Я бы очень хотел заснуть не один. Утро пахнет кленовыми листьями, постель теплая, а рядом меня обдает утренним дыханием живое существо. С красивыми ногами, хрупкими, чуть выступающими плечами. Но каждую ночь я напиваюсь со своими друзьями, Лешей и Андреем. Сидя в пластиковой машине, мы жалуемся друг другу на себя, делимся проблемами и смеемся над глупыми шутками. Вот уже пошла третья бутылка, по всему телу разносится легкость, ветер уносит мои пальцы к ночному небу, они болтаются из стороны в сторону, поддерживая дебаты нелепой жестикуляцией.
Открываешь скрипучую дверь автомобиля, вываливаешься на улице, и тебя обдает холодным ветром. Пытаешься прикурить сигарету, но морозные порывы снежных бурь сносят огонь, и только с 8 попытки удается втянуть в легкие елейный дым. Смотришь на далекое темное небо, без звезд, как полотно с блеклым куском луны на краю. У подъезда воет кот, прося покормить или впустить в теплоту подъездной романтики, с потрескавшимися стенами и побелкой, застывшей на помойных куртках отшельников. Красные рожи и острые ступени впиваются в ягодицы, ломая кости медленной прохладой бетона.
Я буду ждать тебя, всегда буду ждать. На английском эти слова звучат почему-то куда глубже. Или на Испанском. Или Французском. Это то, что наполняет меня. Парафраз и скудоумия. Мысли мечутся. Одна единственная фраза, что транзитом перемещает буквы и лавирует меж стенок в черепной коробке. Лаконичность проходящих по ночным улицам барышень убивает меня, они ничто по сравнению с тобой. Лишь пустой голос чужого рассудка или туман, что растворяется при приближении.
-Эй, ты чего там замечтался, пошли уже куда-нибудь, прогуляемся. Может найдем что-то интересное.
-Ты прав, пойдем. Стоять слишком холодно, да и выпить еще хочется.
Мы шли по мрачной, наполненной каменными горгульями, пустынной улице спального района. Три путника, продрогшие и печальные, как осенние тучи, которых несет куда-то обычный случай. Меня не покидали мысли о ней, той единственной и неповторимой. Тоже мне принцесса, запертая в большом запутанном замке, чьи башни так высоки, что даже если сильно задрать голову, увидишь лишь уходящие в небо комья красного кирпича, облагораживающего решетку маленького оконца.
Нужно просто идти, за своими ногами, за ребятами, они знают дорогу к другому берегу. К раскаленному песку, что застревает меж пальцев ног и волнам, кутающих твое бледное тело в прохладные пенистые объятия. Пусть сами не осознают, но я уверен, что они знают подобное местечко.
- Пошлите, зайдем ко мне, я из цеха вынес литровую банку спирта, сейчас разбавим водичкой, добавим сока лимонного, возьмем с собой и красота. Сказал Андрей, почесав свой острый, покрасневший от холода нос.
-Ребята, а вы когда-нибудь танцевали Вальс одного. Спросил я.
-Что это вообще?
-Когда ты стоишь в темной комнате, окутанный самыми чудесными и теплыми воспоминаниями предыдущих лет, но никого рядом нет, и ты, под тихую музыку начинаешь танцевать в темноте, и только настольная лампа освещает твое лицо. Ты будто уносишься обратно, туда, к тем улицам, которых уже не видел так давно, но по которым гордо вышагивал когда-то, смотря на залив, церковь Католиков и холмы, на них в лучах летнего солнца грелись люди, а ты пьяный, волочил ноги и будто чувствовал легкость собственного тела. Искал сигарету у каждого встречного прохожего и ждал протянутой теплой руки.
-Ты ненормальный! Мы оставили подобные помыслы еще лет пять назад, вместе с попытками покинуть этот всеми забытый город. Что ты в глубины какие-то уходишь? На вот лучше, выпей!
Я беру из протянутой руки бутылку и делаю пару глотков. Интересно, сколько еще дрянного пойла мне предстоит закинуть в свой чувственный рот, прежде чем я свалюсь в близлежащую канаву, утопая в грязи и собственной блевоте. Ну да ладно, сегодня как раз такой день. Когда надо пить до самого конца. До последнего взмаха крылом пролетающей птицы. До последнего гнезда сплетенного руками ребенка.
