Глава 6. Джокер
День ясный и очень морозный. Кажется, даже воздух звенит, как хрустальный. Небо такое синее, такое бесконечно высокое, что дух захватывает. Снег искрится и переливается – глаз не отвести. Ничто, сделанное человеческими руками, не сравнится с этой красотой, потому что она – живая.
По столу пляшут солнечные зайчики. Солнечный прибой омывает класс и кажется, что парты тихо колышутся на его золотых волнах. Все сегодня такие счастливые, кроме подопечного номер один, который с вызовом глядит на учителя из своего угла, мрачно сверкая глазами. Его присутствие действует, как зубная боль, но приходится терпеть и ласково улыбаться, чтобы сохранить свой безупречный имидж Человека, Которому Можно Бесконечно Доверять.
Николай Николаевич, словно мудрый Каа перед бандерлогами: завораживает учеников плавными взмахами рук, гипнотизирует их взглядом, очаровывает бархатным голосом. Мальчишка за первой партой преданно таращится на учителя фантастически голубыми глазами. У него такое честное лицо, что становится страшно за его дальнейшую судьбу. Как его фамилия? Бергер, кажется. Николай Николаевич вдруг спотыкается на полуслове. Нет, ошибиться он не мог. То, что он сейчас видит, может значить только одно. Вот он – Джокер. «Ничего не буду делать, – твёрдо обещает себе Николай Николаевич. – Если сам не придёт, всё, что я ни сделаю, будет бессмысленно». Он продолжает кружить по классу, как сказочная сладкоголосая птица, которая навевает сны, такие яркие, что просыпаться не хочется. Звонок пронзительно дребезжит в полной тишине. Даже после этого все молчат, никто не спешит стряхивать умело сотканные им чары.
Наконец, все расходятся – притихшие и задумчивые. Определённо, это успех. Николай Николаевич вздыхает и опускается на стул. Опустевший класс тонет в солнечных волнах. Тишина оседает на парты, как древняя пыль.
– Простите, – раздаётся над ухом взволнованный голос. – Я хотел спросить…
– Да, Кирилл, что ты хотел спросить? – доброжелательно вопрошает Николай Николаевич, не поднимая головы на восторженного обладателя честных глаз.
– Почему Гегель подменяет становление духа развитием абстрактной свободы? Разве может быть безграничная свобода – смыслом истории?
Давненько не приходилось терять дара речи. Такого Николай Николаевич даже не ожидал. Он с суеверным страхом смотрит на это пытливое создание. Наверное, так выглядел Давид, когда стоял с пращой против Голиафа, совершенно не понимая, чего все вокруг так переполошились.
– Ты читаешь Гегеля? – осторожно спрашивает учитель.
– Вчера дочитал. И я не понял… – юное дарование смущается и слегка краснеет.
– Да? – подбадривает его невероятно заинтересованный Николай Николаевич.
– Гегель говорит, что история – это процесс становления Духа. Ну, здесь мне всё понятно…
Николай Николаевич чуть не прослезился, услышав это.
– Чудесно… Продолжай.
– И в то же время он утверждает, что история – это процесс развития свободы и прочей либеральной ерунды. Во-первых, где он в истории увидел прогресс разума и свободы? А, во-вторых, разве можно так предвзято подбирать исторические факты?..
Они проговорили всю перемену. Если бы было можно, Николай Николаевич задержал бы это чудо ещё на пару часов. К сожалению, это было крайне неразумно. На прощание условились, что Кирилл сделает как-нибудь доклад. Николай Николаевич обещал любознательному подростку свою помощь и содействие в его историософских изысканиях, а также обязался снабдить его всей необходимой литературой. Расстались оба абсолютно счастливыми, мысленно воздавая хвалу судьбе за такой щедрый подарок, которым они явились друг для друга. Только Николай Николаевич торжествовал гораздо больше, поскольку в состоянии был осознать истинные масштабы того фантастического везения, которое обрушилось на его седую голову. Хорошо спланированного везения, честно говоря…
***
– Викентий! Да где же ты опять?! – Николай Николаевич ворвался в маленькую комнатку под крышей, где дед, нацепив на нос очки, сурово хмурился над какими-то бумагами, которыми был завален весь внушительных размеров письменный стол. Целая туча пыли роилась над ним в ярких лучах солнечного света.
– Не ори, – строго сказал он, потом всё-таки поднял голову и с удивлением взглянул на Аверина. – Ты чего такой лохматый?
Николай Николаевич, обычно щеголявший с аккуратным пробором в седых волосах, теперь действительно был взъерошен, как воробей.
– Подрался что ли с кем-то? – дед вынул из нагрудного кармана расчёску и двинулся приводить друга в порядок.
– Спятил? Я, вообще, никогда ни с кем не дрался. Физически… – счастливо смеялся Николай Николаевич, отводя его руку.
– Тогда чего? Наш подающий надежды чернокнижник раскаялся и обратился к свету? – искренне недоумевал дед.
– Что ты! – Николай Николаевич махнул рукой. – Он ещё никуда обратиться не успел. Ни туда, ни сюда.
– Ладно. Садись, рассказывай. – Дед с досадой толкнул Аверина на диван, снял очки и, сев обратно на стул, мрачно уставился на гостя.
Николай Николаевич несколько секунд зачарованно наблюдал, как в воздухе кружится пыль, взметнувшаяся при его падении на диван. Это было похоже на маленькую рукотворную метель. Дед терпеливо ждал рассказа.
– А чем ты занимаешься? – вдруг спросил Аверин.
Дед удивлённо поднял брови.
