Стукач
Данная повесть является художественным произведением. Фамилии персонажей искажены до неузнаваемости. Все совпадения с реальными людьми следует считать абсолютно случайными, хотя возможно, что некоторые события всё же имели место в прошлом.
(Авт.)
Стучат солдаты, стучат матросы,
Стучат глухие, стучат слепые -
Все очень любят писать доносы.
Стучат писатели и поэты,
Стучат философы и артисты,
И шлют в Контору свои приветы
И демократы, и коммунисты.
Вместо предисловия
Переосмысливая судьбу моего народа я абсолютно уверен в том, что советская власть готовила ещё одно преступление, результатом которого должно было стать полное и окончательное уничтожение такого понятия и общности, как российские немцы.
Но этого не случилось. Помогло чудо или может быть вмешался господь Бог. Советскую власть уничтожили сами же большевики. Пришедшие к власти двое крестьянских сыновей – Михаил Горбачев и Борис Ельцин сотворили то, что не смогли сделать ни наймиты Антанты, ни германский рейх, ни Никита Хрущёв со своими кукурузными экспериментами.
Один по причине врожденной дурости и неспособности самостоятельно принимать решения, второй – в силу хронического алкоголизма и стремления своего окружения нахапать побольше.
Одной из причин развала советского коло;сса стало обострение национальных противоречий на фоне ослабления центральной власти.
До этого российская держава уже переживала подобный распад. Он случился в феврале 1917 года и именно по тем же национальному и территориальному признакам.
Впоследствии советская власть во главе с товаришем Сталиным учла этот печальный опыт.
Победившие большевики подошли к делу системно и постановили, что национальные отношения между народами должны строиться как в семье, где один из народов будет изображать роль авторитетного, умного и справедливого пахана или брата, а все прочие будут его всячески слушаться и поддерживать.
И вот несмотря на то, что сам товарищ Сталин был грузином, а ЦК интернационален, на роль старшего, самого доброго и справедливого родственника был назначен русский народ.
Все остальные, белорусы, украинцы, чеченцы, немцы могли считаться или близкими родственниками, или же … не очень близкими.
Но вот например, люди с нерусскими фамилиями как-то изначально не внушали доверия. Были они с каким то душком, чем то вроде осетрины второй свежести. Носить нерусскую фамилию было даже как-то неприлично. И потому многие видные деятели партии, революции и писательского цеха из национальных меншинств срочно поменяли свои имена и фамилии на русские. Или же брали себе псевдонимы, больше похожие на блатные кликухи. Так Даниил Герман стал - Граниным, Михаил Эпштейн - писателем Голодным, а революционная фурия Розалия Залкинд потребовала называть себя товарищем Землячкой.
Могу только догадываться о том, что переживал в кровати её муж. Обнимать и целовать в постели своего товарища в кожаной куртке, да ещё и с револьвером! Возможно именно поэтому у них и не было детей.
Для того, чтобы советской власти было сподручней вести учет всех неблагонадёжных, каждому гражданину СССР полагался паспорт. В нем имелась графа -национальность. И в этой графе указывалось: русский, немец, татарин или, скажем, мордвин.
Система учёта в СССР была налажена идеально. Как в большом лагере.
Первый барак -100 заключённых. Второй- 150. Третий... Четвёртый... Ну и так по порядку.
Так и с национальностями. Всех нашли и посчитали. По переписи 1926 года в СССР оказалось 147 миллионов 27 тысяч 15 человек русских, 1 миллион 238 тысяч 549 -немцев и в Украинской ССР ообнаружили даже одного курда.
Никто не спрятался.
По Конституции СССР каждый народ страны Советов был наделён равными правами. В принципе так и было. Все народы жили одинаково. Одинаково плохо!
Правда кому-то было хуже чем остальным. Например евреям.
После свержения царизма и установления новой пролетарской власти антисемитизм в Советской России никуда не делся.
Периодически советские граждане громили еврейские магазины и обзывали евреев - жидами.
Наверное никак не могли простить евреям, что они распяли Христа.
Но это быстро прекратилось. Советская власть не терпела, когда кто-то проявлял несогласованную с партией инициативу и по собственному усмотрению решал кто лучше, а кто хуже.
Но после того как в 1933 году к власти в Германии пришли национал-социалисты хуже всего в СССР считалось быть немцем. Иметь в молоткастом и серпастом эту национальность считалось очень большим несчастьем!
Если узбека или казаха могли просто назвать чуркой, то немца ожидало кое что и похуже. Например, высылка в Нарымский край, где по слухам комары были величиной с мелкого воробья, а ВОХРа, охраняющая потенциальных предателей, лютее овчарок.
* * *
Термин «национальность» - это гениальное изобретение советской власти. Сталин ввел его вместе с паспортной системой в 1932 году.
Это внесло достаточно большую путаницу, потому что поначалу каждый мог записаться кем угодно. Отец моей знакомой, Фриды Коврига вернувшись в те годы из служебной командировки в Германию и будучи в полном восторге от немецкой техники записал родивщуюся дочь немкой, а командарм маршал Василий Блюхер себя- русским.
