«Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных» (Уинстон Черчилль)
Страницы пособий по строевой подготовке набухали от возбуждения, когда он шел отдавать рапорт. Невысокая, ладная фигурка вычерчивала на плацу идеально ровную прямую, ни разу не испортив ее случайным закруглением или зигзагом. Я думаю, командир нашей учебной части втайне завидовал. Он так не умел.
Помимо отменной выправки, начальник штаба майор К. обладал стального цвета глазами, аккуратно подстриженными усами и женой-студенткой.
- Можете помочь моей жене написать реферат? – спросил он меня как-то, и я отправился выполнять приказание.
Реферат по научному коммунизму? Господи, да запросто! Хоть десять.
Из более чем скромного собрания соответствующей литературы, что хранилась в Ленинской комнате, я выжал все соки, смешал их, взболтал и аккуратно размазал весь этот компот по трем десяткам страниц. Я работал с наслаждением: на дворе стоял январь, птицы, собаки, солдаты и прочая живность отчаянно мерзли, а я сидел в теплом помещении и строчил, строчил… О, в этот момент я любил их всех: и косматого мудреца Маркса, и богача-интеллектуала Энгельса, и даже нервного, малопонятного Ильича. Спасибо, отцы, спасибо! Вы старались, а я пользуюсь, и в штанах у меня вместо ледяного, скукоженного безмолвия – тепло и жизнь!
Счастье длилось недолго. Через день я доставил на майорскую квартиру пухлую рукопись, страницы которой сочились любовью к и верой в, а взамен получил сухое “Спасибо, Горелик” и банку варенья.
О, банка! В ее стеклянном узилище томился кусочек Солнца, он мечтал вытечь на свободу, лаская наши огрубевшие языки и нёба. Мы страдали без сладкого и при первой возможности увязали зубами в самой дешевой карамели, едкая условно-фруктовая начинка которой проникала в уже имевшиеся кариесы и провоцировала новые. О, банка!
На тайном вечернем совете ее судьба была решена: пойдет с нами в караул. Там, в глухой ночной час, собравшись в кухоньке караульного помещения, мы откроем ее, честно поделим содержимое и сожрем его, чавкая и причмокивая. А потом вылижем стенки изнутри, насколько хватит длины наших языков.
В то время я уже сделал два шага по карьерной лестнице.
Во-первых, мои погоны пересекала одна узкая желтая полоска. Не знаю, за что я стал ефрейтором, возможно, за то, что героически отморозил большой палец правой ноги во время полевого выхода. Других оснований не вижу. “Вот и еврейтор Горелик пожаловал”, - поздравил меня папа, когда я прибыл в увольнение. Он был младшим сержантом запаса и в силу очень плохого зрения и глухоты на одно ухо не мог претендовать на большее.
Во-вторых, в карауле я был не просто часовым, а разводящим, удостоившись этой чести за то, что первым вызубрил Устав гарнизонной и караульной службы.
Теперь мне не нужно было наматывать круги по узенькой тропке между сугробами, мечтая о тепле, куреве и отправлении естественных надобностей. Раз в два часа я должен был сменить двух замерзших и сонных на двух сонных и тепленьких. Всего-то. Заступившему на пост полагался караульный тулуп, шедевр высокой караульной моды. Это было тяжеленное сооружение, которое придавливало к земле, лишало подвижности, но при этом не особенно грело. В общем, полезная и удобная вещь. Но мне она была больше не нужна. Я расхаживал в шинели и лихо заломленной шапке, пыжась от гордости.
Итак, долгожданная ночь настала. Черное небо, исколотое холодными гвоздиками звезд, нависло над частью и спящими окрестностями. В черной лесной толще происходила тайная ночная жизнь; звонко похрустывали ветки, отчаянно вскрикивали птицы. Где-то вдалеке, в черных будках, притулившихся к черным домам, лаяли черные собаки. Спите, продукты и горюче-смазочные материалы, миски и валенки – никто не потревожит ваш безмятежный складской сон. Бравые часовые, храбрые ребята под началом еврейтора Горелика, надежно защитят вас от коварного врага. Вот только варенье сожрут, ОК?
