы сообразим праздничный ужин.
Капитан отправился смывать с себя степную пыль и собачью слюну, а в семье Мендыбаевых закипела работа. Коллектив был слаженный, блюда готовились споро. Султану доверили приготовление плова.
– Манты откушайте для начала, –  предложила Айгуль освежившемуся гостю.
– С удовольствием.
– Давайте за флот, товарищ командир, – сказал Канат, доставая запотевшую бутылку сорокоградусной из холодильника.
– Давай за то, чтобы наши погружения равнялись всплытиям.
Сослуживцы чокнулись.
– Когда в поход?
– Не знаю, но нас уже ждут в Кронштадте.
– Сегодня ночью назад будет проходить автобус в Жезказган, можем на нем добраться.
– Я не против. Вижу, ты согласен.
– С вами, товарищ командир, я куда угодно согласен.
– Приятно слышать. Еще Лопахин к нам в Москве присоединится: по возможности нужно восстановить наш экипаж.
– Давайте за наш экипаж.
– Давай, за выполнение невыполнимых задач.
– Я пойду проверю, как дела с пловом обстоят.
Когда Канат вышел глянуть на основное блюдо праздничного стола, наступил черед Айгуль задавать вопросы, но Леонид Александрович сам решил все рассказать первым.
– Лодка новая, экипаж старый, я командиром. Постараюсь при первой же возможности отсылать Каната домой – отрапортовал он, озвучив также сумму мужниной зарплаты.
– Да не в зарплате дело, просто следующего увольнения из флота он не перенесет. Я же видела, как он переживал и мучился, выпивать начал.
– Мучился, говоришь. Но у Каната же золотые руки: ему все равно, что трактор, что подводную лодку починить, – для него всегда работа найдется. У меня вот диплом судоводителя по гражданской специальности. Так таких, как я, помоложе и посговорчивее, как на ярмарке в базарный день. Все подруги моей жены живут замужем, как за каменной стеной, а я получаюсь муж-неудачник, хотя, когда мы женились, оба представляли совместную жизнь совсем по-другому. Я не жалуюсь, просто говорю все, как есть.
– Спасибо за откровенность.
– Что обсуждаем? Плов через часик будет готов, – вернулся с проверки Канат.
– Погоду, – сказала Айгуль, поднимаясь. – Пойду укладывать малышку.
– Переживает, – подытожил капитан.
– Так не на Карибские круизы едем работать.
– На Карибские еще успеется.
Отказавшись от вечерней сказки, Динара в третий раз рассказывала маме, как она спасала дядю капитана. Айгуль согласно кивала головой, гладя иссиня-черные волосы дочери. Через час в детскую зашел отец.
– Папочка, а куда ты поедешь? – прильнула к нему малышка.
– Доченька, я поеду с дядей на море, – сказал он, обнимая дочь. – Ему нужно помочь.
– Если нужно, то возьмите Анчара.
– Анчар без тебя пропадет, ты же за него ответственная. Я постараюсь почаще приезжать.
– Приезжай папочка, мы все будем тебя ждать.
Канат поцеловал дочку и скрепя сердце вышел. Потом подошел к сыну.
–Ты теперь здесь за главного, Султан.
– Хорошо папа. А какое оно – море? – неожиданно спросил сын.
– Море… Море – это стихия, которая в любой момент может показать, что человек ничто и обладает отрицательной плавучестью – пошутил Канат. – Будет возможность, приедете все вместе и увидишь.
* * *
Плов уже запаривался. Довольный Анчар лежал рядом с котом: ужин из свежих бараньих костей получился сытным. Когда капитан с Канатом вышли прогуляться, собака уже смотрела на гостя ласковыми глазами: он был принят в стаю.
Ели плов на открытом воздухе, как и положено, руками. Огромное источающее аромат блюдо так и притягивало к себе. Когда пили чай, на небе зажглись звезды, наполняя вечер сиянием вечности. Айгуль наполняла чашки, поглядывая на мужчин. «Ох уж эти мужчины, – думала она, – постоянные завоеватели, ничто их не меняет. Поменять благоустроенную юрту на огромную консервную банку!  И кто придумал, будто женской логики не существует? Наверняка мужчина».
Капитан на пару часов прилег поспать, а Канат с супругой собирали вещи и гостинцы. Муж снял со стены ходики.
– Свой талисман забираешь?
– Мне без этого оберега никак, – сказал Канат, аккуратно складывая настенные часы с дарственной гравировкой в специальный футляр.
В три часа ночи Айгуль села за руль квадроцикла. Моряки забрались на пассажирские сиденья. Мотор заработал, фары освятили спящую степь.
На остановке супруги в сотый раз, словно клятву, повторили традиционные слова прощания.
– Вот вам, Леонид Александрович, на новоселье постельное белье и одеяло из верблюжьей шерсти, – протянула Айгуль подарок капитану.
– Спасибо, Айгуль, – сказал капитан и обнял ее, – приезжай при первой возможности: оценишь свой подарок в нашем интерьере.
– Берегите его, – кивнув на мужа, по-матерински сказала она.
– Куда он денется с подводной лодки.
Подошел тот же самый автобус с сухопутным капитаном за рулем.
– Что, повестка пришла? – спросил водитель Каната.
– Военная тайна, – уклончиво ответил тот.
– Отдать швартовы, с якорей сниматься?
Канат в последний раз обнял жену, та хоть и обещала не плакать, но слезы предательски потекли из ее глаз. Канат тоже смахнул слезинку, радуясь тому, что в темноте этого не было видно.
* * *
Назад в Жезказган ехали весело: Канат и Хаким нашли сразу общих знакомых и принялись обсуждать связанные с ними новости. Новостей было так много, что, когда перешли к важнейшим политическим событиям, автобус, раскрашенный в малиновые цвета восходящего солнца, уже въехал на никогда не засыпающий автовокзал.
– Удачной дороги, друзья, – Хаким обнял Каната и Леонида Александровича.
– Ни гвоздя, ни аварий, – пожелали ему моряки.
– Надо с учета сняться, – сказал Канат, направляясь к знакомому военкомату.
Там царила суета, которая возникает только перед прибытием большего начальства. Дежурный, посматривая на часы, отдавал последние распоряжения.
– Разрешите сняться с учета, – по-казахски обратился к нему Канат.
– Пришла беда, отворяй ворота. Начальство из Астаны с проверкой прибывает, а лучший механик убывает. А если война, Мендыбаев? – блюдя свои интересы, спросил Атаханов.
– Так я же еду на повышение квалификации.
– Езжай, повышай, тебя уже ничего не удержит… Только служи так, чтобы земляки гордились тобой.
– Постараюсь оправдать доверие, – сказал убывающий, поворачиваясь в сторону канцелярии.
Через несколько минут черная «Волга» уже мчалась в сторону аэропорта встречать делегацию. Атаханов усадил в нее Каната и Леонида Александровича.
– Питеру привет.
– Вменяемого проверяющего, – пожелали в ответ дежурному моряки.
До Москвы долетели буднично: проспали всю дорогу. В Шереметьево их уже ждал Лопахин.
– Привет, Маслопуп, – обнял Федор Матвеевич Каната.
– Сегодня я воздержусь от обидных высказываний, тем более в адрес «масквича», – сказал тот, подражая столичному произношению.
– Посадка через два часа, я забронировал билеты после вашего звонка, – обратился Лопахин к капитану.
– Прилетаем рано утром, предлагаю сразу отправиться в Кронштадт.
– Хорошо, товарищ командир, так и поступим.
* * *
Ранним утром перед командующим стояло трое. Палиця бодрый и тщательно выбритый, собирался завтракать.
– Потом, потом, – сказал он троице. – Сначала, как в сказке, накормлю-напою. Тут у нас предполагается камбуз, – сказал он, показывая друзьям помещение с голыми кирпичными стенами, посередине которых, накрытый белоснежной скатертью, стоял стол с кофеваркой, чайником и микроволновкой. Сбоку прислонился небольшой холодильник. Будущая столовая выходила заканчивалась роскошным балконом, откуда открывался не менее роскошный вид на залив. – Помойтесь пока с дороги, а я чай, кофе приготовлю.
– Можно голубцы разогреть, товарищ адмирал? – спросил Канат.
– Разогревай, у меня тут еще блинчики с творогом и изюмом имеются, – кивнул Палиця, доставая из холодильника контейнер с завтраком, приготовленным заботливой рукой адмиральши.
Через пару минут все трое сидели за столом. Когда с завтраком было покончено, адмирал встал.
– Через пять минут прошу в мой кабинет.
В кабинете перед ними предстал совсем другой человек, порой принимающий решения мировой важности.
– Лопахин Федор Матвеевич, капитан третьего ранга, – читал адмирал офицерскую книжку.
– Так точно.
– Мендыбаев Канат Тулукпаевич, капитан третьего ранга.
– Так точно.
– Я не буду вас ни о чем расспрашивать, – начал адмирал. – Командир за вас поручился, за вас и ответит по полной. Лодка должна быть готова к лету следующего года. Как вы будете служить и по какому графику, сами определитесь. В понедельник самолетом до Мурманска, там вас встретят.  Сейчас буду разговаривать с руководителем работ, Марьей Ивановна: она у нас девушка с характером, вам еще хвосты накрутит.
Зазвонил телефон. Адмирал снял трубку и включил громкую связь.
– Доброе утро, Петр Семенович, – раздался нежный женский голос.
– Здравствуй, Машенька, как дела?
– Пока идем по графику, приходится, конечно, подталкивать, не без этого.
– Тут к тебе на усиление высылаем специалистов в области механики и систем управления.
– Поставили уже синхрониметр и билайный двигатель? – не удержался, сунулся к телефону Лопахин.
На том конце провода воцарилась секундная пауза.
– Товарищ адмирал, как я понимаю, у вас экскурсия из дворца пионеров. Что за юный техник влезает в нашу беседу?
–  Пионеры с юным техником прибудут в понедельник. Все вопросы будете решать в дружелюбной, конструктивной атмосфере.
– Ждем, товарищ адмирал, все вопросы решим. В море выходить им, не мне.
– Спасибо, Маша.
– Хороших выходных всем, –  пожелала Марья Ивановна и положила трубку.
– Что я говорил? – сказал адмирал. – Сейчас идете в кадры оформляться, потом аванс.
– Так мы же еще ничего не сделали, – удивился Канат.
– За веру в командира получишь. Ребята, извините, больше не могу вам уделить времени, у меня тут список добрых дел на сегодня, – сказал адмирал, показывая исписанный сверху донизу лист.  – Молодец, Алешкин, справился с поставленной задачей. Свободны.
* * *
Когда все было оформлено, экипаж собрался на небольшой совет.
– Давайте ко мне на выходные, отметим новоселье, – предложил Алешкин.
– У меня свой график. Сейчас свяжусь с земляками, ребятами по училищу, когда еще в Питере погулять придется? – возразил Канат.
– Я к тетке, – немногословно сказал Лопахин.
– Телефон и адрес знаете, – пожал плечами Алешкин. – Передумаете – всегда милости просим.
На такси доехали до Петербурга. Сослуживцы вышли по дороге, а капитан доехал до своего дома. В квартире, как обычно, было тепло и уютно, если не считать того, что в коридоре стояла корзина для грибов, а в ней зачем-то лежал пуховый платок.
Приняв душ, капитан решил немного отдохнуть. Но только он заснул, как Анчар все-таки напал на его левую ногу, капитан стряхивал его, а пес почему-то мяукал. Потом собака забралась под одеяло и шершавым языком начала лизать капитана под мышкой, а затем замурлыкала и уснула. Через некоторое время пес взгромоздился на грудь и ударил капитана лапой по носу.
Алешкин открыл глаза и увидел маленький белый зеленоглазый комочек, топтавшийся лапками по волосам на его груди. Встретив взгляд капитана, котенок мяукнул, спрыгнул сначала с Алешкина, потом с кровати, на ковре он напрудил маленькую лужу и, явно довольный, спрятался в корзине.
– Здравствуй, любимая, – сказал супруг, набрав номер телефона Регины.
– Здравствуй, дорогой, как съездил?
– Все хорошо, милая. Что за прелестное пушистое создание на меня напало во сне?
– Это мамин подарок на новоселье, – засмеялась жена. – На кухне стоит его корм. Ты сходи в магазин, купи лоток и наполнитель, я не успела.
– Больше подарков к новоселью не было?
– На работе подарили гобелен, так что тебе придется сесть за руль и забрать меня и произведение искусства. Я сварила борщ: поешь, купи Матильдочке, что надо, и я тебя жду.
Борщ был именно таким, какой любил капитан. Их семейный стаж перевалил за десять лет, так что все кулинарные неровности и шероховатости были уже давно отшлифованы. Котенок выбрался из корзины, прибежал на кухню попить из блюдца водички, а потом так же быстренько ретировался.
В магазине продавщица, которую, судя по бейджику, звали Диана, с энтузиазмом принялась консультировать неопытного кошковода.
– Вы только почаще меняйте наполнитель, – наставительно повторила она.
– Если будут вопросы, обязательно к вам обращусь, – поблагодарил капитан.
В туалет был поставлен самый дорогой лоток с самым дорогим наполнителем. Капитан не без труда изловил котенка и посадил его для отправления естественных надобностей. Кошка поскреблась и улизнула.
Все это Алешкин рассказывал Регине, пока они ехали с работы. Гобелен лежал на заднем сиденье.
– Завтра вечером идем отмечать новоселье в «Асторию». Мне еще дед про этот ресторан рассказывал. Пришло время и внуку туда сходить!
– Тогда я с утра схожу к своему парикмахеру и косметологу.
– Не возражаю, – великодушно ответил супруг.
– Давай перевезем кое-что на новую квартиру.
– Перевезем, перевезем.
Кое-что заняло почти всю машину. Пока доехали, затаскивали, перетаскивали, наступил вечер.
– Пройдемся по городу? – предложил капитан.
– С удовольствием. Осмотрим местные достопримечательности, в том числе и кафе.
Вечером позвонил Алешка, с радостью сообщив, что они с бабушкой сейчас во Пскове, в гостинице с видом на реку Великая, а завтра поедут в ссылку к Пушкину. Клавдия Владимировна добавила, что внук ведет себя хорошо и принялась подробно выспрашивать про свой пушистый подарок.
Ночь напоминала бы медовый месяц, если бы Матильда  не портила все любовные начинания. Кошка явно перепутала день с ночью: носилась по квартире, мяукала, скреблась по углам, игнорируя лоток. Ей почему-то особенно нравилось двигать миску с сухим кормом по кухне и расплескивать воду.
С рассветом она преспокойно забралась в корзину, залезла под платок и уснула.
– Не скучай, дорогой, – чмокнув мужа, сказала утром Регина, собравшись в парикмахерскую.
– Я пойду к соседке, – проворчал капитан. – У нее тоже кошка, может, даст какой-нибудь совет, как утихомирить эту бестию.
– Сходи, вторую ночь мы уже не выдержим.
Соседка Светлана Игоревна была дамой неопределенного возраста, работала она сутки через трое вахтером на каком-то заводе. В личной жизни у нее был полный минус, так что всю свою нерастраченную любовь она отдавала кошкам, подкармливая бесчисленных уличных экземпляров и лелея две пары домашних. Она сама и ее квартира источали весьма резкий запах, от которого люди невольно морщились, но кошки принимали Светлану Игоревну за свою.
Капитан взял корзину и поднялся на пару этажей выше. Несколько раз позвонил.
Внутренняя дверь открылась, в глазке моргнул зрачок из другого мира.
– Кто там? – спросил женский голос.
– Сосед снизу. Принес кошку на консультацию, – сказал Алешкин, поднимая корзину к глазку. 
Послышалось проворачивание замка и бряканье цепочки. Открылась внешняя дверь, и на гостя обрушился запах жизнедеятельности милых котиков. Леонид Александрович понял, что долгих чайных церемоний не выдержит, вытащил из корзинки ночную хулиганку и предъявил Светлане Игоревне.
– Что нам с ней делать?..
– Какая чудесная киска! – восхитилась соседка, беря Матильду на руки и принимаясь разглядывать. – У вас выставочный экземпляр, поздравляю! Это порода, требующая массу ухода, но очень, очень умная.
Со слов ценительницы кошачьих выходило, что нужно бросить все и посвятить жизнь обслуживанию котенка.
– Молоком и рыбой можно кормить? – не выдерживая миазмов, прервал соседку капитан.
– Чем вы меня слушали молодой человек? – возмущенно заблестела очками Светлана Владимировна. – Категорически запрещено! Исключительно специальное питание, лишь изредка можно что-нибудь отварить.
– В общем, придется по мучиться.
– Ну как вы можете такое говорить! – еще более гневно блеснули очки. – Посмотрите, это же ангелочек.
Капитан представил, как у Матильды вырастают крылья, он отправляет ее в полет и закрывает окно.
– Я вам напишу, как называется корм и как следует кормить животное – возвращая котенка капитану, приняла решение соседка.
Алешкин покорно кивнул головой. Матильда вырвалась из его рук и, приземлившись на коврик, принялась обнюхивать незнакомое пространство, но увидев четверых хозяйкиных детей, шустро забралась в корзинку, стоящую у ног капитана.
Рецепт счастья уместился на двух листах: хорошо хоть подчерк был каллиграфически-четким.
– Вы сейчас сразу идите в зоомагазин, Матильдочка уже наверняка проголодалась!
– Спасибо большое, вы нам очень помогли, – попятился к выходу капитан.
– Заходите, спрашивайте, не стесняйтесь, – великодушно разрешила Светлана Владимировна.
Капитан жадно втянул в себя почти не пахнущий мусоропроводом воздух лестничной клетки. Матильда высунула нос из корзины.
– Потерпи, скоро наешься, – сказал капитан, одеваясь для похода за кормом.
Но Матильда терпеть не стала, тут же принявшись бегать по квартире, успевая одновременно играть и с бантиком, и с сухим кормом в миске.
* * *
– Здравствуйте, – приветливо заулыбалась Диана.
– Вот мой смертный приговор, – сказал Алешкин, протягивая список продавщице.
– Красивый цветок требует более тщательного ухода, – витиевато высказалась та, отыскивая на полках нужный пакет. – Будете правильно ухаживать, вырастет у вас такая красавица! – она поставила перед Алешкиным мешок с кормом: с мешка на капитана глядела кошка, в которую, вероятно, должна была превратиться их Матильда. 
– Честно говоря, эту породу содержать довольно накладно, – доверительно сообщила Диана.
– Спасибо за поддержку, – вздохнул капитан. – До свидания.
За пятнадцать минут его отсутствия Матильда успела навести полный бардак. Котенок развлекался тем, что прыгал с кровати на шторы, висел там несколько секунд, затем шлепался на пол и начинал все сначала. Фирменный завтрак Матильда с удовольствием съела, но все остальное игнорировала. Капитан сажал ее в лоток: Матильда доверчиво смотрела на него, но лишь только хозяин отвлекался, удирала под кровать, доводя Алешкина до бешенства.
Когда капитан уже отчаялся справиться с диким зверем, вернулась Регина.
– Ну как? – спросила она, поворачиваясь кругом и демонстрируя новую прическу и свежие кроваво-красные ногти
– Нет слов, дорогая, – правдиво ответил капитан. – С тобой хоть куда, хоть на прием к английской королеве.
Зазвонил телефон. Леонид снял трубку, выслушал и молча нажал отбой.
– Теща звонила. Алешка приболел. Поеду его забирать. Готовь вечернее платье. Все будет хорошо.
В спальне Мотя повторяла трюк с занавеской. Вдобавок к этому, капитан обнаружил, что кошка нагадила прямо в центр ковра. Ни слова не говоря, он сгреб животное, посадил в корзину и поехал к теще. Матильда быстро освоилась на заднем сидении, порываясь перелезть на переднее. Водитель не обращал на нее внимание. Он решил вернуть пушистое счастье дарительнице. Но лишь только гневный капитан открыл дверь машины, Матильда, глядя на него из корзинки, жалобно замяукала: ее мордочка выражала отчаяние и раскаяние.
– Или ты меня слушаешься или будешь жить у другого хозяина. Второго шанса у тебя не будет, – предупредил капитан. Кошка внимательным немигающим взглядом уставилась на суровое лицо хозяина и ответила жалостливое «мяу», выражавшее, по всей вероятности, согласие на поставленные условия.
Алешка лежал на диване, обмотанный клетчатым шарфом.
– Идти сможешь?  – ответил отец на его сиплое приветствие.
Лешка кивнул головой и с помощью тещи начал одеваться.
– Просквозило где-то, – виновато объяснялась Клавдия Владимировна.
– У меня тоже в детстве такое частенько бывало, – успокаивающе ответил капитан. – То воды холодной напьешься, то в футбол набегаешься, вспотеешь: чуть ветерок, и вечером уже температура. Мама его вылечит, не переживайте.
– Бабушка, мы поедем еще Пушкина досматривать? – просипел внук.
– Выздоравливай, Лешенька, Пушкин – он вечный, никуда не денется. Книжку со стихами не забудь.
– До встречи, бабуля!
– До свидания, Лешенька. А вы-то как съездили, Леонид Александрович? Даже загореть успели.
– Все хорошо, в понедельник улетаю, – туманно ответил зять. – Спасибо за экскурсию.
– Я тогда завтра зайду попрощаться.
– Заходите, новоселье будем праздновать.
– Тогда до завтра.
– Пока!
Не успел Лешка разместиться на заднем сиденье, как Матильда вылезла из корзинки и мяуканьем добилась того, чтобы мальчик засунул ее под куртку. За пазухой она успокоилась и, замурлыкав, уснула.
Регина с уже слегка опавшей прической обняла сына, сняла с него куртку, усадила в кресло и сразу же дала выпить приготовленный отвар.
Матильда смирно сидела в корзине.
– Одевай вечернее платье, туфли, золото, брильянты! – скомандовал капитан. – Я сейчас выглажу свою «форму раз», белый китель и штаны, закажем в «Астории» ужин и отметим новоселье. Кошка уже имеется, а больше ничего не нужно.
– Ты что, смеешься?.. – вяло запротестовала Регина. – Сын болен, какие новоселья с праздниками!
– Температуры у него нет, а постельный режим можно и там соблюсти.
– Мама, мне уже лучше, – подал голос Алексей. – Мне в новой квартире будет намного удобнее, честное слово!
Капитан разложил гладильную доску, включил утюг, и принялся отпаривать брюки, выгладил белую рубашку. Через некоторое время перед Региной стоял ее муж, блестящий праздничной экипировкой, словно на день военно-морского флота.
– Твоя очередь, – указал он на доску.
Платье было темно-голубого цвета, с оборками, воланами и небольшим шлейфом в стиле фламенко.
– Вот и я, – предстала перед мужчинами Регина.
– Мамочка, ты очень красивая! – восхищенно воскликнул сын.
– Леди совершенство. Предлагаю в таком виде работать в аптеке – от клиентов не будет отбою.
Даже Матильда сделала несколько кругов вокруг хозяйки, принюхиваясь к запаху духов и рассматривая сияние драгоценностей.
В машине настроение было уже совсем праздничное, а когда вахтер сделал ей искренний комплимент, Регина и вовсе расцвела.
– Матильда, ты первая.
Кошка вошла в мир другой квартиры, не спеша обошла все углы, затем вернулась и уставилась на стоящих на пороге хозяев, словно приглашая последовать ее примеру. Хозяева зашли. Уложили засыпающего на ходу сына в кровать. Затем расстелили на столе в гостиной огромную скатерть. Не успели они присесть, как в дверь позвонили: прибыл праздничный ужин.
Стерляжья уха, жульен, салат из настоящих камчатских крабов, седло барашка, закуски, – все было на высшем уровне. К каждому блюду прилагалась бутылка вина по рекомендации сомелье. После перемены блюд, капитан включил музыкальный центр и пригласил жену на тур вальса. В этот момент прозвенел домофон. Капитан снял трубку.
– К вам двое посетителей: Иванов и Петров, – сообщил вежливый голос вахтера.
– Пусть проходят, – так же вежливо ответил капитан. – Иванов и Петров сейчас к нам пожалуют, –подмигнул Алешкин Регине.
Через минуту с огромными букетами на пороге стояли Мендыбаев и Лопахин.
– Вы, товарищ капитан, как официант, – весь в белом, – съехидничал Федор Матвеевич.
– Поздравляем с новосельем, цветы супруге! –закричал Канат, проходя в гостиную. – Какая красота, товарищ командир. У меня нет слов выразить свое восхищение, – поцеловал он руку Регине.
– Спасибо за подарки, Канат. В вашем одеяле сейчас Алешка спит, лечится.
– Очень хорошо, теперь и я, и супруга моя будем спать спокойно.
– Представляешь, сорвал меня с дачи: я только сел за пирожки, а он поехали, да поехали. Жена ему позвонила насчет белья, подошло не подошло… Пришлось ехать с инспекцией, – «пожаловался» Лопахин, передавая пакет с пирожками.
– Прошу к столу, угощайтесь – усадил капитан сослуживцев.
– Я только символически. К землякам приедешь в гости, а там полный стол – уже челюсть отказывает, – сказал Канат.
– А мне, пожалуйста, разогрейте пирожки. Рекомендую: с печенкой, с морковкой, с капустой, с рисом и яйцом. Сладкие – с малиновым и черничным вареньем. Тетка с утра квашню замесила, печь растопила, тут как раз и оказия.
– Я сейчас их согрею в духовке: положу на каждый кусочек сливочного масла, и они станут еще лучше прежнего, – сказала Регина, беря у Лопахина пухлый пакет.
Алешкин пошел с ней на кухню и вернулся оттуда с бутылкой коньяку.
– Давайте, ребята, за флот, – предложил капитан тост, доставая фужеры. Чокнулись. Звон хрустальных бокалов был столь же чистым и одновременно насыщенным, как и коньяк.
– Я тут с земляком одним встретился, двадцать лет не виделись. Морским бурением занимается, сейчас танкер хочет прикупить. Приглашал к себе, – рассказывал Канат.
– Ты, конечно, не согласился, –  поддел сослуживца Лопахин.
– Я ответил по-футбольному, так же, как и ты.
– И как же это?..
– Не гоже премьер-лигу подводного флота менять на дворовую команду.
– Силен. Предлагаю следующий тост выпить за футбол.
Лопахин больше не злился: по квартире начал разноситься запах сдобы.
– Запах детства, – вздохнул он всей грудью.
На запах отреагировали кошка, и Алешка. Лопахин хотел взять Матильду на руки, но ей было интереснее на кухне, и она без труда увернулась от назойливых рук. Капитан принес из кухни заварочный чайник, расписанный красными цветами. Жена достала чашки, а хозяин торжественно внес блюдо с пирожками с пылу с жару.
Регина отдельном на подносе отнесла выпечку Лешке, и тот, забыв про сон, принялся уписывать за обе щеки. 
– Потом ее чаю с сушеной малиной: пропотеешь и станешь как новенький, – сказала мама-медик, кладя ладонь на лоб сыну.
– За хозяйку новой квартиры, –поднял в гостиной тост Лопахин. Возражений не последовало. Пирожки понравились всем. – Это по старинному Груниному рецепту, наш семейный вариант, – хвастался Федор.
– Давайте тогда выпьем за эту Груню, – предложила Регина.
– Навряд ли она услышит: ее уже давно нет.
– Пока мы помним о ней, значит, она жива.
– А я предлагаю выпить за всех наших предков: пока мы помним о них, они живы и помогают нам, – с восточной важностью сказал Канат.
Выпили. Канат тут же заторопился к землякам. Лопахина насилу смогли уговорить остаться. 
– Посиди еще, Федя, расскажи нам, провинциалам, о столичной жизни.
Тот принялся рассказывать последние столичные новости, попутно приглашая Регину танцевать.
– Пойду я, – наконец сказал он после очередного вальса.
– Куда ты пойдешь? – спросил его капитан, когда Регина вышла проверить сына.
– Ко мне гости приехали, сейчас готовят тушеную капусту со свининой и печеной картошкой, – неуверенно ответил Федор.
– Какие гости? Ты сейчас прямиком отправишься в какое-нибудь  казино, и будешь на рулетке до утра проверять свою теорию относительности.
– А что это ты так забеспокоился? За себя или за меня?
– Знаешь, Федя, я питерский житель только во втором поколении, местным нравам не обучен, но мне не может быть хорошо, коли моему другу хреново. Давай я сейчас позвоню тебе домой, если там есть кто-нибудь, то вызову такси, а если никого нет, то посидишь у нас еще пару часиков. Номер прежний?
Лопахин, смирившись с судьбой, кивнул головой.
Алешкин нашел в телефонной книжке номер телефона и принялся считать гудки. На четвертый трубку сняли и женский голос спросил:
– Алло?
– Квартира Лопахиных?
– Да.
– С вами разговаривает капитан Алешкин Леонид Александрович. Федор Матвеевич скоро прибудет. С кем имею честь беседовать?
– С фрейлиной её величества госпожой Сидельниковой Катериной Васильевной, – пошутили на том конца провода. – Если его не будет в течении часа, то его заказ на приготовление ужина будет аннулирован.
– Не извольте беспокоиться, сейчас карета будет подана. Не желаете ли пообщаться с Федором Матвеевичем?
– Будьте так любезны, передайте ему трубочку.
Капитан передал трубку Лопахину.
– Алё, – шумно сглотнув, сказал тот.
– Федька, что это за сюрпризы? Я только что приехала к маме, у меня выставка в понедельник, а она отправляет меня к тебе на квартиру готовить! Приезжаю, а там никого. Стою у плиты и камин для тебя еще растапливаю!
– Я сейчас приеду, по дороге куплю что-нибудь для смягчения твоих нравственных и физических страданий, – торопливо пообещал Федор.
– Что я говорил? – произнес он с прояснившимся лицом.
– А давай, Федя, пока еще не приехало такси, выпьем за то, чтобы тебя всегда кто-то ждал дома.
– Давай, командир. Только выпьем за нас за всех – чтобы каждого моряка дома кто-то ждал.
Друзья чокнулись. Вахтер сообщил, что такси стоит у подъезда. Вечер подходил к своему завершению.
– Хоть глаза теперь веселые, – проницательно сказала Регина, когда за Лопахиным закрылась дверь. 
– У меня тоже такие, когда я знаю, что меня ждут дома.
Кофе пили уже в менее торжественной обстановке. Мундир отправился в шкаф, чтобы на него не попала никакая коварная капля. Регина надела домашний халатик, и Алешкин с удовольствием оглядывал фигуру жены.
Торт ассорти оказался башней из кусочков трюфелей, шоколада, марципанов и фруктов. Пропотевший Лешка мирно спал. Матильда удобно устроилась на подоконнике. Она уютно расположилась около окна гостинной, куда, по совету Дианы, была поставлена настольная лампа, и с удовольствием обозревала открывшейся вид.
По телевизору показывали концерт ко Дню работников милиции. Не верилось, что сытые, раскормленные, отрастившие животы зрители в зале когда-то в молодости были худыми бедными операми: сидели в засадах и в тесных прокуренных кабинетиках разрабатывали планы взятия бандитов и грабителей. Артисты на сцене отрабатывали свои гонорары.
– Что-то они выступают, как девушки свободной профессии на субботнике: без огонька, даже рот лень под фонограмму открывать.
– А ты откуда знаешь девушек свободной профессии? – вскинула брови Регина.
– А нам в академии специальный курс читали, для расширения кругозора: до практики допускались только не женатые.
– Ну, поглядим ближе к ночи, что ты там на спецкурсе усвоил, какую теорию.
– Теория, жена моя, в телевизоре, а у нас будет серьезная практика.
После концерта Алешка проснулся и перебрался в гостиную вместе с отцом смотреть фильм «Сыщик». Регина, перемыв посуду, одним глазом смотрела фильм, другим журнал. Матильда резвилась с бантиком и игрушками, ходила по своим делам в лоток и питалась фирменным кормом. Праздничный вечер кончался.
* * *
На следующее утро позвонила теща: Лешкина болезнь добралась и до нее, так что бабушке тоже был прописан постельный режим. Регина поехала к матери с чудодейственными микстурами и травами.
На обед пожаловали родители капитана. На новоселье свекровь подарила невестке  чугунную кастрюлю для тушения, а отец сыну шуруповерт с разными насадками.
– Пусть теперь хоть кто-нибудь скажет, что шуруп в стену не можешь вкрутить, – улыбаясь, сказал он, передавая инструмент.
Внук рассказывал деду и отцу про путешествие во Псков, свекровь с невесткой, готовя обед, не забывали обсуждать свои новости. Матильда, сидя на подоконнике, снисходительно взирала на их действия.
Новоселье сначала отметили филе судака с соусом из томатов и картофельным пюре, а потом закрепили компотом из персиков и чаем с домашним песочным печеньем. Матильда выпросила себе кусок филе: рыбный инстинкт оказался в ней сильнее любви к фирменным сухарям.
В который раз говорили про флот, про семью, про разлуку. Жизнь продолжалась со своими радостями и горестями: к чему-то привыкнуть было можно, к чему-то никак нельзя.

Глава 8.
Марья Ивановна. – Дедушка Гриша. – Делать подводную лодку. – Карп Поликарпович. – Размер униформы. – Кладбище основных кадров. – Уравнение со многими неизвестными. – Палочка-выручалочка.
Общее руководство по постройке лодки и доведения ее до боевого состояния было поручено частной компании с красноречивым названием «Аврора». Адмирал Палиця провел ознакомительную беседу с Перцевой Марьей Ивановной Перцевой: она, по его замыслам адмирала, должна была стать тем человеком, кто воплотит его проект в жизнь.
Перед адмиралом сидела молодая женщина лет тридцати пяти, невысокого роста, с коротко стриженными светлыми волосами, тщательно уложенными в прическу.  Лицо у нее было открытое, но тем не менее в чертах проскальзывало властная сила, способная повести за собой людей. Голос у нее тоже был не из писклявых. Адмирал сразу почувствовал в Марье Петровне родную душу.
– В городе N осталась одна подлодка из титана, называемая «Золотая рыбка»: не знаю, как ее еще не оприходовали любители металлов в погонах. Ты, Марья Ивановна, должна сделать мне такую лодку, чтобы командующий вражеской эскадрой чувствовал себя, как крокодил, проглотивший пионерский значок. Лодка должна свободно проходить под кораблями во всех проливах Дании или Германии, – не буду даже вспоминать их ругательных названий. Тут длина и ширина субмарины, постарайся разместить на ней пару ракет, минное и торпедное вооружение.
Марья Ивановна согласно кивала: адмирал ей нравился, – самое главное, он знал, чего хотел, и дал ей свободу действий.
– Финансирование будет осуществляться через банк «Возрождение», там пообещали, что с поступлением денежных средств на расчетный счет предприятия проблем не будет.
– Мне, товарищ адмирал, понадобится спецпропуск, открывающий все двери. Сами понимаете, наша бюрократия боится или опричников, или сотрудников НКВД. Фотография у меня с собой, – сказала она, вынимая из папки фотографию три на четыре.
– Хорошо, я посоветуюсь и что-нибудь придумаем: будешь, как смерш, во время войны.
– Разрешите приступать к работе.
– Приступай. Каждый день меня информируй, как обстоят дела.
Адмирал хотел пожать ей руку, но передумал и по-отечески обнял. Это тоже понравилось Маше: начальник своим отношением чем-то напоминал ей деда.
Дед изменил всю ее жизнь.
* * *
Как и подобает воспитанной девочке из хорошей семьи, Марья Ивановна ходила в дом пионеров, расположенный в самом центре Невского проспекта. Посещала она кружок рукоделия. С каждым занятием она все более совершенствовалась в искусстве плести из бисера различные фенечки, вязать узоры из макраме, делать чудесные открытки из гофрированной бумаги и многие другие необычные вещи. Преподавательницу кружка звали Таисия Сергеевна: для многих учениц тетя Тася была настоящей волшебницей.
Машин двоюродный брат Сергей Сухинин ходил в тот же дворец пионеров, но занимался в кружке судового моделирования. После занятий их обоих забирал домой дедушка Гриша.
Случилось, что Сергей поехал с семьей на весенних каникулах на экскурсию. Родители же Маши с утра до позднего вечера работали в конструкторском бюро, и она на все каникулы оказалась приписана к дедушке и бабушке. Бабушка Рита работала в технической библиотеке, но водила дружбу с обычными библиотекаршами, так что Машенька, сидя в читальном зале технической библиотеки, запоем читала «Волшебника Изумрудного города» и все последующие продолжения приключений Элли и ее друзей. В один из дней в читальный зал вошел дед, который забрал внучку с собой на совещание.
Дед Гриша, а для всех остальных Григорий Сергеевич, был директором завода по производству дорожной техники. Катки и экскаваторы, тракторы и грейдеры – все это выпускал дедушкин завод. Намечался квартальный отчет, и Григорий Сергеевич не мог его пропустить.
На проходной они встретили дедушкиного сослуживца Кима Знамя.
– Бери бумагу, карандаши, порисуй чего-нибудь, мы тут ненадолго, – сказал дедушка, проведя внучку в небольшую комнатку, смежную с его кабинетом, и снимая с нее пальто, шарф и шапочку с помпоном. В помещении стояли стол, стул и диван; окно выходило на территорию завода. В приоткрытую дверь хорошо было видно и слышно, что творится в кабинете директора. За большим столом рассаживались люди в костюмах (мужчины с галстуками, женщины – без), раскладывая перед собой папки и графики. Дедушка сел на директорское место, по правую руку от него расположился Знамя.
В комнатку к Маше вошла секретарша, неся на подносе обед из заводской столовой.
– Приятного аппетита, Марья Ивановна, – с уважением сказала она.
– Спасибо большое, – сказала Маша, вставая, и покраснев до ушей, так как к ней никто еще никто не обращался по имени-отчеству.
Пока Маша решала, что съесть сначала – первое или второе, собрание началось. Там не было ничего интересного: сплошные цифры на пути к выполнению плана. Потом девочка принялась рисовать: вольные темы сменил вид из окна, включавший в себя новенькие катки и экскаваторы, а затем портреты сидящих за столом.
– А что у нас с новой техникой? – услышала Маша голос деда.
Тот, к кому был обращен вопрос, сидел к Маше спиной. Он как-то замялся, девочка увидела, как покраснела шея над пиджаком. Отвечал он какими-то округлыми общими фразы ни о чем – что называется, ходил вокруг да около.
– Поконкретнее, пожалуйста, – спокойно сказал дед. – Что не сделано, какие меры нужно принять. Товарищ Знамя в лице коммунистической партии, поддержит все начинания.
Партия согласно кивнула.
Маше вдруг стало интересно, чем это все закончится. Как из разрозненных кусочков бухгалтерии, планового, механического, конструкторского и других отделов сложится решение проблемы? Как заработает единый четкий механизм без сбоев и помех? Наконец, слабые точки были найдены. Секретарь принесла журнал, и ответственные люди собственноручно вписали туда время, за которое проблемы будут устранены.
– Дедушка, а если они не смогут выполнить задание? – спросила Маша после собрания, когда они ехали домой на директорской машине.
– Значит, Маша, человек не соответствует занимаемой должности только и всего. Ленинград город большой, так что каждому найдется место по своему уровню место. У нас еще не такое сложное производство.
– А какое самое сложное?
– Производство подводных лодок.
– А что у вас делает секретарь, всем обеды разносит?
– Это где как. У одних Людочки да Женечки, а у нас Валентина Николаевна. Она знает английский и немецкий, и умеет из кучи информации выбрать нужное. Каждый день на завод водопадом обрушивается уйма писем, циркуляров и телексов, в которых можно утонуть. Чтобы отвечать на все, нужно создать специальный отдел. А Валентина Николаевна справляется одна: сама отвечает на письма и звонки, допуская до директора только важную информацию. И с директором по телефону соединяет далеко не каждого желающего. Это тоже своего рода талант: пока мы ее нашли, то просмотрели кучу вакансий. Что касается обедов, кофе и прочих бутербродов, то это не основная ее работа.
* * *
После каникул Маша к удивлению родителей и Таисии Сергеевны, перешла в судомодельный кружок, к мальчишкам.
– Хочу научиться делать подводную лодку, – ошарашила она руководителя Василия Ивановича.
– Мы вообще-то модели надводных кораблей делаем, но если есть желание, то, пожалуйста, – материал есть.
Никто не верил, что у девчонки что-то получится, считая этот интерес мимолетным ребяческим увлечением. Но шли годы, а Маша упорно занималась. Годы, проведенные в судомодельном, научили ее очень многому, прежде всего – как работать и жить в коллективе. Как попросить мальчика сделать ту или иную деталь, зная, что у него получится лучше, как уступить в малом, чтобы через какое-то время получить большее, при этом не обидев человека.
На импровизированном выпускном ее двоюродный брат Сергей Сухинин показывал модель крейсера «Славный», а Маша – подводную лодку «Барс». Корабль мог ходить передним и задним ходом, поворачивая зенитные орудия. Лодка лежала на дне бассейна, а потом всплывала и проходила в подводном положении определенное количество метров. Всю внутреннюю начинку «Славного» и «Барса» Сереже и Маше помогал разрабатывать Федя Лопахин.
В корабелку Маша пошла уже по призванию. А получив диплом, очутилась совсем в иной стране, где ее знания были не нужны. Пришлось идти на дедов завод и браться за выполнение любых заказов, лишь бы сохранить специалистов в разных областях. Завод выстоял в лихие девяностые годы, окреп, техника стала нужна стране, появились деньги на развитие. Тут как раз и подоспело объявление о продаже судоверфи.
Марья Ивановна воспользовалась шансом и мечтой строить корабли. Дело было новым, но не менее интересным. Пару лет верфь работала в ноль, а потом, благодаря руководству и верно подобранным специалистам, начала появляться прибыль. Появился компаньон, находивший нужные заказы, а Марья Ивановна воплощала их в жизнь. Через некоторое время в Москве был открыт головной офис, а в Петербурге налажено производство. Заказ на постройку подводной лодки от министерства обороны был для Марьи Ивановны полной неожиданностью и явился своеобразным вызовом, на который она не побоялась ответить.
* * *
Переговорив с компаньоном, ответственным за финансовую сторону вопроса, она села на самолет и очутилась на другой планете: в городе N. В аэропорту ее встретил начальник участка по постройке лодок Карп Поликарпович – ровесник Марьи Ивановны, но не ровня ей в размере зарплаты. Встречающий был одет в традиционную двинскую одежку:  фуфайку, ватные штаны и валенки, напоминая крепенький гриб-боровичок.  Они сели в «Уазик» и через полчаса подъехали к огромнейшему ангару.
Лодка или, вернее сказать, ее скелет стоял в первозданном виде, освященный светом огромных ламп. Марья Ивановна подошла к ней, задрав голову, потом забралась по строительным лесам к самому корпусу, сняла перчатку и провела рукой по борту. Холод металла сразу впился в тонкие пальчики: лодка была не очень гостеприимна. Субмарина пребывала в состоянии младенчества: что в нее вложишь, то и получится. И хотя нужно было решить великую кучу организационных вопросов, настроение у Марьи Ивановны было приподнятое: ее мечта возвышалась перед ней на расстоянии вытянутой руки. За долгие годы работы Карп Поликарпович перевидал массу начальства, но такую сумасбродную директоршу видел впервые: казалось, она была немного не в себе. 
– Уважаемый Карп Поликарпович, – ласково произнесла гостья, – обеспечьте меня пожалуйста такой же униформой, что и ваша, а то в шубе да на каблуках много не набегаешься. – Давайте где-нибудь перекусим и решим, что нам нужно сделать в ближайшее время.
Карп согласно кивнул головой и повел Марью Ивановну к себе в кабинет. Здание АХО было неприветливым: инженеры здоровались с Карпом Поликарповичем, скептически поглядывая на новое начальство. Марья Ивановна останавливалась и знакомилась с каждым, кто попадался на пути, старательно запоминая имя-отчество-должность. 
– Вот мой офис – ничего специально не менял, все осталось от прежнего руководства, – обвел рукой свои владения Карп.
Владения включали в себя стол для заседаний, паркет, стены, обитые ДСП, окна, выходящие на залив. В углу на столике стоял алюминиевый чайник, шнур которого Карп воткнул в розетку. В кабинете было тепло, Марья Ивановна сняла шубу. Воцарилось молчание. За окном начинался шторм, ветер бросал на окна ледяную крошку, и, казалось, холодная тоска Северного ледовитого океана пробивается внутрь, обходя все преграды.
Хозяйка объекта достала блокнот и на свежую голову написала пару пунктов, которые нужно было выполнить срочно, вырвала листок и протянула директору.
– Если нужно, то что-нибудь добавьте от себя.
– Все правильно, – посмотрев, довольно хмыкнул Карп. – Очень хорошо, что вы начали с людей и их обеспечения, а то у нас бывшее начальство начинало всегда с выполнения плана.
– Я вижу, вы не верите, что все получится?
– Чайку, пожалуйста, вот варенье из морошки, если желаете. Столовая не работает, но у меня дежурные бутерброды имеются, – ушел от вопроса Карп.
– Спасибо, я пока не хочу, а от варенья не откажусь.
Когда чай был выпит, Карпу уже некуда было деваться.
– А давайте я вас отвезу назад в аэропорт, и на этом все закончится. Народ уже устал от всех обещаний.
– Я не собираюсь прикрываться народом и обещать рабочим райские кущи. Каков начальник, таков и подчиненный.
– Это все теория. Вы хотите реанимировать покойника, который уже лет десять как на кладбище.
– Скелет-то остался, а все остальное в наших руках. Сейчас отвезите меня в гостиницу, пару дней я посмотрю, как обстоят дела, а в понедельник  планерка. Я выслушаю мнение коллектива, а коллектив мое.
– У вас какой размер?
– Размер чего? – удивленно спросила Марья Ивановна и покраснела.
Карп закашлялся.
– Униформу подобрать.
Смущенная начальница, подумавшая немного о другом, написала на листке цифры.
– Общежитие для командированных рабочих можно будет найти?
– Найдем.
* * *
В гостинице Марья Ивановна заселилась в номер люкс, похожий на добротную двухкомнатную квартиру. В номере был телефон, а в холле интернет. Она приняла душ, посетила гостиничный ресторан и вернулась в номер. Ее мечта была наподобие Эвереста: виднелась туманная вершина, а подъем таил массу неожиданностей. Марья Ивановна еще раз оглядела свои апартаменты, прошлась взад-вперед, потом вдруг достала из чемодана семейные фотографии. Взгляды близких внушали уверенность.
– Теперь все на месте, спокойной ночи, – сказала она родственникам и легла спать.
* * *
Утром за ней заехал Карп Поликарпович: первый рабочий день начался. Марья Ивановна ходила по отделам, знакомилась с персоналом, записывала  в блокнот предложения и замечания.
– Карп Поликарпович, а где же ваши основные кадры? – спросила она в пятницу.
– Если вечером у вас будет время, то я покажу наше кадровое агентство – ответил Карп Поликарпович. Время нашлось; они сели в служебную машину и, миновав поселок, приехали на кладбище. Выйдя из машины, Карп, рассказывал, указывая на кресты:
– Специалист по ковке. Сварщик – мог варить, глядя в зеркальце. Ас конструкторского бюро. Механик... Когда на наш завод приехало высокое руководство, было принято решение перековать лодки на кастрюли, но перековать получилось только деньги, выделенные на кастрюли. Ни станков, ни программы переобучения не было, вернее, все было только на бумаге. Представляете, Марья Ивановна, мы выпускали продукцию мирового уровня, а нам заявили, что мы не крутимся и не вертимся, и вообще – тупые. Флот государству был не нужен, важнее рыночная экономика: главное одеть и накормить страну, а защищать незачем. Видите, поселок горит веселыми огнями, – продолжал Карп Поликарпович, – он называется «Вип-Россия», вход туда только по пропускам. Там особняки налогового ведомства, начальников УВД и ГИБДД, таможни. Самый скромный – министр образования, самый крутой – особняк мэра, которого все эти дружбаны и назначают. Подальше бизнесмены, которые и кормят всех, и сами кормятся от власти.
Марье Ивановне стало как-то не по себе: данное общественное устройство выглядело не слишком этично.
– Поедем к моему другу, – предложил Карп.
* * *
Друга звали Максим Максимович: в прошлом он был главным инженером предприятия. Дверь открыл нетрезвый и небритый, помятый жизнью мужик в майке непонятного размера и цвета и спортивных штанах с пузырями на коленях. Жена от него ушла, дети жили в других городах, поздравляя отца только с днем рождения и новым годом.
– Проходите, проходите, – величаво приглашал гостей Максим Максимович.
Две комнаты квартиры были забиты техническими журналами на всевозможных языках,  на полках также стояло множество макетов подводных лодок.
– И вы все это читали? – с удивлением спросила Марья Ивановна.
– На трех языках читаю свободно, с остальными со словарем справляюсь. Мое, так сказать, хобби.
Попили чайку, разговорились. Максим Максимович не жаловался на жизнь, несмотря на то, что его знания и опыт оказались невостребованными. На втором чайнике сошлись на мнении, что государство должно создавать людям  условия, учебу, переподготовку, при необходимости переезд, а человек обязан платить налоги для  существования данного государства, защищать его и проявлять инициативу по улучшению своей жизни.
– Приходите в понедельник на завод, – пригласила Марья Ивановна, найдем для вас место и должность.
* * *
Первая планерка прошла буднично. Марья Ивановна выслушала все мнения и комментарии и сказала:
– Наша подводная лодка – уравнение со многими неизвестными. Вы лучше меня знаете, как его решить. Моя задача – сделать все, чтобы у вас не пропал интерес к его решению. Попрошу лишь нежелание работать не прикрывать другими причинами.
Руководители отделов встали и, шушукаясь, разошлись, в кабинете остался только Карп Поликарпович.
– Понедельник день тяжелый? – попытался он пошутить.
– Тяжело станет, когда по тем или иным причинам не будут выполняться задания. И тогда, Карп Поликарпович, я буду всегда спрашивать у вас совета, как нам выходить из этих малоприятных ситуаций.
Карп внимательно посмотрел на нее:
– Я сейчас приду, – сказал он.
Через десять минут он стоял на пороге, держа в руках букет роз, распространяющих одурманивающий запах.
– Это, Марья Ивановна, вам от коллектива. Вы сами, как роза – красивая, но с шипами.
– Где Вы их нашли?.. – всплеснула руками Марья Ивановна.
– Это мои, из теплицы, – с гордостью произнес Карп.
– Спасибо большое.
В гостинице Марью Ивановну тоже ждал сюрприз в виде посыльного в военной форме, который протянул ей конверт.
– Распишитесь, пожалуйста, в получении и не теряйте.
– Есть расписаться и не терять! – в тон ему ответила Марья Ивановна.
В конверте, запечатанном сургучной печатью, лежала палочка- выручалочка: темно-красная корочка с золотым гербом. Открыв коробочку, Марья Ивановна достала оттуда удостоверение, сообщающее, что полковник М.И. Перцева работает в отделе «Р» российской контрразведки, в силу чего ей разрешен вход на любое российское предприятие. Руководство любого объекта на территории РФ обязано оказывать подполковнику М.И. Перцевой любую возможную помощь.
«Адмирал молодец – сдержал слово», – подумала она, закрывая и открывая корочку.

Глава 9.
«Седов» в туманном Альбионе. – Ясихира и Юкико. – Русалка кустодиевского масштаба. – Царский подарок. – Газетная знаменитость. – Царская селедка.
Прошло еще полгода. Илья уже справлялся с учебой, делал успехи в боксе и был капитаном весельного яла. Ходили они и под парусом. По экипажу прошел слух, что предстоит поход в Великобританию на учебном судне. Так и случилось. На учебной барке «Седов» команде матросов предстояла морская практика с заходом в Лондон. На «Седова» также определили курсантов Николаевского корпуса. Подготовка заняла около месяца, матросы зубрили английский.
Наконец экипаж сформировался, и началась морская романтика. Пока шли до британских островов, учились ставить паруса, пару раз попадали в шторм и под качки: укачавшие, с бело-зелеными лицами, отлеживались. Илья, пользуясь моментом, преспокойно ел за себя и за своих товарищей, своим безмятежным видом демонстрируя образец стойкости перед непогодой: на озере бывали и не такие бури. Корабль же не лодка, поэтому морская качка казалась Илье слабым подобием шторма в озере.
Вот он – долгожданный Альбион, туманное королевство. После первого увольнения на берег все дивились на автомобили, катались в метро и единодушно сошлись на мнении – в России девушки краше. 
В столице империи, «в которой не заходит солнце», праздновали какой-то юбилей, поэтому в порту стояло множество судов из других стран. Было решено провести товарищеские спортивные соревнования.
Устроили первенство по футболу: русские играли отчаянно, но в финал не прошли. Перетягивание же каната осталось за сборной «Седова». Напоследок шли соревнования по боксу. В одном из боев Сухинину предстояло сразиться с японцем по имени Ясихира. Японец жил в Англии уже давно, учился на последнем курсе военно-морского училища, демонстрируя отличные успехи, и неплохо боксировал. Его сестра Юмико изучала в Оксфорде английский язык. Она пришла посмотреть на бой брата и поддержать его. Родители Ясахиры и Юмико были людьми состоятельными, так что японка была одета была по последней моде. Девушка была хрупкой, изящной и поражала взгляд европейца диковинной восточной красотой.
Второй раунд начался на равных, затем Сухинин пропустил удар, поскользнулся и упал, его затуманенный взгляд упал на Юмико. Она сдержанно улыбалась, и Сухинину почудилось, будто эта насмешливая улыбка предназначается ему. Мысль о том, что он выглядит смешно в глазах красавицы привела его в бешенство, он вскочил на ноги. Ударил гонг, раунд закончился. Секунданты о чем-то говорили Сухинину, но он ничего не слышал, кося заплывшим от удара глазом в сторону Юмико. Гонг ударил вновь: Сухинин бросился в бой, будто наевшись сырого мяса. Это был самец, который бился за самку, сохраняя техничность и легкость. Подловив противника, он пару раз точно ударил: счет сравнялся, а восточная незнакомка исчезла.
* * *
Через день должны были проходить финальные соревнования по гребле на ялах: королевская регата. На яле было шестеро гребцов и капитан: Илья. На спор с Сухининым Илья отрастил бороду, пообещав сбрить ее лишь в случае проигрыша, и стал похож на викинга. Один из матросов – Александр Сергеевич Невельской, потомственный моряк, с родословной от Рюрика, был красавцем гренадерского роста: на его чеканный профиль, тяжко вздыхая, засматривались романтические барышни. Но учеба стояла для Невельского на первом месте: он хотел быть не хуже своего отца, служившего на Черноморском флоте капитаном крейсера. Невельской был дворянином, заканчивал учебу в Морском корпусе.
По условиям регаты на ялах нужно было сделать милю в одну сторону, выполнить разворот и прийти обратно, причем назад можно было идти под парусом. На тренировках лодка шла хорошо, экипаж работал слаженно. Вечером перед стартом Сухинин что-то самозабвенно рисовал на большом холсте, отгородившись от внешнего мира, но что именно – осталось загадкой.
Наступило долгожданное утро регаты. На набережной Темзы собралось множество народа, пожаловали даже монаршие особы. Российские государи, царь с царицей, на яхте «Северная звезда» прибыли накануне. Для голубых кровей была установлена отдельная трибуна. Фотограф сделал пару снимков: дама и кавалер в штатском, те же дама и кавалер с двумя молодцами из царской охраны.
Регата началась: развернулась вечная дуэль между Оксфордом и Кембриджем. С небольшим отрывом победил Кембридж. Пришел и черед седовцев; на старт вышло девять ялов. Светило солнце, до разворота приходилось идти против ветра; потом ветер должен был помочь.
Дали старт. Самое главное в гребле – слаженность экипажа, зазеваешься и получишь рукоятью весла по спине. Половину дистанции, хоть и против ветра, прошли вровень, разворот отработали на отлично и были в первой тройке. Но экипаж подустал: матросы дышали, как скаковые кони.
 Определились три лидера: англичане, вранцузы и русские. Соперники уже ставили паруса, нужна была секундная передышка. И она произошла! На русском парусе была изображена русалка кустодиевского масштаба. Так как немцы и англичане были немного впереди, то они увидели данный шедевр первыми, как только русские подняли парус. Потрясенные иноземцы замешкались, сбавив скорость, этого и оказалось достаточно, чтобы лодки выровнялись. Илья умело поставил парус, забрав ветер у соперников. К финишу российская команда пришла первой. Англичане по достоинству оценили находчивость русских.
Итоговое первое командное место заняла Россия. Русалку велено было немедленно снять, да победителей не судят.
– Сухинин, твое художество? – «строго» спросил капитан учебного судна Стессель.
– Так точно! – молодцевато ответил автор.
– Где же ты видел такие формы?
– Буйство фантазии, – так же бодро ответил Сухинин. – Помогает, парусу на барке отгонять злых духов.
Стессель хотел было что-то ответить, но к экипажу подошли монаршие особы с поздравлениями.
– Матрос флотского экипажа Алешкин, – задорно отрапортовал Илья, вытянувшись, как учили.
– Почему с бородой? – спросил Николай Второй.
– Поспорил, Ваше Величество: если выиграем регату, то оставлю – я сам из староверов, какой же старовер без бороды?
– Ну коль выиграл спор, то носи, старший матрос, свою бороду. Главное, служи, как полагается.
Тут подбежал фотограф, и царская чета сфотографировалась с экипажем победителей. Илья удостоился чести стоять рядом с Ее величеством императрицей Александрой Федоровной. Но самым главным призом для него оказался десятидневный отпуск. Вот это был подарок так подарок: поистине царский!
* * *
Из Англии «Седов» шел домой в Кронштадт с попутным ветром. Настроение было приподнятое. Всем дали значки «За дальний поход», экипаж еще более сплотился и сдружился. И вот он, долгожданный берег, десять дней отпускного счастья! До Нарвы Илья добрался довольно быстро, а там и до дома было рукой подать.
Хотел показаться внезапно, да где там: на крыльце его встречало почти все семейство, за исключением отца, который ушел на ладожский промысел. В морской форме, возмужавший, с бородой, для матери он все равно был совсем еще ребенок. Каждому Илья приготовил подарок: отцу отличные нитки для сетей, матери и сестрам по заморскому отрезу на платье, братьям игрушки.
Стали появляться «негаданные» и «нежданные» гости. Кто за иголкой, кто за точилом, кто за солью: всем что-то вдруг понадобилось. Выспрашивали про житье-бытье в большом городе. Собрали праздничный стол: щи из печи, картошечка, тушенная капустка, рыба жаренная, пареная, варенная, пирожки со снетком, с капустой, с морковкой, – чего только мать не приготовит для своего сыночка! После были ватрушки с маком и изюмом, пирог с черникой.  Все по достоинству оценили англо-индийский байховый чай, рассматривали большую жестяную банку с видом Лондона. Илья подробно рассказывал о русской и английской столицах. Чай с молоком, по-английски, решили все же не пить, чтобы не портить вкус байхового презента. Самым ценным подарком оказались несколько газет на английском языке, в которых была напечатана фотография экипажа с царской четой. Каждый гость брал в газету в руки и долго рассматривал снимок, отпуская различные комментарии.
Принес подарок Илья и родителям Агнес, передав, что у нее все в порядке: жива-здорова, скучает по дому, может, на Рождество ее и отпустят. Квартира хорошая, хозяева ей довольны.
– Очень красиво одевается, от петербургских барышень ее и не отличить, – сообщил он матери Агнесс.
Через пару дней Илья отправился на мельницу и нос к носу встретился с Катериной.
– Здравствуй, – сказал он.
– Здравствуй, газетная знаменитость, – улыбнулась девушка.
Илья не дал Екатерининому брату второго шанса пошутить: первым сгреб его в охапку и опрокинул на мешки с мукой, так что белая пыль взвилась столбом.
– И что вы за люди? – с некоторой обидой в голосе сказал Илья. –Еще два раза приеду, жди. А может, передумаю да в Питере лучше найду, – продолжил он, поправил мешок с мукой на плече и, не оглядываясь, пошел к дому. Катерина хотела было возразить, но почему-то сдержалась.
В ночь отпускник вышел на лодке в озеро, поставил сети: по всем приметам, наступила очередь ряпушки. Ночь была тихая; Илья, завернувшись в тулуп, лежал на дне лодки и смотрел на летнее звездное небо, отыскивая по памяти созвездия, которые они проходили по курсу навигации. Полярная звезда была на своем месте, не давая сбиться с пути.
Сети оказались поставлены удачно. Ряпушку называют «царской селедкой»: это рыба столь жирная, что ее можно жарить на сковороде без масла. А какая вкуснотища! В копченом виде мясо ряпушки становится розоватого цвета, открывая родство с лососевыми породами.
Отпуск пролетел незаметно. Мать насушила снетков, наделала пирожков, чтобы сынок поел в дороге досыта. Через пару недель Илья получил от нее письмо: «Дома все хорошо, – писала мать. – Все живы и здоровы. К Катерине приезжал свататься сын хозяина бакалейной лавки Лембит, но ничего не вышло».
Илья перечитывал письмо каждый день, нося его как талисман в кармане робы: он почему-то надеялся, что Катерина отказала жениху именно из-за него. Служба продолжалась, начались первые стрельбы.