Интересна судьба потомка поволжских колонистов по фамилии Юнгманн. Он был известным музыкантом, играл на флейте и писал музыку на слова немецких поэтов. Но мало кто знает о том, что при получении самого первого паспорта в 16 лет паспортистка допустила ошибку и в графе национальность, вместо «немец» написала - «ненец». Всего лишь одна буква кардинально изменила всю его судьбу.
Его как представителя малочисленных народов Севера не призвали на фронт. Не отправили также на лесоповал в составе трудармейских колонн. Он не был под спецкомендатурой и тихо прожил все 40-е и 50-е годы, не уставая благодарить господа Бога за то, что послал ему ту самую невнимательную паспортистку.
Это случай скорее из разряда курьёзов, но как говорил Остап Бендер, судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
Говорят, что некоторые записывали себя даже индейцами.
До революции русские цари классифицировали своих подданых по вероисповеданию. Пришедшие к власти большевики - по социальному происхождению. Но всех переплюнул товарищ Сталин. Он ввел классификацию «по народам», и делал это с совершенно очевидной репрессивной целью.
Без ярлыка «национальность» были бы невозможны репрессии против целых народов, которые он готовил и проводил с начала тридцатых годов. Сильно облегчалась также кадровая политика в «нерусских» республиках СССР. Это изобретение Сталина оказалось чрезвычайно живучим. Оно пережило и самого Сталина, и его режим, и Советский Союз. Для многих поколений советских людей принадлежность к народу и генетическое происхождение стали судьбой и определили их дальнейшую жизнь.
Деление народов по этническому принципу «на сорта» повлекло за собой бытовой шовинизм, недоверие по национальному признаку, негласные ограничения и запрет на ряд профессий.
Советским немцам было запрещено поступать в ряд институтов и военные училища. До 1956 года существовал запрет призывать немцев на службу в армию и прочее.
Моему отцу в 1949 году учительница запретила ходить в школу. Сказала, что для немцев у неё в школе мест нет.
Советским немцам была уготована участь трактористов, доярок, комбайнёров, свинарок. Максимум на что мог расчитывать человек с такой национальностью это на должность председателя колхоза в немецком селе.
Благодаря политике советской власти и усердным мероприятиям сверхбдительного аппарата НКВД-МГБ-КГБ все это неизбежно должно было привести к абсолютной ассимиляции российских немцев.
Одна её часть растворилась бы в смешанных браках, взяв себе русские, украинские, белорусские и другие «правильные» фамилии супругов, другая, без языковой и культурной подпитки неизбежно ассимилировалась бы, забыв историю своего народа.
Те, кто уцелели, наученные горьким опытом репрессий, предпочли стать русскими по умолчанию.
* * *
Я родился в такой же простой семье депортированных поволжских немцев.
Моя малая родина тех лет, это деревянные бараки выбеленные известью и частные бревенчатые строения, похожие на крестьянские избы. Немощёные и не асфальтированные улицы, весной и осенью утопающие в грязи, а зимой засыпанные снегом.
Это был самый заурядный и обычный сибирский посёлок, как все небольшие районные центры, скучноватый и сонный. О каждом жителе здесь было известно всё, как в махновской контразведке Лёвы Задова. Кто сколько и что пьёт, кто гуляет от жены или от мужа и кто сколько зарабатывает.
Все мужчины делились на две категории: те, что постарше- воевали, что помоложе- сидели. Некоторые успевали и то, и другое.
Там жили потомки раскулаченных и высланных мужиков, а также те, кто освобождался из многочисленных близлежащих лагерей.
Бывшие враги народа, побывшие в плену фронтовики, власовцы и самые обыкновенные уголовники. Сосланные немцы и финны, бандеровцы, казаки и крымские татары. Все, кто привык с детства отчаянно бороться за своё существование.
Часть населения посёлка уже отсидела, другая часть готовилась сесть и потому, в самом большом авторитете были личности, конфликтующие с законом.
Все они признавали только один вид самоутверждения — конфронтацию.
Именно поэтому место моего рождения вместо посёлка городского типа можно было назвать посёлком лагерного типа.
Детство было самым обычным для любого посёлкового пацана. Первые польские джинсы я получил в семнадцать лет. Первый сексуальный опыт в шестнадцать.
Своих дедушек и бабушек я никогда не видел. Они погибли задолго до моего рождения. Во время войны. Но не на фронте. И не в армии. Это была трудармия, которая была хуже тюрьмы. Если в тюрьму отправляли за преступление и по одиночке, то в трудовые колонны без исключения весь «провинившийся» народ. Весь! Без всяких скидок на партийность, гениальность и прошлые заслуги.
Это были точно такие же советские граждане, но этнически родственные тем, кто воевал с СССР - немцам, финнам, румынам, венграм, болгарам и прочим.
Ну а поскольку Советсий Союз воевал почти всегда, то и недостатка в подозреваемых никогда не было.
В отличие от остальных репрессированных народов, потенциальное предательство советских немцев разоблачили раньше других и уже с конца 1941 - начала 1942 гг их колонны покорно потянулись на лесоповал и в забои шахт под мат вооружённого конвоя и лай овчарок.
В 1948 году советская власть решила добить всех советских немцев и одним указом приговорила их к ссылке навечно.
У меня дома хранятся копии дел моих родных тёток - Анны, Марии, Эрны, с их расписками о том, что они предупреждены о 20-и летней каторге, если убегут, улетят, уползут из своей тюрьмы. Самой старшей было тогда чуть больше двадцати. Младшей-шестнадцать.