В самом сердце ночи, в теплом караульном помещении, сидели мы с Володькой и согласовывали последние детали: когда откроем, чем будем отмерять, кто первый. Банка была припрятана за кухонным шкафчиком. Начался обратный отсчет. Десять. Девять. Восемь. Звонок.
- Готовьтесь. Сегодня караул проверяет начальник штаба. Будет минут через пять.– Голос капитана, дежурного по части, был сонным и злым. Его уже проверили.
Мы вытряхнули окурки в ведро, прошлись тряпкой по столу, подтянули ремни и устремили взоры к входной двери. Майор К. появился ровно через пять минут.
Он выслушал мой рапорт, оглядел караулку и сделал пару формальных замечаний. А затем направился в кухню. Он осмотрел каждый уголок, открыл шкафчик, потом отодвинул его.
- Ефрейтор, да у вас в караульном помещении бардак. – Банка, которую майор с силой швырнул на пол, разлетелась в мелкие дребезги, и со стен поползли густые красные струйки. – Убрать.
Мы вытирали пол, собирали осколки, оттирали стены, а майор терпеливо ждал, изредка поглядывая на часы. Убедившись в том, что пол сияет чистотой, а на стенах не осталось ни одного красного следа, он молча кивнул и вышел.
На следующий день мы с Володькой схлопотали наряд вне очереди. На свинарник.
- П..ц вам, мужики. Держитесь. – сказали нам знающие люди. Мы поблагодарили знающих людей за сочувствие и после вечернего развода отправились на заклание.
У темного, приземистого здания нас ожидал веселый прапорщик Барчук, возглавлявший войсковое свинохозяйство.
Из его длинной речи мы почерпнули немногое, но это немногое стоило запомнить. Итак, нам вменялось в обязанность:
- пересчитать поголовье в целом и в каждом отдельном загоне в частности;
- отдельной цифрой указать количество новорожденных хряков и хрюш;
- сварить картофельные очистки и своевременно накормить обитателей свинарника;
- по всем вопросам обращаться к ефрейтору Карабуле.
- И чтобы никаких у меня… - Рука прапорщика описала в воздухе замысловатую фигуру. Видимо, планировалось завершить сию фигуру демонстрацией указательного пальца, но как-то сам собой сложился кулак. Ну, кулак так кулак.
Проведя инструктаж, веселый прапорщик отбыл к семье или же по другим делам, никак с семьей не связанным. Полагаю и то, и другое равновероятным. А мы с Володькой отправились искать ефрейтора Карабулю.
Ефрейтор Карабуля был полумифическим существом, обитавшим на свинарнике практически с первого дня службы. Там он спал, ел и жил. Его перемещения по территории части были редкими, тайными и всегда происходили по одному и тому же маршруту: свинарник – столовая – свинарник. В столовой он забирал объедки для свиней и еду для себя. Или наоборот. За ефрейтором тянулся длинный шлейф запаха, не оставлявшего сомнений по поводу его занятий. Людей он сторонился, но отлично ладил со свиньями . Говорили, что Карабуля отчаянно торговался с прапорщиком по поводу каждой особи, которая планировалась к убиению и поеданию личным составом части. Он отмазывал их от печальной участи как мог, но ни разу не преуспел. Веселый прапорщик был неумолим. Сказал – эту, значит, эту, и нечего тут.
В предбаннике, или, точнее сказать, предсвиннике, было темно. Чадила небольшая печка, на проводе болталась маленькая электрическая лампочка, ее жалкого света хватало только на то, чтобы отделить темноту вообще от темной кучи тряпья в частности. Куча изредка шевелилась. Мы подошли поближе. Зарывшись в тряпье, сладко посапывал ефрейтор Карабуля. Рядом прикорнул Дегустатор, молодой поджарый хряк, верный свинопес ефрейтора. Дегустатор проснулся первым и резво вскочил на ноги, разразившись сварливым хрюканьем. Из кучи высунулась голова с всклокоченными волосами.
- Чего надо? А, наряд. Очистки в баке. Дрова на улице. Топора нет. Ломался. Прапорщик новый не давал.
Голова зевнула и вновь слилась с кучей.
Мы с Володькой поплелись во двор. У стены лежали заледеневшие бревна длиной в два метра и диаметром сантиметров в тридцать-сорок. Это были дрова.
