Предыдущая страница http://www.proza.ru/2015/08/24/1257
Никита, проводив Угора, Мамарку и Ваню с упряжками, груженными мясом и рыбой, прибрался в избе, подкинул дров в печку, принес на ночь поленья, сложив их к стене. Не погасив лучину, ведун устало прилег на лавку.
Лежа на спине и заложив руки под голову, он осмотрел рубленые стены избушки. Повсюду были развешаны на крючьях необходимые в обиходе вещи, сбруи, капканы, петли. На стенке еще с осени висел для просушки развешанный невод.
Взгляд ведуна остановился на лосиных рогах, служивших вешалкой для верхней одежды. Теперь, после отъезда друзей, на них висела лишь безрукавка Никиты. Рядом, на пантах другой ветви, поблескивал маленький колокольчик без била.
«Коль надобно меня вызвать, позвони. Бубенчик хоть и без язычка, но я его услышу», – вспомнил Никита наказ Гостомысла. Потряс колокольчиком, и показалось Никите, что звон он услышал.
«Надо бы совет спросить. Совсем Архип и Угор состарились. Что далее-то делать, коль нас время с Ваней не берет, знамо нужны мы князю еще для дел каких-то», – подумал ведун, засыпая.
***
МОСКВА
Михаил Федорович, будучи слабым и болезненным человеком, участия в делах государственных почти не принимал, доверяя решать вопросы своим родственникам. Он все же надеялся, что отпустят из польского плена его отца Федора Никитича, и родитель поможет ему в правлении, оттеснив ненужных советчиков.
Государь еще осенью отписал королю Польши о выдаче своего батюшки. Но Сигизмунд с ответом оттягивал, надеясь, что Михаил Федорович, как и его предшественники, на троне долго не удержится.
Брат шведского короля, Карл Филипп, также давно претендовал на русский престол, и у него были все шансы занять его в ближайшее время. Он удерживал захваченный Новгород и города на побережье Балтийского моря – Ям, Копорье, Орешек, Корела. Но набрать наемное войско и выступить в победоносный поход супротив Московии пока не позволяла пустая казна Швеции.
Католическое духовенство Польши, в обход короля, все же тайно прислало посла с предложением отказаться от Юрьевской дани, Рижских соглашений от 1200 года, договора Ливонии и Пскова от 1473 года и остальных последующих договоров взамен на свободу Федора Никитича.
Государь помнил, как еще в детстве ему поведали про рыцарей-крестоносцев, побитых в битве при Хаттине, полный разгром для которых закончился чудовищной резней. Двести тридцать рыцарей, отказавшиеся принять ислам, были зарезаны там же, на поле брани. Остальных, менее знатных, продали в рабство. Не помогли рыцарям и последующие крестовые походы на восток. Пришлось обратить взгляд на северные земли.
Князь Владимир Полоцкий тогда опрометчиво дал согласие монаху Мейнхарду проповедовать в землях ливов христианство, отведя им удел для проживания и кормления. Но с первыми монахами-католиками, как с первыми лучами солнца, поползли на славянские земли воины Христа – крестоносцы, мечом и катаньем расширяя и захватывая все новые и новые земли.
При неразберихе, которая творилась в годы Смутного времени, переметчиком князем Курбским был похищен договор с Дерптским епископом, который и подтверждал прежние долговые обязательства ливонского ордена перед Московией.
Государь поднялся, подошел к окошку, толкнув створку, открыл слюдяное окошечко. В светлицу ворвался поток свежего весеннего ветра.
Оглядел пожар. Кое-где с крыш под воздействием солнечных лучей уже скатывался посеревший снег, создавая то там то тут облака снежной пыли.
В безветренную погоду дымок из печных труб ровно, как березки в лесу, тянулся вверх. Золотом блестели купола собора. Трижды осенив себя крестом, монарх прикрыл окошко и в сердцах вздохнул:
– Ох уж эти заботы государственные. Видать, век мне нести свой крест. С креста не сходят – с него снимают.
В светлицу вошел дьяк:
– Государь, скорбное известие из земли Сибирской. Боярин Василий Афанасьевич, посланный тобой сыск вести, руки на себя наложил, – раскладывая на столе грамоты от воеводы Тобольска, доложил он.
– Что так?
– Сказывают, что по хмельному делу тебя хулил да семибоярщину хвалил. А очухался – тогда и осознал, что не уйти ему от ответа.
– Стало быть, ушел пес от дыбы!
Михаил Федорович вздохнул и резко повернулся:
– Еще что?
– Послы прибыли в Сибирь от хана Есима, дружбу предлагает вечную. Хан просит подсобить в войне супротив Бухары.
– Эко дело, подсобить! Кто б нам помог… Тут вот, зрю, нужно бы Новгород с другими городами для начала воротить. Не до Есима ныне. Но отпиши воеводе, пусть с послами поласковей будет. Ничего не сулит, но и не отказывает. Что еще прислал воевода?
– Соболей до триста штук. Лис бурых сто пятьдесят, лис черных двадцать. Икры осетровой четыре кадушки. Рыбы два воза, да коня-арапчонка тебе в подарок от хана Есима. И ашо посуды серебряной и шелка китайского разных цветов. Просит воевода пороху, свинца, пушек и пищалей, скоб да гвоздей десятиперстных для возведения храма.
