Праведники

I


Лучи восходящего солнца все больше и больше наполняли ком­нату своим ярким светом и, отражаясь от висевших на противопо­ложной стене семейных фотографий, будоражили мысли лежащего на постели. В соседней комнате тихо, чтобы не разбудить его, раз­говаривали мать со старшим сыном, и этот спокойный и тихий раз­говор, переходящий иногда на шёпот, а также мрачная непригляд­ность старого деревенского дома вызывали у Григория Козина уны­ние и даже ненависть ко всему окружающему. Причиной этого был вчерашний разговор брата и матери, которые настойчиво уговари­вали его остаться здесь жить. Вспоминая подробности этого разго­вора, он почувствовал даже неприязнь к ним, которые, не сознавая того, вмешивались в его планы. От этого озлобления Григорий рез­ко повернулся на другой бок, и воспоминания недавнего прошлого, а вместе с ними и мечты понесли его с новой силой в будущее, рисуя в воображении заманчивые картины.

Сельская школа, техникум, работа в кол­хозе, а затем служба в армии создали определенные предпосыл­ки для формирования духовного мира Григория и, более того, способствовали становлению его характера. Еще в детстве в нем пробудилась ог­ромная любознательность к жизни других людей, особенно их семейная жизнь. Как только сгущались сумерки, Григорий без зазрения совести подсматривал в окна соседей и подслушивал их разговоры. По обрывкам таких подслушанных разговоров он ста­рался дополнить свои школьные знания и нередко убеждался в расхождении жизни со школьными учебниками. Именно тогда у него и зародилась упрямая мысль идти своим путем. Он понимал, что работа в колхозе не для него. Представление о своей исключительности и потребность жить лучше томили его.

Известно, что наша память избирательна и подчи­нена нашим интересам, а все интересы Григория сосредотачива­лись на одном желании быть не похожим на сельских парней. И хотя он научился прятать свое честолюбие и зависть, дружбы у него с товарищами не получалось. Даже с матерью он не откро­венничал и не смотрел ей в глаза, так как выше меры ценил само­го себя и боялся раскрыть свою душу, которая наглухо была за­крыта для всех. Правда, случившиеся чужие несчастья порожда­ли у него тревожные чувства, и в такие дни он был растерянным и жалким, но это происходило не от сочувствия, а, скорее, от пони­мания роли различных случайностей в жизни, которые могут раз­рушать мечты и надежды. Но это продолжалось недолго, потому что так уж устроила природа человека, которому несвойственно стоять на месте. Григорий властно подавлял в себе жалость к окружающим, руководству­ясь лишь строгим расчетом: выгодно ему это или нет. Даже пугая маленьких детей своим жестоким отношением к домашним живот­ным, он преследовал одну цель – выделиться среди окружающих своей исключительностью. И, надо отдать ему должное, нередко достигал этого, особенно в старших классах, когда соседи стали приводить его в пример, видя у него серьезность характера. Прав­да, все это было показным, и дело было гораздо проще. Просто Григорий не обладал чувством юмора, которым наделены многие люди, а не обладая этим чувством, он не умел рассматривать свои поступки со стороны, зато охотно высмеивал ошибки и недостатки других. Что не замедлило отразиться на его отношениях с окружающими.

Когда Григория призвали, ему шел двадцать первый год. С виду он походил на крестьянского паренька, рассчитывавшего в армии воз­мужать и повидать белый свет. Но на службе ему сначала здорово не везло. Солдаты во взводе постоянно вышучивали его и при каждом удобном случае дружно сваливали на него вину за случившиеся мелкие нарушения. Получая взыскания, он боялся пожаловаться и все больше замыкался и уходил в себя. Нередко старослужащие солдаты, находящиеся в наряде, поднимали его ночью с постели и заставляли мыть полы, а он, будучи не в силах сопро­тивляться этому, плелся сонный в туалет, брал ведро, тряпку и, скрипя зубами от обиды, натирал этот проклятущий казарменный пол. Вот тогда-то он еще больше убедился, что прав тот, у кого больше прав или силы, и, накрывшись после этого одеялом, часто думал о своей будущей жизни, представляя себя в мечтах сильным и всемогущим. Он видел, как расправляется со своими обидчиками прямо-таки головы их куриные сворачивает: раз – и кости хру­стят, а эти ублюдки воют, пощады просят, но он берет и ломает их, как спички. В другой раз он видел себя большим начальником, а они в его просторном кабинете со множеством телефонов о чем-то просят, умоляют, а он не разрешает, не разрешает и все.

Так проходили день за днем, заставляя Григория приспосабли­ваться к солдатской жизни и к окружающим людям. Однажды, рабо­тая на продовольственном складе и перебирая там картофель, он разговорился с заведующим складом и рассказал ему, что до армии окончил торгово-кооперативный техникум и мечтает работать по специальности. Говоря это, Григорий не преследовал никакой цели, но вскоре в его жизни произошли изменения, серьезно повли­явшие на дальнейшую службу. Его командировали на продоволь­ственный склад помощником к тому заведующему, и жизнь сразу же стала другой. Теперь уже солдат Козин мог в определенной степени распоряжаться сам собой и даже другими рядовыми, при­сылаемыми к ним на работу. Это давало ему моральное удовлетво­рение, но особенно льстило то, что он за счет своего положения может подчинить себе людей. Именно здесь Григорий ясно понял, что в жизни никто не сумеет помочь человеку так, как это сделает он сам. Гордый и тщеславный, он после перевода на склад готов был лизать сапоги заведующему складом, хорошо по­нимая, как от того зависит его судьба. Правда, теперь с каждым днем у него неудержимо росло желание как-то выделиться, он стал больше смотреть за своей внешностью и особенно одеждой. Он выменивал у других солдат то сапоги, то гимнастерку и сдабривал эти обмены консервами или какими-то другими продук­тами. В общем, служба на складе протекала у него неплохо и даже почти

 

незаметно. Она же убедила его в единственно верном выбо­ре профессии, вот почему он так горячо доказывал вчера своим родственникам необходимость переезда в город и поступление на работу только в торговлю.

         – Проснулся, – услышал он голос вошедшего брата. – Давай вставай, завтрак стынет.

Повернувшись на спину, Григорий сладко потянулся и шутли­во-обиженным тоном проговорил:

         – Даже понежиться солдату не дадут. Это сейчас, а что будет дальше, если останусь.

Не вступая в спор, брат повернулся и молча вышел, а через несколько минут возвратился с кружкой холодной воды. Григорий с притворным испугом быстро поднял­ся с постели и как в детстве обиженно проворчал:

         – Ну, встаю, встаю.

А брат, старше его на тринадцать лет, молча смотрел и улыбал­ся. Он по-своему любил Григория, хотя и нередко ссорился с ним. Внешне он казался более жестким и нередко подчеркивал перед братом свое превосходство в знаниях и социальном положени­и. И действительно, уже несколько лет он занимал в городе но­менклатурную должность и жил со своей женой в хорошей городс­кой квартире. К матери в село наведывался редко, но всякий раз привозил с собой подарки, пытаясь как-то откупиться за свое не­внимание к ней, а, уезжая, виноватым голосом просил мать беречь себя и не перегружаться работой. Многих удивляло его доброе отношение к людям и трудолюбие, а также постоянная забота об авторитете и своем досто­инстве. Потому-то в его душе не находилось места для понимания Григория. Угова­ривая его остаться в селе, он, прежде всего, думал о своем авто­ритете, о том, что мать не брошена ими, а следовательно у него будет меньше сыновьих забот, которые лягут на плечи младшего брата.

Вскоре они сели за стол, мать поставила перед ними сковороду с зарумянившейся яичницей.

       – И как спалось защитнику? – иронически спросил Александр.

         – Спать – не огород копать.

         – Огорода испугался?

         – Давай, Саня, прекратим разговор на эту тему. Жить я здесь не буду.

Видя, с какой категоричностью отстаивает Григорий свое вче­рашнее мнение, зная его упрямство и главное, опасаясь ссоры меж­ду сыновьями, мать тихо поднялась со стула, обняла их обоих и проговорила:

         – Хватит, Саня, уговаривать. Он ведь уже не маленький, пусть делает так, как ему лучше.

       – А ты как же? – не сдавался старший.

         – Как жила, так и буду жить.

         – Может быть, все-таки переедешь ко мне?

       – Нет, я уж буду здесь доживать свой век, а ты пока Гришу приюти.

         – А я, может быть, не хочу, – возразил Григорий.

         – Не надо, сынок, гордыню свою показывать. Вас ведь двое, а Саня старший. Кто же еще поможет, как не он?

         – Конечно, помогу, – поддержал Александр. – Пока поживешь у меня, а там видно будет.

          – Вот и хорошо, вот и хорошо, – повторяла мать, и ее лицо светилось такой же радостью, как и в день приезда сыновей.

          Уже давно у нее не было ничего более важного, чем их счастье. Она гордилась ими и жила только для них, не думая о себе.

На следующий день Григорий поехал вместе с братом в город и поселился в его квартире. Правда, жена Александра не с восторгом встретила это, но, тем не менее, ему выделили отдельную комнату, в которой он расположился сам и расположил свои холостяцкие пожитки. По совету брата он не торопился с устройством на работу и несколько дней бродил по улицам города, заходил в магазины, мысленно представляя себя работающим в каком-нибудь из них.

За эти дни он уже узнал, где находилось управление торговли и его торговые объединения, и теперь мучился над тем, куда сна­чала пойти.

Через несколько дней Григорий, поборов свои сомнения, решил пойти сначала в управление торговли.

С утра, погладив одежду, он несколько минут приводил в порядок прическу перед зеркалом, продолжая продумывать свой первый разговор с будущим торговым начальством. Действитель­но, годы армейской жизни не прошли для него бесследно. В нем уже была некоторая уверенность в себе, вкрадчивость и такт, а также некое подобие интеллигентности. Но самое главное, что отличало его от прежнего Гриши, – это сдержанность и умение выжидать.

 

Даже в разговоре с братом он не допус­кал откровенности. Надев купленную недавно шляпу и оглядев себя еще раз перед зеркалом, он довольный вышел на улицу.

Отыскав кабинет начальника отдела кадров, Григорий, не без волнения постучал и, не дождавшись ответа, вошел в комнату, которая, к его удивлению, оказалась пустой. Осмотрев­шись, он увидел на столе печатную машинку и догадался, что это приемная. Успокоившись немного, он уже более смело подошел к другой двери и без стука открыл ее.

         – Вы кого, молодой человек, ищете? – услышал он раздраженный женский голос, повернулся и уви­дел сидящую за столом женщину.

         – Понимаете, я недавно уволился из Советской Армии и вот теперь ищу работу, а никого не знаю, кто бы мог помочь.

Услышав это, женщина уже более заинтересованно спросила:

         – А почему именно к нам?

         И тогда он рассказал ей, что окончил торгово-кооперативный техникум, что в армии тоже по специальности работал и что мечтал всегда о специальности работника торговли.

Видя, как он теребит пальцами шляпу и понимая его волнение, она проговорила:

         – Это хорошее желание. Тогда давайте знакомиться, Верещаги­на Мария Петровна, начальник отдела кадров. А вас как зовут? Садитесь, пожалуйста.

         – Григорий Козин.

         – А по отчеству?

         – Григорий Пантелеевич.

         – Вы местный?

         – Да, то есть не совсем. Я жил до армии в Николаевском райо­не, а сейчас у брата здесь.

– Комсомолец?

– Да.

         – А характеристика из армии есть?

         – Есть, – обрадовался он, вспомнив, как перед самым отъездом заведующий складом передал ему характеристику, подписанную начпродом, сказав, что она ему может пригодиться.

         – Ну что ж, люди нам действительно нужны. Возьмите листок по учету кадров и дома заполните его. Да, еще напишите свою биографию и заявление о приеме, только не указывайте пока, на какую должность. Завтра после обеда со всеми документами по-

дойдите ко мне. Характеристику с дипломом не забудьте, – при­ветливо улыбаясь, добавила Верещагина.

         – Хорошо, – поднимаясь, ответил Григорий. – А сейчас я могу идти?

         – Да, до завтра.

Выйдя из кабинета, Григорий помчался домой заполнять лис­ток по учету. Он уже не сомневался в том, что произвел хорошее впечатление, теперь его волновал только один вопрос: что ему пред­ложат. Вечером он рассказал брату о первом посещении управле­ния торговли, и тот выслушал Григория с удовлетворением.

На следующий день, едва дождавшись назначенного часа, Гри­горий с кожаной папкой в руках, взятой у брата, вновь зашел в уже знакомый ему кабинет.

         – А вы оказывается точны, – поздоровавшись, проговорила Верещагина, посмотрела на него оценивающим взглядом и добави­ла:

         – Ну, садитесь, и давайте посмотрим ваше домашнее задание.

Во время чтения анкеты и биографии она не задавала никаких вопросов, лишь иногда на звонки поднимала телефонную трубку и властным голосом давала какие-то указания. А Григорий, сдер­живая беспокойство, с нетерпением ждал, что его ожидает. Закончив, наконец, чтение принесенных им документов, Вереща­гина сложила их в папку, поднялась, молча подошла к сейфу, взяла оттуда еще какие-то бумаги и только потом проговорила:

         – Посидите здесь у меня, Григорий Пантелеевич, а я сейчас к начальнику управления схожу. Чтобы не было скучно, посмот­рите пока вот это, – и передала ему последний номер журнала «Огонек».

Перелистывая страницы журнала, Григорий напряженно думал о том, почему она пошла к начальнику управления и о чем сейчас с ним говорит. Он еще не догадывался, какое та приняла решение и как это отразится на дальнейшей его судьбе.

Через несколько минут Верещагина с довольным видом верну­лась и, пройдя к столу, весело проговорила:

         – Ну, солдат, давайте думать, где вам работать.

         – Где скажете, там и буду, – осторожно ответил он, почувствовав уже, что плохое ему не предложат.

А та, пропустив его ответ, молча подошла к окну и, постояв немного, снова вернулась на место.

 

         – Как вы смотрите на то, чтобы поработать у меня инспектором по кадрам? Почерк у вас хороший, да и отзывы из техникума не­плохие, а мы недавно инспектора нашего назначили директором крупного магазина.

Растерявшись и позабыв свою осторожность, Григорий, не от­казываясь и не соглашаясь, промолвил:

         – Я думал сразу в магазине начать.

         – Ну, это-то от вас не уйдет, – весело ответила Верещагина. – А школу здесь хорошую пройдете. Не сидеть же вам всю жизнь заведующим секцией, – добавила она, намекая, что большего пока не заслуживает.

Григорий быстро оценил все преимущества этого предложе­ния, но, стараясь не потерять своего авторитета перед Верещаги­ной, с достоинством проговорил:

         – Вам виднее, Мария Петровна, где мне лучше работать, я буду стараться. Думаю, что не подведу вас.

         – Ну вот и хорошо. Завтра с утра и начнем.

         Работа, о которой Григорий ранее не имел никакого представле­ния, не испугала его. Стараясь не наделать ошибок, он часто спра­шивал у Верещагиной, как поступить в том или ином случае, и та, довольная своим помощником, охотно помогала ему познавать не­хитрые обязанности кадровика. С каждым днем Григорий произво­дил на нее все лучшее и лучшее впечатление. Особенно ей нрави­лись вкрадчивость и такт, которые проявлял в разговоре с ней. Невысокий но хорошего телосложения, он сразу понравился и многим сотрудникам управления, которые пытались своими шутка­ми как-то приблизить его. Правда, Григорий дальше шуток не шел. После работы он каждый раз спешил к себе домой, закрывался в комнате, перебирал в памяти прошедший день и непрерывно ду­мал, как лучше угодить Марии Петровне.

В одну из суббот Григорий перед окончанием рабочего дня за­шел с документами к Верещагиной. Подписав их, он уже хотел выйти, но был остановлен неожиданным для него вопросом:

         – Чем думаете вечером заняться?

         – Книгу надо дочитать.

         – А если я вас приглашу к себе домой на чашку чая?

         – Удобно ли, Мария Петровна? – не соглашаясь и не отказываясь, говорил Григорий, хотя в душе был рад этому предложению.

         – Думаю, что будет приятно и вам, и моим девочкам, которые постоянно спрашивают о вас. Так что после работы вместе и пойдем.

Из разговоров с работниками управления он знал, что у его начальницы есть две взрослые дочери, но не допускал мысли, что так быстро познакомится с ними. Он был доволен работой и пока не спешил с устройством своих сердечных дел. Но, видимо, судьба упорно вмешивалась в его планы, и тут Григорий не противился ей.

По дороге они продолжали говорить о работе. Но мысли его уже были там, в квартире. Молодой человек испытывал и любопытство, и беспокойство.

Вскоре они подошли к дому и поднялись на второй этаж. От­крыв дверь, Мария Петровна пропустила вперед го­стя, вошла за ним и включила в прихожей свет. Тут Григорий увидел выходящих из кухни двух девушек.

         – Здравствуйте. Наконец-то, мама привела вас, – проговорила, лукаво улыбаясь, одна из них.

       – Подожди, подожди, Тамара, – перебила ее мать. – Давайте сначала познакомимся. Это, Григорий Пантелеевич, моя младшая, дочь, а вот которая серьезнее - это Надя. Проводите его в зал, девочки.

Постепенно так цепко державшая Григория настороженность сменилась радостью общения с этими девушками. Слушая их шутки и смех, он незаметно наблюдал за ними, как бы изучая и сравнивая. Конечно, старшая сестра выглядела более изящной и более красивой. У нее были густые черные волосы и смуглый цвет лица. Но особенно привлекали голубые глаза, сверкающие жадным интересом ко всему, с чем она сталкивалась. Светло-серое платье плотно облегало ее гибкую, стройную фигуру, ее походка подчер­кивала независимый, гордый характер. Никогда еще в своей жизни Григорий не встречал такой девушки. С первого же взгляда на нее еще в прихожей он почувствовал какую-то необъяснимую радость, и сейчас, сидя рядом на диване, незаметно рассматривал ее.

       – Тамара, идем, помоги мне собрать на стол, – услышал он голос Марии Петровны.

         – Ну вот, и поболтать не дадут, – капризно проговорила та и с недовольным выражением лица вышла к матери.