Глава 10.
Директорша в телогрейке. – Врезавшаяся в состоянии аффекта. – Старухам не подаю. – Змей Горыныч. – Принуждение к мытью. – Коленно-локтевая поза. – Кот на молокозаводе. – Охотники на котиков. – Дед Мороз и Снегурочка. – Приятный мужской баритон. – Радость, достаток и благополучие. – Дыхание судьбы. – Домодедово, рейс на Питер. – Розы и орехи. – «Стих – это сгусток энергии». – Шампанского на брудершафт. – Последний рубеж. – Мастер-класс по расстегиванию лифчика. – Фотографии на стенах. – Трофимыч и Ядя. – По поводу москалей и их мовы. – «Мужчина, что вы себе позволяете?!..» – Рождественский гусь. – Лиса из сказки.
Год приближался к своему финалу. Марья Ивановна с командой сделала, казалось, невозможное: лодка напоминала Гулливера, которого лилипуты были готовы поставить на ноги. Она без истерик справлялась с проблемами. Хвалила при всех, а разносы устраивала по одиночке, пытаясь понять причину невыполнения задания. Люди есть люди: кто-то устал, кто-то забыл, а кто-то из-за семейных проблем ходил на работу автоматически, отсиживая свое время.
Марья Ивановна казалась образцовым руководителем, и коллектив с каждым днем все больше верил в то, что лодка будет спущена на воду точно в срок, несмотря ни на какие преграды и форс-мажорные обстоятельства.
И неожиданно все закончилось. Счет заморозили. Никаких внятных ответов на телефонные звонки Марья Ивановна не получила. Нужно было срочно лететь разбираться. В спешке не удалось даже переодеться: директорша села на самолет в телогрейке, ватных штанах, валенках, теплом платке и очках-консервах, были очень удобны для работы на заводе. От прежней жизни у нее остался с собой только мобильный да волшебная корочка Палици.
  Столица встретила ее усилением пропускного режима: искали очередных возмутителей спокойствия и общественного порядка. Около входа в метро для проверки документов ее остановил старший лейтенант Сидоров.
– Ну вы и загримировались! – с восхищением произнес Сидоров, глядя на пропуск. – Давайте-ка из соображений государственной важности прокачу вас до офиса, а то с таким внешним видом вы далеко не уйдете.
Не успели они тронуться с места, как в бок служебной «Калины» въехал «Мерседес», совершавший какой-то безумный маневр. Удар, по счастью, оказался не сильным, но московская грязь обильно окатила дитя отечественного автопрома. Старлей пошел выяснять, в чем дело. За рулем «Мерседеса» сидела не менее роскошная, чем машина, девушка поколения Пепси: то ли из семьи потомственных «новых русских», то ли из «золотой» молодежи. Послав Сидорова куда подальше, она начала с кем-то разговаривать по телефону, окончательно перекрыв движение.
– Наверное, врезавшаяся пребывает в состоянии аффекта, – сказал Сидоров Марье Ивановне, садясь на свое место. – Даже не знаю, что делать, – растерянно почесал он в затылке.
– Ты же власть, Сидоров. Бабушки и дети до сих пор верят в доброго милиционера, который всегда придет на помощь. Вызывай коллег, пусть составляют протокол, а я выйду, пообщаюсь с неадекватной, – Марья Ивановна подошла к «Мерседесу», постучала в окошко.
Стекло машины мечты плавно поехало вниз.
– Сегодня инвалидам и старухам не подаю, – сказала девица, на секунду оторвавшись от телефона.
  Марья Ивановна сняла очки, поправила платок, наклонилась к водительнице и внятно произнесла тоном, не терпящим возражения:
– Иди грязь стирай, дура.
От неожиданности девица сразу растеряла всю спесь.
– Я только сделаю один звонок, – промямлила она, выбираясь из машины и беря двумя пальцами дежурную тряпку. Не успел приехать наряд ГИБДД, как на звонок прибыл папа с эскортом. Красавица, глотала слезы, пряди шелковых волос были в грязи, собольи меха очищали московскую мостовую, бархатные ручки воняли соляркой. Где это видано, что бы дочка уважаемого человека составляла конкуренцию гостям с юга по уборке улиц?
Вокруг Марьи Ивановны столпились прилично одетые люди с горящими взорами, готовые на все ради восстановления справедливости. Сборище напоминало Змея Горыныча со множеством голов. Марья Ивановна спокойно стояла в середине дорогих костюмов и галстуков, внос своим внешним видом диссонанс в московскую зимнюю моду. 
– По какому праву моя дочь занимается неизвестно чем? Разве не очевидно, что «Калина» сама подставилась под «Мерседес»?
Рядом со змеем «потерпевшая» начала обретать прежнюю наглость. Одна из голов в кашемировом пальто уже подсказывала, что нужно написать в протоколе.
– То есть, это мы виноваты? – с удивлением спросила Марья Ивановна.
– Конечно. Вы еще ответите за принуждение к мытью машины! – сказала другая голова из свиты.
– Если я правильно поняла, «Калина» сама боком напала на «Мерседес», так неожиданно, что не было даже тормозного пути.
– Все верно, так и было.
– Извините, это по закону или по справедливости? – спросила Марья Ивановна.
– Конечно же, по закону.
– Вы хотите сказать, что за принуждение к мытью машины мне светит статья УК?
– Так далеко, я думаю, дело не дойдет, вы же не в заложники взяли пострадавшую. Но от штрафа не отвертитесь.
К Марье Ивановне подошел работник ГБДД, предлагая расписаться в протоколе, согласно которому события разворачивались вовсе не так, как видели глаза Марьи Ивановны. Она взяла документ, положила его на крышу «Мерседеса», каллиграфическим подчерком вывела свое звание и поставить подпись.
– Что это ты тут написала, убогая? – возмутилась голова номер один.
– Извините, не представилась, – вытащила свою корочку Марья Ивановна.
Физиономии «пострадавшей» и ее защитников вытянулись, как у героев «Ревизора». Марья Ивановна поняла, что инициатива переходит к ней.
– Да я таких корочек в метро килограммы куплю, – наконец сказала голова номер два, отвечающая, видимо, за юридическую безопасность змея.
– Сходи, милый, купи. Только учти, что сейчас подъедут мои ребята, и будете вы все, лежа рожей в асфальт, объяснять, почему сорвали операцию государственного значения. До вас что, никак не дойдет, что я на спецзадании? Грима тоже не заметили?
– Никто никуда не идет и не едет, – подошел к ней отец «пострадавшей». – Лидочка была уставшая, она готовится к сессии, – голосом, полным раскаяния, говорил он. – Мы лишь поможем составить правильный протокол и не смеем вас больше задерживать.
Через пять минут Марья Ивановна и Сидоров продолжили путь к офису.
– Ловко вы управились, – с восторгом сказал старлей.
– К сожалению, кусок картона, может в России заменить закон. Нам не нужно выдавливать из себя раба: гной угодничества, подхалимства сам лезет из открытого рта, – Марья Ивановна брезгливо стряхнула рукой с фуфайки мнимые бациллы.
– Зато мы встали с колен.
– С коленно-локтевая позой пожалуйте к Фрейду. Лично я и мои близкие никогда на коленях не стояли, хотя жизнь сгибала нас не хило, в отличие от этих разодетых холопов.
Разговор закончился. Сидоров по рации сообщал, что везет очень важный груз, а «груз» любовался предновогодней Москвой.
* * *
Офис был готов к Новому году. В воздухе кружила атмосфера праздничного корпоратива. Марью Ивановну никто не признал, пока она не сняла пуховый платок.
– Здравствуйте, дорогая Марья Ивановна, – чуть не кинулась ей на шею секретарь Виктория Каземировна – девушка приятная и статная во всех отношениях. Марья Ивановна потратила на кастинг целый месяц, пока не нашла себе секретаршу, похожую на дедову.
– Я приму душ, а вы приготовьте мне завтрак, пожалуйста.
Секретарь бросилась на кухню варить кофе, жарить яичницу и делать тосты с джемом.
В офис хозяйка вернулась, одетая по последней фитнесс-моде, и, поблагодарив Викторию, принялась завтракать. Фигура Марьи Ивановны подтверждала, что с физкультурой она на «ты».
– Физкульт-привет! – приветствовал ее компаньон Дмитрий Сергеевич, когда она вошла в его кабинет. Дмитрий Сергеевич был импозантным мужчиной, эдаким котом на молокозаводе: жизнь удалась, мышки в виде денег сами скачут в рот. Дмитрий Сергеевич вальяжно развалился в кресле, слушая своего мастера по маникюру и педикюру, который, подравнивая шефу ногти на нижних конечностях, взахлеб рассказывал сплетни гламурного мира.
– Шикарно! – с восхищением сказал педиманикюрщик, оглядев вошедшую Марью Ивановну.
– Присаживайся, дорогая, – елейным голосом проворковал Дмитрий Сергеевич.
– Сережа, дострижешь позже, – сказала Марья Ивановна. – Нам сейчас нужно решить один важный вопрос.
Гений педикюра поджал губы и удалился.
– Что случилось, почему закрыли счет? – с места в карьер бросилась Марья Ивановна.
– Это долгая история.
– А ты основные тезисы.
– Тезисы, говоришь? Ну хорошо, – собрался с мыслями Дмитрий Сергеевич, надевая носки. – Твоя титановая лодка, Марья Ивановна, стоит пару миллиардов долларов. Для ее спуска на воду нужна такая же сумма, которая и лежит на счету. Через две недели наш справедливый суд за былые долги призна;ет завод банкротом. А на лодку уже есть покупатель. Покупатель перечисляет деньги за лодку на наш оффшорный счет, и пока государство хватится, мы полгода или год будем жить только на одних процентах.
Марья Ивановна знала, что у серьезных денег своя судьба: теперь это коснулось и ее самой. Она присела, обхватила голову руками и тяжело вздохнула.
– Адмирал в курсе? – Спросила она в надежде, что на земле еще существует добро и справедливость.
– Этот адмирал портит нам всю картину: лезет куда не надо, абсолютно не понимая сегодняшних реалий.
– То есть он ничего не знает о «светлом» будущем?
– Ни-че-го, – радостно произнес компаньон. – Ты только представь: остров, яхта, вечное тепло и солнце.
– Так это же рай!
– Рай, Маша, и он уже наступил: можешь себе представить, каков ежедневный процент даже от одного миллиарда долларов.
– Миллиард, Дима, это сорок тысяч килограммов в зеленых. – кивнула ему головой Марья Ивановна. – Только вот есть одна проблема.
– Какая? – спросил компаньон, чувствуя себя ребенком, у которого отбирают любимую игрушку.
– На лодке есть специальный отсек для диверсантов. Не для любителей искупаться в фонтанах, которые рвут на себе тельняшки после удара бутылкой по голове, а для настоящих диверсантов. Для убийц. Про «морских котиков» слышал? Так себя именуют бойцы подводного спецназа. А диверсанты охотятся на «морских котиков». Представь же себе, как расстроятся, как печальны и злы станут эти диверсанты, узнав, что их лишили работы и рабочего места.  Меньше чем через сутки они будут здесь, а дальше сам понимаешь.
Дмитрий Сергеевич принялся активно грызть карандаш.
– И ничего нельзя сделать?
– До десятого января у нас каникулы, можешь крутить деньги. А потом становится все на свои места, ибо одиннадцатого ты сам понимаешь.
– Веселый новый год получается, – сказал разом вспотевший компаньон, расстегивая почти все пуговицы на рубашке.
– Ладно, я пошла. Хорошего тебе корпоратива и с наступающим!
Дмитрий Сергеевич пробурчал что-то в ответ. Вид у него был жалкий: он со страхом представлял себе одиннадцатое число. Наконец инстинкт самосохранения взял вверх, и компаньон решил, что сотворит все возможное и не возможное, чтобы сохранить все по-прежнему.
* * *
В это время Марья Ивановна уже ехала в такси в аэропорт: вылет был через несколько часов. В машине она позвонила Палице.
– Товарищ адмирал, завтра по плану последний рабочий день: пусть в новогодние праздники люди отдыхают. Одиннадцатого января на работу. Мне бы очень хотелось, чтобы вы приехали, сказали пару слов, пожали руки нашим рабочим, обняли работниц.
– Ты считаешь, что это необходимо сделать до спуска лодки?
– Людям чаще, чем попреки, нужна любовь и забота. Тем более, вы очень подходите на роль Деда Мороза.
– Только если ты будешь Снегурочкой.
– Завтра жду вас в соответствующем наряде.
* * *
В последнем рабочем дне не было ничего не обычного, пока не появился Дед Мороз со Снегурочкой. Дедушка не боялся залезать на самую верхотуру. Снегурочка знакомила его со своими «зайчиками» и «снежинками», и он поздравлял народ, вынимая подарки из мешка. Атмосфера сразу стала праздничной: адмирал нашел для каждого искренние теплые слова.
Потом накрыли импровизированный стол. Шампанское и бокалы Дед Мороз принес с собой, нарушив технику безопасности. Сняв бороду и расстегнув красный тулуп, адмирал поднял бокал с шампанским.
– Я хочу выпить за всех вас, – пророкотал он, – и пожелать, чтобы в следующем году на работе и дома вас встречала бы такая же праздничная атмосфера.
Коллектив почувствовал себя единой семьей, делающей нужное дело: женщины прослезились.
– Ну, Марья Ивановна, рад за тебя и твой коллектив. Мне теперь энергии хватит на целый год – сказал Палиця перед отлетом.
– Через год опять приедете.
– Приеду, обязательно приеду, – кивнул адмирал, пожал ей руку и пошел на посадку.
Марья Ивановна, которая на праздники тоже улетала, повернулась к Карпу Поликарповичу, провожавшему начальство. Регистрация уже подходила к концу. Они перебрасывались короткими нескладными словами: красивых фраз никак не получалось.
– До свидания, Карп Поликарпович, с наступающим.
– Вас так же, Марья Ивановна… Прилетайте, без вас никак, – краснея, ответил он.
– Я пойду, объявили посадку, – наконец решительно сказала она. – Звоните в любое время.
– Идите, я подожду пока самолет взлетит, – сказал он и неловко попытался ее обнять. Объятие вышло неуклюжим и не добавило прощанию теплоты.
Марья Ивановна пошла оформляться, а Карп неотрывно смотрел на нее. Потом она махнула ему рукой, и он суетливо замахал в ответ. В кресло самолета она опустилась со странным чувством, но не успела ничего обдумать, как зазвонил телефон, и приятный мужской баритон пригласил ее на встречу Нового года.
С Борисом Яковлевичем Стрелковым Марья Ивановна была знакома пару лет. Он возглавлял контору, помогавшую минимизировать налоги. Многие предприятия пользовались услугами его фирмы, а компанию «Аврора» он вел сам. Марье Ивановне он нравился, и за время командировки в Двинск она пару раз умудрилась навестить его.
– Мне нужно под бой курантов кое в чем тебе признаться, – сообщила телефонная трубка голосом Стрелкова. – Ты сейчас где?
– В самолете. Через три часа буду во Внуково.
– Если не возражаешь, то я тебя встречу.
– Не возражаю.
* * *
Всю дорогу она проспала крепким сном без сновидений: нервные клетки, перегруженные за последние дни, восстанавливались, через некоторое время опять быть готовым к пиковым нагрузкам.
В аэропорту ее ждал красивый, элегантно одетый, приятно пахнущий мужчина, державший букет роз, которые, в отличие от выращенных Карпом Поликарповичем, абсолютно не пахли, но всю дорогу до коттеджа на Рублевском шоссе исправно кололи ей руки шипами.
Марью Ивановну ждал романтический вечер, перешедший в страстную ночь и завершившийся расслабленным утром. Не надо было никуда спешить. Они навестили коллегу, перед новым годом праздновавшего день рождения. Наступило тридцать первое декабря.
Марье Ивановне было строго настрого запрещено готовить. Предновогодним вечером в коттедж под чутким руководством модного ресторатора привезли новогоднее меню с неизменным оливье, заливной рыбой, гусем с яблоками и фаршированным тушеной капустой поросенком. Марья Ивановна наряжала датскую ель, пушистую и густую, но, как и розы, ничем не пахнущую. Игрушки и гирлянды были только что из магазина. Гномики, зайчики, снеговички изображали радость, разноцветные шары символизировали достаток и благополучие. Под елку она положила коробку с подарком: «Паркер» с целой бутылью чернил.
Регулярный полноценный сон сделал свое дело: Марья Ивановна была безупречна. Волосы ее были красиво уложены, вечернее платье с открытой спиной подчеркивало достоинства фигуры, туфли на каблуке делали ноги еще длиннее и заманчивее. Вся одежда была приобретена тридцатого числа, чтобы встречать новую жизнь в новом. Представляя романтическое продолжение Нового года, проказница Марья Ивановна решила не надевать нижнее белье. Борис Яковлевич тоже олицетворял безупречность: костюм, рубашка, бабочка, лаковые туфли, – залюбуешься.
Новогодние яства на столе, казалось, тоже ждали боя курантов. Наконец огромный плазменный телевизор продемонстрировал всей стране знакомые серебристые ели, отговорил президент, пообещавший народу в следующем году небывалый скачек и рывок, начался бой курантов. Кавалер ловко открыл «Мадам Клико», которая ждала своего часа в чаше со льдом, наполнил тонкие бокалы. Они встали, чокнулись, нежно поцеловались и не успели выпить, как наперебой зазвонили телефоны: стартовал марафон поздравлений.
Стрелков предложил начать с оливье. «Наверное, мужчины все важное говорят на сытый желудок», – попыталась успокоить себя Марья Ивановна, ожидавшая от кавалера несколько другого. Повар постарался на славу: все было очень вкусно. Потом они, взяв шампанское, вышли в центр поселка смотреть фейерверк и под звуки петард поздравили соседей. Возвращались, взявшись за руки: кавалер был весел и сыпал различными историями и остротами. Дама старалась оставаться веселой и не думать о коробочке, скрывающей в своем бархатном лоне колечко с брильянтом, и признании, которое она должна была услышать, открывая коробочку. Под елочкой ее ждал сюрприз в виде подарочного еженедельника в обложке из мягкой телячьей кожи.
– Завтра вечером придут мои родители, они хотели с тобой познакомиться, – огорошил ее Борис.
Марья Ивановна почувствовала себя скаковой лошадью, которую будут оценивать, как на ярмарке, и поняла, что если судьба сведет ее с этим человеком, то все решения будут коллегиально-семейственно, с благословения свекрови. Пока она принимала душ, смывая с себя остатки романтического вечера, кавалер разложил на диване подушки и пледы. Потом они упорно пытались смотреть новогодние передачи, от которых клонило в сон.
Первым сдался Борис Яковлевич: лицо его размякло, на лбу заиграли телевизионные отсветы. Марья Ивановна взяла пульт, чтобы в последний раз пощелкать каналы и найти что-нибудь по душе. К ее удивлению, какой-то федеральный канал показывал новогодний бал в старинном замке: дамы были в вечерних платьях, кавалеры в смокингах. Вальсы, мазурки и полонезы сменяли друг друга. Сон прошел, Марья Ивановна почувствовала себя Наташей Ростовой, еще не успевшей выйти замуж ни за Андрея Болконского, ни за Анатоля Курагина, ни за Пьера Безухова. Раздалась телефонная трель. Марья Ивановна автоматически поднялась и подошла к столу.
– Алло?
– Машенька, с Новым годом! – она с удивлением узнала голос Карпа. Чувствовалось, что праздник не прошел мимо него. – Я тут увидел вальс, принял немного для храбрости и решил признаться тебе в любви. Давай встретимся в Павловске.
– Почему в Павловске? – спросила Марья Ивановна, удивившись лишь последней части речи Карпа.
– Потому что, там сам Штраус играл. Мы будем кормить белочек, я буду объясняться тебе в любви, а потом мы пойдем в ресторан и будем танцевать. Я чемпион олимпийских игр по теоретическим бальным танцам.
– Карп Поликарпович, перезвоните мне через десять минут и повторите то же самое, – сказала она и нажала на красную кнопку отбоя.
Нужно было собраться с мыслями, которые начали разбегаться из головы. Ей казалось, что что-то похожее она где-то то ли видела, то ли читала. Покой, стабильность, сытая размеренность, посапывающая на диване или искренность, которую она встретит в Павловске? Вот оно – дыхание судьбы, камень на распутье! Она сидела и невидящим взглядом смотрела бал. Танцевали кадриль.
Телефон зазвонил снова. Марья Ивановна взяла трубку и услышала от Карпа Поликарповича почти слово в слово то, что уже было сказано ранее.
– В два часа у входа. Я буду тебя ждать, Машенька.
– Я могу немного задержаться.
– Задержись, приличные девушки всегда опаздывают.
– Тогда до встречи.
Она аккуратно сложила вещи в сумку, положила туда же подаренный ежедневник, переоделась. Присела на дорожку, выключила телевизор и пошла к центру поселка на стоянку такси.
Поселок выдохся, копя остатки сил на православное Рождество. Водитель за рулем дремал. Марья Ивановна постучала в окошко.
– С Новым годом! – поздравила она водителя.
– С наступившим, – зевая, ответил он, потом встрепенулся, открыл багажник, поставил сумку. Пассажирка разместилась на заднем сидении.
– В аэропорт? Домодедово, рейс на Питер?
– В аэропорт. Домодедово, рейс на Питер, – подтвердила Марья Ивановна. – Вы, что, волшебником подрабатываете?
Водитель улыбнулся.
– Я каждый год такое встречаю. Молодые девушки, не дождавшись чуда, уезжают. Одни спокойно, другие в истерике.
– Извините, я вздремну, – сказала Марья Ивановна, достала походную подушку, надула ее, зарылась в шубу и уснула.
* * *
Аэропорт жил своей жизнью, невзирая на праздники. В телевизорах, расставленных в залах ожидания, продолжалось праздничное действо, передавая позитивный настрой пассажирам. Стюардессы оказались в костюмах Снегурочек, а командир корабля был наряжен Дедом Морозом. За счет компании наливали глинтвейн и угощали имбирным печеньем. Маша сидела рядом с крохотной девчушкой: ее мама неестественно широко раскрывая глаза, пыталась читать дочке сказку. Глаза закрывались, сказка не шла дальше первой страницы. Малышка же, наоборот, неплохо выспалась, и была полна энергии и энтузиазма.
– Давайте я почитаю, – предложила свою помощь Марья Ивановна.
– Выручайте, я всю ночь не сомкнула глаз, все-таки праздник.
– Нас папа встретит, а потом мы поплывем на большом корабле в Стокгольм, – поделилась дочка семейной тайной.
– У мужа был вчера последний рабочий день: груз пришел в порт под бой курантов. Прямо с работы приедет встречать.
– Хорошо, что пришел, – сказала Маша, раскрыла книжку сказок Пушкина и начала читать. Девочка внимательно слушала, задавала вопросы, мама же мирно спала. Выходя из аэропорта Марья Ивановна увидела, как супруги обнялись, отец подхватил дочку на руки. Девочка замахала ей рукой, Маша махнула в ответ, и от этого на душе у нее стало как-то светлее. 
До Павловска она добралась на электричке: город еще спал и на станцию она вышла в одиночестве. Подойдя к главному входу, Марья Ивановна увидела свое счастье, которое было одето по средней двинской зимней погоде в минус двадцать градусов.
Карп Поликарпович ходил взад-вперед, расстегнув пуховик, добротные ботинки поскрипывали, одна штанина была заправлена в ботинок, другая свободно выпущена поверх. Толстый вязаный свитер не давал холодному воздуху не единого шанса пробраться внутрь. В одной руке он держал свои фирменные розы, на этот раз аккуратно упакованный в подарочный мешок, в другой пакет с неочищенным фундуком. Увидев Марью Ивановну, он кинулся к ней размахивая орехами и цветами.
Марья Ивановна увернулась от объятия и поцелуев и строго сказала:
– Карп Поликарпович, вы же в Павловске находитесь!
– Понимаю, – сказал он, вставая на одно колено. – Марья Ивановна, я люблю вас так сильно, как не любил никого и никогда – протягивая ей розы, дрожащим голосом произнес он, протягивая ей цветы. – Будьте моей женой, – доставая из внутреннего кармана красную бархатную коробочку закончил Карп. Потом он встал и попытался надеть кольцо ей на палец.
Сцена не оставила бы никого равнодушным, но в это время ее свидетелями были лишь зеленые ели и дымчатые белки, ждущие своих орехов.
– За цветы спасибо, а с кольцами давайте немного обождем: достроим лодку, а там видно будет.
– Я же с серьезными намерениями!
– Я тоже. Я ведь не двадцатилетняя барышня, пришедшая сюда на свидание. Кстати, пойдемте покормим белочек: вы мне прочитаете какие-нибудь стихи, чтобы дополнить романтическую атмосферу, – сказала она беря его за руку. – Можете обращаться ко мне «на ты».
– Ты лиса, самая настоящая Лиса Патрикеевна из русских сказок, – сказал Карп, послушно идя за ней по центральной аллее. – Ты всегда сделаешь так, как тебе надо. Я чувствую себя, как волк, опустивший хвост в прорубь.
–Этот вариант для детей, для взрослых другая версия, – лукаво рассмеялась Марья Ивановна, с удовольствием вдыхая запах роз на морозе.
В парке латунное солнце тяжело продиралось сквозь тучи и ветви деревьев. Карп держал в своей руке теплую и изящную ручку Марьи Ивановны. Иногда она отбирала ее, чтобы вручить очередной белке орешков. Более предприимчивые из хвостатых, орешки не ели, а уносили на свои беличьи склады, про запас.
– Почитайте, Карп Поликарпович, у вас же талант в декламации. Откуда, кстати, вы знаете так много стихов?
– Сейчас, Маша, установилась какая-то монополия на адекватных людей: они все обязаны жить или в первопрестольной, или же в культурной столице, а остальные жители России во время приема пищи используют лапоть, запивают квасом и в голос, подобно чеховским трем сестрам, орут с надрывом: «В Ма-аскву, в Ма-аскву!..» Я учился в самой обыкновенной школе, правда, как ты знаешь, город у нас закрытый: почти все учительницы были женами морских офицеров. Основная часть заканчивала Ленинградский пединститут или была родом из этих мест. Учительницы были разные, но вот с преподавательницей русской словесности Зинаидой Федоровной, нам крупно повезло: она отдавала нам всю свою нерастраченную любовь, которая должна была достаться ее мужу, по полгода находившемуся в море. Каждый ее урок начинался со стихотворения: «Стих – это сгусток энергии», – любила повторять она.
– Чем еще в детстве вы занимались?
– Ходил на секцию самбо, участвовал в соревнованиях, потом, уже постарше, занимался с инструктором боевым самбо. Был у нас замечательный учитель трудов, фанат парусных моделей: мы с мальчишками строили под его руководством корабли, так же, как сейчас лодку.
– Хорошее детство, выходит, было?
– Хорошее.
Они дошли до Павловского дворца и повернули обратно: центральная аллея встретила их небольшим ветром и темнотой. Марья Ивановна крепче взяла Карпа за руку.
– Куда теперь? – спросила она, когда они вышли из парка.
– В «Асторию»: там первого января рождественский бал. Только вот есть одно «но».
– Какое «но»?
– Все достойные вас отели заняты, не знаю даже, где переночевать, – погрустневшим голосом сказал он.
– Да, наш роман разбивается о банальный жилищный вопрос.
– Маша, я же спонтанно, я не готовился. Я тебя полюбил с первого взгляда, когда ты на лодку залезла и ее погладила. Если бы не вчерашний бал по телевизору, у меня не хватило бы решимости.
Карп Поликарпович говорил искренне, прижимая к себе руку Марьи Ивановны, словно боясь, что она убежит. Этой подкупавшей искренностью и четностью Карп очень нравился Марье Ивановне.
– Ну тогда поедем на природу: в наше родовое гнездо. Только на даче надо будет протопить. Я в отличие от вас, Карп Поликарпович, озаботилась о ночлеге, – назидательно сказала Марья Ивановна, как девочка с голубыми волосами деревянному мальчишке.
По дороге она еще раз поздравила своего двоюродного брата: Сухинин на дачу не собирался, отправляясь вместе с дочерью в круиз по Золотому кольцу. Родители улетели в Красноярский край к ближайшим родственникам: квартира была пуста, но Маша еще не была готова привести туда Карпа, так что дача была наилучшим вариантом.
* * *
За столиком «Астории» Марья Ивановна сидела уже в полном блеске, как и сутки назад, только платье и туфли на этот раз дополняли чулки и кружевное нижнее белье. Карп Поликарпович оказался не совсем простаком, захватив с собой темный костюм и бабочку. Первого января боя курантов не было, но признания в любви звучали каждый час.
– Где Вы, Карп Поликарпович, так научились танцевать? – после очередного тура вальса спросила Маша.
– У нас в школе в старших классах был обязательный новогодний бал-маскарад. А самый главный, конечно, был на выпускном вечере.
– Ах вот вы какой, – игриво сказала она. – Давайте-ка еще шампанского выпьем – на брудершафт.
Вечер удался: к трем часам ночи они полностью станцевались, несмотря на то, что ноги у Марьи Ивановны гудели, и новые туфли натерли ей немилосердную мозоль на пятке.
Бал закончился: машина вместо кареты, таксист вместо кучера, дача вместо замка. Золушку развезло, и она спала на плече своего принца. К счастью, у кучера был навигатор.
* * *
Проснулась Марья Ивановна поздним утром, почти в обед, на своей кровати, в кружевном белье, заботливо накрытая теплым одеялом. Натопленная печь тихонько гудела, ходики тикали, не хватало лишь сверчка за печкой. За окнами ничего не было видно: зима сначала окатила округу дождем, а потом облепила снегом. Сквозь стекла пробивался свет, как от лампы дневного накаливания. Все тело ныло, а ноги просто стонали.
В дом вошел Карп Поликарпович: было слышно, как он стряхивал с себя снег в сенях.
– Добрый день, Машенька, – показался он на пороге, осторожно постучавшись.
– Доброе утро, Карп Поликарпович. Что слышно?
– На улице мокрый снег. Час назад пропало электричество. Банька истоплена, я уже попарился. Можешь идти мыться, как раз обед подойдет.
– А как я оказалась в таком виде? Я ничего не помню.
– Я тебя уложил: сначала прямо в шубе, а потом, по мере нагревания печи, помаленьку раздевал.
– Судя по нижнему белью, остался последний рубеж. Или я уже не девушка?
– Для мужчин с высшим техническим образованием застежка лифчика все равно остается величайшей загадкой. Кроме того, ты так сладко спала, что жалко стало будить. Судя по погоде и отсутствию электричества, нам будет, чем заняться в эти дни.
– А чем мы будем питаться?
– Можно съесть мои ботинки, а потом твою сумочку.
– Это хорошо, что у вас есть чувство юмора, значит, не все так плохо.
– Могло быть и хуже, но кто-то оставил целую морозилку мороженных хлебо-булочных изделий и сливочное масло. В кладовке мясо, колбасы, мед, сало копченое, подсолнечное масло. В подполе квашеная капуста, картошка, соленые грибы, репа, свекла и морковь. Целая батарея варенья. Тут на кухне лук и чеснок, в общем, мечта молодой деревенской хозяйки. Все почти как в деревне, как у деда с бабкой.
– Карпуша, давай готовить вместе: я человек городской, буду у тебя учиться, – ласково сказала Марья Ивановна, мгновенно просчитав все варианты.
– Я же говорю – лиса.
– Карп Поликарпович, я схожу в баню, приведу себя в порядок: давно так не танцевала, все болит.
Карп обнял Марью Ивановну, и его руки сами принялись изучать ее кружевное белье.
– У вас молоко убежало, – вспомнила Маша знаменитые слова мужчины в самом расцвете сил.
Карп выпустил даму из объятий и, улыбнувшись, отправился на кухню. Взял кочергу, открыл заслонку печи и поворошил угли вокруг чугунка с картошкой, брюквой, капустой, кусочком свинины.
В бане усталость понемногу отходила, в отличие от метели, которая стала завывать еще сильнее. Пока Марья Ивановна парилась, Карп провел ревизию на кухне: в одной жестяной банке он нашел сухое молоко, в другой яичный порошок, в третьей сухие дрожжи. В отдельном шкафчике лежали свечи, спички, завернутые в полиэтилен, керосиновая лампа с запасом керосина.
– Как Ноев ковчег: хозяева подготовились на славу, – с удовлетворением сказал он  вслух.
К приходу Марьи Ивановны на столе стоял самовар, на верху которого красовался заварочный чайник, из печи высовывался чугунок, откуда поднимался ароматный пар то ли супа, то ли рагу. Карп засунул мороженую сдобу в печь, и через некоторое время по дому разнесся запах выпечки.
– С легким паром, – произнес Карп Поликарпович, когда раскрасневшаяся Маша в шубе и в чалме из банного полотенца на голове вошла в дом.
– Спасибо, Карп Поликарпович, как вкусно пахнет, – сказала она, втягивая носом воздух, наполненный аппетитными запахами. Потом она скинула на пол шубу, а потом туда же последовал халат.
– Хочу показать вам мастер-класс по расстегиванию лифчика, надеюсь, что с другим нижним бельем у вас проблем не будет? – лукаво спросила она ошеломленного Карпа. От нее пахло свежестью и молодостью, усиленными березовым запахом веника.
* * *
Марья Ивановна ухнулась в омут семейной жизни, пролетев мимо конфетно-букетного периода. Как ни крути, а надо было убирать, стирать и мыть посуду, а также притираться к друг другу. Большую часть дня они, правда, проводили в постели, но, выбираясь из нее, в свободное от домашних дел время успевали прогуляться или сыграть в дурака: на длинных шахматных партиях Карп не успевал сосредоточиться, через десять минут предлагая Маше еще раз сдать экзамен по расстегиванию лифчика.
Снега навалило столько, что он доходил до окон. Карп лопатой делал проходы от дома к бане. Отыскав в сарае древние охотничьи лыжи, они отправились на лыжную вылазку по окрестностям. Лыжи были тяжелые, просмоленные и никак не сочетались с модными сапогами сапоги Марьи Ивановны. И Карп, и Маша испытывали одно и то же чувство: будто они находятся на острове, – вокруг не было ни души, даже автострада, находящаяся за десять километров, молчала. Тишина расширила свои владения.
Иногда по вечерам Маша рассказывала Карпу свою родословную. Он внимательно рассматривал фотографии из семейного альбома.
– Вот этого мужичка я помню: он к нам приезжал в восьмидесятом, я тогда в деревне на каникулах был, – сказал Карп, показывая на фотографию мужчины рядом с поездом. – Он оказался двоюродным братом моего деда, тоже Поморов. Дед рассказывал, что он жил в Америке и у него был просто несносный характер.
– Рядом с твоим Поморовым стоит мой дед Сухинин, а вот на той стене фотография его внука, моего двоюродного брата, капитана Сергея Сухинина, – Маша указала на портрет лихого капитана, стоящего на рубке субмарины.
  Карп уже привык к взглядам фотографий в рамках, развешанных по стенам комнат.
– Я тебя тоже сфотографирую на фоне лодки, – притянул ее к себе Карп. – Поженимся и сделаем там совместное фото.
– Только давай нашу совместную жизнь оформим после постройки лодки. Мне не нужно лишних шушуканий за спиной. Сдадим, разобьем о борт бутылку шампанского, а дальше видно будет, – обняла его Маша.
– Сдадим и сразу же в загс: я как честный человек просто обязан на тебе жениться, – сказал Карп, гладя ее по волосам. – Только для этого надо сначала выбраться из этого райского уголка. У тебя нет идей, как это осуществить? Снега навалило столько, что до большой дороги не доберемся.
– Как не доберемся? Ты на лыжах, а я привяжу к твоей могучей спине саночки за веревку: вот и доберемся.
– Импровизированный марш-бросок?
– За косогором живет фермер: у него, наверное, есть электричество и другая цивилизации. Завтра после обеда к нему сходим.
– Как его хоть зовут?
– Все называют Трофимовичем, а жену – тетя Ядя.
* * *
На следующий день после обеда дачники тронулись в путь. Светило солнце, стоял легкий морозец, от которого лыжи приятно поскрипывали. Предстояло преодолеть косогор. Деревья росли очень густо, приходилось идти осторожно, чтобы снег с деревьев не оказался на голове лыжников. Наконец забрезжил просвет между деревьями, Маша и Карп оказались на вершине. Казалось, что они стоят на краю гигантского кратера, а дом и постройки находятся в самом центре. Рядом было небольшое озерцо, вокруг которого росли маленькие ели.
– Я скачусь первым, а ты езжай по моей колее – сказал Карп, проложив глазами путь, показавшийся ему достаточно безопасным.
Он съехал с косогора и помахал Маше. Та тоже благополучно скатилась. К дому идти было проще: под ними было ровное поле. До цели осталось совсем немного, когда из дома вышел мужчина и направился в их сторону.
Он был похож на былинного богатыря или на заблудившегося Садко: впечатление усиливала грива соломенных, слегка вьющихся волос. Лицо у него было открытое и приветливое, грудь прикрывала борода лопатой. Одет он был в зимние штаны и куртку, на ногах сапоги с резиновым покрытием типа галош. Казалось, это настоящий хозяин, знающий для чего он живет на этом месте и на этом свете. Его хозяйство также было в образцовый порядок: собственная подстанция исправно давала ток, так что и дом, и ферма были освещены. 
– Трофим Валерьевич Селезнев, – сказал он приятным баритоном, протягивая Карпу руку для приветствия.
– Карп Поликарпович Поморов, –  ответил гость.
  – Наконец-то с кавалером! – сказал Трофим, обнимая Марью Ивановну. – Спрашиваю у Сереги, когда Маша объявится, тот все отшучивается. А тут вдруг сама, да еще не одна! Пойдемте в дом.
На крыльцо вышла хозяйка – женщина среднего роста, казалось что это Карпаты и гостей встречает местная красавица, с роскошной косой до пояса. У ее ног сидела немецкая овчарка, спокойно осматривающая нежданных гостей, потом из неплотно прикрытой двери вылез породистый сибирский кот: от зимнего мороза шерсть его лоснилась, а сытая морда излучала добродушие.
– Здравствуйте, Ядя, – сказала Маша хозяйке, которая была не намного старше нее.
– Здравствуй, соседка. Проходи, я как раз пирог собралась в печь ставить.
– Карп Поликарпович, – представился кавалер.
– Ядвига Юзефовна, – сказала хозяйка мягким голосом. – Пожалуйте в нашу хату.
– Спасибо. А можно ваше хозяйство посмотреть? – неожиданно обратился Карп к хозяевам.
– Я бы сказал – нужно. У девушек свои секреты, когда будет все готово, позовут.
* * *
– Ты сам-то откуда?
– Из Северодвинска.
– Помор значит? Родственник Ломоносова?
– Ветвь от незаконнорожденного сына, – поддержал шутку Карп.
Хозяин начал показывать свои владения: молочная ферма, свинокомплекс и место для овцеводства.
– Самые новые постройки: сейчас большой спрос на баранину, да и шерсть хорошая всегда нужна, – сказал он, проводя гостя в овчарню.
Мужчины зашли в беседку со стеклянными стенами: из нее открывался вид на заснеженное озеро с перевернутой лодкой на берегу. Солнце нагрело помещение, создав эффект парника. Температура в беседке была плюсовая, Карп даже снял свой пуховик.
– Давай, что ли, за знакомство, – предложил Трофим, вытаскивая из-под скамейки ящик. Открыв его, он поставил бутылку и стаканчики на столик. – Самогон с жженым сахаром: хобби, когда уже все дела сделаны.
– За знакомство и с наступающим Рождеством.
Они чокнулись, выпили, жидкость с привкусом жженого сахара сделала температуру в веранде еще выше.
– Как вы умудрились сотворить такое хозяйство? – с восхищением спросил Карп. – И где все люди?
– Рабочие в рождественском отпуске, сегодня утром последнюю партию отвез. Одиннадцатого обратно приедут. А как все получилось, могу рассказать. До ужина время есть: девушкам сейчас не до нас. Давай по второй.
Солнце садилось, раскрашивая все вокруг в закатные цвета, ветра не было, все настраивало на беседу.
* * *
– Сам я из местных – начал Трофим. – Был тут у нас недалеко колхоз «Заря», и  мечтали мы со школы свалить из этого колхоза в город, тем более, что Питер недалеко. Поступил я в политехнический, потом флот: морская пехота, а второй год весь в Афганистане. Был у меня в отделении старший матрос Серега Борисов – тоже из твоих краев, вроде как из Архангельска, я его потом в учебку отправил.
– У нас инструктор по рукопашному бою в Советске был мичман Борисов – тоже  архангельский; может, ваш Борисов и был, – заинтересованно сказал Карп.
– Давай тогда за морскую пехоту – как раз третий тост, – мужчины дружно выпили. – После окончания политеха приложил я все усилия, чтобы оказаться подальше от колхозного счастья: устроился наладчиком оборудования на мясокомбинат. Через пять лет женился на Ядвиге, она к нам на комбинат молодым специалистом пришла, технологом. Я как ее увидел – на месте влюбился. Она сама деревенская, шестьдесят километров от Львова, бывшие владения Австро-Венгрии. Пришла она к нам на завод на практику, и так успешно ее проходила, что технологический отдел пригласил ее после окончания учебы на работу. «Домой всегда успею, а так хоть город посмотрю», – говорила она мне. Стали жить в семейном общежитии: там сынок родился, Генка, через пару лет доченька Ирочка.
В августе девяносто первого поехали мы всей семьей к Яде на родину: у тещи двадцать второго августа юбилей был. Пересадку решили сделать в Киеве. Поезд отходил ночью, так мы надумали пройтись по столице. Запомнил я Киев как один гигантский парк с вкраплениями зданий. На Крещатике около гостиницы «Украина» даже сфотографировались с памятником Ленина; правда, в кадр влез только его башмак почти в человеческий рост. Сходили в национальный художественный музей Украины, дождались экскурсии. Экскурсовод, молодая девчонка, на ридной мове с гордостью рассказывала про художников, которые создали полотна не хуже Репина, Саврасова или Коровина. Вообще вся атмосфера была как в степи после обильных дождей: дышится свободно, вольно. Полюбовались на Днепр и не спеша пошли по Крещатику, потом свернули глянуть на Владимирский собор и пешочком на железнодорожный вокзал. Помню еще, что мороженое было очень вкусное. Зашли в продуктовый, накупили киевской сдобы, присели на лавочку и с фруктовым кефиром все слопали, воздав славу украинским пекарям. А кефир тот почему-то назывался «Таллиннский».
Приехали во Львов, а на вокзале говорят, что в Москве Горбачева сняли. Пока тестя дожидались, пошел я на экскурсию по вокзалу: вокзал там единственный в своем роде. Помню картину на втором этаже, изображающую местных лесорубов.
  Ядин отец посадил нас в «Москвич» и довез до дома. В деревне у них полное смешение наций и религий. Место очень живописное: горы, поросшие лесами, речушка с прозрачной водой, домики в низине: у некоторых крыши из маленьких дощечек, на нашу дранку немного похоже. В деревне колхоз и лесозаготовительная контора. Женщины еще подрабатывали шитьем различных в то время дефицитных товаров: от кофточек до джинсов.
На тещин юбилей Форосский узник как раз прилетел в Москву, и началась новая эпоха. Деревня преобразилась: все одели вышиванки, праздничный стол на улице просто ломился от блюд, абсолютно всем казалось – ну теперь-то уж заживем! Барак социализма демонтировали и на его месте будут построены благоустроенные коттеджи. Любые формы собственности и политического устройства! За столом сидела вся деревня; недалеко от меня расположился благообразного вида дед, переживший сталинские репрессии.
Юбилей так юбилей, дай Бог  каждому так отмечать! Люди поздравляли тещу и представляли новую жизнь. Настала и моя очередь. Я от имени России и от себя лично поздравил свою единственную тещу. Потом попросил прощения у деда за репрессии и притеснения, извинился за нерадивых правителей и предложил начать жизнь с чистого листа: «Давайте с сегодняшнего дня забудем все плохое и не будем больше делиться на хохлов и москалей: два братских народа выходят в открытый океан рыночных отношений – желаю вам всем счастливого плавания! Пусть Украина стойко выдержит все бури и волны новой эры».
Всем нормальным людям было понятно, что «меченый» не удержит страну, каждая сестра фонтана на ВДНХ тянула одеяло общего бюджета на себя, каждая уже знала, как ей нужно жить. Хорошо хоть мирно разбежались, могли ведь и пару «Хиросим» от великой любви друг к другу устроить на вечную память.
Отпуск закончился, началась новая жизнь. При любой власти народ хочет кушать, а при пустующих прилавках тем более. Директор наш был не промах: сообразил, что в ближайшие годы ждать мяса от российских производителей не стоит, тем более, что «ножки Буша», как «яйца Черчилля» в свое время, заняли все прилавки. Начали поставлять на производство живым весом польскую свинину, в общем выкрутились. Я уже к тому времени стал главным механиком, а Ядя главным технологом. Комбинат через некоторое время приватизировали, и наша семья обогатилась акциями с обещанными дивидендами. Приватизировали мы свою комнату в общежитии, потом продали, добавили деньжат и купили двухкомнатную квартиру.
Так и жили все это время: то путч, то война в Чечне, то один премьер, то другой. Одни богатели, другие нищали, как например владельцы бумажек «МММ», всякое бывало. Мы не бедствовали: директор держал нос по ветру и открывал каждый год по фирменному магазину; Ядя разрабатывала ассортимент и рецептуру. В моем подчинении была уже новейшая техника.
В девяносто восьмом в начале сентября тесть отмечал шестидесятилетие. Прошло семь лет, как не были мы в Ядиной деревне, хоть она, конечно, перезванивалась, читала письма от родных с утешительными и неутешительными известиями. Поехали мы тем же маршрутом, с той же пересадкой в Киеве. Все было на своих местах, только город теперь напоминал огромнейший, завернутый в рекламную обертку ящик. Знаменитый Крещатик был весь увешан рекламой: с плакатов улыбались  радостные мужчины, женщины и дети, демонстрирующие, каким счастьем наполнили их жизнь те или иные изделия. Парки же как-то ужались, их места заняли дома новых киевлян, желающих жить поближе к центру. Музей теперь стоял на пересечении новых улиц, Банковой и Грушевского: я никогда не видел столько машин класса люкс в одном месте. «Богато», одним словом... В музее стояла библиотечная тишина; мы прошлись по всем залам, вспоминая былую экскурсию. Каждый шаг отдавался звуком скрипящего неперетянутого паркета. А в каких-то двадцати метрах стояли ряды роскошных, ухоженных, отполированных машин, хозяевам которых дела не было до музея ладно бы москальского искусства, а то ведь своего, национального, украинского! Хозяева этих машинах решали более глобальные проблемы, а паркет в музее мог и до бетона стереться, – а там уже и до нового покрытия недалеко.
Во Львов теперь ехали несколько иные пассажиры: в основном, мужчины, возвращающиеся с заработков с подарками детям, женам и родителям. На львовском вокзале на знакомом «Москвиче» нас встретил муж одной из Ядиных сестер. Ядя села на переднее сиденье и начала вспоминать ридну мову.
На юбилее народу было немного: в основном, пенсионеры. Должна была прилететь еще одна дочь из Испании, но не смогла. Третья, Олеся, работала в Москве, в гостинице. Стол опять поставили на улице, но такого настроения, как семь лет назад, не было. Репрессированный дед сидел на своем месте, только теперь в военной форме с медалями. Друзья и коллеги говорили тестю поздравительные речи. Когда дошла очередь до меня, я уже был слегка навеселе: горилка под тушеную капустку была выше всяческих похвал. Народ тоже начал помаленьку шушукаться после выпитого, и как-то во всех их проблемах и неурядицах стали вдруг виноваты москали! За пару дней столько я всего наслушался!
Первой поднялась Ядя, сказала отцу прекрасные, теплые слова, поцеловала, вручила подарок: картину с видом из окна родного дома, которую она вышила вместе с дочкой.  А сын наш под моим руководством сделал для картины красивую резную раму. Тесть был тронут. Потом наступил и мой черед. Я поздравил тестя, выпил за его здоровье. Все были уже, что называется, «тепленькими», и кто-то, словно шутя, сказал: «Вот и до нас добралась москальская мова». Я попытался было смолчать, но видно последний стакан раззадорил.
– А вот теперь по поводу москалей и их мовы, –  сказал я, наливая себе еще одну рюмку.
Ядя, предчувствуя катастрофу и сын, попытались меня усадить, что им собственно и удалось.
– Что ты хотел сказать? – усмехнувшись, спросил несостоявшийся Ядвигин свекор и усмехнулся.
Я выпил, неторопливо закусил тушеной капустой. Воцарилась тишина: все собравшиеся  теперь глядели на меня.
– Есть такая русская поговорка: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Так что не серчайте, люди добрые. Помнится, семь лет назад, я тут извинялся и чуть ли не каялся за бывших правителей, – начал я. – Украина тогда представлялась мне белоснежным лайнером, отплывающим в светлое будущее. Это была страна, которая могла и должна была производить все: КрАЗы не хуже Ивеко, Запорожцы не хуже Киа. Николаевские верфи должны были строить танкеры, которые перевозили бы Каспийскую нефть, а газопровод по дну Черного моря поставлять газ в Одессу и другие города. Даже известные каждому мужскому лицу бритвы «Харькив» должны были превратиться в «Филипс» или «Браун». Но ничего этого не произошло, и Крым не стал новой Ривьерой! Кто же вам мешает? В России своих проблем выше крыши, а вам все мерещатся москали, сующие палки в колеса. Вы думали, что наденете вышиванки и, как у Гоголя, вареники со сметаной сразу в рот полезут?.. И это центральная Украина, которая была Малороссией, а вы-то и вовсе относились к Австро-Венгрии: не чета нам, угро-финским москалям. Вы и под «советской пятой» прожили недолго. И где же автобусы «Львiв» и радио «Карпаты?» Что-то я ничего не слышал про Львовский университет и его научные кадры. И молодые хлопцы и девчата работают почему-то не здесь, а в ненавистной Московии. А у вас только остатки сельского хозяйства и полысевшие горы.
Кстати, о горах. Сынок-то домой пришел в деревянном бушлате? – спросил я несостоявшегося  Ядиного свекра. – Понятно кавказцы за что воюют, а вы что там делаете на Кавказе с оружием, за какую свободу воюете, вам своей мало? Хреново с экономикой, так вытащили нафталиновый костюм национализма?! Ты, дед, за свободу Украины воевал? – обратился я к ветерану. Тот приосанился, кивнул головой.
– Так ты, орел, в своей УПА против всех воевал и против Красной армии и против вермахта? Что – то поляки не очень то вас за Волынь жалуют?
-А сейчас москали мешают! Только вашим олигархам они почему-то не мешают: виллы в Испании вместе стоят, да и в Куршевеле квасят совместно, не глядя на национальности.
– Цели определены, задачи поставлены, за работу товарищи, – как говорил Ваш лысый земляк, – шатаясь, подытожил я. – У меня тоже лет через пять будет свое мясное производство.
* * *
Казалось, что смеялись не только люди, но и живность, и рыба в реке. Я дождался пока немного все поутихнет и сказал:
– Так что милости прошу на работу. Русские ленивые, вечно пьяные и неопрятные: азиаты-с, что с нас возьмешь, так что без вас никак. Поехали,  Селезнева, завтра в Московию, строить новую жизнь!
– Извините, что перебиваю, – не выдержал Карп, – но у нас  в бригаде были сержанты с Западной Украины. Хорошие хлопцы, только  малость зазнайки: считали, что в их родном краю самые работящие парни и самые красивые девушки. Девушки, действительно, красивые, но зачем же сразу в русских свиным дерьмом кидать?
– Воцарилось похмелье после веселья, – кивнув головой, продолжил Трофим. – Теперь все внимание переключилось на Ядвигу, а она совсем растерялась – родня все-таки.
– Їдь, доню, – сказала вдруг теща Ванда Леонардовна: про ее отношение ко мне можно было рассказывать анекдоты, но тут она почему-то приняла мою сторону!
Юбилей был безнадежно испорчен. Гости расходились, даже не прощаясь.
– И что тебя за язык дернуло? – недовольно спросила жена, когда мы уже легли спать.
– Не знаю, наверное, Пушкин.
– Какой еще Пушкин, что ты мне голову морочишь?!
 – Он в свое время сказал: «Я сам плохо говорю о России, но не люблю, когда о ней плохо говорят чужие», – примерно так. Давай спать, жена, нас с тобой ждут великие дела.
– Да уж, твое выступление было прямо романом в стихах.
– Если ты сейчас не замолчишь, будет вторая часть с эпилогом.
Ядя разозлилась и ушла спать к матери, я же без зазрения совести спокойно заснул.
Наутро тесть со мной демонстративно не разговаривал, теща же отвела в кладовку и нагрузила две сумки разными гостинцами. Что ни говори, какими бы не были родственники моей жены, но в хлебосольстве им не откажешь.
– Это тебе от нас, первоначальный капитал,  – добродушно сказала она. – Я еще Яде старинную книгу рецептов передала, от бабушки мне досталась.
Уезжали мы на утреннем проходящем автобусе. Я шел с сыном впереди с сумками, за нами Ядя со своей торбой. Дочка шла поодаль с бабушкой. Тесть проводы проигнорировал.
Подъехал автобус, – тот самый «Львiв», – мы попрощались и поехали. Ядя, проболтавшая всю ночь с матерью, сразу уснула на моем плече. Любуясь пейзажами, я невольно косился внимания на водителя, благо сидели мы от него недалеко. Шофер знал каждого входящего пассажира по имени: они перебрасывались фразами, делясь новостями. Он был, словно  сухопутный «Мимино»: человек нашедший свое нелегкое призвание и любящий землю, на которой родился.
В поезде я набросал кое-какой план. До конца отпуска осталось две недели, так что времени оставалось немного.
* * *
Был у меня один знакомый, Пашей его звали: он у нас на комбинате в плановом отделе немного поработал. Парнишка был способный и через пару лет создал свое агентство. Занимался он тем, что брал неотесанного человека и за весьма приличную плату учил его красиво говорить и выглядеть в телевизоре или перед народом, а точнее говоря, перед электоратом.
Созвонились. Захожу в офис, а там на стенах фотографии лучших учеников. Поздоровались, поболтали о прошлом, я ему изложил проблемы дня сегодняшнего.
– Ничего сложного, – сказал теперь уже Павел Петрович, – нужно лишь удивить человека, предложив ему лучшую услугу. У меня как раз есть свежая визитка одного чиновника из Кировского района. Внешность у тебя колоритная, купи вышитую косоворотку, представься одним из спонсоров предстоящей осенней фермерской ярмарки. Сейчас мода на людей от сохи, возрождающих Россию. Скоро круглая дата со дня рождения Столыпина, отца российского фермерства, так что ты будешь в тренде, выражаясь по - современному.
Сказано – сделано. Нашел я того чиновника, представился одним из спонсоров ярмарки и получил разрешение выставить свой товар в холле исполкома. Ядя профессионально разложила на блюде мясные изделия собственного приготовления. Получилось довольно красиво.
Я стою в косоворотке, предлагаю пробовать, напоминаю сам себе незадачливого рыбака, пытающегося поймать обожравшуюся рыбу. Народ подходит, спрашивает о жизни на земле, сочувственно кивает головой, пробует и уходит. Три дня коту под хвост. Наш чиновник в еде привередлив, знает правильное сочетание белков жиров и углеводов, да еще и витамины ему подай с аминокислотами. В пятницу, когда мы уже закончили свою неудачную промоакцию, подходит ко мне один мужчина и говорит:
– Дочку выдаю через две недели замуж. Жених и родня москвичи, и не какие-нибудь новоиспеченные, а самые что ни есть настоящие, ведущие свое летоисчисление чуть ли не от Ивана Грозного. Я уже согласовал все, что будет на праздничном столе, но хочется удивить гостей: сам понимаешь, Москва и Питер – вечные соперники. Придумаешь что-нибудь оригинальное, за мной не заржавеет.
Все вышло, как в сказке: хочу то, не знаю что. Понял я, что, как ни рвался в город, а без деревенской печи ничего не сделать: жизнь повернула к истокам. Пришлось ехать на малую родину, она у меня как раз за косогором. Отец с матерью живы-здоровы, сестра за ними присматривает. Муж ее в Питере на заработках, а она с младшим сыном в декрете сидит. Старшая племянница уже в выпускной класс перешла. Отец еще крепкий, держит небольшое хозяйство: козы, пчелы, огород. Мать и сестра подсобляют, да и мы с Ядей на посадку и уборку картошки приезжаем.
Сидим мы с отцом после баньки, обозреваем окрестности. Изложил я ему свою проблему.
– У нас в колхозе механическая мастерская раньше была в старом здании: там, говорили, еще до революции колбасы делали, запах копчения так до сих пор и не выветрился. Ты, сынок, сходи проведай, может, и найдешь чего?
Поутру я собрался на разведку. Двери в мастерскую были открыты, внутри пусто, и эта пустота как бы приглашала войти. Запах былых времен действительно остался, как и печь, и деревянная коптилка. Так мы и стояли, и глядели друг на друга. Печь была в отличнейшем состоянии, коптилку тоже при минимальном ремонте можно было использовать. Я вдруг почувствовал, как будто это помещение ждало меня и мастер, сложивший эту печь, построил ее и для меня тоже.
Целую неделю я приводил помещение в божеский вид; отец подсобил с ольховыми дровами и соломой. Ядя самолично выбрала на рынке мясо для ветчины и для колбас, сделала по старинным рецептам приправы и достала нужные специи. Результат превзошел все ожидания: такого я еще не пробовал. Ветчина и буженина вышли мягкими, сочными, сами просились в тарелку. Мяско было, как ежик, утыкано бутончиками гвоздики, придававшими особый запах и вкус. Колбасы так аппетитно пахли, что невозможно было удержаться и не съесть еще и еще кусочек. Вот и пригодилась тещина книга! Печь не подвела. Я, как блудный сын, обнял ее и наконец-то понял, где мое маленькое  место в этом огромнейшем мире.
Удивили мы москвичей. Ядя, умница, все сделала в двух вариантах: обычном и постном – для дам. Все ушло на ура. Появились первые заказы, а с ними и первые проблемы. Пожарные, санэпидемстанция, многочисленные комиссии не всегда друзья предпринимательству. Но когда дело касается желудка и здоровья чиновника, все проблемы снимаются и решаются. Очутился я в чиновничьем особом мире, где можно получить разумный кредит, согласовать за короткий срок любую просьбу и получить разрешение на продажу собственной продукции.
Вот, в общем-то, и все. Завели хозяйство, выращиваем корма, живем помаленьку. До меня эти места заросли кустарником. Кустарник я срезал, грейдером все разровнял: получилось то, что получилось. Летом здесь на пару градусов теплее. Сажаю репу, картошку, рожь, другую часть поля отдаю коровам, на следующий год меняю.
– Наверное, сорняков полно?
– Хватает, для прополки я детей привлекаю.
– Как это? – недоуменно спросил Карп Поликарпович.
– Детский дом здесь недалеко, дети и пропалывают, естественно в щадящем режиме, как раньше, при пионерах. Воспитываю отношение к труду: как поработаешь, так и полопаешь. Чтобы с детства знали, что они сами хозяева своей судьбы: никто за тебя жизнь проживать не будет.
– А твои дети как устроились?
– Да все при мне. Я никогда на них не давил: пожили в Питере, поработали менеджерами, побыли офисным планктоном и вернулись. Сын на машине отвозит продукцию и привозит из города все необходимое, доченька у меня бухгалтер.
– Бизнес не пытаются отобрать?
– Каждый год приезжают: смотрят, исследуют розу ветров на наличие вредных выбросов и прочих ГМО. Это значит, сынок или дочка одного из чинуш решили припасть к земле. Какое-то время берут меньше продукции, а потом все на круги своя. Это как «Формула один»: болиды есть у всех, сервисмены тоже, а Шумахер только один.
– В магазин не пытаетесь пристроить продукцию?
– Было раз. Проезжал мимо «Метро»: дай, думаю, почувствую себя настоящим фермером, который может реализовать свой товар в сети. Иду по рядам, вижу – не очень-то нашего брата привечают: все больше забугорных. Добрался до главного, секретарша велела обождать. Сидит красавица на рабочем месте, а вокруг дипломы, медали и кубки, как на олимпиаде.
– Входите, Жанна Эдуардовна, вас сейчас примет, – говорит мне она приветливо.
Вошел в кабинет. За столом сидит дама лет тридцати пяти, что-то высматривает в мониторе. На столе рамки с портретами, чтоб не скучно сидеть одной. На стене портреты: где она одна улыбается, где вместе с нужными  людьми жизни радуется. Я подошел, вручил визитку, изложил свою просьбу. Она посмотрела на меня, как в тумане, и произнесла заученную фразу: «Мы не собираемся расширять матрицу наших товаров», –  в общем, послала, только в мудреной форме. И так мне стало обидно за наше крестьянство, за «соль земли», что невольно вырвалась фраза: «Ты на кого работаешь?» Она глаза растопырила и как завизжит: «Мужчина, что вы себе позволяете?!..»
– Если бы к тебе пришли из представительства «Марс со Сникерсом», – говорю, – то ты бы тут еще не такой «Баунти» изогнулась ради расширения ассортимента, – плюнул и ушел.
– А как Ядина родня, пять лет же прошло?
– Ядя ездила на Родину: у тестя опять был юбилей. Со мной он больше не общается. Отмечали по-прежнему, только дед из УПА через месяц после моего выступления помер: опять же ж москаль виноват! Работы в деревеньке нет, Карпаты еще больше облысели от экспорта древесины, молодежь вся разбежалась, а пенсионеры живут своей жизнью. Думали, что будут жить в светлом завтра, а живут в непроглядном сегодня, впрочем, как и здесь.
На моем производстве работают вахтовым методом:  две недели здесь, две дома. Одна бригада – Ядины земляки, другая – сборная солянка, полный интернационал. Мне все равно, кто работает: лишь бы были профессионалами и умели работать в команде, а Шумахер уже вывезет. Приходили местные жители: кто остался, а кто и не смог по ряду причин. Я ставку делаю на молодые семьи: в колхозе полно недвижимости, так что проблем с жильем нет. Приезжают на работу с детьми, а у меня тут воспитатель детского сада имеется, все под присмотром.
Как только начали дело, приехала теща с инспекцией в виде двух дочек. Ходили, смотрели, а потом Ванда Леонардовна подошла и сказала: «Робишь як полек» – это у них в тех краях лучшая похвала.
– Давай-ка за все хорошее, хозяин! – предложил Карп.
– Давай.
Они выпили не чокаясь, задумались: каждый думал свою думу. Солнце начало садиться, как раз напротив беседки; с каждой минутой оно исчезало за горизонтом, забирая цвета, тени удлинялись, небо темнело. Кот прошествовал по своей тропе, овчарка помчалась за зайцем, разинув пасть и высунув язык. Послышался хруст снега. Ядвига вместе с Машей пришли приглашать на пирог.
– Милости просим, все готово, – приветливо сказала хозяйка.
– Пошли, сейчас борщ поедим, картошку с котлетами, а там уже и до пирога доберемся, – поднялся хозяин.
– Борщ и все остальное гостю, а ты пирожок откушаешь: это Карп Поликарпович осунулся от отключения электричества, а у тебя внутренних резервов уйма, – улыбаясь, осадила Ядвига мужа. – Да и Рождество скоро настанет, до первой звезды есть нельзя.
– Вы знаете, Ядвига Юзефовна, я мясо ем частенько, так что сегодня переживу. Мужики в рясах не могут в календарях разобраться, а я тут из-за них голодным оставайся, – недовольно пробурчал фермер.
* * *
Внутри дом был таким уютным, что туда хотелось приехать снова и снова. В гостиной стоял большой обеденный стол, за которым могла собраться вся семья, накрытый льняной вышитой скатертью. Тяжелые стулья с высокими резными спинками словно охраняли его. На столе стоял самовар, крынка с молоком и два пирога – с вишневым и малиновым вареньем. Для Трофима супруга испекла постные пирожки с тушенной капустой. В камине горели дрова, недалеко от стола стояла настоящая украшенная ель, пахнущая Рождеством. Все было очень вкусно; Марья Ивановна налегала на чай из карпатских трав.
– Нам пора, спасибо за угощение, – подвел итог знакомства и беседы Карп Поликарпович.
– На здоровье. Но в ночь отпустить ее могу, тем более в ночь перед Рождеством. Садитесь поудобнее, сейчас будут праздник по телевизору показывать. Завтра Ядвига угостит вас праздничным рождественским обедом, а там видно будет.
После сытного ужина протестовать не хотелось.
* * *
Утром Марья Ивановна еще крепко спала, когда Карп Поликарпович вместе с Трофимом покормил скотину, что хотела кушать, несмотря на праздники. Пока фермер застилал пол свежей соломой, Карп надел спецовку и повез на тракторе отходы жизнедеятельности на задний двор. Ядвига Юзефовна готовила рождественского гуся.
– Сейчас вас угостим, а сами поедем в деревню к моим родственникам: там моя мама внучке рецепты мастерства передает, а отец – внуку. Настанет время, и Ядя будет с печи командовать.
Хозяйка рассмеялась, хотела что-то ответить, но тут со второго этажа спустилась Марья Ивановна.
– Доброе утро, вы, что, еще спать не ложились?
– Вообще-то уже добрый день, хозяева уже на праздник ехать собрались, – сказал Карп, обнимая Машу.
– Время есть, через полчаса гусь будет готов, – сказала хозяйка.
– Мы прогуляемся немного, – сказал Трофим.
Сегодняшний день был продолжением вчерашнего. Антициклон обосновался плотно, даря людям поэтические мороз и солнце. Когда хозяин открыл дверь, в дом юркнул кот, устремившись прямиком к печи. Он принялся тереться о ноги хозяйки, распушил хвост и замурлыкал.
– С техникой ты нормально управляешься, дам тебе аэросани: до дачи домчат в миг. Я-то свою дорогу расчистил, в ближайшее время они мне не понадобятся. Надумаете в город ехать – приезжайте с утра пораньше, найдем, как вас доставить.
– Спасибо большое.
– Да не за что. Это Машиному брату спасибо скажи. Балагур еще тот, частенько ко мне наведывается, теперь  с дочкой. Она городская, ей интересна всякая живность, а мне приятно поговорить с хорошим человеком. А может, с нами в деревню поедем? Рождественский стол, потом в церковь.
– Да нет. Рождество семейный праздник, а в церковь я не ходок, наверное, еще не дорос.
– Да и я как-то тоже, если честно. Нашел я мастера, кто эту печь сложил, на нашем кладбище: оказался полным моим тезкой. Так я к нему по возможности хожу на могилу: постою, поговорю и как-то легче на душе становится. Я человек, неплохо разбирающийся в технике, и никак не могу понять, зачем в техническом вузе кафедра теологии. Я всегда думал, что если ракета упала, значит кто-то плохо выполнял свою работу, а теперь выходит, что кто-то плохо молился. Пойдем в хату, обед должен быть готов, – сменил тему хозяин, пропуская гостя вперед.
Гусь вышел замечательный: чернослив и антоновка придавали мясу неповторимый привкус. Тушеная капуста тоже удалась на славу. Ядя сварила  горячий глинтвейн, который был особенно вкусен с имбирным печеньем. Настало время прощаться.
– Приезжайте теперь к нам на Север, – пошутил Карп.
– Нет уж, лучше вы к нам, – так же шутливо ответила Ядя. – Приятно было познакомиться, – добавила она.
– Сереге привет передавайте.
– Передам, если встретимся.
Карп Поликарпович сел за руль аэросаней, Марья Ивановна прижалась к нему, как заправская мотоциклистка. Они сделали круг почета и направились к даче, выполняя хитрые объездные маневры. Хозяева помахали им на прощанье, а потом направились в деревню продолжать празднование Рождества.
* * *
Последние дни пролетели мгновенно. С каждым часом мысли все чаще возвращались к лодке, к решению проблем. Маша и Карп решили еще денек походить по Петербургу, но погода опять внесла свои коррективы: полил дождь.
– Говорят, что уезжать в дождь – хорошая примета, – задумчиво сказала Марья Ивановна, глядя сквозь огромное окно аэропорта на мокрую взлетную полосу.
– К самолетам это не относится: там самое главное – правильное соотношение взлетов и посадок, – ответил Карп Поликарпович, тоже рассматривая  мокрое покрытие.
– Карпушенька, ты ведь помнишь о нашем уговоре: никаких личных отношений. Сдаем лодку, и я твоя навеки, – нежно сказала Марья Ивановна, целуя его в щеку.
– Точно, лиса из сказки, – с улыбкой сказал Карп.
Объявили посадку.
Часть вторая. Житие Груни.
Глава 1.
В деревне. – Пешком в столицу. – Вещий сон. – Петр Евгеньевич Лопахин. – Леночка и Петенька. – Городовой Собакин. – Судейская язва. – Чудесное избавление. – Фамильное серебро. – Степанида. – Праздничный персидский плов. – «Скоравирнус». – Сделай замену. – Мишка. – «Кречет» и «Бланка». – Траурный салют.
Груня родилась в деревне Нижегородской губернии, носившей поэтическое название Сормовка. Ее семья была не очень зажиточна, и когда Груню в шестнадцать лет выдали замуж, домочадцы восприняли отсутствие лишнего рта с радостью.
Жила она в мужниной семье, со свекром и со свекровью, которая, как часто бывает, думала, что сынок ее Евлампиюшко достоин лучшей жены. При родителях жили еще две незамужние дочери. Груня была младшей, так что учителей и поучателей у нее было с избытком.
С четырнадцати лет она пошла в работницы. Барин, отставной майор, воевал вместе со Скобелевым и после окончания службы прибыл жить в родовое имение. Приехал он не один, а с молоденькой узбечкой Гульнарой. В Самарканде девчонка работала при кухне самого эмира и, несмотря на свой юный возраст, была непревзойденной поварихой. Гульнара стала лучшей Груниной подругой, знавшей все ее радости и горести.
Барина звали Ипполит Семенович Морозов. Был он среднего роста, и телосложения, лицо его сразу запоминалось темными густыми усами с поднятыми кончиками. Характер у него был спокойный, изредка лишь он приходил в волнение, представляя свое будущее. Любил он верховую езду и частенько объезжал свои владения. Нижний разрастался и Сормово готово было проглотить маленькую Сормовку. Идеей поглощения, которое произойдет вот-вот, буквально на днях, и жил барин. Он даже не спешил жениться в надежде, что продажа земли увеличит в разы его капитал и варианты получить красивую и богатую невесту значительно возрастут.
Шли годы, усы меняли цвет, крестьяне уходили на заработки в Нижний, а барин все ждал, сравнивая себя с коньяком большого срока выдержки. Соседи так его и прозвали – Завтраков, постепенно забывая имя и фамилию.
По осени Груня родила сына, которого окрестили Михаилом. Зима выдалась морозная, кто-то из домочадцев раньше закрыл заслонку печи, и вся большая семья угорела. В деревнях такое случалось часто. Груня, успевшая очнуться и выбраться наружу, в исподней рубашке лежала на снегу, хватала его губами: на большее не хватало сил. Рядом с ней лежало безжизненное тельце Мишутки, который слабым предсмертным вскриком разбудил мать. Она ползком вылезла из дома, прижимая к себе сынишку одной рукой, но было уже поздно. Делом занялась полиция: виновных не нашли. После двух часов на снегу у Груни начало болеть по-женски, и местный фельдшер, осмотрев ее, вынес приговор: детей у нее никогда уже не будет.
Так в свои неполные восемнадцать лет, Груня пережила столько, сколько иные за всю свою жизнь не ведали.
* * *
Барин в турецкой феске картинно стоял около окна. Гульнара сварила ему кофе, и он, держа блюдце в одной руке, а чашку, оттопырив мизинец, мелкими глоточками пил ароматный напиток с кардамоном, ведя неспешный разговор с Груней.
– Куда я тебя отпущу? Ты все знаешь. Где я такую проворную найду?
– А какая меня здесь жизнь ждет? Почитай вся деревня думает, что это я заслонку нарочно закрыла, чтоб ненавистную родню со свету сжить.
– Так выходи замуж снова.
– Кому я бездетная нужна?
– Я думаю, что весной участок купят: тут будет город, и все наладится.
– Когда наладится, тогда и приеду. А сейчас пойду пешком до Петербурга, буду в монастырях и святых местах останавливаться, грехи замаливать.
Видя, что Груню не переубедить, Ипполит Семенович, смягчился и скрепя сердце рассчитал ее. Груня продала дом и хозяйство, раздала накопившиеся долги, и с оставшимся капиталом направилась в Петербург. После гибели мужниной семьи захотелось все переменить в своей жизни, да и много ли хорошего она видела?  Для своих она была уже чужой: при прощанье лишь мать крепко обняла ее, все остальные попрощались холодно, без лишнего участия. Груня сходила на кладбище, постояла над свежевырытыми могилами и еще пахнущими свежеструганным деревом крестами и решилась. Напоследок зашла к Гульнаре попрощаться.
– Пригляди, Гулечка, за могилками, а то как-то не по-людски. А я как вернусь, отблагодарю.
– Пригляжу, милая, помню, как ты с Мишуткой приходила, буду ухаживать.
У Груни полились слезы; подруги обнялись и расстались.
Сложив нехитрые пожитки в сидр, она так и пошла пешком. Денег на первое время должно было хватить. Ночевала на монастырских подворьях, отрабатывая ночлег и еду, помогая монашкам на кухне. Почему она выбрала Петербург, а не Москву, которая была намного ближе, Груня не могла объяснить. В одном из снов молилась она иконе Богородицы в каком-то храме, затем вышла наружу, и на ступеньках храма кто-то окликнул ее. На этом сон оборвался.
К июню она добралась-таки до столицы и начала обходить храмы. Но чуда не происходило: храмов в городе было множество, все Богородицы были похожи. Пошел третий столичный день, пора было подыскивать работу. Ночевала Груня на постоялом дворе недалеко от Кузнечного рынка. В большой комнате кого только не было: рядом спали торговки, богомолки, приехавшие искать службы девушки. Груня достала самую лучшую одежду, что у нее была: вышитое платье, платок с красивыми узорами и ее гордость – красные сафьяновые сапожки, в которых красовалась на свадьбе. Заплела свои русые волосы в две толстые косы и, посмотрев на себя в зеркальце, решила, что готова встретить свое будущее. Оставила вещи под присмотром помощника хозяина ночлежки, молодого парня, почти мальчика Харитона и пошла, куда глаза глядели.
Утро было свежим: нагретые за прошедший день дома уже успели остыть. Грунин путь вывел ее к Владимирской церкви. Она поставила свечу за упокой раба Божьего Михаила, подумала и купила свечей на всех, кто погиб в ту ночь. Одна из икон показалась ей знакомой: похожей на ту, что явилась во сне. Груня подошла к ней, прочитала молитву и попросила Богородицу с младенцем быть ее защитниками. Выйдя из храма, она отвесила земной поклон.
– Молитвой квашню не замесишь, – услышала Груня мужской голос.
– Можно и не только квашню замесить, было бы желание, – ответила Груня, поворачиваясь на слова.
Перед ней стоял мужчина в морской форме с добрым и каким-то открытым лицом, несмотря на бородку. Глаза его смотрели на Груню приветливо, без похабных умыслов. Груня преобразилась от такого взгляда: на Петра Евгеньевича Лопахина теперь смотрела голубыми раскосыми глазами настоящая русская красавица – для этнографического снимка не хватало только кокошника. Что толкнуло Петра Евгеньевича начать разговор, он и сам толком сказать не мог.
– Как величать-то тебя, красна девица?
– Агриппиной, можно Груней.
– Имя-то какое сладкое – грушу напоминает. Меня зовут Петр Евгеньевич, фамилия моя Лопахин. Чем в Петербурге занимаешься? – вежливо продолжил беседу мужчина.
– Работу ищу, – честно ответила Груня, не сводя глаз с Петра Евгеньевича. – Я все умею, с четырнадцати годов у барина в работницах была.
– Готовить умеешь?
– Умею, – очень убедительно ответила Груня.
– Если сможешь приготовить блюдо, которое я еще в жизни не пробовал, то возьму тебя кухаркой: наша расчет вчера попросила. Вот тебе на покупку продуктов и на извозчика. Адрес запомнишь?
Груня машинально взяла деньги, хлопая глазами и кивая головой. О том, что это был не сон, свидетельствовала осязаемая денежная купюра, зажатая в ее кулаке.
* * *
Петр Евгеньевич шел в адмиралтейство. Он, как и его отец, был морским офицером: сейчас он командовал корветом «Кречет». Обычно он брал извозчика, но в этот день было такое чудесное утро, так манило своей чистой красотой, что Петр Евгеньевич решил прогуляться пешком. В пути он задумался и как очутился около Груни, сам не мог объяснить.
Капитан был женат на Елене Авдотиевне Князевой, девице из семьи нижегородских купцов. Внешность Елена Авдотиевна имела соответствующую своему происхождению, очень похожую на знаменитую кустодиевскую купчиху, кушающую чай. Петр Евгеньевич познакомился с ней на знаменитейшей Нижегородской ярмарке, когда его друг, а ныне первый помощник Матвей Христофорович Утятников пригласил его в гости. Утятников был из местных краев.
«Ухарь-купец, карман России, Волга-матушка» – такими словами, вероятно, ответил Петр Евгеньевич, обозревая город со стрелки, если бы его в этот момент спросили, как ему нравится Нижний Новгород. Мало какое место в Российской империи могло с ним соревноваться. Все в городе было широким и добротным, под стать реке.
Молодая гимназистка Леночка пришла на ярмарку навестить братьев, которые были владельцами нескольких барж и пароходов и перевозили по Волге какие угодно грузы. Так встретились и познакомились Леночка и Петенька. Потом были еще встречи, письма, полные переживаний и сопереживаний. Когда Петр Евгеньевич заканчивал Морской корпус, на торжественном выпуске лейтенанта ждала уже не Леночка, а Елена: эффектная молодая женщина, кровь с молоком. Дело закончилось свадьбой. В качестве приданого была куплена шестикомнатная квартира в только что построенном доме на Английской набережной с видом на Неву. Для любимой сестрицы братья выкупили земельку на побережье Финского залива и поставили на ней купеческий сруб из лиственницы, весь перевитый тончайшей резьбой по дереву. Дом выгодно выделялся на фоне скучных финских строений: как красавец таймень в серой массе салаки.
Елена Авдотиевна в столице быстро освоилась в столице, вращаясь среди дам своего круга и дожидаясь любимого мужа из походов.
* * *
Груня еще раз перекрестилась на Владимирский собор. Потом с оглядкой, не видит ли кто, спрятала деньгу в то место, про которое все знают, и направила свои сапожки в сторону Кузнечного рынка, решив удивить благодетеля.
В те далекие времена, как и сейчас, в столице отиралось масса людей, с иным строением головного мозга, отнюдь не стремящихся усердно трудиться, чтобы пополнить свой карман. Зачем работать, когда можно своровать или обмануть? Деньги от таких занятий будут, да среди себе подобных станешь уважаемым человеком. Когда капитан вручил Груне деньги, одна из подобных «Золотая ручек» с подружкой неподалеку как раз высматривали свою жертву. Они прекрасно разглядели, какую купюру и куда спрятала девушка. Не успела Груня в самом радостном распоряжении духа сделать первую покупку, как рядом с ней словно из воздуха возник городовой с двумя мещаночками, одна из которых тыкала пальцем в Груню.
Через некоторое время вся четверка пожаловала в околоток. За столом сидел старый полицейский чин, похожий на уставшего пса. В этой жизни ему все было известно. В первые годы он еще служил с задором, но потом рутина, рутина, рутина сделала свое дело. Из всех цветов жизни остались только два: черный или белый, виновен или не виновен. По прошествии лет он стал полностью соответствовать своей фамилии – Собакин.
Когда в его кабинет вошли задержанная с потерпевшими и городовым, у него уже был готовый ответ: «виновна», – тем более что при задержании Груня успела вырвать клок волос у потерпевшей Соньки и прокусить городовому правую руку. Собакин даже не удосужился допросить Груню, озабоченный предстоящим обедом. Деньги Петра Евгеньевича перекочевали в Сонькину ручку, но разукрашенная царапинами и синяками физиономия портила ей всю удачу.
* * *
Для молодого адвоката Игоря Ефремовича Зацепки этот день был первым днем службы. Внешностью Зацепка смахивал на молодого Грибоедова. Отец его заведовал в университете кафедрой древнерусского языка и, занимаясь во время беременности жены исследованием «Слова о походе Игоревом», после ее благополучного разрешения назвал сына в честь князя. Сын поначалу пошел было по стопам отца, но случайно попал на лекцию по уголовному праву, которую читал знаменитейший юрист Кони. Еще пару лекций, и Игорь понял свое жизненное предназначение. В стране начали просыпаться большие знатоки народной жизни – народовольцы. Молодые студенты просто грезили  загадочной и неизведанной российской деревней. Юристы учились, как защищать бедных загадочных «народников» от царского деспотизма. Когда народовольцы убили царя, Зацепка-старший, весьма чтивший российских правителей, пришел в ужас и велел сыну забыть про деревню. Поэтому защиту униженных и обездоленных Игорь Ефремович начал с полицейского участка, помогая таким, как Груня.
В комнате для допросов было жарко. Зацепка отдал приготовленные матерью бутерброды Груне. Она ела и рассказывала свою версию случившегося: как она шла по базару, а одна дамочка крикнула, что она воровка, укравшая у нее деньги. Ее товарка подтвердила, что все так и было, и такого-то достоинства купюра находится у Груни за пазухой. Произошла потасовка, и теперь Груню ожидают не самые лучшие годы в не самых лучших местах.
Опыта у адвоката не было совершенно, но он поверил Груне и принес ей чаю. Суд назначили через десять дней. Груня обвинялась в кражу и сопротивление представителю власти.
Зацепка поехал по адресу, который назвала ему Груня. В квартире никого не было. Петру Евгеньевичу было приказано выйти в море, а Елена Авдотиевна отправилась с визитом к знакомой, с которой они вместе должны были ехать на премьеру спектакля. Зацепка написал записку, в которой сообщил, что Петр Евгеньевич приглашается в суд в качестве свидетеля по делу Груни и приложил к записке повестку.  Вернувшись, Елена Авдотиевна записку прочла, посмотрела на повестку, ничего не поняла и механически сунула бумаги на полку шкафа, сразу же забыв о них. «Петенька будет дома, так разберется», – подумала она.
Прошло десять дней. Наступил момент, который должен был решить Грунину судьбу. За эти дни она сильно изменилась: ее обрили, чтобы не разводить вшей, так что на голове у нее теперь была только лесенка от ножниц цирюльника. Сидевшие вместе с ней в камере женщины были, в основном, Сонями Мармеладовами и Соньками «Золотыми ручками». Каждая рассказывала свою правдивую историю, порой совершенно фантастичную, лишь конец был у всех похожий. Груня ждала своей участи, переполненная злобой. «Выйду на свободу, пойду в храм и плюну на эту икону или камнем в нее кину», – представляла она. Даже есть и спать ей не хотелось: она горела своей злостью.  Когда-то васильковые глаза теперь от ненависти отливали серой сталью.
Суд был скор. Хоть заседание и было назначено на утро, но множество важных дел передвинули решение на вторую половину дня. Сытный обед также сыграл свою роль: курица с янтарной корочкой выглядела так аппетитно и была так вкусна, хрен так ядрен, а молоденькая картошечка и вовсе бесподобна. Все было чудесно, за исключением того, что обильной трапезы разыгралась у судьи Степана Берендеевича Приговорова язва. Он и в здоровом-то состоянии штамповал приговоры, а тут, представьте себе, язва, так что дело решалось буквально в минуты. Скорый суд превратился бы в экспресс, если бы секретарь писал побыстрее.
Зацепка был для  Приговорова, как красная тряпка для быка, да и Груня не покаялась.
– Где ваш свидетель? – рявкал судья на адвоката. Язва обострялась, лицо Приговорова делалось все мрачнее и грознее. Наконец писарь прибежал с готовым приговором. Все встали.
– Три года каторги.
Молоток привычно стукнул по дереву: еще одна жизнь угодила под колесо государства.
Груня выслушала приговор спокойно: в ней уже все перегорело. Последующие три года она проведет, как корабль без ветрил, надломленная, безо всякого жизненного смысла. Зацепка с жаром говорил ей, что напишет апелляцию, но она лишь безразлично рассматривала кандалы на руках.
– Ах ты, крыса канцелярская, пусти к судье, у меня повестка! – услышала Груня знакомый голос. Голос хоть и доносился из-за плотно закрытой двери, но можно был представить какая частота килогерц, обрушивается на уши чиновников.
Потом Груня вспоминала, что она села и заплакала – по-детски навзрыд.  В ее слезах было все: радость, от вспыхнувшей веры в благополучный исход, и горечь от несправедливости окружающего мира.
* * *
Утром десятого дня Петр Евгеньевич прибыл из недолгого и недалекого плавания к шведским берегам. В порту его, как всегда, встречала радостная Елена Авдотиевна. Сели в экипаж; на улице стояла жара.
– К нам никто не приходил? – спросил он жену, когда уже доехали до дома.
– Никого не было, только какая-то странная записка на твое имя.
На этом тема была исчерпана, и капитан стал рассказывать о визите в Стокгольм. Елена Авдотиевна решила сделать мужу сюрприз, накупив на рынке пахучих заморских груш как раз такого сорта, который обожал ее драгоценный супруг. Она открыла дверь в гостиную: комната была залита сладким ароматом. Чаша с фруктами стояла посреди стола, и на самую прекрасивую грушу уже пристроились неизвестно откуда взявшиеся осы! Увидев эту картину, Петр Евгеньевич почувствовал недоброе. «Груша – Груня», – пронеслось в его голове.
– Где, ты говоришь, странная записка? – с волнением спросил он снова.
– Сейчас вспомню.
На воспоминания и поиски ушло минут двадцать. Прочитав записку, Петр Евгеньевич, ничего не объясняя, не сняв морской формы, умчался. Извозчик ехал к зданию суда так быстро, как будто к любимому городу подходила вражеская эскадра. В суде Петр Евгеньевич никогда не был. Какой-то письмоправец вроде Башмачникова объяснил, что заседание проходит на третьем этаже, в зале под номером 313, но, похоже, давно закончилось. Три этажа по лестнице, долгожданный зал заседания и подскочивший навстречу канцелярист, объясняющий, что господин офицер опоздали-с, приговор зачитан. На рокоте «крыса канцелярская» выяснилось, что ничего не закончилось.
Язва у судьи немного поутихла; краем глаза он увидел, как распахнулась дверь и к нему, панически тряся руками, бежит его верный секретарь Кнопкин. Приговоров понял, что капитан второго ранга, несмотря ни на какую охрану, учинит что-то весьма скверное и с ним, и Кнопкиным. Тело неприятно заныло и ослабло.
– Это мой свидетель! – по-мальчишески на весь зал прокричал Зацепка.
– А мы вас тут заждались, – на всякий случай как можно мягче сказал Приговоров. – Вы признаете, что дали ассигнацию Матвеевой Агриппине Ивановне?
– Да, признаю, – кивнул Петр Евгеньевич, оборачиваясь к плачущнй Груне.
– Прекрасно-с. Невиновна. Штраф за сопротивление представителю власти.
– Предлагаю штраф забрать из суммы, которую украли, согласно вновь открывшимся обстоятельствам, – добавил Зацепка.
– Да, да, да… – судья, уже корчившийся на своем рабочем месте, из последних сил ударил молотком. – Оправдательный приговор вышлют по почте.
Но Петр Евгеньевич этого, впрочем, как и Груня, не слышали.
Зацепка начал оформление необходимых документов. Он был счастлив от того, что выиграл свое первое дело: справедливость восторжествовала.
Петр Евгеньевич повел Груню к выходу. Она покорно шла за ним, крепко сжимая его руку. Сели на извозчика и поехали домой.
* * *
Капитан смотрел на Груню: она сжалась как ребенок в комок, по-прежнему не выпуская его руки. Когда ехали по булыжной мостовой, то голова с остатками шевелюры тряслась, но она ничего не чувствовала, потому что крепко спала. От нее пахло казенным тюремным духом, который ни с чем не спутаешь.
Когда экипаж подкатил к дому, Елена Авдотиевна уже высматривала мужа из открытого окна. Она была еще больше удивлена, когда благоверный появился в передней с девицей. На нее смотрело заспанное, зареванное, дурно пахнущее существо с весьма легкомысленной прической.
– Здравствуйте, – сказало существо, жалобно улыбаясь.
– Петр Евгеньевич?! – в ужасе воскликнула Елена Авдотиевна, обняв себя за плечи.
– Не волнуйся, Леночка, дай нам войти, я все объясню. Сейчас Груня помоется с дороги, а я тебе подробно обо всем расскажу.
Петр Евгеньевич объяснил Груне, как пользоваться ванной и новым изобретением – ватер-клозетом, а затем вернулся к начинающей впадать в легкую истерику супруге. Пока Груня принимала ванну, Петр Евгеньевич все подробно рассказал жене. Она слушала его так, как будто он рассказывал ей подробности какого-нибудь романа.
Груне отвели комнатку возле передней, хоть и маленькую, но светлую. Окно выходило на Неву. И теплую: одна из стен комнатки примыкала к печке. Елена Авдотиевна выдала Груне один из своих многочисленных халатов, Груня поблагодарила и пошла знакомиться с хозяйским жильем. После Груниных водных процедур Елена Авдотиевна очень придирчиво осмотрела ванную комнату, но на удивление она так же сияла, как до Груниного посещения.
Вечером Петр Евгеньевич постучался в Грунину комнату: никто не ответил, тогда он приоткрыл дверь и увидел спящую красавицу. Вокруг, как приданое, было развешено выстиранное белье.
Во время ужина разговор все равно переходил на Груню.
– Ты хоть знаешь, кто она? – недоумевала жена.
– Она добрая, хорошая девушка.
– Обчистит квартиру и поминай, как звали.
Елена Авдотьевна была добрейшей души человек, но ей необходимо было высказать свои страхи. После ужина она сама пошла будить Груню, но видя, как сладко и безмятежно та спит, передумала. Груня лежала на спине, как младенец, закинув руки за голову и спрятав большие пальцы в сжатых кулаках.
– Завтра воскресенье, а в понедельник покажешь и расскажешь ей, что к чему, – сказал Петр Евгеньевич. – Мне почему-то кажется, что она справится с хозяйством.
* * *
Ночью Елена Авдотиевна  спала плохо, просыпаясь от каждого шороха. Вот послышались шаги, непонятный шум, который бывает только тогда, когда выносят фамильное серебро. Взяв заготовленный заранее канделябр потяжелее и зажегши свечу, хозяйка квартиры пошла показывать воровке, где раки зимуют.
Выспавшаяся посвежевшая Груня сидела в подаренном халате на кухне и с любопытством смотрела на супругу капитана.
– Показывай, что украла! – победным голосом крикнула хозяйка.
– А куда я украденное засуну? – с иронией ответила Груня, хлопая себя по халату.
– Чего ты тут ходишь и ищешь? – не унималась Елена Авдотиевна.
– Утюг ищу: вчера позабыла спросить, где он находится.
– Как же без углей ты гладить собралась?
– Ничего, под тяжестью прогладится.
Сон у Елены Авдотьевны пропал напрочь вместе с желанием уличить Груню. Дальнейшую беседу она решила провести на этой же кухне, велев Груне поставить самовар и угли для утюга. Пока вода в самоваре не стала булькать до рачьих глазков, Груня, гладя одежду, отвечала на вопросы хозяйки. Обе оказались из Нижегородской губернии. Заварили дивный чай, привезенный капитаном из дружественного похода. Груня рассказала, как познакомилась с Петром Евгеньевичем, как оказалась в околотке, каким чудом избавилась от каторги. На третьей чашке сердце Елены Авдотиевны размякло: не иначе как чудодейственный напиток сыграл свою роль. К концу чаепития на все вопросы были даны исчерпывающие ответы: хозяйка уверилась в том, что Груня не такая уж простецкая деревенская баба.
* * *
Петр Евгеньевич проснулся рано. Прошел на кухню, заметив следы ночного чаепития. Дверь в комнату Груни была приоткрыта, но оттуда не доносилось ни звука. Осмелев, Петр Евгеньевич заглянул. Кровать была аккуратно застелена, следов Груни и ее одежды не было.
Решив, что после чашечки ароматного крепкого кофе, мысль заработает более логически, капитан принялся читать газеты, которые пришли в его отсутствие. На запах кофе пожаловала супруга и так ласково прижалась к нему, что с приемом бодрящего напитка, решили повременить. Через некоторое время оба, довольные столь прекрасным началом воскресного утра, решили позавтракать.
– А где Груня? – спросила Елена Авдотиевна.
– Не знаю, постель заправлена, одежды нет, записки тоже. Может после ночных посиделок ушла?
– Да нет. Мы так хорошо посидели, познакомились. Такая не пропадет.
Сегодня Лопахины были приглашены на дачу к Матвею Христофоровичу Утятникову, тому самому другу, с чьей легкой руки состоялось их знакомство. Обсуждение Груни плавно перешло на именины Утятникова: решались важне вопросы – что подарить и что надеть.
* * *
Проснувшись на рассвете, Груня встала, умылась, надела платье, почистила сапожки, расправила платок и направилась в сторону Владимирской церкви. Утро приветствовало ее прохладой, летнее солнце грело пока еще ласковыми лучами. Дорогу вежливо спрашивала у немногочисленных прохожих. Зашла в ночлежку: Харитон ее сперва не признал, но когда она правильно перечислила вещи, сложенные в сидор, все отдал, пригласив если что на постой.
Вот и Владимирская церковь, икона Богородицы. Груня встала на колени перед образом. Она благодарила Богородицу за избавление простыми словами, светясь смирением, покорностью и верой. Денег оставалось немного, но она, не поскупившись, купила большую восковую свечу.
Затем она пошла на Кузнечный рынок, купила рис, курицу, разных приправ и орехов для плова. Разговорилась с Гулиными земляками, сказала пару слов на узбекском языке: продавец заулыбался и насыпал ей лучшего риса и специй.
– До свиданья, Сталик, – по-узбекски попрощалась Груня.
– Приходи, Груня, всегда буду рад тебя видеть, – по-русски ответил торговец.
В молочном ряду прикупила ряженки, глядя во все стороны света, чтобы в очередной раз не попасться мазурикам. С сидором за плечами и покупками пошла к своему новому жилью. Оказалось, что от дома до рынка не так уж и далеко. Дверь была уже закрыта, и как Груня ни стучалась, никто ей не открывал, зато стали отворяться соседние двери. Недовольные заносчивые петербургские горничные по очереди делали Груне замечания по поводу учиненного шума.
– Чего ты тут грохочешь? – спросила Груню гренадерского роста и комплекции девица, спустившаяся по какой-то надобности с верхнего этажа. Ее лицо было суровым, но голос, на удивление, добрый.
– Как звать-то тебя, шумливая? – уже почти ласково спросила гренадерша.
– Груня, – глядя на нее запрокинув голову, ответила Груня.
– Из каких краев пожаловала?
– Из Нижегородских, – как на допросе, отвечала девушка.
– Меня Степанидой зовут, из тамбовской губернии я, – совсем миролюбиво сказала горничная. – А ты у кого служить будешь?
Груня показала на дверь.
– Петр Евгеньевич хороший человек, да и супруга ничего вроде. Я этажом выше, у генерала Бывалого служу. Как примет лишку, так у меня строевая подготовка начинается: квартиру с плацем путает, сплошное «сено» да «солома», – Степанида подошла к Груне вплотную, от нее почему-то пахло парным молоком.
– Вот это звонок, – она показала, куда нужно жать. – Руками по дверям здесь бить не принято. Что будет неясно – не стесняйся, спрашивай, я живу как раз над тобой.
Груня глядела, как Степанида спускается по лестнице: делать нечего, придется ждать. Она села на сидор, прислонилась спиной к двери и уснула. Мимо нее проходили хозяева и прислуга, с любопытством оглядывая нового человека. Девушка спала так безмятежно, прислонившись к дверному косяку, что жалко было ее тревожить.
* * *
– Груня, вставай, – теребил ее за плечо Петр Евгеньевич. – Мы же записку написали, к какому часу вернемся.
– Я читать не умею, – очень тихо и застенчиво ответила Груня, покраснев до ушей.
Петр Евгеньевич был в приподнятом настроении духа, еще бы чуть-чуть и… Но это чуть-чуть он пока чувствовал.
Зашли в квартиру. Груня сразу же пошла в свою комнату раскладывать вещи, а Елена Авдотиевна в спальню – переоблачаться в домашнее. Петр Евгеньевич в гостиной сел за обеденный стол, расстегнул пиджак и позвал служанку.
– Груня, – стараясь говорить как можно строже, произнес он, – не надо, без разрешения никуда уходить. Петербург город большой, если случится что-нибудь, где я тебя искать буду? – речь была сказана с такой отеческой заботой, что Груня согласно закивала головой и зарделась, как маков цвет, глядя на «сурового» Петра Евгеньевича. С чувством выполненного долга он пошел спать, как и Елена Авдотиевна.
Груня в своей комнате распаковывала скарб. Каждую вещь она расправляла, перед тем как заботливо уложить в шкаф. К одежде она относилась спокойно: они напоминали ей о прошлой жизни, которую ей не слишком хотелось вспоминать.
* * *
На следующее утро, Груня уже с поставленным самоваром ждала хозяйку и новых указаний. Елена Авдотиевна была приятно удивлена такой расторопностью, не дожидаясь завтрака, начала все показывать и рассказывать. Разобрались с кухней, ванной комнатой, уборкой барских покоев и многим, многим другим. После завтрака побеседовали про молочниц и зеленщиков, бакалейщиков и прачек, точильщиков ножей и лудильщиков посуды, обувщиков и проч. и проч. В конце Елена Авдотиевна обронила, что если Груня будет старательна и аккуратна, то она научит ее грамоте.
Петр Евгеньевич сегодня встал поздно. На завтрак его поджидал свежесвареный кофе с кардамоном.
– Очень недурственно, – похвалил он Груню. С утра Петр Евгеньевич говорил мало, полностью погружаясь в заботы насущного дня.
– Прибуду к обеду, Леночка, – поцеловал он жену в подставленную щечку.
К обеду Петр Евгеньевич шел в свою квартиру по запаху. Запах встретил его еще в парадной и сопровождал до входной двери. Пахло восточными пряностями. Елена Авдотьевна уехала к модистке, так что Груня была за старшую. Петр Евгеньевич снял китель, умылся и сел за обеденный стол, невольно сглатывая слюну, как в детстве. Груня поставила перед ним блюдо с пловом.
Памятуя, что ее могут выгнать за плохо приготовленный обед, девушка решила поразить Петра Евгеньевича наповал. Приспособила место в плите под казан, вынув один из кругов, принялась над специями и приправами. На запах пришла и хозяйка, неся перед собой большую шляпную коробку.
– Кто же тебя так научил готовить? – чуть ли не хором спрашивали хозяева?
– Барин наш сормовский привез служанку из самого Самарканду, когда под командой Скобелева воевал, – Гульнару-узбечку. Вот мы с ней и подружились: я в работницах у барина еще в девках была, а Гуля на кухне стряпала и всех удивляла. При возможности, я вместе с ней готовила и училась, да и ей повеселее было. А на прощанье она мне подарила казан подарила. Вы сейчас изволите кушать праздничный персидский плов, он не жирный, как раз для лета.
– Очень, очень вкусно, Груня! Пожалуй, мы тебя оставим: такого плова я еще не ел, – сказал Петр Евгеньевич без тени притворства, протягивая тарелку за добавкой.
Груня подала зеленый чай, затем айран, чтобы охладиться. Петр Евгеньевич от восхищения пообещал завтра же сделать холодник. Под холодник отвели маленький чулан недалеко от Груниной комнатушки: натаскали льда, покрыли слоем опилок, обили стены оцинкованным железом. Груня хранила там молочные продукты и ботвинью, квас и продукты, плохо переносившие лето.
На семейном совете Лопахины решили предоставить Агриппине полную свободу действий. Через пару месяцев Груню было не узнать. Со всеми своими многочисленными обязанностями она справлялась легко, словно играючи. Белье было выглажено и починено. Ванна сияла, медные краны светились, ватер-клозет блестел. На кухне всегда, в любое время суток, имелся кипяток: Груня изобрела нечто похожее на термос. Долго выбирала молоко, пока не познакомилась с молоденькой молочницей-чухонкой Тиной. Нашла время, съездила на хутор, где они вдвоем с отцом держали коров, выбрала подходящую буренку с кокетливым именем Эвелин. Платя чуть дороже, покупала молоко только от этой коровы. Сливки добавлялись в кофе Петра Евгеньевича. Благодаря молоку, масло, сметана, простокваша, творог и были также высочайшего качества. Груня всегда привозила Тине гостинцы и успевала переброситься парой фраз с ее отцом Лаури, стараясь угодить молочникам.
Волосы у Груни стали отрастать и приобрели темно-пшеничный оттенок, глаза еще больше поголубели, вздернутый носик еще чуть-чуть приподнялся. Читать Груня уже умела, с письмом дело обстояло сложнее, но Елена Авдотиевна проявляла свой нераскрытый педагогический талант. В скором времени хозяйку уже радовали записки с лаконичными предложениями: «Ушла. Скоравирнус».
Субботними вечерами Груня обычно ходила в городскую баню. Там встречались служанки, жившие неподалеку от Груниного дома. За Груней обычно заходила Степанида. Держа в руках тазы, они шли по улице, вызывая невольные улыбки прохожих: огромная Степанида и маленькая, юркая Груня. Степанида вообще стала закадычной Груниной подругой, в первое, самое трудное время, помогая Груне добрыми советом и делами. В бане можно было узнать все новости с прошлой помывки: о моде, ценах, целебных припарках. Выслушать истории, вдохновенно описанные в дамских романах. Кого только не было в бане: все губернии и народы, населявшие Россию, на разный вкус, цвет и вес, – если и было где вавилонское столпотворение, то только там.
После баньки Груня со Степанидой пропускали стаканчик за здоровье, а по праздникам – второй и третий.
Воскресенье было праздничным днем. С самого утра ставилась квашня, а когда просыпались хозяева, их уже ждала еще теплая Грунина выпечка: особенно ей удавались ватрушки. Пока подходило тесто, Груня успевала сбегать к своей любимой иконе: ставила свечу и раздавала милостыню. Завтракала по воскресеньям Груня с хозяевами: такой порядок завел Петр Евгеньевич. В воскресенье хозяева обычно ехали в гости или в театр. Изредка приглашали гостей к себе, и тогда Груня стряпала что-нибудь восточное, бесконечно благодаря Гулю.
Летом, когда Петр Евгеньевич уходил в море чаще, Елена Авдотиевна, если позволяла погода, перебиралась на дачу. Груне там нравилось больше, чем в городе: деревенский быт ей был ближе. На даче была настоящая русская печь, в которой Груня готовила чудеса рыбных и грибных блюд, а уж ее пирог из свежей малины был ни с чем несравнимым произведением кулинарного искусства!
Баня на даче была сделана на совесть. После хорошего пара и омовения Елена Авдотиевна очень любила полежать на лежанке, дополнительно прогрев свою пышную красоту. Мысли от такого лежания становились чистыми и легкими, готовыми к тому, чтобы откушать душистый чаек на травах.
Елена Авдотиевна решила расширить Грунин кругозор математикой и естествознанием. Училась Груня своеобразно, исходя из того, что ей пригодится в жизни, а что нет. Своей учительнице она порой задавала такие вопросы, что Елена Авдотиевна терялась, не зная, как к ним подступиться. Очень полюбила историю и с упоением читала историческую литературу.
Утро в семье Лопахиных начиналось обычно с кофе, Петр Евгеньевич, если  просматривая в столовой свежие газеты. Служанка ставила кофейник, чашку и сливочник на стол, но никуда не уходила.
Растягивая удовольствие, Петр Евгеньевич выпивал чашку, другую. Груней он был доволен, ему было приятно каждое утро на нее смотреть. Они молчали, но это молчание красноречивей самых откровенных разговоров. Порой Груня краснела от взглядов Петра Евгеньевича, но он делал вид, что ничего не замечает. После Груня провожала его до дверей, подавала капитанскую фуражку; на этом их совместная жизнь заканчивалась до следующего утра.
Так прошли первые полгода жизни «в людях». То ли от Груниной еды  то ли от супружеской жизни, Елена Авдотьевна еше больше потяжелела и раздалась. Затем начал расти живот. Петр Евгеньевич ходил радостный: прибавления в семействе они уже давно ждали.
* * *
Как-то раз в бане Степанида поделилась с Груней весьма обыденной историей. Ее племянницу обрюхатил хозяйский сынок хозяина, и теперь девушку с позором выгоняют на улицу. В городах происходило множество подобных историй в самых разнообразных вариантах развития, но одним и той же развязкой. На свет появлялось еще одно несчастное дитя, которое должно было нахлебаться горя за грехи родителей.
Груня пошла к Зацепке. Поиски она начала с того самого злополучного участка: там все было по-прежнему, Собакин вершил суд, согласно своему настроению. Сегодня ему пока никто не докучал, поэтому местонахождение адвоката Груня выяснила довольно быстро.
Юридическая практика Зацепки начала понемногу процветать: появилась клиентура, далекая от народничества и народа. В конторе не было еще пока секретаря, но отдельный кабинет у адвоката уже имелся.
Груня постучалась.
– Да-да, входите, –  услышала Груня знакомый голос Зацепки.
Адвокат отворил дверь и галантно впустил посетительницу в кабинет. Груню он узнал, и было видно, что обрадован.
– Как твои дела, как новое житье-бытье? –  спрашивал он с искренним любопытством.
Груня все рассказала, для улучшения беседы поставив на стол мудреное вино, подарок Петра Евгеньевича. После пары рюмочек плавно перешла к цели своего визита. Адвокат выслушал ее, но было видно, что простой народ его теперь мало интересует: на бедняках капитала не сделаешь. Поняв это, Груня предприняла обходной маневр.
– А коли война случится, вы, господин адвокат, воевать отправитесь? В армию пойдете?
Вопрос поставил Зацепку в тупик.
– Нет, у меня зрение плохое и плоскостопие.
– Тогда следует вам сделать себе замену. На словах-то вы, благородные господа, готовы за русский народ не то что последнюю рубашку отдать, а, прости Господи, царя убить. Только ведь нам господских рубашек-то не надо, вы лучше достойную замену себе сделайте: помогите простому человеку, пока не нашлись люди, что людскую злобу на свои цели повернут, как у французов-то в революцию вышло.
Зацепка изумленно смотрел на нее, не ожидая от кухарки таких познаний в истории. Он мог бы привести тысячи примеров, аргументов и доводов, но не мог сломить Грунин постулат: не можешь воевать, сделай замену. Выпив еще рюмочку, Зацепка махнул рукой и решился взяться за дело. Договорились, что раз в три месяца Груня будет приходить к адвокату, и Зацепка будет защищать отдельного представитель униженного российского народа. Степанидина племянница с Груниной подачи подала на господ в суд: дело решилось в пользу девицы, причем Зацепка получил немалый гонорар с отступных. Так прошли еще шесть месяцев.
* * *
В день Михаила Архангела, Елена Авдотиевна разрешилась от бремени мальчиком, которого, недолго думая, нарекли Михаилом. Груня вместе с акушеркой принимала роды вместе с акушеркой, и первой сообщила Петру Евгеньевичу о сыне.
Устроили праздничный ужин. Когда ножки младенца были неоднократно обмыты, вино выпито, угощение съедено, довольные гости разъехались, Груня пришла посидеть за одним столом с Петром Евгеньевичем.
– Я сейчас, – не успев присесть, сказала она и умчалась, а вернувшись, так же стремительно поставила перед новоиспеченным отцом маленькую коробочку. Петр Евгеньевич с любопытством открыл подарок и удивленно вскинул брови: в коробочке лежали искусной работы запонки с якорями и инициалами капитана, – как раз под форменную рубашку.
– В честь рождения сына, – сказала Груня, застеснявшись.
– Спасибо, Груня, дай я тебя расцелую! – с удовольствием от приятной возможности притянул девушку к себе Петр Евгеньевич.
Очень скоро Мишка показал, кто в доме хозяин. С каждым днем он кричал все больше и громче, требуя персонального внимания. Молока у молодой матери хватало, не хватало порой сухих пеленок. Груня и тут успевала: очень скоро Мишка привык и к ее голосу и рукам.
Молодой папаша бережно брал сына на руки, придирчиво пытаясь определить, на кого больше похож этот пискливый наследник. Через неделю капитану предстояло отправиться в Средиземноморский поход. В ночь перед расставанием Петр Евгеньевич плохо спал, как и Мишка. Лопахин прошел в детскую, взял сына на руки, походил с ним, о чем-то ему рассказывая, а потом, когда Мишка, убаюканный разговором, уснул, Михаил Петрович сам заснул на кушетке рядом с детской кроваткой.
Утром его встретила традиционная чашка кофе. Подмигнув, Петр Евгеньевич показал Груне запонки на рубашке, еще раз поблагодарил Груню, снова пошел в детскую к безмятежно спящему сыну и перекрестил его. Заглянул в женину спальню, разбудил поцелуем Елену Авдотиевну: сонно прижавшись к мужу, она пожелала ему удачного похода. Провожать себя Лопахин жене не разрешал: не любил проводов.
Все совершалось довольно буднично: к походам семья уже привыкла. В передней Груня уже держала фуражку. Капитан подошел к ней, крепко обнял и поцеловал прямо в губы долгим поцелуем. Ошеломленная девушка хотела было что-то сказать, но Петр Евгеньевич посмотрел на нее, точно старался запомнить на веки и произнес: «Груня, не бросай Мишку и Леночку». Слова прозвучали как напутствие на всю оставшуюся жизнь.
– Да уж не пропадут, не беспокойтесь, возвращайтесь скорее, – растерянно пробормотала удивленная таким обращением Груня.
За капитаном закрылась входная дверь. Елена Авдотиевна вышла на балкон и махала мужу. Петр Евгеньевич послал ей воздушный поцелуй, сел в экипаж и уехал.
* * *
Дни складывались в недели, недели в месяцы: жизнь шла обычным чередом. Бутуз Мишка рос, являясь центром маленькой вселенной. Спокойно лежать в кроватке он не хотел, пытаясь дотянуться рукой до подвешенных игрушек, при этом всячески помогая себе требовательными младенческими вскриками. Притомившись, он или засыпал, или немедленно требовал питания для восстановления силенок.
«Кречет» в составе Балтийской эскадры завершал свой поход в Италию и Сардинию. Корабль Петра Евгеньевича находился в арьергарде. Около Сардинии эскадра попала в шторм. «Кречету» не повезло: сильнейший ветер и волны снесли судно на рифы. Корвет получил пробоины и начал тонуть.
В море бывает всякое: парусные суда нередко оказываются жертвами стихии. Команда действовала слаженно, спустили шлюпки. Все бы ничего, но рядом тонула местная рыбацкая шхуна. У них со средствами спасения было плохо: волны разнесли спасательную шлюпку в щепки. Как на грех, капитан взял с собой малолетнего сына.
Последним приказом Петра Евгеньевича своему старшему помощнику стала команда спасать экипаж «Бланки». Свое место в шлюпке он уступил неизвестным ему людям: старомоден был капитан, предпочитая нести личную ответственность за все, что происходило на судне и рядом с ним.
– Держи, Матвей, – крикнул Петр Евгеньевич, кинув на отходяшую от тонущего корабля шлюпку какой-то сверток. Кто-то из матросов поймал его. Очередная волна уже перекатывалась через палубу «Кречета». Больше своего капитана команда не видела.
* * *
Через три дня море выкинуло на берег Сардинии тело. Мужчина намертво зажал в руках штурвал с надписью «Кречет». Все сомнения отпали, когда на рубашке утопшего обнаружили запонки с инициалами ЛПЕ. Итальянские и Сардинские газеты трубили российским морякам оды, капитана посмертно представили к награде, но легче от этого молодой вдове с малолетним сыном не стало.
После страшного известия у Елены Авдотиевны пропало молоко. Пришлось Груне взять кормление в свои руки и поить ребенка из бутылочки Эвелининым молоком. Первый раз Мишка коровье молоко выплюнул, но потом передумал и стал опустошать бутылочку до конца.
Елена Авдотиевна пропадала в адмиралтействе, пытаясь узнать подробности гибели мужа. Через две недели в Петербург доставили тело капитана. Отпевали его в Морском соборе. Море сделало свое дело: Петра Евгеньевича хоронили в закрытом гробу. Попросили предоставить парадную одежду: остатки той, что была на нем в момент гибели, вернули вдове. Так Грунины запонки вернулись домой.
Похороны проходили торжественно, с подобающими почестями: присутствовали адмиралтейские чины, экипаж «Кречета», итальянский консул. Елена Авдотиевна в траурном платье стояла рядом с Матвеем Христофоровичем. Груня держала на руках Мишку: он с интересом все рассматривал и гукал что-то свое. Заплакал только на могиле отца, когда караул начал траурный салют. Похоронили Петра Евгеньевича на Волковском кладбище. Штурвал, с которым нашли капитана, встал на место памятника, внизу прибили латунную табличку с именем покойного.
Поздно вечером Елена Авдотиевна сидела за столом в гостиной и слушала подробный рассказ о гибели мужа. Матвей Христофорович переживал все заново, особенно тот миг, когда увидел капитана в последний раз. «Капитан отвечает за все и в случае гибели корабля покидает его последним, – напомнил он прописную истину моряков. – Места в шлюпке для него не оказалось». На столе лежал сверток, который бросил Лопахин. Когда Утятников ушел, Елена Авдотиевна развернула его: внутри лежал морской кортик Петра Евгеньевича и две золотые цепочки в виде морских коньков. Так закончился один из самых длинных и тяжелых дней семьи Лопахиных.