Выйдя от Андрея, с пластиковой прозрачной бутылкой, наполненной той бражкой, что мы сообразили на троих, я даже не заметил, как мы доковыляли до центра города. Такого пустынного, хотя на часах еще только час ночи. Город будто вымер, словно невидимая рука покрыла его непроницаемым куполом, и чье-то дыхание обдало тишиной. Лишь горели одним цветом сломанные светофоры. На площади примостилась одинокая елка, гордость нашего города. На выходных, по вечерам, вокруг нее резвятся детишки и прогуливаются парочки, обязательно сделав пару снимков на фоне. По ночам же, на ее огни набредают одинокие пьяные души, в попытках согреться и обрести собутыльника в лице пластиковых ветвей и небольших разноцветных гирлянд.
Единственное, чем мне всегда привлекала зима, это то, что все вокруг преображается, покрываясь белым одеялом, повсюду загораются огни и гирлянды. Люди наряжают свои квартиры и улицы, что бы хоть немного воссоздать атмосферу волшебства. Не хватает только стариков, с длинными седыми бородами и лампадами в руках, которые ходили бы по городу, дарили встречным цветы и рассказывали бы старые, давно забытые сказки.
Мы уселись прямо на пригорок рядом с елкой, передавая по кругу бутылку. Я дышал в свои ладони, пытаясь хоть как-то согреться. Водил указательным пальцем правой руки по левой. По всем завитушкам, прожилкам и венам, что спрятались под кожей. Находил в них изгибы женских спин и давно забытых животных, что были начертаны наскальными рисунками в пещерах диких людей.
-А вот бы на острова какие-нибудь уехать, по типу Бали или что-нибудь такое. Говорит Андрей, пытаясь что-то разглядеть через бутылку, поднося ее близко к своему небритому лицу и закрывая один глаз.
-Мечтателям в этом городе не место, завязывай.
-То есть ты предлагаешь жить от зарплаты до зарплаты и не позволять себе даже грезить о лучшем?
-Что меняется? Это же только грезы.
Я сделал пару глотков, передал бутылку и вставил свое веское слово. Мне хотелось, что бы оно было подобно кинжалу, разящему и громогласному, проникающему в самое сердце, доносящееся до моих друзей из самых потаенных глубин моего рассудка. Но как всегда, никто ничего не слышал. Никто. Ничего. Не слышал.
-Нет, ну а что, у всех же есть дома в заначке тысяч десять хотя бы, ну или занять можно у кого-то, давайте выскребем все из своих загашников, и завтра купим билеты, почему собственно нет? Ведь если подумать, нас тут мало что держит. Город протух, неужели вы не чуете.
-Это ты только сейчас такой смелый, напившись изрядно. Вот на утро протрезвеешь, и я посмотрю, как ты запоешь.
Леша нервно пинал ногой замерзшие комья снега.
Вечно он влезает со своим цинизмом, заставляет мыслить “реалистично и здраво”, как он сам выражается, хотя, по-моему, это просто узко. Что нам претит? Сложно сесть в самолет с билетом в один конец? Нет. Хуже точно не будет. Может она где-то там, спряталась в ежевичных кустах, а в руках у нее можжевеловая настойка и надето короткое, красное, броское платье. Мы же сидим, мерзнем, около этой пресловутой елки, пытаясь выдавить из себя праздничное настроение, но все эти попытки тщетны, раз за разом разбиваются о быт, о людей, с вытянутыми лебедиными шеями, плюющих кожурой от семечек на тротуар. Каждый год в ожидании теплого мая. Летние месяцы дают каждый раз новую надежду, что все изменится, но меняются лишь джинсы на шорты. Все же осталась вера, что когда-нибудь Птица запоет свою песню еще лучше. Но приходит лишь зной и облепившие тебя мухи, сосущие из тебя соки своими маленькими хоботками. Приходишь на работу, и от тебя отгрызают по куску мяса, день изо дня. Вяленого или с кровью. Различны лишь сорта прожарки. Ты думаешь - когда твоя плоть кончиться, но с каждой ночью она нарастает заново, что бы это племя людоедов насыщалось тобой без конца. Ты сам – часть этого племени.
В глазах становится мутно от обилия выпитого, я валюсь прямо в сугроб. Находит пелена, туман ползет по моим ногам, доходя до шеи, обволакивая меня целиком. Последнее, что я вижу, вырубаясь на этой холодной, голодающей улицы, это ее лицо и рука, зовущая меня куда-то. Умер я или превратился в снег, тающий на твоих теплых ладонях?