Оставшись с Григорием, Надя подошла к книжному шкафу, заговорила о книгах Достоевского и о тех переживаниях, которые она испытывала, читая их, а тот слушал, продолжал любоваться и молча кивал в знак согласия.

Старшая дочь Марии Петровны после окончания финансового техникума работала экономистом в централизованной бухгалтерии и заочно училась в финансово-экономическом институте.

 

На работе ее любили, но мать с беспокойством думала о будущем своей старшей дочери, потому что ее суждения и серьезность, а также равнодушие, с каким она слушала на этот счет советы мате­ри, выделяли какой-то несовременностью и делали непохожей на других ее подруг, уже устроивших свою личную жизнь.

Вскоре Тамара стала приносить из кухни закуску, чашки для чая, а Надя не спеша расставляла их на столе. Зал был красиво и уютно обставлен дорогой мебелью, которая еще больше вызывала у него уважение к Марии Петровне и ее дочерям.

За ужином Григорию пришлось отвечать на самые различные вопросы. И о его родителях, и о службе в армии. Особенно много он рассказывал о боевых эпизодах армейской службы, что-то придумывая, что-то приписывая себе из действительного. К концу вечера, освоившись окончательно, он много шутил и уже чувство­вал симпатии всех сидящих за столом.

        – Наверное, я засиделся у вас? – посмотрев на часы, с грустью проговорил он, мило улыбнулся и добавил:

          – Время так быстро проходит.

          – Это верно, Гриша, – поддержала его Мария Петровна и мно­гозначительно посмотрела на Надю. – Но вы теперь знаете, где нас найти, и надеюсь, что не будете забывать.

          – Ну что вы, – вставая, быстро возразил Григорий, – разве можно забыть все, что вы сделали для меня.

          – Надя, проводи Гришу до остановки.

          – Хорошо, мама.

На автобусной остановке она подала ему руку и коротко, но, как показалось ему, с особым смыслом произнесла:

          – Приходите.

Как на крыльях летел домой Григорий. Все в нем пело, и он в душе хвалил себя за то, что не послушался брата и приехал в го­род, что поступил на работу в управление торговли и что, самое главное, встретил Надю, которая казалась ему утонченной и совсем не похожей на других, знакомых по школе и техникуму девушек.

Нарушенным оказался покой и у Нади. Проводив Григория и вернувшись домой, она прошла в свою комнату и взяла в руки первую попавшуюся на глаза книгу. Перебирая в памяти про­веденный вечер, она пришла к выводу, что небезразлична ему, и это пробудило в ней отклик влечения, подняло какое-то смутное волнение. На следующий день, преодолев гордость, она стала расспрашивать свою мать о Грише, а та, понимая ее по-своему и радуясь, рассказывала о нем с теплотой в голосе.

Через несколько дней Григорий пригласил Надю в кино, и пос­ле этого вечера они начали почти ежедневно встречаться. Его слова и взгляды пронизывали ее, как невидимые лучи, от чего она становилась еще более привлекательной. Она видела, как мно­го в нем мужского обаяния, и с нетерпением ждала каждой встречи, отдаваясь этому новому волнующему чувству. Вскоре она уже полностью находилась в его власти и, к радости матери, поведала той о своей пришедшей любви.

Свадьба была шумной. За несколько дней до нее Мария Пет­ровна составила список приглашенных, включив в него всех нуж­ных гостей, в том числе, мать Григория и его брата с женой. И вот наступил долгожданный час, когда начали приходить гости. Раз­девшись в прихожей, они вручали молодым подарки и, не стесня­ясь, в упор рассматривали Григория. Пришли и Александр с мате­рью и женой. Оставив женщин около невесты, он взял под руку брата и тихо спросил:

          – Где тут покурить можно? – и, войдя в приготовленную для этих целей комнату, добавил:

          – А ты шустряк оказывается, недур­но устроился.

          – Стараемся, Саня, – самодовольно улыбнулся тот и, оставив его, пошел встречать входящих гостей.

Вскоре по приглашению Марии Петровны все расселись за стола­ми в зале, и после первых официальностей свадьба покатилась уже сама по себе. Правда, хозяйка пыталась как-то еще командовать, но ее уже не слушали. За столом она сидела рядышком с Григорием и, показывая глазами на того или иного гостя, шептала, какую тот зани­мает должность. Рассматривая их с любопытством и восхищением, он видел, как уважительно они относятся к Марии Петровне, и искренне радовался за свою удачно складывающуюся жизнь, за Надю, которая не сводила с него влюбленных глаз. Становилось все более шумно, и вдруг несколько человек громко закричали:

          – Горько!

          Поднявшись, Григорий осторожно поцеловал в губы Надю, а когда сели, тихо сказал:

          – Я уже и не дождусь, когда кончится все это, и мы останемся вдвоем.

Положив свою ладонь на его руку, она с нежностью прошептала:

           – Потерпи еще немного, видишь, как мама старается.

 

Было уже поздно, но гости не собирались уходить, потому что Мария Петровна то стучала ножом по подносу, требуя внимания, то организовывала новые тосты, то выходила на кухню к приглашен­ным по этому случаю официанткам, чтобы передать им указа­ния. Судя по ее виду, она была не менее счастлива, чем молодые.

Наконец, поздно ночью гости разошлись, и сразу же Мария Петровна отвела молодоженов в одну из комнат, в которой им пред­стояло жить.

 

II

 

После свадьбы Григорий несколько дней был как во сне. Он с еще большим старанием относился к работе. Но никогда так не спешил домой, как сейчас. Это были удивительные дни. Теперь в его жизни появился такой человек, о котором он мечтал уже не­сколько лет и к которому стремился со всей своей страстностью. Правда, этим чувствам способствовала в большей степени его Надя, еще недавно застенчивая и необщительная, даже боявшаяся общения с ребятами и избегавшая их, она всю накопившуюся силу люб­ви отдавала Грише.

Вечерами, поужинав со всеми вместе в зале, они уходили в свою комнату, чтобы побыть наедине и поговорить о своем будущем. Надя уговаривала его поступить в институт, на заочное обучение, а он слушал ее и, соглашаясь с ней, смотрел, как блестели ее голубые глаза, как раскрывались в улыбке ее соблазнительные губы. Прав­да, иногда он чувствовал себя ограниченнее ее, но гордый характер сразу же вытеснял из разума эти сомнения и упрямо подчеркивал, что он мужчина и что женщина не может быть умнее.

Иногда в их комнату стучалась Тамара и просилась пообщаться с ними. Правда, Мария Петровна не одобряла этого, но они не обра­щали на нее внимания. Так проходил день за днем, наполняя их жизнь радостью и не принося каких-либо серьезных изменений. Прав­да, однажды за ужином Григорий, выпрямив под столом ногу, по­чувствовал прикосновение ноги Тамары, которая сделала безразлич­ный вид, и до конца ужина так и не отодвинулся. После, когда он был уже в своей комнате, Григорий с волнением вспоминал это при­косновение и шутки Тамары, в которой жизнь всегда била ключом.

По характеру Тамара резко отличалась от Нади. Она любила все и всех и наслаждалась жизнью такой, какая она есть.

Обучаясь в медицинском училище, она уже знала немало об отно­шениях мужчины и женщины, и эти отношения неудержимо под­талкивали ее любопытство. Более чувственная, но и бо­лее безвольная, чем ее старшая сестра, она не предвидела возмож­ных последствий ее смутных влечений. Глядя на влюбленных Гри­шу и Надю, она сама ощущала волнение плоти. Медленно и неудержимо вырастала из девочки женщина, и этому способствовало ежедневное общение с молодым, ласковым Гришей, который, оставаясь наедине с ней, говорил всегда только приятное и интересное.

Спустя примерно месяц после свадьбы у Тамары был день рож­дения. Вечером по этому случаю дома собрались ее подруги. Не­много посидев, они разошлись и оставиди именинницу с родственни­ками. После их ухода Тамара завела патефон и, поставив пластин­ку, пригласила сестру на вальс.

         – Не забудьте, сегодня я танцую со всеми по очереди, – весело предупредила она.

И действительно, после танца с Надей, она танцевала с мате­рью, а затем с Гришей, не уставая и заражая их своей веселостью. Несколько раз Мария Петровна предлагала заканчивать торжество, но Тамара каждый раз с капризным упрямством повторяла:

         – Ну, мамочка, еще немного.

Во время одного из танцев, когда мать с Надей вышли на кух­ню, Григорий, не выдержав, прижался щекою к ее щеке. В ответ Тамара улыбнулась и с силой прижалась к нему. Тогда он неожи­данно поцеловал ее в губы и быстро, чтобы не увидела Надя, от­странился от ее горячего тела. Продолжая танцевать с Тамарой и касаясь иногда своей щекой ее лица, он видел, как она с благодар­ностью смотрела на него. После танца, он усадил ее на диван и как можно спокойнее проговорил:

         – Ну что, будем заканчивать, наверное?

         – Слава богу, наконец-то, союзник нашелся, – весело поддержа­ла вошедшая Мария Петровна.

         – Тогда я пойду к себе.

         – Иди, иди, Гриша, мы и без тебя приберем.

Войдя в свою комнату, Григорий еще некоторое время нахо­дился под впечатлением той волнующей и сладостной минуты. С одной стороны, он понимал, что такие отношения не очень-то легко будет прекратить, но чувствовал, что теперь остановиться ему будет трудно, а с другой стороны, он боялся неприятностей, если вдруг их тайное станет явным. С того вечера в нем началась борьба искушения с разумом. Но что бы ему ни подсказывал его воспаленный мозг, Григорий оставался под впечатлением того вечера и не переставал думать о Тамаре. Даже ночами, когда он лежал, прижавшись к Наде, его мозг лихорадочно восстанавли­вал ощущение от прижавшегося тогда тела Тамары, и он чув­ствовал, как его бросает то в жар, то в холод. Воображение рисовало ему соблазнительные сцены, кото­рые он пытался выбросить из головы, но они настойчиво возвра­щались снова и снова. Даже в своих снах он ощущал ее бли­зость, ее сильное, молодое тело и, просыпаясь, с жадностью це­ловал Надю.

Так продолжалось несколько дней. От кого-то Григорий слы­шал, что человек всю жизнь должен жить в принуждении себя и в какой-то степени разделял это, но считал, что принуждать себя дол­жен, прежде всего, дурак, а умные, к которым он, конечно, отно­сил себя, должны умело брать все от жизни. И он, не переставая, напряженно искал умного подхода к исполнению своего желания. В один из таких мучительных для него дней Григорий пришел до­мой раньше Марии Петровны, которая задержалась на каком-то совещании. Позвонив, он услышал голос Тамары, которая возилась у дверей, открывая ее.

         – А где Надя?

       – В институт ушла и просила, чтобы ты к десяти часам при­шел за ней.

         – Так, значит, мы одни?

         – Как видишь, – улыбаясь, ответила Тамара и, чувствуя на себе его настойчивый, пытливый, но все же неуверенный взгляд, доба­вила:

         – А ты что, испугался?

         – Почему?

         – Потому что стоишь и не проходишь к себе.

         – А я, может быть, к тебе в комнату хочу.

         – Если бы ты хотел, тогда бы не спрашивал, – с вызовом прого­ворила та и, повернувшись, пошла к себе.

Не раздумывая более, Григорий тоже пошел за ней, закрыл дверь ее комнаты и с силой обнял как-то сразу присмиревшую Тамару. Все произошло проще, чем он думал, но счастье более тесного сближения и побежденных сомнений овладело им как никогда. После напряженной борьбы, прежде всего, с самим со­бой за эту желанную близость Григория охватила дикая, судорожная радость. Правда, где-то в глубине души у него возникло щемящее чувство страха, но он заглушал его тем, что Тамара сама хотела этого. Как бы оправдывая себя и глядя в сторону, он прошептал:

         – Как же это мы допустили такое?

         – Молчи, – зажала она ему рот.

После того, что произошло между ними, они тайком еще встре­чались несколько раз. Во время этих встреч Григорий забывал свои страхи и не задумывался о будущем, но однажды мысль о возмож­ных последствиях вновь вернулась к нему. Об этом он осторожно намекнул и Тамаре, но та, смеясь, ответила ему, что она будущий медицинский работник и сама во всем разберется.

С Надей в эти дни он был особенно ласков, и та, конечно, ни о чем не догадывалась. В общем, медовый месяц для Григория после свадьбы продолжался в бурной страсти. Он был полон счастья и гордости за себя. Но в один из вечеров, оставшись наедине с ним, Тамара вдруг виновато проговорила:

         – Не знаю, что и сказать. Такой ужас!

В ее напряженном голосе чувствовались испуг и тоска, да и сама она казалась подавленной и растерянной.

         – Не понял? Что произошло? Почему ты дрожишь?

И тогда она рассказала, что несколько дней уже, как почувство­вала необычное состояние и посоветовалась с преподавателем в училище. Ну а та уговорила ее показаться специалисту, и они подтвердили ее опасения.

         – Так надо что-то делать! - взволнованно воскликнул он.

         – Нет, Гриша, врач сказал, что надо рожать, иначе для меня
будет хуже.

         – Боже мой, боже мой, – испуганно повторял Григорий. – Это же теперь и обо мне могут узнать. В общем, так, все наши отноше­ния прекращаем, и запомни, у меня с тобой ничего не было. Ниче­го, поняла?

Тамара с удивлением увидела поразившую ее перемену в Григории. Вместо ласкового, всегда услужливого Гриши перед ней стоял совершенно чужой, озлоб­ленный человек, беспокоившийся, прежде всего, о своей незапятнанной репутации и нисколько не думающий о ее состоянии. Чтобы успокоить его, а главное, посоветоваться, как поступать дальше, она тихо проговорила:

          – Я не хотела, чтобы со мной случилось такое.

          – Если бы не хотела, то не допустила бы, а сейчас разыгрываешь из себя невинную.

          – Не надо, Гриша, ты же сам настоял на этом, придя ко мне в комнату.

          – Замолчи, дура, и лучше придумай, что якобы путалась с ка­ким-нибудь незнакомым тебе парнем!

Не выдержав напряжения этой неравной борьбы, а главное, непорядочности со стороны Григория, она начала негромко, судорожно всхлипывать и с мольбой спрашивала, что же ей делать. Но Григорий, тупо глядя на нее, повторял свои обвинения. Кроме озлобления, на его лице отра­жались беспомощность и испуг, и тогда, посмотрев прямо в его прозрачные, маленькие, бегающие глазки, Тамара вдруг почувство­вала, как остро ненавидит этого человека – ее даже затошнило. Впервые в жизни она нена­видела так сильно, так навсегда, на всю жизнь человека, который предал ее, чтобы отстоять свое благополучие.

          – Уходи, - с презрением выдохнула она единственное слово и отвернулась, давя подступающую тошноту.

После объяснения с Григорием несколько дней Тамара ссыла­лась на простудное заболевание, не выходила из своей комнаты даже на ужин. Не на шутку встревоженная Мария Петровна все вечера проводила в комнате дочери, и та, переживая и волнуясь, в один из вечеров открылась ей.

Затем были объяснения Григория с Марией Петровной, но са­мым тяжелым оказался удар для Нади. Узнав об этом от сестры, она сразу же закрылась на кухне, потребовалось немало уговоров и требований матери, прежде чем она открыла дверь. Войдя, мать увидела, в каком ужасном состоянии та находится, и, обняв ее, тихо заплакала. В жизни почти каждая женщина проходит через боль переживаний и даже страданий, и эта боль в какой-то мере обогащает ее, делает более душевной, более чуткой к чужому горю и даже более сильной в борьбе с бедой. Но здесь несчастье обру­шилось на всех троих, и некому их было поддержать. Оставшись после смерти мужа одна с двумя девочками, Мария Петровна так и не вышла больше замуж, отдавая всю свою любовь и заботу своим дочерям. По-матерински она полюбила и Гришу и сейчас никак не могла понять, почему он так поступил. За годы своей жизни и работы она, встречаясь с подлостью людей, часто спра­шивала себя о границах совести, за пределами которой начинается падение. И ей, вроде бы, все было ясно, когда касалось чужих людей, а вот сейчас она ничего не могла понять. Опасаясь того, что одна беда, как правило, не приходит в дом, Мария Петровна особенно внимательна была к Наде, которая тог­да каким-то безразличным голосом заявила, что жить она теперь не сможет.

Нелегкими были эти дни и для Григория. Он был похож на какое-то затравленное животное, за которым гонятся охотники с собаками и вот-вот прикончат. Правда, Надя быстрее матери рас­познала его истинное состояние, которое диктовалось не раская­нием перед ней, а стремлением сохранить свое благополучие и репутацию.

В один из вечеров, дождавшись, когда Мария Петровна вышла из комнаты, Григорий отложил книгу и начал ходить от окна к двери. Потом оста­новился у дивана, на котором лежала Надя, и стал смотреть на нее, ожидая увидеть ее глаза. Несколько минут продолжалось это молчание, раздражавшее Надю. Она видела, как никнет его голова и все ниже и ниже опускаются плечи. Став перед ней на колени, он схватил ее руки, прижал к своему лицу ладони и прошептал:

          – Прости меня... прости...

Голос его срывался, и ей показалось, что он плачет. Не выпус­кая ее рук, он смотрел на нее. Тогда, подняв голову, она увидела, какое у него страдальческое лицо.

          – Ну, прости, пожалуйста, и забудь этот кошмар. Всю жизнь я тебя буду носить на руках и даже словом никогда не обижу, клянусь тебе своей матерью, всем святым, только прости.

Видя ее замешательство, Григорий осторожно, как больную, обнял Надю, продолжая повторять свое «прости». Она слышала, как у него клокотало что-то в горле, как он иногда даже стонал, прикрыв глаза, как будто у него что-то болело, и никак не могла понять, насколько это все искренне. Осторожно он стал целовать ее шею, продолжая жарко шептать что-то, однако ни шепот, ни поце­луи уже не зажигали ее.

Было очень тихо. Иногда по коридору проходила мать. Про­должая шептать свои обещания, Григорий стал смелее прижимать к себе Надю, но ее тело не отзывалось на ласку, даже наоборот, ныло какой-то болью, которая вызывалась ее израненной душой, так не похожей на его внутренний мир.

          – Встань!

– Зачем? – растерянно спросил он.

– Поздно уже, давай спать, – и, видя, как у него радостно блеснули глаза, сухо добавила:

– Оставь меня.