Глава 2.
На даче. – Микхель. – В беседке. – Что-нибудь эдакое. – На «Орле». – Штурвал и роза. – Леопольд Станиславский. – Пятеро детей и заложенное имущество. – Змеиная свадьба – Мишка и мишка. – «Ульрика» и ее капитан. – Шведский ужин. – На родине. – Равные возможности. – Иные просторы.
На следующее утро Мишка, как всегда, потребовал еды и внимания. Елена Авдотиевна тоже было необходимо и то, а другое. Груня старалась угодить обоим, каждый день вспоминая о просьбе Петра Евгеньевича: как оказалось, последней.
Молодость взяла свое: Елена Авдотиевна пережила потерю близкого человека. Съездила на свою малую родину в Нижний. Братья по-прежнему перевозили грузы до Астрахани и обратно. Предлагали любимой сестрице вторично выйти замуж, даже подобрали выгодную партию, но вдова решила повременить.
Груня в это время с Мишкой была на даче. Первые шаги он сделал, когда увидел море. Далеко от Груни не отходил, все твердил: «Гу-уня, Гу-уня». От морского воздуха и хорошего питания Мишка походил на тех карапузов, которых так любовно изображают на детских товарах. Сидя у Груни на руках или стоя рядом с ней, он исследовал джунгли сада. Очень любил посещать близлежащую деревеньку. Отправляясь туда, Груня брала хлеб, а Мишка нес большую кружку. Сначала они кормили рыбок: уклейки, плотвички и прочая мелочь гонялись за крошками, выписывая немыслимые кренделя, а Мишка, глядя на эту картину, счастливо смеялся. Потом подплывали утки, порой с утятами, изредка появлялись грациозные лебеди. Лебеди вызывали у мальчика настоящий восторг. Благородные птицы от Мишки такого восторга не испытывали, но хлеб с руки у него брали. Ближе к деревне наступала очередь гусей. Гуси гоготали, требуя хлеба, а если Мишка делал резкое движение, начинали недовольно шипеть. Главный гусак был выше Мишки, но принимал его за равного. В первый раз, правда, он попытался мальчишку щипнуть, но Груня, а вернее хорошая хворостина в ее руках, охладили его пыл. Добравшись до деревни, Мишка принимался кормить кур. Куры благодарно кудахтали, недоволен был лишь петух, ревнуя своих несушек. Когда от ревности петух принимался бить крыльями и вытягивать шею, то Мишка начинал изображать гуся, как учила его Груня: махал руками и шипел. Петух трусил, ретировался в самый дальний угол двора и недовольно оттуда кукарекал.
В приморской деревне столетиями жили финны и шведы, хотя изначально эта территория была новгородской вотчиной и, пережив долгие войны, наконец, вернулась в состав Российской империи. Местные жители ходили в залив за рыбой, делали молочные продукты, выращивали фрукты и овощи. Некоторые даже умудрялись растить пшеницу, если погода благоволила. Петербург был относительно недалеко, так что покупатели были всегда.
Груня здоровалась по-фински с хозяйкой. Хозяйку звали Пия, гостей она уже знала, брала у Мишки кружку, уходила в дом и возвращала обратно доверху наполненной свежим коровьим молоком. Мишка говорил финское «Киитос» (спасибо) и давал Пие монетку. После выпитого молока посещали «хрюку», давали кабанчику кусочек хлеба, который сразу же исчезал в огромной пасти. «Хрюка» иногда вставал на задние ноги, ставил передние на заборчик и с любопытством осматривал своими поросячьими глазками Мишку. Однажды Пия повела мальчика в коровник и показала маленькую телушку, разрешив покормить ее из рожка. Наевшись, телушка благодарно лизнула мальчика прямо в губы.
У Пии было трое детей: девочка чуть постарше Мишки и двое мальчиков-погодок, Мишкины ровесники. Дети были белокурые и голубоглазые. Встретив гостя, они заводили бесконечные игры. По-русски они знали не более десяти слов, но совместным играм это не мешало: для детского общения много слов не требуется.
– Михкель, Михкель, – звали его дети.
Потом шли обратно домой. Устав, Мишка начинал капризничать и проситься на руки, но Груня обычно не сдавалась, всячески отвлекая его внимание, пока они не доходили до привала: беседки, стоявшей на небольшом холмике. Беседка была обсажена кустами шиповника, из нее открывался чудный вид на залив: в очень ясную погоду можно было видеть очертания большого города.
Груня садилась на скамейку и брала Мишку на руки. Ребенок сразу же засыпал у нее на коленях, а она что-нибудь читала. После сна доходили до дома, где в русской печке уже стоял готовый обед. Потом на веранде писали письмо маменьке, вернее, Мишка рисовал, как он кормил различную живность и игрался с детьми, а Груня внизу рисунка поясняла, что изобразил Михаил Петрович. Эти письма действовали на Елену Авдотиевну неоднозначно: с одной стороны, они демонстрировали полное пренебрежение нормами гигиены, с другой, ребенок рос на удивление здоровым и крепким.
Если шел дождь, то Груня на той же веранде читала Мишке сказки или сама рассказывала какую-нибудь, порой выдуманную, историю. Учили «У Лукоморья»: Мишка изображал ученого кота, Груня русалку и всю прочую нечисть. По вечерам выходили на вечерний променад. Начинали с водопада, если светило солнце, глядели на радугу. Речка несла свои воды в залив, они шли к заливу, любовались окрашенным в затактные краски предвечерним пейзажем. Груня уже со всеми перезнакомилась, так что по пути узнавала от служанок последние новости.
Один раз они увидели, как швартовалась на стоянку красивейшая яхта. Парусное вооружение и фантастические обводы, делали ее похожей на сказочную птицу. Капитан был, словно с картинки: с настоящей фуражкой и трубкой, загорелый, со шкиперской бородкой. Выронив камушки, которыми он учился кидать «блинчики», Мишка завороженно смотрел на яхту: так, верно, глядел на своих собратьев лебедей гадкий утенок. Он не просился покататься, он показывал на яхту рукой и пытался с ней разговаривать. Бывают такие мгновения в жизни, от которых может измениться твоя судьба. Груня задумчиво смотрела на Мишку, вдруг осознав, до чего он похож на отца.
В августе они переменили маршрут: стали возвращаться из деревни лесной дорогой. По пути ели сладкую пахучую малину, а если попадалась, то и чернику. Рано поутру Груня ходила за грибами, белые сушила потом в печке. К обеду печь выдавала какое-нибудь изысканное грибное блюдо, издававшее дивный запах.
Вскоре пожаловала Елена Авдотиевна. Раз хозяйка решилась прогуляться вместе с Мишкой и Груней. Она не узнавала сына: тот усиленно показывал маменьке, какой он уже взрослый, как заботится о животных. Мишкин финский при общении с детьми рассмешил ее до слез. В беседке, она, помявшись, все же начала с Груней беседу по поводу чистоты рук и одежды.  Груня, под довольное Мишкино посапывание, спокойно слушала хозяйку, согласно кивала головой, смотрела на Елену Авдотиевну и улыбалась.
– Груня, я очень переживаю, что Мишка пойдет по стопам Петра Евгеньевича, – совершенно неожиданно закончила Елена Авдотиевна.
– От судьбы не уйдешь, – не удивившись, философски ответила Груня.
Обычно к концу дачного сезона соседи, по заведенному обычаю, угощали друг друга чем-нибудь эдаким. К Груне приехала кондитерша: Груня водила ее к Зацепке на консультацию по знакомой проблеме. Адвокат, уже набив на проблеме руку, опять выиграл процесс с немалой выгодой для себя, а Февруса (так звали девушку) пообещала отблагодарить Груню.
Благодарность выразилась в торте, который должна была испечь кондитер и который должен был стать чем-нибудь эдаким. Два часа на кухне царили хаос и броуновское движение: создавался шедевр. Внешность торт имел топографическую: по центру стояла беседка в кустах шиповника, по бокам – залив и яхта. Из чего они были сделаны и каких усилий потребовали, знала только Февруса.
Груня, Мишка и Елена Авдотиевна боялись подступиться к этому чуду, по кругу обходя торт и с каждым новым витком замечая что-то новое. Соседи, знавшие толк во вкусной еде, тоже не остались равнодушными к художественной стороне дела, а когда распробовали внутреннее содержание, то восторгам не было конца. Второй торт был сделан для Пииного семейства. Февруса слепила домик, корову, кабанчика, лошадку, лебедей. Перед крылечком расхаживал петух, по окраске больше похожий на попугая.
В тот же воскресенье разряженная Груня пришла с Мишкой попрощаться с финским семейством. Яри, муж Пии, с детьми сидел за праздничным рыбным столом: шкалик Груниной водочки пришелся как раз кстати. Пие Груня подарила отрез хорошей ткани, которого должно было хватить на нее детей. Их усадили за стол: вкусны были рыбные блюда, особенно запеченная в сливках местная семга в сливках с картошкой, но все ждали, что за сюрприз скрывается в большой красивой коробке.
Пия заварила чай, Груня поставила коробку на середину стола и открыла крышку. Дети, с открытыми ртами, столпились вокруг произведения кондитерского искусства. Торт резали аккуратно: каждому досталась какая-нибудь животинка. После первого куска звери пошли по кругу: каждый хотел попробовать не только своего, но хотя бы ножку другого животного.
Дачный поселок понемногу пустел, погода портилась, Лопахиных ждала городская жизнь.
* * *
  21-го ноября отмечали очередные Мишкины именины. Поздравить именинника всегда приходило семейство Утятниковых: Матвей Христофорович теперь был командиром корабля. Поначалу Мишка не обращал на него внимания, но в этот раз он забрался к Матвею Христофоровичу на колени и по-детски непосредственно спросил: «А как  погиб мой папа?»
Елена Авдотьевна ахнула и прикрыла рот руками. Капитан посадил Мишку напротив себя и начал, как взрослому, рассказывать, как все произошло: про бурю и рифы, про то, как Мишкин отец пожертвовал собой ради спасения жизни других людей. Мишка, слушал очень внимательно, не задавая ни одного вопроса.
– Завтра пойдем на твой корабль? – скорее утвердительно спросил он в конце рассказа.
– Хорошо, – пообещал Матвей Христофорович.
На этом, как ни в чем не бывало, Мишка побежал к другим детям: вместе с ними изучать свои подарки.
  Матвей Христофорович вышел с Еленой Авдотиевной на балкон. Маменька была в таком состоянии, что не чувствовала холода. Капитан же предчувствовал этот разговор, но не думал, что это произойдет так скоро: мальчику шел всего лишь пятый год.
Когда гости ушли, Елена Авдотиевна попыталась обсудить сложившуюся ситуацию с Груней, но ни к чему конкретному их беседа не пришла. Груня не видела в происшедшем ничего страшного, Елене Авдотиевне же все, наоборот, представлялось в самых темных тонах.
В пять часов утра Мишка вскочил и кинулся будить Груню и маменьку. Груня поставила чай, умыла Мишку, приодела его. Сели за стол. Вышла заспанная Елена Авдотиевна, лелеявшая слабую надежду, что сын передумает. Глядя на веселого Мишку, лихо уплетавшего овсяную кашу, мать поняла, что день будет перенасыщен впечатлениями. Собирались недолго.
Крейсер «Орел» стоял на рейде в Кронштадте. В понедельник были артиллерийские стрельбы, Матвей Христофорович хотел выехать пораньше, чтобы еще раз все перепроверить. Какого же было его удивление, когда на причале он встретил Мишку с двумя сопроводительницами. Только что пришвартовавшийся катер забрал командира и еще троих любителей морской романтики. Дамы прошли в каюту, а Михаил Христофорович с Мишкой направились в рубку.
На «Орле» капитан все лично перепроверил со старшим помощником. Мишка внимательно слушал и запоминал. Все было в порядке, боезапас получен, орудия готовы к стрельбе. До подъема флага осталось десять минут.
Дамы расположились в капитанской каюте: пили кофе, который был уже готов к приходу командира. Вестовой принес теплые булочки. Мишку в кают-компании тоже напоили чаем с булочками.
Поднятие флага Груня с маменькой наблюдали из рубки. Капитан, стоял около флагштока, держа на руках Мишку, который усердно поднимал флаг. Команда уже все знала про троих гостей. Когда обходили строй, Мишка, держась за руку Матвея Христофоровича, смотрел на офицеров и матросов: нежное детское личико никого не оставило равнодушным, все улыбались мальчишке, игнорируя устав. Некоторые матросы и офицеры, служившие с Петром Евгеньевичем, невольно узнавали в Мишке сходство с отцом. Маменька и Груня втайне надеялись, что этим все и закончится, но Мишка решил принять участие в артиллерийских стрельбах.
Пальба была страшная: с двух бортов стреляли по различным мишеням. Сначала обстреливали полуразрушенный форт, потом остов корабля. В воздухе клубились пороховой дым и гарь, стоял непрерывный грохот, поднялся ветер, стала ощущаться килевая качка. При первых же выстрелах дамы убежали в капитанскую каюту и, одновременно упав на диван, прижались друг к другу, закрыв уши руками и зажмурив глаза. А Мишка, от счастья вытаращив глазенки, один раз выстрелил, вернее, своей маленькой ручонкой дернул за какую-то веревку. Орудие выплюнуло снаряд с оглушительным ревом и откатилось назад, окутав все пороховым дымом.
Во время обеда оголодавший юнга слопал по тарелке борща и гречневой каши с мясом. Повар постарался и испек в честь прошедших Мишкиных именин пирог. За большим столом в кают-компании, обсуждались результаты стрельб, удачи и ошибки. Мишка сидел на месте первого помощника и все внимательно слушал, но мало что понимал.
После обеда крейсер вернулся на базу.
– У меня просто нет слов, спасибо вам большое, любезнейший Матвей Христофорович! – сказала Елена Авдотиевна, пожимая капитану руку и покачиваясь на нетвердых ногах. Матвей Христофорович же, как и подобает настоящему моряку, на берег сошел матросской походкой, которой не были страшны любые шторма. Сходя по трапу, он крепко держал мальчишку за руку. Мишка старался идти так же, но ноги, почувствовав землю, подкосились, а перед глазами все закружилось.
На экипаже Матвея Христофоровича пассажиров доставили домой. Мишка что-то возбужденно рассказывал капитану, Матвей Христофорович согласно кивал головой. Елена Авдотиевна сообщила, что взглянула на морскую романтику другими глазами.
Утятников благоразумно отказался испить чайку, сославшись на одно забытое неотложное дело. Дома маменька с Груней попробовали вишневой наливки, хорошо помогавшей от простудных заболеваний. Затем Елена Авдотиевна приняла ванну и, отказавшись от ужина, отправилась в спальню почитать что-нибудь легкое для успокоения нервной системы.
Груня еще раз навела чистоту и глянец в своем хозяйстве, погладила белье, сняла сливки с молока, сделала на утро сметану, масло, домашний творог. Но за какую бы она работу не бралась, перед глазами у нее стоял «Орел» и слышался страшный грохот от пальбы.
Мишка же после ужина начал было рисовать свои приключения, но быстро сморился и уснул. Груня застала его на кровати в обнимку с альбомом. Ему снился сон: он то улыбался, то упрямо и недовольно сжимал губы. Груня убрала альбом, укрыла мальчика одеялом, перекрестила.
– Быть тебе адмиралом, Михаил Петрович, – провидчески сказала она.
На следующий день посетили кладбище. Морозов не было, но с утра пошел настоящий зимний снег. На троицу Груня обработала штурвал морилкой, потом покрыла его лаком. Итальянцы не забыли Петра Евгеньевича, обложив могилу натуральным черным итальянским мрамором. За штурвалом разрослась роза: летом казалось, что он утопает в зеленых волнах, по которым плывут белые барашки цветов. Груня заботливо укрыла растение лапником. Снег должен был стать дополнительным одеялом.
Елена Авдотьевна положила на могилу мужа цветы, смахнула навернувшиеся слезы. Груня стояла рядом, обе они думали о Петре Евгеньевиче, вспоминая, как оказалось, лучшие мгновения своей жизни.
Мишка ощупывал штурвал, несколько раз его ручонки задерживались на тех местах, где руки отца намертво зажали ступицы. Неизвестно, какие мысли посещали его в этот момент.
После обеда, состоящего из рассольника, жареной телятины и блинчиков с мармеладом, Мишка ушел в детскую и до ужина продолжал рисовать свои приключения. Под его рукой возникали чудные корабли и грозные орудия, штурвал, капитан и матросы. Бушующее море, летящий корабль и многое другое, что запало ему в душу.
Так с каждым днем Мишка взрослел, а Груня и Елена Авдотиевна становились дамами все более почтенными дамами.
* * *
Жизнь Груни была расписана до мелочей. Она убирала господскую половину, содержала в образцовой чистоте кухню и ванную комнату. С самого утра шла в булочную. Как-то помогла одной из работниц по имени Клавдия, после чего первый, самый горячий, кисло-сладкий ржаной хлеб с тмином и хрустящая французская булка ждали ее прихода в отдельной корзинке. Иногда они пробовали с Клавдией результаты ее труда со свежим молочком, которое приносила Груня.
За продуктами ходила на тот самый Кузнечный рынок. Городовой уже давно помирился с ней. Груня всегда с ним здоровалась, спрашивала про житье-бытье. На Пасху и Рождество подносила бутылочку водочки.
На рынке Груня узнавала последние новости. Торговки ее уважали: мясо, фрукты, овощи давали наилучшего качества. Если мясо оказывалось жестким, а фрукты подпорченными, то Груня на следующий день несла приготовленное блюдо на рынок и потчевала торговцев:
– Закуси-ка, мил-человек, парной телятинкой – во рту тает, жевать не надо. И компотиком запей из наливных яблочек – жена-то тебя таким не попотчует, – приговаривала она. Этот метод действовал безотказно.
После рынка возвращалась домой, варила Мишке кашу. Елена Авдотьевна обходилась свежезаваренным чаем, который всегда заботливо дарил ей Матвей Христофорович после своих заграничных походов.
После завтрака к Мишке приходил учитель английского языка: маменька была почему-то убеждена, что за этим языком будущее. Сама же Елена Авдотиевна брала уроки итальянского: после гибели мужа ее каждый год приглашал на Сардинию, в силу чего вдова считала себя обязанной изучать язык и историю страны.
До обеда Груня вышивала. К модным фасонам она была равнодушна, предпочитая светлые тона и добротную ткань. Любая одежда превращалась у нее в модный туалет из вологодской вышивки или брюссельских кружев. После обеда, покормив домочадцев, Груня выгуливала Мишку. Они бродили по набережным, Мишка считал львов, называл классы кораблей, кормил птиц. Игрался в парке со своими сверстниками. Груня вела беседы c другими няньками, зорко поглядывая за подопечным.
Если погода была плохая, то по вечерам зажигали камин в гостиной. Груня читала какую-нибудь детскую книгу, а Мишка внимательно слушал или рисовал. Груня приучила его каждый вечер рисовать все, что видел за день. По воскресеньям он демонстрировал рисунки маменьке, рассказывая, как провел неделю.
Маменька же устраивала свою личную жизнь. Она была дамой в самом соку и жила в Петербурге – городе соблазнов. Последней ее страстью был театр. Вернее, ею привлекали не столько пьесы, сколько романтические герои.
В один прекрасный день в дверь позвонили: даже звонок показался Груне непривычно-настойчивым. Открыв дверь, Груня увидела на пороге импозантного мужчину, внешний вид которого если не покорял женские сердца, то, во всяком случае, оставлял в них свой след. В руках он держал огромную корзину роз.
– Леопольд Станиславский, – представился красавец мягким бархатным голосом. – Мне бы прелестнейшую Елену Авдотиевну.
– Проходите, она скоро будет. Меня Груней звать.
Груня взяла у незваного гостя цилиндр, шубу. Трость Леопольд решил не отдавать. Он картинно встал у зеркала, поправил вьющиеся волосы до плеч, встрепенулся и прошел в гостиную. Обошел стол, выдвинул приглянувшийся стул и сел, вольготно заложив ногу за ногу. Груня внесла кофе.
– Вы не будете возражать, если я еще стульев к столу поставлю-с? –  спросила она. – Еще пятеро детей Елены Авдотиевны должны подойти.
Леопольд вытянулся, словно пес, готовящийся к прыжку.
– Пятеро, я не ослышался?
– Пятеро-с, – спокойно ответила Груня. – Сейчас оголодавшие придут, а у меня только пшенная каша с постным маслом да ржаная горбушка на утро осталась. А вы, господин Станиславский, из какой области применения умственных или физических сил будете-с?
– Я артист, в театре играю ведущие роли.
– Хорошая служба. А старости с вашей внешностью-с можно запросто в швейцары податься.
– Я никогда не думал об этом, – сухо ответил Станиславский, явно недовольный тем, как вольно ведет себя прислуга.
– Вот и Елена Авдотиевна о нищете не думали-с, даже в страшном сне не могли увидеть, пока родственники не обанкротились. Наследство отсутствует, квартира заложена, не сегодня-завтра описывать придут: сами понимаете, что скоро будет-с.
Леопольда скрутило, ноги сами завязались в узел, руки переплелись, подбородок уперся в грудь.
– Я не знал ничего об этом!
– С пятерыми-то детьми разве уследишь? – продолжала грустить Груня.
Станиславский резко отодвинул чашку с ароматным напитком.
Подавая ему шубу и цилиндр, Груня пожелала больших артистических гонораров, на которые можно будет жить припеваючи. Злобно косясь на дуру-горничную, гость ретировался. На память от визита осталась забытая впопыхах трость и резкий запах одеколона.
Через некоторое время из гостей вернулись Елена Авдотиевна с Мишкой. На обеденном столе красовались корзина роз, около стула, на котором сидел Леопольд, стояла его трость. Елена Авдотиевна наклонилась над цветами, вдохнула их аромат, достала из середины визитную карточку и улыбнулась.
– Господин Станиславский только что ушел, – сказала Груня.
– Не дождался? –  отстранилась от цветов Елена Авдотиевна.
– Расстроился сильно от того, что узнал.
– Что узнал? – Елена Авдотьевна выдвинула стул, решив на всякий случай выслушать Груню сидя.
– Что у вас пятеро детей и заложенное имущество, – опустив голову, произнесла Груня, готовая к любым громам и молниям. Но Елена Авдотиевна на это залилась истерическим смехом и досмеялась до слез, повторяя: «И он поверил?!» На доносящийся смех прибежал Мишка и кинулся спрашивать маму, что такого случилось веселого.
– Груня, ты обыграла выдающегося артиста, который сам может перевоплотиться в кого угодно. Сломала ты мою жизнь, – улыбаясь, подытожила Елена Авдотиевна.
Беседа продолжилась на следующее утро, когда Мишка занимался английским языком. Елена Авдотиевна тоскливо смотрела на чашку чая, отстраненно размешивая сахар, который забыла положить.
– Верно, не найти мне больше никого похожего на моего Петеньку, –  то ли самой себе, то ли Груне сказала она. Груня стояла молча, она прекрасно понимала хозяйку: каждой женщине хочется любить и быть любимой.
Через час принесли две корзины цветов от Леопольда: одна для Елены Авдотиевны, другая для Груни. В Грунину корзину был вложен конверт. Распечатав его, Груня вытащила открытку: «Величайшей актрисе от служителя Мельпомены». Трость артист так и не забрал. Груня открывала ею форточку на кухне, всякий раз не без усмешки вспоминая «маленькую трагедию».
После этого случая, может, какие кавалеры у хозяйки, женщины прекрасной во всех отношениях, и появлялись, но история об этом умалчивает.
* * *
Мишке пошел девятый год. В начале лета Елена Авдотиевна с дружеским визитом отбыла Сардинию, а Груня с мальчиком поехали на любимую дачу.
Мишка рос, интересы его менялись, расширялся кругозор. Частенько вместе с Яри и его сыновьями мальчишками выходил в залив: ставили сети, проверяли улов. Во время сильной качки перевешивался за борт и висел так, пока желудок не освобождался полностью. Яри лишь посмеивался: все рыбаки проходили через эту процедуру. После таких походов Мишка спал, как убитый.
Наступала пора взросления и формирования мировоззрения: он заваливал Груню вопросами. Она терпеливо старалась отвечать как можно доходчивее.
– Почему Яри и Пия, и их дети так плохо говорят по-русски? Мы же живем в Российской империи.
– Это их селенье, они жили тут веками. Нет ничего страшного в том, что ты поговоришь с ними по-фински. Никто не просит тебя «Калевалу» читать в оригинале, но знать пару десятков слов никогда не помешает.
На следующий день Мишка с Груней пришли к Пие. Груня выпросила у хозяйки разрешения подоить корову по имени Сирпа. Пиа вошла вместе с Груней и Мишкой в хлев и с любопытством сложила руки на животе. Груня подошла к Сирпе, присела и стала дергать корову за соски. От такого массажа корова дала ей  по лбу кончиком хвоста. Пиа засмеялась.
– Видишь? – сказала Груня Мишке. – Так ей не нравится. Попробуем по-другому.
Груня одела Пиину рабочую кофту, взяла скамеечку, смазала коровьи соски сливочным маслом, Сирпе дала кусочек хлеба. Хлеб Сирпе пришелся по вкусу, от кофты пахло хозяйкой, руки были, правда, не те, но на Мишкину кружку Груня надоила.
– С животными надо ласково, а с людьми тем более.
Обратно шли через лес, собирая ягоды. День был солнечный, на тропинке, свернувшись, лежала огромная гадюка, принимавшая солнечные ванны.
– Давай ее убьем, –  сказал Мишка, подыскивая подходящую палку.
– Зачем ее убивать: божья тварь на солнышке греется. Ты пришел в лес в гости, тут свои хозяева и законы.
– Разве человек не царь природы?
– Конечно царь, но он и вести себя должен по-царски, чтобы природа против него не взбунтовалась. Животные порой себя лучше ведут, чем люди. Какой бы ни был лев, а ради развлечения никого не убивает, да и мусора после себя оставляет намного меньше.
Груня подошла ближе к змее и топнула ногой: гадюка величаво скрылась в траве. Пройдя еще немного вперед по лесной тропке, Груня и Мишка увидели завораживающее зрелище: на освещенный солнцем земляничный пригорок сползлись змеи разных размеров и цветов. Крупные самцы вели брачные поединки: высоко вставали над землей, стараясь прижать голову противника к земле. Смотреть на все это было одновременно интересно и страшно. С некоторыми экземплярами лучше было не встречаться.
Груня взяла Мишку за руку, и они пошли к дому. Мишка тщательно смотрел под ноги и часто оборачивался, боясь змеиной погони.
– Это была змеиная свадьба. Осенью они все в один день соберутся в одной большой норе и уснут там одним большим клубком. Хоть и холоднокровные твари, но вместе-то все теплее.
Дома Мишка все зарисовал. Осенью Елена Авдотиевна, рассматривая рисунок, выслушала захлебывающийся рассказ про невероятные размеры местных анаконд.
Через пару дней про змей было забыто: подоспела малина. Заросли были огромные, молодые побеги колючие, но вкус лесной малины стоил таких мучений. Они вдвоем продирались сквозь кусты, пока Мишка не наступил на переднюю лапу другому мишке. Медведь с обратной стороны зарослей уже отведал малины и преспокойно переваривал ее во сне, подставив бока солнцу.
– Груня, медведь!.. – завопил Мишка и кинулся бежать так быстро, как никогда в жизни не бегал.
– Ищи дерево повыше, – прокричала Груня, не отставая.
Медведь быстро съел собранную в туесок малину и с ревом припустил за беглецами. Груня скинула с головы платок: медведь остановился и стал его обнюхивать, при этом недовольно урча. Этого времени любителям ягод хватило, чтобы забраться на сосну. Мишка сидел на боковой ветке ближе к вершине, а Груня, проклиная юбку, немного пониже.
Медведь подошел к дереву, лапами пошкрябал ствол и своими маленькими глазками сердито смотрел на посмевших потревожить его послеобеденный отдых людишек. Потом вдруг встал на задние лапы и начал приветливо махать Груне и Мишке. Потом он начал неуклюже плясать что-то напоминающее камаринскую. Потом сделал стойку на передних лапах. После каждого номера он глядел на любителей древолазанья и махал им лапами, прося еды.
«Может, не той малины поел», – дивясь, думала Груня. Мишка смеялся, глядя на представление сверху.
– Яша, Яша, – разнеслось по лесу.
Медведь прекратил шоу и взволнованно зарычал, но от дерева не отошел. Через минуту на шум показался мужчина, увидев которого, косолапый стал на задние лапы и, пошел к нему, радостно урча. Мужчина что-то достал из своей сумки и сунул ему в пасть.
– Ах ты, моя пропажа, – ласково приговаривал он, надевая на медведя намордник и ошейник. – Слезайте, не бойтесь! – крикнул он зрителям. – Мы из цирка.
Оказалось, что в городок неподалеку с дачным поселком этой ночью приехал цирк шапито. Пока размещались, пока отмечали приезд, забыли плотно закрыть клетку. В итоге звезда программы медведь Яша, решил проведать места постоянного проживания его предков. В цирк он попал совсем маленьким, звериного чутья и инстинктов у него не было, так что в лесу он быстро устал и расслабился, и поэтому не слышал, как подошел Мишка. А выступал в надежде, что люди его покормят.
– Миша, закрой-ка уши, – велела Груня. Мишка послушно прикрыл уши ладошками, не забыв при этом оттопырить указательные пальцы, и услышал много незнакомых новых слов русского языка в адрес растяпы-дрессировщика. Общий смысл, впрочем, он понял: не надо медведей терять, – у них на лбу не написано, что они цирковые.
Дрессировщик, обнимая пропажу, обещал, что впредь будет внимательнее, а за причиненный моральный ущерб проведет их на представление. Яша встал на задние лапы и похлопал передними.
– Пойдем, царь зверей, –  со смехом сказала Груня. – Вроде больше никто из цирка не убежал.
Всю дорогу они веселились, вспоминая сидение на дереве, а вечером Мишка с Груней поехали в город на представление: сидели в четвертом ряду, переживали за акробатов, смеялись репризам клоунов, дивились мастерству фокусника. Мишка громко хлопал Яше, глядя на медведя из безопасного места. Очередное Мишкино рисованное письмо, маменька в Сардинии восприняла как богатую детскую фантазию. Какие медведи в их местах?..
* * *
По вечерам Груня с Мишкой частенько сиживали в своей любимой беседке. Шиповник разросся, его цветы издавали чудесный аромат. Груня читала книжку, а мальчик смотрел на вечные волны залива. Иногда проплывала та самая яхта – мечта Мишкиного детства; заметив яхту, Груня опускала книгу и начинала высматривать капитана.
Капитаном и владельцем яхты был швед Николас Олав Сван Торлевсон. Его дача принадлежала уже не одному поколению Сванов. Николас Сван  был деканом кафедры кораблестроения военно-морской академии Швеции. Жил в Стокгольме, но каждое лето, во время отпуска, обязательно посещал любимые с детства края. Вот и сейчас яхта «Ульрика» стояла на месте своей летней приписки.
Дача Николаса располагалась на пригорке, его земля спускалась к морю и заканчивалась пирсом: там и отдыхала от морских ветров и волн красавица. На летний период Сван привозил с собой служанку Эльфриду. Она была под стать шведскому флагу: голубоглазая с соломенными волосами и тощая, как древко.
Мишка всегда зачарованно глядел на яхту.
– Хочешь, я попрошу, может Николас и прокатит тебя? – сжалилась над ним Груня.
– Очень хочу, –  с надеждой в голосе ответил Мишка.
На следующее утро Груня напекла ватрушек и пирог с черникой, сложила на красивую тарелку, укрыла льняным вышитым полотенцем. Принарядила Мишку, сама надела вышитое светлое платье, и они пошли напрашиваться в гости. Перед этим она, подражая Гульнаре, наплела на голове кучу маленьких косичек, потратив на это целый час.
Доложились служанке. Сван принял свежеиспеченный теплый завтрак, но через Эльфриду передал, что сейчас занят, освободится только к вечеру. Мишка огорчился.
– Не переживай, это я виновата: у них принято заранее договариваться о встрече. Наверное, действительно занят, –  успокаивала его Груня.
Вечером за ними пришла Эльфрида: звать на ужин. Она сделала мясные шарики с картофельным пюре и подливкой из брусники. На десерт были блинчики с малиновым вареньем и кофе. Мишка пил чай. За столом сидели вчетвером. Мишка разговаривал со шведом по-английски.  Николас позволил осмотреть яхту, но ни о каком плавании речи не шло. Это был холодноватый, ничего не значащий, вежливый ответный прием.
– Не расстраивайся, я знаю, как помочь  осуществить твою мечту. Надо только немножко подождать – до середины июня следующего года.
– Ты действительно веришь, что все получится?
– Верить, мой мальчик, нужно в Бога, а дела нужно просто делать, Груня излучала такой спокойствие, что Мишка проникся ее уверенностью.
* * *
На следующий год, после того как Мишка с успехом закончил первый класс гимназии, они втроем поехали в Нижний Новгород, навестить родню. Обычно Груня попросила разрешения съездить в свою деревню, а Мишка изъявил желание составить ей компанию. Маменька отпустила их, снабдив кучей советов. Дяди выделили тарантас с добрым конем. Груня вспомнила, как водить лошадь, и они тронулись в путь. Когда дорога была не сложная, Груня передавала бразды правления Мишке: тот с радостью управлял, нахлестывая молодого и резвого, в яблоках, жеребца по имени Буцефал. Домчались быстро.
Груня показала Мишке свой отчий дом. Отец и мать ее давно уже померли, в доме жил теперь старший брат Зосима с семьей. Зашли в дом. Зосима со старшим сыном был в поле, на кухне суетилась жена Саватия. Груня отдала ей гостинцы: кусок ветчины и большую головку сыра. Завидев гостей, с улицы прибежали Грунины племянники и племянницы: тетушка одарил каждого Груня тульским пряником. Отдельно вручила хозяйке отрез материи на платье, дала немного денег.
Мишка прошелся по избе, как по музейному залу: совсем другое жилище со своим запахом, утварью, одеждой, насекомыми.
– День-то у нас сейчас год кормит, – неласково сказала Саватия. – Ты городская стала, забыла, как на земле жить, – Груня поняла намек и начала прощаться.
После Груня показала Мишке дом, в котором угорел ее сын и все мужнино семейство. Сходили на кладбище: могилки были ухожены, – Гуля держала свое слово. На лужайке возле кладбища перекусили: от свежего воздуха Мишка вовсю лопал блинчики с разными начинками, запивая горячим чаем из термоса.
– Пойдем-ка к моей самой лучшей подруге, – сказала Груня.
В барском доме ничего не изменилось. Груня с Мишкой вошли через заднее крыльцо, чтобы не встретиться с барином, и как раз на него наскочили: тот  только что прибыл с охоты и отдавал дичь на кухню. Барин хоть и глядел на мир так же бодро, как десять с лишним лет назад, но заметно постарел: кончик одного уса теперь указывал вниз, да и сами усы побелели.
– Здравствуйте, Ипполит Семенович, – поприветствовала барина Груня. – Вот моей хозяйки сынок, Михаил Петрович, его маменька как раз из здешних мест будет, – представила она своего воспитанника. Мишка отвесил поклон и пожал протянутую руку.
– Морозов Ипполит Семенович, майор в отставке, –  по-военному представился барин Мишке. – Скоро город будет здесь, Сормовка доживает последние месяцы, – завел он свою неизменную песню. – Вот тогда приезжайте, молодой человек, поглядеть на наше городское житье-бытье.
– А мы к Гульнаре хотели зайти, скоро уже пора назад, в Нижний, – заторопилась Груня.
От радужных перспектив барин пришел в столь прекрасное расположение, что милостиво отпустил Гульнару на пару часиков.
Подруги встретились, обнялись; Груня познакомила Гулю с Мишкой. Гульнара повела гостей в свой домик, недалеко от барской усадьбы, крошечную избу-пятистенку. Мишка ходил по горнице, рассматривая диковинные вещи из Самарканда. Груня рассказывала подруге про свои приключения в начале городской жизни: подруга изумленно ахала. Наивысший восторг вызвали у нее настоящие индийские специи, которые привез для Груни Матвей Христофорович. Она поочередно открывала каждую коробочку и вдыхала ароматы.
Хотели выехать пораньше, но Гульнара кинулась ставить самовар, поить гостей чаем, выставила на стол настоящие восточные сладости: медовую пахлаву, шербет, лимонный рахат-лукум. 
– В Петербург-то не хочешь поехать счастья попытать? – закинула удочку Груня. – Хорошие повара там нарасхват.
– Нет, милая, – вздохнула Гуля, – меня, видно, тут и схоронят. Привыкла я, мне уже в Нижнем-то тошно от копоти да суеты городской. Да и за Ипполитом Семеновичем пригляд нужен. На-ка, вот тебе на дорожку, – она протянула Мишке кулек. – Называется козинаки.
– Козьи что?.. – фыркнул тот. – Козьи каки?
Гульнара расхохоталась.
– Спасибо, что за могилками смотришь, – поклонилась ей земно Груня, – Божье дело делаешь.
Попрощались.
Выезжая из деревни, Груня рассказала Мишке, какую роль в ее жизни сыграл плов, приготовленный по Гулиному рецепту.
– Груня, а почему в твоей деревне все так… навалено? – спросил Мишка. – Дома некрашеные, заборы завалившиеся и косые, кругом бурьян, даже у барина около дома ни одного цветочка нет. Чего они ждут? У нас и у Пии дом покрашен, везде цветы, все прополото.
– Убого, говоришь, живет народ-богоносец? – вздохнула Груня. – Знаешь, Миша, если бы кто-нибудь смог ответить на этот вопрос, этот человек был бы величайшим мудрецом, – задумчиво продолжила она, подстегивая Буцефала. – Кругом леса, полные дичи, реки, полные рыбы, поля, на которые плюнь – и колос вырастет, а народ живет, как при монголах. Но вот наша же дача красивая, правда? – спросила Груня мальчика.
– Красивая, – кивнул тот. – Очень красивая.
– Тогда будем менять мир, начиная с себя, пускай на нас смотрят и берут пример.
– Груня, а почему существуют бедные и богатые? – не унимался Мишка.
– Господь в лесу деревья не смог уровнять, а ты хочешь, чтоб люди все были одинаковые. Самое главное в жизни – это равные возможности. Ты когда родился, был таким же голеньким, как и мой сынишка, только с самого рождения уже у вас были разные возможности.
* * *
На следующее утро дядья решили показать племяннику свою волжскую флотилию. Судов было много, но они не произвели на Мишку никакого впечатления: он со скукой смотрел на баржи и пароходы, слушая рассказы о походах до Астрахани и обратно. Баржи были, словно дворовые собаки, которые не могли сорваться со своих поводков. Видя все это, Елена Авдотиевна печалилась: вряд ли Мишка разлюбит море, когда подрастет, и станет водить пароходы до Астрахани или Москвы. Ее сыну нужны были иные просторы.
В Петербург Мишка возвращался в радостном, возбужденном состоянии. Соскучившись по морскому простору, он рассказывал Груне, как он будет ловить рыбу и обязательно поймает ценный экземпляр, а еще прокатится на яхте!
Маменька готовилась к очередному вояжу на Сардинию. С помощью семейного капитала она купила участок около моря, приблизительно в том месте, где погиб Петр Евгеньевич. Теперь там строилась небольшая вилла, уже был поставлен памятник. Елена Авдотиевна хотела высадить миндальные деревья: уж очень ей нравился по весне запах цветущего миндаля, да и сами плоды не оставляли ее равнодушной.
А Мишка с Груней должны были уезжать на свою любимую дачу.