Мама и папа так и не смогли получить никакого образования. Сиротство, интернат, ФЗУ. Потом тяжёлая работа на стройке отец- плотник, мама- штукатур.
И они вкалывали! Верили, что всё забудется и мы станем такими же как все! Полноценными гражданами своей страны.
Первую рюмку за праздничным столом всегда поднимали за то, чтобы не было войны!
Лучшими праздниками были те, что в ноябре и мае. Их ждали, как сейчас ждут Новый год!
Только уже став седым, я понял, как любил отца и маму в детстве. И сколько я недодал им тепла!
Несмотря на свою национальность родители не говорили на немецком.
Откуда им было его знать и где на нём они могли говорить, если за любое слово на «фашистском» языке воспитатели в интернате били кулаками и лишали пайки.
Я знал, что я немец, однако был уверен, что все немцы живущие в Германии,- фашисты, которые убили миллионы советских людей и потому учить «фашистский язык» не рвался.
Нельзя сказать, что родители меня очень баловали или изводили нравоучениями. Они не проводили со мной все свободное время, не развлекали, не разговаривали по душам, не учили жить по заветам великого Ленина. Так было почти во всех семьях «работяг» нашего посёлка.
По моим наблюдениям, самое лучшее воспитание получают в тех семьях, где есть лёгкая небрежность в воспитании. Когда никто из под палки не заставляет пиликать на скрипке и не предрекает будущее нобелевского лауреата, а вместо этого дают возможность принимать самостоятельные решения и набивать шишки на собственных ошибках.
В воспитании подрастающего поколения нашего посёлка большую роль играла улица.
Она жила по понятиям. Все знали, что стучать, крысятничать и бить толпой одного это западло. Что слова «педераст» или козёл это страшное оскорбление, услышав которое в свой адрес надо убивать того, кто это сказал. Что нельзя задирать пацана, если он провожает девчонку. Нельзя косить от армии, плакать и бояться боли.
Шпана разговаривала на смеси обычных слов и блатной фени. Именно эти интонации я слышу теперь, когда нынешний президент России выступает с экрана телевизора.
Лагерную феню в посёлке знали все. Безрукие и безногие фронтовики, ветераны войск ОГПУ- НКВД -МВД и пенсионеры союзного значения.
Даже домохозяйки и поселковые собаки, крутящиеся у пивных точек и винных магазинов, понимали, о чём говорят субъекты с лагерными манерами и приблатненной речью.
Поселковые пацаны начинали курить с десяти лет, пить вино с двенадцати. С четырнадцати носили ножи и самодельные «мелкашечные» пистолеты. Шпану сажали. Но её ряды не редели. На смену мотающим срок, приходили их младшие братья.
Незначительный процент составляла поселковая интеллигенция - учителя, врачи, работники местного РОВД, секретарши суда. Это была местная аристократия.
Я рос вполне обычным молодым человеком. Не хорошим и не плохим. В меру выпивал. Периодически хулиганил, дрался и часто огорчал родителей. А ещё я обладал авантюрным характером и очень любил читать. Набор таких черт характера часто приводит к тюрьме. Я же попал в армию.
Не скажу, что мне повезло. Иногда тюрьма делает из человека личность, а вот армия – ломает. Но служить мне настолько понравилось , что после армии я закончил военное училище МВД СССР, а потом больше десяти лет отдал службе.
* * *
О том, что у меня неправильная национальность я впервые узнал наверное в первом классе.
У всех ребят в отличии от меня были понятные фамилии-Иванов, Вшивцев, Вычкина, Плешивых, Некрасов, которые происходили либо от имени, либо от прозвища человека. Так говорила учительница А у меня какая-то странная. Отчего она происходила непонятно. От названия страны Германия, что ли?
Этот вопрос мучал не одного меня. Мой одноклассник Вова Топинский спросил об этом учительницу. Та ответила,
-Это потому, что Серёжины родители немцы.
- Немцы?..- переспросил Вова. Это те, которых мы победили?- В его голосе были слышны брезгливость и презрение. Я даже не понял, в чем дело. Почувствовал только, что во мне есть какой-то природный изъян, мешающий хорошему отношению ко мне остальных людей.
Я задумался. Почему мы немцы, если живём не в Германии и говорим по русски?
Спросил у папы, но тот как- то странно посмотрел на меня и не ответил.
И я почему-то сразу понял, что в этой ситуации совершенно ничего нельзя изменить!
А мне хотелось, чтобы меня любили все. Для раннего детства это вполне простительное чувство. Полная неосуществимость этого желания ранит меня до сих пор.
Вову Топинского я бил в школьном туалете уже в выпускном классе. У него были длинные волосы закрывающие уши и мелкие зубы как у грызуна. Я намотал его локоны на кулаки и макал его голову в унитаз пока он не начал плакать.
Вздрагивать и холодеть при слове «немец» я перестал только уже будучи взрослым. В детстве мне всегда казалось, что это оскорбление.
Только повзрослев я понял, что «немец» – это просто такая национальность.
Но во время семейных разговоров произнося это слово понижали голос. Впрочем, вслух его произносили очень редко: тема была не то чтобы запретной, а какой-то непристойной. Как упоминание о стыдной болезни, о которой было не принято говорить.