– Ступай, Арсений, все добро привезенное перепиши, да смотри, чтоб к рукам боярским ничего не прилипло. А насчет просьбы воеводы, кое-что дам ему. Указ готовь, чтоб от каждого двора боярского привезли необходимое оружие и припасы. Гвозди да скобы пущай купцы соберут. С последними морозами надобно отправить обоз вспять. Вон уж днем с крыш капает на солнышке, пущай время не тянут, пока дороги зимние не расквасило, должны успеть вернуться. Лошадей казенных на ямах предоставлять по моему указу. Князь Пожарский пусть ко мне явится со старостой обоза. Что еще воевода пишет?
– На Кутуй-городок охочих людей послал. Тунгусы одолели. Нападают на обозы остяков, деревни жгут.
– Вот Пожарскому и накажу. Пусть стрельцов пошлет на подмогу. Тех, что давеча бузу в немецкой слободе затеяли да заезжих купцов из Литвы поколотили. Нехай забияки годика три тунгусам дули в Сибири повертят. Да скажи там, пусть лекаря покличут. Опять в ушах заложило и в глазах темнеет.
Дьяк вышел.
Через некоторое время в светлицу вошел царский лекарь. Он внес серебряный поднос и инструменты.
– Гасутарь, кровь пускайт ната.
– Ну, ната, так ната, – горько усмехнулся самодержец, – мне и отвар медового цвета недурственно помогает.
– Трава не помогайт, кровь пускайт ната.
– Да пускай ты, черт нерусский. Токмо побыстрее, дел у меня еще невпроворот.
***
Терешка попал в стрелецкую сотню случайно, прибившись к стрельцам при осаде кремля. Ну не гнать же сироту в шею. Приодели, обогрели, поставили в помощь конюшему. Жалование покамест не получал, столовался, спал в своем углу на сене. Спал да и горя не знал.
Но вчера, получивши жалование, стрельцы сунулись в немецкую слободу отметить это дело.
И вот теперь он лежал в подклети приказной избы связанный и припухшим языком облизывал разбитые, пересохшие губы.
– Эко угораздило нас с литовскими купцами зацепиться. Запорют плетьми, видит Бог, запорют, – рассуждал юноша, горько жалея о том, что ввязался в драку, – распоясались последнее время заезжие купчины. В кабаках задираются, на улице могут и плечом зацепить, а то и в лужу да в грязь оттолкнуть. Бывшие опричники и те с ними стараются не связываться. Куды уж стрельцам.
Дверь подклети распахнулась, и в помещение хлынул яркий свет.
– Выходь по одному, вурдалаки!
На пороге стоял сотник Иван Никитич.
– Слухай сюда! С обозом я прибыл из Сибири. Кто вожделеет туды идтить, чтобы шкуру не почесали плетьми за бузу, устроенную вами в слободе, выходи. Вы в харчевне столы поломали, купцам заморским челюсти вывернули. Мне такие дерзкие позарез в Сибири нужны, – вроде как хваля, улыбнулся сотник.
– А сколь жалование установят, коль в Сибирь пойдем? – отозвался огромный стрелец с подбитым затекшим глазом.
– Тут четыре рубля в год. А в Сибири – пять, коли в стрелецкой избе или в острожке службу правишь. Ну а в походе и до семи платим. Стрелецкий налог с северного народишка берем, оттого и жалование у нас поболее московского.
Несколько стрельцов отошло в сторону:
– Ну, мы к порке привычны. Тут как-то спокойней, да и хозяйство имеется.
Остальные, согласившись, вышли из подклети.
– А меня возьмете? – подал голос Терешка. – Я конюшему помогаю, кони завсегда чистые.
– Годков сколь?
– Шаснадцать, поди. Точно-то не ведаю, дядька, сирота я сызмальства.
– В тамбур бить могешь?
– А то ж! Барабань себе да барабань, что заяц на пеньке, – улыбнулся Терешка, – тревогу могу и построение.
– Повернись, развяжу. По душе ты мне, малец, пришелся, – усмехнулся сотник Иван. – Был у меня мальчонка на тебя ликом схож, Ванюшкой звали. Да ушел на восток, к Катуйскому острожку, не попрощавшись.
Иван, пройдя по Китай-городу и Воробьевской слободе, набрал еще охочих людишек, да стрельцов два десятка переманил.
Обоз ушел через два дня.
Иван Никитич специально выбрал утреннее время для выхода, зная, что за ночь тракт подмораживает и до обеда можно было спокойно двигаться санным обозом. Перейдя Пермские горы, сотник рассчитывал уйти на Пелым, и уж потом, выйдя на Обь, подняться к Тобольску. Назрел и кой-какой план – втайне от воеводы и Севастьяна посетить Архипа.
Словно бы случайно поравнявшись с подростком, Иван шепнул ему, как взрослому:
– Ты мне нужен, Терентий. Еще не научила тебя жизнь лукавить и хитрить. Обязательно дьяки своего человека в обоз пристроили. Гляди внимательно. Может, приметишь, что кто-то таясь пишет писульку или варежки с ней якобы случайно у бивака оставит, а может, на яме шептаться зачнет. Будешь служить верой и правдой – стану я тебе опорой и отцом приемным.
– Да я ради вас воробья в поле загоняю! – прослезился сирота.
– Вот и ступай вперед, да каждый день мне докладывай. Кто чем дышит, не намечается ли буза какая, – легонько толкнув Терешку в спину, хитро прищурился сотник Иван.
*- панты – молодой отросток ветви рога.
*- пожар – Красная площадь.
**- медовый цвет, троица – розовый клевер.
продолжение: http://proza.ru/2015/09/14/1295