Глава 3.
Мастер рыболовных дел. – Сальто-мортале. – Капитан и юнга. – Командовать и подчиняться. – Флажки «До встречи». – «Помокить, посалуста». – Концерт под окнами. – Баронесса Барбара фон Визен. – Жениться на папуаске. – Письмо Онегина к Татьяне. – Настоящая жена моряка. – Веничек из роз. – Хорошее и плохое. – Брак международного характера.
К середине июня в дачном поселке появлялось множество рыбаков. Исток реки начинался нагромождением гранитных валунов. Когда зима случалась снежная, то по весне речка выходила из своих берегов. Ближе к лету вода спадала и прогревалась, на нерест из моря против течения, к валунам, шла различная рыба. А дней десять в году на крыло вставала подёнка: насекомые взмывали вверх, замирали, и, планируя, падали вниз. На это пиршество приплывала даже знаменитая семга: ее-то и ждали рыбаки. В первых рядах рыболовов был Николас Сван: его яхта уже стояла на своем месте, и он с нетерпением ждал начала клева.
Готовилась и Груня. Ещё зимой она пошла за советом к Матвею Христофоровичу. Тот удивился, но отправил ее к петербургскому Кулибину – мастеру рыболовных дел Лукичу. Лукич оказался веселым мужичком около пятидесяти годов. Он держал лавку по изготовлению удилищ, лесок, сам ковал крючки. Груню он встретил приветливо.
– Сами ловить будете?
– Мальчонке подарок сделать хочу, – ответила Груня, фыркнув, и поделилась с мастером своим видением рыбной ловли. Лукича позабавил Грунин рассказ, но за заказ он взялся, согласившись сделать пятиметровое складное бамбуковое удилище, которое сможет выдержать большую рыбину. Такого заказа, а самое главное, такой заказчицы у него еще не бывало.
В назначенный срок Груня с Мишкой пришли за заказом. Удилище было складным, с проводящими кольцами и катушкой. Катушку ей привез из Англии Матвей Христофорович. Леска была сплетена из конского волоса по особой технологии, разработанной Лукичом. Тройнички были махонькие, почти как у Левши. Поплавок, бусинку из бальзы, он покрасил в зелено-бурый цвет, чтобы рыба не отличала его от водорослей.
Не дешево обошлась Мишкина мечта пройтись на «Ульрике» Груне, но это лишь добавило ей азарта. Лукич сделал для удилища футляр, специальную коробку для крючков и лесок. Мишка внимательно выслушал лекцию о том, как следует правильно обращаться с удочкой, что можно делать, а чего нельзя, поблагодарил Лукича и обещал зайти рассказать об успехах. Всю дорогу домой он прижимал к груди свое рыбацкое сокровище, сообщая Груне, каких рыб он сможет поймать.
На тренировки перед отъездом на дачу осталось пару дней. Мишка с Груней выходили на Английскую набережную, Мишка собирал удилище и упражнялся в забрасывании. Поплавок был достаточно тяжел, при хорошем броске улетал на метров двадцать, а то и более. Первые попытки были неудачными: то «борода», то резкий порыв ветра. К отъезду забросы были уже неплохими, леска запутывалась реже, ветер мешал все меньше. Количество перерастало в качество. Маменька с балкона наблюдала за успехами юного рыболова.
На дачу приехали как раз вовремя: поденка появилась, рыба ждала своего гастрономического счастья. Груня нашла большую стеклянную банку, марлю, сделала сачок и как заправский любитель насекомых, собирала поденку в банку. Утром их ждала рыбалка.
Ночью Мишка плохо спал, постоянно вставал, боясь проспать, выбегал в гостиную поглядеть на часы и около четырех разбудил Груню. Быстро съев бутерброд с сыром и выпив стакан молока, Мишка отправился вместе с Груней на рыбалку.   
 Солнце уже встало, щебетали пичужки. Пахло цветущими травами, капли росы переливались в солнечных лучах. Мишка не замечал этой красоты: быстрей бы добраться до речки! Удилище, уже давно собранное, он бережно нес на плече. За рыбаком семенила Груня, держа банку с драгоценными насекомыми. Послышался шум водопада: вода спала и несла свои воды в залив. Дно реки было каменистым, поэтому вода быстро становилась прозрачной. Она кишела рыбой, охотящейся за поденкой. Некоторые экземпляры даже выпрыгивали из воды, ловя насекомых в воздухе.
Наконец-то долгожданный момент! У заранее облюбованного места в столь ранний час никого еще не было. Груня вытащила поденку, насадила ее на тройничок. Первый заброс был удачным: приманка улетела метров на пятнадцать.
– Когда увидишь, что поденка скрылась под водой, отсчитай две секунды, –  сказала шепотом Груня, вспомнив совет Лукича.
Прошло чуть меньше минуты, и около приманки образовался бурун. Мишка сразу подсек.
– Рано, забыл про две секунды!
Второй бросок был менее удачлив: приманка зацепилась за камыши и сорвалась с крючка.
– Не волнуйся, –  как опытный наставник, поддерживала Мишку Груня.
На другом берегу реки показался Николас. Он с удивлением поглядел на конкурентов и, приподняв шляпу, поздоровался. В руках профессионала замелькало нахлыстовое удилище. Первый же его бросок был удачным: на крючке билась килограммовая радужная форель.
Мишка закинул свою снасть, сосредоточился, собрался: бурун вокруг приманки, две секунды, подсечка. Момент, за который рыбаки любят свое дело, наступил: мальчику попалась королева здешних мест – семга весом около пяти килограммов. Удилище согнулось дугой, леса натянулась, катушка прокручивалась с трудом. Но Лукич сделал все на славу: сопротивление рыбины распределялось равномерно, вершинка удилища и леска гасили удары. Семга вытворяла все, что было в ее силах: ныряла в глубину, делала свечи на поверхности воды, – но два кованных крючка от тройника крепко вцепились ей в пасть. Мишка, широко расставив ноги, метр за метром приближал рыбину к берегу. Иногда она оказывалась сильнее и отвоевывала расстояние. Груня стояла с подсачником наготове, ради такого дела она даже зашла в воду: Мишкин азарт передался и ей. Когда до подсачника осталось совсем ничего, серебристая семга вылетела из воды и озаряемая рассветными лучами солнца, сделала невероятно красивое по сложности сальто-мортале. Груня и Николас застыли от восхищения, а Мишка вскрикнул от отчаяния: рыба сорвалась с крючка.
Груня вылезла из воды: с подола юбки текла вода, обувь неприятно чавкала. Мишка, бросив удочку, обнял ее и горько, горько заплакал. Груня гладила его по голове. «Вот ведь оказия, – думала она. – Пускай выплачется».
– Груня, я теперь никогда не покатаюсь на яхте, Николас видел, что я ловить не умею! –  сказал Мишка, давясь слезами. Моя мечта никогда, никогда не сбудется!
Детское горе было столь велико, что и у Груни самой начали наворачиваться слезы. Она действительно не знала, что теперь делать.
Вдруг послышался топот и тяжелое дыхание. К ним мчался Сван в полной рыбачьей экипировке, громыхая рыбацкими сапогами, перебегал мостик, соединяющий два берега. Было видно, что он взволнован.
– Михкель, не грусти, – отдышавшись, сказал он по-английски и положил руку на Мишкино плечо.
Груня отошла в сторону, наблюдая за ними. Мишка держал удилище, Николас рядом, темпераментно размахивая руками, что-то ему рассказывал. Напротив, на другом берегу реки, руки в боки, стояла Эльфрида. Через пять минут все уладилось. Николас, разумеется, разбирался в рыбной ловле лучше Груни, но удилище поразило даже его.
– Пойду переоденусь и обувь поменяю, –  сказала Груня.
Мишка согласно кивнул головой, теперь Груня за него не переживала. Назад она вернулась, неся рыбакам завтрак: шаньги с горячим чаем. Она увидела картину настоящей мужской дружбы: швед что-то объяснял мальчику, Мишка внимательно слушал.
– Груня, смотри, это мы с Николасом поймали! –  гордо закричал Мишка, показывая несколько рыбин на кукане.
– Подкрепляйтесь, а то сил не будет рыбу тащить.
На свежем воздухе после всего пережитого, еда исчезла мгновенно. «Гут, гут», – приговаривал Сван.
– Давай рыбу, приготовлю обед, а ты пригласи капитана в гости.
К обеду рыбаков ждала уха и запеченное в сливках рыбное филе с картофельным пюре. Мишка со Сваном ели за двоих, ни на минуту не прекращая разговора о рыбалке.
– Груня, Николас спрашивает, как ты придумала такую необычную снасть?
– В журнале одном случайно увидела, – смеясь, открыла она рыболовную тайну.
Когда все было съедено, швед поблагодарил Груню, галантно поцеловав ей ручку. Груня оторопела от неожиданности.  «Теперь руку мыть не буду на память», –  чуть не сказала она.
– Приглашаю на ужин, – приветливо сказал швед и, насвистывая веселый вальс, отправился домой.
Усталый Мишка повалился на кровать, а Груня пошла мыть посуду, вспоминая столь трагическое начало дня и столь же неожиданный поворот судьбы.
Ужин удался на славу. Эльфрида приготовила жульен, была и, разумеется, рыба. Мишка со Сваном говорили о яхтах и кораблях. Хозяин показал гостям модель «Ульрики». После ужина пригласил Мишку в свой кабинет. Комната с видом на залив была заставлена всевозможными моделями яхт, на стенах развешаны картины маринистов. Мишка попал в мир, где ему было интересно все. Груня с Эльфридой прогуливались вокруг  дачи, сошедшись на любви к цветам.
На следующее утро Мишка со Сваном опять отправились на рыбалку, а вечером сбылась мечта мальчика – поход в залив на «Ульрике».
Сидя на скамейке в беседке, Груня ждала Мишкиного возвращения.
«Мишка становится взрослым, – с легкой грустью думала она, – скоро у него появятся иные интересы, и мне в них места не останется».
Первый поход прошел удачно: Сван назначил Мишку юнгой «Ульрики» и стал брать на яхту каждый день.
* * *
На дачу пожаловала маменька. Через неделю она должна была отправиться на Сардинию, а сюда нагрянула, повинуясь внезапно вспыхнувшему порыву оставить свой след в воспитании сына. Теперь они сидели вечером в беседке вдвоем: Елена Авдотиевна привезла газеты и рассказывала Груне последние новости. Вдалеке показались знакомые очертания «Ульрики». Ветер был попутный, судно увеличивалось на глазах. Яхта пришвартовалась. На палубе показались Мишка и Сван в неизменной капитанской фуражке.
– Мама, ты видела, как я спустил парус? –  радостно прокричал Мишка. Елена Авдотиевна закивала головой и приветственно замахала капитану. Потом она с укором посмотрела на Груню. Предчувствуя такой поворот событий, та закрылась газетой, имитируя неподдельный интерес к печатному слову.
– Я вижу, Агрипина, что Михаил Петрович идет по стопам отца,  –  горько сказала маменька.
– Ну так яблочко-то от яблони далеко не падает, –  невинно ответила Груня, опуская газету.
Очень вовремя подошли моряки. Николас пригласил маменьку на ужин. Беседа проходила на английском: Елена Авдотиевна путалась, постоянно пытаясь перейти на итальянский. Сван рассказал, что преподает в академии кораблестроение. От приглашения отправиться на морскую прогулку маменька категорически отказалась, несмотря на то что и капитан, и его судно внушали доверие. На следующий же день маменька уехала так же внезапно, как и появилась.
Теперь Груня видела Мишку только за завтраком: все остальное время он пропадал со шведом. До обеда они проектировали самые фантастические суда: Мишка рисовал проект судна или яхты, Николас брал красный карандаш и подчеркивал ошибки, объясняя, почему данный тип корабля не сможет держаться на воде. Так через игру Мишка освоил азы кораблестроения. Иногда они делали модели парусных судов и пускали их по реке, по ходу внося те или иные изменения в конструкцию.
Как-то раз Мишка не пришел обедать, сославшись на занятость, то же повторилось и на следующий день.
– Не придешь к обеду, пожалуюсь отцу, – сказала ему Груня за завтраком.
– Так он же умер, –  по-детски непосредственно ответил Мишка.
– Его тела просто нет с нами, но он все равно здесь, с нами: в тебе, в корабле, на котором он служил, в памяти людей. Архитекторов и строителей Петербурга тоже нет на свете, но осталась их душа, которую они вкладывали в свои творения. Для того чтобы и после тебя что-нибудь осталось, нужно уметь не только командовать, но и, как ни странно, подчиняться и прислушиваться к чужому мнению.
– А если я не приду?
– Мне же будет легче – меньше готовить. Только ведь из кривого дерева ничего потом толком не сделаешь, пустое упрямство до добра не доведет.
Мишка задумался, потом посмотрел на Груню.
– Не надо папе ничего говорить, – сказала он и, немного грустный, пошел к шведу.
– На обед с Николасом приходи! – крикнула Груня вслед Мишке.
К назначенному часу Мишка пришел со Сваном. Их поджидал рубиновый борщ и печеная картошка с котлетами. На десерт оладьи со свежим клубничным вареньем. Швед нахваливал Грунины разносолы. Эльфрида хоть и готовила вкусно, но даже из русских продуктов еда у нее получалась такая, как будто они не уезжали из Стокгольма. Груня же пользовалась печью так искусно, что  практически весь обед у нее томился с вечера, приобретая необыкновенный вкус и аромат.
– Завтра я уезжаю в Стокгольм: нужно уладить срочное дело – неожиданно сказал Сван.
Лицо у Мишки вытянулось, Груня внезапно тоже поняла, что отъезд шведа ее сильно огорчает.
* * *
Вернулись к прежней, «дошведской» жизни. Раз в неделю по-прежнему ходили в гости к Пие. Шли тем же маршрутом: Мишка кормил гусей и уток, иногда к нему под настроение подплывали красавцы лебеди. Пия все так же приветливо улыбалась. Яри, если не был в заливе, чинил с повзрослевшими детьми сети, но тоже выходил их встретить. Груня беседовала с хозяйкой о насущных делах.  Мишка выпивал свою кружку молока и шел помогать Яри смолить лодку, чинить сеть или латать парус: он уже понимал, что это пригодится ему в жизни. Детство деревенских детей заканчивалось очень рано: дочка Пии Марит вовсю боролась с сорняками в огороде.
В конце дачного сезона они обязательно приносили Пие торт. Февруса уже открыла свою собственную кондитерскую на Невском, но Грунины редкие заказы выполняла всегда сама, поражая помощниц мастерством.
– Зачем мы понесем Пие торт, мы же так мало к ним ходили? – и по-хозяйски недоуменно спрашивал Мишка.
– В жизни нужно не только брать, но и давать, ничего не ожидая взамен. Мне приятно видеть, что я, пусть и на один день, сделала их тяжелую жизнь немного радостнее и слаще.
Назад шли лесом, Мишка внимательно смотрел, не греет ли на солнышке свое холодное склизкое тело гадюка. Останавливались у пригорка, где была змеиная свадьба. Смеялись, проходя мимо малинника, кричали: «Яша, Яша». В дождь вечерами разжигали камин. Мишка подсиживался ближе и смотрел на пламя. Груня читала, Мишке особенно нравился ранний Гоголь с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки» и «Миргородом». Когда в рассказе возникало что-нибудь таинственное, Мишка нет-нет, да и оглядывался: мало ли чего может материализоваться?  Груня могла уже читать, не глядя в книгу, но каждый раз обнаруживалось что-то новое и диковинное.
Дни шли за днями, заканчивался дачный сезон. Груня часто вспоминала Свана: Николас оказался как раз таким мужчиной, в котором нуждался Мишка, – какой из Груни кораблестроитель? Благодаря Эльфриде Груня улучшила свои навыки в цветоводстве: шведка подарила ей особые семена цветов, а Груня ей банку редкостного чая.
  Капитан вернулся, но буквально на день: забрать служанку. Дождливым утром, Николас с Эльфридой отбыли на яхте в свой порт приписки. Мишка с Груней махали им вслед. В последний визит капитан подарил своему юнге картину: на ней была изображена яхта, летящая к своей цели, огромных волнах штормового ветра. Груня вручила шведу вышитую картину «Дача, утопающая в цветах».
– Смотри, Груня, Николас вывесил флажки «До встречи», – как заправский матрос, сказал Мишка.
В ноябре, на Мишкины именины от шведа пришла посылка. Именинник аккуратно ее распаковал: подарком оказалась модель «Ульрики», уменьшенная в тридцать два раза. Мишка показывал ее всем гостям, объясняя назначение и название каждого паруса. Елена Авдотьевна была приятно поражена такой осведомленности сына.
* * *
Наступила зима, дни становились куцыми, а ночь расправляла свои морозные, темные крылья. Груня встречала Мишку из гимназии, успев уже сходить на рынок и приготовить обед. До дома они каждый день шли разными маршрутами: мальчик рассказывал, что у нового и интересного узнал за учебный день, Груня все внимательно слушала, но уже мало что понимала.
Груня никогда не изменяла своим привычкам: вот и сегодняшний день у нее начался с похода на рынок. В сегодняшнем меню значился холодец, поэтому она направлялась в мясной ряд за голяшками, как  вдруг ее остановила какая-то иностранка.
– Первы раз ити рынок, помокить, посалуста, выпрать продукты, – с чудовищным акцентом произнесла дама.
– Пойдем, помогу, чем смогу, –  ответила Груня.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Барбара (как звали новую знакомицу) вчера поступила в прислуги и сегодня у нее первый день на хозяйстве. Груне все рассматривала Барбару со смутным чувством, что она уже где-то видела раньше похожее лицо. Служанка не могла определиться, что ей надобно купить для обеда. Груня терпеливо спрашивала и переспрашивала ее, но, судя по ответам, готовить Барбара не умела, поэтому и не представляла, с чего начать. Сошлись на рагу. Груня подобрала ей репу, капусту, картошку, хороший кусок свинины и рассказала последовательность приготовления. Барбара радостно кивала головой, но после выяснилось, что у нее нет сил тащить покупки. Груня вздохнула и донесла ее кульки и мешки до извозчика. От быстрой ходьбы иностранка упарилась и сняла перчатки: ногти оказались чистыми и аккуратными, а руки настолько нежными, что было невозможно представить их чистящими картошку: это было так же неестественно, как молочница или прачка, обмахивающиеся веером.
– Начинай читать поваренную книгу и заниматься гимнастическими упражнениями, – сказала Груня, поджав губы. Барбара рассыпалась в благодарностях и обещаниях, что в следующий раз она справится сама.
«Странная какая-то чухна, – всю дорогу думала Груня. – Но на кого же она похожа?..»
Ночи уменьшались, день теперь становился длиннее: наступила весна. Одним майским, сиренево-жасминовым субботним утром Груню, Мишку и маменьку разбудил шум с Невы. Напротив окон стояла «Ульрика», а на ней стоял Николас, подобно менестрелю, выводивший рулады.
– Вот так концерт под окнами, –  сказала Груня, выходя на балкон.
Стоя на корме, Сван играл на трубе. Лицо его раскраснелось до пунцового оттенка красного цвета, то ли от напряжения, то ли от волнения. На «Ульрике» висел сигнал:  «Я люблю тебя, Груня».
– Груня, Николас  тебя любит. Этот он так привлекает твое внимание, – перевел действия кавалера Мишка.
– Разорался, мартовский кот раскричался. А я ему, между прочим, никогда поводов не давала, – почему-то тушуясь, фыркнула Груня.
Маменька тоже вышла на балкон, хлопая сонными глазами.
– Рановато раструбился, – зевнула она и ушла назад в спальню, досматривать сон.
Оттрубив, Сван принялся махать флажками.
– Он приглашает тебя вечером на свидание, – перевел Мишка. Груня хотела было что-то крикнуть, но Сван скрылся в рубке. Яхта отбыла.
В квартире установилась атмосфера ожидания. На кухне у Груни падала посуда, Мишка сидел в детской, погрустневший, а маменька, сославшись на головную боль, не выходила из спальни.
Наступил долгожданный вечер. Груня надела одно из своих лучших платьев, уложила волосы. Николас пожаловал в шесть с букетом для Елены Авдотиевны и альбомом новых яхт для Мишки. Наотрез отказавшись от ужина, он взял под руку Груню и был таков.
На извозчике они поехали к родной сестре Свана, которая жила в особняке около Литейного моста. В Петербург приехала сравнительно недавно вместе с мужем, бароном Густавом фон Визеном, крупным влиятельным финансистом. Выяснилось, что Сван целую осень, зиму и весну штудировал русский язык и сейчас выдавая порой настоящие перлы. Впрочем, когда он не волновался и не торопился, Груня вполне сносно его понимала.
Увидев баронессу Барбару фон Визен, Груня сразу сообразила, с кем она познакомилась на рынке. Они были поразительно похожи с братом.  Их сын Клаус не обращал на дядюшкину невесту никакого внимания: сев за рояль в начале вечера, он так и просидел за инструментом до самого конца, отдавшись полностью музыке. Главным блюдом вечера оказалось именно рагу, приготовленное, правда, не Барбарой, а поваром из ресторана.
– Благодарю за рагу: получилось очень вкусно, – перевел Сван Груне слова Барбары.
– Приходите, еще чего-нибудь подберем, –  не растерявшись, ответила Груня. Хоть она и не была баронессой, но за столом к ней относились как  равной.
Груня с интересом пробовала тончайшие марочные вина, каждое из которых подавалось к отдельному блюду. Стараясь быть естественной, она произвела на всех благоприятное впечатление. Николас по-русски и по-шведски рассказывал про свадьбу и безоблачное счастливое будущее в Стокгольме.  Груня согласно кивала головой, немного опешив от такой стремительной развязки. Глаза ее сияли от счастья.
– Можно я дам ответ Николасу завтра? – вдруг обратилась Груня ко всем  собравшимся.
«Что тут думать?..» – промелькнула одна и та же мысль у всех присутствующих.
– В шесть часов вечера у Владимирской церкви, дарлинг, –  сообщила она капитану как можно радостнее.
– Есть, – растерянно ответил тот.
После ужина Барбара принесла семейный альбом.
– Как раз перед знакомством с тобой Николас разорвал помолвку со своей невестой. Мы все очень переживали за него, – гладя тонкими нежными пальцами дагерротипы дедушек и бабушек, рассказывала она Груне. – Потом вернулся с дачи, рассказал про тебя, сообщил, что хочет жениться. Разумеется, мы все были в шоке! Но потом решили, что могло бы быть и хуже: к примеру, он мог бы жениться на какой-нибудь папуаске, с него станется. А когда мы с Густавом приехали в Петербург, мой любимый братец, этот несносный авантюрист, подбил меня на маскарад с переодеванием. Стоял на углу и смотрел, как мы разговариваем. Но ты мне тогда очень, очень понравилась: у тебя искренняя, чистая душа.
Сван переводил. Ошеломленная Груня слушала, глядя на детские фотографии Николаса и Барбары. Клаус грянул «Камаринскую» Глинки. Вечер удался.
По дороге назад Николас читал Пушкина: письмо Онегина к Татьяне:
         «Ниет, памиенутна видит вас,
         Павсиуду слиедават за вами,
         Улибку уст, движинье глаз
         Лавит влублонными глазами,
         Внимат вам долга, пониемат
         Душой сё ваше савиершенства,
         Приед вами в муках замиерат,
         Блиеднет и гаснут... вот блашенство!»
Коляска остановилась у дома на Английской набережной.
– До завтра, Груня, – сказал потенциальный жених и поцеловал ее в губы. Невеста не возражала.
– Завтра в шесть часов, дарлинг, – ласково промурлыкала она.
* * *
  За Грунино отсутствие в квартире появились новые запахи: пахло пригоревшей едой. По кухне валялись какие-то черепки непонятного происхождения. «С утра наведу порядок», –  про себя сказала Груня, на все махнув рукой. Приняла ванну и, довольная, легла в кровать.
Утро прошло как обычно. Груня встала в шесть, навела везде порядок и глянец, сходила на рынок, успела переговорить с молочницей и приготовить Мишку кашу на завтрак. Мальчик спал в обнимку с подаренным Сваном альбомом.
– Разбуди-ка маменьку, я хочу вам кое-что сказать.
Когда каша была съедена, а кофе выпит, Груня рассказала о вчерашнем вечере.
– Все правильно Груня, выходи замуж, строй семейное счастье, – дрогнувшим голосом произнесла Елена Авдотиевна, пытаясь улыбаться.
– Николас хороший, – скривился Мишка, пряча глаза.
– Значит, все согласны! – радостно воскликнула Груня, прижимая руки к груди.
– Мне надо альбом досмотреть, – грустно сказал Мишка, теребя салфетку.
Груня достала из буфета любимую вишневую настойку, поставила на стол и пошла за рюмками. Хозяйка вышла на балкон освежиться.
– Давайте, Елена Авдотиевна, за нашу жизнь выпьем, – предложила Груня, разлив настойку по рюмочкам.
– Ты хотела сказать, за нашу прошлую жизнь? – уточнила маменька, глядя на Груню.
– Нет, я хотела сказать – за нашу нынешнюю и будущую совместную жизнь.
Хозяйка выпила и скептически поджала губы.
– У меня только одна просьба к Вам, Елена Авдотиевна.
– Какая просьба, выкладывай.
– Не пытайтесь в мое отсутствие ничего готовить.
Маменька встала и, нарушая все неписаные правила отношений между хозяйкой и прислугой, барыней и крестьянкой, подошла к Груне и крепко ее обняла. Мишка, подглядывавший в щелочку, тоже кинулся ей на шею. Когда все успокоились, Груня рассказала, про вчерашний вечер и сегодняшнее свидание.
Решено было отметить событие обедом в ресторане, ради чего Груня надела светлое платье с вышивкой и вологодскими кружевами. Елена Авдотиевна собиралась относительно недолго, Мишка с Груней ждали ее на улице, вспоминая, как учились закидывать снасть.
Перед рестораном заехали на кладбище к Петру Евгеньевичу: роза по-прежнему обнимала штурвал, через пару недель на ней должны были появиться белые атласные бутоны. Мишка ощупывал ступицы, а Груня с Еленой Авдотиевной на пару вздыхали, вспоминая былое.
В ресторане заказали рыбу. Уха со стерлядью и судак под польским соусом были великолепны. На десерт Елена маменька пила кофе с пирожным, а Груня с Мишкой пробовали различные сорта мороженного со всевозможными добавками. Настроение у всех троих было превосходное.
В шесть часов Николас с букетом кремовых роз ожидал свою любовь и судьбу в условленном месте. Груня вышла из церкви. В храме она долго стояла перед своей чудесной иконой, благодарила Богородицу, как умела, молилась. Швед галантно вручил ей цветы и предложил руку.
– Откуда ты узнал, что это мой любимый цвет? – спросила невеста.
– Эльфрида рассказала, – честно сознался жених.
 Майский день плавно переходил в ясный весенний вечер. Парочка вышла на набережную. Груня попросила Николаса ее не перебивать, и рассказала ему обо всем: о своей жизнь в деревне, о знакомстве с Петром Евгеньевичем, о его последней просьбе, о том, как много значат для нее Мишка и Елена Авдотиевна. Рассказала, как влюбилась в капитана «Ульрики». И помолчав, закончила:
– Я согласна стать твоей женой, но в Стокгольм не поеду, а буду, как настоящая жена моряка, здесь, в Петербурге, ждать твоего возвращения. А все лета мы будем проводить вместе на даче. Если ты действительно любишь меня, то прими такой, какая я есть, не надо только меня и переделывать и переучивать, – Груня нежно поцеловала Николаса.
Сван слушал рассказ очень внимательно. Он понял все русские слова, но его мозг не мог понять Груниной логики: западная рассудительность наткнулась на загадочную русскую душу! Потихонечку они дошли до Английской набережной.
– Пожалуйста, любимый Николас, подумай, – у ворот сказала на прощанье Груня, еще раз поцеловав капитана.
Швед, выглядел так, будто его окатили полным ведром ледяной воды. До особняка фон Визенов он дошел машинально, всю дорогу мучась вопросом, что же это было: согласие или отказ?  У сестры он в одиночку выпил бутылку шотландского виски. Так длилось несколько дней. Наконец он поделился с Барбарой своими страданиями. К его великому удивлению, Барбара поддержала Груню.
– Если тебе нужна жена, для которой важны только деньги, то в Швеции таких хватает, незачем для этого было сюда приезжать. Ты должен понимать, что значит для нее эта семья. Грунино поведение еще раз показывает, что она ответственный человек и только такая жена тебе нужна.
Брат, взвесив все доводы, напился опять: гордыня вместе с винными парами мутила его разум. К счастью, пришла телеграмма из Стокгольма: капитана срочно требовали в академию. Свежий морской ветер, дующий в паруса «Ульрики», прояснял мозг.
* * *
Понедельник в квартире Лопахиных начался, как обычно. Утро обещало хорошую погоду, самовар на кухне привычно кипел и шумел.
Мишка проснулся и, игнорировав все гигиенические процедуры, прибежал на кухню. Груня стояла у окна и смотрела на Неву: «Все утечет»,  – успокаивала ее река.
– Груня, ты Николаса любишь? –  спросил Мишка.
– Люблю: как первый раз увидела, так и поняла, что это мой суженый.  Только мир наш устроен так, что самые близкие и любимые люди причиняют нам самые большие терзания, –  продолжала Груня, глядя на реку.
– Папа не возражает, я у него спрашивал, –  подмигнул ей Мишка. – Николас хороший человек и обязательно, слышишь Груня, обязательно вернется!
Груня повернулась к Мишке, улыбнулась.
– Чему быть, того не миновать – философски заметила она. – Иди-ка умойся, а то опоздаешь – в кондуит запишут, – она отобрала у него пряник.
Мишка отправился в гимназию, а Груня на рынок. Розы Свана уже завяли, как будто родились гербарием. Груня прихватила букетик с собой: она догадывалась, у кого швед купил цветы, и интуиция ее не обманула. Одна из торговок в цветочном ряду колдовала над розами, вдыхая в них короткую жизнь.
– Возьми-ка вот веничек, попаришься на славу, – сказала Груня торговке.
На душе у нее пели птицы, как бывает, когда у человека лады с совестью. Она зашла к Зацепке: молоденькая соседская горничная на прошлой неделе лила на ее груди горькие слезы, проклиная свою доверчивость.
Игорь Ефремович был уже светилом адвокатуры. С каждым годом обстановка в кабинете была дороже и консервативнее. Сейчас мебель была из красного дерева, а удобные кресла были обтянуты кордовской кожей. Над письменным столом висела картина с видом Петербурга. Груню всегда встречал и провожал лично. Она уже знала все про семейную жизнь Зацепки: у него была красавица-жена, сын, Мишкин ровесник, недавно родилась дочь Евгения. 
– Опять с тем же делом пожаловала, Груня? – подмигнув, спросил Зацепка и велел помощнику никого не принимать, ибо предстоит наиважнейшее дело. Помощник привычно кивнул головой, обещав потревожить господина адвоката только в экстреннейшем, неординарнейшем случае. Закрыв дверь, адвокат вытащил из потайного ящика коньяк и плитку шоколада себе и шкалик водки Груне наливали. Первую рюмочку они по традиции пропустили за встречу.
– С тем же, – выпив горькую, поморщилась Груня – не уймется господствующий класс, Игорь Ефремович, эксплуатируют трудовой народ, особенно в постели.
Затем Зацепка налил новую стопочку себе и рюмочку Груне.
– Так против господствующего класса имеются господа народовольцы, они у нас страдают за народное счастье, – хитро усмехнулся он.
– Пускай эти Базаровы сначала в поле выйдут иль на Путиловском в горячем цеху побегают: вот тогда взглянут на мир глазами тружеников. После физических трудов пускай и выступают, и книжки пишут. В руках ничего тяжелее ложки не держали, а уже знают, что надобно трудовому народу. Поначалу трудовая практика, а уж потом можно садиться за теорию.
Они выпили по третьей за здоровье. Зацепке нравилось общаться с Груней, хотя его порой поражал ее неординарный взгляд на многие вещи.
– Ну, говори, кого там у тебя опять обрюхатили. Я уже, Груня, целый полк вместо себя в случае боевых действий выставить смогу.
– Спасибо вам, Игорь Ефремович, побольше было бы таких людей, как вы: чай, жизнь в государстве Российском шла бы совсем по-иному. Вы нашу действительность с себя меняете.
Вернувшись домой, Груня взялась за обед: солянка и спаржа со сливочным соусом.
Прошла неделя: от шведа не было ни ответа, ни привета. Хоть Груня и старалась сохранить спокойствие, но было видно, что она переживает. Елена Авдотиевна прекрасно ее понимала и не докучала бесполезными вопросами и напрасными утешениями.
* * *
Сван был в Стокгольме. Вопрос в академии разрешился очень быстро. Вечер капитан сел за стол, откушал бараньих котлеток с чесночным соусом, сготовленных верной Эльфридой, выпил бокал хорошего вина, почитал газету. И вдруг понял, что делает все машинально: мысли крутились лишь вокруг Груни. Он взял карандаш и лист бумаги и написал справа «хорошее», а слева «плохое». Плохого выходило больше. Бедна, без образования, не красавица, не имеет общих с ним интересов, и вообще непонятно, что она за человек. Хорошее: добрая, любит детей, умеет готовить, отличная хозяйка. Эльфрида, в общем, обладала таким же набором хороших качеств, но с ней капитану почему-то совершенно не хотелось лечь в постель.
Сон не шел. Лишь под утро он немного вздремнул. Кофе, сваренный Эльфридой, вернул ему бодрость. Сван решил прогуляться. Набережные были еще пусты. Навстречу ему попалась служанка, которая куда-то вела господского мальчишку. Тот был чисто и аккуратно одет и с жаром рассказывал о чем-то служанке. Та безучастно ему кивала: с таким же успехом мальчик мог бы рассказать свою историю набережным или мостовым. Но придраться было не к чему, она выполняла свою работу согласно пунктам контракта. Николас сразу же вспомнил Груню, ее отношение к Мишке. Отличие было в том, что шведская служанка добросовестно отрабатывала жалованье, а русская жила жизнью своего подопечного.
Встало солнце, привычно осветив Стокгольм: в его лучах заблестели три короны на городской ратуше. Сван подставил ему лицо, свежий ветер и солнечный свет сделали свое дело. Домой он уже возвращался  с четким твердым намерением. На столе лежал тот же лист бумаги. Швед сел за стол и написал в столбце «Хорошее»: самоотверженная. Поглядев на хозяина, Эльфрида все поняла и принялась готовить экспедиционный обед. Сван поедет в Петербург.
Так оно и вышло. Швед встал за штурвал «Ульрики», яхта расправила все свои крылья-паруса, как будто тоже мечтала поскорее увидеться с Груней.
* * *
В субботу вечером Груня, как всегда, отправилась в баню. Компания была прежняя. Новости тоже были примерно те же: родился, женился, захворал, помер. Степанида отметила, что Груня немного похудела и стала очень задумчива.
Воскресным утром, когда уже были приготовлены Мишкина каша и какао, в открытое окно влетели бравурные звуки трубы. Груня как раз собиралась идти в церковь.
На корме «Ульрике» стоял ее жених в парадной капитанской форме и трубил. На шум прибежал Мишка и сразу кинулся обнимать Груню.
– Подожди, не выходи, я буду твоим представителем! – он быстро оделся и выбежал на улицу. Груня видела, как он спустился по гранитным ступеням к самой Неве и о чем-то минут пятнадцать говорил с Николасом. Потом они вместе замахали Груне, приглашая ее на яхту. Николас кинул на набережную сходни.
На балконах начали появляться любопытные жильцы, которые, словно в театре, смотрели на романтическую сцену встречи благородного заграничного принца и русской Золушки. На палубе Николас опустился на одно колено и надел на Грунин палец обручальное кольцо. Зрители одобрительно зашумели и зааплодировали. Маменька пустила слезу. Сван подхватил Груню на руки и закружил по палубе.
Завтрак прошел весело. Маменька и Мишка в шутливой форме, но с серьезными лицами благословили Груню и Николаса. Сван дал обещание быть образцовым семьянином. Обсудили свадебное путешествие.
– Не возражаю, – сказала Елена Авдотиевна, – мы как раз наведаемся в Нижний, а потом на Сардинию.
– Груня, я обязательно приеду в твою деревню, проверю могилки и зайду к Гуле, не переживай, – заверил ее Мишка.
После завтрака, Елена Авдотиевна пригласила Груню к себе в кабинет. Она разложила бумаги, надела очки и стала похожей на гимназистку, которой предстоит отвечать урок.
– Груня, как будет твоя фамилия?
– Сван, если Николас не передумал.
– Агриппина Сван – что ж, очень романтично.
– Сван – это по-шведски лебедь, так что буду Лебедевой, а Николас по-нашему – Николай.
– Мы, конечно, не голубых шведских кровей, но бесприданницей замуж ты не выйдешь, тем более что брак приобретает международный характер, – при этих словах лицо маменьки приняло конторское выражение, как при подписании важнейшего контракта. – Это вместо приданого: жалованье от меня, Михаила и Петра Евгеньевича. Даже не вздумай возражать.
Груня была приятно потрясена.
– Еще надо купить тебе кружевное белье. Вы хоть с Николасом и разных сословий, но красивое и правильно подобранное белье вечером все нивелирует.
Мишка с Николасом, стоя на балконе, обсуждали свои мужские дела: рыбалку и кораблестроение.
Вечером всей компанией отправились в особняк фон Визенов. Ужин в честь Гименея прошел на ура. Рагу в этот раз не подавали, но вино было столь же изысканным.

Глава 4.
Загадочный викинг. – Вершина кулинарного искусства. – Недокормленные танцовщицы.
Свадебное путешествие началось с венчания в Стокгольме. Свидетелями были приглашены Эльфрида и друг детства Николаса, Кристиан.
– Веруешь ли в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? –  спрашивал протестантский пастор.
– Верую, – отвечала Груня.
– Согласна ли стать женой Николаса Олава Свана Торлевсона?
– Согласна.
  Николас тоже не возражал, поэтому их брак без помех стал законным.  Эльфрида осталась верна самой себе и преподнесла Груне огромный букет  кремовых роз. Глядя на счастливого Николаса, было видно, что Груня действительно та женщина, которую он искал. Им не нужно было даже привыкать друг к другу: они шли рядом с ощущением, что знают друг друга много-много лет. Каждый день рядом с Груней для Николаса был еще одним днем медового месяца.
–Почему ты выбрал меня, о загадочный викинг? – спрашивала его Груня. – Разве мало в твоей земле девушек с длинными желтыми волосами и голубыми глазами? Что ты нашел во мне такого, прекрасно зная, что я не смогу родить тебе детей?
– Мне не нужны девушки с голубыми волосами и желтыми глазами. Я был помолвлен со своей невестой почти десять лет, но она жила своей жизнью, а я своей. С тобой Груня мы живем одной жизнью. Как только я увидел, как ты залезла в воду с сачком, чтобы помочь Мишке вытащить рыбу, то сразу понял, что такую самоотверженную женщину редко встретишь, – не чувствуя шутливого тона, серьезно отвечал Николас.
Из каждого города Груня посылала подругам почтовые открытки. Степанида и Гульнара рассматривали виды Стокгольма, Праги, Вены, Парижа, Венеции. Показывая открытки другим служанкам, Степанида с умным видом комментировала Грунино свадебное путешествие. Гуле Груня написала, что приедет Михаил Петрович. Гульнара каждый день его ждала,  выходя на крыльцо и вглядываясь на дорогу, терявшуюся в тополиной аллее. Мишка сдержал слово, приехав на личном тарантасе, подаренном дядьями.
Первым делом он отправился на кладбище: могилки были также аккуратно убраны, Гуля насадила там цветов. Заехал к Груниному брату. Там ничего не поменялось с прошлого раза: дети так же радовались пряникам, сыру и ветчине, хозяйка что-то стряпала, хозяин был в поле.
Гуля ждала его у порога дома. Она обняла Мишку, усадила за стол, позвала к столу и извозчика: тот не отказался и с нескрываемым интересом поглядывал на Гульнару.  Хозяйка показала Мишке Грунины открытки, выспрашивая у мальчика подробности. Мишка рассказывал уверенно и обстоятельно, чуть-чуть приукрашивая события. Поблагодарил за ухоженные могилы.
Как раз подошел настоящий бухарский плов в мешочках. Хозяйка выложила его на огромное блюдо: на столе, испуская тонкий аромат возвышалась вершина кулинарного искусства.
– Плов нужно кушать руками, – сказала Гуля и тут же на деле продемонстрировала восточные традиции.
Мишка и извозчик Антип вымыли руки, не сводя с блюда жадных глаз. Пока мужчины насыщались, Гульнара заварила зеленый чай и начала рассматривать Грунины подарки: специи, чаи, отрезы на платья, – чего только не было в огромном ящике.
Когда пловом было покончено и гости опять помыли руки, на столе появились восточные сладости. Вкус у  рахат-лукума,  пахлавы и свежайшего шербета не изменился. У Мишки с Антипом открылось второе дыхание: все хотелось попробовать. Хозяйка же была на седьмом небе от счастья, что гости ею довольны. На дорогу вновь был выдан кулек с уже традиционными козинаками. Мишка еще раз поблагодарил за вкуснейший обед и на прощанье вручил Гуле мешочек с цветочными семенами от Эльфриды.
– Очень был рад знакомству-с, – произнес Антип, подкручивая кончики усов. –  Стряпаете вы выше всяких похвал, Гульнара. Можно мне вас навещать иногда, в смысле, помочь по хозяйству?
– Помочь по хозяйству всегда пожалуйста, хорошим рукам работа найдется – улыбаясь, ответила Гуля.
– Тогда до встречи-с, – поклонился Антип.
– Да свидания! – крикнул Мишка.
Гульнара стояла на пороге своего гостеприимного домика и махала им вслед.
* * *
Грунино свадебное путешествие подошло к концу. К осени у Свана скопилось много работы. Свою новоиспеченную супругу он домчал на «Ульрике» до Ревеля, оттуда Груня на поезде добралась до столицы. Сван обещал писать письма и прибыть на Рождественские каникулы.
Дома Груня сразу приступила к своим обязанностям, поэтому, когда из Сардинии вернулись отдохнувшие и загоревшие Елена Авдотиевна и Мишка, квартира встретила их той образцовой чистотой и уютом, к которому они привыкли. Мишка рассказал про поездку к Гуле, про Антипа, который, вероятно, решил всерьез ей помочь, потому что всю обратную дорогу восхищался востоком. Сардиния встретила их столь же радушно: Мишка познакомился с Пьетро, которого спас Петр Евгеньевич: из мальчика вырос  красивый высокий юноша. Елена Авдотьевна обстоятельно расспрашивала Груню о круизе: куда ходили, что ели, какие платья носят.
В бане Груня в очередной раз пересказала Степаниде свадебное путешествие: тамбовская гренадерша слушала, открыв рот, до конца не веря в то, что ей рассказывает товарка.
– Париж – город красивый и очень интересный, только с первого раза его очень тяжело понять, – говорила Груня. – То башня, какая-то железная посреди города стоит – железная дама называется. То художники непонятно что рисуют: один черный круг в красную клеточку, другой человека из разных геометрических фигур, третий такой пейзаж намалюет, что диву даешься. Еда поначалу непривычная, не говоря уж про лягушачьи лапки и прочих морских гадов. Женщины все какие-то хилые: ходили мы в «Красную мельницу», так все танцовщицы какие-то недокормленные, если бы туда нашим банным составом заявились, то билеты, наверное, раскупили бы на год вперед. Купила себе отрез на платье цвета слоновой кости с красными маками и зелеными листьями, на какой-нибудь праздник сошью платье и надену. А вообще к любой диковине за пару дней привыкаешь, вот что я тебе скажу. Лучше родного порога все равно ничего нет. Давай бургундское после баньки опробуем!
Степанида смаковала вино, как учила ее Груня, представляя себе далекую загадочную страну.

Глава 5.
Лейтенант морского корпуса. – Штурман «Полтавы». – Мичман Мендыбаев. – «Повышение живучести корабля». – Весь в отца.
Шли годы. Сван приезжал при каждой возможности: в его приезды Груня перебиралась к Визенам, но при этом все равно успевала вести лопахинское хозяйство, так что ни маменька, ни Мишка не замечали ее отсутствия. Когда муж был в Швеции, она писала ему письма, в которые Мишка всегда добавлял что-то свое. Николас обстоятельно отвечал, не забывая вкладывать в письмо модные открытки. Когда наступало долгожданное лето, Николас брал Мишку с собой на яхту, а Груня ждала их из «дальних походов». Детей у них не было, поэтому оба любили Мишку, как сына. Мишка также видел в Николасе отца и задавал ему разные вопросы отнюдь не только по кораблестроению. Сван не был склонен пускаться в долгие рассуждения, стараясь подавать воспитаннику личный пример.
Оглянуться не успели, как наступил выпуск лейтенантов морского корпуса. Груня надела платье, сшитое из парижской материи. Маменька была в модном наряде более темных цветов. У обоих на груди были пристегнуты цепочки, лежавшие в свертке Петра Евгеньевича. Груню сопровождал Николас, а Елену Авдотиевну Матвей Христофорович. Оба были в парадных мундирах.
Груня смотрела на парад, на счастливые лица лейтенантов, каждый из которых в душе надеялся стать адмиралом. «Вот и еще одна страничка жизни перевернута, – думала она. – Как-то дальше сложится твоя судьба, Михаил Петрович?»
Лейтенантом Михаил Петрович попал на Черноморский флот. Через два года был он уже штурманом канонерской лодки «Полтава». С дружественным походом посетил Сардинию и на месте гибели отца вместе с командой спустил на воду венок. Море в тот день было спокойное, но рифы возвышались так же грозно.
Под его командой служил матрос Тамерлан Мендыбаев. Как-то раз, во время шторма, часы Михаила Петровича совершили кульбит, приземлившись на деревянный пол кают-компании. Лопахин велел вызвать Мендыбаева.
– Отремонтируешь? – спросил штурман, указывая на разлетевшиеся детали. – Старший помощник рекомендовал тебя как самого способного в механике.
– Постараюсь, уж больно механизм у них интересный, – ответил матрос, ползая по полу.
  Мендыбаев был настоящим самородком в области техники и смог отремонтировать часы, которые до самой смерти Михаила Петровича каждый час своим боем извещали его о точном времени.  Как этот сын степи попал на флот, для всех оставалось загадкой, как и его талант чинить самые разные инструменты.
 Эпоха романтических парусных кораблей закончилась, наступило время «самоваров», как пренебрежительно старожилы флота называли новые, работающие на угле, корабли. Когда Михаил Петрович стал капитаном крейсера «Новик», то не забыл Мендыбаева, переведя его к себе на корабль. Отправил на учебу, после окончания которой молодой мичман стал начальником машинного отделения. Благодаря этому железное сердце крейсера никогда не знало поломок.
Возвращаясь из походов, Михаил Петрович садился писать научный труд. Через несколько лет закончил его и сразу же показал Николасу. Тот зарылся в чертежи: очки на кончике носа, красный карандаш в руке. Долго корпел над проектом, перепроверял на логарифмической линейке результаты, но карандаш остался без работы. «Гут, гут», – вынес вердикт швед. Михаил Петрович сдал работу в училище корабельной архитектуры. Рукопись «Повышение живучести корабля» получила высокую оценку и поддержку самого декана и через год была опубликована отдельным изданием.
– Ты мой самый талантливый ученик, – признался Николас, когда они обмывали сигнальный экземпляр.
– Если бы не твоя «Ульрика», навряд ли что-нибудь получилось.
– Молодец, Михаил Петрович, весь в отца, – нахваливала Груня.