Дождавшись, когда он выйдет в зал, где уже несколько дней спал один, Надя подошла к окну и, глядя в темноту, заплакала.

Копившиеся все эти дни слезы вдруг вырвались, освобождая ее от страшного оцепенения, и она не могла их остановить, да и не хотела.

Разные мысли приходили ей в голову. Она понимала, что глав­ным основанием любви является столкновение двух источников нравственного света людей. Но сейчас увидела, что у Григория это­го нравственного света, по существу, нет.

Правда, на смену этому ее открытию приходила пробуждавша­яся где-то в уголке души жалость, которая заявляла о мило­сердии и надежде. Даже сейчас, после всего случившегося, она хо­тела надеяться на лучшее будущее, и ее можно было понять. так ведь устроена жизнь, в ней помнишь прошлое, живешь настоящим, но ничего не знаешь о будущем.

Наплакавшись и не придя ни к какому решению, Надя легла в постель и сразу же уснула крепким сном.

Быстрее всех пришла в себя после случившегося Мария Пет­ровна. Более практичная она несколько дней искала выхода из этого положения и решила быстрее выдать Тамару замуж. Как-то дочь ей со смехом рассказывала, что иногда ее провожает до дома какой-то шофер старше лет на десять. Тогда они весело посмеялись над ним, а вот сейчас Мария Петровна вдруг вспомнила. Вечером, убрав на кухне посуду, она зашла в комнату Тамары, показала купленную для нее кофточку и неожиданно спросила:

         – Томочка, а того парня ты больше не видела?

Посмотрев недоуменно на мать и вспомнив, о ком та спрашива­ет, она отрицательно покачала головой.

         – Так, может быть, напомнишь ему о себе?

         – Зачем?

– Ну, ты же не маленькая, пора и о муже подумать, а для будущего ребенка – об отце, – и, видя, как задумалась Тамара, доба­вила:

– С ребенком тяжелее это будет сделать.

         – Да, но он мне не очень нравится.

       – Что ж поделаешь, дочка, главное, чтоб человек был поря­дочный.

Долго еще тянулся этот разговор, и, наконец, было решено, что Тамара восстановит с ним хорошие отношения, а если все будет удачно, глядишь, и замуж выйдет. Тем более что признаков бере­менности пока не было видно.

Даже если и временным окажется брак, то все равно у ребенка будет законный отец, и подозрения от Григория отпадут.

На следующий день после занятий Тамара пошла в автохозяй­ство, где работал Василий, и попросила парней вызвать его на про­ходную. На ее счастье, тот был не в рейсе. Выйдя, он приятно удивился:

         – Вах, вах! Какими судьбами? – весело проговорил он.

         – Да вот, мимо шла, думаю, дай проведаю.

         – Молодчина, давай так: вечером часиков в семь у входа в парк встречаемся. Годится?

Как и предвидела Мария Петровна, встреча эта оказалась решающей. Быстро и даже незаметно Тамара зарегистрировала с ним брак. И сразу же по его настоянию перешла жить к нему. Общительная и добрая, она пришлась по душе и его матери, которая днем работала уборщицей в школе, а вечером или моли­лась перед иконами, или вязала молодым то носки, то шарфики. В общем, жизнь постепенно налаживалась. Возненавидев Григо­рия и стараясь не видеть его, Тамара совсем перестала ходить к матери, лишь иногда встречалась с ней, когда та шла на работу. Вечерами, имея много свободного времени, она всю свою жизне­радостность отдавала Василию. Правда, ее иногда беспокоило, а вдруг ему станет известно ее прошлое и как он тогда поступит с ней. Но эту боязнь она стремилась заглушить постоянным вни­манием и заботой о муже. Она уже успела немного разобраться в нем и находила много хороших качеств. Особенно ее поражали в нем честность, прямота и лютая ненависть ко всему непорядоч­ному. Где-то в глубине души она уже жалела, что так несерьезно приняла его ухаживания в начале знакомства, и была теперь убеж­дена, что если б не оттолкнула его тогда, то такого бы с ней не случилось.

Примерно через месяц после свадьбы Василий, глядя на нее, вдруг с улыбкой спросил:

         – А ты никак уже беременна?

Растерявшись, Тамара отвернулась к окну, но он повернул ее голову к себе и вдруг увидел наполненные слезами глаза.

         – Ты чего, не рада? – и неожиданная, пока еще не совсем ясная догадка ослепила его. – Подожди. Ну-ка, давай садись и рассказы­вай, – не веря еще своей догадке, он продолжал выпытывать у нее, когда она

 

почувствовала и сколько времени как беременна, ходила ли на консультацию и что там определили. После каждого вопроса Тамару все сильнее и сильнее душили слезы, которых она уже не могла остановить.

– Успокойся и рассказывай, – подавая стакан с водой, попро­сил он.

Понимая, что рано или поздно он все равно узнает, Тамара с плачем рассказала ему все, что с ней произошло до свадьбы.

         – Ну и что теперь будем делать? – выслушав ее, спросил Васи­лий, сжимая и разжимая кулаки.

         – Не знаю. Но, если прогонишь, к своим я больше не пойду.

         – Посиди, я скоро вернусь.

Одевшись, он вышел на улицу, чтобы покурить и успокоиться. Но мысли одна хуже другой взвинчивали его все сильнее и силь­нее. Не выдержав, он с силой швырнул окурок и быстрыми шагами направился к Марии Петровне, чтобы высказать все, что он о ней думает, а главное – решить кое-что с Григорием.

Сильное чувство любви к Тамаре пока еще не поколебалось ее признанием в грехопадении, так как он считал ее несмышленышем в этом сложном мире и во всем обвинял ее мать и Григория.

Через несколько минут, возбужденный, он вошел в квартиру.

         – Проходи, проходи, Василий. Давненько не был. А где Тама­ра? – ворковала мать.

Не отвечая ей, он коротко спросил: «Где Гришка?»

         – У себя, – тревожно ответила та и, не дожидаясь нового воп­роса, позвала его, а сама ушла на кухню.

         – Ну рассказывай, – увидев вошедшего Григория, предло­жил он.

– А чего рассказывать?

– Ну, сначала, как соблазнил девчонку.

         – Соблазнил? – удивленно переспросил Григорий и, самонаде­янно улыбнувшись, добавил:

         – Сучка не захочет, кобель... – и, не успев договорить, отлетел к стене от сильнейшего удара. Дождав­шись, когда тот поднимется, и сдерживая себя, Василий, как уже решенное навсегда, проговорил:

       – Через месяц, чтоб духу твоего поблизости не было, а если останешься, я тебя кончаю сначала морально, а потом задушу, как гадину, вот этими руками, и не глядя на вошедшую Марию Петровну, вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

 

III

 

Вытерев в ванной комнате кровь и прижав к разбитой губе пла­ток, Григорий вышел на кухню к расстроенной Марии Петровне.

         – Нахал, врывается, драку устраивает и думает, управы на него нет. Вот пойду сейчас и заявлю в милицию.

Но Мария Петровна, понимая, что нику­да Григорий не пойдет, со страхом представляла, что еще выкинет Василий, так как была уверена, что самое серьезное будет впереди.

Это предчувствие начало подтверждаться через неделю. При­дя утром на работу и не успев снять пальто, она услышала резкий и требовательный звонок телефона. Она постояла немного в нереши­тельности, подняла телефонную трубку и услышала голос на­чальника областного управления торговли, который срочно при­глашал ее к себе.

         – Почитайте, – коротко проговорил он Марии Петровне и, не коммен­тируя, передал ей письмо.

Письмо было написано Василием, и обращался он к предсе­дателю облисполкома с требованием лишить работы и ее, и Григо­рия. В письме он сообщал, что они непорядочны, и грозился, что, если к ним не будут приняты меры, то он напишет обо всем, что знает, в газету и еще кое-куда.

          – Ну и что будем делать, Мария Петровна? Надеюсь, это ка­кая-то личная неприязнь вашего зятя?

          – Не знаю, что и ответить вам, – расстроенным голосом прогово­рила та. Теперь она уже не сомневалась в том, что Василий не ос­тановится ни перед чем, и как-то неуверенно добавила:

          – Видимо, раз они скандалят, придется старшей дочери уехать с мужем отсюда.

          – Ну что ж, вам виднее, – проговорил тот, понимая, что все намного сложнее, чем он думал. – Тогда напишите на мое имя объяснение, а то ведь мне отвечать на это письмо надо.

Вернувшись к себе, Мария Петровна сразу же вызвала Григо­рия и, не глядя на него, сказала:

– Василий начал действовать. Злое письмо я прочитала сейчас в областном управлении.

           – Ничего, побесится и успокоится. Ему же не выгодно всем кричать об этом.

– Не знаю, но, наверное, все-таки вам с Надей лучше уехать куда-нибудь. Тем более, вообще нельзя со мной работать.

– Почему?

 

         – Как почему, ты же родственник мой, и начальник управления сегодня прямо сказал об этом, – схитрила она.

         – Если откровенно, то я тоже не раз думал об этом, – вспомнив угрозы, ответил он. – Вот только не знаю, как Надя.

       – Уговаривай, а я тоже повлияю. Характеристику получишь отменную, да и деньгами помогу.

Через несколько дней, уговорив с помощью матери Надю, у которой несколько приутихла боль, он пошел к своему брату. Так уж у него складывалось, когда все было хорошо, он и не вспоминал об Александре, но когда было плохо - сразу бежал к нему за сове­том и помощью. И тот не обижался на это, принимая Григория таким, каким он был.

Поговорив о матери, к которой брат недавно ездил, Григорий неожиданно спросил:

         – Саша, у тебя на Севере кто-нибудь из знакомых есть?

         – А зачем тебе?

– Да понимаешь, надоело у тещи, думаю с Надей отдельно по­жить. Да и платят там больше.

         – А как Надя, она же в институте учится?

         – Пока отдохнет, а там видно будет.

         – Не потеряешь с переездом? Вот ведь как устроился.

         – Что поделаешь, в жизни всегда что-то находишь, а что-то теряешь, – уклончиво ответил Григорий, – но ты не тяни, есть кто или нет?

         – Вообще-то есть, замом у меня был один толковый парень. Правда, тоже, не хуже тебя, за длинным рублем в Анадырь уехал. Переписываемся с ним, и недавно он сообщил, что уже зампредгорисполкома там. Растет здорово...

         – Подожди, – перебил Григорий, – он сможет помочь мне с устройством на работу?

         – Думаю, да, люди там нужны.

         – Я не о людях спрашиваю, Саня, а о себе.

         – Вообще-то, Александр Андреевич мужик обязательный и сло­ву своему хозяин. Если пообещает, то обязательно выполнит.

         – Тогда, пожалуйста, срочно напиши ему о моем желании, а за мной не заржавеет.

Через некоторое время из Магаданской области пришел от­вет, который с нетерпением ждал Григорий. В ответе сообща­лось, что работы там много и для Григория, и для его жены.

Если у них действительно есть желание пожить на Севере, то они могут не откладывая выезжать.

Так Григорий Козин и его жена оказались в далеком небольшом северном городе. Сразу же по приезде знакомый брата устроил их в общежитие и при них позвонил начальнику горторготдела, чтобы тот оформлял их на работу. Видимо, его добрые отношения с Алек­сандром механически перешли и на Григория, у которого он даже и документы не стал смотреть, а все выспрашивал о брате.

Вскоре Григорий был назначен на должность заведующего го­родской промтоварной базой. Устроена была по специальности и Надя. Через год они переехали в хорошую квартиру, и жизнь по­степенно стала налаживаться. Особенно радовался этим переменам Григорий. Строя различные планы, он постепенно забывал тот не­приятный вечер, когда его ударил Василий. Действительно, тогда он его здорово напугал, и это было главным в поспешном отъезде. С Надей у него тоже, как он думал, улучшились отношения. Прав­да, получил он как-то письмо от матери, та сообщила, что у Тама­ры родился сын. Он тогда в грубой форме оборвал ее, предупре­див, чтобы больше она никогда не напоминала о них.

У человека с болезненной чувствительностью особенно сильно чувство мести. Это полностью относилось и к Григорию. Он пытался свою собственную ошибку оправ­дать безрассудством Тамары и даже злобно желал всяческих бед ей, сыну и особенно Васи­лию. Рассудок его временами мешался, выходил из равновесия, и тогда он в паническом страхе молил судьбу, чтобы она не преследовала его. В такие мину­ты он озлоблялся и против Нади, а та, поняв истинную причину его состояния, уже никогда больше не напоминала ему о сестре.

После рождения дочери Надя, забыв о своих переживаниях, всю нерастраченную силу любви стала отдавать ей, тем более, что в браке любовь постепенно и как-то незаметно уступила ме­сто привычкам и обязанностям, но эта перемена не очень беспоко­ила Григория.

Главное, на работе у него складывалось все хорошо, и способ­ствовал этому в большой степени «дефицит», которым Григорий распоряжался. Познакомившись с местными руководителями, он умело пользовался слабостями некоторых нужных людей, предла­гая то мебель, то меховые изделия, или что-то другое из импорта.

 
 

 

И все-таки, пока он был на некотором удалении от них, это больно ударяло по его самолюбию. Ему страстно хотелось найти в своей жизни такое место, которое бы обеспечивало ему не только матери­альный достаток, но и определенную славу. Работа инспектором в кадрах его уже многому научила, и он с упорством хотел идти даль­ше, но продвижению этому, как он считал, мешало отсутствие партий­ного билета. Вот почему он все чаще и чаще задумывался о вступ­лении в партию, и, когда однажды его спросили в горкоме, почему он не коммунист, он, виновато опустив голову, ответил, что самому ему неудобно просить об этом, а другие не предлагают.

После этого разговора секретарь партийной организации как-то вечером вошел к нему в кабинет и положил перед ним анкету.

         – Заполняйте, Григорий Пантелеевич, а что непонятно, я под­скажу.

         – А вы уверены, что я не подведу вас?

         – Думаю, да. Но если подведете, так, в первую очередь, себя, а ведь вы не хотите этого.

         – И все же, как-то это неожиданно.

         – Не скромничайте, Григорий Пантелеевич. У вас ведь и в гор­коме разговор был. С рекомендующими я поговорю.

Волновался ли Григорий перед вступлением? Конечно, волно­вался. Особенно на собрании и на бюро горкома. Но все прошло как-то обыденно, и вскоре Козин получил кандидатскую карточку, а затем его стали привлекать для выполнения поручений по провер­ке жалоб о непорядках в торговле. Так постепенно он начал завое­вывать позиции и в горкоме партии. Правда, в отличие от других, авторитет которых заставляет лучше работать и как бы вдохновля­ет, у Козина с приходом авторитета появилось зазнайство и неува­жительное отношение к людям, стоящим ниже его. По этой причи­не в горисполком все чаще стали поступать на него жалобы о том, что он ведет себя на базе, как удельный князь: поощряет угодников и подхалимов, а некоторых вынуждает увольняться. После каждой такой жалобы заместитель председателя горисполкома Долгушин вызывал к себе Козина для воспитания, но тот, оправдываясь, ссы­лался на то, что он принял плохой коллектив и наводит порядок, а это некоторым не нравится, поэтому они и пишут. Правда, когда Долгушин переходил на резкий тон, Григорий сразу же менял так­тику и, благодаря Александра Андреевича за его хорошие советы, заверял, что он их обязательно учтет, что он молодой руководитель и многого еще не знает. А тот, слушая его, никак не мог понять, где у Козина искренность, а где искусная игра. Другого он уже давно бы заставил освободить занимаемую должность, но здесь его сдер­живало уважение к его старшему брату. Сколько бы продолжалось это, трудно сказать, но однажды Козину позвонил директор горплодовощторга и попросил встретиться с ним. Войдя через несколько минут в кабинет, Григорий увидел незнакомого мужчину, который оказался снабженцем из южной республики.

         – Помощь нужна, Григорий Пантелеевич, - проговорил он после взаимных приветствий.

         – Всем она нужна, – весело, но настороженно отозвался Гри­горий.

         – Но она нужна очень человеку, который наш город фруктами обеспечивает, – продолжал тот, не обращая внимания на репли­ку, – так что помогай, если, конечно, патриот.

         – У меня и без фруктов хватает своих забот.

         – Ну, моя-то просьба не отразится на ваших заботах. Скорее, наоборот: и городу поможем, и дружбу укрепим.

         – А что за просьба?

И тогда молчавший до этого снабженец посмотрел внимательно на Козина, достал расческу и, расчесывая густые волосы, нетороп­ливо заговорил:

– Позарез нужно десять дубленок, – и, увидев удивленный взгляд хозяина кабинета, добавил:

– За оплату, разумеется, и даже с оп­ределенными процентами.

         – Но это же дефицитный товар, и он на учете в горторготделе.

         – Поэтому и о процентах говорю.

Неожиданный телефонный звонок прервал этот разговор, но разбирающийся в людях снабженец уже не сомневался в том, что Козин ему поможет. За свою жизнь он повидал немало разных людей и хорошо понимал директора базы и, наблюдая за ним, пока тот разговаривал, все больше убеждался, что наладит с ним необходимые отношения.

Положив трубку, Козин, не глядя ни на кого и стараясь пре­рвать этот разговор, чтобы лучше все обдумать, ответил:

          – Меня зампред вызывает, завтра поговорим, – и, давая понять, что он не хочет присутствия посредников, добавил, глядя на снабженца:

          – Приходите вечером.

Позже, идя домой и восстанавливая в памяти недавний разго­вор о дубленках, Григорий, ощущая некоторую тревогу, напряжен­но думал, что от этого он будет иметь и как, в случае беды, сможет

 

выкрутиться. До этого разговора расчеты за содействие в приобре­тения дефицитных товаров ограничивались спиртными угощения­ми. Правда, и делалось это, скорее, для установления нужных свя­зей, но и потребность в деньгах росла все больше и больше. Его природная осторожность настойчиво твердила о том, чтобы ря­дом не было свидетелей и чтобы никто даже не догадывался. Его размышления были прерваны остановившимся «Москвичом», за рулем которого сидел директор горплодовощторга, а рядом с ним тот самый снабженец.

       – Садитесь, Григорий Пантелеевич, подвезем до дома, а если
желание есть, то и лучше что-нибудь придумаем.

       – Да я уже почти и до дома дошел.

