Глава 2. Фенечка для мага
Пухлая снеговая перина мягко окутала землю. Каким-то удивительным образом от этого снегопада тихо стало на душе, словно толстый слой снега заглушил и внутри все смятения и тревоги. Хотелось бесконечно созерцать мерное спокойное падение снежинок, плавные изгибы побелённых ветвей, между которых зрели, наливаясь чернильной тьмой, синие сумерки. Хотелось смотреть на эту пустынную улицу, которая в равнодушном свете электрических фонарей казалась искусной театральной декорацией.
Мальчик с гордым именем Роман стоит у окна. Его заботливо укрывает темнота – уютная, бархатная, живая. Холодный свет с улицы призрачными линиями намечает острые очертания его силуэта. В стекле, которое ночь обратила в зеркало, бледной тенью отражается его узкое лицо: профиль хищной птицы, опасный блеск глаз. Мальчик размышляет. Совсем не о том, как прогулять контрольную, или заставить родителей раскошелиться на очередную подростковую глупость. Такие вещи его давно не занимают. В свои пятнадцать он ощущает себя на тысячу, а то и не одну – насыщенных, полноценно прожитых лет. Ветхая ткань этого мира давно истончилась для него настолько, что он видит, как сквозь неё просвечивают бесчисленные, непостижимые вселенные. Только тонкая ниточка благоразумия удерживает его в этом мире рутины и фатального недомыслия. Игра в умного дисциплинированного подростка, которую он давно затеял с этим миром вполне сознательно, так приятно щекочет ему нервы, что ради этого удовольствия он готов тратить на неё свои душевные силы.
Сейчас он вращает в мозгу очередную частицу мистической головоломки, которая занимает его уже много дней. Озарение приходит, как всегда, внезапно. Будто бродишь по бесконечным тёмным коридорам, а потом натыкаешься на дверь, распахиваешь её, и тебе всё ясно.
Проклятые молекулы презренной плоти хранят убийственную силу. Но чтобы черпать энергию из этого источника, требуется настолько самозабвенно погрузиться в тонкости многочисленных и сложнейших практик с полным отрывом от обыденной жизни, что такой возможности у него ещё очень долго не будет. Хотя… Считал же он когда-то, что выход из тела – вещь желанная, но неосуществимая, а получилось с первого раза.
Комната за его спиной погружена во тьму, но он всем телом ощущает заполняющие её предметы: чувствует тёплое и какое-то пустое прикосновение пластмассы, звонкую вибрацию стекла, равнодушный холод металла. Ощущение постороннего присутствия заставляет его обернуться.
Странно, во время урока он почти не смотрел на нового учителя и совсем не запомнил его лица, но сейчас он видел его перед собой совершенно отчётливо: аскетичный провал щёк, обведённые тенью сверкающие стальные глаза, выразительные очертания губ, скорбно изогнутых уголками вниз. Он мог бы поклясться, что Николай Николаевич стоит в эту минуту перед ним и внимательно его разглядывает.
– Здравствуй, – голос учителя прозвучал внятно и не слишком ласково. Он смотрел на мальчика без улыбки и вовсе не выглядел таким уж очаровательным и милым, каким показался утром в школе.
– Я сплю? – спросил Роман скорее у себя, чем у своего ночного гостя.
– Можно сказать и так.
Николай Николаевич протянул Роме руку и приказал:
– Держись.
Как только Роман нерешительно уцепился за его рукав, учитель обхватил его запястье и резко выдернул мальчика из тёмной комнаты на свет.
Справа и слева вздыбились бело-синие сугробы высотой почти в человеческий рост, так что дорожка между ними походила на туннель. Вверху – неправдоподобно голубое яркое небо, впереди – щедро позолоченная солнцем крепкая бревенчатая изба. Дверь распахнулась, на крыльцо вышел богатырского сложения дед в тулупе и валенках. Он пристроил на крыльце веник и развернул половичок, который, видно, собирался вытрясти, но тут заметил посетителей. Старик нехотя разогнулся и, оставив половик на крыльце, поспешил к ним навстречу.
– Не дело вы задумали, – безо всякого приветствия, сразу обратился он к Николаю Николаевичу, озабоченно поглядывая на Романа. Янтарные глаза деда неодобрительно сощурились.
– Ты же знаешь, я не ищу себе дел, они сами находят меня, – грустно ответил учитель.
– К нам никого не приводят, каждый приходит сам.