- П…ц. – сказал рядовой Владимир, проживавший ранее в Псковской области
- Х...ня, - с напускной бодростью ответил ему ефрейтор Михаил, уроженец города Ленинграда. – Прорвемся.
Перед прорывом нужно было выполнить первую заповедь веселого прапорщика: пересчитать поголовье. Мы пригнули головы и нырнули в хрюкающий сумрак.
Поголовье встретило нас недоверчиво. Свиноматки заслоняли потомство, намеренно создавая трудности в подсчете. “Жрать когда будем?” – этот вопрос отчетливо читался в их глазах, но дать точный ответ мы были не готовы.
Топор ломался, - это печальное известие мы уже слышали от ефрейтора Карабули, но истинный его смысл дошел до нас только тогда, когда мы вторично подступили к громаде бревен, нехорошо темневшей у стены свинарника. У нас были только штык-ножи.
Штык-нож можно вонзить в поганое брюхо врага нашей Родины, если, конечно, враг не будет возражать. Но если вы хотите накормить свиней нашей Родины, и у вас нет топора, то упаси вас Бог уповать на штык-нож. Это в буквальном смысле тупое и бессмысленное орудие. В чем мы убедились после часового ковыряния в заледеневшей древесине.
- П..ц. – сказал Володька, оглядев кучку жалких, мокрых щепок и стружек.
Я молча кивнул.
Еще через час нам повезло. Одно из бревен оказалось совершенно гнилым, и нам удалось расчленить его на какие-никакие составные части. Слабая надежда на то, что все это как-то загорится, грела нас, а больше греть было нечему. В штанах вот-вот зазвенит поминальный колокольчик, нос начал обратный отсчет до отмораживания, подмышками ледяными змейками закручиваются сквозняки – вечер явно удавался.
Мы запихивали в гребаную дровяную плиту гребаные мокрые палки, ломали одну за другой гребаные спички и с надеждой всматривались в гребаное нутро – не взметнутся ли там гребаные алые язычки гребаного огня? Нет. Не взметнулись. В ногах путался хряк Дегустатор. Он помогал нам как мог – перевернул котелок с нашим ужином и сожрал половину с пола. Дегустатору был отвешен суровый мужской пинок, а вторую половину жидкой рисовой каши мы аккуратно собрали и положили в обратно в котелок.
Между тем во глубине помещения назревал бунт свиноматок. Они сновали по своим загончикам, все ускоряя и ускоряя бег, а в голодных хрюках появились угрожающие нотки. “Жрать!” – грубо требовали взрослые особи. “Кушать” – с готовностью подвизгивала молодежь. “Ням-ням!” – хныкали новоиспеченные хавроньи и кабанчики. Наконец, отчаявшись убедить нас силой слова, свиньи вышибли дверцы загонов и сгрудились в проходе. Они смотрели на нас, и в этих взглядах читались ненависть, голод и некий интерес, который нас сильно встревожил.
- П…ц. – сказал Володька, и вновь я не нашел оснований с ним спорить.
Мы стояли плечом к плечу и ждали. За нами не было Москвы – только чадный предсвинник с кучей тряпья, на которой разметался в эротическом сне ефрейтор Карабуля. Но и отступать было некуда.
Передняя свиноматка всхрапнула и ринулась вперед, а за нею – все остальные. Они летели на нас, очумевшие от голода и ненависти, неотвратимые, как судьба, и тупо-беспощадные, как стенобитное орудие.
Предводительницу Володька встретил точным ударом сапога в пятак. Она взвизгнула и отлетела в сторону. Следующую отправил в нокаут я. Мы бились, как воины царя Леонида в Фермопильском ущелье. Мы бились долго и, в отличие от спартанцев, победили. Минут через пять свиньи почувствовали истинную мощь Человека, силу его Сапога и твердость его Правой Ноги. Свиновоинство обратилось в бегство. Мы догоняли их, с гиканьем и матом запинывали в загоны – в абсолютно случайном порядке. Главная Амазонка, возглавлявшая атаку, лежала на боку и постанывала. Двух или трех поросят свиньи затоптали насмерть.
Наступила короткая передышка.