       – Ну, тогда я тоже прогуляюсь с вами по свежему воздуху, – проговорил, вылезая, снабженец.

Дорогой они уже как старые знакомые быстро договорились, и в кармане Григория оказался конверт, в котором было две тысячи рублей.

– Это аванс, остальные после получения товара, – улыбаясь, пожал ему тот руку.

По опробованной уже ранее схеме, на следующий день эти дуб­ленки с партией другого товара были отправлены в один из магази­нов и сразу же проданы тому снабженцу.

Довольный сделкой Козин получил вторую половину денег, но через несколько дней его неожиданно вызвали в народный конт­роль. Речь шла о том самом директоре магазина, который, исполь­зуя свое положение, продавал спекулянтам дефицитные товары, в том числе, разговор пошел и о дубленках.

Испугавшись не на шутку, он сразу же признался и сказал в оправдание, что дубленки отписал по просьбе директора горплод­овощторга, потому что тот заверил, что это поможет городу в обес­печении продовольствием.

С этого признания и началась раскрутка дела о злоупотребле­ниях в торговле. Попереживал тогда Козин сильно. Правда, он понимал, что снабженец в даче ему взятки не признается, потому что почувствовал еще тогда в нем крупную птицу. И все же, где-то в глубине души страх постоянно напоминал о себе одним вопросом: «А вдруг?» Но, переживая, он не знал того, что в комитете народ­ного контроля, который занимался этим делом, не стали глубоко разбираться, так как нити злоупотреблений потянулись ко многим уважаемым работникам. Поэтому весь материал проверки предсе­датель комитета передал в горком партии, и вскоре заведующий отделом доложил секретарю эту историю.

         – Так что, будем передавать в прокуратуру? – спросил секретарь.

       – Думаю, нет смысла.

         – Почему?

       – Хищений-то нет, а только нарушения правил торговли.

– А дубленки, думаете, за красивые глаза пошли тому дельцу?

       – Доказательств по взятке нет. Директор магазина, да и другие твердят, что делали это в интересах города.

         – С другими мы тоже разберемся, а вот почему милиция и про­куратура спят, мне непонятно. Кстати, кто такой директор базы, и как он оказался на должности?

         – Да вы помните его, такой аккуратный и исполнительный. Его недавно кандидатом принимали на бюро. Вы его еще спросили тог­да о работе, как, товарищ Козин, тянете, и он вам ответил, что стараюсь, а кто-то из членов бюро посоветовал не все тянуть. Вы еще постыдили тогда за превращение заседания в эстраду.

Конечно, секретарь горкома помнил Козина и, задавая вопросы о нем, винил, прежде всего, себя за то, что не разобрался в человеке.

         – Да, плохо мы еще знаем людей, – задумчиво проговорил он, вставая и подходя к окну, – все же они были у нас на глазах, а вот двуличие мы не увидели. В общем, готовьте этот вопрос на бюро.

Как и предвидел Григорий, заседание бюро было бурным. Все обвиняли директора магазина в продаже спекулянтам боль­шой партии импортных костюмов. Но в то же время обходили эпизод с дубленками, и это было не случайно, так как многие из участвующих в рассмотрении этого дела тоже приобретали кое-что с базы.

На этом заседании исключили из партии директора магазина, поручив прокуратуре довести до конца расследование, а директору горплодовощторга и Козину объявили по строгому выговору. Но самое главное наказание пришло позже, когда приказом по горторготделу их всех освободили от занимаемых должностей. В эти тре­вожные дни Григорию постоянно слышался едкий вопрос секрета­ря: «Как же вы, молодой коммунист, пошли на это?»

После освобождения от должности Козин пошел к своему по­кровителю в горисполком. Но тот, сославшись на занятость, не

 

принял его. «Неужели это конец? – думал он. – Ведь так много я для них сделал, а они отворачиваются». Рассуждая так, он не знал тогда еще всех тонкостей аппаратной работы. А дело заключалось просто в выжидании, время ведь – лучший ле­карь. Вот, почему все, от кого теперь зависела его судьба, делали вид, что он их здорово подвел, и держались от него на отдалении. В один из вечеров Григорий все-таки зашел к заместителю пред­седателя горисполкома.

         – Подвел я вас, Александр Андреевич, – виновато проговорил он, поздоровавшись.

         – Конечно, подвел.

         – Я понимаю, просто не думал, что так впутают, а посоветовать­ся с вами не сообразил.

         – Работу-то для себя подыскал?

         – Да нет. Кроме вас ни к кому' еще и не ходил.

         – Ну а где трудиться думаешь?

         – Откровенно, кроме торговли, я ничего другого не знаю, – и, увидев настороженный взгляд, добавил:

         – Если поверят мне, то больше плохого никто и никогда не услышит.

          – Первым лицом вам нельзя работать, – категорично заявил Долгушин, вспоминая жалобы коллектива, посмотрел внимательно на Григория и добавил:

          – У руководителя не только анкета должна быть хорошей, но и душа. А у вас этой изюминки, к сожалению, нет. Да и боюсь, что никогда не будет.

– А я и не прошусь руководителем, – обиженно возразил Григо­рий. – Но где-то ведь я должен работать, у меня же семья.

          – Подумаем.

          – В горторге есть вакансия инспектора, и я бы пошел туда, – продолжал он уже смелее.

          – Я сказал: подумаем.

Выйдя от Доглушина, он озлобленно ругал его за черствость и неуважение к людям, но через несколько дней Козина назначи­ли инспектором, и он, обрадовавшись, стал забывать тот неприят­ный разговор. Как инспектор он оказывал определенное влияние на все магазины города и, пользуясь своим положением, мог ку­пить все, что ему требовалось, обеспечивая не только себя, но и своих знакомых. Правда, через несколько месяцев у него возник скандал с заведующим горторготделом, закончившийся жалобой в горком партии. По этой жалобе Козина была создана комиссия,

 

держала его. Особенно это касалось приема в магазины людей, которые раньше освобождались за какие-либо нарушения.

После проверки он выглядел перед сотрудниками уже как прин­ципиальный, ничего и никого не боящийся борец за правду, и это­му еще способствовали его критические выступления на собраниях. На некоторое время перестал с ним связываться и заведующий, хотя постоянно ждал от того какой-нибудь ошибки. Что вскоре и произошло. В одном из магазинов Козин ку­пил несколько пар обуви, припрятанной от покупателей, и сразу же были вызваны ревизоры, которые составили акт и передали его заведующему горторготделом. Григорию был поставлен жесткий ультиматум: или заявление по собственному желанию, или запись в трудовой книжке соответствующей статьи. Понимая свою вину, Козин уговорил свое начальство перевести его в какой-нибудь мага­зин, а вскоре после компромиссного соглашения он начал работать заместителем директора.

С первых же дней работы в новой должности он с присущей ему напористостью стал вносить различные предложения по устра­нению недостатков, но директор, да и продавцы магазина, немало наслышанные о нем, с осторожностью относились к этим предложе­ниям и к нему самому. Отвернулись от Григория и старые знакомые, с которыми он иногда проводил вместе время; более того, однажды на каком-то совещании бывший директор горплодовощторга, стояв­ший с группой торговых работников, презрительно посмотрев на него, громко сказал: «Лучше с умным потерять, чем с дураком най­ти». Оскорбленный, он тогда отошел от них и до конца совещания уже ни к кому не подходил в перерывах.

Оказавшись в такой изоляции, Григорий все сильнее и силь­нее привязывался к дочери Танечке, как он любовно называл ее. Когда та пошла в школу, Григорий все родительские заботы взял на себя, постоянно проверял домашние задания и нередко помо­гал ей. Он никогда не пропускал родительских собраний и счи­тался одним из самых заботливых папаш, а когда Таня училась в четвертом классе, был избран в родительский комитет школы, чем очень гордился и выполнял все поручения педагогов. Прав­да, немало огорчений приносили частые простудные заболева­ния, и врачи все чаще и чаще рекомендовали сменить для дочери суровые климатические условия. А тут еще в последнее время Мария Петровна в своих письмах стала просить его и Надю при­везти к ней внучку, так как она вышла на пенсию и очень скучает одна в своей большой квартире. О второй своей дочери и ее судьбе она не писала, потому что от Нади знала, что это не нра­вится Григорию.

В общем, все складывалось к тому, чтобы Таня жила у бабуш­ки, и как ни жалко было расставаться с ней ее родителям, после окончания учебного года Григорий отвез ее к Марии Петровне.

 

IV

 

После рождения сына Тамара почувствовала себя так, как буд­то бы она сама заново родилась, и этому способствовал ее муж, который долго успокаивал ее перед родами, обещал относиться к ней и ребенку еще лучше и ежедневными заботами доказывал это. Назвали они сына Виктором. Никто из знакомых, даже мать Васи­лия, не догадывались о настоящем отце. Оставаясь одна с сыном, Тамара с умилением рассматривала тонкие, прямые, как стрелоч­ки, ресницы, пухлые, четко очерченные губы, ямочки на щеках и, напрягая воображение, отыскивала похожие на Василия черты лица. В такие минуты она с ненавистью вспоминала Григория. Но это были кратковременные вспышки, меркнущие перед той благо­дарностью, уважением и возрастающей любовью, которую она ис­пытывала сейчас.

Через некоторое время они получили в новом построенном доме квартиру и, забрав с собой мать, переехали туда. Небольшие сбере­жения, которые были у мужа, они потратили на приобретение ме­бели, новой посуды и других вещей, необходимых для жизни. Ма­тери они выделили отдельную маленькую комнату, и та была очень довольна, потому что освободилась от протапливания печи.

В эти годы Тамара несколько раз встречала на улице свою мать, Марию Петровну, которая каждый раз уговаривала ее прийти к ней с внуком в гости. Но Василий категорически запретил ей это, а она не хотела нарушать его запрет. Более того, считая квартиру своей матери дурным местом и даже ее саму – каким-то злым роком, она очень боялась потерять покой и счастье, которое пришло к ним.

Так и рос Виктор, не зная второй бабушки. Зато с каждым годом у него крепла привязанность к отцу. Сначала он играл толь­ко с детскими машинками, не признавая других игрушек, а после седьмого класса ездил уже с отцом в дальние рейсы. Правда, в такие дни Тамара не находила себе места, боясь, чтобы с ними чего-нибудь не случилось. Иногда она уговаривала Василия не брать сына, но тот грубовато отшучивался и, успокаивая, говорил:

         – Ты, мать, белоручек из нас не делай, – и ей было до боли радостно от этих слов, потому что для нее это были самые главные слова, в которых заключался весь смысл ее жизни.

В один из вечеров, когда Василий с сыном были в кино, раздал­ся звонок. Тамара, открыв дверь, увидела стоящую девочку.

         – Здравствуйте, - робко проговорила она.

         – Здравствуй.

         – Вы тетя Тамара?

       – Да, а ты кто такая? Проходи.

         – Я Таня Козина, меня бабушка прислала к вам.

         – Зачем, что-нибудь случилось?

          – Она болеет, и просила вас прийти.

          – Ладно, беги домой, а бабушке скажи, что завтра приду.

          Позже, когда пришли ее мужчины, как она называла их любовно, Тамара рассказала мужу о болезни матери.

          – Надо завтра тебе сходить, – посоветовал он.

          – Да, я так и сказала девочке, которая приходила, – ответила она, скрывая умышленно, что приходила дочь Козина.

На следующий день, купив на базаре яблок, она подошла к дому, в котором не была уже много лет. С волнением подойдя к знакомой двери, Тамара позвонила так, как это делала раньше. Посмотрев на Таню, она молча прошла на кухню, помыла под краном яблоки и, положив их в знакомую вазу, вошла в комнату матери.

          – Пришла, – обрадованно проговорила та, приподнимаясь.

          – Лежи, лежи.

          – Да теперь, видимо, лучшего и нечего ждать.

          – Не надо паниковать. Поправишься, и все будет хорошо, – успокаивая, ответила Тамара, хотя и была поражена болезненным видом матери. Как медицинская сестра она немало повидала боль­ных людей и своим профессиональным чутьем понимала их. Глядя
сейчас на мать, она видела смертельную тоску в ее глазах и безыс­ходность, которая разоружает человека в его борьбе с болезнью.

– Танечка, иди погуляй, а мы поговорим немного.

          – Хорошо, бабушка.

          – Если б ты знала, какая славная девочка, и такая самостоятель­ная, – задумчиво сказала Мария Петровна, провожая ее глазами.

             – Девочки все хорошие, только когда взрослеют, плохими почему-то становятся.

         – Не надо, Тамара, искать виновных. Мы все за ошибку и сей­час расплачиваемся, – и, повысив голос, добавила:

         – Что, я тебя, что ли, заставляла?

         – Ты за этим меня позвала?

         – Нет, конечно, просто мне так тяжело, ты даже не представля­ешь. Никого, кроме внучки, не оказалось рядом.

         – А мне легко было, когда вы с Гришкой во всем обвинили толь­ко меня и ради его благополучия выпроводили из этой квартиры? – высказывая это, она уже не могла сдержать своих слез. Обида, кото­рая копилась многие годы и разрасталась, как снежный ком, прорывалась наружу.

         – Успокойся, дочка. Я знаю, тебе было тяжелее всех, особенно в первые годы. Как сейчас живешь-то?

         Продолжать разговор о своей обиде было слишком же­стоко. Тамара, сдерживая себя, вышла на кухню, взяла вазу с яб­локами, вернулась, поставила на тумбочку.

         – Живу неплохо. Василий тогда первый простил меня, хотя и чужой был. Растет сын, такой же, как и Таня, самостоятельный. Зарплата у Васи хорошая, да и я работаю. В общем, живем и ни в чем не нуждаемся.

         – Сына бы привела, я же ему все-таки бабушка.

         – Не надо, мама, он ведь ничего не знает, да и ни к чему это.

         – Так он и не узнает ничего. Я и Надю строго-настрого предуп­редила. А внуку бы объяснили, что были в ссоре, поэтому не ходи­ли в гости и ему не говорили о родственниках.

         – Нет, мама, не уговаривай.

         – Ну, как знаешь, – вздохнула она. – Но завещание ему и Танюше обязательно сделаю.

         – Не надо об этом говорить. Ты обязательно поправишься.

         – У него отчество-то чье? - продолжала мать.

         – Как чье? Васильевич, - с гордостью ответила Тамара и, спох­ватившись, добавила:

         – Ну, перестань ты, мама, об этом думать.

Поговорив еще немного о болезни матери, Тамара пообещала раздобыть какое-то особое лекарство и вышла на улицу. Около дома она увидела стоящую Таню и попросила ее в случае ухудшения здоровья сразу сообщить.

Дорогой она уже не думала только о своем наболевшем, о том, что их разделило, как это было, когда шла к матери. Сейчас перед ее глазами была больная, печальная мать, и чувство жало­сти к ней отодвинуло все остальное куда-то далеко-далеко. Так уж устроен человек, что может менять свой гнев на милость, а злобу на доброту. Дома Василий, посмотрев на нее, сразу же спросил:

         – Ну как она?

– Не понравилось ее состояние. Видимо, долго не протянет.

         – Все мы по этой жизни прохожие, – вздохнул Василий и, что­бы отвлечь от грустных мыслей, стал рассказывать о последней поездке в соседнюю область.

Через несколько дней предчувствия Тамары оправдались. В вос­кресенье утром она проснулась от настойчивого звонка в дверь. Открыв, она увидела растерянную Таню, и сердце сразу забилось тревожно.

         – Что случилось?

         – Бабушка умерла.

Несколько секунд стояла она онемевшая и еще не усвоившая разу­мом эту страшную весть. Смерть матери потрясла ее душу. Усадив Таню, она пошла в спальню, чтобы сообщить об этом Василию, но тот уже и сам догадался, обнял ее за плечи и проговорил:

         – Иди, я попозже подойду.

По дороге Таня рассказала, что утром она вошла в комнату бабушки и увидела ее уже мертвой, что очень испугалась и побежа­ла сказать.

         – А кто-нибудь еще знает?

         – Нет, но от мамы письмо на днях было, и в нем она сообщала, что приедет. Она вчера должна была быть, но почему-то не приехала.

– Может быть, задержалась или поезд опоздал, – ответила Тамара.

Они и не заметили, как оказались около дома. Возле двери квартиры неожиданно увидели стоящую с чемоданом Надю. Обняв дочь и поздоровавшись с сестрой, она проговорила:

         – А я звоню, звоню, и никто не открывает.

         – Бабушка умерла, – всхлипывая и прижимаясь к матери, сообщила Таня. – Она так болела последние дни, что я по несколько раз вызывала скорую помощь.

Войдя в квартиру, они сразу прошли в комнату матери и уви­дели ее. Женщины заплакали, не в состоянии что-либо предпринимать. Неожи­данно раздался звонок. Таня открыла дверь, впу­стила запыхавшегося Василия, который, не здороваясь с Надей, подошел   покойной и несколько минут молча смотрел на нее.

– Телеграммы надо срочно дать всем родственникам, – и по­смотрев на Тамару, добавил:

– Давайте адреса.

         – Я мужу сама сообщу, – тихо сказала Надя.

Все эти дни Василий, взявший на себя заботы о похоронах, куда-то бегал, кому-то звонил и только иногда советовался с сестрами. Помогали ему в хлопотах и работники управле­ния торговли, с которыми Мария Петровна проработала многие годы. Точный день похорон не назначали, потому что ждали сооб­щения от Григория. Не дождавшись, Василий принял решение хо­ронить на следующий день, а вечером от Григория пришла, нако­нец, телеграмма, в которой он сообщал, что задерживается с выле­том из-за непогоды.

В минуты последнего прощания на кладбище Надя, причитая, винила себя за то, что поздно приехала к матери, просила ее про­стить, а Тамара, глядя на нее, вдруг поняла, что жизнь у сестры сложилась еще хуже, чем у нее в первые месяцы тревожной семей­ной жизни, и что сейчас у Нади вырывается боль не только по матери, но и боль по своей жизни. Это неожиданное открытие про­будило острую жалось, и она, обняв сестру, повторяла:

         – Ну, успокойся, успокойся.

После поминок, во время уборки посуд, послав дочь в магазин, Надя задумчиво проговорила:

       – Вот так, что имеем – не храним, потеряем – плачем, – и, не
дождавшись поддержки в разговоре, спросила: «А где сын-то?»