* * *
Кое- кто из нашей молодёжи пытался пробиться в русские, не беря при этом фамилию и национальность жены.
Некоторым это удавалось и они получали паспорт с уже вписанной в него «русской» национальностью.
Говорят, что глава «Газпрома» Алексей Миллер искренне считает себя русским и возмущением отвергает слухи о своих немецких корнях. Он говорит всем, что его родители были русскими. И обе бабушки. И даже собака у них была ни какая-нибудь немецкая овчарка, а русская борзая.
Точно так же, кстати, не считал себя немцем патриарх Алексий II (Ридигер), предки которого по отцовской линии уже в 18 веке приняли православие, а по матери он просто был этническим русским.
Иметь немецкие корни и быть немцем – это, знаете ли, несколько разные вещи. Русским, а не немцем был православный царь Николай II, сколько бы немецкой крови не вычислили в нём приверженцы его немецкой составляющей.
Можно ли их за это осуждать? По-моему — нет. Это просто такая устоявшаяся привычка считать себя тем, кем ощушаешь.
Вот например мой пекинесс почему-то ощущает себя кошкой. Моя собака обожает сидеть на подоконнике и мурчит, когда её чешут за ухом.
Окончательной ассимиляции немцев в России отчаянно сопротивлялись лишь старики. Наверное, им просто было жаль своей молодости, оставленной в ГУЛАГе и трудоармейских колоннах по причине своей «неправильной» национальности. Может быть не давали покоя воспоминания о трагичной судьбе родителей, разоренных колониях и поселках, не заживала боль от оскорблений, унижений и ужаса расправ, которые они пережили.
Мой родной дядя, Карл Бетц, рассказывал, что в трудармии, а потом и в лагере его спасла профессия. От своего деда он научился катать бурки и валенки. Бурки из белой овечьей шерсти носили генералы, полковники и другое лагерное начальство рангом пониже, поэтому ему предложили
записаться татарином. Но он отказался.
Не знаю, устоял бы я перед таким дъявольским искушением, если бы попал в такие же страшные условия.
Потом грянула перестройка.
Она покончила с равенством и братством. Кто был никем, тот стал ничем.
Всем перестали платить зарплату. Все перестали возвращать долги. Страна поделилась на два лагеря. Одни стали воровать, другие превратились в тех, кого обворовывают. Украсть стало синонимом слова «заработать».
Аспиранты и учёные переквалифицировались в рыночных торговцев, спортсмены в рэкетиров, офицеры пошли в таксисты и охранники.
Генералы и депутаты стали строить особняки на Рублевке, а народ как обычно безмолвствовал: пытаясь сделать одновременно два дела, понять куда катится страна и выжить одновременно.
Всю эту «перестройку» замутил вновь избранный Генеральный секретарь, которого за косноязычие и ставропольский говор тут же прозвали «минеральный» секретарь.
Но надо отдать должное «минеральному» секретарю, несмотря на своё косноязычие и самодурство, он открыл "калитку" для выезда граждан СССР, в том числе и для советских немцев.
Непременным условием приема в ФРГ и признания этническим немцем было наличие немецкой национальности в первом советском паспорте. Это было важно, потому что некоторым иногда удавалось записать себя - «русский», или - «русская». Даже немедленная замена такого паспорта, влекла отказ от приёма в Германию.
Без подтверждения принадлежности к немецкой национальности, не говоря уже о новых документах, полученных в зрелом возрасте, переселиться на историческую родину было почти невозможно.
* * *
К концу восьмидесятых, учитывая то, что советская власть уже одряхлела и слегка ослабила вожжи у советских немцев появились две дилемы.
Первая — добиться восстановления немецкой республики на Волге и снова попытаться устроить свою жизнь в России.
Вторая, послать всё к чёрту и уехать на родину своих предков, в Германию.
По первой, было время, когда казалось, что немцы почти достигли цели к котoрой шли долгие годы - восстановлению немецкой государственности в России.
Летом 1987 года проект Указа Президиума Верховного Совета СССР уже лежал на столе у Михаила Горбачёва.
Весьма заметную роль в этом процессе сыграло общество советских немцев «Зарождение», которое проводило встречи, собрания, конференции, встречалось с лидерами СССР, убеждая их в том, что получив восстановленную республику немцы принесут России гораздо больше пользы.
Одним из сопродседателей Движения советских, в впоследствии российских немцев стал никому доселе неизвестный кандидат каких-то рыбных наук Генрих Гурьевич Кроуд.
До сих пор нет достоверной информации о том, как безвестный рыбовод из какой -то лаборатории в задрипанной Жмеринке вдруг стал руководителем мощного национального движения российских немцев!
Наверняка здесь не обошлось без вмешательства золотой рыбки из пушкинской сказки.
Тогдашний шеф КГБ Владимир Крючков и его первый заместитель Филипп Бобков считали, что за движением советских немцев необходимо осуществлять строгий контроль. Мало ли чего! Вдруг, как судетские немцы решат воссоединиться со своей прародиной Германией, да ещё и оттяпают кусок священной российской земли.
И тогда майора госбезопасности Александра Скучихина назначили куратором движения российских немцев. В Советском Союзе КГБ прикреплял своих сотрудников ко всем оборонным предприятиям, институтам, общественным и национальным движениям.