Примерно через час нам таки удалось как-то разжечь огонь, и огромный бак с очистками, залитыми водой, начал постепенно нагреваться. Свиньи почуяли запах и снова забеспокоились.
- Давай не будем кипятить, - предложил мудрый еврейтор Горелик, - доведем градусов до восьмидесяти, и хватит. Иначе они нас все-таки сожрут.
Около пяти утра мы с трудом стащили тяжеленный бак с плиты и вылили содержимое в корыта. Свиньи, по нашему разумению, должны были терпеливо подождать, пока пища достигнет безопасной температуры. Да? Сейчас.
От страшного воя, наверное, проснулась вся округа. Все сорок пять – или пятьдесят, уже не помню – пятаков одновременно погрузились в горячее хлебово и тут же выгрузились обратно. Свиньи трясли головами, пытаясь стряхнуть горячие струи и отчаянно орали, орали, орали…
П…ц. – констатировал Володька.
П-...ц. – эхом откликнулся я.
П…ц. – послышалось за нашими спинами. Мы обернулись
Позади стоял потрясенный Карабуля. Мы было собрались отвесить ему как следует за перенесенные нами и свиньями страдания, но лицо его вдруг скривилось, он громко всхлипнул и отвернулся. Мифическое существо, местоблюститель прапорщика и повелитель свинарника плакал. Он не стеснялся нас, да мы и сами-то… Вокруг плачущего ефрейтора бегал хряк Дегустатор и все норовил заглянуть ему в глаза.
Вскоре пришел веселый прапорщик, и всем нам стало весело.
- Я бы (бип) вас (би-и-п) тут до конца ваших (бип-перебип) дней продержал. – закончил он свою длинную и сбивчивую речь. – Свиней жалко. Пошли отсюда.
И мы пошли не оглядываясь. От дыма и недосыпа у нас воспалились веки, в животе урчало и ворочалось, но мы с Володькой были счастливы. Мы знали, что нам повезло. Нас больше не направят на свинарник, нашу часть точно не отправят в Афганистан, и однажды, надев парадку и обвешавшись дурацкими дембельскими украшениями, мы вернемся домой. Все вернемся.
А вот мой одноклассник Лешка, с которым мы часто играли в солдатики, не вернулся. Он случайно покончил с собой за три месяца до дембеля. Он был странный, Лешка. Неуживчивый, порывистый, ранимый. Учился еле-еле, и поначалу никто не поверил, что он поступил в университет на филологический. А он поступил – сначала на заочный, потом перевелся на дневной, и вот тут его и загребли. Лешку сразу начали бить и били все время, даже когда он формально стал “дедом”. Однажды избили так. что он надолго угодил в медсанчасть и уже надеялся дотянуть там до конца службы. Но начальство распорядилось выписать и отправить обратно, в ненавистную ему часть. Лешка не хотел. Он выпил карболки, думая, что просто немного отравится и спокойно долежит в больнице до самого дембеля. Он не собирался умирать и, выпив эту карболку, еще ходил по палатам, смеялся и шутил. Жить ему оставалось полчаса.
Он был странный, Лешка. В армии такие с трудом выживают. Нам военный дознаватель, приехавший после похорон из Лешкиной части, чтобы побеседовать с его бывшими одноклассниками, так буквально и сказал. Так и сказал.
День, до наступления которого мы считали месяцы, дни, а потом часы, настал. Мы надели парадную форму и ушли. Володьку я с тех пор ни разу не видел и не знаю, как сложилась его жизнь. Надеюсь, что он жив и здоров. Историю о Великой Битве при Свинарнике я рассказывал в разных компаниях много раз. Думаю, что и Володька часто ее вспоминает. У подобных историй есть общая особенность: чем больше выпьешь, тем больше интересных подробностей появляется. И откуда только берутся?
Разрешите вопрос, товарищ майор? Впрочем, Вы сейчас как минимум полковник в отставке. Вот какой у меня вопрос. В той банке – да глупо на Вас обижаться, Вы же все сделали по уставу, ну практически все – что там было? Я ведь, пока ползал на коленях с тряпкой, был невнимателен или просто подзабыл. Густое такое. Однородное, изумительного яркого цвета. Красная смородина, да?