         – С классом на экскурсию уехал, через неделю вернется, – и, по­смотрев на постаревшее лицо сестры, попросила: «Расскажи, как ты».

         – Несладко. Оказывается, не все то золото, что блестит, да лад­но, – и, отвернувшись к окну, надолго замолчала.

         – Ну что ж, побегу домой, – не утешая и ничего не выпытывая
больше, проговорила Тамара, попрощалась и ушла.

         Через несколько дней прилетел Григорий. Понимая состояние Нади, успокаивал ее и был до приторности вежливым и услужливым. Правда, уже вечером он не выдержал и начал с ней разговор о наследстве. Не привыкшая к обману, Надя сообщила, что в завещании все имущество и деньги поделены на четыре равные доли: дочерей и внуков.

         – Резонно, резонно, – спокойно произнес Григорий, хотя в душе был обижен тем, что его обошли в завещании.

– Правда, я думаю свою долю передать Тамаре, – неожиданно услышал он

         – Зачем?

         – А ты сам не понимаешь? Да?

И тогда Григорий, грубо выплескивая свою обиду, истерично закричал:

         – Дура! Как не понимала ничего, так и не понимаешь! Может быть, посоветуешь мне алименты им выплачивать?

– С этим ты опоздал, Гриша, ему уже шестнадцатый год...

         – Замолчи, – прервал он ее, увидев стоящую в двери дочь. – Иди,
Танечка, погуляй, – и, закрыв дверь, категорично заявил:

         – Мы же деньги на машину копим, да и Тамара может оскорбиться этим.

         – О боже! – всплеснула руками Надя. – И когда ты таким внимательным стал. Может оскорбиться! Не надо, Гриша, хитрить.

Ничего не ответив, Григорий хлопнул дверью и вышел на ули­цу. Он никак не хотел понимать свою жену, которая с такой лег­костью отказывалась от пяти тысяч. Надо сказать правду: сам Григорий очень бережно относился к каждой копейке и с гор­достью заявлял жене, что этим обеспечивает ее беззаботную старость. Но не только это толкало его к накопительству. Он очень был завистливым и никогда не хотел мириться с тем, что живет хуже кого-то.

Особенно он болезненно переживал отставание от стар­шего брата, а тот уже имел личную машину. Вот почему решение жены об отказе от своей доли в пользу сестры он встретил с такой злобой, хотя и знал, что уговорит ее сделать по-своему. А это он умел хорошо. Отсутствие ясно­сти мышления у него хорошо заменялось внутренней целеустрем­ленностью, которая помогала ему самоутверждаться в жизни. И этому особенно способствовало его красноречие. Впервые встретившись с ним, люди всегда восхищались его убеж­денностью и напористостью, умением вставить заученные им когда-то поговорки и после первой беседы даже оказывались под его вли­янием. Правда, потом они, как правило, распознавали его и за по­током слов обнаруживали запор мыслей, но Григория это не беспо­коило. Он легко сходился с людьми и с такой же легкостью расста­вался. Друзей у него практически не было, а если кто-то и пытался подчеркнуть свою дружбу, то это исходило, в первую очередь, от желания что-то иметь от него или использовать его напористость.

          – Успокоилась? – проговорил он, вернувшись.

          – Я давно спокойна.

         – Ну, вот и хорошо. Денежные вопросы - это мужское дело, и тебе не надо ими голову забивать, – и, как бы подчеркивая окончательность решения, добавил: «Я устал с дороги. Пойдем от­дыхать».

         – Иди ложись, я приду попозже.

Зайдя на кухню, Надя села около окна, и снова перед ее гла­зами память восстановила лежащую в гробу мать. В горле у нее застрял ком, и опять появились слезы, как ни старалась она их сдержать. В годы ее детства они нежно любили и прекрасно пони­мали друг друга, понимали не только потому, что были матерью и дочерью, но и потому, что чистосердечно дели­лись всеми своими чувствами и мыслями. Воспоминание растрога­ло ее еще больше.  «Как было бы хорошо поговорить сейчас с мамой, рассказать о своей неудачно сложившейся жизни, о той преграде, которая возникла между ней и Григорием и которую все труднее разрушить», – думала она. Сейчас Надя не сомневалась в том, что получила бы от матери если не помощь, то хотя бы сочув­ствие, в котором так нуждалась уже многие годы. Незаметно вос­поминания о матери перешли на мужа. Понимавшая его лучше, чем кто-либо, она уже давно охладела к нему и, как ни пыталась скры­вать это, видела, что он тоже понял ее перемену. Правда, в отли­чие от нее, Григорий не был столь чувствителен к правилам мора­ли и нравственности да и не обращал на ее переживания особого внимания, считая, что все это – женская блажь. А она пережива­ла, видя, как изменились их отношения, и пыталась, прежде все­го, понять себя. Иногда, чтобы как-то повлиять на нее, а глав­ное – сломить ее самолюбие и независимость, он, придравшись к какому-нибудь пустяку, подолгу не разговаривал с ней, ломая и подгоняя ее характер под свой. Однажды, после очередной ссоры, она не выдержала и предложила ему оформить развод, но Григо­рий стал просить у нее прощения и, как всегда, уговорил. После того разговора она с радостью подумала, что все-таки не безразлична ему, но вскоре убедилась в очередной игре мужа и окончательно поняла, что он поддерживает семейные отношения лишь ради приличия.

Было уже поздно, и она, чтобы не разбудить Григория, осто­рожно легла. В ту ночь Надя долго не могла уснуть. Рядом ров­но и глубоко дышал муж, а она с открытыми глазами смотрела в потолок и думала о своем прошлом. Снова удивительно ясно ожи­ли в памяти годы жизни с матерью, а потом с Григорием. Тогда ее чувства не омрачались фальшью, а вот потом их приходилось все чаще и чаще маскировать и скрывать от всех. Где и когда настигло ее это разочарование? Ведь смог же он так закружить ее в первые дни. Видимо, он просто не знал, как она любила его. Эта мысль с новой силой расшевелила в ней обиду, она вспомни­ла, как все эти годы Григорий грубо, с открытым цинизмом брал от жизни все, а ее практически потерял. Нет, внешне она остава­лась ему женой, но в ее внутреннем, духовном мире он так и не нашел для себя места.

Уставшая от переживаний, она незаметно забылась беспокой­ным сном.

Утром ее разбудил веселый голос Григория.

         – Ну, ты и спишь! Вставай, о муже пора заботу проявлять.

Во время завтрака он много шутил, но к концу неожиданно спросил:

– И какие теперь у нас планы на будущее?

Но, не дождавшись ответа, продолжил:

– Я думаю свою мать вызвать сюда и пропи­сать, чтобы с Таней пожила, пока мы там будем. Дом она продаст, а это опять нам деньга. Как, правильный вариант? Здорово я при­думал?

         – Никуда я больше не поеду.

         – Это как понимать?

         – Так, как ты слышал.

         – Но позволь, у тебя там работа, вещи, – возразил Григорий.

         – Ну и что из этого? Ты же поедешь туда и возьмешь мой пас­порт, выпишешь, вот и все вопросы. Заодно и трудовую книжку вышлешь, а заявление я тебе передам. В милиции мне сказали, как выписаться, не выезжая туда. Так что никаких проблем, а здесь, поскольку прописана несовершеннолетняя дочь, меня тоже обяза­ны прописать, да и жилплощадь за мной сохраняется.

         – Это давно ты придумала?

– А я не одна придумывала, Таня мне помогала, – ответила она, с любовью посмотрев на дочь. – Чего это она при живой мате­ри будет с кем-то жить.

– Не с кем-то, а с моей матерью!

         – Ну, хватит, меня ведь силой не увезешь, так что успокойся. Это, Гриша, окончательно и обжалованию не подлежит. Так, Та­нечка? — мстительно улыбнувшись, спросила она дочь.

         – Конечно, мама. Никуда больше не уезжай.

         – Так... – задумчиво проговорил он. – Значит, сговорились без меня, – и понимая, что при дочери он не переубедит Надю, решил отложить этот разговор.

Никогда до этого Григорий не оказывался в таком положении и понимал, что сейчас жена не уступит своих выгодных позиций. Но тем не менее, дождавшись, когда дочь уйдет в школу, решил снова вернуться к этому разговору.

         – Ты чего забастовала-то? – спросил он с улыбкой и как можно спокойнее.

         – А ты не догадываешься?

         – Нет.

         – Смотри-ка, какой недогадливый. Поживем отдельно, Гриша, посмотрим, а потом и решим, как нам поступать окончательно.

         – Нашла уже, наверное, кого-нибудь здесь?

         – Перестань глупости говорить.

         – Чего перестань? – переходя в наступление, продолжал он, – поэтому я тебе и не нужен стал.

         – Нечистоплотный мужчина особенно требователен к женской чистоте, – перебила она.

       – На что намекаешь? – словно споткнувшись, закричал он. – Запомни, на моей улице тоже будет праздник. Я все равно узнаю, с кем путаешься, и тогда уж отыграюсь.

         – Давай-давай, узнавай!

         – Ну, чего тебе не живется по-людски? – сменив тон, прого­ворил он. Ну, поспорим иногда, но я ведь не пьяница и не проходимец.

         – Лучше бы пьяницей был. Да ладно, а то скоро и оскорблять начнешь. Никуда я не поеду. Это окончательно.

         – Локти потом, женушка, не кусай и запомни, кто не ищет друж­бы ближних, тот себе заклятый враг.

          – Ты когда вылетаешь? – как можно спокойнее спросила она, потому что уже чувствовала, как остатки мужества покидают ее.

          – Это мое дело, – со злостью ответил Григорий и, одевшись, вышел из квартиры.

Походив по улицам, он зашел в знакомый сквер и, перебирая в памяти недавний разговор, пришел к выводу: не настаивать на выезде жены. Он уже не сомневался в том, что, пожив одна без той обеспеченности, к которой привыкла, она быстрее изменит отношение к нему. Уговаривать он не любил, а сейчас становился как бы просителем у собственной жены. Вспоминая, с каким отча­янием и категоричностью отстаивала Надя свое решение, он по­нял, что она не хитрит и не притворяется. Всегда самоуверенный и бойко подчеркивающий опытность человека, знающего жизнь гораздо больше, чем она, после такого решительного отпора он сник и, чтобы не унизить свое мужское достоинство, решил изме­нить тактику.

Через несколько дней Григорий вылетел один.

В самолете он снял пиджак, развязал галстук и удобнее распо­ложился в кресле.

За прошедшие годы он здорово изменился и уже не походил на приехавшего после армии Гришу. Несмотря на небольшой рост, он был строен, с выпуклой грудью и крепкими мускулами. Широ­кий подбородок, золотые сверкающие зубы и бегающие, смотрев­шие всегда мимо собеседника глаза придавали ему уверенность и гордое превосходство. Глаза Григория были бесцветными и надежно прятали его чувства и мысли. Все эти годы, присматри­ваясь к руководителям, к их рукам и глазам, их взаимоотношени­ям с подчиненными, их манере здороваться и прощаться, Григо­рий сделал для себя важное открытие о необходимости постоян­ной игры. Из этих наблюдений он постепенно и сам приобретал начальственную осанку и каждой своей улыбкой или неодобрительным взглядом подчеркивал свое превосходство, боясь сделать естественный жест и естественно сказать хоть одно слово. Играл он и перед женой, но та распознавала эту игру, а в последние дни категорически отказалась подыгрывать. Вот это его и беспокоило сейчас. Его поразила бес­смысленность поведения жены, отказавшейся от материальных выгод. По­степенно от воспоминаний мысли Григория перешли к будущей его жизни, и предстоящее одиночество вызвало у него беспокой­ное чувство. Но и в этой ситуации он винил во всем только жену, не пытаясь понять глубинных причин изменившихся отношений. Неутомимая и постоянная жажда признания собственного «Я» даже сейчас отодвигала первопричину куда-то далеко, далеко, заменяя это самоуверенной надеждой. Правда, сейчас у Надежды был чер­ный период, и Григорий понимал, что предстоит немало усилий в восстановлении их отношений. Но в том, что они восстановятся, он не сомневался.

 

Прошло полгода. Вернувшись в Анадырь один, Григорий объяс­нил своим знакомым, что Надя серьезно заболела, и это вызвало определенное сочувствие к нему. На работе он старался быть сдер­жаннее в своих категоричных суждениях, но по-прежнему пускал­ся на всяческие ухищрения, чтобы как-то проявить себя. За послед­ние годы он уже приобрел немалый опыт и был далеко не тем и не таким, каким приехал сюда. Он познал, что такое власть и что значит быть в подчинении у ограниченного руководителя. А к таким он относил всех, кто предъявлял к нему спрос. Но самое главное – понял, что пробивать себе дорогу в жизни он должен сам, потому что убедился в непрактичности своего брата и Нади. Когда он стал жить без жены один, ему пришлось столкнуться со многими бытовыми проблемами, и это настойчиво подводило его к сближению с Надей. Он чаще стал писать ей письма, в которых жаловался на свою неустроенность и тоску по ней, но Надя на эти письма присылала короткие и, как казалось ему, слишком сухие ответы. В такие дни он с мучительной болью вспоминал о своем прошлом, о том, как уютно жил с ней, и все больше убеждался, что она не приедет к нему и, видимо, надо возвращаться.

Придя к окончательному решению, Григорий в один из вечеров направился в горисполком к своему покровителю и рассказал тому о болезни жены.

         – Ну, и что думаешь делать дальше? – выслушав, спросил тот,

       – Не знаю, Александр Андреевич, поэтому и пришел к вам. Наверное, надо выезжать. Вот только за годы работы для себя ничего не приобрел.

         – Ближе к делу.

         – Машину хотел бы купить. Там ведь сложнее с этим.

         – Ладно, поговорю. Еще чего?

         – Ну, и характеристику бы получше. Все-таки столько лет отдал работе. Были, конечно, у меня и ошибки, но они уроком послужили.

         – Для кого?

       – Ну, Александр Андреевич, не надо так. Я ведь тоже, как и вы, учусь на ошибках.

Через некоторое время Козину позвонили из горторготдела и сообщили, что выделили ему машину. На следующий уже день, оплатив ее стоимость, он перегнал «Москвич» на одну из торговых баз для временного хранения. Получил он и отличную характеристику с перечислением всех его достоинств. Так что все складыва­лось удачно, и вскоре, упаковав свой багаж, Григорий выехал к себе на родину.

Сразу же после приезда он организовал торжественный ужин и пригласил брата с женой. Захмелев, Григорий долго хвастался сво­ими достижениями, показывал характеристику, памятный адрес от работников магазина и убеждал всех в том, как его там ценили и долго не отпускали. На этом вечере он уговорил своего брата по­мочь устроиться в торговлю на приличное место.

Все остальные дни прошли в хлопотах при получении багажа и устройстве на работу. Как и рассчитывал Григорий, его брат, знавший многих в горисполкоме, помог здорово. Назначен он был заместителем директора горпромторга по кадрам. Правда, при на­значении ему намекнули, что это пока, и что все впереди, но Гри­горий сразу же оценил преимущества этой должности и с радос­тью согласился.

Вскоре состоялось и примирение с Надей. Видя, как тот хлопо­чет, устраивая все свои дела, она вновь почувствовала его прежнюю власть над собой, в ее голосе снова стали появляться нотки искрен­ней нежности. Правда, способствовала этому и дочь, которая люби­ла их обоих.

Приняв дела на новой должности, Григорий сразу же заметил почтительность, которой окружили его сотрудники. Это радовало его. В эти нелегкие, но интересные дни он много работал, пытаясь, прежде всего, по документам познакомиться с директорами магази­нов, а главное – старался произвести на окружающих впечатление. Когда заходили к нему в кабинет, он сразу же отодвигал лежащие перед ним документы и, положив руки на стол, слегка шевелил длинными пальцами, любовно рассматривая их. Слушая вошедше­го, он вставлял в разговор ободряющие слова типа «конечно» или «вы очень правильно поступаете», хотя в душе вряд ли кого-ни­будь поддержал и выбрал бы себе в товарищи. Всех их он считал ниже себя, но главное, боялся ошибки при выборе друзей, потому что был хорошо знаком с правилами тонкой аппаратной игры.

Познакомившись со всеми делами и документами, Григорий начал ходить по собраниям в магазины. Особенно ему нравилось на этих собраниях выступать, критикуя всех и все, а также поддерживать предложения рядовых продавцов.

После одного собрания по случаю подведения итогов работы за квартал Григорий задержался с директором магазина, у которого были к нему вопросы по кадрам. Поговорив несколько минут, он уже собрался уходить, но вдруг был остановлен неожиданным при­глашением директора:

         – Григорий Пантелеевич, вы так много подсказали нам интерес­ного, что я не могу вас отпустить без ужина.

         – Ну что вы, Игорь Петрович! Это ведь моя обязанность.

         – Обязанности по-разному выполняются. Вот ваш предшествен­ник, например, только и выискивал крамолу у директоров, а помо­щи никакой не оказывал.

         – Кстати, почему он не пользовался авторитетом?

         – Идемте ко мне. Я вам подробно расскажу.

Войдя в кабинет, Белов сразу же вызвал заведующую секцией и, мило улыбаясь, попросил ее приготовить ужин.

         – Опытный работник, – проговорил он, проводив ее, – и на­дежная, никогда не подведет.

Поговорив несколько минут, они услышали стук в дверь.

– Да-да, – громко разрешил директор.

         – Игорь Петрович, все готово, – с достоинством проговорила вошедшая.

         – Спасибо, Софья Ивановна. Давайте, Григорий Пантелеевич, посмотрим наши склады.

Спустившись в подвал и пройдя несколько складских помеще­ний, они оказались в небольшой уютной комнате, освещенной лам­пами дневного света. Стены комнаты со вкусом были отделаны по­лированными щитами, а весь пол покрывал мягкий большой ковер.

– Проходите, Григорий Пантелеевич, – пригласил Белов и закрыл за собой дверь.

         – Недурно, – проговорил Козин. На столе стояла бутылка фран­цузского коньяка, несколько баночек с черной и красной икрой, буженина и ваза со свежими фруктами.

         – Иногда и отдохнуть надо. Да вы садитесь.

Налив в рюмки коньяк, он встал, поглядел на Григория предан­ными глазами и предложил выпить за более близкое знакомство, а потом, шутя, добавил, что не пьет только больной или подлый, к которым он не относит Григория Пантелеевича.