Справка
Александр Cкучихин. Сотрудник 2-го отдела 5-го управления КГБ СССР В органах госбезопасности с 1977 года. Майор, впоследствии подполковник госбезопасности. Занимался проблемой немцев Поволжья.
Пятое управление КГБ СССР — это идеологическая контрразведка. Сотрудники управления были ориентированы на работу с творческой интеллигенцией и лидерами национальных движений. В числе объектов этой разработки были те, кто потом стали депутатами, лидерами партий, президентами и министрами соседних государств.
Однажды утром в кабинет к Генриху Кроуду вошёл представительный, начинающий уже полнеть мужчина лет сорока, с короткой стрижкой. Несмотря на жаркий день, он был в строгом костюме и при галстуке, что сразу выдавало принадлежность к официальным структурам.
– Это за мной! - Мелькнула у Кроуда паническая мысль. – Надо его попросить заехать домой. Что там можно взять с собой? Смену белья... сигереты.... Ещё наверное чай, чтобы варить чифир.
Кажется об этом писал Солженицын... или Шаламов?
Несмотря на внезапную слабость в ногах и каменную тяжесть в груди он сумел схранить способность рассуждать логически. Сказывался генетический опыт отца и деда, прошедших трудармию и сталинские лагеря.
Кроуд улыбнулся, сделал приглашающий жест рукой.
– Прошу вас садиться, товарищ. Э-эээ. .. Вы ко мне по делу?
– И-иии да, и нет - улыбнулся посетитель. - Вообще то я зашёл просто познакомиться.
Посетитель слегка заикался.
Он потряс в воздухе красной книжицей.
– П-пппростите, з-зззабыл представиться.
Убедившись, что улыбка исчезла с лица собеседника, незнакомец протянул ему руку, и Кроуд уже знал, что сейчас услышит.
- Я из К-кккомитета государственной безопасности, м-мммайор Скучихин Александр Николаевич.
Беседа продолжалась более часа. Потом они обменялись телефонами и расстались друзьями. А еще через несколько дней Кроуд дал подписку о добровольном сотрудничестве с органами госбезопасности и получил псевдоним - Аспирант.
В таком развитии событий нет ничего удивительного.
Вся деятельность спецслужб строится на информации, полученной от агентов.
Везде где только возникают интересы этих организаций там и появляются глаза и уши неутомимых соглядатаев, провокаторов и доноcчиков.
И в Движении немцев за реабилитацию не обошлоcь без добровольных помощников из немецкой cреды, проникших в ряды борцов за выезд, но работающих на органы безопаcноcти.
Эта отчаянная борьба не привела к созданию немецкой реcпублики, но привела к тому, что немцам разрешили выезд в Германию.
* * *
Очень внимательно отслеживающий все процессы в движении советских немцев майор Скучихин регулярно направлял руководству КГБ докладные записки со своими соображениями. В них присутствовала и характерстика на Генриха Кроуда: «Авантюрен, амбициозен, бережлив до скупости. Отрицательные стороны — падок на лесть. Окружает себя подхалимами. На дух не выносит образованных, инициативных людей. Недостаток ума восполняет склонностью к интригам и очернением коллег.
* * *
В то же самое время облака народного гнева сгустились над тишайшей Саратовской областью, которая должна была стать Землёй обетованной для российских немцев.
Местное население, также как и в годы Великой Отечественной войны со страхом ждало немецкого вторжения. Ходили упорные слухи о том, что все немцы с рогами и убивают младенцев. Находились люди, которые видели это своими глазами.
Тут же появилась достоверная информация о том, что сотрудниками госбезопасности была обнаружена и разгромлена подпольная типография, печатающая листовки с призывами к советским немцам свергнуть советскую власть. На границе Саратовской области был задержан шпион, с канистрой яда для отравления водопровода в городе Саратове.
На митингах и демонстациях агитаторы собирали подписи под Обращением к президенту, призывали народ вооружаться и защитить Родину - мать от чужеземцев.
Правда, эти чужеземцы были не из Европы, а из республик Средней Азии. Потомки тех самых немцев, которых когда-то русская царицва Екатерина II пригласила в Россию для распахивания и обустройства пустующих степей.
Тех самых немцев, которых осенью 1941 года депортировали в Сибирь, и Казахстан. Тех самых немцев, в чьих отобранных домах сейчас жили сами протестующие.
Первый заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов отправил председателю КГБ СССР Владимиру Крючкову запрос, имеются ли доказательства того, что поволжские немцы в самом начале Отечественной войны готовились нанести СССР удар в спину, как об этом сообщалось в правительственном указе?
Крючков ответил, «Нет. Никаких доказательств не существует».
Но саратовцы уже встали на дыбы. На митингах выступали люди, лично задерживавшие немецких диверсантов в том далеком 1941, ликвидировавшие схроны с оружием, предотвратившие взрывы мостов, зданий сельских советов и школ.
Ситуация в области угрожала перерасти в русский бунт, бессмысленный и беспощадный.
И пошли валом в Верховный Совет письма от общественных организаций, научных и педагогических коллективов, октябрятских звёздочек и пионерских дружин с просьбами защитить от немецкого засилья и оккупации.
