Бывает, чувствуешь себя великой грешницей, подслушивая чужой разговор. Чувствуешь и продолжаешь, не поднимая глаз, не в силах оторваться, подслушивать. Вот и в этот раз в ожидании поезда оказалась в этой весьма щекотливой ситуации. Но рассказ стоит внимания.
По всей видимости, беседа попутчиков началась задолго до моего появления. И скорее всего обсуждалась извечная проблема отцов и детей.
—Нет, подожди осуждать старших, от молодых тоже зависит мир и спокойствие в доме. Если не нравится жизнь со свекром и свекровью, отцом и матерью, уходи, живи по-своему, строй свой дом, дай им спокойно дожить богом данный срок, — горячо перебил собеседника невысокого роста мужчина. И продолжил:
— Три года назад жена собрала мусор, нагрузила тележку и велела мне отвести на свалку. Я и повез. Шел долго, хотелось подальше увезти. Подойдя к большим кучам мусора, я стал сбрасывать мешки со своим мусором. Над одной из куч летало особенно много ворон. Они каркали, садились на кучу, встрепенувшись, вновь взлетали, словно им кто-то не давал покоя. Я вытянул шею, осмотрелся, но никого не увидел. Человек я по своей натуре любопытный, решил подойти поближе. Все тщательно осмотрел. Остановился и в полной тишине еще раз огляделся. — Он продолжает рассказывать то повышая, то понижая голос. По всему чувствуется, что он действительно пережил эти мгновения. А я стою и думаю: пути Господни не исповедимы. Ведь не случайно этот мужчина пришел в это утро к этой мусорной свалке, не случайно именно к этой куче его тянуло, как магнитом, и совсем не случайно он заметил пальцы ног бедной старушки. Остолбенев от ужаса, растерявшись на мгновение, он дотронулся до них прутиком. Пальцы едва-едва пошевелились. Сомнений больше не было; под ворохом свеже сваленного мусора лежал человек. И по всей вероятности, он еще жив. Позабыв о брезгливости, страхе, он руками раскидал кучу. То, что он увидел, могло заставить вздрогнуть любое сердце, даже самое жестокое.
Сухонькое тельце старушки лежало на животе, широко раскинув руки и ноги, словно обнимало эту землю, и почти не подавало признаков жизни. То ли знакомым показался ее халат, то ли еще что-то, но это что-то заставило его перевернуть ее лицом вверх, отчего она еще больше зажмурила глаза.
—Ба, да это же наша соседка Магмура апа, мать Нурахмета, — сам с собой разговаривал Ахат.
Ни на его голос, ни на какие его движения Магмура апа не реагировала. Он, постелив кое-какое тряпье на тележку. положил старушку и повез домой. По дороге он все думал о том, как могла эта уже очень немолодая женщина попасть на свалку. Оглядываясь на лежащую на тележке соседку, прибавил шагу. Но повез ее не к ней домой, а к себе. Благо на улице никого не повстречали. Закрыв за собой ворота, вошел в дом. Приготовил постель, подготовил жену. Вышли во двор вместе, осмотрели ее. Старушка была жива, но очень слаба и больна. Внесли в дом. Уложили в теплую постель. Через некоторое время послышался стон.
Нургаян, жена Ахата, не отходила ни на шаг от ее постели. Заслышав стон, она позвала соседку по имени.
—Магмура апа, Магмура апа, очнись, милая, открой глаза.
Но старушка упрямо не хотела открывать глаза, только по краям глаз блестели слезы и текли по морщинистому, словно печеное яблоко, лицу.
Всю ночь Магмура апа тяжело вздыхала, ворочалась, тихо плакала. Только через неделю она рассказала, что же произошло.
Молодая невестка Асия сразу невзлюбила свекровь. Хотела быть полновластной хозяйкой. И чуть что жаловалась мужу, единственному сыну Магмуры апа, Нурахмету.
—Ты единственный сын, значит, ты должен быть хозяином дома, а я должна быть хозяйкой, — пилила она каждый день. — И пенсию пусть мне отдает, а то все в сундук прячет.
Нурахмет стал глаза прятать, перестал с матерью разговаривать, за стол садятся одни, мать не приглашают, вроде как ее и нет в доме.
Утром молодые уходят на работу, а Магмура апа приберется, обед сготовит, в огороде копается. И все не так, все не по-ихнему. Суп не соленый, картошка приготовлена не так, чай холодный, цыпленка не доглядела, овца загуляла, не вернулась вовремя, корову подоила не так... Крутится, вертится целый день:, за ворота выйти некогда, а все не так, все плохая, слова доброго не слышит, и пожаловаться некому, да и стыдно.
Всему бывает конец, вот и терпение снохи лопнуло. Когда вернулся Нурахмет с работы домой, бросилась Асия ему на грудь, стала плакать, просить: «Куда хочешь девай свою мать. Или я, или она». Всю ночь пил Нурахмет, а под утро поднял на руки спящую мать, положил на тележку с мусором и отвез на то место, где и нашел ее Ахат.
— Поняла я, что мне не жить больше. Да и не хочу я больше жить. И не сопротивлялась. Если сын, единственный, любимый сын так поступил, устал от меня, зачем мне жить,— сквозь слезы выговаривала измученная жизнью старушка. — Не говорите Нурахмету, что я жива, пожалуйста.
— Мы обещали ей. Живем мы тихо. Дом полная чаша. Много ли ей надо. Да и жене моей есть с кем поговорить, у кого совета спросить, — продолжал Ахат абый.
Все бы было хорошо. Через некоторое время зашел Нурахмет к нам, деньги ему были нужны. Все трое сидели за столом и ужинали. Увидев мать, сидящую с нами, живую и здоровую, он побледнел, резко повернулся и побежал. На утро до нас дошел слух о том, что Нурахмет решил покончить жизнь самоубийством, да кто-то увидел…
Подошел поезд, все стали торопиться сесть в вагоны. Так, наверное, и жизнь наша. Во вчерашнюю воду сегодня уже не зайдешь, что сделано, того не воротишь. Не говорит ли это нам еще и еще раз, что прежде чем сделать, обдумай, чтобы не было стыдно ни тебе, ни детям твоим. Не дай нам Бог сойти с ума.