Выпив обжигающий, но такой ароматный напиток, Григорий по­тянулся за бужениной, а директор, ухаживая за ним как за самым дорогим человеком, делал ему бутерброды с икрой и подкладывал их.

Рассуждая о работе, они выпили почти всю бутылку, и Григо­рий не заметил, как в комнате оказалась Софья Ивановна.

         – Что-нибудь еще? – осматривая стол, спросила она.

         – Да, Софушка, еще одну открой и чего-нибудь вкусненького.

       – Это мы мигом, Игорь Петрович, – вышла и через минуту вернулась с такой же бутылкой коньяка и бутылкой шампанского.

– Открывайте, я сейчас закуску организую.

         – Как вам, Григорий Пантелеевич, наша красавица?

 

         – Не в моем вкусе, Игорь Петрович, – рассмеялся Григорий.

         – Почему?

         – Слишком полная, – уклоняясь от откровенности, ответил он.

          – Ну что же, у каждого, как говорится, свой вкус. А вот и Софушка. Иди выпей с нами, – и, налив всем коньяка, предложил тост за славных женщин.

Домой Григория подвез на машине какой-то здоровенный парень.

Утром, как обычно, в шесть часов Григорий проснулся, но не спешил вставать. Рядом спала Надя, которая просыпалась, как только с шумом поднимался муж. Но сейчас все было тихо. В голове у Григория восстанавливались картины вчерашнего вече­ра, и он, вспоминая все подробности, винил себя за то, что много­вато выпил и много говорил лишнего. На душе было неприятно. Облизнув пересохшие губы, он вздохнул и осторожно, чтоб не разбудить жену, пошел на кухню. Налив из-под крана стакан хо­лодной воды, он большими глотками выпил ее, потянулся и уронил стакан.

          – Ты чего, Гриша? – услышал он тревожный голос жены.- Ничего, лежи, еще рано.

Но та, пробудившись от звона разбитого стакана, накинула на себя халатик и быстро вошла в кухню.

          – Ну, ты вчера и хорош был.

          – Да друга встретил, – не вдаваясь в подробности, ответил он и
пошел умываться.

За завтраком Григорий снова вспомнил вчерашний вечер, но, успокоившись, уже не думал о директоре магазина так, как не­сколько минут раньше. Понимая, что это угощение было неспроста, он решил принять навязываемую ему дружбу, чтобы при необходи­мости решать свои личные проблемы с его помощью, так как почув­ствовал в нем сильного человека.

Доволен был встречей и Игорь Петрович Белов. Считая себя везучим, он всегда возлагал большие надежды на людей, которые обладали властью и могли в трудную минуту оказать неоценимую услугу. Именно такие люди и помогли ему в свое время устроиться

 

на эту должность. Человек он был неглупый, жил так, чтобы никто не заподозрил его в нечестных делах. Надо отдать должное, он ни разу не попадал в руки следствия.

В своих делах Игорь Петрович старался меньше иметь свидете­лей, хотя и понимал, что без надежных помощников одному трудно делать большие деньги. Чаще всего он выступал посредни­ком, например, в продаже спекулянтам крупных партий остродефи­цитного товара. Главными же ис­полнителями были его заместитель и старший продавец. Они имели непосредственные контакты с оптовиками и получали от них день­ги, отчисляя при этом определенный процент Белову.

Все, казалось, тогда было продуманным и надежным. Деньги текли немалые, и все были довольны. Но однажды спекулянтов с их товаром задержала милиция, и при расследовании они назвали работников торговли. Сам Белов остался в стороне, потому что о его роли знали лишь те двое, которые напрямую были связаны со спекулянтами, да еще Софья Ивановна со своим старым дружком. Но попавшие в руки милиции все взяли на себя и директора с ос­тальными не выдали.

Познакомившись на одном из совещаний с новым заместителем директора горпромторга по кадрам, Белов сразу почувствовал в нем своего человека и начал подбираться к нему. Именно он и при­гласил его на подведение итогов работы, проинструктировав Со­фью Ивановну и грузчика базы Евгения Лунева, который имел от Белова доверенность на право управления его «Жигулями» и кото­рый отвез Козина поздно ночью домой.

Следует отметить, что Евгению отводилась немалая роль в афе­рах Белова. Обладая большой силой и жестокостью, он производил устрашающее впечатление на тех, с кем входила в определенные отношения их компания, и никогда не подводил Белова. Правда, и обязан он был многим Игорю Петровичу, который по просьбе Софьи Ивановны устроил его на базу, помог с общежитием и давал ему иногда деньги. С Софьей его связывала старая любовь. Еще раньше, когда они жили в селе и учились в школе, Евгений сожительствовал с ней. Окончив десятилетку, они на некоторое время расстались. Софья поехала в город на курсы продавцов, а Евгения призвали в Советскую Армию. Правда, после года службы он силь­но избил своего командира отделения и угодил в штрафной баталь­он и так уже не смог сойти с преступной дорожки. Осво­бодившись, он тоже приехал в город и, разыскав Софью, снова начал с ней встречаться. Но эти встречи постоянно требовали де­нег, а вскоре, познакомившись с одним парнем, он вместе с ним стал совершать разбойные нападения на старых одиноких женщин с целью завладения деньгами. Днем они расспрашивали жильцов какого-либо квартала о живущих по соседству старушках, разыски­вая якобы свою родную бабушку, а, получив адрес, рано утром проникали в дом, связывали старую женщину и, избив ее, добива­лись признания о спрятанных деньгах.

Несколько таких разбойных нападений прошли, как они счита­ли, удачно, но на последнем неожиданно попались. В пять часов утра, выпив бутылку водки, они подошли к дому, обманным путем проникли в него к одинокой старушке, которая долго их не пускала и которую они с большим трудом уговорили. В квартире Евгений стал угро­жать ножом, требовал у нее деньги и золото. Не получив ответа, он дважды ударил ее ногой в живот, а затем с помощью напарника связал женщине руки и ноги, несколько раз наступил на лицо ногами. Не выдержав, старая женщина призналась, что деньги находятся в ши­фоньере в пиджаке. Забрав их, они стали требовать золото, но та, плача, говорила, что его никогда не было у нее. Тогда Евгений схватил ее за волосы, притащил на кухню и нагретым от розетки электронагревателем стал прижигать ей ягодицу. Не добив­шись признания, они привязали к кровати старушку, находящуюся в полуобморочном состоянии, начали сами рыться во всех ее вещах. В окна уже проникал дневной свет, но, кроме тех двухсот рублей, они больше ничего не нашли. Забрав пуховый платок и кофту, они при­грозили ей, чтобы молчала, иначе сожгут дом и ее. Подойдя к углу квартала, они неожиданно столкнулись с участковым, который, ос­тановил их и начал о чем-то расспрашивать. И тогда напарник, у ко­торого был сверток, бросился бежать, участковый – за ним. Естественно, Евгений, не раздумывая долго, тоже сразу побе­жал в другую сторону и вскоре скрылся. Однако напарника участко­вый с помощью граждан задержал, подобрал брошенный тем свер­ток и отвел в райотдел милиции. Там быстро разобрались с задержан­ным и потерпевшей, а ночью арестовали и Евгения Лунева. Во время расследования Евгений убедился, что это был не случайный провал и что милиции много было известно об их разбойных нападениях.

Срок он получил тогда большой. Выйдя на свободу, сразу же приехал к своей Софье, а та, жалея его по-своему, рассказала о нем Белову, с которым у нее уже было проведено несколько удачных комбинаций.

Так, с легкой руки Софьи Ивановны он оказался по­мощником Белова.

Чтобы меньше его видели вместе с Евгением, Белов встречался с ним около своего гаража и только на короткое время. Утром, как и было условлено, они повстречались.

         – Ну, как вчерашний пассажир? – спросил Белов.

         – Хвастун большой.

         – Почему?

       – Да всю дорогу говорил, что его плохо знают и что он еще покажет себя.

– А называл кого-нибудь по имени?

– Нет.

         – Еще что?

         – Обнимал меня в коридоре, когда я довел его и говорил, что за друзей жизнь готов отдать.

         – Кто-нибудь видел тебя?

         – Нет. Он сам ключом открыл квартиру и предложил посидеть с ним, но я сразу вышел. Ценный клиент, видимо?

         – Ты что-то вопросы стал лишние задавать.

   – Молчу, молчу, шеф.

         – Вот это правильно.

Будучи подозрительным, Белов не любил любопытных и глав­ным достоинством окружающих его людей считал беспрекословное исполнение указаний. Вот почему он никому не открывался в своих планах и сразу пресекал это любопытство.

         – Машину самовольно не бери.

         – Мы же договорились уже, – обиделся Евгений.

         – А кто тебя знает. Доверенность и ключи у тебя, напьёшься, и потянет на подвиги.

         – Игорь Петрович, я же все понимаю.

         – Ладно. О пассажире забудь, вот возьми на расходы, только чтоб, кроме Софьи, ни с кем не якшался.

Последние дни Белов немного нервничал. Недавно ему позво­нила знакомая из областного управления торговли и намекнула о предстоящей ревизии магазина. После её звонка он вызвал Софью Ивановну, у которой было больше всех товаров, и спросил:

– У тебя всё в порядке?

         А что, ревизия?

         – Да.

         – Как вам сказать, Игорь Петрович...

         – Как есть, – перебил он её.

         – Последнюю партию импортных кофточек мы полностью про­дали сочинским покупателям, а деньги за них в кассу не вложили.

         – Почему?

         – Да у Евгения что-то не получается с излишками плащей. Гово­рит, фабрика на базу не привезла их из-за какой-то там проверки.

         – Большая недостача?

         – Приличная.

         – Ну ладно, иди, что-нибудь придумаю.

         – А тут еще, как назло, на днях народные контролеры обнару­жили у одной из продавщиц припрятанные несколько пар босоножек. И как ни уговаривала она их, составили акт.

Конечно, это мелочи, но они были неприятными, так как броса­ли тень на его репутацию и коллектив магазина. Посидев немного, Белов набрал номер телефона Козина и, услышав его голос, с теп­лотой спросил:

– Здравствуйте, Григорий Пантелеевич, как ваше драгоценное здоровье?

         – Одну минуту, сейчас я освобожусь, – ответил Григорий и через несколько минут добавил:

         – Ну вот, теперь один. Главный бух­галтер был у меня. Все дела, дела.

         – Так, может быть, вечером забудем про них?

         – Не могу, Игорь Петрович, Всей душой рад общению с вами, но, увы, занят.

         – А завтра на месте будете?

         – Да, – подтвердил он и, пого­ворив еще немного о работе, положил трубку.

Не знал Григорий того, что Белов уже давно допытался у его помощницы о дне рождения и, более того, подготовился к нему.

На следующий день Игорь Петрович, дождавшись, когда в ка­бинете, кроме хозяина, никого не будет, вошёл, поздоровался, поздравил Григория с днем рождения. Затем достал из портфеля японский магнитофон и вручил его в знак дружбы.

         – Игорь Петрович, такой дорогой подарок! – не отказываясь и не убирая его со стола, воскликнул удивленный Григорий.

– Берите, берите. У вас ведь дочь уже невеста, а молодежь так любит музыку.

         – Ну что ж, за такой подарок я ваш вечный должник, – растро­ганно ответил Григорий, пряча его в нижний ящик стола. – Может быть, у меня дома отметим это событие?

 

         – С удовольствием бы, но, к сожалению, больна жена, – отка­зался тот. – Но у нас еще будет время встретиться. Вы рыбалку любите?

         – Как вам сказать. Скорее, не рыбалку, а природу, окружаю­щую рыбаков.

         – Это тоже немалое достоинство. Буду думать, как-нибудь орга­низуем. Не возражаете? – и, увидев входящих незнакомых людей, попрощался и вышел.

Через несколько дней Игорь Петрович снова поинтересовался делами у Софьи Ивановны, и та сообщила, что по ее неточным подсчетам недостача составляет около пятнадцати тысяч.

         – У Женьки на поводу идешь, все ублажаешь его, – раздражен­но проговорил Белов и, встав из-за стола, несколько минут молча ходил по кабинету. – Я ничего не хочу знать, но чтоб недостачу перекрыли. Через два дня ревизия.

         – Да как же я успею? – испуганно воскликнула Софья.

         – А так же, как успела недостачу сделать.

         – Но, Игорь Петрович, вы же знаете, куда ушли все деньги, – не сдавалась та. – А какие-то мелочи, на которые вы намекаете, погоду не делают.

          – Ну ладно. Ревизию будет проводить Наталья Борисовна Гу­рьянова. Так что надо подготовиться лучше. Да и сумму точную определите.

Назвав этого ревизора, Белов сразу успокоил Софью Ивановну, которую та ревизовала уже дважды. Она видела, что Игорь Пет­рович в дружбе с ней, хотя и не подчеркивал этого перед посторонними.

В свое время Наташа училась вместе с Беловым в финансово-эконо­мическом институте. Там же она влюбилась в друга Белова, у которого была семья, и иногда встречалась с ним. Закончив успешно институт, она начала работать ревизором в областном управлении торговли.

Красивая и гордая, она очень ревностно относилась к своему авторитету и безупречно выполняла свои служебные обязанности. Молодость не мешала ей быть строгой и разборчивой в знаком­ствах, поэтому в управлении были удивлены, когда узнали о ее беременности. Правда, когда Наташа родила мальчика, пересуды по этому поводу закончились, и этому способствовали ее серьез­ность и безупречность в работе.

Через несколько лет она получила повышение и стала одним из ведущих старших ревизоров с репутацией самого способного специалиста.

          

                VI

 

Как и утверждала Софья Ивановна, ревизия выявила недостачу.

Закончив подсчеты, Наталья Борисовна зашла с черновиками акта к директору магазина и с усталым видом, усевшись в кресло, проговорила:

         – Ну, кажется, закончила.

         – Не томи, что установили? – нетерпеливо спросил тот.

         – Недостачу, дорогой Игорь Петрович, около шестнадцати ты­сяч. А точнее, пятнадцать тысяч девятьсот три рубля.

         – Как назло, и перекрыть сейчас нечем, – огорченно прогово­-
рил Белов. – Посоветуй, как выйти из этого положения?

– Способ известный, внести всю сумму.

         – Свободных денег в наличии сейчас нет. Там, где мы получали кое-какие излишки, поувольняли всех.

         – Не знаю. Это проблемы ваши.

         – Ну, Наташа, не мучай. Ведь по последней ревизии мы не под­вели тебя. Правда, сейчас сложнее, но не подставлять же Софью.

         – Тогда организуй проникновение в магазин или повесь на кого-нибудь недостачу.

         – Нет, с первым я не хочу связываться. Начнут разбираться и зацепятся за что-нибудь.

         – Тогда второе.

         – А что второе даст?

         – Как что? Примешь нового заведующего секцией, а в акте при­ема недостатки не отразишь. Потом ревизия все тщательно прове­рит и снова выявит. Так многие делают.

         – А куда Софью?

         – Ну, с твоим товарооборотом можно и дополнительную едини­цу заместителя директора иметь. Но это право горпромторга.

       – Ладно, буду думать. Предложение ты отличное внесла, и я как всегда твой должник. Только прошу акт ревизии не пачкай.

         – Это-то как раз проще. Но с условием, не затягивать с переда­чей новому работнику. А то мало ли что может случиться, а у меня ведь сынишка, как тебе известно.

         – Кстати, как он?

         – Ничего, растет. Шалит много, а бабушке это нравится.

– Ну и пускай шалит. Это даже хорошо, он же мальчишка. Слушай, Наташа, а как ты смотришь, если я тебя на рыбалку при­глашу с одним хорошим человеком?

          – С кем?

          – С заместителем по кадрам горпромторга Козиным. Отношения у меня с ним уже наладились, но нужно закрепить.

          – А почему я должна закреплять?

          – Наташа, не отказывайся, в накладе не останешься. Да и от­дохнем в субботу и воскресенье. Погода-то вон какая стоит.

– А кто еще будет?

          – Софья со своим дружком и я. Так что, как видишь, лишних не будет. Выедем на моей машине, убежден, что жалеть не будешь.

          – Подумаю.

          – Нет, ты решай сразу, а то мне еще Григория Пантелеевича уговаривать.

          – Ладно, считай, что договорились.

Но особого труда уговорить Козина не составило. На вопрос, кто поедет, Белов назвал всех участников, и тот сразу же согласил­ся, потому что уже давно присматривался к Наташе. Впервые он увидел ее несколько месяцев назад на одном из совещаний в управ­лении торговли и тогда уже заинтересовался ей. Она сразу показа­лась ему умной, очень красивой и одухотворенной женщиной. Изящ­ная и пропорционально сложенная, она больше походила на спорт­сменку, чем на ревизора. Встречая ее потом еще несколько раз, он все сильнее и сильнее убеждался в ее особом очаровании, несвой­ственном другим знакомым ему женщинам. В ней чувствовались вдумчивость и пытливость, смелость и решительность, сильная воля и твердые убеждения. Зная о своей привлекательности, Наташа дополняла это модной и красивой одеждой, выгодно под­черкивающей все ее достоинства. Миловидное, с правильными чер­тами лицо украшали густые светло-каштановые волосы, уложен­ные волнистыми рядами, а серо-голубые глаза всегда смотрели де­ловито и серьезно.

Несколько раз Григорий заговаривал с ней, и каждый раз она серьезно выслушивала его, подчеркивая свою занятость, и сразу же уходила от малейших его попыток пошутить. Вот почему, узнав, что Наташа тоже будет на рыбалке, он с радостью и волнением согласился.

Как и договорились, он в субботу утром взял с собой все необ­ходимое для рыбалки и пошел к гаражу Белова, около которого должны были собраться. Подойдя, Григорий увидел, что ожидают только его. На заднем сиденье расположились Евгений, Софья и Наташа, а около машины стоял Белов.

– Здравствуйте, Григорий Пантелеевич! – весело поздоровался он. – Давайте в багажник уложим ваши удочки и сумку.

Усадив затем на переднем сиденье Григория, он как главный организатор сразу же обратился к сидящим в машине:

         – Будем знакомиться?

       – Да, по-моему, мы все знакомы уже, – ответил, улыбаясь, Григорий.

         – Как, и с Натальей Борисовной? Ну, тогда один ноль не в мою
пользу. Надо исправляться теперь.