Часть третья. «Славный».
Глава 1.
Капитан второго ранга. – Совершенно иной тип судна. – «Пызов и сыновья». – «Шнейдерзону – шнейдерзоново!» – Курение в пороховом погребе. – «Славный корабль». – «Ура-а-а!»
Михаил Петрович Лопахин был капитаном второго ранга, командиром крейсера «Новик». Он был человеком поступка, привыкшим сам делать свою судьбу. Характера Лопахин был спокойного, устойчивого. В тактике ведения морского боя ему не было равных. Но начальство его не очень жаловало: не мог Михаил Петрович помолчать там, где нужно, не всегда это у него получалось. Начальство же всегда и во все времена любит, тех, кто по шерстке гладит и нахваливает.
В начале двадцатого века в Североамериканских штатах строился крейсер первого ранга «Варяг». В России всем миром и всеми сословиями решили построить свой корабль, ничем не уступающий. Собралась высочайшая комиссия, главой которой был назначен Степан Осипович Макаров. На совещании у Макарова были заслушаны различные мнения, изыскана необходимая сумма. Был приглашен и Михаил Петрович.
– Нужен совершенно иной тип судна, – говорил адмирал, – с новой системой плавучести, новым вооружением и двигателем, над проектом которого работают наши лучшие инженеры-корабельщики. Руководителем постройки предлагаю назначить Михаила Петровича Лопахина, – обратился Макаров к собравшимся. – Михаил Петрович дело свое любит и знает, а эти две составляющие в одном человеке не так часто встречаются. Его книгу «Повышение живучести корабля» должен наизусть выучить каждый инженер-кораблестроитель. Так что в добрый путь.
Такое раз бывает в жизни: Михаил Петрович согласился. Корабль должен был строится на Адмиралтейских верфях в Петербурге. В первый же день Михаил Петрович поставил в свой новый кабинет кушетку, и пошли месяцы, – для кого длинные, а для кого, как один миг. Постоянные совещания, утверждение смет, споры с инженерами, проектировщиками. Но Михаилу Петровичу все это было не в тягость: перед ним был корабль, его дитя, когда никто не видел, он разговаривал с судном, похлопывая его по стальному боку. Приходили непризнанные гении кораблестроения и студенты, всех выслушивал Михаил Петрович и, благодаря их советам, даже внедрял некоторые новшества.
Груня была довольна судьбой Михаила Петровича. Приносила ему обед. Частенько засыпала у него на отгороженной шторкой кушетке.
* * *
Работа шла споро, материал закупался лишь самого отменного качества. Закончились заклепки, новой партии никак не везли. Оборонный заказ выиграла фирма «Петров и сын», уже не первое поколение этой известной фирмы с отличнейшей репутацией совершенствовало заклепки. Но в этот раз Михаил Петрович так и не смог выяснить, в чем была заклепочная загвоздка.
Еще Макаров рекомендовал ему одного человека на случай, если возникнут неразрешимые проблемы. Отыскав в письменного стола визитную карточку, Михаил Петрович снял трубку телефона, и барышня соединила его со Львом Андреевичем, который занимал должность  начальника пятого отдела Санкт-Петербургского губернского жандармского управления. Внимательно выслушав Лопахина, Лев Андреевич прямо из канцелярии тут же отправился в контору Петровых, находившуюся при их заклепочном заводе.
В кабинете сидел мужчина средних лет, сзади него возвышался портрет основателя семейной династии: Онуфрия Пафнутиевича Петрова. Предок был одет по-парадному богато, но как ни старался художник придать мужицкому бородатому лицу аристократической изящности, ничего не вышло. Да и костюм на теле, привыкшем к тяжелому физическому труду, сидел мешковато: откровенно говоря, как на корове седло. В целом же портрет был написан удачно, показывая непростой характер основателя фирмы.
Онуфрий Онуфриевич Петров имел уже более аристократическую внешность и холеные бакенбарды, но и его выдавали руки, с детства привыкшие к молоту. Кончик перьевой ручки лишь чуть-чуть виднелся из его лапы, хотя почерк у него был получше, чем у судебного писаря. Обстановка в кабинете была простая, но мебель добротная: все указывало на то, что хозяин предпочитает лишний раз не тратиться на внешний вид. Единственным украшением и роскошью были настенные часы: корпус из дорогих пород дерева, на циферблат картины ночи и дня, которые, перемещаясь, наглядно показывали, темное или светлое время суток стоит на дворе. Стрелки и цифры были столь ажурны, что, казалось, сплетены из паутины.
– Чем обязан столь приятному визиту? – поднялся Петров из-за стола, увидев погоны. – Милости прошу садиться, ваше высокоблагородие, – самолично придвинул он стул гостю.
– Лев Андреевич, – поправил его гость, лицо, фигура и манеры которого свидетельствовали о том, что он не привык повторять и делать что-либо дважды.
– Чайку, любезнейший Лев Андреевич?
– Не возражаю, – миролюбиво кивнул нежданный гость.
Через некоторое время на столе лежало несколько папок, содержание которых Петров знал почти что наизусть. Тем не менее, после чаепития с сушками и баранками (от чего-то более серьезного гость отказался) картина яснее не стала.
– Этот заказ, любезнейший Лев Андреевич, выполнял мой сын, он недавно прибыл в родные края с учебы в Англии и Германии, где проходил практику в лучших фирмах подобного рода. Это как бы его дипломная работа, – юлил Петров-второй.
– Тогда давайте его и послушаем, – спокойно сказал гость.
Директор позвонил в колокольчик. Тут же вбежал помощник, не менее хозяина взволнованный появлением жандарма.
– Найдите Пафнутия Онуфриевича, – отдал распоряжение хозяин.
– Не позволите ли часы пока обстоятельнее посмотреть? – попросил разрешения гость.
  – Смотрите, смотрите! Наша фирма на выставке завоевала золотую медаль и вот эти часы – напоминание об успехе.
Через пятнадцать минут в кабинет пожаловал Петровв-третий, уже абсолютно не похожий на своего отца, а тем более, на деда. Молодой человек был безупречно одет, напомажен, в одной руке он держал сигару. Был он настолько самоуверен, что казалось, как будто дед с портрета сейчас погрозит ему пальцем.
– Пафнуша, ты не знаешь где заклепки? Деньги поступили, а товара нет? – вежливо поинтересовался отец, не подозревающий любимого сына ни в чем дурном.
– Папа;, я теперь пацифист и военный заказ выполнять не буду, – затягиваясь сигарой, ответил сын.
Хорошо, что кресло стояло рядом и было сделано на совесть: ноги отца подкосились, и он рухнул на сиденье всей тушей, за время недолгого полета вспомнив свои давнишние юношеские сны, в которых он с отцом после трудового дня продолжал стоять в горячем цеху, штампуя заклепки. После этих снов он, Петров-второй, приложил все усилия, чтобы у его сына было счастливое детство и достойное образование. Как он мечтал, чтобы отец-основатель, Петров-первый подержал в руках диплом инженера, полученный внуком в Европе! Но тот не дожил до этого дня…
Через минуту после приземления Петрова-отца портрет Петрова-деда с грохотом обрушился на пол. Часы пробили три. Казалось, еще чуть-чуть, и кабинет начнет разваливаться.
– Шнейдерзон тоже теперь пацифист, – вбивая последние гвозди в крышку гроба сказал сын, правда, уже не столь уверенно.
Отец начал закипать: его лицо побагровело, ладони сжались в кулаки, он набычился и ударил кулаком по столу. От удара все, что на нем стояло, подпрыгнуло и приземлилось в хаотическом беспорядке.
– Шнейдерзону – шнейдерзоново! – гаркнул он. – Ты же пойдешь сейчас в цех и собственноручно начнешь делать заклепки для носа и кормы, а затем установишь их на корабль и проконтролируешь все остальные работы! А для начала снимешь часы со стены, пойдешь к граверу: пусть он напишет на них памятную табличку экипажу корабля с благодарностью от нашей фирмы. Через два дня я все проверю. Если тебя не будет в цеху или же заклепки окажутся неудовлетворительного качества, то дальнейшую свою жизнь ты проживешь голым бедным пацифистом. Что на тебе одето, с тем и уйдешь!
Пафнуша снял часы и быстро ретировался.
– Приношу свои глубочайшие извинения, Лев Андреевич, за сей казус, – выдохнул Петров-отец. – Я ведь прекрасно помню, как двадцать лет назад мы с отцом шли по набережной и его осенила мысль изготавливать заклепки. И тут на тебе, удар в спину от своего же сына!.. Я с вашего позволения коньячку.
– Да-да, пожалуйста, Онуфрий Онуфриевич. Очень хорошо, что все уладилось, и заказ не будет сорван.
– Я самолично все проконтролирую, Лев Андреевич, не извольте беспокоиться! Если надо, то и заклепки сам поставлю! Позвольте вас как умного человека спросить, объясните мне, дураку, – что с нашей молодежью? Стоит ли их отправлять за границу?
– За границей, Онуфрий Онуфриевич, есть чему поучиться и научиться, главное только эти знания и опыт применить на родине. А молодежь, она всегда такая была – хотят мир изменить сегодня же, за один день. Ваш пацифист, другой социалист, третий анархист. Моя дочка вон в Смольном институте училась, а тоже набралась идей коммунизма.
– Не верю!
– Пришла домой с марксистской литературой. Супруга в обморок, а мне пришлось вести разъяснительную беседу.
– И помогло?
– Беседы не помогают. У меня была возможность: я отправил ее во Францию, изучать чужую революцию. Пожила она не только в Париже, но и в Вандее. Приехала назад совсем другим человеком. Вышла из поезда и сказала мне: «Папочка, нужно просвещать людей». Сейчас служит учительницей в рабочей школе и старается не допустить якобинства в России. А что в других семействах творится… Находят запрещенную литературу даже в домах губернаторов! Да и некоторые состоятельные люди, пребывая в губительном заблуждении, дают революционерам деньги для изменения строя, думая, что их этот пожар не коснется. Курят в пороховом погребе, да еще и сбрасывают горящий пепел на порох.
– Прошу покорнейше отобедать, – переменил тему глава фирмы.
– Нет, благодарю, служба-с, – отказался Лев Андреевич вставая. – Надеюсь, во второй раз я вас не потревожу?
– Не извольте беспокоиться.
Жандарм ушел. Петров взял в руки портрет деда-основателя, вытащил его из треснувшей рамы, встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Вызвал приказчика, велел заказать ему новую раму, – вдвое дороже прежней, – сел в экипаж и отправился в ресторацию, переменить обстановку и пополнить растраченную энергию.
* * *
Одним ранним утром Михаил Петрович осознал, что кораблю недолго осталось стоять в сухом доке, колоссальный труд множества людей воплотился в одном слове: «Славный» – крейсер первого ранга. Название не могли придумать до тех пор, пока Груня, стоя в доке и, задрав голову, глядя на боевую рубку, в восхищении не произнесла: «Славный корабль».
Капитан воплотил в своем судне все, что в мировом кораблестроении появилось только к началу первой мировой войны: слова «новый», «новое», «новая» были самыми распространенными при постройке «Славного». Крейсер не был белоснежным, наоборот, его покрасили в маскировочные цвета, отчего он казался более приземистым и как будто готовым к броску в любой момент.  Закрытые оружейные башни, по два орудия, защищали орудийный расчет. Все вооружение было оснащено цейсовской оптикой, а некоторые орудия были сделаны так, что стреляли по навесной траектории, как гаубицы. Новейшие торпеды могли использоваться на минимальной глубине, минное дело тоже было на высоте. Связисты могли ставить помехи, заглушая радиочастоты кораблей противника. Дополнительную живучесть корабля обеспечивали переборки. Самые большие споры вызвал двигатель. Михаил Петрович откомандировал Мендыбаева к дядьям в Нижний Новгород.  Тамерлан ознакомился с пароходами, на которых уже стояли двигатели, работающие на мазуте. Оставался лишь вопрос, как такой двигатель приспособить для крейсера? Путем проб и ошибок, сноровки и смекалки, вопреки всем скепсисам и недоверию за год двигатель был-таки разработан!
Пока корабль стоял в доке, прибыли артиллерийские расчеты, осваивать новую технику. Наводчиком орудия номер один главного калибра был Илья, командиром орудия – Александр Сергеевич Сухинин.
– Ну что, Алешкин, будем тренироваться?
– Тяжело в учении, легко в бою, ваше благородие. Обвыкнуться надо малость, – по-суворовски ответил старший матрос и принялся осматривать свое «рабочее» место.
Батареями первой и второй башен командовал лейтенант Александр Сергеевич Невельской, который уже к этому времени как раз закончил учебу. Невельской также участвовал в испытаниях новых снарядов, которые, попав в цель, взрывались через пару секунд. Именно он предложил поставить орудия, стреляющие по навесной траектории, сметавшие все с палубы противника осколками или пробивающие ее насквозь.
* * *
– Груня, маменька отказывается разбивать шампанское о борт корабля, придется это сделать тебе, – сказал Михаил Петрович накануне спуска.
– Послушал бы няньку, женился, вот женушка и разбила бы.
– Ты же знаешь, Груня, я все ищу такую же, как ты.
– А ежели не найдешь?
– Да ты что? Во всей России да не сыщу?..
На рассвете в порт пробрались Петров-второй с сыном.
– Папа;, никуда не дернуться эти заклепки, – уверял сын отца, который еще раз желал осмотреть результаты своих трудов.
– После такой работы, Пафнуша, и умереть не страшно, вот он – наш плавучий памятник! – растроганно всхлипнул отец.
Майским днем, когда в Петербурге все цветет и благоухает, ровно в полдень с верфи в Неву спустили «Славный». Река приняла в свои объятья ещё один корабль.
Все прошло без сучка и задоринки. Торжественную церемонию открыл Степан Осипович Макаров, а закрывала Груня. Она взяла за горлышко тяжелую бутылку «Вдовы Клико» и, уцепившись за руку мужа, изо всех сил кинула бутылку в борт корабля. Бутылка разбилась, оркестр заиграл, «Славный» переместился в родную стихию. Публика захлопала: даже маменька, каждый день переживающая за великовозрастного Мишеньку, замахала зонтиком, тонким голоском закричав: «Ура-а-а!»

Глава 2.
Кружок кораблестроителей для взрослых. – Туманное будущее. – Московский небожитель. – Айкидо и джиу-джитсу против морской пехоты. – Гроза Ивановна. – Развод тридцать второго декабря.
Год пролетел мгновенно. Лодка совершенствовалась. На помощь Марье Ивановне прибыли Леонид Александрович, Канат и Федор Матвеевич, причем последнего она узнала мгновенно.
– Что, Маша, кружок кораблестроителей для взрослых? – сказал Лопахин, обнимая бывшую знакомую.
– Командир будущей лодки Алешкин Леонид Александрович, – представился капитан.
– Канат Тулукпаевич, главный механик, – сказал Мендыбаев, готовый сразу, в чем есть, отправиться на установку двигателя.
– Мои заместители: Карп Поликарпович и Матвей Матвеевич.
 Мужчины пожали друг другу руки и устремились во владения Марьи Ивановны.
– Корпус готов. Вам, молодые люди, осталось лишь установить начинку корабля, так что дерзайте, – она легонько толкнула рукой Лопахина.
– И дерзнем, – подмигнул он, – «оживим лодку», можешь не сомневаться.
– Я в питерцах никогда не сомневалась, – улыбнулась начальница.
Установился своеобразный график. Канат через месяц работы на две недели уезжал домой: порой выпроваживали с лодки чуть ли не силой, тогда он принимался каждый день звонить из Казахстана, по телефону внедряя рациональные предложения.
– Ты давай занимайся семейными делами и мужскими обязанностями, пока в твое отсутствие не занялся кто-нибудь другой, – подтрунивал над ним во время телефонных консультаций Лопахин.
  Леонид Александрович мотался по всей России, собирая экипаж. Лишь Лопахин никуда не спешил, так и жил на судне. Он был похож на книголюба, попавшего в библиотеку, где каждый том интереснее предыдущего. И как добросовестная хозяйка обустраивает свой дом, зная каждый уголок, так и он знал каждый шов лодки. Иногда он пускался в часовые диспуты с Карпом Поликарповичем, и подводное кораблестроение обогащалось новыми идеями. Канат специально для друга привозил из Казахстана сушеный сыр, и Лопахин, посасывая его, обходил свои владения.
Марье Ивановне стало полегче, вернее, она уже ничего не понимала из того технического языка, на котором говорили ее подчиненные, и только контролировала своевременность выполнения заявок.
* * *
Новый год они с Карпом Поликарповичем встретили на той же самой даче под Петербургом. Снега не было, природа застряла в поздней осени, напоминая об этом дождем. Но в доме  на даче было по-прежнему тепло и уютно: можно было отоспаться за весь год. Они гуляли по лесу, иногда навещали Трофима с Ядей, узнавая последние новости, местные и мировые.
А когда к концу подошел следующий, третий год, лодку уже должны были спускать на воду. Ждали прибытия правительственной делегации, нервы у всех были на пределе. В ночь перед торжественным спуском Марья Ивановна в последний раз обошла судно. Она прекрасно помнила свое дитятко в первозданном виде: сейчас оно напоминало ей своенравную красотку, которая могла показать характер любому, кто придется ей не по нраву.
– Давай, лодочка, не подведи, – ласково сказала Марья Ивановна, поглаживая прохладный бок субмарины.
И вот торжественный день настал. Главнокомандующий произнес пламенную речь, Палиця добавил огня, а Марья Ивановна разбила о лист металла, прикрепленный к прорезиненному борту, шампанское. Бутылка разбилась вдребезги. Марья Ивановна смотрела на осколки, ощущая внезапно нахлынувшую пустоту: пуповина была перерезана, ее детище пребывало в родной стихии. Теперь лодку ждали ходовые испытания, а вот ее собственное будущее было покрыто туманом, который следовало разогнать до Нового года.
После банкета Марья Ивановна поехала в гостиницу собираться. Вздохнув, с грустью оглядела номер, ставший уже домашним и уютным. Разложила на столе небольшие памятные подарки для каждого работника  гостиницы. Закрыла чемодан, присела на аккуратно застланную кровать, потом сложила в сумку портреты с фотографиями и поехала в аэропорт. Дела в ее фирме уже дошли до того, что требовалось ее срочное вмешательство.
* * *
Тридцатого декабря в приемной компании «Аврора» сидел мужчина в черном костюме, белой рубашке и темном шелковом галстуке с беленькими ромбиками. На его ногах сверкали лаковые ботинки. Сразу становилось понятно, что Карп Поликарпович прибыл не просто так: от окружающих он, словно щитом, отгораживался букетом роз. Наконец секретарша забрала букет и поставила его в воду.
Марья Ивановна проводила совещание, раздавая кому пряники, кому веники. Сотрудники ждали корпоратива, разглядывая развешанные по офису украшения.
Секретарь Виктория Каземировна в белом костюме напоминала снежинку. Почему-то Карп Поликарпович ей понравился: она поила его чаем и кормила бутербродами, всячески выказывая свою поддержку. Дмитрий Сергеевич же о нежданном госте был совсем иного мнения, каким-то чутьем поняв, кто перед ним сидит. Он никак не мог сообразить, что Маша в нем нашла? Ни костюма от кутюрье, ни нормальных туфель, да и рожей не вышел, не то что он – московский небожитель! Настроение у Дмитрия Сергеевича испортилось вконец: Марья Ивановна его вчера основательно пропесочила, он опять вспомнил про свой «пролет» с лодкой. Последей каплей стало внезапное появление Стрелкова: Борис Яковлевич решил простить неблагодарную беглянку  и даже уговорил родителей отпустить его встречать новый год с Машей. Дмитрий Сергеевич почувствовал острую необходимость немедленно сорвать на ком-нибудь злость. Он стиснул челюсти и буквально побежал следом за Карпом Поликарповичем в мужской туалет. Дождавшись, когда соперник открыл дверь, он демонстративно толкнул его плечом.
«Наверное, проблемы с желудком», – недоуменно подумал гость, уворачиваясь от контакта.
В приемной противники разошлись по углам, вернее, по стенам: справа Карп Поликарпович, слева Дмитрий Сергеевич и отверженный Стрелков. Левая сторона быстро нашла общий язык и принялась отпускать намеренно громкие насмешки в адрес правой. Через десять минут терпение Карпа Поликарповича иссякло.
– Извините, господа, перчаток не имею, обойдемся подручными предметами, – сказал столичным болтунам, снимая пиджак. Не успели те оценить ситуацию, как он стащил с ноги туфель сорок четвертого размера и запустил им в противников. Удар каблуком в лоб превзошел все ожидания: помеченный специалист по налогообложению сошел с дистанции, получив временную недееспособность.
– А ну, пойдем выйдем! – отбросил все условности Дмитрий Сергеевич.
– Пошли, – сказал Карп Поликарпович, снимая второй туфель.
Для поединка выбрали комнату для переговоров. Вынесли мебель, освободив место для «культурной» беседы. Сбежался весь офис: Дмитрию Сергеевичу нужен был поединок при свидетелях. В победе он не сомневался, поскольку посещал семинары по айкидо и пару раз даже съездил в Бразилию на курсы модного бразильского джиу-джитсу. Он тоже снял пиджак и стал в стойку, давая понять, что готов к отражению любого удара.
Карп Поликарпович уже аккуратно повесил одежду на спинку стула, оставшись в майке и сатиновых синих семейных трусах. Настрой у него был боевой, как на спарринге по рукопашному бою. «Никогда не считай противника слабее», – вспомнил он наставления инструктора.
Срочную службу Карп Поликарпович проходил в Балтийске в бригаде морской пехоты, с айкидо знаком не был. Инструктор по рукопашному бою вдалбливал в молодых морпехов совсем другую методику: сначала учил отработке резкости ударов, причем не из стойки, а потом давал технику отвлекающих ударов.
На прямой, резкий, практически без замаха, удар левой Дмитрий Сергеевич отреагировал, но как-то вяло, и уже после кулака, который поставил классический фингал под глазом. Надо отдать ему должное: поединок не прервался, ведь у него еще было в запасе бразильское джиу-джитсу. Дмитрий Сергеевич упал на спину и, изображая свою любимую стойку младенца, раскорячив руки и ноги, призвал противника напасть на него. Карп Поликарпович разочаровал противника, заверив его, что экзотической «борьбой нанайских мальчиков» не интересуется. Между тем правый глаз Дмитрия Сергеевича уже начал заплывать, дело близилось к финальной развязке. Поднявшись на ноги, Дмитрий Сергеевич принялся нападать, но Карп Поликарпович спокойно, как учили, отразил все попытки, напоследок нанеся противнику контр-удар в солнечное сплетение и крюком правой в голову. Все спорные вопросы сразу исчезли благодаря народному способу.
– Тренируетесь? – строго спросила Марья Ивановна, заходя в комнату, как теперь оказалось, для разборок. – С наступающим!
Мужчины посмотрели на нее втроем тремя глазами: Карп Поликарпович двумя, Дмитрий Сергеевич одним, а Стрелков – стыдливо прищурился, став похожим на шишигу из новогоднего спектакля. Через минуту в комнате остались лишь Карп и Маша.
– Лодку назвали «Гроза», а народ прозвал «Гроза Ивановна», сейчас я понимаю почему, – глядя на свою прекрасную даму, сказал Карп Поликарпович. Марья Ивановна была возмущена до глубины души: драка на рабочем месте – позор, нарушение всякой этики! Карп Поликарпович, наоборот был бодр и подтянут: адреналин еще горячил ему кровь. Маша уперла руки в боки и открыла рот, чтобы начать лекцию о правилах поведения в ее офисе, но тут вошла Виктория Каземировна с бинтами, перекисью водорода и йодом: казалось, что она не замечает своего директора.
– Молодцом, Карп Поликарпович, будет хлыщ знать, как руки распускать! У меня порой даже покраснения ниже талии бывали от его корявок! За свои слова надо отвечать, – принялась щебетать секретарша, ловко обработав кисти рук перекисью, а потом смазав йодом следы от зубов противника.
– Как в былые времена пострадал за даму: я бы за такого сразу же замуж вышла: рыцари на дороге не валяются! – искоса поглядывая на Марью Ивановну продолжала она.
Карп Поликарпович выглядел теперь настоящим боксером: кисти рук были перевязаны бинтами, майка и длинные семейные трусы дополняли образ.
– Жениться мне предлагают, – с достоинством сказал Карп.
– Прямо в таком виде? – немного оттаяв, спросила Маша.
– Почему же, у меня есть еще верхняя одежда. Предлагаю немедленно идти в ЗАГС.
– Какой ЗАГС тридцатого числа?
– Найдем какой-нибудь, поставим печати, пока я не передумал: ты же сама видишь, что ты не единственная кандидатура. А у тебя только я и остался, так что покорись судьбе.
* * *
Судьба в виде заведующей ЗАГСа никак не хотела покоряться жениху и невесте, тем более, что и в отделе записи актов гражданского состояния начался корпоратив. Ответственная за брачующихся была одета соответствующим данному мероприятию образом – в Снегурочку, изрядно обсыпана конфетти и облеплена бумажными лентами различных цветов. Размазанная губная помада наводила мысли о том, что заведующая нашла на корпоративе свое женское счастье. Марья Ивановна показала ей корочку, и узы Гименея опутали молодых в мгновение ока.
– Что ж это вы, товарищ полковник, так не вовремя? – вытирая рот, укоризненно промямлила директриса.
– Да вот, господин Поморов отколотил всех кавалеров и заставил выйти замуж.
– Какой озорник, – строго посмотрела на Карпа заведующая. – Я и развести могу, дату тридцать второе декабря поставлю. Да хоть все страницы паспорта штампуй – брак-развод, брак-развод! Или наоборот…
– Спасибо, я еще не вкусила семейной жизни.
– Понимаю, я тут всякого за свою жизнь насмотрелась и наслушалась.
– А как же вальс Мендельсона? – поинтересовался жених.
– Вы знаете, мы честно говоря уже не готовы, – честно призналась заведующая. – Хотя, можно попробовать. Зиновий Эдуардович, соберите ансамбль, пожалуйста, и сыграйте, если сможете.
Из соседней комнаты показался сначала бок виолончели, а затем взъерошенная голова виолончелиста. Было очевидно, что его душа уже требовала музыки. Остальная джаз-банда выглядела соответственно.
– Марш! – торжественно сообщил он слушателям. – Можно в собственной обработке?
– Удивите публику, – разрешила заведующая.
Мендельсон перевернулся бы гробу несколько раз, если бы ему довелось услышать свое сочинение в стиле группы «Апокалиптика».
– Очень необычно, –  милостиво похвалила виновница торжества.
Нашелся и фотограф, предложивший молодым сделать снимки в стиле Пикассо, эдакую «Генрику», но новобрачные предпочли классическую постановку: муж в черном, супруга в офисном, цветы и соответствующие мероприятию нежные улыбки.
– Свадьба хоть будет? – поинтересовалась Марья Ивановна у мужа уже на улице.
– А как же: штамп штампом, а свадьба свадьбой. Выберешь платье и всю прочую амуницию, потренируемся снимать и одевать подвязку. Да и в первую брачную ночь тебе тоже нужно быть на высоте.
Вернулись в офис, к самому разгару корпоративного веселья. Подчиненные искренне поздравили свою начальницу, Карп Поликарпович был в ударе, изображая идеального мужа. Танцевал он все так же хорошо, но Марья Ивановна не отставала.
– Ну что, как всегда, на дачу? – спросил муж в конце вечеринки.
– Сначала знакомство с родителями, вдруг ты им не понравишься? – ответила супруга.

Глава 3.
Касатки и акулы. – Школа морских диверсантов. – Ложки-поварешки. – Запах машинного масла. – Типичная училка. – Мифическая баба Валя. – Олени на коврике. – Новые способы убийства. – Не применять огнестрельного оружия.
Марина Владимировна Морякова была по специальности морским биологом. Посмотрев в детстве фильм «Смерть среди айсбергов», она решила посвятить свою жизнь касаткам. Преддипломную практику она проходила в Казачьей бухте Севастополя, дипломная работа вызвала много споров и критики, поэтому после окончания университета она отправилась туда же писать кандидатскую диссертацию.
Дельфинарий принадлежал министерству обороны, а Марина была в воинском звании.  В период перестройки, когда страна начала дружить со всеми, морского биолога Морякову по обмену опытом отправили в Японию. Марина не подвела – «подчиненные» ее отлично понимали, выполняя все команды и задачи. Отрабатывалась разведка определенных районов и установка мин. Сама Марина уже свободно разговаривала на японском и английском: они стали рабочими языками.
В один прекрасный день Марина на лодке вышла в океан. Недалеко от своей базы она стала свидетелем удивительнейшей картины: какой-то дедок плыл в окружении нападавших на него акул и невероятным чудом от них уворачивался! В фильмах зрителям показывают в основном акул одиночек, эдаких монстров. На самом деле для человека опасны средние акулы, которые привыкли охотиться стаей. Дедушке пока везло: акулы с ним еще не наигрались.
Марина подозвала своих подчиненных, – завтрак сам плыл в их пасти, –  и погребла к любителю экстремального плавания. Дед уже обессилел, так что Марина практически втянула его в лодку. Касатки же устроили настоящую охоту по всем правилам: ни одной акуле не удалось спастись. Свежий завтрак пришелся Марининым питомцам по вкусу.
Старичка звали Миномото, сегодня утром он решил поплавать, но неизвестно откуда взявшееся течение унесло его в океанские просторы. Через пару дней Миномото нашел Марину и, выражая свою благодарность за спасение, пригласил ее в ресторан.
– Я немного говорю по-русски, – начал он, – моя мама родилась в России, потом вышла замуж за моего отца-японца. Я помню родного маминого брата, дядю Гришу: он иногда приезжал к нам со своей семьей. Старший мой брат руководит семейным бизнесом, а я посвятил себя делу своих предков: преподаю воинское искусство в специальной школе.
Марина вкратце рассказала о себе и своей любимой  работе.
– Заходите по вечерам в наш центр, – пригласил ее Миномото, – если вам понравится, то я устрою обучение. Хотя иностранцам туда вход закрыт, но на любое правило есть исключение, не правда ли?
– Спасибо, я подумаю.
Марина обдумывала предложение с неделю, а потом любопытство взяло вверх.
* * *
Японию, благодаря ее прошлому недолюбливают соседи: Корея, Китай, Филиппины и другие страны помнят, что находились под ее оккупацией. Брюс Ли, Джет Ли и другие актеры в зубодробильных, порой неплохих фильмах, лупасят интервентов всеми четырьмя конечностями. На самом деле достойного сопротивления японцам никто не оказывал: отдельные смельчаки были уничтожены слаженной военной системой.
Задача школы морских диверсантов состояла в наблюдении за соседями, а, кроме того, в случае надобности, в высадке специально обученных людей на уже знакомое побережье сопредельных стран.
Марина на удивление втянулась в учебу. Методики подготовки были самыми современными. Изучалась тактика спецподразделений со времен второй мировой, Вьетнам (зеленые береты против специалистов северного Вьетнама), Афганский опыт. Потом пошли зачеты и экзамены. Окончив курс, Морякова стала снайпером и инструктором по рукопашному бою. Миномото не делал ей никаких скидок на пол или физическую подготовку. Порой Марина жалела, что акулы так долго возились со старичком, но потом поняла, что подобная суровость учителя была его единственным способом выразить признательность ученице.
Марина в Японии днем обучала своих морских подопечных, а вечерами вместе с тумаками получала знания совсем иного рода, а Россия шла своим торным путем: до морской биологии никому не было никакого дела.
Началась война в Чечне, Марина, находясь на другом конце Земли, решила помочь Родине.
* * *
Марина ехала на чеченскую войну совершенно осознанно: офицером она стала еще в советские времена и участие в боевых действиях воспринимала, как личный воинский долг. Перед отъездом Марина прошла курс горной подготовки и войны в современном городе: его вел человек, воевавший в Ливане. Сначала Марина сначала училась, как правильно обороняться, потом, как правильно захватывать и удерживать здания. Связь, топография, медицина, авиаразведка и много чего ещё, причем преподаватели сами не раз участвовали в военных спецоперациях. Марина знала улицы Грозного и других городов  наизусть. Последним экзаменом было совершенствование имеющегося в России стрелкового оружия и гранатометов.
 После непростых экзаменов командировка в Чечню была оформлена.
Вечером перед отлетом Миномото проводил последний инструктаж.
-Доберешься до Севастополя, на автобусном вокзале, в автоматической камере хранения найдешь все, что тебе понадобиться. Наш человек перед твоим приездом все сделает. Вот код.
-А номер ячейки?
-Позвонишь  по этому номеру Севастопольскому номеру, спросишь температуру воздуха, ответом и будет номер ячейки.
Минамото, встал, давая понять, что разговор закончен.
-Я поступил бы точно так же, если бы в Японии была война, - сказал он.
-Возвращайся, твои подопечные и я будем без тебя скучать.
В Казачьей бухте ничего не изменилось, по документам Марина была ещё в той далекой командировке.
-Ну что ж товарищ старший лейтенант Морякова, с прибытием. Просьбу Вашу мы удовлетворим, через три дня отбываем в Новоросийск, там доукомплектование личным составом и в Чечню, - открыл «военную тайну» начальник штаба майор Солодуха.
Из Новороссийска Марина с батальоном морской пехоты на транспортном самолете прилетела в Моздок, а оттуда уже на наземном транспорте в Грозный. В самолете Морякова еще раз осмотрела «подарок» от Миномото: японцы не поскупились, оснастив ее всем необходимым.
В последний перед отправкой в Чечню день, Марина  прибыла на вокзал. Перед этим она прошлась по городу, вспоминая дни молодости. Мороженое  имело тот же вкус, а в столовой номер один, так же вкусно кормили.
На автовокзале Севастополя все прошло обыденно. Марина позвонила с таксофона, бодрый женский голос сообщил ялтинскую температуру воды. На вокзале на девушку в шортах и в футболке никто не обратил внимания. В ячейке номер двадцать три, занимая все пространство, находилась сумка, в народе называемая «мечта оккупанта». Марина сразу стала похожа на челночницу, которая оставила свой товар на хранение. Внутри челночной сумки была черная сумка из непромокаемого материала совсем с иным содержанием.
В Грозном батальон разделили: Марина с молоденьким лейтенантом  Малышевым и столь же молоденьким взводом солдат отправили на защиту дома, занимавшего стратегический перекресток. Чувства страха она пока еще не испытывала: выдалось затишье. Дом обороняла рота морпехов Балтийского флота, командиром которой был капитан Герман Степанович Севастьянов – среднего роста, с закопченным лицом, заросшим щетиной. Капитан не носил знаков отличия, и поначалу Марине было сложно отличить его от подчиненных: только начальственный голос напоминал, кто здесь главный.
– Это повар, что ли? – спросил капитан, указывая на камуфляжный рюкзак внушительных размеров, поднимавшийся из-за спины Марины.
– Так точно, ложки-поварешки, – в тон ему ответила Марина. – Старший лейтенант Морякова, прикомандированная.
– Капитан Севастьянов.
– Разрешите разместить оборудование, товарищ капитан?
– Размещай. Мы тут вообще-то воюем, всякой ерундой нет времени заниматься.
Марина молча расставила на верхнем этаже датчики движения, отслеживавшие передвижения на дороге и в близлежащих домах. Включила минигенератор, подающий ток. Экран монитора противоударного ноутбука осветился, показывая обстановку. На дороге ничего не происходило, а в соседнем доме, судя по тепловым датчикам на одном из этажей, начал скапливаться противник.
– Товарищ капитан, разрешите немного побеспокоить неприятеля?
– Ну, поиграйся, пока тихо, – сказал Герман пессимистически. – Что-то у тебя какой-то камуфляж странный, все время цвет меняет, как хамелеон.
– Он так и называется. Головная боль для снайпера, не виден в прицел, – ответила Марина, привинчивая к гранатомету маленькую гранату.
Она встала около проема и выстрелила. Через минуту бабахнуло так, что в каждом окне соседнего дома взвились языки пламени.
– Вакуумная граната, – опередив вопрос капитана, пояснила Марина.
– Очень хорошо, – в голосе Севастьянова появились оптимистические нотки.
– Разрешите наладить связь?
– Давай, только поосторожней.
Марина раздала наушники командирам отделений на каждом этаже и по паре Севастьянову, Малышеву и себе. Вытащила рацию и подсоединила ее к работающему генератору.
– Дизельное топливо можно будет достать?
– Все достанем, – уже довольным голосом сказал капитан.
– Значит, сработаемся?
– А ты погоди, не торопись: сейчас чеченцы перегруппируются, не к добру эта тишина.
И вправду, по дому ударили из захваченного танка. Он стрелял с дистанции больше пятисот метров не спеша, зная, что у защитника дома нет оружия, чтобы его подбить.
– Даже не замаскирован, лупасит прямой наводкой, хорошо, что дом не панельный, старой застройки, – сказал Севастьянов, разглядывая цель в японский бинокль из сумки Миномото: бинокль был снабжен дальномером и показывал расстояние до цели. – Давай, прикомандированная, открывай свою коробочку, выручай. Артиллеристы ничем помочь не смогут, танк стоит между домов.
Марина достала трубочку, привинтила ее к гранате РПГ, потом насадила на нос гранаты лазерный прицел, заменила оптику на самом гранатомете, включила дальномер и выстрелила. Граната полетела по лазерному лучу, прикрученная трубочка увеличивала дальность, став удлинением гранаты, раскрыв в полете оперение.
– Попадание, прямо между корпусом и башней! – с восхищением воскликнул Севастьянов.  – Ты, вообще, откуда свалилась, гостья из будущего? У нас же нет такого оружия!
– Это экспериментальная партия.
– Товарищ капитан, раненые! – послышалось в наушниках.
– Разрешите перевязать?
– Давай, спасай, – скомандовал капитан, уселся перед монитором и стал наблюдать.
Экран монитора был пуст. Противник перегруппировывался. С этажей докладывали, что обстановка спокойная.
– Все нормально, – доложила Марина, вернувшись из импровизированного госпиталя.
– Ты раненых тоже по особой методике лечишь?
– Для тяжелораненого один шприц сквозь одежду, для легкораненого другой, физрастворы только разные. Один все блокирует – человек впадает в анабиоз, второй, наоборот, усиливает все процессы – рана зарастает быстрее. Давайте обстановку проведаем, товарищ капитан?
– В разведку я никого не отпущу, все бойцы еще зеленые и не пристреляные.
– Ходить никуда не надо, – сказала Марина, запуская через проем окна дрон.
Беспилотник взмыл в небо, на высоте километра выдав четкую трехмерную картинку города со всеми координатами.
– У нас есть артиллерийское прикрытие?
– Есть пара гаубиц.
– Давай те свяжемся, передадим точные координаты.
Севастьянов по новой рации связался с командиром артдивизиона капитаном Потаповым. Сигнал был кодированным: про «коробочки» и «ромашки» речь не шла.
– Давай Потапов, пульни, даю точные координаты.
Потапов пульнул, снаряд разорвался на крыше соседнего дома, подняв кучи пыли. Севастьянов «отблагодарил» его отборнейшим матом.
– На параде участвовали, товарищ капитан, расчет не тренировался, практических стрельб было мало, – оправдывался артиллерист по рации.
– «Парадист» хренов!.. Давай еще раз, – велел Севастьянов, –  с учетом поправки.
Второй раз вышло лучше: снаряд разорвался недалеко от дома, в месте предполагаемого наступления противника.
– Быстро учишься, Потапов, –  похвалил капитан.
– Приходится: или мы противника, или он нас.
Внезапно все стихло, только вдали слышалась канонада, да редкие выстрелы из стрелкового оружия.
– Война войной, а обед по расписанию? Или у тебя опять что-то другое? – спросил Севастьянов Марину.
– У меня, как у космонавтов: все в тубах.
Марина вытащила тюбик, подержала секунд двадцать над огнем зажигалки и передала капитану, держа за краешек.
– Осторожно, не обожгитесь.
Капитан достал носовой платок, открыл колпачок и втянул в себя содержимое.
– Макароны по-флотски?
– Угадали, только с необходимым количеством белков, жиров, углеводов, солей и минералов.
– А компот? – подмигнул Севостьянов.
Марина кинула в пластиковую бутылку с водой таблетку, потрясла: вода окрасилась в приятный вишневый цвет.
– Вкусно, как настоящий.
– Это и есть вишня, особым образом переработанная.
Ночью Морякова и Севастьянов сидели у монитора. Датчики фиксировали перемещение людей в соседних домах по излучаемому теплу, но ничего серьезного замечено не было. Через час глубоко в подвале громыхнуло: противник нарвался на гранату с объемным взрывом, пытаясь добраться до дома через канализацию.
– Теперь до утра не сунутся. Снотворные есть?
Марина вытащила таблетки.
– Достаточно поспать два часа в сутки, – она передала таблетки капитану.
– И что это за страна, которая производит такие чудеса? – с удивлением и с какой-то злостью произнес Севастьянов.
– Какая разница, что за страна. Дешевле нашего солдата только китайский: им-то вообще не ощутимо, сколько погибнет, миллионом больше, миллионом меньше. Плохенький камуфляж, берцы на картонной подошве, штампованный автомат, курс молодого бойца со строевой… Погибнет такой солдатик, для государства не велика потеря – бабы новых нарожают.
– А что бы ты делала без своих штучек?
– Воевала бы. Только тогда меньше солдатиков домой бы вернулось живыми. Выполняла бы бредовые приказы некоторых больших военных чинов, которым из штаба видней, чем из окопа. В общем, на медведя с рогатиной. А потом приезжает какой-нибудь генерал с коробочками  наград: «Все, что могу». Сам будет получать свою генеральскую пенсию и до конца жизни лечиться в ведомственных больницах и санаториях, а простой солдатик с орденом, но без руки или ноги, будет мыкаться по другим инстанциям, в которых бюрократия живого человека рассматривает, как врага. «Я вас туда не посылал», – лучшая отговорка чинуши.
-А как же мужество и отвага? – шутя спросил Севастьянов.
- С начала обучи подчиненных, потом подвиг, а не на оборот, - подвела конец дискуссии Морякова.
* * *
  На следующее утро была предпринята новая атака, но дом выстоял, как и в течение следующих двадцати дней: забирали только раненых, да подвозили все необходимое. Коллективный разум выстоял против отчаянной смелости отдельных подразделений противника. Потапов с помощью Марины пристрелял каждый метр пространства около дома: с каждым днем желающих попасть под снаряд становилось все меньше. По вечерам, строго по графику, бойцы общались с родными по телефону.
– Все хорошо, воюем понемногу, – говорил солдатик, слыша родной голос.
– Береги себя, возвращайся домой, – ласково отвечала мама или кто-нибудь из родных. – Мы тебя ждем.
Это были самые лучшие минуты для поднятия боевого духа.
  Подразделение Севастьянова меняла рота капитана Лютого. Обыкновенные пехотинцы, именуемые в войсках «махра», с обыкновенным капитаном. Марина оставила ему японский центр связи и провела краткий обучающий курс.
– Быстрее занимаем позиции, около окон не стоять, делаем все, как учили, – приказывал Лютый голосом уже опытного бойца.
– Слушай Марина, а что в нашем доме была такого, чего ты не ожидала? – спросил ее Севастьянов, когда они возвращались на базу.
Морякова немного подумала.
– Пыли очень много, она как грим на лице. И еще запах. Запах таких вещей и в таком количестве, что на гражданке такое себе невозможно представить.
– Да, запах машинного масла для меня навсегда будет ассоциироваться со смазанным автоматом, –  тоже задумчиво сказал капитан.
Через месяц Марина участвовала в операции по уничтожению базы боевиков: вспомнилась горная подготовка, да и снайперская винтовка пригодилась. Допрос пленного показал, что ниточки тянутся в Москву: в первопрестольную прибывает курьер из одной страны Ближнего востока, который должен передать боевикам финансовую помощь и новые задания.
* * *
В холле московской гостиницы сидела девушка  в сером свитере фасона «летучая мышь», черных джинсах, кроссовках. Волосы ее были заколоты в «гульку» деревянными спицами для вязания, на шее повязан серый шелковый платок. Типичная училка, в черных очках, поджидающая своих учеников после гостиничного завтрака, чтобы повести их на очередную экскурсии по столице. Разросшаяся чайная роза в большой кадке делала ее фигурку совсем незаметной.
Перед операцией Марина тщательно подобрала все необходимое в магазине мелочей недалеко от гостиницы. Продавщица послушно раскладывала перед ней товары, а потом удивленно воскликнула:
– Девушка, это спицы для вязания: не надо их так гнуть, а то кривой товар никто не купит! И шелковые платки не надо так сильно растягивать.
Успокоилась она лишь тогда, когда Марина, отобрав нужные экземпляры, купила и кривые спицы, и растянутые платки. В ювелирном отделе Марина выбрала «лунный камень» нужного веса и размера. Наметанным движением спрятала его в один из концов шейного платка. Минимальный набор для нападения и обороны был приобретен.
Ее задача в холле было довольно проста: поставить жучок приехавшему курьеру. Все шло своим путем: курьер в номере давал задания боевикам и скоро должен был уже уйти.
За стойкой регистрации стояла миловидная девушка Олеся, как следовало из надписи на бейдже. В этот день столпотворения постояльцев не наблюдалось, так что второй администратор пошел обедать.
Наконец Марина услышала в микронаушнике приказ:
– Морякова, конец операции: кто-то в Москве нас сдал, только что перехватили радиограмму. Сейчас приедут группа захвата, нейтралезуют курьера и тебя вместе с ним!
Все труды пошли прахом! Сдерживая досаду, Марина направилась к главному выходу, но прямо у дверей передумала, заметив, что Олеся отвлеклась, разговаривая с клиентом. Через минуту она была уже на нужном этаже: за это время в ее голове уже созрел план. Ей повезло: дежурная по этажу зашла в свою комнатку. Марина забаррикадировала дверь диваном, обеспечив себе свободу действий на некоторое время.
Она ногой постучала по двери номера, в котором находился курьер, и пьяным, разбитным голосом потребовала от некого Пети немедленно впустить ее. Сразу становилось понятно, что дама ошиблась, но шум стоял на весь коридор: она переживала за Петю, который в ее отсутствие мог завести интрижку с фривольными окологостиничными барышнями.
– Я сейчас милицию вызову! – разошлась Марина.
– Прекратите безобразие!.. – кричала администратор из маленькой комнатушки, прибавляя шуму, который так нужен был Марине.
Начали открываться двери и появляться недовольные постояльцы.
Наконец дверь номера резко открылась и неизвестная мужская рука, как котенка, приподняла и втащила Марину в номер, после чего дверь так же резко закрылась.
Деревянные спицы прекрасно справились с заданием, платок с импровизированной гирькой доделал начатое. Через несколько секунд все обитатели номера были нейтрализованы, никто из них даже не понял, как это произошло. Через минуту Марина сидела напротив ошарашенного курьера, который так и сидел в кресле, напрочь забыв о сигарете, тлевшей в пепельнице.
– У вас есть десять минут. Вы отвечаете на мои вопросы и уходите. В противном случае приедут компетентные люди, и вы никуда никогда не уйдете.
Марина вытащила маленький диктофон, и импровизированный допрос начался. Курьер, мужчина лет сорока, в довольно дорогом костюме, расслабил узел шелкового галстука, понимая, что второго шанса у него не будет. Мысли вытащить пистолет в его голове даже не возникло.
Через десять минут Марина вышла в коридор. Дежурная по этажу освободилась и разговаривала по телефону, объясняя причину шума.
Группа захвата окружила гостиницу по периметру, курьер был нейтрализован, осталось только найти человека, который должен был за ним следить: как следовало из полученной ориентировки, это была девушка. Двое спецназовцев в полной экипировке стояли у двери запасного выхода, ведущего во двор гостиницы, куда одни машины приезжали с товаром, а другие забирали то, что от этого товара осталось.
Бойцов не покидало чувство смутной тревоги: их участок оценивался, как наиболее перспективный, вряд ли шпионка пойдет через холл, поэтому всех появлявшихся в поле зрения задерживали и препровождали для бесед в прачечную неподалеку. Персонал был, конечно же, недоволен, но с вооруженными людьми не поспоришь.
Дверь бокового входа открылась, и на пороге появилась уборщица в сером платке на голове, неизменном синем халате и резиновых перчатках, в которых можно смело работать с самыми гремучими химическими смесями. В одной руке она держала ведро с грязной водой, в другой черный мешок для мусора и швабру с намотанной тряпкой.
– Шо, хлопчики, наследили? Только пол помыла, а вы мне уже здесь натопали? – грозно вопросила она на смеси украинского и русского.
Даже инструкторы спецподразделений от «Альфы» до «Омеги» не могут выбить из себя робость перед мифической «бабой Валей» со шваброй. С раннего детсадовского детства самые бесстрашные мужчины испытывают шок и трепет перед вымытым полом, особенно, если ты уже прошел по нему пару шагов и следы от обуви выдают тебя с головой.
Вот и сейчас еще влажный линолеум сигнализировал, что бойцы уже изрядно натоптали.
– Давайте быстро вытирайте свои сапожищи! – командным голосом потребовала «баба Валя», снимая тряпку со швабры.
Повинуясь рефлексу, бойцы начали вытирать подошвы о тряпку. Уборщица направилась к дверям черного входа.
– На улицу нельзя, – сказал один из бойцов, преграждая выход.
– Тогда на тебя сейчас все вылью и мусором посыплю, – сказала «баба Валя», готовая окатить бойца из ведра водицей, которая навсегда изменит цвет его камуфляжа. Возникла пауза, но инициатива была пока на стороне Моряковой.
– А может, вы меня обыскать хотите? – спросила она, надвигаясь на автомат. – Меня мой дед с перестройки не щупал.
Таких поползновений на мужское достоинство боец уже не мог вынести: он  отошел от двери и произнес заветную фразу:
– Проходите.
– При коммунистах было лучше, – проворчала уборщица, выходя во двор и направляясь к мусорным бакам. Она аккуратно вылила в канализацию грязную воду, достала со дна ведра микрочип с допросом курьера, выкинула мусор, швабру и пустое ведро и отправилась восвояси.
Выйдя за территорию гостиницы, Марина вдохнула московский воздух и растворилась в толпе. Халат, платок и перчатки скрыли годы и фигуру, а даром убеждения она обладала с детства. Никто не обратил внимания на ссутулившуюся от тяжелой работы пожилую женщину, каких тысячи и сотни тысяч. Пустое ведро открывало все двери: в таком виде можно было зайти даже в Кремль, и никто бы ее не остановил.
Через день компетентные органы получили Маринину информацию, а специально обученные люди довершили дело: один из каналов, снабжающий боевиков оружием и нужной информацией, был перекрыт.
Спустя полгода в Чечню приехал главнокомандующий: первый президент России. Марина с Севастьяновым тоже присутствовала на мероприятии, проходившем в одном из терминалов аэропорта Грозного
Ельцин был в хорошем расположении, пожимал руки присутствующим, благодарил за службу. И лишь Марина подпортила ему настроение, пожелав видеть в рядах защитников отечества внучка Борю:
– Давайте создадим «элитный батальон» из «элитной молодежи», – оптимистично сказала она, глядя на разом скисшее лицо первого лица и вытянувшиеся физиономии службы его сопровождения.
* * *
На этом служба в ВМФ капитана Моряковой закончилась, она могла возвращаться в Японию со спокойной душой и чистой совестью. Она осталась жива, воевала, как учили, и никто не  мог упрекнуть ее в том, что она не выполнила свой долг. Для каждого участника боевых действий война была своя. Одни воевали за независимость, другие за целостность страны. Одни мстили за убитого товарища, другие за перечеркнутую жизнь. Одни выбивали кровно заработанные деньги, другие сколотили неплохие начальные капиталы за «разбитую боевиками» списанную технику, успешно проданную после списания.
По дороге Марина заехала в свой родной городок недалеко от Белгорода. Ее отец был директором школы и на каникулах ходил с учениками в «экспедиции». В результате изысканий в школе и при клубе культуры были открыты краеведческие музеи. Мама, как и отец, приехала в эти края по распределению из Полтавы, всю жизнь проработала на почте и даже сейчас подрабатывала почтальоном. Младший брат жил своей семьей в Киеве и работал водителем.
– Как жизнь в больших городах? – шутливо спросил отец, когда Марина утолила первый голод варениками.
– Нормально, по-всякому живут люди, кто как устроился.
– Ты, поди, одичала совсем со своими касатками.
– Наверное. В их мире гармония с природой. С людьми порой намного сложнее. А что у вас нового?
– Независимо живем, как Николай Васильевич Гоголь описывал в своих произведениях. Кто при власти – неплохо, при обслуживании той же власти – тоже ничего, ну а простой народ сам по себе. У нас воинскую часть расформировали, так удалось выменять новенький миноискатель. И так я, Мариночка, пристрастился к этому делу, что хоть в саперы записывайся.
– Нашел чего интересного?
– Все еще впереди! Пока по мелочевке: копеечку, сережку, пряжку. Вечером покажу, – оптимистически  пообещал отец.
– Кушай, доня, – хлопотала мать, ставя тарелку с аппетитным запахом и содержимым перед дочкой. – Карп с курицей, уха как раз такая, как ты любишь. Это тебе не рис холодный с сырой рыбой, глаза вон уже от такой пищи у тебя сужаются, – мать сердобольно погладила Марину по голове. – Отощала, кожа да кости.
Марина хотела было рассказать о том, что японская кухня состоит не только из риса и рыбы, но смолчала. Вообще ее мысли все ее находились в Грозном. Как там Севастьянов и ребята?
Утка с блинами была так же вкусна, как и в детстве. А на пирог с черникой уже не было сил.
– Отдохни, доня, полежи с дороги.
Марина ушла в свой закуток, легла кровать. Олени на коврике так же щипали траву, поглядывая на горы. Казалось, что сейчас раздадутся звуки «Пионерской зорьки» и мама раздвинет занавески, чтобы будить ее в школу.
На стене висела ее любимая фотография: они с дедом на фоне бескрайнего поля поспевшей пшеницы под столь же бескрайним голубым небом. И у деда, и у внучки рыжие вьющиеся шевелюры рыжего, и у деда, и у внучки глазами цвета июльского украинского неба.
Дед Марк, закончивший сельскохозяйственную академию, работал в колхозе под Полтавой главным агрономом, посвятив всю свою жизнь выращиванию новых сортов пшеницы. Все лето они с младшим братом проводили в украинской деревушке, которая, как и колхоз, называлась «Мрия». Именно дед повел ее на летних школьных каникулах в кино на фильм «Смерть среди айсбергов».
– Может, судьба твоя, Маринка, будет связана с морем? Ты ведь в третьем поколении Морякова, а все профессии у нас сухопутные, – шутя, сказал ей как-то дед.
* * *
Во время полета до Осаки она написала краткий доклад о применении новейшей техники в современных боевых условиях, а через пару дней она выступила в школе морских диверсантов. В конференц-зале присутствовали разработчики оборудования и вооружения: после доклада Марину, как на экзамене, засыпали вопросами, выявляя слабые и сильные места.
– Живая? Молодец, – похвалил ее при встрече Миномото. – Завтра на занятия.
Касатки встретили Марину, как близкую подругу. Она одела  гидрокомбинезон и поплавала с ними в бухте. Дельфины резвились, как дети, разбрасывая тонны брызг, которые переливались радугой в лучах солнца. Они плавали вокруг своего тренера, нежно тыкали в неё носами и улыбались огромными зубастыми пастями. Даже не верилось, что где-то идет война и люди, высшая ветвь эволюции, убивают друг друга, как враждующие вирусы, изобретая все новые и новые способы убийства.
Ее жизнь потекла своим привычным размеренным чередом. Днем занятия с касатками: подопечные спокойно обнаруживали подводные лодки и разнообразных диверсантов, могли незаметно установить мину под днище корабля, оставаясь не обнаруженными. После практических занятий она садилась писать диссертацию, а в свободное время ходила тренироваться к Миномото. Как ни старалась Марина, а в спарринге старичок, хоть и с трудом, но пока побеждал.
– До вершины еще немного, – приговаривал он, указывая на пейзаж за окном, улыбался и благодарил за поединок.
Место для тренировок было действительно завораживающее. Из окна были видны горы и лагуна. Горы меняли цвет в зависимости от времени года, лагуна была то волнистой, то спокойной, в зависимости от ветра. Мир открывал ей вещи, которые будут всегда, вне зависимости от бренного человеческого бытия.
* * *
Звонок из Кронштадта Марину удивил и даже позабавил. Взяв отпуск, морской биолог через сутки очутилась в Кронштадте. С одной стороны, все было знакомо, с другой – завораживающая неизвестность.
Палица вышел из кабинета: в приемной на стуле сидела девушка и глядела в зеркальце, поправляя прическу.
– Ой, извините, – не по уставу воскликнула она.
В адмирале проснулись отеческие чувства: ему захотелось защитить эту пичужку.
– Есть хочешь?
– Хочу, – честно призналась Марина.
– Пошли на камбуз, организуем что-нибудь на завтрак.
Через десять минут адмирал пил  особым способом заваренный ею чай, а она с аппетитом поедала приготовленные супругой адмирала сырники. Со стороны можно было предположить, что папа с дочкой обсуждают семейные проблемы. Палице казалось, будто он знает Марину уже много лет. Тем не менее, чувство, что она ошиблась дверью, не покидало адмирала: ну никак она не была похожа на женщину в погонах! Его сомнения прервал звонок мобильного телефона.
– Товарищ адмирал, с вами все в порядке? – ни с того, ни с сего поинтересовался дежурный по КПП, капитан Васильев.
– Да, хорошо себя чувствую, слушаю автобиографию Моряковой.
– Она себя адекватно ведет?
– Слушай, Васильев, тебе, что, заняться нечем? – начал злиться Палиця.                – Выкладывай, что там у вас произошло? – сказал он, кивнув головой Марине в знак благодарности за третью чашку чая.
– Мы с Моряковой в шутливой форме поспорили, что охрана ее не пропустит. Она в шутливой форме заявила, что ее ничто и никто не остановит. Попросила лишь не применять огнестрельного оружия.
– Дальше, – спросил адмирал, глядя на Марину: та, опустив ресницы, слушала.
– Она прошла.
– Четверо морпехов не смогли остановить одну девчонку?
– Мы попытались, но не получилось. Плюс небольшой материальный ущерб. Я за вас беспокоюсь: может, спецназ вызвать?
– Это тебе не на день ВМФ в фонтане у Зимнего дворца купаться. А если она и спецназу наваляет, тогда что, тактическое ядерное оружие применим? – уже свирепым голосом поинтересовался адмирал. – Если что-нибудь cо мной приключиться, то вам, товарищ капитан, сообщат! Занимайтесь своими непосредственными делами, а также ремонтом КПП после окончания дежурства, коли у вас в подчинении такие профессионалы-охранники.
– Здравия желаю, товарищ адмирал, – сказал вошедший адъютант.                – На КПП какой-то беспорядок сегодня, – подтвердил он слова капитана.
– Знакомься: Морякова Марина Владимировна.
Марина встала из-за стола и протянула руку для знакомства.
– Рыбников, –  пожимая протянутую руку, представился адъютант.
– Чай будешь?
– Нет, товарищ адмирал, много дел сегодня. К десяти на совещание должны прибыть капитан «Грозы» и Ахметов.
– Хорошо. Доедай, – кивнул адмирал. Первое было адресовано адъютанту, второе – Марине. – Зачем погром устроила? – повернулся он к ней, стараясь говорить строгим голосом.
– Я ничего не ломала, я только увертывалась: сама не знаю, как все так вышло, – ответила Марина, тихим голосом, как ребенок, самостоятельно раскрасивший только вчера поклеенные обои.
– И что мне с тобой делать?
– Не знаю, – таким же голосом сказала Марина, пожала плечами и закусила губу.
Глядя на нее, адмирал таял с каждой секундой.
– Ладно, до совещания есть еще время. Пойдем, покажу свои владения, – миролюбиво сказал Палиця.

Глава 4.
Клондайк Аслана. – Серпентарий и его директор. – Защищать всеми способами! – Сын или дочка.
Когда в  родовое селение, где жил Аслан, позвонили из штаба ВМФ и пригласили его приехать на беседу, он подумал, что это какая-то провокация. У него было абсолютно все, о чем может мечтать человек. Но порою накатывала грусть: он был подобен льву, который вынужден есть прекраснейшую, душистую, спелую, но траву.
Развал Союза Аслан пережил спокойно: все империи когда-нибудь заканчивали свое существование. Россия, словно Клондайк, толком еще не была освоена. Регионы, расположенные вокруг больших городов, могли бы стать богатейшими пажитями, кормящими города-миллионники. Предприятия и, самое главное, кадры, при грамотном переобучении могли бы выпускать продукцию, пусть и не самую современную: делали же устаревший «Фиат» под названием «Жигули», который мог даже плавать в знаменитом фильме! Что мешало закупить все необходимое для производства устаревшего «Гольфа», чтобы заменить им тот же «Москвич»?
Идеалом стала Америка и все, так или иначе с ней связанное. Америка так Америка. Президент, Парламент, относительно независимая пресса, которая никому не дает спокойно попирать справедливость. Дебаты в парламенте, внятные законы и их исполнение. Возможность функционирования любого бизнеса.
На деле американская мечта оказалась не столь сладкой. Пресловутый рынок вторгся во все стороны жизни. Почти каждый стал бизнесменом. Некоторые индивидуумы, используя должности и общественное положение, делали первоначальные, порой гигантские, капиталы. Жизнь начала  напоминать фильм «Белое солнце пустыни»: Сухова убили, бандиты грабили, а Верещагин оказался просто неудачником, который вместе со свой державой выпал из жизни. Самым ходовым стало выражение: «А может, договоримся?»
Аслан тоже начал бизнес, взяв в аренду бурильную машину и пару самодельных аппаратов по перегонке нефти. Через некоторое время построил маленький нефтезавод и начал продавал бензин. Потом стал главой районной администрации, передав руководство бизнесом в руки профессионалов. Часть капитала отдавал на модернизацию технической базы и на доплату учителям, врачам, судьям и милиционерам.
Позже, когда нефтезавод производил топливо не хуже американского, парафин продавали даже в Ватикан, и была построена уже целая сеть заправок, нашлись люди, решившие «отжать» у Аслана бизнес. Ничего хорошего из этой затеи не получилось. На «стрелке» Ахметов показал семейные фотографии и прямо намекнул, что крупных неприятностей «отъемщикам» не миновать.
Через пару лет район было не узнать: здесь работал весь заработанный, уже не малый капитал, создавая новые рабочие места. В отличие от московской олигархии, уставшей от собственного народа, которая сначала отдыхала, а потом и вовсе перебралась жить подальше от своей родины, Аслан никуда не уехал, с чистой совестью глядя в глаза людям.
Район продолжал заниматься глубокой нефтепереработкой. Из нефти делали все, начиная от гудрона и заканчивая изделиями из пластмассы. Медицина была на высшем уровне. Среди молодежи считалось престижным после обучения за границей вернуться на малую родину, чтобы помогать соплеменникам. Школы, оборудованные по последнему слову техники, и учителя, которые не только учили, а также прививали интерес к полученным знаниям. Молодежь, насмотревшись сериалов про гостеприимные большие города, уезжала редко, имея возможность взять ипотеку под приемлемые проценты.
Крестьянство кормило район, выдавая все необходимое в виде молочной, мясной, овощной и прочей продукции, которую продавали в магазинах и на автозаправках и магазинах. Работал также рынок, где можно было купить ту же норвежскую неразделанную семгу прямо от производителя, или готовое филе с приправами и без. Масло подсолнечное, оливковое, рапсовое на розлив и в таре. Продавался и знаменитый местный коньяк не хуже кизлярского. Мясо – хоть живым весом, хоть в нарезке.
Так же дело обстояло и с одеждой. Купи материал, портной снимет мерку, и через две недели костюмчик сидит. А хочешь, покупай готовое. Главное, чтобы у народа был выбор.
Развивалось строительство дорог и различных зданий. Все было очень просто: составлялась смета, которую проверяли аудиторы, делался обыкновенный договор купли-продажи. В указанный в договоре срок район, согласно смете, покупал у продавца тоннель или автобан, больницу или школу. Если обнаруживался перерасход средств, то проблемы у продавца были налицо: или достраивай дешевле или уходи с рынка ни с чем.
  Хочешь мира, готовься к войне – мудрая поговорка. У каждого взрослого мужчины было свое оружие и экипировка, в том числе и мобильная связь, соответствующая сегодняшним реалиям. Раз в месяц объявлялась тревога и в нормативный срок перекрывались все стратегические высоты. Милиция занималась своим делом, разведку курировал лично Аслан.
Действовал суд присяжных и независимая пресса. Причем, если автор нашумевшей статьи оказывался неправ, то на первой полосе газеты публиковалось опровержение и фото извиняющихся: главного редактора и бедового корреспондента. Если статья была правдива, то суд присяжных выносил вердикт. Виновный получал свой срок. Срок отмерялся в килограммах. Десять лет, значит, тридцатикилограммовая гирька на ногу. У Аслана преступники жили дома, но каждое утро, ранехонько, позвякивая шариком определенного веса, убирали улицы, мыли стекла и стены домов, искупляя честным трудом свои прегрешения. Каждый день на них смотрели люди, что порой было не слишком приятно. За труд они получали жетон, на который можно было поесть. Бесплатной была только мазь в аптеке от натирания ноги оковами. Получалось, что оступившиеся жили, словно в гигантском аквариуме, у всех на виду, и были свободны на длину своей цепи.
При побеге или отказе от работ вешали гирьку и на вторую ногу: после этого походка менялась на всю жизнь, становясь своеобразным клеймом за неправедные поступки.
Приезжали эмиссары из-за рубежа и выступали на центральной площади, призывая создать государство от Черного до Каспийского морей. Люди были разные, по-разному одетые и по-разному уговаривавшие. Народ слушал, интересовался, но все сводилось к вопросам: «Что делать, если в районе закончиться нефть, и какое государство будет покупать продукцию, производимую местным населением?» Приезжие лепетали что-то невнятное и уезжали. Все становилось на свои места.
Таким сделал свой район Аслан Ахметов, несмотря на то, что в первопрестольной было иное видение развития страны. И, тем не менее, он каждый день ждал звонка, который вернет его в прежнюю жизнь. И дождался.
* * *
Перепроверив через свои каналы информацию, он прибыл в Кронштадт. Его немного позабавил КПП: складывалось впечатление, что дежурные за кем-то гнались, невзирая на мебель, стекла и двери.
В приемной адъютант доложил о прибытии Ахметова. Аслан вошел в кабинет, увешанный картами.
– Знакомьтесь, подполковник Ахметов Аслан Гаджиевич, – представил адмирал вошедшего присутствующим.
Аслан был в безукоризненном сером костюме в соответствующей тону рубашке и галстуке, он был похож на итальянца или француза, имеющего неплохую недвижимость недалеко от Монако.
– Черная мамба, – шутя, отрекомендовалась Марина.
Аслан глянул на девушку: невысокая, изящная, рыжая, с большущими голубыми глазищами. Каким-то чутьем понял, что в рукопашной он с ней не совладает. Не нужно иметь силу Тайсона и внешность Валуева чтобы одним точным ударом выбить глаз, сломать ключицу или повредить навсегда коленную чашечку. Она скорее напоминала Рикки-Тикки-Тави женского пола, и не родилась еще та кобра, которая может ее одолеть.
– Ужик, просто ужик, – вежливо сказал диверсант, целуя протянутую руку.
Настала очередь капитана второго ранга:
– Морской змий, – так же шутя, представился Александр Леонидович и пожал руку.
«Этот человек привык брать ответственность на себя и принимать решения», – таким было впечатление Аслана от пожатия руки и внешнего вида капитана.
– Директор серпентария, – поддерживая юмор подчиненных, сказал Палиця.
«С таким командиром не пропадешь: никогда не сдаст и будет биться до последнего за своих подчиненных», – дал характеристику адмиралу Аслан.
– Очень хорошо, что у присутствующих такой задорный настрой. Товарищу Ахметову для разработки операции понадобится девушка. Даю вам месяц на тренировки и оборудование вашего отсека всем необходимым. Через месяц лично прибуду на сдачу лодки, так что оформляйтесь и уже сегодня можете улетать в Двинск. Как дела у вас, товарищ капитан? Лопахин с Мендыбаевым справляются?
– Справляются. Люди выполняют любимую работу, причем очень неплохо. «Гроза» стала «карманным линкором», если учитывать размеры и вооружение.
– Рад, что в тебе не ошибся. Остальной экипаж подобрал?
– Экипаж укомплектован, хотелось бы, чтобы главным штурманом был Сухинин, но у того контракт в одной из «банановых республик».
– Это который в Нью-Йорке шороху навел?
– Тот самый. Мы с ним в академии служили и на даче этот случай вспомнили.
– Ну что ж, ребята, выскажу свое мнение по поводу этих учений. Борьба с терроризмом там далеко не на первом месте. Американцы расширяют ареал продажи своего оружия, мы же пока держимся за своих клиентов. Пару лет назад я с сыном посмотрел «Армагеддон» и увидел там нашего человека на нашей станции в соответствующей экипировке. Жизнь продолжается, а неадекватные стереотипы остаются, – адмирал оглядел присутствующих. – Я все жду, когда закончится «эра милосердия» и для России-матушки наступит «эпоха просвещения». Когда Штаты будут в шоке не от наших ракет и непредсказуемых рокировок в правительстве, а черный день для них настанет при оглашении нобелевских лауреатов. На науку, законы и образование, нужно направлять энергию и мозги.
А у нас вся сила в парадах. Так и хочется после этой показухи всем участникам раздать кисточки, чтобы покрасили деревенские заборы. Как какое стихийное бедствие – от Калининграда до Камчатки убогие, штопанные дома и некрашеные покосившиеся заборы, которые от крылатых ракет и прочей летающей нечисти защищает С-400. Мы сейчас похожи на задиристого подростка, который может постоять за себя, но из-за своей низкой успеваемости по основным предметам сидит на последней парте и плюется из трубочки бумажками в карту мира. А родители заняты накоплением капиталов и уже забыли про своего Ваню. Учителя больше не приглашают на предметные олимпиады. А мальчишка-то не бесталанный: выдели родители немного времени на отпрыска, и парня будет не узнать. По математике не хуже Лобачевского, по физике – Ландау, по химии –  Зелинского, по биологии – Вавилова, не говоря уже про литературу. Только по физкультуре еще более-менее, – философствовал Палиця. – Ну а мы нашего отпрыска, хорошего или плохого, горбатенького или хромого, – нашу родину, – будем защищать всеми доступными способами!
* * *
После окончания совещания и решения насущных вопросов Палиця набрал номер Марьи Ивановны. Хоть лодка была уже в родной стихии, адмирал раз в неделю интересовался судьбой «Грозы Ивановны».
– Как жизнь, Маша, когда свадьба?
– Пока заказы на суда присутствуют. Свадьба на Покров: будете свадебным адмиралом, так что готовьте речь.
– Если твоя «Гроза» на учениях себя хорошо зарекомендует, мне пообещали, что будешь строить ей сына или дочку.
– Дальше видно будет, у нас тоже с Карпом в ближайших планах сын или дочка.
– Береги себя, Машенька.
– И вам того же желаю.
Палиця положил трубку, посидел в тишине минут пять и решил прогуляться на КПП, посмотреть своими глазами, что же такое сотворила Марина.