– Согласен. Это было первое, что сказал и я. Но, возможно, бывают исключения…
Они помолчали о чём-то, понятном лишь им двоим, красноречиво глядя друг другу в глаза.
– Чудесно, – дед ехидно хмыкнул, поглаживая аккуратно подстриженную бороду. – Больше тебя ничего не смутило? Посмотри на него, – он ткнул пальцем в сторону подростка.
– Знаю. – Николай Николаевич заметно помрачнел.
– И что же?
Интеллигентное лицо учителя словно окаменело:
– Absente aegroto (1).
1 В отсутствие больного; не при больном – (лат).
Латынь деда почему-то развеселила. Он сдержал смешок и уже более благожелательно взглянул на Романа.
– Ну что же, дерзайте, альтруисты! Это я не о тебе, парень, – доверительно сообщил он Роману, словно причисление к альтруистам могло как-то обидеть мальчика, и, опустив тяжёлую руку ему на плечо, уступил гостям дорогу, широким жестом приглашая их в дом. – Homo Sapiens non urinat in ventum (2), – громко продекламировал он густым бархатным баритоном и расхохотался у них за спиной.
2 Человек разумный не мочится против ветра – (лат.).
Николай Николаевич, улыбаясь, легонько подтолкнул Романа вперёд и вслед за ним вошёл в сени. Пройдя через них, они оказались в довольно тёмном помещении, загромождённом самыми разнообразными предметами в основном хозяйственного назначения: корзины, кухонная утварь, вёдра, кадушки. Маленькое окошко, за которым блистал солнечный зимний пейзаж, выглядело в этом полумраке как прилепленная к стене картинка. Почти всё пространство занимала огромная русская печь, в зеве которой светилось красно-оранжевое пламя.
Николай Николаевич усадил Романа за стол на длинную широкую лавку, а сам сел на какой-то сундук, покрытый узорчатым тёмно-красным ковром. Слышно было, как дед топал и возился в сенях. Наконец, он вошёл, скинул тулуп и, шумно подвинув к себе табурет, уселся напротив гостя.
Ну что, ребёнок, жить хочешь? – задушевно спросил он и наклонился, участливо заглядывая мальчику в глаза. Его длинные седые патлы свесились до самого стола.
– Смотря, что называть жизнью, – с вызовом ответил Роман, и непроницаемо чёрные глаза его сверкнули.
– Так ты ещё и философ! – с иронией заметил старик. Он вынул из кармана моток разноцветных ниток и принялся ловко распутывать их своими цепкими узловатыми пальцами. – Где свет, там и жизнь. Чем ближе ты к свету, тем больше в тебе жизни. Твой выбор – приближаться к нему или удаляться… – Он разложил нитки на столе и велел Роману – Правую руку положи на стол. Ладонью вверх. И пальчики, знаешь, веером этак сделай…
Роман помедлил, но всё-таки повиновался. Дед удовлетворённо хмыкнул и, накинув ему на пальцы нитки, принялся переплетать их между собой.
– Вот, смотри: красная, синяя, ну и жёлтая, конечно, куда ж без неё… – негромко бормотал он, полностью поглощённый своим делом. – Жёлтую с чем мы соединяем? С синей, разумеется. Вот тебе и зелёная. И красную с синей, что будет? Фиолетовая…
Роман с изумлением смотрел, как нитки меняют свой цвет, сплетаясь в затейливый узор. Ведь он почти уже забыл, что это сон.
Пальцы старика мелькали с умопомрачительной быстротой. Совсем скоро у него получилось что-то вроде неширокой разноцветной ленты. Он взял последнюю, белую нитку и закрепил ею работу.
– Вот так, – дед плотно обернул ленту вокруг роминого запястья наподобие браслета и молниеносно завязал его.
– Вы что? Я же не девчонка! – вспыхнул Роман. Он хотел развязать нитки, но концы ленты словно срослись. Как ни вертел он рукой, найти место их соединения так и не смог.
Старик от души веселился, наблюдая за ним.
– Что это значит?! – рявкнул Роман и вскочил. Его просто трясло от ярости.
– Это значит, – насмешливо сказал дед, – что тебе пора домой.
В ту же секунду Роман почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Он цеплялся взглядом за предметы, отчаянно пытаясь удержать перед глазами чёткую картинку, но изображение расплывалось, он куда-то проваливался. Ещё мгновение и он понял, что лежит у себя на постели, всё ещё тяжело дыша.