Дорогой они много шутили и не заметили, как подъехали к лесу и очутились в окружении высоких безмолвных деревьев, подступа­ющих близко к дороге. Сразу же почувствовалась прохлада и лес­ной полумрак. Какое-то время они ехали молча, как завороженные, любуясь пробегавшими мимо деревьями. Стояло раннее теплое лето, и все вокруг было в буйной зелени. Но вот деревья как бы раздви­нулись, словно кончился длинный лесной коридор, и они оказа­лись на поляне. Впереди, у самой реки, стояло несколько высоких берез, рядом с которыми снова начинался лес.

         – Ну, вот и подъезжаем, – поворачивая с полевой, еле заметной
дороги, проговорил Белов.

Через несколько минут они остановились под березами, от кото­рых сразу же начинались густые кусты ивы, и, с шумом открыв дверцы, вылезли из машины.

          – Красотища-то, братцы! – воскликнул Григорий.

– Да, такого в городе не увидишь. А воздух-то какой! – поддер­жал Белов.

– Ладно, хватит восторгаться, давайте сначала устроимся, – перебила Софья. – Мужчины, быстро ставьте палатки, а мы завт­рак готовим.

После этой команды мужчины стали раздеваться и, остав­шись в одних плавках, ступили голыми ногами на траву. Трава была теплой и мягкой, на­поминающей полузабытое босоногое детство. Вскоре были установлены на некотором удалении одна от другой три палатки.

– Пойдем, Наташа, посмотрим на их работу, – сразу же пред­ложила Софья и, выбрав самую высокую и просторную палатку, категорично заявила: «Наша вот эта».

       – Ну что ж, согласен, а вам, Григорий Пантелеевич, вот эта самая уютная для одного. Устраивает?

         – Вполне, - согласился Григорий, незаметно любуясь Наташей.

Сегодня она казалась ему особенно привлекательной. Свет­ло-зеленый спортивный костюм плотно обтягивал ее фигуру и еще больше молодил. Слушая их шутки, она громко смеялась и была совсем не похожей на прежнюю, строгую Наталью Бори­совну. Видимо, влияние природы и ее освободило от городских условностей.

         – Игорь Петрович, все приготовлено, дальше за вами дело, а мы пока в лес сходим, – предложила она.

Недалеко от стоянки начинался густой лес, высокие деревья подступали к самому берегу. Вокруг было тихо и даже торжественно. На поляне солнце уже припекало довольно-таки силь­но, но здесь, под кронами деревьев, оно теряло свою силу. От тра­вы, блестевшей росой, веяло душистой свежестью и прохладой. Все вокруг цвело и наполнялось пением птиц.

         – Как тебе Григорий Пантелеевич? – спросила Софья.

         – Ничего, видный, – ответила Наташа, отвернувшись в сторо­ну. Этот вопрос и ее волновал не в меньшей степени, потому что Григорий произвел на нее впечатление больше, чем она ожидала. Ей понравилась его категоричность в суждениях и непринужденность. Низкий, но крепко сбитый, он, несмотря на свой возраст,
еще не казался ей стариком, хотя и был намного старше её. Понра­вилось ей и его лицо, простое, но довольно-таки привлекательное, особенно глаза, которые как бы пронизывали ее.

          – Пойдем, а то уже ждут с открытой бутылкой, — засмеялась Софья.

          – Слава богу, наконец-то, – проговорил Белов и начал разли­вать в пластмассовые стаканчики водку. Выпив за хорошую рыбал­ку, он снова наполнил и предложил выпить за природу, а сам, отставив свой стакан, поднялся и пояснил, что пока они будут завтракать и купаться, он поедет в соседнее село к знакомому рыбаку и привезет свежей рыбы.

Проводив глазами отъезжающую машину, Евгений достал из рюкзака еще одну бутылку и начал наливать, но Григорий катего­рично отказался и предложил лучше искупаться. Это сразу же поддержали и женщины. Встав, они ушли в палатку и вскоре вер­нулись в купальниках.

         – Пошли, пошли, – проговорила Софья, потянув за руку Евгения.

         – Куда?

         – На наше место, на тот островок, – ответила она, смеясь. — А их оставим здесь. Не возражаете?

Дождавшись, когда они скроются в лесу, Григорий пошел по узкой тропе к берегу, а за ним, немного отстав, шла и Наташа. Через несколько метров кустарник кончился, и перед глазами по­явилась чистая, ласковая, с песчаным дном река. Легкие, свежие порывы ветра лишь едва заметно рябили поверхность реки, отра­жавшую солнечные лучи. Место для купания было действительно изу­мительным. Изгиб берега и кусты ивы надежно укрывали от любо­пытных взглядов небольшой, а точнее, совсем даже маленький пляж с желтым мелким песком. Казалось, что эта тихая заводь специаль­но предназначалась для наслаждения природой, для тех, кто хотел забыться и уйти от житейской суеты.

         – Наташа, ты чувствуешь, как здорово здесь! – с волнением вос­-
кликнул Григорий. – Идем быстрее в воду, а потом на горячий песок.

Смеясь и брызгая друг на друга, они вошли по пояс и, окунув­шись, поплыли. Наташа не отставала от него. Устав и остудив себя прохладной водой, они, до­вольные, вышли на берег и сразу же зарылись в горячий песок.

Лежа рядом с ней, Григорий чувствовал теплоту ее плеча, к которому прикасался, и не мог уже спокойно говорить, так как его мысли были словно парализованы одним желанием. Он понимал, что и ее молчание связано с этой волнующей обстановкой, и, боясь невыдержанностью испортить то, что возникало между ними, бросился в воду.

Поплавав немного, он позвал и ее.

Стряхнув с себя песок и сладко потянувшись, Наташа медленно вошла в воду и поплыла к нему. Снова они весели­лись, как дети, и через некоторое время, устав, вышли из воды. Набежавшее облако как-то неожиданно вдруг закрыло солнце с его палящими лучами, и легкий ветерок неприятным холодком сразу же остудил их.

– Пойдем в палатку, я что-то замерзла, – проговорила Наташа и, не дожидаясь ответа, побежала.

Войдя вслед за ней, Григорий увидел, что она пытается развя­зать затянутый на спине узел купальника, но тот намокший не поддавался, и тогда он стал помогать ей. Вскоре мокрый купальник упал к ногам, а Наташа, не стесняясь присутствия Григория, потяну­лась за лежащим костюмом. И тогда, не выдержав, он с силой при­жал ее к себе, ища губами ее губы. Тихо вскрикнув, она попыталась высвободиться и, как бы не в силах сопротивляться, быстро сдалась. Через несколько минут они вышли из палатки и увидели подъез­жавшего Белова.

         – Побежали, еще нырнем, – предложил Григорий.

         – Я же без купальника.

         – А кто там увидит, искупаешься и сразу спортивный костюм наденешь, а я приторможу его, если он пойдет к реке.

Быстро окунувшись, Григорий сразу же пошел к машине, оста­вив Наташу одну.

– Ну, как вы тут? – весело спросил Белов.

         – Купаемся.

         – А где Софья?

         – Как ушли на остров, так и не приходили.

         –Я схожу за ними, а вы, Григорий Пантелеевич, рыбу с садком в воду отнесите. Только поглубже, где течение.

         – Хорошо, это дело мне знакомо, – ответил Григорий и, взяв
наполненный карасями большой садок, направился к берегу.

Выйдя из кустов, он сразу увидел сидящую в спортивном кос­тюме Наташу. Голова ее была опущена и подбородком упиралась в лежащие на коленях ладони. Делая вид, что не замечает Григория, она с немым отчаянием смотрела на песок, и лицо ее приняло пре­жнее выражение, которое было всегда на совещаниях.

Опустив садок в воду и привязав его веревкой к прибрежным веткам, Григорий подошел к сидящей Наташе и с чувством благо­дарности и даже умиления, которого он давно не испытывал, молча смотрел на нее. Наконец, она не выдержала, подняла голову, и ее глаза встре­тились с его глазами. Через несколько мгновений они оба почув­ствовали, как что-то новое наполняет их, и, смутившись, отвели глаза в сторону.

         – Вставай, - поднял ее за руки Григорий, - ты чего загрустила?

         – Да нет, все хорошо. Просто так.

И тогда, обняв молодую женщину, он стал говорить ей, что все будет хорошо, что он рад этой встрече и что, если она не против, он и впредь будет поддерживать эту дружбу. А Наташа, слушая его, смот­рела в глаза ему и доверчиво прижималась, наслаждаясь блаженством стоящего рядом, хотя и немолодого, но сильного мужчины.

         – Сегодня спим вместе, – категорично заявил он, после чего они оба рассмеялись. И этот смех, перечеркнув все опасения и ус­ловности, сразу сблизил их, поставив все на свои места. Взявшись за руки, они медленно пошли к месту стоянки и, сев на брезент, с
жадностью стали есть оставшееся от завтрака.

         – Нам оставьте, — смеясь, проговорила подошедшая Софья, — а то мы с Женей тоже проголодались.

         – Да и я тоже хотел бы сейчас выпить, – поддержал Белов. – Так что, девчата, готовьте кушать, а уху на вечер. Продукты в багажнике.

Во время обеда, увидев, как Наташа заботливо подает Григорию то колбасу, то свежие огурцы, расхохотался и воскликнул:

         – Ну, и молодцы, уже побратались!

         – Игорь, как тебе не стыдно! – вспыхнула Наташа.

       – Ну ладно, ладно. И пошутить нельзя, – оправдывался тот. – Давайте лучше свои стаканы. Знаете, что такое рыбалка? Это обыч­ная выпивка, только в резиновых рыбацких сапогах. Или вот еще на эту тему. Одного приглашают на рыбалку, а он отказывается и
говорит, что не умеет, но его успокаивают, что уменья большого и не надо – наливай да пей. Так вот, я налил, а теперь дело за рыбаками.

Обед прошел весело, благодаря остроумию Белова, рассказы­вающего невероятные истории и анекдоты. Незаметно вы­пили несколько бутылок и, захмелев, уже не стесняясь, целова­лись друг с другом, а Софья, дурачась, набирала в свой рот водку и поила лежащего на спине Евгения. Не выдержав броса­ющих на него с Наташей взглядов, Григорий поднялся и предло­жил до ужина отдохнуть, а Игорю Петровичу с Евгением приго­товить уху.

          – Это как так, мы им уху, а они отдыхать? Нет, так не пойдет, мы все равные, – пьяно возмущался Евгений. – Это не честно...

          – Заткнись! – перебил Белов. – Женщины устали, да и Григорий Пантелеевич не то, что ты, алкоголик, ведрами готов пить. Пошли лучше уху готовить. Ты за дровами, а я рыбу буду чистить, – и, поднявшись, повел Евгения под руку к реке.

          – Идем, Наташа, в мою палатку, – не стесняясь Софьи, предло­жил сразу же Григорий.      

          – А что? Пошли, только вещички свои заберу, – ответила та.

          – Возьми и спальный мешок, у Жени плащ утепленный, – за­ботливо подсказала Софья.

Через некоторое время, лежа рядом, как давние, близкие люди, они делились впечатлениями о сегодняшнем дне, подшучивали над слишком откровенными отношениями Софьи и Евгения и незамет­но уснули.

Первым проснулся Григорий и, вспомнив все, что недавно про­исходило в палатке, с благодарностью посмотрел на Наташу. Спра­ведливости ради следует отметить, что он не относился к категории тех, кто увлекался женщинами. Тот флирт, который у него был в молодости е Тамарой, и особенно его последствия, тогда как уша­том холодной воды надолго остудили его чувственность. Правда, при виде Наташи у него возникали соблазнительные мысли, но он их упорно отгонял, так как она казалась ему неприступной. Вот поче­му он сейчас был так горд собой, своей победой и в мечтах уже строил планы встреч с ней. Продолжая смотреть на нее, Григорий увидел, как она открыла глаза, и молча улыбнулся, стараясь выра­зить этим глубину и силу своих чувств.

         – Проснулась? – нежно спросил он.

         – Да, так сладко вздремнула, – удовлетворенно ответила она.

         – Ты полежи немного, а я пойду с Игорем Петровичем погово­рю. Ладно?

         – Иди, иди, Гриша, а то он уже подковырнул перед обедом.

         Выйдя из палатки, Григорий увидел сидящего у костра Белова и спросил:

         – Как уха?

         – Уже давно готово, но не хотел вас беспокоить.

         – Поспал хорошо. Воздух, что ли, влияет так? Ведь дома и мягче на кровати, а такого удовлетворения не получал.

         – Еще бы, – согласился Белов.

         – Игорь Петрович, у меня просьба к вам небольшая есть.

         – Говорите, все, что в моих силах, будет сделано.

         – Хочу приобрести японский телевизор, но никак не могу. На Севере просил одного деятеля, но тот отказал.

         – Это дело поправимое, и ваше желание совпадает с моими воз­можностями. Так что считайте, что телевизор уже у вас...

         – Я, конечно, заплачу, – обрадованно перебил Григорий.

         – Ну, это мелочи жизни, – задумчиво ответил тот.

         Некоторое время они молча смотрели на реку, занятый каждый своими мыслями.

         – Григорий Пантелеевич, у меня к вам тоже есть просьба, для вас она пустяшная, а для меня важная.

         – Готов все сделать.

         – Так вот, — пропуская эти заверения, продолжал тот, – дело в том, что мне очень тяжело выполнять свои обязанности. План това­рооборота огромный, а тут еще каждый день по разным совещани­ям таскают. В общем, нужна единица заместителя директора.

         – А человека-то подобрали?

         – Да, уже давно Софья Ивановна готова. Думаю, будет самым справедливым назначить ее. Она, кстати, и в вашем списке резерва для выдвижения.

         – Ну, что ж, думаю, что это в моих силах.

         – Вот и отлично. Тогда надо еще помочь мне и в подборе хоро­шей заведующей секцией вместо Софьи.

         – Так у вас же есть толковые продавцы.

         – Нет, мне надо нового человека.

         – Тогда я вам назову из других магазинов, а вы присмотритесь к ним.

         – Да нет, – с досадой возразил Белов. – Вы никак не поймете, мне нужен совершенно новый, не знакомый с работой заведующий секцией.

         – Зачем? – настороженно возразил Григорий.

И тогда Белов рассказал о недостаче, о том, как переживает Софья Ивановна и как можно выйти из положения.

         – А кто выявил недостачу?

       – Наталья Борисовна. Но в акте она пока ее не отразила. Да вы не волнуйтесь, в любом случае, вы ничего не знали и не знаете. Так ведь?

         – Конечно.

         – Ну, а раз так, то нужно к нам в магазин подобрать неопытную и доверчивую девицу. Конечно, после повышения Софьи.

         – Я хочу, чтобы для меня все было в открытую.

         – А я от вас и не скрываю ничего. Подарки вы будете получать дорогие и ни с кем, кроме меня, никаких дел не будете иметь. По рукам? А сейчас за дружбу и выпить не грех.

Слушая его, Григорий пытливо и не без опаски посматривал на Белова. Сейчас его волновал один вопрос: не влипнет ли он с ним в какую-нибудь неприятность. Из его личного дела он знал о нем не­мало, но его тревожила прочность характера перед возможными труд­ностями. И как бы прочитав эти мысли, тот неожиданно сказал:

         – В случае осложнений, мы друг друга знаем только по работе. Это и в моих и в ваших интересах.

         – Вот с этим я согласен.

Они уже давно понимали друг друга и сегодня шли навстречу под воздействием одинаковых взглядов на жизнь, одинаковой нрав­ственной сущности.

Игорь Петрович Белов, рослый, с приятным и даже красивым лицом, был на несколько лет моложе Григория. У него были пух­лые и сочные губы, которые он постоянно облизывал. Во всем облике его была какая-то небрежность к себе и окружающим. Но наблюда­тельный собеседник, мог заметить, как его металлического цвета глаза могли мгновенно вспыхнуть беспощадной злостью.

Наблюдая сейчас за ними со стороны, можно было бы без оши­бок назвать их друзьями. Но это внешне. Фактически, они друг друга не уважали, более того, каждый считал другого недостойным его дружбы. Правда, и свела их сегодня не случайность, а их внут­ренний мир и общность взглядов на мораль и законы порядочнос­ти, а взгляды эти при случайной встрече не рождаются.

И, пожалуй, главным в этой общности было желание каждого что-то иметь и иметь как можно больше. Оба они всякий раз зли­лись, встречая честно работающих людей, и даже видели в них своих врагов, потому что понимали их по-своему.

Вот почему судьба повелела им объединиться.

– Мы уху попробуем или нет? – смеясь, спросила подошедшая со своим дружком Софья.

          – Давно уже остыла, – ответил Белов и, не глядя на них, доба­-
вил: «Евгений, подбрось веток сухих в костер».

Вышла из палатки Наташа и удивленно проговорила:

          – Смотрите, уже вечер. Ну и летит время.

          – Купаться будем? — спросил Григорий.

          – Нет, что-то прохладно, – ответила за всех Софья.

          – Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать, - балагуря, пропел Белов и стал разливать по тарелкам уху, от которой пахло дымком и разными приправами. Выпив водку, все дружно навали­лись на уху, похваливая Игоря Петровича, а тот, самодовольно
улыбаясь, подливал им в тарелки.

Григорий не любил, когда напивались до потери сознания. В этом он сам знал меру и сдерживал окружающих людей. Просто он любил посидеть в компании нужных людей, поговорить, порешать свои личные дела и, в конечном итоге, проветриться, как он выражался. Сегодня же было еще и такое, о котором он долго мечтал. Это и близость с Наташей, и окончательное выяснение отношений с Беловым. Вот почему он неожиданно попросил Игоря Петровича наполнить всем стаканы и, подняв свой, с чувством проговорил:

         – Друзья, я очень рад сегодняшней встрече, давайте все делать так, чтобы не разрушить нашу дружбу.

Посмотрев внимательно на Григория, Белов понял, что тот окончатель­но принял его предложение, и тогда обнял его, поцеловал и запел:

– Но чтоб никто не догадался, но чтоб никто не догадался...

Ночью, уже засыпая, Григорий вспомнил вечерний разговор и неожиданно спросил:

         – Что, действительно большая недостача у Софьи?

         – Да. Но это пусть тебя не волнует. За красивую жизнь надо платить.