Шокированный и напуганный Верховный Совет потребовал от КГБ разобраться в ситуации. В Поволжье срочно выехал сотрудник 5-го Управления КГБ майор Александр Скучихин. Его задание было секретным.
Верховному Совету была нужна объективная и правдивая информация.
А КГБ умел работать. Уже через несколько дней Скучихин собрал доказательства того, что все случившееся в Поволжье это заранее спланированная провокация, направленная на недопущение создания немецкой республики на Волге.
* * *
Всемирно-исторический процесс, это последовательная череда сменяющих друг друга событий. По сути это вещь многофакторная и на её развитие оказывает влияние множество случайностей, которые даже невозможно предусмотреть. Любой камешек, попавшийся в цепь событий может затормозить движение истории или придать ему совершенно другое направление.
К примеру, если бы в холодные дни и ночи октября 1917 года недальновидное Временное правительство вовремя осознало необходимость бескорыстной раздачи алкоголя балтийским матросам и не вынуждая их брать винные склады на абордаж, то не было бы и никакого штурма Зимнего.
Возможно, что тогда не было бы никаких Сталина и Гитлера и мы родились бы в другой, более благополучной стране.
Если бы штатные идеологи КПСС вовремя осознали необходимость
восстановления исторической справедливости по отношению к советским немцам, более двух миллионов работящих, законопослушных, трезвых граждан не покинули бы Россию.
Но спорить с Карлом Марксом, который писал: «история носила бы очень мистический характер, если бы случайности не играли никакой роли”, думаю, что всё же не стоит.
Поэтому поняв, что немцам в новой России не видать своей республики как своих ушей в ОВИР в посольство Германии за бумагами на выезд потянулись первые робкие ручейки желающих уехать. Наверное с такими блаженными лицами в клетки, где сидели голодные львы шли первые христиане.
Все прежние советские страхи: «будут считать предателем и несоветским человеком», проработают на собрании, или исключат из партии, комсомола, профсоюза - на этом фоне казались уже почти детскими. Дескать через несколько мгновений мы достигнем Царствия Небесного... а там ваша кровавая империя нам уже ничего не сможет сделать.
Переболев страхом и поняв, что за желание покинуть советский рай посадок пока не предвидится, в Германию хлынул поток немцев-переселенцев из всех постсоветских республик.
Страх, он ведь не только парализует, но и мобилизует... И то горькое снадобье, что не убило, делает крепче.
Униженные, с комплексом мнимой вины за приписанные ими злодеяния в отношении Советской власти, движимые надеждой на лучшую жизнь и великим инстинктом самосохранения они устремились на родину своих далёких предков.
Уезжали не только этнические немцы, но и их не немецкие супруги - русские, казахи, украинцы, татары, корейцы и прочие, до бесконечности. Германия при этом никого не делила на чистых и нечистых и наделяя их теми же правами, что и супругов.
* * *
Как мне рассказывали:
«В 1994 году Александр Солженицын возвратился в Россию.
Это было время, когда правительство России, рассчитывая что-нибудь украсть, избегало скандалов с писателями и заигрывало с Западом, и потому разрешило вернуться на историческую Родину Нобелевскому лауреату.
По пути с Дальнего Востока в Москву он останавливался в больших и малых городах, где беседовал с народом, наблюдал жизнь, отвечал на вопросы. Остановился Александр Исаевич и в Омске. На торжествах по этому случаю, которые проходили в здании областного политического центра, присутствовал руководитель местной организации «Видергебурт», один из создателей Всесоюзной общественно-политической организации российских немцев Виктор Эрлих.
После окончания выступления Солженицына, к нему как к Ванге выстроилась очередь человек в пятьсот, чтобы в живую задать по одному вопросу. Встал в нее и Виктор Эрлих.
- Уважаемый Александр Исаевич, каким вам видится будущее российских немцев? – медленно и с расстановкой произнес он, когда приблизился к патриарху русской литературы, присевшему на край сцены.
- Где? – уточнил Солженицын.
- В России, - ответил Эрлих.
- У вас же есть Германия, - сказал Солженицын, - чего же вам, молодой человек, еще нужно?
Возвратившись домой Эрлих усадил за стол жену, двух своих сыновей, уселся сам и торжественно произнес:
- Все! Уезжаем в Германию. Российская эпопея закончена. Навсегда».
* * *
Карл Бетц, старший брат моей матери сумел уехать в Германию ещё в первой половине семидесятых, когда из СССР немцев практически не выпускали.
Перед этим он отсидел пятнадцать суток за то, что прорвался на Красную площадь с плакатом «Наш дом Германия. Отпустите нас домой».
В музыкальной школе города Фрунзе, где он работал, его тут же заклеймили как изменника, переметнувшегося на сторону врага.
В те дни мама сожгла в печке все его письма и даже открытки.
Сейчас я думаю, что главное достижение советской власти было в том, что она, подобно опытному дрессировщику привила всем такой страх, что даже любящие друг друга люди, боясь за себя и детей прекращали общение с тем, кого любили. Кто из трусости, кто- из рациональности, осторожности, опасения за судьбу близких.
Примерно через год уехал дядя Рубин, второй мамин брат. Я тогда о переезде в Германию не думал, наверное потому что был слишком мал. Я мечтал совершить подвиг, чтобы весь советский народ, полноправной частью которого я хотел стать, гордился мной.