Глава 5.
Царские стрельбы. – Начинать нужно с конфет. – Глаз и нос среди волос. – Зеленые орешки. – В бермудском треугольнике.
«Славный» получил достойный экипаж, Михаилу Петровичу не на что было жаловаться. На крейсере было больше тысячи человек, но тесноты не ощущалось, все было продумано до мелочей. Начались морские будни. Борьба за живучесть корабля, латание «пробоин» и ликвидация пожаров: каждый матрос и офицер уже рефлекторно знал, что ему следует делать в той или иной ситуации. Иногда Михаил Петрович, не стремясь заработать дешевый авторитет, снимал китель и показывал, как надо действовать.
Стрельбы, торпедные атаки, поставка мин и все это не по одному раз. Все испытания прошли успешно: снаряды попадали куда надо, торпеды торпедировали, как положено, а минные банки невозможно было пройти. Связь была отличная, как и оптика. Корабль довольно легко управлялся, а скорость, скорость была просто фантастическая – морской экспресс. Тамерлан обхаживал свое царство, в его ведении словно был табун лошадей, равного которому не было ни у одного эмира. Новой в корабельном деле была боевая рубка, центр управления, мозг корабля.
Через некоторое время капитану сообщили, что назначены стрельбы, в которых будут участвовать «Варяг» и «Славный». За стрельбами с царской яхты будут наблюдать высочайшие особы и представители адмиралтейства, не исключено, что прибудут и император с императрицей.
Наступил день стрельб, погода благоприятствовала: на Балтике стоял полный штиль. Если «Варяг» был белоснежным красавцем-лебедем, то «Славный» из-за маскировочной окраски напоминал огромнейшую касатку.
Командующий учениями, контр-адмирал Новиков, недолюбливал Михаила Петровича, впрочем, их неприязнь была взаимной. Они вместе учились, а потом судьба забросила одного на флот, а другого в штаб. Новиков был мастером бумажной работы: король приказов, циркуляров, инструкций, директив и всевозможных писем. Родственников в штабе у него хватало, так что он плавно шел по канцелярской линии вверх, к адмиральскому званию. Вдобавок, его мнение по любому вопросу почему-то всегда совпадало с мнением вышестоящего руководства.
Это олицетворение успеха и стояло на борту императорской яхты, рассказывая государю о плане учений. Царь с биноклем в руке и свита приготовились к стрельбам.
Цели были выбраны: стреляли по старому разрушенному форту. Корабли выходили на цель и стреляли по развалинам. Потом наступила очередь мишеней, которые тащили за собой буксиры: их нужно было поразить торпедами. Все шло превосходно, оптика и вооружение соответствовали нынешним реалиям. Наконец пришел черед поразить движущую цель с самого дальнего расстояния.
– Давай, Илья, не подведи, – прошептал Сухинин.
Илья прекрасно видел цель, но уже почти решившись задать координаты, вдруг заметил волну.  На озере такое часто бывало: тишь да гладь и вдруг ветер из-под тучи. Так случилось и на этот раз.
– Чего ждем? – послышался голос капитана из динамика в орудийной башне.
– Волну заметили, сейчас выстрелим, – не совсем по уставу ответил Сухинин.
«Славный» легонько качнуло. Через мгновение раздался залп, точно поразивший мишень.
– Молодец, и волну разглядел и попал! – похвалил обрадованный Сухинин.
А вот на «Варяге» волну не заметили, и снаряды пролетели выше цели.
Отличившихся пригласили на борт императорской яхты. В число приглашенных попали Илья, Сухинин и Александр Сергеевич: их выстрел и выявил победителя. Михаил Петрович стоически выслушал поздравления от Новикова. Все были в приподнятом настроении. Император сразу вспомнил регату в Англии.
– Молодец, Алешкин, хорошо служишь! Как дела дома? – спросил Николай, демонстрируя феноменальную память.
– Все хорошо, Ваше императорское Величество! – молодцевато отдал честь Илья.
– Борода у тебя знатная, не хуже моей, – ухмыльнулся царь. – Пора тебя в звании повысить.
«Варяг» пошел в свой легендарный поход к берегам Кореи, а артиллеристам со «Славного» выдали десятидневный отпуск.
* * *
Дед Харитон сразу же заметил новые погоны.
– Что-то ты зачастил домой и каждый раз повышение в звании?                – притворно изумился он. – Катерина, поди, заждалась уже.
– Откуда знаешь про Катерину?
– Кто ж про нее не знает? Как дала от ворот поворот сыну лавочника, так сразу понятно стало кто люб, а кто нет.
  Дед Харитон взялся подвести Илью до Нарвской заставы.
– Что невесте-то подаришь?
– Кашемировая шаль у меня есть, через кольцо пролезть может, в Англии купил.
– Шаль… Деревенщина ты неотесанная, нужно с конфет начинать! Зайди невзначай в гости, угости дам сладостями. Что ты, сразу с шали начнешь? Сейчас до лавки доедем, купим чего-нибудь.
Хозяин лавки восточных сладостей пошел принимать товар: за прилавком стоял мальчишка лет двенадцати, – не то сын, не то ученик. Толковый парнишка, ни слова не понимавший по-русски.
– Из самого Сиама привезли. Тут сушеные фрукты всякие, орехи разные в шоколаде. Бери, не стесняйся, женщины – они до сладостей падки, – с видом знатока расхаживал Харитон по лавке.
Мальчишка живо складывал сладости в изящную коробочку, разрисованную слонами и диковинными цветами.
– Возьми еще вот эти, зелененькие, они, небось, вкуснющие, – указал дед Харитон.
Мальчонка отрицательно замахал руками и замотал головой, не соглашаясь класть зелененькие орешки в коробку со сладостями. Потом начал тыкать пальцем себе в открытый рот, предлагая попробовать лакомство.
– Наверно, дорогие, – сказал дед Илье, задумчиво глядя мальчика, активно пучившего глаза и глотающего ртом воздух. – Ну, ты пять штук положи, пять хватит! – он показал мальчишке ладонь с растопыренными пальцами. – Да не буду я есть, не хочу сладкого, – категорически сказал дед Харитон. Илья тоже отказался.
Наконец, коробочка была полна ароматными деликатесами. Продавец с уважением глянул на покупателей.
– Теперь ты кавалер что надо, а шаль в следующий вечер презентуешь, – со знанием дела заключил Харитон. – Пойдем-ка в трактир, есть тут одно хорошее место.
* * *
Сухинин собирался ехать к себе в Тульскую губернию. Весна вступала в свои права: все в округе цвело, в том числе и яблоневый семейный сад. Он уже знал, что все разговоры будут кружиться вокруг сада и будущего урожая. По вечерам начнут съезжаться местные помещики с посиделками и чеховскими разговорами: нечто среднее между «Вишневым садом» и «Дядей Ваней».
* * *
Александр Сергеевич Невельской перед самым отъездом внезапно получи приглашение на бал в Смольный институт от одной знакомой: Светланы Семеновны Синебрюховой, близкой родственницы известного пивовара. Светлана Семеновна была девицей весьма привлекательной: светлые волосы, правильные черты лица, величественная осанка, взгляд кидала, словно полновесным рублем одаривала. Однако, словно в сказке Пушкина, красавица была горда, ломлива, своенравна и покорна лишь холодному расчету, а не пылкости чувств. Кавалеров и ухажеров у мадмуазель Синебрюховой было не счесть: порою, она сама в них путалась. Александр Сергеевич был одним из многих. Он не мог сказать, что был безумно влюблен в Светлану, но и равнодушным к ее чарам не оставался.
На бал в Смольном институте были приглашены многие: барышни в заведении учились видные. Александр Сергеевич провальсировал несколько туров со Светланой Семеновной: остальные танцы были ею отданы другим кавалерам. Наконец бал закончился. Мадмуазель Синебрюхова милостиво разрешила Александру Сергеевичу проводить себя, и Невельской отправился в гардероб за шубкой Светланы. Поднимаясь обратно, он увидел девушку, которая стояла на подоконнике и пыталась закрыть большое лестничное окно. Внезапно порыв петербургского ветра ударил прямо в раму, и девушку буквально опрокинуло вниз, прямо в шубку к Александру Сергеевичу. Волосы ее растрепались, так что на Невельского из-под сбившихся локонов выглядывал остренький носик и внимательно, не моргая, смотрел один глаз.
– Поставьте меня с небес на землю, пожалуйста, – произнесла, наконец барышня. Невельской бережно выполнил просьбу. Откуда-то сверху, из залы донесся капризный голос Светланы Семеновны, возвещавшей насчет шубы.
– Вам, наверное, пора, – робко сказала девушка.
– А как вас зовут? – так же робко спросил Александр Сергеевич.
– Лизанька. То есть, Елизавета.
– А меня Александр. Простите, меня ждут.
Александр Сергеевич, досадуя сам на себя, пошел наверх, еще ощущая в руках вес Лизиного тела, а в мехе шубы – ее тепло. На последней ступеньке он не выдержал и обернулся: Лизанька стояла на месте, смотря ему вслед. Потом подошла к зеркалу, поправила прическу, вздохнула и принялась закрывать задвижки на окне.
* * *
Илья на «крыльях любви» летел к родному дому, а вернее, ехал по рельсам на поезде. Нарва, оттуда на перекладных, и вот она – родимая сторонушка, где все тебе мило и каждый кустик тебя приютит и укроет.
Илья был уже в старшинском звании, на груди его поблескивал значок «За дальний поход»: уже не простой «салага», а полноценный моряк. Отец, мать, братья, сестры высыпали встречать дорогого гостя: для каждого был уготован  подарок, гостинцы. Многочисленные вопросы. Народ все заходил и заходил: как там наш деревенский? Как служится на большом корабле? Расспрашивали про царя с царицей, очень уж было всем интересно. Илья показывал фотографии и открытки.
– Пойду отнесу подарки родителям Агнес, – вечером, когда все понемногу успокоились, сказал Илья.
– Сходи, сходи, – переглянулись отец и мать, без слов понимая, куда отправится сын после визита к эстонцам.
У соседей было все в порядке: клубника в этом году должна была уродиться, так что отец семейства лелеял мечту наконец-то рассчитаться с долгами: на это, во всяком случае, возлагали большие надежды все домочадцы.
– Все у Агнес хорошо, стала настоящей петербурженкой, от местных барышень и не отличишь, – сказал Илья на прощание гордым родителям.
Потом он направился к Катерине, ощупывая на ходу шкатулку, засунутую под бушлат. И хотя здоровье у моряка было отменное, но сейчас с каждым шагом ноги становились все слабее и слабее, он порывался остановиться, но против воли шел дальше. Вот и дом с горящим окошком. Собака, позвякивая цепью, приблизилась к забору и залаяла прежде, чем Илья собрался с духом.
«Ну все, теперь не убежишь», – подумал кавалер.
Он зашел во двор и постучал. Дверь отворилась: на пороге стояла будущая теща.
– Здравствуйте Ирина Пахомовна, можно Катерину увидеть?
– Проходи, служивый, мы как раз чаевничаем.
Они зашли в дом. Ненаглядная сидела у самовара и щипчиками колола вареный сахар.
– Здравствуй, Катерина, – сказал Илья, стараясь не выдать своего волнения.
– Здравствуй, Илья, проходи, присаживайся, – едва заметно улыбнулась Катерина, исполняя роль гостеприимной хозяйки. – Может, ушицы?
– За уху спасибо, а от чая не откажусь, – Илья присел на стул. – А где мужчины? – на всякий случай осведомился он.
– На озере, под берегом щуку колют, – ответила теща.
– А я тут вам восточных сладостей принес к чаю, – Илья поставил загадочную шкатулку на стол.
Катерина разлила кипяток из самовара по гжельским чашкам и добавила заваренного байхового чая из гжельского же заварника. Илья открыл шкатулку: сладости выглядели аппетитно. Завели неспешную беседу: в одной руке блюдце, в другой сиамский деликатес. Илья расслабился, отвечал на вопросы, искоса поглядывая на девушку, пока Ирина Пахомовна  и Катерина совместно не добрались до зелененьких орешков. Обе они одновременно открыли рты, заглатывая воздух. Из глаз у обеих брызнули крупные слезы: чай только усилил действие васаби и перца.
Илья надкусил зеленую конфету и, поминая Харитона недобрым словом, понял, в чем дело.
– Так и должно быть, – говорил он, стараясь не заплакать, мужественно терпя страшное жжение во рту, – это у них так принято… о – он судорожно начал пихать в рот баранки, сушки и пряники, стоявшие на столе, стараясь забить горький огонь. – Я когда был в Лондоне, так там все индусы так делают: сначала сладкое, а потом горькое. А потом идут спать на гвоздях, а перед этим в трубочку специальную дуют, и змея с капюшоном из горшочка глиняного вылезает, – говорил он быстро, стараясь отвлечь женщин от перца и горчицы.
– Еще две конфеты осталось, откушай, я вижу, тебе понравилось, – сказала Катерина, протягивая сладости и смахивая набежавшие слезы.
Илья побледнел, но, подобно Сократу, выпил свою чашу с цикутой до дня, то есть съел оба орешка. Его прошиб пот, внутри все горело.
– Это у сиамцев, как у эстонцев рождественское печенье с перцем, только сильнее, – сквозь туман проговорил он.
Следующая чашка чая немного смягчила ожог. Катерина с матерью, сидя за столом, по-доброму смеялись над женихом. Наконец он и сам рассмеялся.
– Мама, можно я выйду, пройдусь с Ильей?
– Сходи, доченька, только конфет больше не ешь, – кивнула мать, и опять все рассмеялись.
Илья вышел на воздух и принялся усердно дышать открытым ртом.
– Что ж ты не проверил что купил? – глядя на него, спросила Катерина.
– Растерялся от изобилия, – сказал Илья, выгораживая Харитона. – Пойдем к озеру прогуляемся, –  сменил он тему.
– Ну пойдем. Что ты там про индусов такое рассказывал?
– Я все время о тебе думаю, – вместо рассказа об Англии ответил Илья.
Катерина засмеялась.
– Не ты один обо мне думаешь, – поддразнила она его. –  Заканчивай службу, тогда и я подумаю.
– А ты меня дождешься?
– Если только еще пару лет…
На следующий день кавалер принес шаль из шерсти кашемировых коз: Катерина не без удовольствия после свидания продемонстрировала матери, как шаль проходит через кольцо.
Так пролетели дни отпуска. Вечерами Илья пропадал понятно где. Катеринины братья его не трогали: себе дороже, тем более, что, скорей всего, это их будущий родственник. Илья рассказывал про Петербург, про Лондон и многое другое. Катерина слушала все очень внимательно: надо же – каких-то двести верст и совсем иная жизнь!
Прощаясь, Илья поцеловал Екатерину в щечку: хотел было приобнять посерьезнее, но не тут-то было.
– Ступай лучше родине служи, чем тут в темноте рукам волю давать, – игриво сказала Екатерина.
Но даже за эту маленькую уступку Илья был ей благодарен.
* * *
И опять тяжелые флотские будни. Экипаж постоянно тренировали и обкатывали. Михаил Петрович порою стоял с секундомером, засекая время действий экипажа. Командир должен уметь делать все, как минимум,  не хуже подчиненных. «Славный» ходил в Либаву и Ревель, в Ригу и Хельсингфорс. Однажды попытались заглушить связь между проходившими кораблями: эксперимент удался. Михаил Петрович для этого дела выделил из БЧ-4 специального человека, лейтенанта Ефимова. Через пару тренировок, суда, проходившие мимо «Славного» теряли связь, словно в бермудском треугольнике.

Глава 6.
Перед испытаниями. – Никаких валенков! – Прыжки парами.
Что такое страх? У каждого человека он свой, включая различные фобии. Одним из самых страшных мест, придуманными конструкторами, на подлодке является камера торпедного отсека. Человек заходит туда вместо торпеды туда, его закрывают, и не известно, откроется ли крышка люка торпедного аппарата снаружи. А затем в кромешной тьме камера заполняется холодной морской водой…
Марина не любила выходы через торпедный аппарат, но относилась к этому, как к издержкам профессии. Свой диверсантский отсек они с Асланом сделали на совесть, даже пресловутый Джеймс Бонд не имел такого. В отсеке было все необходимое для проведения маленькой, тайной и, естественно победоносной, операции.
Они несколько раз выходили в море. «Гроза» незаметно подбиралась к кораблям, а диверсанты их успешно минировали, на радость экипажу лодки и выговорам капитанам надводных кораблей.
* * *
Палиця прибыл в Двинск. Лодка была готова к учениям. Адмирал проводил выездное заседание в Гаджиево, порту приписки «Грозы». В кабинете собрались офицеры и диверсанты. Адмирал подошел к карте, взял указку.
– Цель учений: «Грозе» поразить цель в указанном квадрате, уничтожить авианосную группу, диверсантам захватить стратегический бомбардировщик на авиабазе острова Чунга-Чанга. Сейчас просмотрим ролик от американских товарищей и обсудим более подробно наши действия.
Но в фильме не оказалось ничего нового: «империя зла» должна была напасть, а «страна реализованных возможностей» отразить.
  – Попрошу только без шуток, никаких, образно говоря, валенков на пульте управления! Наши страны выходят на новый уровень борьбы с терроризмом, – сказал адмирал, обводя суровым взором присутствующих (на Марине почему-то суровость во взгляде исчезла). – Торжества по случаю ввода лодки в строй будут после учений, так что забирайте из арсенала все самое необходимое, и вперед – в ласковые воды Атлантики.
* * *
Лодка держала курс на сказочный остров. Команда была в приподнятом настроении: все занимались своим любимым делом, каждый работал по призванию. Канат колдовал над двигателями, постоянно что-то совершенствуя и отлаживая механизмы до такой степени, что конструкторам и не снилось. Федор Матвеевич, что-то модернизировал и импровизировал по компьютерной части. Леонид Александрович, глядя на них, ощущал в груди приятное спокойствие за экипаж.
Диверсанты находились в своем отсеке. Конечно, Аслан, как всякий нормальный мужчина хотел бы, чтобы их совместная служба переросла в нечто большее, но у него это не получалось: Марина с легкостью обходила все его уловки.
– В этом году на острове будет проходить десятый юбилейный фестиваль по прыжкам с парашютами, – рассказывал Аслан. – Хотят организовать новое соревнование по прыжкам парами.  Прыжки парами – моя заслуга, нужные люди уговорили организаторов соревнований. Остров маленький, все вновь прибывшие сразу попадают в поле зрения американской контрразведки. Для того чтобы нам незаметно попасть на остров, нужно будет выйти через торпедный аппарат с доской для винсерфинга. Глубины у острова хорошие, лодка сможет подойти ближе к берегу,  а там дело техники. На доске давно каталась?
– Приходилось недавно.
– Подойдем в выходные. На острове почти все население виндсерфингом занимается, тем более, когда хорошая волна. Поселимся в гостиницу, получим багаж со специальными парашютами, а дальше роза ветров уже должна нам помочь, – вкратце описал план Ахметов.

Глава 7.
Это судьба. – Дождь в дорогу. – В этом что-то есть.
Беда пришла с Востока: началась японская война. «Славный» по приказу  адмиралтейства должен был идти в поход вместе с эскадрой Рождественского. Экипажу дали по десять суток отпуска. Илья опять оказался дома, опять его все встречали, но на сей раз это была тревожная и тоскливая встреча: служить и воевать – две разные вещи.
Мужская половина успокаивала женскую, уверяя, что ничего страшного нет, а женщины все равно плакали: рожаешь, растишь детей, беспокоишься за них, а они погибают за тысячи километров от родных берегов. «Я вернусь живым и здоровым», – уверял каждый солдат и матрос, только судьба распоряжалась по-своему. Пришла уже первая похоронка из-под Порт-Артура.
Катерина тоже плакала, не так уж, чтобы с горя, скорей, на всякий случай.
– Возьми мой крестик Илюша, он поможет, – сказала Катерина, одевая на жениха веревочку с крестом. – Я зажгу лампаду Николе Святителю, и она будет гореть день и ночь, оберегая тебя.
Илья хотел ей что-то ответить, но мысли его были уже на «Славном». О корабле думал и Сухинин, вполуха слушая ободряющие речи тульского дворянства о защите отечества. Александр Сергеевич Невельской получил по телефону порцию холодных заверений мадмуазель Синебрюховой о том, как она верит в русских чудо-богатырей.
Михаил Петрович все свободное время проводил в штабе флота, пытаясь разузнать, как погиб «Варяг», какова тактика японского флота, его вооружение и типы кораблей. Как это всегда бывает во время начала войны, войска оказались к ней не готовы: никто не мог сказать ничего определенного, но все были убеждены, что врага мы разобьем малой кровью и добьем на его территории.
Кто такие японцы? Если судить по немногим донесениям разведки, выходило, что это сброд с кремневыми ружьями, тогда как мы – держава! Настроение в стране было воодушевленное: одна маленькая победоносная война не помешает. На деле же все вышло наоборот: получилась Крымская война в миниатюре. Японцы оказались лучше по многим статьям, никто и не думал, что этот азиатский дракон сможет так пощипать перья российскому двуглавому орлу.
Груня с маменькой тоже учили Михаила Петровича, как действовать, в боевых условиях.
– Ты смотри, Миша, – наставляла маменька, – на корабле сквозняки, не стой около открытого иллюминатора! Кушай регулярно, без этого ни одну войну выиграешь.
Михаил Петрович вежливо кивал головой, укладывая в «тревожный чемодан» новые шерстяные носки, связанные Груней. Затем была прочитана лекция о  том, как следует себя вести, что кушать и как правильно мыть руки в условиях тропического климата.
Николас тоже волновался, но давал дельные советы.
– Возьми тропическую форму и побольше живности, – посоветовал он капитану.
Перед отходом Михаил Петрович взял на борт двойной запас снарядов и торпед. Лично проконтролировал, что будут есть матросы, закупил большое количество лимонов и лука. Судовой врач был дока в своем деле: знал, что нужно принимать в ином климате. Еда и медикаменты на борту имелись в достаточном количестве, запасы пресной воды были надлежащего качества. На палубе в клетках хрюкали и кудахтали столь необходимые в дальнем походе, пока еще живые мясные обеды.  Машинное отделение сияло чистотой и каким-то своеобразным уютом, все части были в полном порядке: Тамерлан оберегал и лелеял свое дизельное детище.
На Кронштадтском рейде их провожали, как победителей. Дед Харитон подбадривал Илью. В ответ тот рассказал ему о незабываемом чаепитии.
– Восток – тонкая вещь, – попытался увести тему в философские дебри «знаток лакомств». – А где твое место согласно штатному расписанию?
– Вон в той первой башне главного калибра.
– Не тесно?
– Места хватает, башня бронированная, – раскрыл «военную тайну» Илья.
Невельской невнимательно слушал последние наставления отца, специально приехавшего из Севастополя в Петербург, чтобы проводить сына, и вздохи сестер: он был очень расстроен, что мадмуазель Синебрюхова не пришла. Нет-нет, да и поглядывал на толпу провожающих, а вдруг?
Маменька с Груней стояли поодаль: плакали, вытирали слезы и поминутно крестили «Славный», искренне веря, что это убережет корабль от снарядов и торпед японцев. Сван молчал: с его точки зрения все было сделано правильно, никаких изъянов он не заметил.
Перед прощанием отслужили обедню в Морском соборе. Фотограф, знакомый Илье по английской регате, сделал общий снимок экипажа. Александр Сергеевич Сухинин и Илья встали как раз у своего орудия.
– По местам стоять, с якорей сниматься! – скомандовал старший помощник Палиця.
«Славный» дал протяжный гудок и в арьергарде эскадры отчалил в дальние дали.
– Ты-то, как здесь оказался? – удивленно спросила Груня, нос к носу столкнувшись с Яри.
– Внук Пекка служит матросом в машинном отделении. Говорит, что служба нравится: командир строгий, но специалист в своем деле.
– Так я его знаю, его Тамерланом зовут. Они с Николасом, бывало, чуть не дрались, пока двигатель разрабатывали.
– Толковый командир, я бы такого к себе на корабль взял, – приободрил Николас Яри и Пию.
– Груня, это судьба? – как к ведунье, обратилась маменька.
– Все будет хорошо, вернется наш Мишка, – сказала Груня, и они обнялись: для каждой он был сыном.
* * *
С Николаевского вокзала отправлялся эшелон: оркестр играл бравурные марши столь громко, что провожающим приходилось чуть ли не кричать, от чего шуму становилось еще больше.
Агнес стояла рядом с Велло, тот держал ее за руки и успокаивал. Сразу после окончания училища молодой артиллерист ехал на фронт. Они обручились, решив пожениться после окончания войны. Агнес уже чувствовала все радости и горести офицерской семейной жизни.
Неподалеку стояли их земляки: брат и сестра Тоотс и Сирье Лутс. Агнес и Велло пригласили Тоотса стать свидетелем на их будущей свадьбе. Лутс был родом из Дерпта, закончил медицинский факультет местного университета, причем учился у отца Велло. Юношеский романтизм и максимализм подвигли его попроситься врачом в часть, где служил его друг детства.
Его сестра Сирье изучала германскую филологию в Петербургском университете. Семья Лутсов была не против ее выбора, тем более, что в столице жил родной брат отца с семьей – Оскар Янович Лутс. В начале века в Петербурге было четыре эстонские школы, директором одной из них и был Оскар Янович. Cирье давала наставления брату, а тот, ласково улыбаясь, слушал ее, как старший брат слушает младшую сестру, говорящую детские глупости.
– А ты не боишься? – спросила вдруг Сирье.
– Чего бояться? Это Велло будет на передовой японцев из орудий обстреливать, а я буду в госпитале, вдали от пуль и снарядов. Ты, главное, учись хорошо, – сменил тему Тоотс.
– Куда уж лучше: приглашают на стажировку в Германию, как лучшую ученицу, – похвасталась сестра.
– Езжай: вернешься – будешь говорить, как настоящая баварка, – пошутил брат.
По небу пронеслись тучки, «небесные странники», как сказал один поэт, тоже в свое время отправившийся на войну, сыпанули дождичком и убрались восвояси.
– Дождь в дорогу хорошая примета, – сказал Велло.
– Первая наша долгая разлука, – глядя на суженого, ответила Агнес.
– Надо было по стопам отца идти, работал бы в больнице.
– Тогда бы это был бы уже не ты.
– Война закончится, и я буду опять, таким, каким был прежде, только уже взрослым.
– Ты, главное, вернись.
– Я вернусь обязательно.
Дали команду по вагонам: они крепко обнялись, поцеловались, а потом Агнес вместе с Сирье махали платками до тех пор, пока состав не скрылся из виду.
* * *
Лизанька тоже хотела проводить Александра Сергеевича, но не успела, она увидела лишь удаляющийся силуэт катера, направляющегося в Кронштадт. Родная племянница Николаса Елизавета фон Визен была точной копией своего отца Густава, по крайней мере, все ей это говорили. К сожалению, Густав фон Визен умер совсем молодым от сердечного приступа, и как-то так вышло, что дела семьи постепенно перешли в руки Лизаньки.  Мать играла роль примерной домохозяйки. Родной брат Клаус играл на рояле, с головой уйдя  в мир музыки: на этом свете ему не нужно было ничего кроме нот, рояля и табурета, на который можно было сесть. Особняк, прислуга – все легло на плечи Лизаньки. Финансами, причем не малыми, распоряжался ее дядя.
– Когда предъявишь не смутную идею, четкий план, все капиталы отца передам тебе. Деньгами нужно уметь управлять, – наставлял опекун племянницу.
Учась в Смольном институте, Лизанька прочитала все труды по экономическому развитию, которые нашлись в библиотеке, а затем как вольный слушатель университета начала посещать лекции по экономике приват-доцента Туган-Барановского и финансового права ординарного профессора Кауфмана, поначалу произведя фурор среди студентов: барышни посещали обычно высшие женские курсы. Она садилась прямо перед преподавателем и уже через пару месяцев начала такие вопросы, на которые приват-доцент и ординарный профессор сразу не могли ответить.
Сван каждый месяц выдавал определенную сумму сестре, племяннику и племяннице. Когда же потребности Лизаньки возросли, то порекомендовал найти источник личного заработка. Вообще, когда дело касалось финансов, то из доброго и душевного дяди, он превращался в страшного жмота, требуя отчета за каждую потраченную Лизанькой копейку. Как ни осуждали его за это Груня с Барбарой, он оставался непреклонен. Пришлось Лизаньке набрать себе уроков и после занятий готовить купеческих недорослей к поступлению в гимназию.
Встреча с Александром Сергеевичем изменила всю ее жизнь: учеба стала неинтересна, она огрызалась и дерзила дяде, не отвечала на вопросы матери. Узнав, что эскадра Рожественского отбывает, она решила попрощаться с лейтенантом, гоня от себя трусливые мысли о том, что Невельской не помнит ее.
Вообще этот день выдался очень необычным: на рассвете ей приснилось какое-то колесо, которое все куда-то катилось и катилось. Утро поначалу заблестело солнышком, но через час небо затянуло пасмурной хмарью. Лизанька вышла на станции: ей нужно было перейти дорогу, на пристани пассажиров уже ждал катер. Неожиданно на шоссе показался автомобиль и так же неожиданно остановился прямо около девушки, вернее, авто остановилось, а его переднее колесо продолжило свой маршрут и, описав круг, упало к ногам девицы. Елизавета фон Визен глядела на это колесо, словно на «колесо жизни» великого бога Вишну, не слыша крепких слов рассвирепевшего шофера, с ног до головы одетого в кожу (а на голове шлем с огромнейшими очками). Под горячую руку шофер высказал все, что думал о мастерах завода Рено. Из колеса посыпались подшипники, показалась сломанная каретка.
– «Камень – ножницы – бумага. Колесо – подшипник – каретка, – мгновенно пронеслось в голове. – Производство качественных подшипников для автомобилей, Швеция, дядины связи», – картина будущей жизни начала вырисовываться из тумана.
Когда девушка вернулась на грешную землю, катер до Кронштадта благополучно отошел от причала. Шофер приладил непокорное колесо и тоже собирался отбыть восвояси.
– Колеса часто отлетают? – спросила его Лизанька.
– Бывает, –  философски пожал плечами водитель, одевая очки.
– А подшипники часто ломаются?
– Частенько. В дороге всякое случается, дело то новое. Но все равно – за автомобилями будущее!
– Я знаю, спасибо большое.
Шофер повязал шарф, поправил шлем и продолжил свой путь.
Лизанька тоже села в поезд и поехала назад в Петербург, дорисовывая в голове картину будущего дела всей жизни. Выскочив из вагона, она понеслась в библиотеку и написала заказ на книги о подшипниках. Библиотекарь, лысоватый мужчина средних лет с пышными усами и пронзительным взглядом, буравящим посетителей сквозь очки, с нарукавниками на белоснежной рубашке, взглянул на нее очень пристально: подобный заказ от хрупкой нежной барышни был, действительно, весьма необычен.
– Через два часа приходите, мадмуазель, литература будет на немецком и французском.
– Чудесно! А можно ли получить материалы по Швеции, пусть и на шведском?
Библиотекарь оформил заказ. Решив не тратить попусту время, Лизанька кинулась в читальный зал, вытащила том Брокгауза и Эфрона, внимательно прочитала статью о Швеции и даже открыла географическую карту, проверив, где находятся залежи знаменитой руды и расстояние до моря. На месте не сиделось, и она решила сбегать домой.
  Дома все были в сборе. Брат общался с роялем, дядя развлекал дам. Барбара пила кофе с печеньем, золовка чай с сушками. Лизанька влетела в залу: казалось, ее внесло с улицы ветром перемен.
– Приятного аппетита. Дядюшка, пройдемте в папин кабинет, – с места в карьер пустилась она, освобождаясь от шляпки и кидая зонт в угол.
– К чему такая спешка? Почему нельзя было раздеться в передней? – сказал Сван по-шведски.
– Потом, дядя, все потом!
В кабинете Лизанька села за отцовский стол красного дерева, дядя присел сбоку, снял очки и принялся внимательно слушать племянницу. Она всегда ему нравилась: он видел в ней напор молодости, дерзость альпиниста, который уверен, что сможет покорить любую вершину.
– У тебя есть в Швеции знакомые, у которых можно купить маленький заводик по производству подшипников и осей или к чему там они крепятся?
– Подшипники держатся на каретке. Знакомых найдем. Твой отец многим помогал, так что, как я понимаю, настало время собирать камни.
– Собирать подшипники, – поправила его племянница. – Русская армия закупила грузовые автомобили фирмы «Рено»: нужно найти людей, которые занимаются запчастями и предложить бесплатное обслуживание. Как только все узнаешь, сообщи, я побежала в техническую библиотеку, – сказала Лизавета, чмокнула дядюшку в щеку, и только он ее и видел.
Залетев в столовую, он сгребла со стола несколько печений, и под недовольные возгласы матери хлопнула дверью.
– Смотри, Груня, что делается!..
– Это молодость, Барбара: мы-то с тобой уже так не можем, вот и ворчим. Пойду к своей Елене Авдотиевне, она сейчас должна проснуться: очень за сына переживает, по ночам не спит, только утром засыпает.
Сван в кабинете связался по телефону со шведским посольством и попросил назначить ему встречу с представителем, отвечающим за экономические связи. «В этом что-то есть», – думал он. Его размышления о замысле племянницы прервала Груня.
– Дорогой, я к маменьке, как только освобожусь, то тебе позвоню, – сказала супруга, целуя Николаса.
– Хорошо, Груня, тут племянница задала работы: может быть, мне придется ненадолго уехать.
– Значит, я буду скучать и думать о тебе.
– Давай я тебя провожу.
Так закончился для Лизаньки этот день: она была счастлива, сидя в окружении книг, ловя косые взгляды ничего не понимающего библиотекаря. Без пяти минут восемь тот, наконец, не выдержал и вежливо напомнил барышне, что библиотека закрывается, но он с нетерпением будет ждать ее завтра.

Глава 8.
Приказ главнокомандующего. – Гибель эскадры. – Ферзь в центре поля. – Лед и пламень. – Птичка в сетке. – Не умирать, а сражаться.
Около южного побережья Китая из штаба пришло донесение о том, что «Славному» следует стать на якорь и ожидать прибытия трех человек. Михаил Петрович не стал терять времени даром, каждый день назначая учения с боевыми стрельбами. Стреляли снарядами и торпедами, бегали в тропической форме, как сумасшедшие, спасая корабль то от затопления, то от пожаров. Машины работали на предельных оборотах, и пока ничего не ломалось: все было сделано и подогнано на славу. Капитан остался доволен.
Через две недели прибыл водолаз, все необходимое для подводных работ оборудование на борту «Славного» уже было. Вторым был японист Петербургского университета Дормидонт Аркадьевич Икебанов, большой знаток классической японской литературы. Икебанову отвели рабочее место с офицерами связи. Сидя около аппаратуры, он без труда переводил все, о чем говорит противник. Третьим стал личный телохранитель императора по имени Ахмет. При росте в метр шестьдесят пять он имел сурово-неприступную внешность, украшенную густой черной кавказской бородой. Ахмет напоминал снежного барса, которого так и тянет погладить, но лучше не поворачиваться к нему спиной: можешь остаться без скальпа. Телохранитель привез письмо от государя и задание от командующего.
В донесении из адмиралтейства говорилось, что «Славному» надлежит отправиться к месту гибели «Варяга» и отыскать секретные документы дипломатического содержания. В пылу боя их выкинули в жестяных коробках в море, что бы переписка не досталась врагу. Приблизительные координаты затонувших  ящиков были даны. Государь писал о важности задания и желал воинам удачи.
Японцы при подъеме «Варяга» ничего не нашли.
 Ахмет должен был оберегать Михаила Петровича и документы. Капитан был польщен: не каждому командиру корабля полагается личный телохранитель. Для удобства передвижения по крейсеру кавказца переодели в матросскую робу: выглядел он в ней весьма забавно.
Пошли до точки назначения, в порт Чемульпо. В пути пришло страшное известие о гибели эскадры адмирала Рожественского. Настроение у всех было тревожное: Япония уже ликовала. Икебанов регулярно докладывал Михаилу Петровичу о состоянии дел.
В России газеты перепечатывали стихотворную прокламацию Бальмонта: «Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима, наш царь – кровавое пятно...» Появились сообщения о том, что петербургские студенты открыто с телеграфа послали в Токио поздравительную телеграмму японскому императору.
Взяв газету, Груня отправилась к Зацепке. Игорь Ефремович принял ее так же радушно. Дверь в кабинет затворилась; секретарь привычно отвечал просителям, что адвокат разбирает важнейшее дело. Сели за стол. Зацепка выпил рюмку коньяку, Груня рюмку водки.
– Что ж это такое делается? – гневно вопрошала Груня. – Какому богу они молятся? Что за идеалы у этих либералов? Ни одна страна в мире не скатывалась до того, чтобы поздравлять врага с победой! Что-то я не читала, чтобы англичане во время бурской войны делали что-то подобное.
Зацепка смотрел на Груню: годы так и не смогли взять верх ни над ее характером, ни над отношением к жизни.
– Знаешь, Груня, мне иногда стыдно за нашу интеллигенцию, – грустно подытожил Зацепка после третий рюмки.
* * *
Корея пока еще не была захвачена японцами. Погода благоприятствовала поискам. На третий день сейф нашли. Задание было выполнено, но капитан не оставил водолаза в покое. Пока не пришел ответ из адмиралтейства, куда следовать дальше, Михаил Петрович продолжил гидрографическое исследование бухты. Она имела странную особенность: с правой стороны были рифы, через которые «Славный» пройти не мог, но если бы вода поднялась на полметра, то скрежеща об борт, камни бы выпустили корабль в открытое море. Капитан приказал на стенке пристани на метр выше уровня моря провести белую с красным линию.
Михаил Петрович прекрасно понимал, что они в ловушке: японская эскадра неподалеку только того и ждет, когда крейсер сам заберется в западню.
– Мы должны быть, как ферзь в центре поля, – шахматным языком выразился капитан на совещании. – Икебанов докладывает, что японцы где-то рядом, поэтому тактика боя очень простая: вырваться из окружения. Нас будут обстреливать все корабли, но наша задача научиться максимально сосредотачивать огонь на одном судне.
Пока водолаз делал свое дело, экипаж корабля нес практическую службу: все орудия главного калибра, кормовые и носовые, по команде направляли свои жерла в заданную точку. Сухинин повторял приказ, а Илья направлял орудие: получалось неплохо, с каждым разом слаженность экипажа возрастала.
* * *
Команде разрешили сходить на берег. «Славный» был закрыт маскировочной сеткой, так что ни простые, ни специально обученные корейцы не смогли бы увидеть ничего интересного. Илья, Сухинин, Александр Сергеевич и Икебанов также решили развеяться. Дормидонт Аркадьевич провел  приятелям небольшую экскурсию по городку, закончилась экскурсия посещением ресторана. Заведение с претенционным названием «Метакса» принадлежало греку. На причале всегда стояло множество европейских судов, команды которых с удовольствием заказывали знакомые желудку блюда и слушали знакомые уху мелодии.
В «Метаксе» Сухинин и увидел за столиком ту самую восточную незнакомку из Англии: японка внимательно изучала меню. Закончив учебу Юмико, а это, действительно, была она, плыла на пароходе к берегам родной Японии. Ее брат Ясихира уже воевал и на своем миноносце участвовал в нападении на русскую эскадру, стоящую в Порт-Артуре.
В «Метаксе» Юмико оказалась, поскольку пароход сделал незапланированную остановку, для того чтобы пополнить необходимый запас продовольствия и пресной воды. Решив скоротать время, Юмико прогулялась по городу и тоже зашла в ресторан перекусить. Так они и встретились: сначала, правда, лишь взглядами.
– Дормидонт, – внезапно обратился Сухинин к Икебанову, – напишите, пожалуйста,  какое-нибудь любовное письмо по-японски.
  Пока Дормидонт вспоминал любовную классическую японскую прозу, оркестр заиграл новый модный аргентинский танец танго. Сухинин вынул из вазы цветок и направился к столику, где сидела Юмико, покорять Фудзияму. Юмико, не стесняясь, встала. Сошлись лед и пламень: изысканный, утонченный Восток и напор Европы, кто кого. Страсти так и пылали, музыка и движения заменяли все слова. Когда танец закончился, Сухинин отвел Юмико к ее столику, извинился и пошел за любовным посланием.
– А что такое короткое, обмельчала литература? – с недоумением спросил он, увидев на листе несколько иероглифов.
– Это хокку: японцам достаточно и трех строчек, – с достоинством ответил Дормидонт.
– Спасибо, – уже из середины зала донесся голос Сухинина.
Прочитав стих, Юмико выразила свое восхищение талантом поэта. Но Сухинин не решился взять авторство на себя и продолжил беседу уже на английском. Станцевав еще несколько танцев, они сели за столик и забыли обо всем мире: только она и он.
Наконец пароход дал предупредительный гудок. Мичман проводил Юмико до трапа, он хотел ей сказать так много, но на деле храбрый моряк стушевался и молчал всю дорогу, в душе осыпая себя проклятиями. Девушка тоже молчала, только изредка их взгляды встречались, и они смущенно улыбались друг другу. В конце свидания Сухинин попросил разрешения написать ей. Порывшись в сумочке, Юмико достала записную книжку и карандаш и написала на листочке свой адрес на английском языке.
– Буду ждать вашего письма, – опустив глаза, сказала она.
– Война закончится, и мы обязательно встретимся, – оптимистично заверил ее мичман.
Пароход грозно выдал последний сигнал. Сухинин набрался смелости, поцеловал Юмико прямо в губы и побежал на «Славный», пряча на ходу во внутренний карман листок с адресом.
* * *
На следующий день погода испортилась: задул ветер и пошло что-то наподобие снега с дождем. В России, тоже бушевала буря, шел снег, погода ничего не сулила хорошего.
Катерина ставила в моленной свечу Николаю Угоднику и долго молилась перед иконой, чтобы с Ильей не случилось беды. Лизанька несколько раз ходила в Морской собор и тоже просила Святого Николая о здравии раба Божьего Александра. Юмико то же молилась своим богам её сердце разрывалось между братом и Сухининым. Родная кровь и неизвестный мичман, древние традиции и такая же древняя любовь, к врагу её Родины.
К утру ненастье минуло: погода была ясная, стоял полный штиль. Из штаба пришла радиограмма с благодарностью за успешное выполнение задание и приказ идти на Владивосток. Но японцы тоже не дремали, как будто дожидаясь, пока русские найдут то что искали. Бухта была перекрыта японскими кораблями: повторялась история с «Варягом». Дормидонт переводил разговоры врага о попавшей в сетку птичке.
Солнце светило, нагревая бока «Славного», от окуляров по палубам бегали зайчики. Видимость была отличная: море напоминало карту без единой морщинки. Ветер и осадки нагнали воду, бело-красной линии на причале не было видно. В тишине приказ показался раскатом грома:
– Боевая тревога, построение на верхней палубе через три минуты!
Корабль ожил. Через две с половиной минуты вся команда была на верхней палубе.
Михаил Петрович выступил перед матросами с краткой речью:
– Орлы, мы залетели далеко от нашей Родины. Пусть сегодняшний день войдет в историю еще одной главой о том, как бились российские моряки во славу своего отечества. Не посрамим же флот России: пусть наши потомки будут всегда помнить о том, что здесь произойдет. Настал тот момент, ради которого и живет каждый военный моряк: своей выучкой и трудом доказать, что наш  флот существует не зря!
Судовой священник, отец Савелий, начал было что-то говорить о бессмертии души, но Михаил Петрович заверил его, что команда будет не умирать, а сражаться. «Добре, пан капитан», «Все буде добра», «Аллах акбар», – говорили своему капитану матросы: под командой Михаила Петровича служили поляки, украинцы и белорусы, финны и эстонцы, татары и многие другие национальности, живущие в России. Да и русские матросы никого и ничего не боялись.
– По местам, братцы, боевая тревога! Командному составу собраться в боевой рубке.
* * *
– План боя таков: прорваться из бухты, всеми орудиями и торпедами бить по главному кораблю, глушить связь противника. Тамерлан, не подведи, выжми из корабля все что можно. Будем прорываться через скалы, буря нагнала воду, линии риска не видно. Лейтенант Ефимов, заглушить связь между японскими кораблями, – отдал приказ Михаил Петрович командному составу.
«Сдавайтесь», – передали японцы по семафору.

Глава 9.
Японская чайная церемония. – Скандал из ничего. – Мистер и миссис Смит vs мистер и миссис Стоун. – Осьминог Гарсия. – Холодящий коктейль с горячительным градусом. – Папка с грифом «Секретно».
До Чунга-Чанги шли около недели: лишь по ночам заправлялись в океане всем необходимым у судов обеспечения, которые ждали в определенной точке.
Марина сидела в своей каюте: она, как радушная хозяйка, украсила ее милыми безделушками, которые сделали из безликого пространства уютную комнатку. Выделила место для бансая, подаренного Миномото: сосна в кадке олицетворяла собой гармонию. Большое в малом – что еще тут можно добавить?
Федор Матвеевич, отстояв вахту и взяв доску с шахматами под мышку, пошел знакомиться с дамой поближе. Он уже помогал Марине: принес в каюту вещи и кое-что даже прикрутить. Немного постояв перед дверью, он собрался с духом и постучал.
– Войдите, – послышался приятный голос хозяйки.
Федор Матвеевич открыл дверь купе зашел и обомлел: Марина сидела на кровати в кимоно, горели свечи, играла восточная музыка.
– Очень уютно, – наконец нарушил затянувшееся молчание старший помощник.
– Спасибо, – поблагодарила Марина, разглядывая незваного гостя. – Вы всегда с шахматами ходите? – улыбаясь, спросила она.
– Нет, персонально к вам зашел сыграть.
– Присаживайтесь, а дверь не закрывайте. Давайте сыграем в японскую игру го, она тоже наподобие шахмат.
Марина достала игру, объяснила правила, и поединок начался. Федор Матвеевич оказался очень способным игроком, и только многолетняя практика игры с Миномото спасала девушку от поражения.
Так Лопахин стал после вахты ходить в гости. Но когда Мендыбаев начал было отпускать по этому поводу шуточки, Федор тут же его заверил, что у него кроме игры в го ничего другого на уме нет и не было!
Через пару дней в каюту Марины неожиданно нагрянул сам капитан. постучавшись в открытую дверь, он увидел Федора Матвеевич, который учился сидеть так, как сидят японцы на чайной церемонии, Каната, который смеялся над Лопахиным и Марину, которая разливала чай в пиалы.
– Добрый вечер, – поприветствовал всех Леонид Александрович.
– Для кого добрый, а для кого и не очень, – кряхтя, поднялся Федор Матвеевич. – И как они так сидят, не понимаю?
– Чаю? – предложила Марина
– Благодарю, я только что пил, – отказался Леонид Александрович, как пионервожатый, убедившийся, что его пионеры не мажут друг друга зубной пастой. – Канат, пойдем твое царство еще раз проверим, – мягко и в то же время настойчиво приказал капитан.
– А почему он вас не позвал? – спросила Марина Лопахина.
– Потому что у меня серьезные намерения: я как увидел, что вы, Мариночка, из ничего сделали конфетку, то сразу понял, что такого человека нельзя потерять.
Марина засмеялась комплименту.
– Я же ведь могу и скандал из ничего сделать.
– Лучше шляпку.
– А если бы командир увидел совсем иную картину?
– Тогда, говоря по-японски, мы потеряли бы свое лицо. У меня есть друг, Сергей Сухинин, его дед был настоящим самураем и частенько так говорил.
-Деда звали Григорий, у него была родная сестра, которая вышла замуж за японца и жила в Японии, - автоматически сказала Марина, вспомнив Миномото.
-Да, была. А откуда Вы знаете?
-Наверное, совпадение, - ответила так же удивленно Марина.
– Раз так он вам всем доверяет, то почему проверяет? – Продолжила она тему.
– Потому что он должен просчитать все варианты. Хороший капитан за все отвечает и обязан предусмотреть абсолютно все. Леонид Александрович знает намного меньше нашего, но выберет всегда правильный вариант. У нас, тут, как в игре «Что? Где? Когда?», обычно побеждает та команда, у которой отличный капитан.
– Спасибо за ответ, следующее заседание завтра, будем учиться есть палочками.
– Я приду, до свидания.
– До свидания.
После ухода Федора Матвеевича Марина, улыбаясь, одела наушники, поставила мелодию «Шум океана», вспомнила поименно всех своих касаток и уснула.
* * *
Лодка, преодолевая сопротивление воды и наматывая мили, шла к острову, где их уже поджидали.
Капитан обнаружил отмель, о которой не знали наши гидрографы и, соответственно, не занесли ее на карты. Лодка находилась всего лишь в миле от серфингистов, ловящих подходящую волну. Подготовив легкое водолазное снаряжение и доски, Ахмет и Марина через торпедный отсек вышли на задание. Благодаря Канату, после высадки диверсантов «Гроза» развила такую скорость, что корабли береговой охраны ничего не могли понять по своим гидролокаторам и радарам: капитаны доставали секретные тетради и записывали показания для новых серий «Секретных материалов».
Диверсанты выбрались довольно удачно. Перед выходом, Марина подкрасилась автозагаром, чтобы не выделяться среди загорелых местных жителей. Аслан, которому смуглости природа выделила на двоих, предложил коллеге свою помощь в  этом нелегком деле, убеждая Марину, что самой очень трудно ровно намазать спину, но она и на сей раз не клюнула на уловку.
Скинув водолазное снаряжение, которое осталось на дне, диверсанты, благодаря большим волнам быстро добрались до серфингистов и обычных купальщиков. Солнце, шум океана, волны буквально опьянили их. Они вышли на берег. Тут же, на пляже Марина купила одежду: парео для себя, шорты и гавайскую рубашку для «мужа» и солнцезащитные очки для обоих. В доске для серфинга имелось непромокаемое специальное отделение для местной валюты. В доске находились и загранпаспорта.
Они направились в отель, в котором остановились некие мистер и миссис Смит, парашютный дуэт.  Номер был заказан заранее. Отель был пятизвездочный, но его постояльцы также предпочитали ходить в купальных костюмах с пляжными принадлежностями.
– У Вас так здорово! – восхищенно сказала Марина портье на безупречном английском. – Мы с мужем оставили вещи в аэропорту и скорее на пляж. А сейчас хотим отдохнуть, чтобы нас никто не беспокоил.
– Мы сделаем все, чтобы миссис и мистер Стоун не хотелось от нас уезжать, – вытянулся портье.
Номер мистера и миссис Стоун находился как раз под номером мистера и миссис Смит. Зайдя внутрь, Аслан первым делом встал на стул, снял щиток в прихожей, увидел кучу проводов и кусачками из той же доски для серфинга со знанием дела перерезал нужный провод: у соседей сверху вырубился кондиционер. Телефон в номере мистера и миссис Смит уже прослушивался.
Марина приняла душ, надела халат и легла на кровать, готовая к новым приключениям. Раздался звонок.
– Вышлите, пожалуйста, мастера, у нас кондиционер не работает, – попросила миссис Смит.
– Я пойду все сделаю, отдыхай пока, – как старший по заданию сказал Аслан. – Как только я тебе стукну, соединишь эти проводки.
Марина кивнула головой и включила телевизор, чтобы узнать, чем живет местное население.
Аслан вытащил из доски небольшой спрей: компетентные люди заверили его, что одного вдоха вещества хватит на три дня безмятежного сна. Он поднялся на этаж выше, и вежливо постучал в дверь нужного номера, представившись ремонтником кондиционеров.
Дверь отворилась. Мистер Смит не успел ничего понять, как получил дозу от «морфея» и поддерживаемый диверсантом, присел в коридоре.
– Извините, вашему мужу почему-то стало плохо, – с неподдельным удивлением воскликнул Аслан по-испански.
Миссис Смит, ничего не понимая, вышла в коридор и тоже погрузилась в сон. Аслан стукнул по полу. Через минуту под шум работающего кондиционера супружеская чета спала на роскошной кровати.
Вызванный мастер по ремонту кондиционеров, открыв дверь своим ключом, ничего не понял: все благополучно работало, а клиенты мирно посапывали. Аслан в это время лежал под кроватью и благодарил местную клиринговую компанию за отсутствие пыли. После ухода недоуменного специалиста он нашел паспорта хозяев, пожелал им сладких снов и удалился.
– Мистер и миссис Смит попросили  их не беспокоить, – сообщила Мрина по телефону обслуживающему персоналу по телефону. На ручку двери повесили соответствующую табличку.
Супруги Смит на три дня погрузились в безмятежный сон, однако контрразведка американцев не дремала. Просматривая снимки видеонаблюдения за пляжем и купающимися, американцы заметили, как из воды появились два неизвестных человека. А к вечеру  прибой  все-таки вынес на берег два акваланга.
– Какая-то девушка покупала для себя и для мужа одежду, –  сказала продавщица пляжной палатки следователю.
  С этими исходными данными местный капитан Гарсия, за хватку получивший прозвище Осьминог, резво взялся за дело.
* * *
Аслан вытащил из другой доски необходимые инструменты, и через некоторое время старые паспорта Смитов уже имели новые лица. Марина прикупила в гостиничном бутике нарядное платье и выглядела на вечернем осмотре города настоящей леди. В центре, в более крупном универмаге были приобретены два дорогих чемодана. Марина налепила на них аэропортные наклейки, которые тоже были спрятаны в досках. Знакомый портье автоматически отметил, что отдохнувшие Стоуны забрали багаж.
  Благоухающим ароматами всевозможных тропических цветов вечером они с Асланом, гуляя по городу, запомнили основные здания и достопримечательности и прикинули, как, в случае чего, убраться из этих достопримечательностей «без шуму и пыли».
На следующее утро диверсанты отправились на почту получать свой багаж. Парные соревнования парашютистов были делом новым, и друг друга участники соревнований не знали. В номере Смитов настоящие владельцы паспортов  спали безмятежным сном, горничные ничего подозрительного не обнаружили.
Экипировка была в полном порядке: самые современные парашюты – ткань могла выдержать не человека, а слона. Оружие было спрятано в досках для виндсерфинга: пистолеты могли стрелять усыпляющими дротиками. неприятно, но не смертельно. Очередной портье отметил, как довольные Стоуны вернулись после шопинга в номер: экипировка была сложена в красочные пакеты известных брендов. Еще раз все перепроверив, диверсанты переложили парашюты, каски и все, что к ним прилагалось, в чемоданы. На семь тридцать утра следующего дня было заказано такси, которое должно было отвезти их к месту соревнований: парных соревнования стартовали в восемь вечера, о чем сообщала растяжка на центральной площади. Первыми по программе шли разминочные прыжки.
Сегодня же были одиночные соревнования, и весь город собрался посмотреть на это захватывающее зрелище. Парашютисты выделывали различные пилотажные фигуры, к их ногам были прицеплены дымовые шашки. Марина и Аслан тоже восхищались зрелищем, параллельно вспоминая парашютную подготовку.
* * *
Капитан Гарсия уже побывал на почтамте, опросив тех, кто выдавал багаж: работники сообщили ему, что посылку забрали мистер и миссис Смит. Пока он делал запрос на фотографии супругов Смит, пока отвез их обратно на почтамт, день уже закончился. Гарсия решил, что покажет фотографии на почтамте завтра, и на всякий случай выяснил, в какой гостинице и в каком номере Смиты остановились.
С утра капитан Гарсиа появился на пороге гостиницы уже, как говорится, «звеня браслетами». Он вежливо, вместо швейцара, подержал двери, выпуская Марину. Та «замешкалась» с чемоданом, отвлекая полицейского, а затем одарила его самой своей очаровательной улыбкой. Настроение у капитана подскочило еще выше, и он на радостях даже побежал по лестнице, не воспользовавшись лифтом, из которого выходил Аслан. Так постояльцы разминулись с горячим ретивым капитаном.
Гарсиа же сначала безуспешно стучал в номер, а потом с помощью администратора открыл дверь и принялся вежливо будить мистера и миссис Смит. Очнувшись, те вообще ничего не могли понять и сказать. Чтобы привести их в чувство, понадобилось около получаса. Узнав, что дальше кровати Смиты никуда не ходили, капитан Гарсия позвонил организатору соревнований: пока его разыскали, пока он все объяснил, самолет, местный «кукурузник», уже вернулся за новой партией участников. А первую партию, приземлившихся на земле уже ждали люди в штатском.
На такси диверсанты добрались до аэроклуба, переоделись в раздевалках. Лица скрывали немного опущенные забрала парашютных касок, а в основной и запасной парашюты можно было запихать все что угодно. Самолетик подрулил ровно в девять и забрал первых тренирующихся.
Морской пехотинец Билл Тетчер изнывал от скуки, стоя за свои сорок баксов в час под грибком караульной вышки. На военно-воздушной базе острова Чунга-Чанга никогда ничего не происходило. Огороженная колючей проволокой взлетная полоса в виде отвесной скалы уходила в море, напоминая гигантский язык: ни одному постороннему не удалось до нее добраться. Волны неплохо отполировали скалу, с наблюдательного поста можно было вволю налюбоваться морскими пейзажами и различными нарушителями в виде серфингистов, аквалангистов и прочих любителей экстрима, которых океанские волны без жалости разбивали о скалы.
  Базу окружала пустыня, где даже ящерицу было видно за километр.
Тетчер конечно, участвовал в учениях по защите базы, но никто не воспринимал их всерьез. Вот и сегодня поступила информация о диверсантах, но, как ни вглядывался пехотинец, используя для наблюдения даже бинокль, ничто не нарушало спокойствия тоскливого раскаленного пейзажа. Он огляделся еще раз: глаза заметили приближающуюся точку самолета, из которого вываливались парашютисты. Тетчер представил, как здорово будет после караула очутиться на городской площади и наблюдать за парными соревнованиями, одной рукой держа за талию очаровательную местную креолку, а другой – холодящий ладонь коктейль с горячительным градусом.
Самолетик изменил курс и направился за другой партией парашютистов, из него выпрыгнула последняя пара. Тетчер неотрывно наблюдал за ней, тем более, что заняться было нечем. Самолетам строго настрого запрещалось пролетать над территорией базы. Пара, поймав ветер, совершила необычный маневр и неожиданно оказалась именно над территорией базы! Все это напоминало фильм про Бэтмена, только плохим парнем был часовой. Дальше Тетчер уже ничего не помнил: дротик, выпущенный Мариной из пистолета, попал прямо в незащищенную шею, между каской и стоячим воротником бронежилета.
Выпрыгнув из самолета, Аслан и Марина попали как раз под нужный ветер. Парашюты оказались превосходными. Быстро совершив головокружительный маневр, они оказались на территории военного аэродрома. Спикировали и приземлились: только что были в небе, миг – и уже на взлетной полосе. Секунда и парашюты отстегнуты. А спрятаться удалось за самолетами.
 Охрана не могла применить оружие, так как диверсанты были уже на взлетке, да и не будешь стрелять туда, где стоят уже готовые к боевому вылету машины. Аслан и Марина же, наоборот, настрелялись вдоволь: им-то надо было выполнять задание. Стремительный марш-бросок до ближайшего бомбардировщика: техники даже не успели убрать трап, а наши люди были уже в кабине.
Задание было выполнено, жертв нет, но… Аслану захотелось полетать на Б-52: как ни уговаривала его Марина, мечта детства победила.
Ракетоносец шестидесятых лихо вырулил на взлет, касаясь на поворотах кончиками крыльев бетонки. По рации Марина  уже доложила кому надо о выполнении задания. А летающая громадина была уже в воздухе. Аслан испытывал полное блаженство: на какой еще работе можно покататься на стратегическом бомбардировщике? Чунга-Чанга остался далеко позади, впереди расстилался океан. Самолет парил над гладью воды на расстоянии десяти метров. Прошли точку возврата, и приборы бомбардировщика показали присутствие авианесущей группировки. По рации то и дело запрашивали про самолет: Б-52 шел низко над водой, создавая помехи, которые на радарах нельзя было разобрать. Наконец самолеты-разведчики с авианосца обнаружили его.
– Смотрела французский фильм «Банзай»? Там главный герой тоже на корабль садится.
– Смотри не промахнись с непривычки.
Авианосец показался внезапно. Аслан запросил разрешения приземлиться. Облетев авианосец и убедившись, что помех нет, Б-52 пошел на посадку. Принимающая сторона в ужасе наблюдала, как махина «приавианашивается». Но все прошло в штатном режиме, если не считать того, что авианосец немного накренился.
А что произошло дальше и какие слова услышали наши герои, скрывается в папке с грифом «Секретно».