– Чем я могу заниматься? Целыми днями только сижу и жду, когда ты придёшь снова пудрить мне мозги. В этом смысл моей жизни…
Николай Николаевич мгновенно изменился в лице, как будто получил оплеуху. Сразу как-то выпрямился. Глаза потемнели. Губы, как у трагической маски, изогнулись подковкой, уголками вниз.
– Извини. Если я не вовремя, зайду в другой раз, – холодно пробормотал он, опуская взгляд. Потом быстро поднялся и стремительно вышел за дверь. Благо она была рядом.
Дед некоторое время с изумлением смотрел ему вслед, затем раздражённо отшвырнул тетрадку, свалившуюся со стола ему на колени, нехотя встал и направился вниз по лестнице.
Аверин уже успел одеться и даже выйти из дома. Дед едва успел поймать его за шиворот.
– По-моему, у тебя совсем крыша съехала! – заорал он на Николая Николаевича, который, сжав зубы, изо всех сил пытался вырваться. – Обиделся он! Ты ещё заплачь! Если у тебя такая нестабильная эмоциональная конфигурация, нечего тебе делать на этой нервной работе! – Он потащил Аверина обратно к крыльцу и втолкнул его в дом. – Я тебя предупреждал, чтобы ты не выкладывался, как последний идиот, на этих дурацких уроках?!! Но ведь мы же не можем удержаться! Не так ли?!!
Николай Николаевич как-то внезапно сник, стянул пальто, бросил его на лавку и сам понуро опустился рядом.
– Ну вот. Так-то лучше, – мгновенно смягчился дед. Он подошёл к Аверину и стал гладить его по волосам. – Успокойся. Всё нормально. Тебе просто надо отдохнуть. – Он наклонился и пристально взглянул ему в глаза. Аверин заморгал и покачнулся. – Вот-вот, спи давай, филантроп несчастный… – Он аккуратно уложил его на лавку, под затылок подсунул валявшуюся на сундуке маленькую диванную подушку и сверху набросил пальто. – А Павлуше я голову оторву, – шёпотом пообещал он и, оглядываясь, тихо направился обратно к лестнице.
***
– Коль, ну прости, – басил дед, хмуро глядя на Николая Николаевича, который лежал теперь на диванчике в той самой маленькой комнатке под крышей. На лбу у Аверина был компресс, в комнате пахло лекарствами, и отблески свечей загадочно мерцали, отражаясь в склянках и пузырьках, которыми был уставлен маленький столик в изголовье. – Откуда мне было знать, что этот Джокер окажется так близко с тобой связан? Я сделал всё, как мы с тобой договаривались. Потянул… А Павлушу убить мало с его секретами.
– Ты сам его так воспитал, – глухо отозвался Аверин, не открывая глаз. – Если уж на то пошло, он твоя точная копия.
– А этот Бергер, судя по всему – твоя точная копия. Не случайно тебя лет эдак на сорок сразу в развитии отбросило.
– Ха-ха-ха… – бесцветно произнёс Николай Николаевич. – Извини, по-настоящему смеяться не могу – сил нет.
Дед улыбнулся.
– Я когда увидел тебя в таком разобранном состоянии, просто глазам не поверил. Я уже так привык к твоей… безмятежности. Что твой дух навсегда слился с гармонией высших сфер и глупые вибрации человеческих эмоций гаснут, едва с ним соприкасаясь. И тут – такое разочарование…
– Как ты мог так подумать! – поморщился Аверин, стаскивая со лба компресс.
– Да я и подумать не успел! Как говорится, опыт не пропьёшь. Всё на автопилоте. Как в старые добрые времена, – мечтательно протянул дед. – Потом. Ты связан с Бергером, а я – с тобой. Ты сдвинулся и меня за собой потащил.
– Вообще-то это ты потащил. Нас всех.
– Я не знал, что всех. Я воздействовал только на Джокера.
– А Павлуша знал.
– Да. И ничего не сказал.
– Пойдём, превратим его в крысу! – с чувством воскликнул Аверин.
Дед уронил голову на руки и захохотал.
– Прекрати сейчас же! – всхлипывал он. – Ты не представляешь… как было трудно… тебя зафиксировать!.. А ты опять в детство впадаешь! – Всё ещё постанывая от смеха, он пересел на диван и забрал у Николая Николаевича компресс. Погрузил его в миску на столике, отжал и стал вытирать Аверину лоб. Потом зачерпнул почти прозрачную мазь из плоской широкой склянки и принялся пальцами втирать её в виски, в какие-то точки на лбу и над скулами. – В глаза мне смотри, – тихо приказал он.
Аверин с трудом разлепил веки и недовольно уставился на деда. Тот загадочно усмехнулся и глубоким чарующим баритоном начал негромко, нараспев декламировать:
Климат здесь сухой, весь край наш солнцем раскалён.
Он же – с севера, и нежен по натуре он.
Нам возвышенное место надо отыскать,
Нам его в прохладе горной надо содержать,
Где бы северный лелеял тело ветерок,
Где бы отдых был приятен, сон ночной глубок,
Чтобы в климате хорошем рос он, как орёл,
Чтобы крылья он и перья крепкие обрёл,
Чтобы запятнать природу шаха не могли
Этот зной и сухость праха, дым и пыль земли.
Продолжать дальше не было смысла. Аверин отключился. Голова его тихо склонилась на бок. Лицо без всегдашней мимической игры стало простым и почему-то скорбным. Дед постоял над ним немного, поправил относительно чистым мизинцем прядь его лёгких седых волос, затем устало задул свечу и, вздыхая, отправился вниз, отмывать руки от пахучей мази.