И вот на базе, если можно так выразиться, этого недетского желания разворачивались все главные события моей биографии.
* * *
Нельзя сказать, что повзрослев, я совершенно не думал о том, чтобы уехать. Конечно же такие мысли приходили в голову, но я упорно гнал их от себя. Наверное, мне просто не хотелось признать, что тридцать лет прожиты зря и сейчас мне придётся всё начинать сначала.
Но жизнь подталкивала к принятию такого решения и я уже почти смирился с ним, как началась чеченская война.
От моего дома до Грозного было 120 километров. Каждое утро начиналось как в прифронтовой полосе со сводок о том, что чеченские боевики кого-то убили, захватили в заложники, что-то взорвали. И я попал на войну. В разведку мотострелковой бригады. Тогда я совершенно искренне верил в то, что в Чечне борюсь с терроризмом.
Через несколько месяцев меня встретили госпитали в Моздоке и Будённовске. Увольнение из армии. В ближайшей перспективе инвалидность и нищенская пенсия.
Поздним вечером двухтысячного года я с тростью в руках ковылял домой с поезда. Я брёл через холодные загаженные дворы и останавливался у светящихся водочных киосков. Провожал глазами поздние пустые трамваи, торопливо пробегающие по рельсам.
Они помигивали мне светящимися окнами, по привычке открывая двери на пустых остановках.
Я был жив! Я возвращался домой с войны!
Утром я позвонил приятелям, с которыми общался уже много лет.
Я был уверен — стоит мне только оказаться дома, и друзья конечно же примчатся, захотят пожать мне руку.
Мы встретились в каком-то кафе. Я попытался было рассказать о том, что видел на войне. Меня вежливо слушали и возвращались к близким и насущным темам: прибыли, проверке налоговой, проведённых корпоративах.
Разговора не получалось. Внезапно возник какой-то психологический барьер. Друзья жили в совершенно другом измерении, у всех были семьи, бизнес, своя жизнь.
Я не вписывался в их мир со своими чеченскими воспоминаниями. Моя медаль казалась чем-то неуместным, вроде рыцарской кольчуги поверх делового костюма.
Я подозвал официантку и велел принести счет. Кстати, я уже давно заметил, что когда на стол ложится кожаная книжица, никто даже не пытается достать свои деньги.
Так же случилось и в этот раз. Игорю понадобилось срочно куда- то позвонить и он сосредоточенно начал копаться в своём телефоне. Юра стал салфеткой затирать какое- то пятнышко на рукаве.
Вечером я лежал на продавленном диване и думал. Что делать дальше?
С государством отношения не сложились. Ему было плевать на меня. Мне всё меньше и меньше хотелось вникать в его проблемы.
Служить дальше я не мог и честно говоря не хотелось. Криминал не прельщал. Друзей как оказалось нет.
Я лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок, боясь заснуть. Меня стали пугать мои сны.
Прошлой ночью в поезде мне снилось, что я снова еду в Чечню. От липкого страха и неизвестности у меня сердце опускается в мошонку, потому что, я снова лезу в эту вонючую чеченскую «жопу», где везде только липкая чеченская грязь. Там каждый микрометр воздуха пропитан запахом крови и тротила, и твоя жизнь не стоит ничего. Ни-че-го!
На полу, рядом с изголовьем стояла бутылка водки. Ещё две охлаждались в холодильнике.
* * *
Я проснулся среди ночи.
Болела голова. От тошнотворного привкуса во рту мутило. В квартире был бардак, кроме меня никого. Похмелье ворвалось диким, пустынным, горячечным вихрем. Мир был зыбким и отвратительным, но он не прикончил меня и не раздавил, как я того заслуживал.
Я ощутил дрожь в конечностях. Стал вспоминать, какой сегодня день недели и есть ли чем опохмелиться.
Вспомнил, что в холодильнике уже ничего нет.
Для таких случаев я всегда держу в старом хромовом офицерском сапоге неприкосновенный запас, солдатскую фляжку. Идти ногами через всю квартиру я не рискнул. Сама идея каких либо усилий была невыносима для похмельного человека.
Я свалился на пол. Потом встал на колени и пополз на них к шкафу. Сапоги оказались на месте, но почему-то в одном экземпляре. Додумать эту мысль до конца не получилось. Слава Богу фляжка оказалась на месте. В ней что-то булькало. Машинально отметил — руки не трясутся. Это прогресс. Значит ещё не всё потеряно…
В фляжке был коньяк. Он обжёг пищевод, усмиряя окружающий меня мир и делая его более приемлемым для сосуществования.
Встать по прежнему не удавалось. Но теперь уже можно было не спешить.
Я уселся поудобнее.
Итак, что у нас в сухом остатке? Позади — развод и страна, которой на меня абсолютно наплевать.
Подумалось, не слишком ли я?.. В минуты похмелья я бываю чрезмерно категоричен. Я ведь всё же воевал за эту страну!
Итак... ещё раз, что мы имеем.
Проблемы с алкоголем, отсутствие семьи, друзей, денег, работы, какой-либо приемлемой перспективы.