Глава 10.
На прорыв. – В морскую пучину. – Морская серафимская песнь. – Форма одежды парадная. – Свеча Богородице.
– Передать команду «Не мешайте проходу корабля», – распорядился Михаил Петрович. Японцы уже играли боевую тревогу: их эскадра расположилась в шахматном порядке, каждый корабль мог обстреливать противника, не создавая помехи другим. Образовалось полукольцо смерти, сквозь которое нужно было пройти.
– По головному пли!.. – скомандовал Лопахин. Снаряды понеслись к цели, корабль немного качнуло. Через минуту последовал шквал ответных залпов.
Японцы, конечно, прекрасно понимали, что «Славный» так просто не сдастся. Дальность выстрелов, точность и кучность неприятно их поразили. Снаряды при попадании в корабль противника, вырывали куски металла в несколько метров. Другие орудия, стрелявшие по навесной траектории, сметали на палубе все подчистую, да и воронки от них были огромными, делая палубу труднопроходимой. Торпеды можно было использовать даже на малых глубинах. К тому же пропала связь: вернее, ее заглушили. Ситуация напоминала встречу стаи волков с сохатым, который, как внезапно выяснилось, помимо рогов и копыт имел еще и волчьи зубы.
Битва была в полном разгаре. Михаил Петрович не допускал ошибок: обстреливали самый мощный корабль противника всеми имеющимися видами вооружения. Слаженность команды была просто фантастическая, оркестр по громкой связи играл «Варяга». «Славный» уверенно шел на прорыв, умудряясь уклоняться от торпед. Первым японским кораблем, стоявшим возле скалы и попавшим под огонь орудий главного калибра «Славного» оказался эсминец «Хирю», который после залпа из всех орудий вышел из строя. Японцы не знали о подъеме воды после бури и возможности пройти в этом месте, иначе поставили бы сюда более мощный корабль, который бы загородил проход полностью. Осталось пройти совсем немного. Около прибрежных скал была небольшая бухта, крупный корабль туда бы не зашел, а миноносец, которым командовал Ясихира, прекрасно расположился в засаде.
-Вашевысокоблагородие!, - Обратился Невельской к капитану по корабельной связи, вода поднялась в бухте между скал может быть миноносец.
- Молодец Невельской, мы сейчас на короткое время покажемся из – за скалы, дашь залп из всех орудий башни номер один. Второго шанса не будет, вражеский корабль сможет запереть собой выход из бухты.
Александр Сергеевич лично спустился в башню главного калибра. Сухинин слышал приказ, но его выполнение было затруднительным. После резкого поворота и выстрела по «Хирю», обмотка электромотора, поворачивающего башню, задымила. Сухинин приник к окуляру прицела, а Алешкин, используя всю свою физическую силу, вручную поворачивал многотонную башню.
-Давай Серега не подведи, - крикнул Александр Сергеевич закашлявшись.
Нос и орудие главного калибра «Славного» на некоторое время показались из – за скалы. Сухинин увидел в перекрестье прицела миноносец и сразу же выстрелил. Крейсер мгновенно дал задний ход, лейтенант ударился головой о башню и потерял сознание. Башня вся наполнилась черным едким дымом, который уже повалил через бронированную дверь.
Сухинин не промахнулся, стреляя прямой наводкой. Снаряды главного калибра разорвали миноносец. Яасихира опоздал буквально на долю секунды, выпущенная торпеда прошла, в полуметре от носа крейсера.
«Славный» дал самый полный вперед и прорвался, оцарапав днище о скалы и немного повредив винты.
Тамерлан колдовал в своем царстве дизелей, каждую минуту совершая маленькое чудо. Снарядов и торпед пока хватало, хотя скорострельность была бешенная.
Бронированная дверца башни главного калибра распахнулась, оттуда вышел кашлящий и слезящийся  Илья, таща тело Александра Сергеевича. Появился Сухинин ползущий на карачках.
  – Ахмет, доложи, что там делается! – приказал Михаил Петрович.
Сквозь свист и вой снарядов Ахмет побежал к первой башне. Совсем рядом с бортом разорвался снаряд, пущенный с «Токивы»: от волны корабль подбросило и качнуло. Все четверо, оглушенные, отравленные газами, полетели вниз, в морскую пучину. Им сразу же кинули спасательные круги, но ждать не стали. Суровый закон войны: спасая четверых, могли погибнуть все.
Пожар и задымление на первом и втором орудии удалось потушить достаточно быстро: этим не раз занимались на практических службах. 
– Поставить мины! –отдал приказ Михаил Петрович.
Японцы пустились в погоню, и два корабля зашли на минную банку. Мины прекрасно справились со своей задачей: «Славный» остался в гордом одиночестве.
* * *
Они выбрались в открытое море. Солнце светило, как ни в чем не бывало, не было даже малейшего ветерка. Отстрелялись до последнего снаряда и торпеды. Не подвели ни техника, ни экипаж.
– Доложить обстановку всем БЧ, – приказал Михаил Петрович.
– Во всех отсеках вода, залито машинное отделение, – услышал капитан неутешительный ответ.
  Тамерлан уже больше боролся за живучесть судна, нежели за его ход.
«Славному» досталось слишком сильно, корабль медленно умирал. Да и японцы находились совсем рядом и могли практически без боя захватить уже безоружный корабль: боезапас был израсходован, обороняться было нечем.
Начали эвакуацию. Шлюпки тоже были повреждены осколками, но благодаря полному штилю сносно держались на воде. Старший помощник снял корабельную рынду. Тамерлан бережно держал завернутые в рогожу ходики – подарок Петровых. Последним, как и полагается, «Славный» покинул Михаил Петрович, в руках он держал флаг корабля. Капитан в последний раз погладил шершавый бок своего детища и уже в шлюпке отдал крейсеру честь. После этого случилось невероятное: «Славный» сам отдал якоря. Они упали вниз, как две огромные слезы, а в шуме цепей всем послышалось слово «прости». Через некоторое время Нептун взял в свое царство еще одного жильца.
– Сколько погибших, раненых, пропавших без вести?
– Двадцать шесть погибших, четверо без вести пропавших, около ста пятидесяти раненых – в основном ожоги.
– Запишите координаты гибели «Славного» в вахтенный журнал.
– Давайте отпевать наших героев, – сказал отец Савелий, готовясь к службе.
Море легко поглотило тела двадцати шести моряков. Такова морская жизнь: могилой моряку становится море, и поминают его на дне морском морские обитатели. Поплачут родственники над похоронкой, в которой будут поставлены сухие цифры – координаты места гибели, и на том кончится память о погибшем моряке: нет могилки на кладбище.
Затем отец Савелий мощным басом запел «морскую серафимскую песнь»: имя, отчество и фамилия каждого погибшего сопровождалось ударом судового колокола. После панихиды все переменилось: кто плакал от радости, что остался живой, кто вспоминал погибшего товарища, кто в задумчивости смотрел на бескрайние морские просторы, кто бездумно счастливо улыбался. Михаил Петрович внезапно решил, что если останется жив, то непременно поедет погостить к старшему помощнику Тарасу Степановичу Палице. Тот жил как раз в гоголевских местах и не раз приглашал капитана в гости в любое время.
Переписка  с «Варяга» был спасена, так что приказ капитан выполнил, правда ценой жизни «Славного». Через пару часов экипаж подобрало нейтральное итальянское судно. Потом еще несколько пересадок по воде и по суше и вот она – Родина, по которой так стосковались моряки. Во Владивостоке их уже ждали: командование Тихоокеанского флота высоко оценило подвиг «Славного».
Война еще продолжалась, в суматохе писарь в штабе флота перепутал бумаги, и двое из четверых пропавших без вести, засчитались как убитые, о чем и было доложено в Петербург. Этими двумя были Сухинин и Александр Сергеевич Невельской.
* * *
Экипаж сел на Николаевский экспресс и через неделю с лишним должен был оказаться в Петербурге. Ехали через всю страну, которая к тому моменту уже было охвачена революцией. Революция 1905 года была для части населения чем-то вроде игры со спичками. Революционная литература хранилась даже в некоторых губернаторских домах. Дочки-гимназистки или сыновья-студенты были во власти революционной романтики, но при этом наивно считали, что папенька останется губернатором и после свержения ненавистного самодержавия.
Михаил Петрович составлял списки награжденных. Нижние чины награждались Георгиевскими крестами. Офицерский состав, Ахмет и Икебанов Орденами Святого Георгия. Сухинина за потопление миноносца, Орденом Святого Георгия третьей степени.
Наконец Николаевский вокзал Санкт-Петербурга. Экипаж «Славного» встречали на перроне с оркестром. Михаил Петрович доложил командующему флотом, что приказ выполнен. Командующий по-отечески расцеловал его.
– Послезавтра в двенадцать ноль-ноль, на Дворцовой площади будет парад и награждение. Форма одежды парадная, – сказал вице-адмирал.
После этого на Михаила Петровича набросились маменька и Груня набросились, всей своей материнской заботой пытаясь оградить от остального мира. Николас стоял рядом, не мешая извержению материнской любви. Возле него с растерянным лицом переминалась Лизанька, на этот раз приехавшая вовремя. Груня и дядюшка посоветовали ей не отчаиваться, и разузнать все из первых уст
– А Александр Сергеевич… Он погиб?.. Неужели погиб?.. А как он погиб? – невпопад спрашивала Лизанька.
– Да не погиб он, без вести пропал, может, уже дал о себе знать, – отвечали офицеры. – Главное, надейтесь на хорошее, и он к вам вернется. 
– Я бы лично к вам вернулся с другого конца света, – уже высказывал свои чувства какой-то веселый лейтенант.
– Невельской с подчиненными упал за борт: возможно, что их подобрало какое-нибудь судно, –мягко сказал Михаил Петрович.
На сердце у Лизаньки полегчало, мир опять обрел радужные цвета. Конечно же, он найдется и вернется! Охваченная надеждой, она кинулась Лопахину на шею, и убежала по своим многочисленным делам.
– Хорошего и толкового внука воспитал, технику освоил не хуже меня, – хвалил Тамерлан своего подчиненного.
Яри пожал протянутую руку главного механика. Ему было очень приятно, что внук не подвел экипаж, что  сам «дед» похвалил его. Пия уже подсовывала внуку домашние пирожки.
– Пускай идет учиться на механика, я ему напишу рекомендательное письмо, – сказал Тамерлан, определяя дальнейший жизненный путь Пекки.
* * *
Родственникам Ильи пришло приглашение прибыть в Петербург на встречу с экипажем. Новость облетела всех жителей: соседи приходили узнавать подробности. Зашла и Катерина.
– Садись, сейчас чай пить будем, – пригласила мать Ильи ее к столу.
– Я на минутку: узнать, как дела.
– Дела-то невеселые: пропал без вести, экипаж через пару дней прибудет в Петербург, там и узнаем подробности.
– Можно я с вами поеду? – неожиданно для всех сказала Катерина.
– А что люди скажут? – спросила Феодосия Ягуповна.
– Поеду – будут судачить, не поеду – тоже, так какая разница?
– Ты все-таки присядь, – сказал отец Ильи.
Катерина присела, хозяйка поставила перед ней чашку чая и вазочку с вишневым вареньем, от сушек гостья отказалась.
– Коли у вас такая любовь, то поезжай-ка ты одна. Вот тебе приглашение, раз ты уже решилась.
– А может, все вместе поедем? – немного растерялась девушка.
– Нет уж, милая, или езжай, как будущая супруга, или сиди дома, жди, вышивай крестиком, – отрезал Ефим Дементьевич.
– Я согласна, – после недолгого раздумья сказала Катерина.
Она взяла приглашение, попрощалась и ушла. Дома ее ждала выволочка: дочка своим поведением рушила все устои патриархального быта. Мать, братья, все были против и отговаривали ее от вздорной затеи.
– Поедешь с матерью, – наконец пошел на уступки отец, устав от дочернего упрямства.
Через пару дней Катерина с матерью отправились в столицу. В Черно как раз зашел псковский корабль с древесиной: разгрузившись, он отправился назад с двумя пассажирками на борту. Во Пскове женщины сели на поезд, который и доставил их в столицу.
На Витебском вокзале их встретил дед Харитон.
– Правильно сделала, что приехала, – сказал он Катерине, определяя их на постой в свою гостиницу.
* * *
В ту ночь Катерина спала плохо: новое место, да и переволновалась. В окне виднелись купола Владимирской церкви. Рано утром она оделась и пошла в храм. Утренняя служба только начиналась; она купила свечу, прошлась по церкви, рассматривая иконы.
– Ставь Богородице, милая, – сказала ей красивая петербургская дама. – Она мне всегда помогает, Мишку моего сберегла и тебе поможет.
Катерина не стала спорить, внешний вид незнакомки внушал доверие, глаза смотрели ласково и понимающе. Она поставила свечу, помолилась, глядя на образ, перекрестилась двумя перстами и вышла на улицу. Подходя к гостинице, она вновь увидела ту самую даму: она сидела в экипаже рядом с седым господином благородного нерусского вида.
Светлана Семеновна же в краткой форме выразила свое соболезнование семье Александра Сергеевича по телефону и продолжила роман с каким-то сахарозаводчиком.

Глава 11.
Легкий солоноватый бриз. – Муляжи и саранча. – Тухлые яйца как химическое оружие.
«Гроза Ивановна» вышла на боевой курс. Известие о том, что у диверсантов все получилось, весьма порадовало команду.
Благодаря вычислениям и поправкам Федора Матвеевича, для уничтожения цели на необитаемом острове защищенной системой ПРО достаточно было одной ракеты. От точного попадания проломился секретный бункер из сверхпрочного бетона, расположенный на глубине тридцати метров. Ракету пытались сбить, но ни один расчет не знал, как это сделать: ее траектория дала такую загогулину, что техника просто не понимала, что от нее хотят. Тяжело сбить ракету, которая летает против законов физики.
Авианосное соединение «Гроза» обнаружила без труда: корабли охранения с подводной лодкой, сам авианосец, разведывательная авиация. Все было построено в боевой порядок: армада ощупывала пространство в поисках подводной лодки.
– Предлагаю уничтожить группировку в надводном положении ночью, – сказал Леонид Александрович. – Накинем на лодку экранирующую защитную ткань типа «Стелс» и дадим дружеский залп.
Тропическая ночь выдалась на загляденье. Новые таинственные созвездия, океанское дыхание вечности, легкий солоноватый бриз, – стихи бы романтические о высоких чувствах писать, а не в войнушку на учениях играться. Американцы тоже не дремали: самолеты так и летали над лодкой. Но ткань делала свое дело: никакого излучения не было, на радарах все было спокойно и безмятежно.
И вдруг романтическая ночь закончилась залпом торпед и ракет. Половину ракет и торпед американцы перехватили, но они оказались муляжами, которые Федор Матвеевич разместил на плотиках довольно далеко от подводной лодки: вместе с Канатом они пару дней провели в сборке и начинке обманок.
  Огненное облако с плотиков полетело в сторону авианесущей группировки. Армада отразила удар. Только после всего этого, введя поправки в траектории, которые просчитал Федор Матвеевич, «Гроза» сделала залп. Это был пламенный привет от всего работавшего на лодке коллектива.
По пути назад «уничтожили» вражескую субмарину, увернувшись от всех ее торпед, вернее, запутав их своими маневрами. В этом, конечно, была огромнейшая заслуга Каната: благодаря его стараниям «Гроза» развивала невиданную скорость и обладала сверхманевренностью.
После окончания учений, Леонид Александрович проводил их разбор в кают-компании.
– Вы, Федор Матвеевич, зачем в боевые части торпед и ракет яйца положили?
– Для центровки – с виноватым видом заговорщика отвечал Лопахин.
– А твари какие-то вылетели?
– Ребята из Сколково предложили: так сказать, один из вариантов.
– Мне кажется, что боеголовка от ракеты вместо факела на статуе Свободы – это уже чересчур, – продолжал распекать подчиненного капитан.
– У меня мечта такая была, – оправдывался Лопахин. – Ракета вместо конституции.
– Так ты у нас, оказывается, еще и скульптор? А что мне адмиралу докладывать? Один на самолете катается, другой ракету запускает!..
– Так учения же, пускай учатся, – подвел итог беседы Федор Матвеевич.
На самом деле запущенные с плотиков муляжи ракет и торпед были отбиты, но вслед за этим на авианосец навалилась какая-то библейская искрящаяся саранча: твари принялись пожирать все материалы, добираясь до вкуснейших проводов. Радары на самолетах и кораблях просто сошли с ума. Тут пришло время настоящих ракет и торпед. Когда их боевая часть ударялась о борта кораблей, попадание подтверждал нестерпимый запах тухлых яиц, и в суматохе «противник» думал, что применили химическое оружие. Как бы то ни было, экипаж «Грозы» задание выполнил. Лодка растворилась в глубинах мирового океана.

Глава 12.
Невеста и знакомая. – Адмирал Лопахин. – С небес на землю. – Царский перстень. – Лейтенант и Золушка.
– Вы, барышня, Алешкину, кто будете? – спросил секретарь с пышными седеющими бакенбардами, которые занимали бо;льшую половину его лица. Он нашел нужную фамилию, но в приглашении фигурировали совсем иные люди.
– Невеста, – краснея, ответила Катерина.
– А вы Невельскому? – обратился он к Лизаньке.
– Знакомая, – сказала она, стараясь смотреть канцеляристу прямо в глаза.
– Знакомая? И как вас понимать, барышни? – удивился секретарь, явно не одобрявший столь легкомысленных знакомств.
– А так и понимайте! – потеряла терпение Катерина. – Как на войну забирать, так все понятно, а как про милого узнать, так не понятно. Сам-то чего не воюешь? – напирала она грудью на оробевшего секретаря. – И вообще, я, между прочим, с маменькой пришла.
– А я с дядей: он Михаилу Петровичу Лопахину, командиру «Славного» почти что родственник, – пискнула баронесса фон Визен.
– Ежели так, то выпишу пропуска, – смягчился секретарь. – А то тут будут присутствовать монаршие особы, и во всем должен быть порядок, – он назидательно поднял вверх указательный палец. – Проходите пока в зал, – вручил он девицам готовые пропуска.
Катерина вошла в огромнейший зал Зимнего дворца, который был предоставлен сегодня родственникам экипажа «Славного».  Статная, кровь с молоком русская красавица невольно приковывала взгляды. Крестьянский наряд был ей очень к лицу: синяя с желтыми подсолнухами кофта, темная юбка и накинутая на плечи шаль в тон юбке.
Лизанька подошла к Груне и Николасу, маменька же стояла у окна и смотрела на Дворцовую площадь, с нетерпением ожидая начала парада. Наконец прибыли монаршие особы и действо началось.
* * *
Шел мягкий, медленный, пушистый снег, которому так радуешься в начале каждой зимы. От Триумфальной арки строем прошествовал экипаж «Славного»: впереди несли знамя корабля, которое было свидетелем боевых событий. Мужчины сняли головные уборы. Михаил Петрович еще раз доложил командующему о выполнении задания. Оркестр сыграл гимн.
  По периметру Дворцовой площади стояли матросы в парадной форме. Но всех желающих посмотреть на экипаж «Славного» Дворцовая вместить не смогла. Тем не менее даже с набережной Мойки было видно темную тучку, которая проплыла по небу и пристала к Александрийскому столпу. С небес раздался голос: «Разрешите спуститься на землю».
– Разрешаю, – автоматически ответил Михаил Петрович, поднимая голову.
С воздушного шара упала веревочная лестница и вместе с падающим снегом на землю спустились Александр Сергеевич, Илья, Ахмет и Сухинин с какой-то японкой. Александр Сергеевич, подошел к командиру доложиться.
– Вольно, вольно, – уже по-отечески сказал Михаил Петрович, обнимая своих любимцев и приветствуя Юмико.
Церемония немного стала сумбурной, но не менее торжественной. Пока шло награждение, четверку быстро переодели и поставили в строй. Ахмет, как и положено, занял свое место в личной охране Николая Второго.
Все были награждены именным холодным оружием и орденами. Офицерский состав получил повышение в звании, а Михаил Петрович стал адмиралом.
Спасенных облепили родственники, но Александр Сергеевич почему-то видел перед собой только одну Лизаньку. Смущенный Илья подошел к Катерине и будущей теще.
Для поздравлений пожаловала императорская чета.
– Молодцы, ребята, – обратился царь ко всем. – Не зря регату выиграли и на стрельбах были лучшими. Вы, я вижу, и дамами успели обзавестись: все, как на подбор, красавицы.
Видя, что церемония подходит к концу, Катерина набралась смелости и кинулась за царем и царицей, которые, выражая свои соболезнования, обходили родственников погибших.
– Царь-батюшка, увольте Илью Алешкина со службы, а то в девках мне весь век придется сидеть! –кинулась в ноги Николаю Катерина. –Сам он за себя никогда не попросит.
– Война закончится, и вернется твой жених, обещаю, – сказал император, поднимая раскрасневшуюся от волнения Катерину. Императрица сняла со своей руки перстень и надела его на безымянный палец девушки.
– Носи, заслужила, – сказала Александра Федоровна и перекрестила невесту.
Юмико держала за руку Сухинина, стараясь понять, о чем разговаривают его родители. Те же были ошеломлены чудесным возвращением сына и заграничной невесткой, буквально свалившейся с неба. Родители Невельского также подошли посмотреть на японку, так что Александр Сергеевич и Лизанька на несколько минут остались вдвоем.

– Я очень рад, что мы встретились, – беря девушку за руку, сказал Невельской.
– Мне тоже очень приятно вас видеть. Приходите, пожалуйста, к нам в Смольный институт на бал.
– Обязательно приду.
– Тогда встретимся на балу, – счастливо улыбнулась Лизанька и исчезла, словно Золушка.
* * *
Наступил черед фуршета. Ахмета позади царя, вдруг кто-то легонько хлопнул его сзади по плечу. Он обернулся: перед ним стоял его учитель.
– Молодец, Ахмет, я знал, что ты не подведешь, – сказал его учитель, когда-то вложивший все душу в несмышленого юношу. И они крепко обнялись.

Глава 13.
В плену. – Праздник урожая. – Бои без правил. – Путь снежного барса. – Шашка против самурайских мечей. – Воздушное катание царственных особ. – Медовая неделя на воздушном шаре.
После того как в пылу боя, моряки и Ахмет попадали в воду, никто не стал их спасать: со «Славного» кинули спасательные круги, а сам корабль, не сбавляя скорости, шел на прорыв. Все держались на воде, Ахмет даже умудрился не утопить свою саблю. Но все четверо были отравлены дымом и порядочно наглотались воды. Их, как слепых котят, выловило японское судно: моряков закинули в трюм, пару дней везли в неизвестном направлении, а потом высадили на одном из бесчисленнейших японских островов. Там они предстали перед хозяином острова, правителем Токугавой: голодные, грязные, но в боевом расположении духа.
– Вы являетесь моими пленными, – сообщил Токугава на хорошем английском языке он тоже учился в Америке на кавалериста. Три месяца назад он был комиссован, пуля раздробила ему плечо, правой рукой он уже ничего не мог делать. Он вернулся на свой родовой остров и зажил жизнью своих предков.
 – Через пару дней на острове будет праздник урожая. Мы проводим соревнования по свободной борьбе и поединки в фехтовании на мечах, – продолжал устроитель праздника. Для разнообразия и экзотики вы также будете участвовать: если останетесь живы, то поедете на родину, если нет, то… – он философски пожал плечами.
Пленникам отвели просторное помещение. До соревнований было три дня, и все эти дни моряки отъедались и отсыпались. Им выдали местную одежду, но пленники тельняшки решили не снимать.
– Ахмет, ты хоть драться умеешь? – спрашивал кавказца Сухинин, вспомнивший свой бой с японцем в Англии. – Ты бы хоть потренировался как-нибудь, сабелькой для профилактики бы помахал.
Но Ахмет лишь усмехался, не обращая внимания на языительные реплики.
Сухинин при первой возможности написал письмо Юмико, и Токугава любезно отправил его по адресу. Вечером пленники выходили подышать перед сном. Экзотическая деревушка не оставляла их равнодушными: особенно поражали геометрические рисовые поля и труд крестьян, по колено в воде высаживающих саженцы.
Хотя Япония и была уже открытой страной, многие жители страны восходящего солнца отродясь не видели европейцев. А для детей рост Ильи и его борода вообще были чем-то сверхъестественным: они завороженно смотрели на него, как на сказочного великана.
* * *
Наконец площадку перед домом Токугавы красиво украсили, соблюдая все правила японской флористики, а ринг утрамбован и посыпан свежим песком. Церемония открытия была очень торжественной и красочной. Был разыгран небольшой спектакль, в котором день побеждает ночь. Ночь олицетворяли четверо пришельцев.
Первый день был посвящен борьбе: борьба представляла собой все виды местных единоборств, – в общем, бои без правил. Ахмет вышел первым и сообщил, что он один будет биться за четверых. Токугава разочарованно кивнул в знак согласия. Но Токугава не представлял себе мастерства кавказца. Четверо противников Ахмета выглядели любителями-недоучками по сравнению с ним: он с легкостью отражал любые атаки, при этом стараясь не наносить вреда противнику. Через две минуты нападавшие признали себя побежденными. Зрители были просто потрясены увиденным. Через некоторое время Токугава выставил уже более подготовленную партию: с этими молодцами Ахмет разбирался немного дольше, но и их победил без особых усилий.
Тогда организатору соревнований захотелось более острых зрелищ. Токугава выставил своих телохранителей – самураев-профессионалов. Но после разминки Ахмет уже был готов ко всему: у первого нападавшего сразу была сломана челюсть, у второго раздроблена коленная чашечка. Оставшиеся двое оказались более осмотрительны. Ахмет не нападал, а спокойно ждал, когда кто-нибудь из них допустит ошибку. Нападавшие вытащили холодное оружие, после чего у одного оказалась сломана рука в трех местах, а другой понапрасну махал кинжалом, не решаясь подойти к Ахмету. Поединок начал напоминать испанскую корриду. Токугава понял, что может остаться вообще без охраны и прекратил состязания. Торжественно объявив, что через день будут соревнования по фехтованию, он поблагодарил Ахмета. На этом первый день празднеств закончился.
Моряки приободрились: молодец Ахмет! Каждый благодарил кавказца, похлопывая его по плечу. Вечером пришли местные единоборцы и выразили Ахмету почтение за его мастерство и благородство, и, хотя никто не знал японского языка, их чувства и намерения были понятны без слов.
Вечером, когда все стихло, моряки разожгли на берегу океана костер и попросили немного Ахмета рассказать о себе. Когда каждый улегся поудобнее, Ахмет, глядя на языки пламени, начал свой рассказ.
– Родился я в далеком горном селении, в семнадцать лет меня отправили в Петербург. Старший мой брат был уже в охране царя, и я тоже поехал попытать счастья. Поступил в училище, сдав несколько экзаменов…
Телохранитель должен обладать набором врожденных физических качеств. Оказалось, что при своем росте метр шестьдесят пять, Ахмет обладает всеми необходимыми качествами и прекрасной координацией. В группе претендентов сначала осталось десять человек, а через некоторое время трое, включая Ахмета. Наставником троицы был Николай Степанович Лютый, потомственный запорожский казак. Был среди троих и его сын Александр, которому он, впрочем, не делал никаких поблажек. Теория сочеталась с практикой и наоборот.
– Раз Лютого куда-то вызвали, как только он посадил всех троих на поперечный шпагат: в суматохе учитель забыл про учеников. Когда он, спохватившись, вбежал в тренировочный зал, то мы с его сыном, уже теряя сознание, все еще сидели на шпагате. Третий занимался чем-то своим. «А ты почему не на шпагате?» – спросил Лютый Прохора, третьего ученика, парня из Сибири. «Больно», – честно признался парнишка. Лютый ничего не сказал, но нахмурился. А через неделю мы пошли в посольство Франции на закрытый прием, посвященный Сиаму. Все было интересно и необычно, начиная музыкой и заканчивая едой. Потом был таиландский бокс: видя, как бойцы разминаются, я понял, что слово «боль», вообще отсутствует в их языке. Они могли одним ударом ноги сломать небольшую пальму, как будто она была из бумаги. Поединки проходили очень жестко, но никто даже не обращал внимания на травмы. Лютый смог организовать нам тренировки вместе с таиландскими боксерами. У них мы также научились сиамскому этикету и культуре, поэтому есть рис и брать еду палочками мне совсем не трудно.
«Побеждает не стиль, а сильнейший» – такими были любимые слова Лютого. И так три года: рукопашный бой, техника с оружием и спарринги, спарринги, спарринги, на которых я уже мог закрывать глаза: тело само невидимым образом защищается и наносит контратаки. Учили работать и правой, и левой рукой: если противник правша, то ему не очень удобно спарринговаться с левшой.
Между тренировками шли иностранные языки, обучение культуре разных стран и многое другое, для того чтобы не быть ходячим щитом, а стать умным человеком, умеющим просчитывать различные ситуации. К концу своего обучения Ахмет, безусловно, возмужал: походка его стало мягкой, кошачьей, да и прозвище он получил соответствующее – Ирбис, снежный барс.
– Ну вот и все. На выпуске из училища каждому подарили по именной шашке. Мне эта досталась, – закончил Ахмет, показывая вычищенный клинок дамасской стали, который сверкал так, словно и не побывал в едкой морской воде. – Прохор и Александр пошли по военной стезе, а я в телохранители. Мы с Александром сфотографировались в Англии на регате, а потом еще с вами, когда вы ее выиграли.
– Что-то припоминаю, – подтвердил Александр Сергеевич. – Он еще с какой-то девушкой был.
– Медовый месяц отмечал, женился на фрейлине императрицы.
– А у тебя невеста есть? – спросил Сухинин.
– Есть на примете, у нас в ауле: если все благополучно закончится, буду свататься.
– А если она тебя не любит? – не унимался Сухинин.
– До настоящей семейной жизни ты все равно не узнаешь, что за человек тебе достанется: знал ли ты ее до свадьбы хорошо или нет. У нас такой обычай, а где-то, наверное, другой, – философски ответил Ахмет.
Восточный вечер заканчивался: океан, как и миллионы предшествующих лет, жил своей жизнью, а нашим героям предстояло пережить всего лишь один завтрашний день.
– Эх, картошечки бы сейчас да борща, – мечтательно вздохнул Сухинин, потягиваясь. – От этой рыбы уже тошнит, рис приелся.
– В баньку бы сходить, березовым или дубовым веничком попариться… – добавил Илья, заходя в воду и вытаскивая заимствованную у местных жителей сеть.
– Смотри кикимору какую-нибудь не вытащи, – пошутил Сухинин.
* * *
На следующее утро к Токугаве прибыло подкрепление: специалисты по работе с мечом. Это уже был совсем другой уровень, но и они не знали, с кем им предстоит иметь дело. Можно восхищаться холодным оружием, но вне рук мастера это всего лишь красиво выкованное железо. Ахмет был один против четверых. На нем были обрезанные по колено штаны и тельняшка, обрезанная так, чтобы не стеснять движений.
Самураи, наоборот, были в полной боевой экипировке. Они встали в круг около Ахмета, первый вытащил свой меч, второй, а третий не успел: Ахмет зажал его правую руку нейтрализовал, использовав самурая в качестве живого щита. Сошлись две техники фехтования, но победило мастерство. Ахмет так быстро и так легко переходил из одной стойки в другую, из верхней в нижнюю, что просто сбивал с толку нападавших; оружие его было великолепным, шашка так и сверкала. Прошла всего лишь минута, а самураи уже подустали: кто-то уже прихрамывал, кто-то уже не мог держать меч двумя руками, поскольку одна из рук была повреждена. Да и амуниция была не слишком-то легкая, а солнышко припекало все сильнее... Один из противников покинул поле боя, и Ахмет использовал его меч вместо щита, полностью запутав самураев новой техникой.
Токугава понял, что лучше будет закончить проигрыш красиво, к тому же симпатии местных жителей были уже на стороне Ахмета. Правитель великодушно предложил ничью, но один из самураев не соглашался и все рвался в бой.
– Как это великая Япония может проиграть каким-то варварам? – возмущался он с пеной у рта.
Пришлось Ахмету выйти еще раз. Противники стали друг против друга: по сигналу судьи нужно было обнажить оружие и начать бой. Преимущество шашки над воспетым самурайским мечом заключалось в том, что, вытащив ее из ножен, можно сразу нанести режущий удар. Этим и воспользовался телохранитель. Как только судья дал отмашку, Ахмет мгновенно выхватил шашку: клинок рассек воздух и защиту на шее самурая. Тот успел еще выхватить меч, но тут ноги его подкосились, и он упал. Пламя ненависти погасло.
* * *
Праздник урожая был окончен. Токугава благородно сдержал слово: пленники, благодаря Ахмету, получили долгожданную свободу.
– Пойдемте, покажу ваш приз, – сказал хозяин острова.
За Токугавой они пришли в старый лодочный сарай, в котором на земле лежал новехонький воздушный шар.
– Мой покойный брат до войны увлекался воздухоплаванием, – сообщил Токугава. – Под Мукденом он был наблюдателем на воздушном шаре: давал координаты расположения противника. А погиб на земле, от артобстрела. Если вы сможете улететь на его шаре улететь, это будет лучшая память о нем.
– Спасибо, мы постараемся оправдать ваше доверие, – поблагодарил Александр Сергеевич.
– Вечером прошу на торжественное закрытие праздника, – сказал Токугава и величественно удалился.
Друзья столпились вокруг шара.
– Ты, Ахмет, случайно не проходил курс «Воздушное катание царственных особ?» – пошутил Сухинин.
– Только Жюля Верна читал, – ответил телохранитель.
– Я так понимаю, что его нужно заполнить теплым воздухом, возникнет тяга, и он полетит, – выдал мысль Александр Сергеевич.
– Плюс мешки с песком для поддержания определенной высоты, – добавил Сухинин.
– Давайте вытащим его на свет, – предложил Илья.
– Не один же брат летал? Кто-то же из местных ему помогал? – Высказал предположение Ахмет, щупая материал, из которого был сделан шар. – Пойду, расспрошу Токугаву, может он что вспомнит.
– Good morning, – послышался приятный женский голос.
Столпившиеся вокруг шара моряки обернулись и кивнули головами на приветствие. Перед ними стояла очаровательная японская девушка по имени Юмико: она получила письмо Сухинина и приехала при первой же возможности.
– Очень хорошо, что ты здесь: разберемся с шаром и все вместе полетим домой, – оптимистично сказал Сухинин, подходя к ней.
– Ко мне домой? – удивленно спросила Юмико.
– К нам, в дикую Россию: увидишь медведей, гуляющих по заснеженным улицам и играющих на балалайке.
– Сразу улетим? – недоверчиво спросила девушка.
– Я не шучу, говорю вполне серьезно.
– Мне надо подумать, все взвесить.
– Думай, взвешивай. Я предлагаю тебе сначала воздушное свадебное путешествие, а потом свадьбу, – говорю при своих товарищах.
Тут появился Ахмет и старичок с остренькой седой бородкой. Он объяснял Ахмету что-то на японском, а тот кивал с умным видом.
– Переведи, пожалуйста, – ласково сказал Сухинин, приобнимая девушку.
Та перевела. Вообще, с Юмико работа пошла лучше. Дедок раскопал в сарае какие-то бочки, и велел морякам вытащить их.
– Нужно разжечь костер, поставить на него бочки, подсоединить шланги, – переводила Юмико. – Когда шар наполнится, то надо подсоединить горелку: она будет гореть от баллона, когда газ будет остывать.
– А он вообще летал? – недоверчиво спросил Александр Сергеевич.
– Он говорит, что он не летатель, он изобретатель.
– Ладно. Спросите его, где топливо для костра?
Изобретатель показал и принялся настраивать свое изобретение. Через час жидкость в бочках вскипела и по единому шлангу начала поступать в шар: тот начал немного приподниматься.
– Гондолу закрепите, а то улетит без нас, – приказал Александр Сергеевич. – Узнайте, пожалуйста, у него про навигационные приборы, – попросил лейтенант девушку.
Старик пошел в ангар и вынес компас и сектант.
– Теперь точно будем дома, – просветлел Александр Сергеевич, проверяя исправность инструментов.
Корзину закрепили. Шар все рос и рос. Изобретатель продолжал колдовать над своим изобретением. Токугава прислал людей с теплой одеждой и припасами: люлька была заполнена до отказа.
– Спать будем, как лошади – весело констатировал Сухинин.
– Будем больше есть, чтобы место освободилось.
Через пару часов, шар предстал в своей красе: он натягивал канаты, нетерпеливо приглашая в путешествие.
Юмико написала краткое письмо родителям о том, что улетает в Россию с будущим мужем и просит прощения за столь безрассудный поступок. Токугава обещал, что отправит письмо по назначению.
Дело близилось к вечеру: церемония окончания праздника была в самом разгаре, но бывшим пленникам не терпелось тронуться в путь. Шар стартовал под звуки петард и фейерверков. Неизвестно кто больше радовался, улетающие или изобретатель, наблюдавший, как его изобретение торжественно поднялось в небо и полетело в нужном направлении.
Как воздухоплаватели достигли Петербурга, уже никто не расскажет. Впрочем, моряки хорошо знали географию, да и по звездам неплохо ориентировались. Сухинин просто светился от счастья, своим светом раздвигая тьму, да и Юмико не грустила: медовая неделя на воздушном шаре, что может быть романтичнее?

Глава. 14.
Земляки. – Былое и думы. – Привидение императора Павла. – Дыра на платье баронессы. – Женщины, достойные любви. – Вечер шведских народных песен.
После окончания торжественной церемонии всему экипажу «Славного» был дан месяц отпуска.
Сухинин с Юмико поехали в Тульскую губернию, в именьице жениха, который хотел познакомить свою невесту с Россией и ее обычаями. Сели в поезд до Тулы. По пути Сухинин все разговаривал с отцом, а Юмико общалась с будущей свекровью: они как-то быстро они, даже не зная языка, вернее, маменька всю дорогу о чем-то говорила, а Юмико знай кивала. В общем, невестка понравилась.
* * *
Илья с Катериной под ручку шли по Невскому проспекту: свою экскурсию они начали с адмиралтейства и хотели закончить Лаврой.
На Катерину засматривались. Статная, с румянцем во всю щеку, в пуховом платке, подчеркивающем ровный овал лица, в лисьем полушубке, темной юбке и красных сапожках, – она невольно притягивала взгляды. От нее веяло энергией, которая бывает только в молодости, когда любая задача по плечу. Илья был в морской форме – бушлате с прикрепленным георгиевским крестом и немного сдвинутой к макушке бескозырке. Он тоже был переполнен энергией, свойственной молодости, еще более увеличивавшейся от ощущения спутницы, которую вел под руку.
– А на этой улице Агнес живет, – сказал Илья, когда они проходили мимо Большой Галерной. Не успела Катерина кивнуть, как из-под арки им навстречу вышла Агнес собственной персоной.
– Привет, соседка! – весело поздоровался с ней Илья.
– Вот так встреча, – добавила Катерина.
– Здравствуйте, земляки. Видите, какой Петербург город маленький – всегда можно встретиться, – сказала искренне обрадовавшаяся встрече Агнес.
– Пойдемте в кофейню, барышни, – предложил Илья.
– Давайте, хозяева сегодня в театр идут, а за детьми нянька присматривает, так что до девяти я свободна, – охотно согласилась Агнес, которой явно хотелось поболтать с земляками.
В кафе «Централь» нашлось свободное место. Илья заказал пирожные и кофе. Девушки сели и растерянно замолчали: новостей было столько, что они не знали, с какой начать. Кавалер понял, что сейчас дамам лучше не мешать и решил ретироваться.
– Я пойду в «Гостиный двор», нужно подарки родным посмотреть.
– Иди, Илюшенька, мы тут будем, – ласково отпустила его Катерина.
Они с Агнес не были близкими подругами, но в Петербурге чувствовали себя не просто земляками, а чуть ли не родственниками.
– Слушай, Катерина, а как ты так решилась приехать? – начала Агнес.
– Решилась. Нужно самой выстраивать свое счастье. Мне Илья еще раньше нравился, а тут перед службой сам в любви признался. В отпуск три раза приезжал, заходил, не забывал, подарки возил. А когда узнала, что пропал без вести, решила сама узнать, в чем дело. Так и встретились. Парень он хороший, коли встретит тут, в Петербурге какую-нибудь городскую вертихвостку, потом буду жалеть всю жизнь. А у тебя-то как? В деревне всякое про тебя говорят.
– Вернется Велло с войны, выйду за него замуж: мы уже помолвлены, –откровенно ответила Агнес, показывая колечко. – Стану офицерской женой: куда он, туда и я.
– Я царя попросила, чтобы Илью пораньше с флота уволили, – сказала Катерина и начала подробно рассказывать о том, что произошло на площади.
Затем последовали другие новости, но до конца обсудить их девушки не успели: вернулся Илья с кучей подарков, Пришлось дать отдохнуть языкам.
– Вот вам, красавицы, розы, – сказал Илья, преподнося каждой букетик.
Он хорошо помнил наставления деда Харитона о том, что барышни уж очень неравнодушны к цветам. Подарок пришелся кстати, и кавалер получил от обеих по поцелую. Они вышли на проспект.
– До свидания, приглашаю на свадьбу, – сказала Агнес.
– До свидания, – удивленно ответил Илья.
– До встречи, – Катерина крепко обняла Агнес.
– Про какую свадьбу она говорила? – спросил Илья, когда они продолжили свой путь.
– Сейчас все расскажу, – сказала Катерина, вновь берясь за локоть.
Катерина вновь взяла его под руку и принялась рассказывать последние новости. Обсудив Агнес, они перешли на приключения Ильи и его друзей; им вообще было, о чем поговорить.
* * *
Катеринина мать, Ирина Дементьевна, не спеша прогуливалась по набережной Невы. С дочкой и будущим зятем они договорились встретиться в гостинице. Решено было завтра ехать поездом до Нарвы, а оттуда на перекладных доберутся до дома.
  Рядом с ней шел Харитон, который впервые почувствовал себя праздношатающимся. Они давно знали друг друга: в молодости Харитон даже засылал Елене сватов, но получил от родителей суровый отказ. Через столько лет сердце его еще не остыло: первая любовь не ржавеет. Но рядом с ним шел уже иной человек.
– А ты своего мужа любишь? – неожиданно спросил Харитон, когда тема про односельчан, – кто уже умер и сколько у кого народилось ребятишек, – была полностью исчерпана.
– Люблю, – спокойно ответила Елена. – Ты знаешь, моя покойная бабушка вообще не представляла, что это такое – любовь. Все от Бога, говорила она, все радости и горести. А внучка ее, Катерина, без любви вон и жить-то не хочет. Мне с мужем повезло и со свекровью тоже. А сколько ведь баб, у которых и муж нелюбимый, и свекровь со свету сживает, вот тогда хоть в петлю лезь. Я опомниться не успела, как быстро пролетело время, – продолжала она задумчиво. – Сначала дети, а теперь внуки: «Баба, баба!» Уцепятся за юбку, а когда и спрячутся под ней. Теперь они моя любовь. Отец-то тоже отпустил Катерину сюда приехать: значит, и он понимает, что такое любовь и что за жизнь без любви. Савва ее с детства больше сыновей привечал, даже читать научил, в школу отправил. 
– А у меня жизнь как-то бестолково прошла, все «суета сует» – грустно сказал Харитон.
– Зря ты так. Твое имя у всех на слуху: «Нужно спросить у Харитона, будет ли место у Харитона, возьмет Харитон рыбу иль не возьмет, нужны ли Харитону строители?..» Столько ты добра людям сделал. А сколько людей благодаря тебе имеют работу? Деньги семьям везут, подарки…
От ее слов у Харитона стало теплее на душе: оказалось, что и у него есть смысл жизни.
– Говоришь, Катерина вся в отца пошла? – уже повеселевшим голосом спросил он.
– Отцова дочка. Когда сваты приходили, он первым делом ее спросил и перечить не стал.
– А мне Илья понравился: он чем-то на меня молодого похож. И я к нему в экипаж наведывался, и он ко мне в увольнение приезжал.
– Крепкий парень: хоть и плакал, но чай с зелеными конфетами допил. Уж не ты ли надоумил его?
Харитон закашлялся и принялся рассказывать старой знакомой о привидении императора Павла, которое до сих пор бродит ночами по Михайловскому дворцу.
Вечером все встретились в гостинице. Харитон одобрительно подмигнул, увидев в руках Катерины букет. Сам он тоже преподнес цветы Феодосии, как воспоминание о былом. За ужином они говорили мало: чувствовалась усталость от пережитого за день. Ночевать Илья отправился в каморку деда Харитона.
* * *
Александр Сергеевич готовился к балу. Даже родители заметили все признаки влюбленности на его лице: бледное лицо, жарки румянец, полное непонимание обращенных к нему вопросов, ответы невпопад.
Обойдя всю танцевальную залу, он так и не нашел Лизаньки. Расстроенный, он отошел к колонне, не замечая призывных взглядов Светланы Семеновны, которая, прослышав о подвигах моряков, обласканных царем, срочно бросила своего сахарозаводчика.
Лизанька опаздывала. Всю неделю она приводила себя в «порядок», призвав на помощь лучших портних и парикмахеров. Тем не менее в день бала случилась катастрофа: горничная замешкалась и сожгла тюль на платье. Груня поехала в магазин за новым тюлем, а несчастная баронесса фон Визен, стараясь не плакать до опухших глаз, села отпарывать старый. Совместными усилиями они привели платье в порядок, но первое отделение было упущено.
Впрочем, она могла бы прийти в Смольный и с дыркой на платье: Невельской не замечал ни наряда, ни прически, ни фамильных драгоценностей, видя лишь глаза своей возлюбленной. Он стоял рядом с ней и светился от счастья: Лизанька напоминала ему весеннюю березку.
– Можете до меня дотронуться, я настоящая, – не выдержала наконец баронесса фон Визен.
Александр Сергеевич очнулся.
– Разрешите вас пригласить на вальс, – услышал он свой голос.
– Смелее, адмирал, – улыбнулась Елизавета.
Влюбленные начали танцевать: казалось, что бальный зал все увеличивается и увеличивается и они остаются в нем одни. Время прошло незаметно. Объявили последний танец – новый вальc «На сопках Манчжурии».  Вечер подошел к концу.
– Не хотите ли немного прогуляться? – предложил Александр Сергеевич, подавая баронессе соболью шубку.
– С вами с превеликим удовольствием.
Они вышли на улицу, провожаемые возмущенным взглядом Светланы Семеновны, которую Невельской на балу даже не заметил. К пущей досаде, шубка у Светланы Семеновны на этот раз оказалась все лишь из куницы.
При хорошей погоде любой вечер в любое время года в Петербурге романтичен и таинственен. В этот вечер зима не злилась: стоял легкий морозец, падал мягкий снежок. Лизанька сама взяла Александра Сергеевича под руку. Им казалось, что весь мир вращается вокруг них: каждая улица, каждый проспект вели в одном направлении – к счастью.
– А вот и мой дом, – как-то нехотя, с чувством глубокого сожаления произнесла Елизавета.
Первое свидание закончилась, и она ждала приговор судьбы: встретимся еще или больше не встретимся? С каждым шагом, с каждой секундой ожидания сердце билось больней и больней.
– Давайте завтра снова увидимся?
– А вдруг меня не пустят? – облегченно выдохнула баронесса, с души которой свалился огромный камень. И когда они договаривались о следующей встрече, ей казалось, что она парит над землей от счастья.
* * *
В гостиной ее встретила мать.
– Романтик твой кавалер: стоял, страдал, ни на кого не обращал внимания, – прокомментировала Барбара, которая наблюдала за Невельским все первое отделение. – Впрочем, в семье один из супругов должен быть романтиком.
– Почему? – спросила Лизанька, подходя к зеркалу, чтобы еще раз оценить спасенное платье.
– Если муж и жена одинаковы, получится семья, где все предопределено и распланировано: рождественские открытки уже подписаны в октябре и каждый день начинается с полезной, но ненавистной овсянки. Твой отец был романтиком, он даже отбил меня у Кристиана, друга Николаса. Мы встретились с ним в ресторане, когда отмечали окончание учебы брата в Военно-морском училище. Он пригласил меня на танец. А потом мы сбежали, пока Николас с Кристианом обсуждали проблемы кораблестроения. Мы бродили по Стокгольму до утра, не чувствуя усталости.
– Ты мне никогда об этом не рассказывала.
– А ты меня никогда не спрашивала.
– Маман, я очень волнуюсь. Мне даже немножко страшно, – призналась Лизанька.
– Я тоже волновалась, ведь это твоя новая жизнь, – ответила Барбара.  – Тут уже все зависит от тебя. Весь мир принадлежит мужчинам, но мужчины складывают богатства этого мира к ногам женщин, достойных их любви. Так что будь достойной, моя красавица, – растроганная мать обняла дочь.

* * *
Груня с Николасом тоже были на балу в Смольном, где тоже все второе отделение наблюдали за влюбленными. Попали они туда по просьбе Степаниды. Её дочь Ефросинья была уборщицей и именно сегодня она была приглашена на свадьбу.
-Выручишь Груня, - умолял знакомый голос в телефонной трубке. Я тоже приду на помощь.
-Хорошо, встретимся в Смольном.
Груня глянула на супруга, который читал газету и не зная дальнейшей своей судьбы.
-Николушка, - ласково начала она. Наш поход в театр отменяется.
-Почему? – спросил Сван, что – то подозревая.
-Потому что тебя вызывают в Смольный, нужна консультация по мытью полов. Я как то похвасталась Степаниде, что на палуба «Ульрики» самое чистое место в мире. Она рассказала об этом ещё кому – то и сегодня все специалистки по мытью полов собрались и будут тебя ждать.
-Нельзя ли проще сказать Груня, что ты хочешь помочь своей подруге, а со мной это выйдет быстрее?
-Да, я так и хотела сказать, провидец ты мой,
-Давай тогда побыстрее собираться, у Лизаветы сегодня по моим данным встреча с кавалером, глянем на все своими глазами.
Мытье полов прошло на ура. Степанида или Груня разливали ведро воды, а Сван профессионально превращал пол в палубу от яхты. Все нормативы были перекрыты, супруг был в неплохой спортивной форме.
-Спасибо Груня выручила, - сказала Степанида, когда они с подругой относили инвентарь.
-Да не за что, я знаю, что в случае чего, ты меня тоже выручишь, извини, мы пойдем на второе отделение.
Сван, стоя у зеркала, очищал невидимую пыль с одежды щеточкой. Туфли его уже опять блестели, потом он вытащил из кармана расческу и причесал свои чуть поредевшие и поседевшие кудри.
-Груня, там присутствуют ещё и военные моряки, так я сам вспомнил свою молодость, правда танцы и музыка была несколько иная.
-Пойдем сравнивать.
  Они сели в конце бального зала, Сван, как на спектакле начал обозревать действо. Он нашел глазами племянницу, внешним видом остался доволен. А когда она танцевала, он притоптывал ногой в такт танцу, волнуясь, как и Лизавета с каждым танцем все меньше и меньше.
-Наш чудесный вечер подходит к концу, - объявил дирижер, под недовольные возгласы, но тут он сделал паузу. Для господ офицеров сухопутных и морских, наш оркестр впервые сыграет вальс «На сопках Манжурии». – Танцуют все!
Николас, выполняя пожелание дирижера, пригласил Груню на вальс.
– Помнишь, как мы танцевали в Париже, в наш медовый месяц? – спросила Груня мужа.
– Конечно, помню: ты говорила, что тебя научила танцевать твоя хозяйка, – продемонстрировал хорошую память Сван. – Предлагаю после бала посетить ресторан. Позвоним Барбаре, пусть приезжает к «Палкину».
В ресторане после второй бутылки шампанского шведа потянуло ближе к музыке. Оркестр ушел на честно заработанный перерыв, так что концертный рояль ждал своего героя. Николас сел за инструмент, открыл крышку, немного размялся на простеньких мелодиях, а потом пустился выводить шведские рулады, к которым питал страсть. Барбара сидела рядом с Груней и переводила. Посетители, один за другим, стали прислушиваться к мелодии и разглядывать иностранного пианиста.
– Давай выпьем за Лизаньку – чтобы ее семейная жизнь была долгой и счастливой, – предложила тост Груня.
– Давай.
Груня разлила шампанское, третий отнесла бокал супругу. Чокнулась с Барбарой, выпила до дна и закусила бутербродом с черной икрой.
– Замечательно! – подвела она итог вечеру.

Часть четвертая. Судьбы.

Глава 1.
Мирная жизнь. – У Гоголя за пазухой. – Некруглая сирота. – Какое-то наваждение. – Сё путет карасо. – Сватовство адмирала. – Испытание либерализма. – Бабенька Лена. – Традиция первой ночи. – Выигрышный билет. – Итальянский с украинским акцентом. – Аристократическая собака редчайшей породы.
Через месяц экипаж «Славного» был снова в сборе. Нового корабля для них пока не нашлось, и все отправились учиться. Михаил Петрович в академию, а остальные кто куда: Невельской с Сухининым решили поменять свои воинские специальности, поэтому их ждал Морской корпус и штурманский факультет, после окончания которого, должны были появиться квалифицированные навигаторы. Илья продолжил службу на другом крейсере «Рюрик» по той же специальности.
Юмико не осталась жить у родителей Сухинина: появилась мода на все японское и она была буквально нарасхват, чему также способствовали скромность и прелестное личико. В штате японского посольства открылась вакансия второго переводчика, и Юмико приступила к работе. Благодаря Сухинину русский язык она выучила быстро и бойко болтала, смешно заменяя в словах Эл на Эр.
* * *
Наступил август девятьсот пятого года. На отдыхе Михаил Петрович  так и не был: то отчеты, то заседания. Описывал бой, действия «Славного» и японских кораблей, применение мин и другого нового вооружения. В первый же день долгожданнейшего отпуска он отправился навстречу своей мечте: в Миргород, по гоголевским местам, куда так настойчиво звал его Палиця. Получив последние указания от маменьки и Груни, как вести себя в Малороссии, Михаил Петрович сел на поезд до Полтавы, где его встретил Тарас Степанович с супругой.
Михаил Петрович поселился в маленькой украинской деревушке, в родительском доме Палици. Ему выделили отдельную комнату, окна которой выходили в огромнейший сад. В никогда не закрывающееся окно сочился запах созревающих фруктов, вечером пространство наполнялось сонатами сверчков. Неподалеку протекала речушка, полная пескарей. Деревенские коты уже через три дня полностью доверяли Михаилу Петровичу и послушно сидели с ним по утрам на берегу: каждому доставалась своя свеженькая рыбка. Отдыхающий никому не докучал, вежливо здоровался с местными жителями, приподнимая соломенную шляпу.
Привесив к двум самым толстым яблоням гамак, адмирал любил в послеобеденный адмиральский час заснуть под шелест листьев и проснуться от шума падающей спелой груши или яблока. Вечерами он слушал нескончаемые рассказы хозяев о местной жизни и обычаях, а если у сельчан было настроение, то они пели задушевные украинские песни, которые напоминали ему венок: так красиво сплеталась в них звучная украинская речь. В общем, жил Михаил Петрович, как у Гоголя за пазухой.
Уже в конце своих каникул, на вечерней прогулке, он услышал за оградой одного из садов громкий детский голос, который явно собирался переходить в плач.
– Не подходи, я тебя не боюсь! – отчаянно крикнул ребенок.
Михаил Петрович подошел поближе, приподнялся на носках, заглянул за ограду: маленькая девчушка отбивалась от трех здоровенных дворняг прутом от плетня. Рядом, прижимаясь к ноге, из последних сил сражался крохотный песик, готовый сложить свою собачью жизнь за хозяйку.
Пожертвовав льняными штанами, Михаил Петрович добрался до девчушки и еще раз пожертвовал штанами, с ней на руках перелезая через ограду и ногами отбиваясь от зубастых церберов.
– Как тебя зовут? – спросил Михаил Петрович, когда опасность миновала.
– Галя, – ответила девчушка.
– Что ты в чужом саду делала?
– Груш захотелось.
– Пусть родители тебе купят, – держа Галю на руках, но стараясь быть строгим, говорил спаситель.
– Я сирота. Батьку на японской войне убило, а мамка все время в городе, она у меня портниха.
– Какая же ты сирота, если у тебя мама есть?
– Значит, я не круглая сирота, – подытожила девчушка.
– А как собачку зовут?
– Чапа – она мой самый верный друг!
– Ну, пойдем, храбрая девочка Галя, покормлю тебя и фруктов дам.
Через лаз в плетне пробилась Чапа, целая и невредимая. Они пошли к Михаилу Петровичу, вернее, шел он, а Галинка сидела у него на руках и самозабвенно рассказывала ему все обо всем, что успела узнать за свою коротенькую жизнь. Пока она ела, Михаил Петрович насобирал ей целую корзинку фруктов из сада. После чая с абрикосовым вареньем, он проводил Галинку до ее хаты. Около хаты стояла девушка, которая завидев процессию, улыбнулась адмиралу и строго посмотрела на Галю.
-Здравствуйте, - сказал Михаил Петрович и  засмущался. Он понял, что это мать девочки. Он хотел сказать ей что – то насчет воспитания дочки, но произнес только одну фразу:
-Я знаю, смущенно сказала девушка, взяла из рук адмирала протянутую корзинку с фруктами. –Иди домой уже поздно.
-Да, да, - сказал адмирал, я тоже пойду, - до свидания.
-До свидания, - сказала девушка и пошла в хату.
Галинка, лежа в кроватке, загадала желание, что – бы добрый дядя адмирал забрал её и маму и брата к себе в Петербург. Она знала по сказкам и бабушка Ликерия её неоднократно говорила: нужно только верить и твое желание исполниться.
* * *
Провожать адмирала собралась вся деревня. Вдруг к нему из толпы кинулась Галинка, а следом за ней верная Чапа. «Дядя адмирал, забери меня к себе, я тебя каждый день буду у дороги ждать!» – теребила девочка его за штанину. Чапа тявкала столь же умоляюще. Михаил Петрович изо всех сил старался не разжалобиться, по очереди прощаясь с сельчанами. Наконец он обнял гостеприимных хозяев, от чистого сердца поблагодарив их за заботу, и сел в бричку. Обернувшись на повороте, чтобы последний раз посмотреть на деревушку, он опять увидел Галинку, которая, забравшись на большой камень, махала ему правой рукой, левой прижимая к груди Чапу.
Адмирал доехал до Полтавы, откуда отправлялся поезд до Петербурга. Настроение у него внезапно испортилось, словно на безоблачное небо откуда ни возьмись набежала грозовая туча. Скрепя сердце, он зашел в вагон. Всю ночь под стук колес ему снилась Галинка: она куда-то убегала, а он все не мог ее догнать.
На Витебском вокзале его встретила Груня.
– А чего это ты один приехал? – шутя, спросила она своего воспитанника.
– Груня, я кое-что забыл, – сказал адмирал так, будто принял важное решение.
  Ничего не объясняя. Михаил Петрович отправил Груню с гостинцами домой, а сам тут же купил билет обратно в Полтаву. «Наваждение какое-то», – всю дорогу думал он. Ему казалось, что паровоз идет очень медленно, и  хотелось помочь кочегарам или выскочить из вагона и самому подталкивать состав.
В Полтаве он, не торгуясь, нанял извозчика. Не жалея лошадей, они рванули в деревню.
Галя каждый день ждала дядю Мишу на камне у дороги. Мальчишки смеивались над ней: «Кто ж тебя заберет, кому ты нужна, полоумная?» Но девчушка упрямо верила, что ее жизнь изменится. С утра она первым делом бежала к камню: вдруг дядя Миша проедет мимо? К обеду за ней приходила бабушка или дед, но внучка не поддавалась на уговоры и никуда не уходила.
-Бабушка, ты же говорила, что желание всегда сбудется, если очень захочешь! – Чуть не плача говорила внучка.
Лукерья не знала, как ответить на этот вопрос. Как объяснить внучке, что в жизни в отличие от сказок, не все желания исполняются.
Галинке казалось, что между ней и Михаилом Петровичем натянута невидимая нить и если она уйдет, то ниточка порвется.
В один из дней пошел проливной дождь, и Галинка вымокла под ним до нитки. Ветерок доделал дело: девочка серьезно заболела. Мать была в Полтаве в ателье, бабка с дедом тоже не особо разбирались в болезнях6 баня да травки, а на остальное Божья воля. Деревенский фельдшер прописал жаропонижающие порошки, но температура не спадала.
Михаил Петрович увидел девочку уже в беспамятстве: за сестрой ухаживал ее старший брат Богдан, кладя на лоб смоченное в холодной воде полотенце.
– Я отвезу ее в больницу, – сказал адмирал, беря Галинку прямо в одеяле  на руки.
– Мчи в госпиталь! – крикнул он извозчику. Бричка, вздымая пыль, понеслась в сторону города.
* * *
Перевалило за полдень. В приемном покое полтавского гарнизонного госпиталя было спокойно. Дежурный в приемном покое, завидя Михаила Петровича, сообщил ему, что врач ужинает. На это адмирал рыкнул так, что дежурный побежал звать врача быстрее, чем если бы начался пожар или потоп. Через минуту появился дежурный врач, на ходу застегивая халат и вытирая рот вытереть салфеткой.
Врача звали Тоотс Вальдемарович Лутс, Он только что прибыл с японской войны, и это было его первое дежурство. Часть Велло должна была перебазироваться из Манчжурии в Полтавскую губернию. Тоотс занимался оборудованием полкового госпиталя на новом месте, а в эту субботу наступила его очередь дежурить в гарнизонном госпитале.  Всё утро прошло в хлопотах, он даже не успел толком позавтракать, дождался обеда, борщ в тарелке призывно поглядывал на него, только начал вкушать и на тебе, боевая тревога!
– Доктор, выручайте: если с ней что-нибудь случится, никогда себе этого не прощу! Она меня ждала и заболела, – виноватым голосом сказал взрослый солидный мужчина, бережно державший на руках спавшую девочку, завернутую в лоскутное одеяльце.
– Все будет хорошо, – с прибалтийским акцентом сказал доктор. – У нас тут палата освободилась, мы сейчас ее положим у окна – Тоотс забрал Галинку у адмирала и передал дежурному. Лоскутное одеяло вернули Михаилу Петровичу.
– Говорите, что она вас ждала и заболела?
– Да, так и было.
– Значит, она вас дождалась. Сейчас мы сделаем ей укол: она на минуту придет в себя, увидит вас и успокоится.
Укол подействовал: Галинка открыла глаза и увидела адмирала, державшего ее за руку. Она улыбнулась, положила голову на его руку и вновь уснула.
– Теперь будьте с ней, я принесу что-нибудь попить.
-Доктор, может и мне какого лекарства, четвертые сутки не могу уснуть.
-Дадим и Вам лекарство, - так же спокойно, как разговаривает врач с больным, ответил Тоотс.
Михаил Петрович придвинул стул к койке, сел на него и сидя уснул. Доктор, вернувшийся из столовой со стаканом компота для маленькой и порошком для большего больного, улыбнулся, глядя на счастливые спящие лица, поставил стакан на столик и поспешил доедать остывший борщ, пока в госпиталь еще кто-нибудь не ворвался.
– Переутомление, нужен покой, – на ходу сказал он сестре. – Никого пока к ним не пускать.
Через некоторое время Галинка проснулась, выпила компот, забралась Михаилу Петровичу на колени и обняла его двумя руками и опять уснула. Михаил Петрович, похрапывая,  спал глубоким сном без сновидений. Все его переживания и бессонные ночи дали о себе знать, он провалился в сон, как в колодец. Сестры милосердия умилялись, глядя на трогательную картину. Больные ничего не слышали, доктор строго настрого приказал никого не пускать.
-А я говорю не велено пускать, - отыгрывался на галинкиных родственниках дежурный.
После «похищения» внучки, приехавшая с Полтавы мать, с бабушкой, дедушкой и сыном Богданом, сели в тарантас  и поехали в город. В местной больнице заверили, что никакой девочки и мужчины не видели.
-Так он же военный, нужно в госпитале искать, - подал идею дед Микола.
Взволнованное семейство предстало перед дежурным, который по военной привычке привык исполнять приказы, не обсуждая.
Тоотс готовился к ужину, решил перед приемом пищи, выкурить сигарету. В добром расположении духа он вышел в больничный сад, присел на скамью, помял сигарету вруках, но что – то было не так.
Судя по звукам, врач приемного отделения, испытывал стресс от насевших посетителей, окна были открыты и все было слышно. Решив выручить коллегу, Тоотс, засунул сигарету  обратно в подаренный сестрой серебряный портсигар и направился в приемную.
-Что здесь происходит? Почему Вы все шумите? – Недоуменно спросил доктор, он ещё не привык к местному темпераменту, памятуя, как в Дерпте ведут себя посетители.
-Мы приехали узнать, что с нашей внучкой, - сказал дед.
-Ваша внучка выздоравливает, сейчас спит с отцом, - спокойно ответил Тоотс.
-А можно на дочь посмотреть? – Спросила взволнованная Феофила.
-Можно и на дочь и на мужа. В госпитале посещение больных после ужина, но для супруги сделаю исключение. –Всех остальных прошу покинуть помещение.
Родственники ретировались.
-Немчура, есть немчура, главное порядок – с уважением сказал дед, после того, как все сели на скамейку, стоявшую в тени липы около главного входа в госпиталь.
Феофила смотрела на счастливое дочкино лицо, её желание началось сбываться.
-Суровый Ваш муж, - сказала нянечка, наливая ещё компот в больничную кружку, - рявкнул, как лев, что бы доктора найти.
Феофила рассмеялась, голова «льва» была опущена и его «грива» разметалась.
-Доктор можно я завтра приду, - спросила Феофила уже отужинавшего Тоотса.
-Приходите в понедельник, супруг ваш не спал несколько ночей, а дочка тоже выглядит изможденной, они ещё завтра так же будут спать, а в понедельник милости просим.
После ужина Тоотс Вальдемарович был сама любезность и на Феофилу он уже не обижался, как это было в начале.
Но Тоотс ошибся. Пациенты проснулись от лая: под окном прыгала Чапа. Стоял воскресный полдень, Галинка была жива и здорова. Пока Михаил Петрович протирал глаза, ребенок уже влез на подоконник и нарвал яблок с яблони, выросшей под окном. Увидев хозяйку, собака успокоилась и прилегла в тень под деревом.
– Кушай, кушай яблоки, – с заботой говорила Галинка.
«Спокойной и размеренной холостяцкой жизни приходит конец», – подумал Михаил Петрович.
После обеда они вышли в сад госпиталя. Тиская Чапу, Галинка заметила, что она повредила лапку. Потребовался бинт: искали бинт, потом бинтовали собаку. Чапа отбивалась, не желая лечиться, потом она носилась с двухметровым шарфом от бинта по больничному саду и наконец сморилась. Михиал Петрович очутился в мире детских «Почему?» и старался как можно обстоятельнее отвечать на каждый вопрос.
Ближе к вечеру Галинка пошла осматривать госпиталь. Для каждого раненного она находила слова утешения, по-детски честные и непосредственные: казалось, что ангел с неба заглянул облегчить солдатские страдания. Раненые забывали, что они находятся в госпитале, думая, как бы побыстрее выписаться.
– У тебя же золотые руки, будешь сапожником или портным, ремесло всегда прокормит, – с детской непосредственностью говорила она безногому солдату.  – Моя мама портниха, шьет же она руками!
  Все дурные мысли о злой судьбе уходили сами собой. Потом девочка решила спеть раненым героям. Голос у не был для ее лет оказался сильный, звонкий.
На следующее утро пришел в палату начальник госпиталя, Павел Вениаминович Цыпкин – импозантный мужчина с усами, завитыми в кокетливые колечки.
– На что жалуемся? – спросил он парочку.
– Уже ни на что, – ответил Михаил Петрович.
– Покажи язык, – перешел Цыпкин к Галинке.
Та с удовольствием высунула язык.
– Температуры нет, – сообщила сестра, глядя на термометр.
– Вот тебе, барышня, от всех солдат шоколадка за  вчерашний концерт – Цыпкин вручил Галинке плитку шоколада. – Надо тебе идти в медицину, после твоего вчерашнего выступления, хоть пол госпиталя выписывай, – то ли шутя, то ли серьезно, говорил Павел Вениаминович, гладя Галинку по самостоятельно причесанной голове. Потом он пожурил Михаила Петровича сначала за недосмотр, но похвалил за воспитание дочери.
После выписки Михаил Петрович в магазине купил Галинке все, включая платьице и туфельки, а себе приобрел франтоватый галстук. В парикмахерской девочке сделали красивую прическу с бантами.  После этого они отправились в ресторан, где Михаил Петрович провел краткий курс пользования столовыми приборами: на удивление, Галинка сразу все поняла и через пять минут заправски орудовала ножом и вилкой. Жучка получила свою собачью порцию и с наслаждением обсасывала сахарные косточки, урча от наслаждения. Перед тем как сесть в пролетку, Михаил Петрович купил у цветочницы огромный букет роз.
Они вернулись в деревню. Расплатившись с извозчиком, адмирал почувствовал, что у него дрожат колени. Стараясь унять дрожь, с самым решительным видом Михаил Петрович отворил дверь и пошел свататься.
* * *
Феофила, как звали, Галинкину мать, после гибели мужа вернулась к родителям с дочкой и с сыном. Она была хорошей портнихой, снимала над отелье комнату, в Полтаве ее ценили, от заказов не было отбоя. Но найти себе нового мужа она не надеялась: бабий век недолог, главное, вырастить детей, а там видно будет.
Вся семья обедала. Что уродила богатая украинская земля под крестьянскими руками, то и стояло на столе. Феофила решила переночевать в отчем доме и в понедельник в часы приема посетителей, поехать в госпиталь проведать Галинку и адмирала. От Лукерьи не ускользнуло, как дочь дольше обычного расчесывалась и делала замысловатую прическу, как ещё с вечера подбирала гардероб.
В этот момент дверь отворилась, сначала в хату залетела Галинка, потом вплыл букет, а за ним и Михаил Петрович собственной персоной. Открыв рты, все уставились на адмирала. Не зная сказать, он тоже рассматривал хозяев, невольно сравнивая их с гоголевскими персонажами:
«Давай, Вакула не робей», – сказал он сам себе. его внутренний голос.
– Мама, Богдан, одевайтесь, обувайтесь, собирайтесь! Дядя Миша нас в Петербург забирает! – весело закричала Галинка.
– То есть я прошу руки вашей дочери, – поправил Галинку Михаил Петрович, обращаясь разом к теще тестю и невесте и стараясь разделить букет надвое. – Я как Вашу дочь впервые увидел, так сразу же и влюбился.
 Повисло гробовое молчание. Первой пришла в себя Лукерья.
– И шо это за странный обычай свататься к невесте, которую всего лишь раз видел? Наша доня еще хоть куда, нам такие жертвы не нужны.
– Может, адмирал, перепутал хату? – с чувством собственного достоинства переспросил будущий тесть.
Михаил Петрович сообщил, что берет Галинку на воспитание и, как честный человек, он просто обязан взять в жены мать девочки и усыновить мальчика.
Феофила и впрямь была девкой хоть куда: рождение детей не изменило ее фигуру, волосы густые волнистые заплетены в чудную прическу, а глубокие темные глаза смотрели на Божий мир проникновенно и вдумчиво.
Все повернули головы в ее сторону.
– Я согласна, – смущенно сказала невеста и почему – то заплакала. Все её переживания за дочку обернулись в слезы.
-Мамочка, не переживай, дядя Миша добрый, - по детски непосредственно обнимала маму дочка.
Тесть достал из закромов бутылочку с целебным зельем, вытащил из горлышка бутыли кукурузный початок, и церемония сватовства началась.
Михаил Петрович хотел было уехать на следующий день: отпуск заканчивался, но… В деревне закатили свадьбу и пир на весь мир, по всем обычаям: такую, после которой десятки лет приговаривают «Вот это была свадьба так свадьба»!
* * *
Перед отъездом адмирал отправил с Полтавского вокзала телеграмму домой, чтобы Груня как-то подготовила маменьку к сюрпризу.
В купе Галинка, сидя рядом с Михаилом Петровичем, слушала истории Мишкиного детства, в то же самое время успевая рисовать и отпускать свои комментарии по поводу услышанного. Богдан  разглядывал азбуку и , шевеля губами, повторял выученные буквы, Феофила  штопала рубашку сына, украдкой поглядывая на мужа, и улыбалась особенно забавным моментам его рассказов. Михаил Петрович возвращался в Петербург совершенно довольным: довольный, он считал, что поступил правильно. Никакие сомнения больше не терзали его душу. Чапа мирно спала под сиденьем, иногда вздрагивая во сне всеми лапами, пытаясь, наверное, защитить хозяйку от больших злых собак.
На Витебском вокзале их уже ждали маменька и Груня.
– Все прибыли? – задорно спросила Груня.
Чапа обнюхала ее и весело тявкнула.
– Видишь – все: собака врать не будет, – стараясь разогнать грозу, пошутил  адмирал.
Маменька стояла с неподвижным лицом с задранными от изумления бровями. За время совместной жизни с Груней Елена Авдотиевна привыкла считать себя либералкой, но чтобы усыновить двоих крестьянских детей разом?! На принятие этого факта ее либерализма явно не хватало.
  Дома в гостиной был уже накрыт стол. Михаил Петрович вкратце рассказал, как все получилось, но маменька была еще не в том состоянии, чтобы понять сына.
«Отдохнул Мишенька, называется, навязали на его немощные плечи и жену, и каких-то детей, забот, что ли, мало?..» – твердил ей один внутренний голос. «А может, все обойдется, может, оно даже и к лучшему?» – шептал другой.
– Какое у Вас интересное и красивое имя – Феофила. Что оно означает? –  спросила Груня новоиспеченную госпожу Лопахину.
– Богом любимая, – заливаясь краской, ответила Феофила. – Мне оно тоже нравится.
Михаил Петрович повел Галинку и Богдана в детскую, которая была заставлена моделями кораблей и завешана морскими картами. Галинка сразу расположила на ночлег своих кукол, а Богдан принялся рассматривать парусники.
Вечером дети улеглись спать на новом месте. Груня пошла рассказывать им сказку, которую Михаил Петрович уже знал наизусть. Адмирал показывал квартиру новой хозяйке: Феофила внимательно все осматривала и расспрашивала.
Елена Авдотьевна возлежала в спальне, пытаясь читать в оригинале Габриэле Д’Аннунцио в оригинале, но никак не могла сосредоточиться.
– Спокойной ночи, – в дверь просунулась голова Галинки.
– Спокойной ночи, – ответила маменька, невольно улыбнувшись: на голове девочки были накручены похожие на маленькие рожки папильотки. 
– А что ты, бабушка, читаешь? – поинтересовалась Галинка, заходя в спальню.
– Какая из меня бабушка?
– Ты же Михаилу Петровичу мама?
Елена Авдотиевна вынуждена была признать сей факт. Девочка присела на край постели.
– Раз ты дяде адмиралу мама, то мне будешь бабенькой Леной.
Маменька смирилась с судьбой: Галинка ей нравилась своей простотой, за которой не скрывалась ни хитрости, ни фальши.
– А на каком языке эта книжка?
– На итальянском.
– Какая ты умная! – восхитилась Галинка – А я в поезде три буквы выучила, но я еще маленькая.
– Если хочешь, то я буду твоим учителем, – неожиданно для самой себя предложила маменька. – Будем с тобой учить итальянский и английский языки.
– Хочу, но только не сегодня.
– Тогда с понедельника.
– Хорошо, бабенька Лена, спокойной тебе ночи, – Галинка чмокнула маменьку в щеку, перекрестила ее и ретировалась в свою комнату.
– Спокойной ночи, – пробормотала Елена Авдотиевна. – Ну что ж, с сегодняшнего дня ты бабенька Лена, – маменька задумчиво поглядела в зеркало, вздохнула и погасила лампу.
Богдан уже спал, так что новость про языки сестра рассказала своей любимой кукле.
В квартире наступила тишина. Михаил Петрович лежал рядом с Феофилой в своей комнате. В деревне им было не до первой брачной ночи, но сейчас избежать ее было невозможно. Михаил Петрович не подкачал.
А вот маменьке не спалось, да и Груня ворочалась. Николас с Лизанькой уехали в Швецию решать вопросы с подшипниками, а спать одна она уже отвыкла. 
Из гостиной донесся странный шум. Груня в ночной рубашке встала поглядеть, в чем дело. Ничего не изменилось: маменька с тем самым канделябром в руках «поймала воровку», которую раскусила с первого взгляда. Невестка искала утюг и «попалась». Груня расхохоталась.
– У нас все вновь прибывшие ночью что-то ищут, – сказала она Феофиле и пошла ставить самовар.
Вспомнила первую Грунину ночь в семействе Лопахиных, улыбнулась Елена Авдотиевна. Прибежала Чапа: убедившись, что все спокойно, она по-хозяйски разлеглась на ковре.
После чая и наливочки беседа приняла непринужденный характер. Обсуждали вопрос свадьбы, наряд невесты и прочие важные дела. Решено было венчаться и играть свадьбу в Нижнем, на маменькиной родине, с кучей родни. Дядья уже давно мечтали погулять на свадьбе племянника, да и адмиральские черные орлы еще не были как следует обмыты.
* * *
На следующее утро Михаил Петрович проснулся уже совсем другим человеком. Если вчера защита родины носила для какой-то расплывчатый характер, то теперь он был готов отдать жизнь за всю свою большую семью: Жену, детей, маменьку, Груню и даже Чапу.
Его уже ждал завтрак, приготовленный цветущей от счастья Феофилой. Уже умытые и причесанные дети сидели за столом и ждали Михаила Петровича.
Маменька с Груней уже ушли решать свадебные вопросы. Чапа, несмотря на то, что ей отвели место у входной двери, на старой маменькиной кофте, лежала в кресле и со своего импровизированного ложа взирала на хозяев. На рассвете Груня вывела ее прогуляться по набережной: собака добросовестно задирала задние ноги для оставления на граните важнейшей информации в жидком виде.
Это был последний день перед выходом на службу. Михаил Петрович и так задержался: на следующий день ему уже предстоял выход в море с двухнедельным походом. Но на сегодня была запланирована экскурсия по столице самого большого государства в мире – Российской империи. Погода способствовала знакомству с городом, тем более, что в одном из парков были поставлены аттракционы и продавалось мороженое. День перешел в еще одну сказочную ночь. Наутро Михаил Петрович чувствовал помолодевшим лет на десять: он был готов совершить любой подвиг ради любимой жены!
Через две недели адмирала встречала вся семья: Галинка сразу залезла на руки, Богдан показывал собственноручно сделанную модель нового парусника, Чапа крутилась возле ног, а Феофила пыталась пробиться и поцеловать мужа. Маменька и Груня смотрели на все это с радостью и легкой грустью: грустно было от того, что Михаил Петрович теперь принадлежал уже не им. Сван пожал руку адмиралу и поздравил с законным браком: он уже познакомился с Феофилой, был излечен от «серьезной» болезни Галинкой и помог Богдану с парусником.
За эти две недели, Груня с маменькой убедились, что Феофила не какая-нибудь хохлушка-аферистка с приблудными детьми, а золотой билет, который вытащил Михаил Петрович. Груня показала ей рынок, со всеми перезнакомила, объяснила, что, куда и зачем.
– Здравствуй, Сталик! Знакомлю Михаила Петровича супругу с рынком. А без твоих специй какая еда? – сделала она комплимент торговцу. Сталик продавал свой  благоухающий товар в маленькой лавочке: ему уже помогал сын.
– Хороший вкус у адмирала, Феофиле Николаевне всегда рады, – сказал продавец, разглядывающий барышню с видом знатока.
– У самого три жены, а все заглядывается, – смеясь, сказала Груня, когда они вышли с покупками из лавочки.
  Показала она  Феофиле и знакомых портних и мастериц-белошвеек: жена адмирала должна выглядеть соответственно.
* * *
– Доброе утро, бабенька Груня! – радостно приветствовала Груню Галинка, когда они вернулись домой.
Два дня назад девочка объявила, что хочет стать врачом и, несмотря на заявления Елены Авдотиевны о том, что врачами бывают лишь мужчины, напускала на себя важный вид, копируя главного врача, в полтавском госпитале:
– Проведем осмотр, – Галинка брала ложку, протирала ее полотенцем, делала серьезное лицо и подходила к Груне. Груня открывала рот, показывала язык. Галинка ставила безошибочный диагноз и назначала «лекарства». Потом шла к Елене Авдотиевне, здоровалась, проверяла пульс, также ставила диагноз и назначала лечение. Она уже говорила она по-итальянски, со своеобразным украинским акцентом, от которого у маменьки всегда поднималось настроение.
– На водные процедуры пожалуйте, – наступала очередь командовать Груне.
После водных процедур в столовой Галинку поджидала каша.
– Здоровое питание, – весело приговаривала Груня, глядя, как Галинка не слишком активно орудует ложкой.
– Пожалуйте на учебу, Галина Михайловна, – говорила маменька после завтрака.
* * *
Венчание и свадьба прошли на высшем уровне. Купечество постаралось, чтобы все было, как в столице – с размахом. Церемония проходила в Нижегородском кремле, а второй день праздновали на пароходе. Столы буквально ломились от яств. Одни осетры в натуральную величину чего стоили!
Груня пригласила Гульнару и Антипа. Они сидели за столом и вспоминали былое.
Михаилу Петровичу поступило предложение из Морской Николаевской академии  стать начальником кафедры тактики, хоть и с понижением в звании. Адмирал охотно дал свое согласие: дальние страны и тяжелые походы теперь волновали его меньше, на первом месте была семья. Феофилу это тоже устраивало. Почти каждый день Михаил Петрович приезжал домой обедать: стряпня жены оказалась  намного вкуснее, чем ресторанные блюда. Зачастую он приглашал домой своих коллег, которые тоже отдавали должное кулинарным талантам адмиральши. 
Так и не став барыней, Феофила ходила всегда пешком.  Не доверяя петербургским портнихам, она сама шила одежду для всей большой семьи по модным журналам.
По воскресеньям вместе с детьми она ходила в церковь. Михаил Петрович бывал в церкви только по большим праздникам. Богдан сначала учился дома, но уже через год выдержал экзамен в гимназию. Галинка на будущий год должна была держать экзамен в Мариинскую женскую гимназию.
Чапа стала аристократической собакой редкостной породы: Галинка придумала ей родословную и когда ее спрашивали, что за порода у собаки, отвечала, что порода редчайшая, завезенная Петром Первым из самой Голландии.

Глава 2.
Священное буддийское животное. – Шаль с драконами. – Кот Питер. – Свадьба, свадьба, свадьба, свадьба.
Наступила осень девятьсот шестого года. Илья демобилизовался уже в чине старшины: мог уже быть командиром орудия. Дед Харитон сиял от гордости за подопечного.
– Молодец, не посрамил нашу сторонушку. Пойдем в фотографию: сделаешь портрет на долгую память.
Знакомый еще по Англии фотограф выпустил птичку: моряк стоял на фоне набережной.
Традиционно пошли в трактир. После первой дед Харитон вытащил из-под стола мешок:
– На-ка, возьми еще котика. Постояльцы оставили.
– Что за постояльцы?
– Да монахи. Сказали, будто буддисты с Байкала. Этот кот у них священный: они его всегда в путешествия берут. Только кот-то не пес: почуял вольницу и за кошкой удрал. Монахи искали его, искали, да так ни с чем и отчалили. А он на следующий день заявился. Мне-то кошки ни к чему, а ты дом новый построишь, он как раз и пригодится.
С фотографическим портретом, котом и кучей подарков Илья в морской форме отправился на родную сторонушку.
* * *
Нет лучше места, чем то, где стоит дом родной, нет краше озера на земле! Раздав всем подарки, никого не забыв и не обидев, Илья отправился к дому невесты, неся сюрприз для Катерины. Там его уже ждали.
После службы кой-какая деньга у Ильи водилась: решено было строить новый дом. Катерина сидела довольная и подарком, и хозяйственным мужем. А новую шаль из тончайшего шелка с таинственными драконами и неведомыми редкими животными решила надеть сразу. Шаль была свадебным подарком Юмико. 
Кота назвали Питер. Был он крупный, пушистый, дымчатый, с полосками камышового цвета. Огромные зеленые глазищи глядели на новые места поначалу с ужасом, но потом кот привык. Мышей Питер не ловил, если оставался случайно ночью в избе, то сжирал всю сметану, за что бывал бит немилосердно. Во дворе дрался с петухом, мог слопать зазевавшегося цыпленка или иную живность. До миллиметра знал длину собачей цепи, прохаживаясь перед брызжущей слюной собачьей мордой. Ни одна лиса больше не осмеливалась сунуться в курятник: под настроение байкальский буддист мог поймать, придушить и притащить домой зайца. По весне Питер разгонял котов-конкурентов, нанося им различные увечья, и устраивал себе гарем из местных кошек. Всегда провожал и встречал Илью с озера и, запрыгнув в лодку, выбирал себе приглянувшуюся рыбину. Зимой, когда шерсть отрастала и лоснилась, Питер становился настоящим породистым красавцем: когда он вальяжно зевал, показывая отменные клыки, то был похож даже на рысь. Его потомки мужеского полу мышей также не ловили, а дочки, внучки, правнучки и т.д., наоборот, ловили мышей, кротов, воевали с крысами, были очень популярны у местных жителей и пользовались повышенным спросом.
Свадьбу решили играть после Покрова. Сватами позвали Сухинина и Невельского. Александр Сергеевич с баронессой фон Визен и Сухинин с Юмико выкупили невесту в соответствии со всеми причудскими обычаями. Венчались в моленной на берегу озера по старинному обряду. Невеста, как в песне, «всех краше была»: Лизанька привезла ей из Петербурга подвенечное платье и фату. Свадьбу справили честь по чести: невеста была выкуплена, каравай откушен, кукла завернута правильно, а дрова расколоты с первого раза. Вместо свадебного генерала был приглашен дед Харитон.
Сухинин с Юмико подарили настоящий японский шелковый халат и саженцы фруктовых деревьев из тульского родового поместья.
-Будет у Вас новая жизнь с новыми деревьями, - подытожил Сухинин объясняя, как и где все правильно посадить.
Александр Сергеевич с Лизаветой подарили фарфоровый сервиз на множество персон, плюс набор серебряных ложек больших и малых, а так же вилки и ножи.
-Желаем, что – бы у Вас была семья на столько персон, как и этот сервиз.
-А это от меня персонально, - сказал Александр Сергеевич, даря маленький рундучок. –Там нож со специальной рукояткой, которая не дает утонуть в воде, компас, огниво и трут, фляжка со спиртом для быстрого розжига, другая для коньяка, удобная что – бы носить её в нагрудном кармане. –Фляжку для коньяка можно иногда проверять, коньяк может испортиться, - пошутил под общий хохот лейтенант.
Столичных разносолов, правда, не было, но рыба и мясо были отменные, картошка рассыпчатая, а от закусок можно было язык проглотить.

* * *
После свадьбы молодые уехали в Петербург. Александр Сергеевич настоял, чтобы молодожены остановились у него, поскольку через несколько дней он должен был венчаться с Елизаветой в Морском соборе. Сухинин и Илья во время церемонии держали венцы. Извещение о бракосочетании  было опубликовано в «Петербургских ведомостях». Со стороны невесты присутствовала мать, Николас и влиятельные знакомые отца. Невеста была хороша: платье из Парижа и фамильные драгоценности. Михаил Петрович с Феофилой напутствовали молодых. Свадьбу справляли в ресторане гостиницы «Европейская». Атмосфера была легкая и непринужденная. Михаил Петрович выступил с речью о будущем адмирале флота Российского. Под конец опомнился и пожелал молодым семейного благополучия, при этом глядя на Феофилу: стало понятно, что Михаил Петрович не лукавил и был действительно счастлив.
Меню было выбрано тщательно: на кону стояла репутация лучшего в столице ресторана. Поэтому из Франции выписали известнейшего повара, чтобы он поразил всех.  Пьер не подкачал: такого стола еще никто никогда не видел. Играл оркестр, танцевали не только вальсы, но и танго. Пригласили и Ахмета: оркестр минут десять совещался с ним, как сыграть лезгинку. После этого Ахмет с братом сплясали так, что любо дорого было смотреть! Разумеется, на свадьбе присутствовали и Груня с Николасом: дядя вместо отца вел Лизаньку к венцу.
После замужества баронессы капитал фон Визенов перешел в надежные цепкие ручки госпожи Невельской.
* * *
Через пару дней состоялось венчание Сухинина и Юмико. Под венцом стояла загадочная восточная красавица: Сухинин, как и год назад, смотрел на нее с восхищением. Свадьба была, правда, поскромнее, но не менее веселая и запоминающаяся.
* * *
Велло воевал под Мукденом: применял новую тактику, действуя из засад. Вопреки уставу перекрасил форму артиллеристов в цвет хаки, что позволило его батарее действовать более скрытно. За храбрость был награжден именным оружием. Именно под обстрел его орудий попал брат Токугавы.
Когда Велло вернулся, то они с Агнес сразу же поженились. Свадьбу справили в Тарту: Агнес пригласила своих бывших хозяев и Илью с Катериной.
  Из Полтавы приехал Тоотс, который тоже пообещал жениться на первой подходящей невесте. Медовый месяц был недолгим, часть Велло перевели сначала в Полтаву, а через пару лет в Польшу, на границу с Германией. Перед отъездом из Петербурга молодожены с благословения пастора посадили дубок в садике церкви Святого Яна.
– На память о нашей встрече, – сказал Велло, поливая деревце.
– Пускай наши дети еще один посадят, – загадала желание супруга.
Так Агнес стала женой офицера и нисколько об этом не пожалела.

Глава 3.
Рыбный обоз. – Самые счастливые годы. – Что японцу суши, то русскому рис с рыбой. – Рыбные разносолы. – Баба-Яга Варвариха. – За флот и за здоровье.
В феврале девятьсот седьмого года в квартире адмирала Лопахина раздался звонок. Дверь открыла Феофила: на пороге стояли Илья и Катерина. Илья в своем тулупе был похож на  седой от инея бородой и сосулькой около рта был похож на Деда Мороза, а Катерина – на его внучку.
– Принимай, хозяйка, рыбку для адмирала, – крепким басом сказал Илья.
Галинка бросилась звать отца, Чапа на всякий случай пару раз гавкнула.
– Проходите, проходите, – радостно говорил Михаил Петрович, помогая Катерине снять шубу.
Рыба, действительно, была славная: красноперые окуни, жирные налимы, сиги, да пара килограммовых лещей. Женщины принялись за первое и второе, Галинка с братом начали исследовательские работы над окунями: их положили в огромную лохань, наполненную водой, и через некоторое время окуни ожили! Один, наиболее ретивый, даже напал на Чапу, которая сунула свою мордочку слишком близко к краю лохани. Шуму-то было!..
Феофила с Катериной сдружились быстро и могли разговаривать обо всем на свете часами, не забывая при этом о хлебе насущном Через некоторое время из кухни запахло готовящейся рыбой. Уха из налима, с окунями, жареная налимья печенка... Запеченный в изразцовой печи лещ уже ждал своего часа.
Михаил Петрович пригласил Илью в кабинет, рассказал о новом месте работы. Потом вспомнили прежние годы.
– Знаешь, Илья, наверное, это самые счастливые годы в моей жизни, – признался Михаил Петрович. – Как ни банально это звучит, но с большим удовольствием хожу на службу и возвращаюсь домой, к семье.
-А как вообще обстановка в стране? – Мы - то люди маленькие, политикой некогда интересоваться.
 – Со страной все пока в порядке, лишь бы не было войны. Как начнем опять спасать кого – нибудь, так и развалится империя. Нынешний государь это император мирного времени.  Миллионы людей, не умеющих даже читать, пойдут за любым вождем, который пообещает землю крестьянам.
 А как у тебя дела?
– Тоже сложа руки не сижу. Рыбный обоз распродам, да надо будет уже материалы для нового дома заготавливать. С Катериной ладим, все, как у людей.
– А где остановились? Может, у меня переночуете?
– Нет, спасибо. Мы у деда Харитона остановились, в гостинице недалеко от Владимирской церкви: надо старика уважить, он мне во время службы как отец был.
– Если что, то всегда можете у меня переночевать, не стесняйтесь.
– А я вас, Михаил Федорович, приглашаю к нам на Чудское летом в отпуск.
– В ваших краях я еще не бывал: если удастся, то обязательно приедем всей семьей.
Только это он сказал в комнату вбежала Галинка, держа трепыхающегося окуня в руках.
-Папочка, можно рыбка со мной сегодня поспит?
-Можно, но только сегодня, возьми Грунин банный таз, пусть Богдан наполнит его водой и поставит около твоей кровати. Завтра мы пойдем его отпускать в прорубь.
Галинка согласно кивнула головой.
-Дяденька, а крупнее есть окуни в озере? – Спросила она Илью
-Попадаются, только редко, - ответил он.
-Папочка, давай поедем на озеро, я их буду ловить, а потом отпускать.
-Хорошо, давай поедем.
Дочка побежала в комнату оповестить маму и брата о том, что они едут летом на озеро, а окунь поспит рядом с ней до утра.
Михаил Петрович встал, отодвинул ящик письменного стола, достал ш деревянную шкатулку с нарисованным кораблем, открыл и вытащил пару ассигнаций.
-Это за рыбу и на строительство дома, держи, - сказал Михаил Петрович, Илье протягивая деньги.
-Не надо никаких денег, я сам решил Вас навестить, - сказал решительно рыбный гость, с обидой в голосе.
-За то, что не забыл и зашел. Будешь глядеть на дом и меня вспоминать.
-Тогда я построю баню и коптилку, я у одного финна видел, - сказал «загоревшись» Илья.
-Вот летом там и попаримся!
На том и порешили. Алешкины зашли также к Невельским и Сухининым: Александр Сергеевич оказался в походе, а Лизанька в Швеции, но у Сухининых все были в сборе. К столу подали рыбный суп и трубочки из мяса леща и окуня – роллы. Суп понравился, а вот рис с рыбой и соевым соусом не очень.Но вечер от этого хуже не стал. Юмико рассказывала Катерине про свою страну, Сухинину с Ильей тоже было о чем поговорить.
* * *
В конце августа семья Лопахиных приехала  в Причудье. С утра адмирал с сыном на лодке ходили на рыбалку, ставили сети и закидывали удочки. Если не было сильного ветра, адмирал вспоминал парусное дело: занятия с Николасом на «Ульрике» не прошли даром. Вечером Михаил Петрович с Богданом перелопачивали землю, особенно под крапивою, а Галинка, держа наготове жестяную банку, ловко вытаскивала выползков. Начал клевать на сикушку окунь и ловиться сижок. Рыба в озере была: на поплавочную удочку можно было поймать даже килограммового окуня. При удаче в сети могли попасться лещи, которые не помещались ни в одно ведро. 
Есть много рыб на свете хороших и разных, но вкуснее свежего чудского окуня горячего копчения адмирал не встречал. Да и свежепойманная копченая ряпушка стоила многих деликатесов, не говоря уже о филе судака, обваленного в муке, сливках, яйцах и панированного сухарями. На Причудье некоторые хозяйки обкладывали филе судака салом, заливали взбитым яйцом и ставили на час в печь. Соленый сиг ни в чем не уступал своему более знаменитому родственнику – байкальскому омулю. А пирожки со снетками из русской печи можно было проглотить вместе с языком!
Феофила с Катериной стали подругами не разлей вода: то Катерина что-нибудь покажет адмиральше, то Феофила какой-нибудь разносол приготовит или покажет модный петербургский журнал. По вечерам они садились на завалинку и рассказывали детям старинные истории, а если было настроение, то и песни пели.
* * *
Однажды на прогулке Феофила, Галинка и Катерина повстречали настоящую Бабу-Ягу, только что ступы при ней не было.
– Здравствуй, бабушка, – весело поздоровалась Галинка.
– Здравствуй, внученька. Как звать-величать тебя?
– Меня зовут Галя.
– А меня Варвариха.
– А ты кто?
– Я лесная жительница: травку собираю и людям, коль попросят, помогаю.
– Я тоже свою семью лечу, только понарошку.
– Приходи ко мне в гости, коли мамка отпустит, – подмигнула Баба-Яга и отправилась по своим делам.
– Мамочка, можно я к бабе Варварихе в гости схожу?
– Я даже не знаю, – замялась Феофила. – Катерина, что это за старуха?
– Сходи, не бойся, – ответила Катерина. – Она добрая, скольких людей на ноги поставила.
Так Галинка попала к Бабе-Яге в ученицы: домой прибегала только переночевать. Варвариха жила на окраине деревни, в том месте, где уже начинался сосновый бор, в избушке, правда, не на курьих ножках, но вид у домика был таинственный.  В сенях у нее были разложены кучи корешков и трав, издававших одурманивающий запах, стояли различные ступки, – все, что нужно для приготовления любого зелья от любых болезней. В избе имелся книжный шкаф, в котором были собраны старинные книги дораскольничьих времен. Варвариъа рассказывала Галинке о разных болезнях и целебных снадобьях так просто и понятно, что девочка ничего не забывала.
Ей было очень интересно, как это обыкновенный отвар может вылечить человека. Варвариха разрешала все смешивать, измельчать, варить и приготовлять различные микстуры: что могло быть увлекательнее для любознательного ребенка? Ходили в лес за травами. Варвариха все показывала и рассказывала. Оказалось, что в лесу природа все грамотно распределила: каждая травка занимала определенное место и никому не мешала.
– А я-то думала, трава и трава… – удивленно разводила руками Галинка.
* * *
По субботам ходили в баню. Илья, как и обещал, сделал баню на совесть. Два первых венца были из осины, последующие из лиственницы и хоть сруб должен был постоять года три, но для лета было то, что надо. Были сделаны деревянные сходни, так что можно было разгоряченными после пара, охладиться в водах озера. Около баньки была беседка с коптильней и большим столом. Дегустировать копченую продукцию можно было в любое время года, а за столом помещалось немалое количество дегустаторов.
В бане приятно пахло березовыми вениками и свежеструганной древесиной. Мужчины забирали первый жар и с удовольствием купались после парилки, а потом сидели на лавочке, опершись о стену, глядя на вечное озеро и таинственный закат. После баньки немного выпивали: за флот и за здоровье.
Потом шла женская смена: кровь с молоком, длинные густые волосы. После парилки дамы тоже окунались в озеро: казалось, что в воде играют русалки. Дома, раскрасневшиеся, одна другой краше, все вместе пили чай, а потом забирались на лежанку.
Рано утром в воскресенье ставили квашню, одевались во все чистое. Галинка с детьми шла в церковь, а Катерина в моленную. После службы пекли пироги и ждали гостей. Приходили родственники и соседи, выспрашивали о жизнь в Питере и удивленно качали головами, когда слышали совсем уж сказочные вещи про автомобили или граммофоны.
Так промелькнули три недели отдыха. Уезжать не хотелось, но детей ждала гимназия, а Михаила Петровича служба. Богдан очень сдружился с местными мальчишками: он был неплохой рассказчик и страшные рассказы про «черного монаха» у вечернего костра надолго запомнились причудской детворе.
Феофила и Катерина писали друг другу письма и при первой же возможности передавали гостинцы. Теперь Михаил Петрович с Феофилой зимой ждали очередного рыбного обоза.   

Глава 3.
Дети… – Дети… – Дети…
  Прошли годы. Разразилась первая мировая война.
Алешкины жили теперь в новом доме. Илья вместе с отцом состояли в рыбацкой артели: теперь по весне Катерина с дочками Татьяной и Ольгушкой провожала мужа и отца, каждый раз вспоминала об их встрече на мельнице. Впрочем, она осталась такой же красавицей и хохотушкой.
* * *
Сухинин с Юмико тоже растили детей. Первым родился мальчик, назвали его Григорием. Первенец оставлял кормилицу без молока, рос сильным, похожим на отца, но с годами гены матери дали о себе знать. Вторая, девочка Александра, наоборот, была, точно куколка: хрупкая, ласковая, обожавшая петь нескончаемые детские песни. Если сын не признавал никаких авторитетов, то с воспитанием дочери у Юмико не было никаких проблем. Дети знали японский язык и традиции, но росли совершенно русскими.
Сухинин, как и Александр Сергеевич, получил штурманское образование и служил старшим помощником на эсминце «Стерегущий», капитаном которого был Невельской. Юмико так и работала в посольстве Японии переводчиком, а также организовала курсы японского языка и истории Японии. Желающих приобщиться к таинственной стране хватало. Писала письма домой, читала холодные ответы: родные не одобряли ее поступок.
У хозяев Агнес, которые уехали во Францию, Сухинин купил дачу, построенную совсем рядом с озером. Дом был в стиле классического «дворянского гнезда», зато сад и прилегающая территория оформлены по всем японским канонам: вместо сакуры были высажены вишни, вырыт пруд, где плескались разноцветные японские карпы, устроен небольшой садик из камней. Сухинин не возражал: чего не сделаешь ради любимой жены? Во время цветения вишен она с детьми сидела в беседке, сделанной на японский манер, любовалась пейзажем и рассказывала про свою далекую родину.
* * *
Александр Сергеевич свое звание заслужил честной службой. В начале своей командирской карьеры он старался быть похожим на Михаила Петровича. Вместе с Сухининым они решали любые задачи: «Стерегущий»  был лучшим среди кораблей своего класса. Особенно экипаж отличился на учениях при постановке мин.
Госпожа Невельская вложила все деньги в новый шведский завод, который начал производить подшипники. В одиннадцатом году филиал завода открылся в Петербурге. Лизанька не прогадала: хорошие подшипники из качественной шведской руды оказались нужны всем. Нежная баронесса  оказалась директрисой с железной хваткой. Слово свое она всегда держала: продукция выходила в срок, качество было безукоризненным.
После начала войны Елизавета предложила Сухинину и Юмико поместить их капитал в свой шведский завод. Упросила и Михаила Петровича: тот, правда, сначала артачился, но уступил, когда они договорились, что после окончания войны весь капитал вернется обратно с процентами. Занимаясь заводом, Елизавета успела, родила дочь Викторию. Жили дружно, всегда встречали отца из похода. Александр Сергеевич тоже был доволен семейной жизнью и всегда удивлялся, как у его жены на все хватает времени. Супруга же помнила советы матери и делала все возможное, чтобы Александр Сергеевич с удовольствием возвращался в свое гнездо. Жили они в том же особняке на втором этаже: Барбара помогала педагогическими советами в воспитании внучки.
* * *
Михаил Петрович продолжал преподавать в академии тактику, по прежнему привозя коллег домой обедать. Феофила так и не стала светской дамой, хотя они бывали и на приемах, и на балах.
-Мы, как «Старосветские помещики» у Гоголя – шутя приговаривал Михаил Петрович.
  Сам он подтянулся, помолодел: был, что называется, ухожен и любим. Феофила с ее природной грацией и фигурой привлекала взгляды: восхищенные у мужчин и немного завистливые у женщин.
Если одни барышни брали приданым, другие происхождением, а третьи образованием, то Феофила была просто женщиной, к которой всегда хочется вернуться. Она родила сына, которого назвали Юрием. Во время, какого-нибудь учебного похода, Михаил Петрович частенько выходил на палубу, повязав на шею неуставной шарфик, связанный женой, и смотрел в сторону дома.
Богдан не заинтересовался морским делом и поступил на исторический факультет Петербургского университета. Галинка уже заканчивала гимназию. В ее комнате стояли три аквариума и две клетки с хомячками. От белой крысы пришлось отказаться: с Груней они не сошлись характером.
Для Груни и Николаса наступила новая эра – эра маленького Юрия Михайловича. Мальчик рос настоящим моряком: еще не умея толком ходить, он своими голыми ножками уже ощущал палубу «Ульрики». Груня изготовила ему персональный спасательный жилет. Когда мужчины отправлялись на яхте в поход, она отправлялась к Эльфриде или к Пие, посудачить о том, о сем. Если волнение на заливе было большим, то втроем шли к Яри. Николас и Яри обсуждали глобальные проблемы мироздания. Пия и Груня более приземленные вопросы воспитания детей. Дети Пекки были ровесниками Юрки и играли вместе, как когда-то Ярины дети играли с Мишкой. Сам Пекка теперь жил в Ревеле, но на лето отправлял сына с дочкой в свои родные места.
Вечерами Груня читала Юрке сказки. Николас тоже приходил послушать русский фольклор: неизвестно кому он больше приходились по душе, малому или старому. Когда было настроение, она садилась вышивать маленький сарафан и красивую ленточку на голову.
– Груня, это кому? – спрашивал Юрка.
– А вдруг у тебя сестричка появится? Какой толк от вас, мальчишек? Твоими мечами уже можно печь топить. Все норовишь уток погонять или жабу достать. А с девочкой будем прогуливаться: чинно, благородно, – шутя говорила Груня.
– Я твой защитник! Папа тебя от медведя защитил, а я от Змея Горыныча смогу! – волновался мальчик, пытаясь деревянным мечом отогнать невидимого врага.
– Ты мой рыцарь, – уже ласково говорила Груня, обнимая Юрку.
Маменька Елена Авдотиевна тихо скончалась. Петербургский климат сделал свое дело: заработав ревматизм, последние годы жизни она проводила зимы на Сардинии. Возлежала возле виллы на шезлонге, слушала вечное дыхание моря. Прижившиеся миндальные деревья нашептывали ей непонятные убаюкивающие сказки, она вспоминала своего любимого Петеньку, вглядывалась в ту сторону моря, где он погиб, и засыпала. А однажды заснула и не проснулась. Похоронили ее рядом с мужем. Памятник не ставили, только заменили латунную табличку, добавив к Петру Евгеньевичу Елену Авдотиевну. Теперь Груня, покрывая морилкой штурвал, рассказывала Юрке или Галинке истории из жизни Петра и Елены.
* * *
Агнес с началом войны вернулась в родные края. Она частенько наведывалась к родителям мужа в Тарту. Не забывала и соседей Алешкиных. Своих детей у нее не было, так что она баловала Катерининых, принося им сладости и игрушки. Велло и Тоотс воевали в дивизии Манергейма на восточном фронте. Агнес получала письма, перечитывала их, перевязывала лентой и шла заниматься клубничным хозяйством.

Глава 4.
Экипаж собрался. – Проводы. – Вот и встретились! – Восстановительные работы.
Михаила Петровича после начала войны вызвали в адмиралтейство. Будущий командующий Балтийским флотом вице – адмирал Иван Андрианович Непенин в своем кабинете рассматривал карту, разворачивающихся боевых действий.
-Проходите, Михаил Петрович, присаживайтесь, - сказал он после того, как адмирал представился.
Михаил Петрович выдвинул стул и сел за стол для заседаний, командующий присел с другой стороны.
-С началом войны японцы стали нашими союзниками, в адмиралтейство пришла бумага о том, что они хотят поднять «Славный» уж больно их заинтересовал двигатель крейсера. Взамен они обещают профинансировать строительство больницы в Петербурге.
Михаил Петрович достал носовой платок и вытер внезапно появившуюся испарину.
-Предлагаю Вам отправиться на подъем крейсера и захватите вашего «Кулибина».
-Мендыбаева.
-Да, Да, Мендыбаев пускай поможет, энергии у него хватает.
Михаил Петрович улыбнулся. Тамерлан числился в училище корабельной архитектуры и подобно лесковскому Левше бегал по инстанциям «пробивая» новый двигатель. Когда сил ему уже не хватало, он приходил к Михаилу Петровичу с одним единственным вопросом:                « Почему?»
Адмирал успокаивал его, с недавнего времени Тамерлан обзавелся семьей и теперь немного утихомирился.
-Разрешите восстановить «Славный»? – Неожиданно спросил Михаил Петрович.
-Он же лет десять пролежал на дне морском? – Возразил Непенин.
-Так это же не консервная банка и прецедентов пока не было.
-На месте разберетесь, лишний крейсер флоту никогда не помешает.
Михаил Петрович после совещания ринулся к Тамерлану, благо было не далеко, тот у себя на кафедре руководил постройкой макета нового двигателя.
-Что случилось? – Спросил он у запыхавшегося адмирала.
-Завтра поедем поднимать «Славный» в Чемульпо, свой макет в поезде доделаешь!
-Я знал, что такое может случиться, - радостно воскликнул изобретатель.
-Я же тебе говорил, что мы медленно запрягаем, но быстро ездим.
-Чересчур медленно, - уже с улыбкой сказал Тамерлан.
-Тогда завтра встретимся на Николаевском вокзале, мне ещё Икебанова найти надо.
Тамерлан уже шел в другую мастерскую, где хранились различные мелкие штучки для двигателей в виде прокладок и прочих деталек, для «Славного».
Вечером все семейство Лопахиных собралось за обеденным столом, присутствовала даже Груня с Николасом. Она зашла к Феврусе в кондитерскую  и вышла оттуда с очередным произведением питерских «сладких дел мастеров».
Теперь после перемены блюд, настал черед и торта. За столом была веселая атмосфера, война была где – то далеко, тем более, что Германия воевала на два фронта. Вспоминали отъезд Михаила Петровича на Японскую войну и все думали, что после восстановления «Славного» война уже скоро закончится. Мечтали о светлом будущем, Богдан станет историком, а Галинка врачом, правда в Петербурге на обучение врачебному делу барышень не брали, но она была не против обучения во Франции или Щвейцарии. Юрка, сидя рядом с отцом, мечтал стать адмиралом, продолжив дело Лапахиных. Михаил Петрович так же хотел преподавать, а Феофила хотела покоя и мира в их семье и в стране.
Со стены на них взирала Елена Авдотиевна и Петр Евгениевич. Со свадебного путешествия остался дагерротип, где они стоят в фото салоне под зонтом и прячуться под мнимым дождем. Знакомый Елене Авдотиевне художник нарисовал картину с фотографии, где улыбающиеся молодожены стоят на  Дворцовой набережной, под зонтом и  под проливным дождем, Нева, на заднем плане здание кунсткамеры и зоологического музея. Художник даже обыграл игру со светом, на зонтик сквозь тучи пробивались лучи солнца, от этого картина стала очень оптимистичной.
-А ты Груня о чем мечтаешь? – Спросил её Михаил Петрович.
-Мечтаю, что – бы все ваши желания сбылись.
Николас оказывается, мечтал о том же.
На Николаевском вокзале было как всегда многолюдно. Паровоз в нетерпении стравливал пар, около Тамерлана стояла его жена Зубайда, она действительно соответствовала своему имени «избранная» она была симпатичная, а вот сынишка Батыр пока ещё не дотягивал до «богатыря».
-Я скоро вернусь, все будет хорошо - говорил отец семейства, обнимая всех разом.
-Часы не забудь, - сказала супруга, протягивая петровские ходики.
-Думаешь, пригодятся?
-Пригодятся, ты ещё на «Славном» в Петербург зайдешь, - сказала Зубайда показывая минимальные знания основ мореплавания.
Михаил Петрович тоже не любил когда его провожают, но Галинка решила сегодня учебе уделить меньше внимания и улизнула с уроков.
-Почему не на занятиях?! – Стараясь быть строгим, спросил адмирал.
-Папочка, я только провожу тебя и сразу на учебу, сказала прогульщица, глядя на приемного отца самыми честными в мире голубыми глазами.
Адмирал таял и хоть он и злился, но в душе ему было приятно. Вообще дочка превращалась в писаную красавицу. Лизавета баловала ее, привозя из Швеции всевозможные наряды и как казалось адмиралу «побрякушки». Вот и сейчас она совсем не походила на гимназистку, думающей об учебе.
-Папочка привези мне цветочек аленький из Японии, - сказала она, как ни в чем не бывало.
-Чудище тебе привезу, что б в гимназию тебя водило.
Они оба рассмеялись.
-Что – нибудь привезу, постараюсь.
-Только отметки сначала покажешь.
-Ты главное сам приезжай, ты знаешь, мы все тебя любим и ждем, - сказала она уже, как взрослая и обняла адмирала.
-Куда уж я без Вас денусь, приеду обязательно, - сказал он и чуть не растрогался.
Икебанов был в своем репертуаре, он, скромненько извиняясь, прошел сквозь толпу провожающих и отъезжающих, показал билет проводнику, нашел свое купе и приземлился. Времени на отъезд было всего ничего, в библиотеке Политехнического он нашел недавно изданные англо – японский технический словарь и русско – английский технический словарь. Теперь в купе он хотел составить небольшой русско – японский технический словарь, что – бы быть на высоте.
-Дормидонт Аркадьевич, какая встреча! – Радостно воскликнул Тамерлан, войдя в купе.
-Рад Вас видеть Тамерлан Абашиевич, - сказал Икебанов вставая, поправляя очки и протягивая руку для приветствия.
Михаил Петрович махал Галинке уже с отъезжающего поезда, та даже пробежала метров сорок, но потом остановилась и тоже махала в след.
Через минут двадцать стол в купе был заставлен всевозможной едой. Сердобольные родственники снабдили провиантом на пару дней, не надеясь на мастерство поваров из местного ресторана. Начали с мантов, умело приготовленных Зубайдой. Во время дружеского застолья порешили, что купе Михаила Петровича будет для сна, а для работы будет второе купе.
Командировка к «Славному» началась. Каждый занимался своим делом, Тамерлан двигателем, Михаил Петрович комплектованием экипажа, если корабль окажется пригодным, а ученый составлением словаря.
Крейсер поднимали японские военно – морские инженеры. За десять лет водолазное дело шагнуло далеко вперед и проблем достать крейсер с глубины не возникло.
Михаил Петрович стоял на вспомогательном судне и наблюдал за подъемом своего детища. «Славный» на удивление легко оторвался от грунта и появился вместе с морскими обитателями из пучины морской словно Черномор. Так они и смотрели друг на друга. Потом адмирал забрался на крейсер.
Встреча была несколько необычной. Адмирал был с кувалдой и что есть мочи лупасил по башням главного калибра  и по палубе.
-Здравствуй папа, - гудел металл крейсера от ударов, - со мной все нормально, только пробоины заделать, - так во всяком случае казалось отцу.
Тамерлан, глядя на необычные действия Михаила Петровича, тоже спустился в машинное отделение, правда, переоделся. Его машинное отделение не сияло чистотой, морская вода неплохо поработала над резиной, но механические части были вполне пригодны.
-Все отлично, как я и думал, - сказал Канат ничего не понимающему японскому матросу, который освещал «царство Тамерлана».
Через некоторое время Михаил Петрович и Тамерлан встретились на палубе, на крейсер пожаловал какой – то японский чин, отвечающий за доставку корабля в сухой док Токио.
-Дормидонт Аркадьевич, - скажите ему, что если я починю двигатель до прихода в сухой док, то японцы восстановят «Славный», а я помогу им с их двигателем.
Икебанов все перевел, стараясь  вкратце изложить просьбу Тамерлана.
Японец ничего не понимал, один как ему сказали адмирал ходит с кувалдой и стучит по кораблю, второй обещает невозможное.
-Я доложу о Вашей просьбе, - сказал он Икебанову.
На «Славный» поставили пластыри и он, как маленький ребенок, на ходиках в виде тросов, не спеша в окружении спасательных кораблей, пошел на Токио.
Михаил Петрович все обстукивал и записывал, что нужно заменить. Канату провели освещение, и он начал «колдовать» в своем царстве. Икебанов помогал в переводах, попутно записывая новые слова в словарь.
В сухом доке собралось огромное количество пессимистов среди японских морских специалистов, был даже приглашен российский консул граф Воронцов. «Славный» стоял на стапелях, все его тело было в ранах и шрамах, но на удивление, ни одна заклепка не вылетела, броня тоже выдержала удары японских снарядов. Но его обводы были по – прежнему прекрасны и вызывали восхищение.
У Тамерлана в его отделении все сияло, новые прокладки стояли на старых местах, двигатель был разобран, вычищен, не без помощи японцев и собран.
-Полный вперед, - шутя, сказал Михаил Петрович, Тамерлану по переговорному устройству.
Тот уже ни сколько не волнуясь, запустил двигатель, трущиеся и движущиеся части перешли в движение, издав звук работающей машины. С каждой секундой оптимистов становилось все больше. Наконец двигатель заработал на холостых оборотах.
Михаил Петрович и Тамерлан обнялись.
-Ради этого момента стоило жить, - сказал механик, улыбаясь.
-Я же говорил, что все будет хорошо!
-Получено разрешение от японцев на реконструкцию «Славного» в обмен на двигатель, - сказал российский дипломат.
-Передайте, пожалуйста, по своему ведомству список всего необходимого и списочный состав экипажа.
-Все передам, - сказал Воронцов. – Вы тут произвели фурор, поздравляю, -     добавил дипломат.
На следующий день, Икебанов остался с адмиралом, а Тамерлан пошел консультировать японских морских инженеров, не забывая заглядывать на «Славный».
Михаил Петрович, как в былые времена каждый день принимал японских инженеров и представителей технических компаний, предлагавших самые разнообразные идеи. Икебанов переводил, обогащая русский и японский языки неожиданными речевыми оборотами.
* * *
Вот так и встретились на Николаевском вокзале Илья, новый командир корабля Александр Сергеевич и старший помощник Сухинин. На вокзале царило радостное оживление: экипаж опять собирался!
Сухинин взял с собой Юмико и детей: когда еще представится возможность увидеть Японию и дедушку с бабушкой?
Катерина стояла вместе с Харитоном. Дед давал последние наставления Илье.
-Ты не переживай, башня бронированная, самое главное, что командиры, что надо, - находил он слова утешения и для Катерины.
Одетые по последней моде, Елизавета с дочкой отправляли капитана второго ранга в очередной поход. Госпожа Невельская в волнении держала мужа за пуговицу кителя: она так и не смогла привыкнуть к специфике военной службы. Отец держал дочку Викторию за руку, та, как могут только дети взирала на все происходящее.
Яри с Пией провожали своего уже возмужавшего внука, который служил старшим механиком на ледоколе «Сампо» в Ревеле.
Под новый марш «Прощание славянки» состав тронулся во Владивосток
***
«Славный» стоял уже у причала. Японцы заделали все пробоины и когда экипаж прибыл на крейсер, он уже в нетерпении покачивался.
Илья был на своем «рабочем месте» в башне номер один главного калибра. Морская вода сделала свое дело, все, что можно было уже  проржавело и вышло из строя, осталась только железо. Через день заменили стволы орудий, поставили местную оптику, которая оказалась не хуже немецкой. Илья вместе с другими матросами «оживлял» башню.
По вечерам Илья ещё доделывал корабельную баньку вместе с другими специалистами парного дела.
-Чего такой не веселый Серега? – Спросил Александр Сергеевич помощника, улучшив момент – Супруга рядом, так ты должен летать на крыльях любви по крейсеру.
-Полетаешь тут. – Думали к родне всей семьей заявимся, а тут от ворот поворот. Жена каждый день из гостиницы  письма родителям пишет, а все без толку. Сбежала, да и не за того замуж вышла, я так думаю.
-Ничего, японцы тоже люди, какой дед не захочет внука увидеть, а бабушка внучку?
-Да, не знаю, как Александра, а Гришка точно каким – нибудь самураем станет, - с гордостью за сына сказал отец.

Глава 5.
Сон в руку. – Меч внуку. – Вторая попытка. – Давай, баня, веник, карашо. – Голубь мира. – Песня про конного самурая, торговца и красавицу. – В тельняшке, с ясной головой. – Боевое знамя. – Курс на Владивосток.
Хендо, отец Юмико, происходил из древнего самурайского рода. Символом их клана было дерево бонсай и девиз «Большое в малом». Он понимал, что Япония – это часть огромного мира, а не остров, огражденный от его влияния. Когда дети выросли, он отправил их учиться на другой конец земли, надеясь, что полученные ими знания пригодятся Японии. Ему было безумно горько, что его единственный сын Ясихиро погиб, но он погиб как воин, и Хендо очень им гордился. Юмико он тоже очень любил, но простить того, что она сбежала и вышла замуж за иноземца, никак не мог.
Ему часто снился один и тот же сон: он стоит, к нему подбегает какой-то мальчишка, падает и достает из ножен его самурайский меч. Хендо просыпался и не мог понять, что же означает этот сон.
Перед визитом к родным Юмико провела своему русскому мужу строгий инструктаж:
– При входе в дом нужно поклониться родителям, за руку не здороваться и не обниматься и не целоваться, у японцев это не принято.
За свою семейную жизнь Сухинин успел немного освоить японский и думал сразить тестя какой-нибудь фразой. Александру нарядили в кимоно, но Григорий остался в костюмчике.
Сели в экипаж и поехали: Юмико очень волновалась и в десятый раз повторяла, как следует себя вести.
– Я позову вас, побудьте пока здесь, – сказала мать детям.
  Хендо встретил их абсолютно равнодушно, не поведя даже бровью. Зять все забыл, пошел здороваться и обниматься, это еще больше испортило ситуацию. Отец, хоть и не видел долго свою дочь, не выказывал никаких чувств, мать стояла, потупив голову. Никто не знал, что делать. Послышался шум, гам, в комнату вбежали внуки: они не усидели в экипаже и решили проверить, как обстоят дела у родителей. Александра сразу спряталась за маму, а мальчишка…
Перед Гришкой стояла подставка с дедовым самурайским мечом: весь мир сошелся клином на нем, ничего и никого другого он не видел, до вожделенной мечты осталось считанные метры. Он подбежал к мечу, но поскользнулся, упал, и, в падении угодив деду головой в живот, опрокинул подставку для меча. Поднявшись, он тут же схватил меч, обнажил клинок и прокричал что-то невразумительное. Это был рык тигренка, уже способного на маленькие подвиги.
– Прости, дедушка, что так получилось, – опомнившись, виновато произнес Гриша по-японски, протягивая меч деду, и  опустил голову.
Перед Хендо стоял его сын Ясихира в том же возрасте, правда немного иного иной, но эти глаза и эти упрямо сжатые губы, были точно его.
– Ты его заслужил: он теперь твой, – сказал дед, в глазах которого блеснула слезинка, вопреки самурайской стойкости.
«Вот так экспромт», – подумал Сухинин.
– Приезжайте завтра вечером, – сказал отец Юмико уже миролюбивым тоном.
* * *
Вторая попытка вышла получше. Хендо с женой встретили их на пороге дома. Все было, как в лучших домах Японии: бабушка рассказывала семейные истории внучке, слуга показывал наследнику Грише дом, сопровождая интересной историей каждую комнату. Юмико переводила вопросы отца  Сухинину: он рассказывал, как проходил бой.
– Если бы миноносец успел бы дать залп торпедами, то судьба «Славного» могла быть иной, – возбужденно говорил зять, сидевший как раз под фотографией Ясихиры (тот был сфотографирован на выпуске из  военно-морского училища). – Торпеда прошла в метре от носа крейсера! Юмико, скажи, пожалуйста, отцу, что мы с его сыном впервые встретились в Англии на боксерском ринге.
Дочка рассказала все, как было. Хендо слушал и удовлетворенно кивал головой. После пару чашечек саке тесть и зять уже свободно общались на любые темы без переводчика. Юмико рассказывала матери, как жила она в эти последние годы: про семью, про Петербург и работу. Александра на кухне  с любопытством наблюдала, как готовят восточные блюда, а потом присоединилась к брату.
После того как саке было допито, зять повел сына и тестя на «Славный». Когда корабль подновляли, Сухинин исхитрился и восстановил баньку. Банька из осиновых досок получилась на славу: среди матросов были рукастые деревенские парни, которые знали, как правильно все сделать. Имелся даже запас неприкосновеннейших березовых дров и очень ценных веников.
– Давай сюда, тестюшка, сейчас покажем тебе загадочную русскую душу, – сказал Сухинин, подкидывая воду на каменку.
В парилке запахло ржаным хлебом. Хендо сидел на полке в неглиже, на голове его была войлочная шапка, закрывавшая уши, на руках рукавицы. Гришка тоже выказывал свой «самурайский дух».
– Давай ложись, сейчас веничком тебя отходим. Давай, давай, поддадим еще!
Сухинин чувствовал себя нормально, а тестю становилось уже жарковато. Вот уж мочи нет держаться от жара…
– Вперед, за мной! – крикнул Сухинин, прыгая с борта корабля в море. Хендо с Гришей сиганули за ним. Морская вода немного охладила пыл.
Раскрасневшиеся, довольные, решили сделать еще один заход. Хендо все повторял: «Давай, давай, баня, веник, карашо». В перерывах между заходами пили ледяной квас. Потом пошли в кают-компанию. По пути им встретился Михаил Петрович, который только что доложил обстановку по корабельной связи в адмиралтейство. Сухинин объяснил появление постороннего тем, что Хендо здесь исключительно в качестве голубя мира. Голубь был распаренным и веселым.
– Не умори только голубя, – сказал адмирал, покачав головой. – Веник на память подари.
Михаил Петрович дождался Икебанова и они пошли в ушел в Токио за гостинцами для семьи.
Сморенный банными процедурами Гриша отправился спать в отцовскую каюту. В кают-компании Сухинин достал малосольные огурчики, соленые рыжики, селедочку с укропчиком, квашенную капусточку, уже приправленную подсолнечным маслом. Имелись еще теплые пирожки: с яйцом и рисом, с фаршем, с капустой и с морковкой. Центр стола украшала запотевшая бутылочка водочки.
– Это водка и закуска, – показал он на накрытый стол.
– Закуска, водка – одобрительно повторил Хендо: натюрморт тестю явно нравился.
Выпили по рюмашке за здоровье, потом за всех погибших моряков, потом отдельно за Ясихиру. Потом у тестя разыгралась кровь, и поступило предложение поехать по гейшам, вернее, Хендо предложил послушать японские песни и посмотреть танцы. Сказано – сделано, сели в экипаж и приехали к самым шикарным гейшам. Здание было обыкновенным, но внутри весьма изысканным. На первом этаже все было оформлено в морской тематике: центральное место занимала копия знаменитой японской картины «Большая волна». На втором этаже все было стилизованно под японскую природу: тигры, драконы и дивные птицы прячущиеся в бамбуке, цветах или на горах.
Хендо здесь знали: к ним сразу подбежали две девушки и пригласили на второй этаж. Гостям выделили отдельную комнату, куда пришли четыре японские красавицы, одетые и накрашенные согласно духу данного заведения. Сухинин при всем уважении к японским традициям попросил стул. Девушки начали играть на местных музыкальных инструментах, петь и танцевать. Хендо был в восторге, Сухинину тоже понравилось: интересно и экзотично, особенно последний танец с веерами.
После представления Сухинин попросил гитару: через некоторое время инструмент нашелся. Подстроив струны под себя, Сухинин запел: «Ой ты рожь высокая». Голос у него был сильный, бархатистый. Музыка усиливала слова, рассказывающие что-то о загадочной стране.
– Песня про конного самурая, который едет к себе на родину, в отчий дом, – кратко перевел Сухинин.
  Песня так проняла японцев, что девушки даже расчувствовались. Для поднятия настроения и Сергей сыграл «Коробочку», песню подхватили и пытались подыграть и как-то даже по-своему станцевать.
– Торговец хочет познакомиться с местной красавицей, – кратко изложил суть песни исполнитель.
  Под конец Хендо все-таки сморился после баньки и уснул, давая понять, что концерт закончен. Сухинин  поблагодарил девушек и бережно отнес его на руках до коляски, а когда доехали, так же бережно принес домой.
Юмико ночевала в отчем доме. Она еще разговаривала с матерью, когда супруг на руках внес тестя.
– Крепкий мужик, только под конец подустал, – сказал зять, укладывая тело на место, указанное тещей.
* * *
На следующее утро Хендо проснулся в тельняшке, с абсолютно ясной головой. Рядом стояла жена: укоризненно глядя на него, она просила объяснить, что все это означает. В руке она держала новехонький березовый веник, сделанный по всем банным канонам.
Хендо начал объяснять, что вчера он был в бане. Они парились с веником: для наглядности он показал, как это происходит, забрав веник у жены.
– Зачем столь высокая температура? Зачем себя бить? Для чего нужно прыгать с корабля в воду? – не унималась жена.
– Ты ничего не понимаешь! – начал раздражаться супруг.
Нарита, действительно, ничего не понимала: лежи себе в ванне, нежься в теплой воде, любуйся прекрасным видом из окна… К чему эта варварская баня?.. Юмико стояла рядом и хохотала до упаду над объяснениями отца и реакцией матери.
* * *
Наступило время сдачи корабля. Обновленный, вновь окрашенный под касатку, он готов был снова идти в бой. Совместными усилиями «Славный» получил второе рождение.
  Михаил Петрович выстроил команду на палубе. Напротив них стояли японские офицеры, матросы и все, кто помогал поставить корабль на воду. Все были одеты в парадную форму. Михаил Петрович прикрепил на флагшток боевое знамя. Как и корабль, оно было свежим: места ранений аккуратно зашили.
– К подъему знамени стоять смирно! – скомандовал адмирал. Русские и японцы отдали честь флагу.
С берега церемонию наблюдал Хендо со своим восстановившимся семейством. Дочь с внуками решила какое-то время пожить у родителей: они приехали проводить Сухинина. Гриша стоял рядом с дедом, держа в руках меч. Все смотрели на «Славный», отца и команду. Когда корабль отшвартовался, замахали на прощанье. Сухинин, при полном параде, подошел к корме и тоже махнул рукой семье.
– Принимай корабль, – сказал Михаил Петрович Александру Сергеевичу.
– Курс на Владивосток, – скомандовал новый капитан.
«Славный» не спеша отошел от причала: его путь лежал на родину, к череде новых событий.

Глава 6.
«Гроза» шла к родным берегам. Подуставший экипаж мечтал  встретиться с родными, насладиться домашней едой, просто постоять у открытого окна, смотря на мирскую суету и вдыхая воздух, не очищенный системами жизнеобеспечения.
Капитан нес вахту: через несколько часов его сменят. Все было так, как и должно было быть. Замигала лампочка, означающая, что лодке необходимо всплыть на определенную глубину, чтобы выйти на связь. Леонид Александрович дал необходимую команду: «Гроза» послушно вышла на заданную глубину, он нажал на кнопку связи и надел наушники. Послышалось легкое шипение раскодированного сигнала.
– Добрый день, как дела? – послышалось приветствие Палици.
– Все в порядке, идем домой.
– Очень хорошо, что у вас, в отличие от нас, все в порядке. Сухинина вместе с английскими врачами арестовали и препроводили в местную тюрьму. Руководство Гвинелы обвиняет их в распространении инфекционных заболеваний. Великобритания уже отправила вертолетоносец  для усиления переговорной позиции. А мы пошлем «Грозу». Кстати, фамилия английского капитана Невельской. Приказываю подойти к территориальным водам Гвинелы и разработать операцию по вызволению  пленных. У меня тут супруга Сереги Сухинина присутствует, так уже я уже в ее слезах по щиколотку, – уже совсем другим, «домашним» голосом добавил Палица. – Сидит красавица Глафира: то она ревет, то младенец Гришка – вылитый отец.
– Разрешите приступить к выполнению операции?
– Приступай. Около Кубы пополните провиант и боезапас. Наше судно уже выходит в заданный квадрат. И Маринку берегите, – по-отечески сказал адмирал.
Лампочка погасла, сеанс связи закончился. Капитан вздохнул, стирая образы супруги в разных вариациях, сделал себе крепкий кофе, выпил, смакуя каждый глоток: в голове начал прорисовываться план.
– Боевая тревога, командирам БЧ и диверсантам собраться в рубке, – послышалось в отсеках.
Через пять минут команда, готовая выполнить любое задание, сидела в рубке. Заграничная интеллектуальная игра клуба «военно-морских знатоков» началась.
– Где точно находится эта Гвинела? – задал вопрос Канат.
– Там же, где и Гваделупа, – ответил Аслан.
– При Мариночке попрошу не выражаться, – сказал капитан. – Задание предстоит серьезное.

                Конец первой книги.