Впереди - возможно алкоголь, сопутствующие болезни, масса свободного времени и полнейшая ненужность. Как итог, - перспектива старости в доме престарелых и урна с прахом. В общем, радостного немного. В основном тоска и уныние, замешанные на горечи. Всё это внушало ощущение страха. Я с детства боялся одиночества. В СССР все было очень просто. Там было мудрое руководство, которое знало, что нужно делать.
Я допил остатки коньяка.
Собравшись с силами выглянул в окно. За тёмными стеклами пряталась ночь.
В бледном свете луны на фасаде универсама светились огни рекламы.
Что меня ждёт впереди?
Меня осенила мысль, что полгода назад перед Чечнёй я точно также выглядывал из этого же окна.
Я глядел тогда на почерневшую за зиму гору ящиков, сиротски прилепившихся к магазину и точно так же задавал себе вопрос. Что меня ждёт?
Ничего не изменилось.
Назойливые отблески отражались в стёклах моих окон. Я порой и сам поражаюсь зигзагам своих мыслей. Вот и сейчас, меня внезапно осенила мысль, что спасти может только работа. А что? Может быть мне стать писателем?
Свои лучшие книги Уильям Фолкнер тоже написал именно в дни выхода из запоя, испытывая отвращение к своему прошлому и настоящему, но мечтая о духовном очищении.
Я пополз к компьютеру. Пол проваливался подо мной как палуба рыбацкой шхуны, попавшей в шторм. С трудом сел за стол.
Первые фразы родились сами собой. Они словно ждали своего часа. И подобно Веничке Ерофееву мертвея от подступающей тошноты, начал писать: - «Вы знаете сколько водки можно выпить за три дня? Одному».
Тут же мысленно я произвёл в уме расчёты. Вспомнил. Прикинул. - «Три бутылки?.. Шесть? Десять?..»
Твёрдой рукой напечатал- «Ошибаетесь - ящик. Именно столько пустых бутылок я обнаружил однажды утром рядом с диваном».
Я писал свой первый рассказ несколько дней. Поставив последнюю точку ко мне пришло осознание того, что большая часть жизни прожита неправильно, но всё ещё можно поправить.
Я полез в ящик стола. Там лежал конверт и в нём письмо. Посольство Германии приглашало меня на «шпрахтест». До назначенной даты оставалась ровно неделя.
И тогда я позвонил дяде Карлу в Кёльн. Он сказал: «Приезжай! Я тебя встречу».
* * *
Шпрахтест — это определение уровня «немецкости» в соискателе статуса позднего переселенца.
Немецкий чиновник должен определить насколько заявитель знает немецкие традиции, обычаи, кухню. Одним словом, немецкое ли у него самосознание. Шпрахтест — это не экзамен и пересдать его нельзя.
По сути шпрахтест — это неформальный разговор. Спросить могут что угодно и о чем угодно. Кому-то приходилось петь, кому-то стихи декламировать, разве что не танцевать.
Но все ответы чиновник записывает в протокол, который затем подписывает заявитель, присутствующий переводчик и сам чиновник. Потом протокол отправляется в Кельн, где его изучают и дают заключение о признании заявителя поздним переселенцем или нет.
Я вошёл в кабинет держа в одной руке трость, в другой свои чеченские рассказы.
– Дарф их мих форштелен! - Произнёс я с жутким акцентом заранее подготовленную фразу. -Майн наме ист Хэрманн.
Чиновник от восторга даже подскочил на стуле.
– Впервые встречаю позднего переселенца, который при разговоре просит разрешения представиться!
Судя по всему мой заранее заготовленный экспромт его приятно удивил.
Я щёлкнул каблуками и отрапортовал:
– Их бин дер эмалиге русишь зольдат гевезен. Их вар ауф чеченише криг.
Дас ист майн манускрипт!
Протянул чиновнику свою тетрадь.
* * *
После посещения германского консульства я снова ушёл в запой. Не хотелось думать о том, что я буду делать, если не получу вызов.
В квартире я по прежнему жил один. Жена ещё до Чечни подала на развод и вместе с дочерью уехала жить к родителям.
Есть с утра не хотелось, тем более с похмелья. Какие-то деньги у меня ещё оставались от боевых, и о будущем, по крайней мере в ближайшие два три месяца можно было не думать.
Похмелялся я прямо в постели. После этого мои руки переставали дрожать.
Я выползал из мятой, влажной от ночного пота постели и пытался приспособить своё сознание к реальности.
В ванной я с отвращением смотрел на своё помятое лицо с вялой многодневной щетиной на щеках.
В раковину стекает кривая струйка воды и я, растирая по лицу капли влаги измученный своими снами возвращаюсь в свою пропахшую алкоголем и табаком комнату, похожую на тюрьму, где из каждого угла на меня смотрят лица из прошлой моей жизни.
Сегодня мне снова снилась проклятая Чечня.
Поле на окраине Урурс-Мартан, где за колючей проволокой в весенней слякоти лежат и сидят люди.
На дороге стоят армейские тягачи. Привезли новую партию задержанных.
Один из них поворачивается ко мне, и я кричу от ужаса: у задержанного мое лицо.
Русская душа… Для того, чтобы ее понять… люди читают Достоевского… Спорят, пишут, ломают головы. В чём особенность русской души? Может быть всем этим исследователям просто стоит хоть раз побывать в моих страшных снах, где нет ничего, кроме серого чеченского неба и воняющих бензиновой гарью грузовиков.
* * *