         – И много тебе выплачивает он?

       – А ты кто такой, чтобы спрашивать меня? – резко подняв­шись, проговорила со злостью Наташа. – Тоже мне праведник на­шелся, – и отвернулась от него.

         – Наташа, я не имел в виду ничего плохого. Прости, по пьянке ляп­нул. Ну, прости, пожалуйста, и забудь этот разговор.

Вскоре он услышал ровное посапывание Наташи, но сам долго еще не мог уснуть. Что-то тревожное подступало к нему, а вот что, он никак не мог понять.

Короткая летняя ночь уже охватила всю природу. Угас свет вечерней зари, и все погрузилось в темноту. Только ярко сверкали звезды, да громко раздавались крики ночных птиц, будто прибли­жающихся к палатке. Иногда слышались всплески рыбы на реке и шорох пробегающих рядом каких-то лесных зверушек.

Незаметно все эти звуки стали удаляться, и Григорий заснул.

Утром они искупались в сохранившей дневное тепло реке и пос­ле завтрака, поделив оставшихся карасей, выехали в город.

 

VII

 

С годами Тамара изменилась настолько, что уже совсем не по­ходила на ту прежнюю безвольную сестру Нади, которую смог лег­ко соблазнить Григорий. Ее лицо порозовело и уже не отражало душевную боль, которая тогда отпечаталась на много лет. Она как бы заново раскрылась, и способствовало этому рождение сына.

Родился Виктор здоровым, крепким ребенком. Он почти никог­да не плакал, постоянная улыбка не сходила с его лица. Подрастал он быстро и незаметно, а на десятом месяце, вдруг поднявшись, неуверенно пошел к сидящему на диване отцу. Правда, не дойдя, упал. Однако это не испугало его, а вызвало новые упрямые попыт­ки, и через две недели он уже ходил, как взрослый. В два года Виктор хорошо говорил и часто приставал к отцу с самыми разны­ми «почему» и «зачем». Каждый вечер, когда они были вместе, он заставлял отца читать ему сказки и, прижимаясь плотно к плечу, искренне радовался услышанному добру и огорчался несправедли­вости и коварству героев сказок. С каждым годом Виктор стано­вился все более и более рассудительным, пускаясь то с отцом, то с матерью в серьезные и длинные разговоры. Во всем он требовал от родителей порядка и сам ежедневно протирал свои игрушечные машины, укладывая их по определенным им местам. Во время это­го занятия он становился деловым и даже солидным и на предложе­ние матери выпить молока или скушать яблоко серьезно заявлял о своей занятости. В такие минуты нужно было видеть, какой любо­вью загорались глаза у его отца.

Кроме Виктора у них не было других детей. Видимо, те пере­живания не прошли для Тамары бесследно. Но это не огорчало Василия, который никогда не напоминал о прошлом, а наоборот, искренне подчеркивал свои отцовские чувства к сыну.

В школе Виктор с первого класса прочно вошел в группу отлични­ков. Его часто ставили в пример, к нему обращались за помощью его товарищи, особенно перед контрольными работами. Но все это не вскру­жило ему голову и не отразилось на добром, отзывчивом характере.

В восьмом классе он неожиданно вдруг почувствовал, что влю­бился в Светлану Ерофееву, с которой часто ходил вместе в школу, так как жили они рядом. Эта девочка была намного ниже его и очень тонкая, с привлекательным лицом, которое постоянно излу­чало доброту и радость. Точеный нос, о котором в их классе все говорили как о классическом греческом носе, особенно подчерки­вал ее красоту. Были у нее и густые волосы, которым завидовали другие девчонки и которые были заплетены толстой русой косой.

Весной, перед экзаменами, идя вместе с ней из школы, Виктор, краснея и путаясь, признался Светлане в своих чувствах, а та, ни­чего не сказав, убежала от него домой. Но именно с того дня и началось у них то большое, которое приходит на всю жизнь. Не­сколько дней после признания Светлана боялась встретиться с ним глазами и сразу краснела, видя его, но незаметно эта неловкость стала уходить, потому что Виктор уже давно нравился ей. Она с волнением слушала его ответы у доски и ужасно боялась, чтобы он не забыл чего-нибудь, потому что в душе гордилась им и хотела, чтобы он всегда и во всем был лучше всех.

В девятом классе они уже не стеснялись своих чувств и не обра­щали внимания на шутки товарищей из класса. Несколько раз Вик­тор приводил ее к себе домой, да и сам бывал у нее часто. Родите­лям их дружба нравилась, особенно матери Светланы, которая от­носилась к нему как к своему сыну.

После окончания десятилетки Виктора призвали в Советскую Армию и с учетом спортивной подготовки направили в десантные войска, которые научили его многому. Во-первых, он там познал силу товарищества и взаимной выручки, а, во-вторых, имея первый юно­шеский разряд по самбо, он к концу службы завоевал по этому виду спорта звание чемпиона округа. Все это время, когда он находился вдали от родных и близких, Светлана часто писала ему письма, в которых сообщала о своих успехах в торговом инсти­туте, куда сразу же поступила после окончания школы, и строила планы будущей совместной жизни. Как ни тянулись эти два года, в конце концов они встретились и сразу же подали заявление в ЗАГС.

После свадьбы Виктор перешел жить на квартиру к Светлане, у которой была больная мать, нуждавшаяся в постоянном уходе за ней. С пониманием отнеслись к этому и его родители, так как хоро­шо знали Светлану и ее мать. Правда, отец уговорил, молодых на субботу или воскресенье приходить к ним, и они твердо обещали это.

Примерно через месяц после свадьбы Светлана перешла на за­очное обучение в институте, а Виктор устроился шофером на авто­базу, где работал его отец. В школе он занимался в кружке автолю­бителей и в числе немногих получил удостоверение на право вожде­ния автомобиля. Конечно, сразу после приема на работу ему не дали машину, а определили помощником к опытному шоферу. Но эта стажировка длилась недолго, так как многие видели, с какой серьезностью он относился к своим обязанностям. Осенью он уже был на новом самосвале и стал прилично зарабаты­вать. Правда, денег Виктору со Светланой не хватало, потому что каждый стремился что-то ку­пить для другого и как-то порадовать. Поэтому в один из вече­ров Светлана вдруг заявила о своем желании идти работать.

 

         – И куда думаешь устраиваться? – спросил Виктор.

         – Надо по специальности, которую выбрала. На последних кур­сах все равно придется устраиваться в торговлю, а то могут и к экзаменам не допустить.

         – В принципе, правильно, но тяжело будет и учиться, и работать.

         – А тебе легко сейчас?

         – Ну, я же мужчина.

         – Конечно, мужчина. И все-таки давай на равных нести все заботы. Ты ведь тоже готовишься в политехнический, а когда по­ступишь, в чем я не сомневаюсь, на работе придется немного сба­вить обороты.

         – Все это так. Но лучше бы ты не работала.

         – Пока, Витя, это невозможно, как говорится, под лежачий ка­мень вода не течет. Не будут же нас все время родители обеспечивать.

         – Это правильно. По-хорошему, сейчас мы обязаны поддержи­вать их.

          – Ну, вот видишь, — обрадовалась Светлана. – Так что не хмурься.

          – А куда конкретно думаешь поступать?

          – Наверное, в какой-нибудь промтоварный магазин. Все-таки почище и поспокойнее.

– Почему спокойнее?

          – Да знаешь, как с продуктами: то испортятся, то грузчики украдут.

          – Ну, допустим, и в промтоварном магазине могут уворовать.

          – Нет, я все-таки считаю, что в промтоварном полегче.

          – Если только это, то я двумя руками за.

На следующий день, проводив на работу мужа, Светлана по­шла в горпромторг. От студенток в институте она уже знала, что приемом на работу в промтоварные магазины занимается отдел кад­ров горпромторга. Взяв с собой паспорт и зачетную книжку, она вышла из дома. На улице стояла осенняя погода, мелко накрапы­вал дождь, а по небу плыли серые, свинцовые тучи.

Войдя в помещение горпромторга, она без труда отыскала ка­бинет замдиректора по кадрам и вскоре очутилась в небольшой приемной.

          – Мне к заместителю по кадрам, – проговорила она, обращаясь к сидевшей за столом девушке.

          – Посидите немного, у него сейчас работники торга, — ответила та.

Рассматривая эту маленькую комнату, Светлана в своих мыс­лях снова, как и вчера, готовилась к разговору и, задавая себе различные вопросы, продумывала на них ответы. Неожиданно дверь в кабинет открылась, и она увидела выходящих двух женщин, ко­торые, смеясь, отвечали что-то провожающему их мужчине.

          – Вы ко мне? – спросил он, повернувшись.

       – Да.

         – Тогда проходите, – и, усадив ее на стоящее рядом со столом
кресло, добавил: «Слушаю вас».

– Я насчет работы...

         – Одну минуту, – перебил он, поднял телефонную трубку и начал разговаривать с кем-то.

Кабинет, в котором оказалась Светлана, был более простор­ным, чем приемная. У окна письменный стол со столом-пристав­кой. Справа от него на тумбочке телефон, по которому разговари­вал Козин, а слева у стены был установлен старый, потертый ди­ван. Напротив окна, ближе к двери, стоял большой книжный шкаф, забитый какими-то папками с бумагами, а на наружной его боковой стенке крепились несколько крючков для одежды. И еще на стене висел допотопный радиоприемник, из которого слышалась музыка.

         – Извините, пожалуйста, продолжайте, – положив трубку, вновь обратился он к ней.

         – Пришла устраиваться к вам на работу, – проговорила Светлана.

         – Ну, и где бы вы хотели работать?

         – Продавцом в каком-нибудь магазине.

         – А вы до этого работали в торговле?

         – Нет.

         – А вообще где-нибудь работали?

         – Не работала. Я учусь заочно в торговом институте, два курса на очном была, а недавно перевелась на третий курс заочного обучения.

         – Из-за неуспеваемости?

         – Нет, вот моя зачетка, можете посмотреть. Просто тяжеловато на одну зарплату мужа.

Рассматривая оценки в зачетной книжке, Козин сразу вспомнил о просьбе Белова и начал вопросами прощупывать ее. Слу­шая ответы, он все больше убеждался в ее неопытности и наивности.

         – Ну, а почему продавцом, а не заместителем директора магази­на? – улыбаясь, спросил он.

         – Ой, что вы! - удивленно воскликнула Светлана.

         – Да, это конечно, многовато сразу-то, а вот заведующей секци­ей вам бы подошло. У нас не так много с торговым образованием.

         – Но я еще не закончила институт, – слабо возражала она.

         – Это не за горами, оценки у вас хорошие, а значит, и знания есть. Так что быстрее соглашайтесь, пока место свободное.

         – А в каком магазине?

         – Наш фирменный «Подарки», и секция ваша будет самой ос­новной, потому что в нее поступают особенно ценные товары. Так что не раздумывайте. Я почему вас туда рекомендую: коллектив там очень хороший, они помогут быстрее освоиться. Поработаете, а потом и выдвигать будем.

         – Заманчиво, но и страшно немного, – откровенно призналась Светлана.

         – Это хорошо, что страшно, значит, ответственно подходите к этому вопросу. Так как, договорились?

         – Буду слушаться вас, – улыбнулась доверчиво та.

       – Ну, вот и хорошо, только институт не бросайте, диплом – великое дело, как говорится, нет бумажки – ты букашка, есть бумажка – человек. Сейчас мой помощник поможет вам офор­мить необходимые документы, а через неделю вы ко мне снова придете, – и, вызвав по телефону какую-то женщину, дал той указания.

Вечером Светлана, встретив Виктора, сразу же повисла у него на шее и, целуя, радостно проговорила:

         – Ну вот, я почти устроилась.

         – Подожди, Светик, я умоюсь.

Но она, войдя с ним в ванную комнату, продолжала рассказы­вать о событиях прошедшего дня.

Через несколько минут они уже сидели на диване.

         – Ты знаешь, что мне предложили? Угадай!

         – Ну, Света, не мучай!

         – Так вот, твою жену сразу оценили по большому счету. Заве­дующей секцией в магазин «Подарки» назначают. А там товарообо­рот будь здоров.

         – И не боишься?

          – Боюсь, Витя. Но меня успокоил Григорий Пантелеевич.

          – Это еще какой Григорий Пантелеевич?

          – Ну, замдиректора по кадрам в горпромторге. Знаешь, такой вежливый и добрый дядечка, просто ужас!

         – Это хорошо, что сразу встретила порядочного человека. Я очень рад за тебя.

Все последующие дни Светлана только и говорила о предстоя­щей работе, а Виктор, радуясь за нее, уговаривал быть более вни­мательной и менее доверчивой.

В субботу вечером они пошли к родителям Виктора. С утра снова моросил мелкий дождь. Перистые облака, поплавав по небу, под воздействием порывов ветра сгрудились в тучи, и те, низко опус­тившись к земле, поливали ее нудным, непрекращающимся- дож­дем. На дорогах стояли большие лужи, превращая все в грязь. Правда, к вечеру тучи стали подниматься вверх, открывая на небе голубоватые просветы, и сразу же, как по команде, перестал сы­пать дождь.

Встретил их отец Виктора и, помогая раздеваться, смотрел на них добрым, ласковым взглядом.

         – Ну, проходите, – и взяв за руку Светлану, усадил рядом с собой на диван. Пахло от Василия чем-то теплым и домашним. Крупные складки жесткого обветренного лица
источали уют и покой, уверенность и богатство его духов­ного мира.

         – Рассказывайте, что нового у молодежи? – спросил он, с лю­бовью поглядывая на них своими мудрыми глазами.

         – На фронте без существенных перемен, – шутливо ответил Вик­-
тор. – Правда, кое-что у Светы меняется, но это она сама доложит.

         – Что ж   слушаю Светлану.

         – На той неделе я начинаю зарабатывать сама и иждивенкой уже не буду. Вот так-то.

         – И куда устраиваешься?

         – В торговлю, папа, и не каким-нибудь продавцом, а сразу заве­дующей секцией.

         – Да ну? – как бы подзадорил он.

         – Да, да, папа, в магазин «Подарки».

         – А что, это неплохо, – поддерживая Светлану, проговорила вошедшая Тамара, – работники торговли сейчас лучше всех живут, потому что все могут достать.

         – Это верно, доставалы и дельцы сейчас живут лучше честных людей, – подковырнул Василий жену и, как бы извиняясь за свою резкость, добавил:

         – И вот ведь что удивительно, они и авторитетом пользуются больше, чем честные люди. То, чего когда-то сты­дились, стало гордостью.

         – Ну, за Светлану нашу стыдиться тебе не придется, – возрази­ла Тамара.

         – Да я не о Светлане говорю, а вообще. Меня только волнует, не рано ли с заведующей секцией начинать. Ведь в подчинении будут продавцы, а они уже с опытом.

       – Ну, и что! – с вызовом ответила Светлана. – Мне Григорий Пантелеевич сказал, что главное - это институт торговли, а опыт придет.

         – Какой Григорий Пантелеевич? – с испугом спросила Тамара, посмотрев на мужа.

         – Заместитель директора горпромторга по кадрам, у которого я была на беседе.

         – И о чем он спрашивал тебя? — осторожно спросил Василий.

         – Да, вроде, ни о чем. Только уговаривал на эту должность.

         – Ну что ж, тебе виднее, — прекращая разговор на эту тему, проговорил Василий.

Поздно вечером, когда молодые ушли домой, они снова верну­лись к услышанной новости.

         – Опять судьба сводит с этим подонком, – глядя в окно, задум­чиво произнес он.

Все прошедшие годы они старались не вспоминать Григория и даже как бы забыли о его существовании. Но сегодня Светла­на, не зная об этой их глубокой ране, снова непроизвольно раз­бередила ее. Особенно это известие неприятно ошарашило Тама­ру. Как сквозь туман у нее перед глазами восстанавливалось лицо Григория с его иезуитской улыбочкой и бегающими глазами, в которых, как в глубоком колодце, отражался его характер, его духовный мир.

         – Господи, неужели эта расплата за наше с тобой, Вася, счас­тье! – заплакала она.

– Успокойся, Тамара. Пока ведь ничего плохого не произошло.

         – А вдруг он узнает о Викторе?

         – Откуда он может узнать? Пожалуй, он наоборот: доволен, что к нему никаких претензий не предъявляли. Думаю, и сейчас это ему ни к чему. Кстати, ты с Надей давно встречалась?

         – После смерти мамы раза два видела ее. Но последние годы не встречались.

         – Если увидишь, то попроси, чтоб она Гришке ничего не говорила о Викторе.

         – На похоронах я ее просила об этом, и она обещала мне.

         – Ну, вот и хорошо. А может быть, сходить к нему и предупре­дить о Светлане?

         – Мне кажется, не надо. Он же не знает ничего, а это самое главное.

         – Пожалуй, ты права, – согласился Василий и, чтобы прекратить этот неприятный разговор, начал рассказывать о работе Виктора, который, как он считал, все больше и боль­ше приобретал навыки и вместе с ними авторитет.

На следующей неделе был подписан приказ о назначении Свет­ланы Свистуновой на должность заведующей секцией, и в тот же день Козин, отправив ее в магазин, сразу же позвонил Белову.

         – Игорь Петрович, приказ подписан на ту девицу, о которой я уже говорил вам. Так что встречайте ее и начинайте передачу товарно-материальных ценностей. Своего бухгалтера мы пришлем вам завтра, а вы в комиссию выделите еще кого-нибудь, кроме Софьи Ивановны и Свистуновой.

         – Спасибо, Григорий Пантелеевич. Не беспокойтесь, все будете в порядке.

На следующий день началось принятие в подотчет всех числя­щихся за прежней завсекцией товаров. Когда принимали в торго­вом зале, все было обычным. Но на складе Светлана была здорово удивлена. Чего только там не было. И десятки дорогих импортных костюмов, и дубленки, и сервизы, и даже большое количество им­портной теле- и радиоаппаратуры.

          – А почему в продажу не пускаем все это? – спросила она.

        – Ну и наивная ты, Светлана, – ответила ей Софья Иванов­на. – У тебя ведь знакомые обязательно есть, и им что-то потребует­ся. Тогда как?

– Да и с другими продавцами из продовольственных магазинов надо дружить. Ты им костюм, например, а они тебе кофе или что-то другое, – со знанием дела добавила другая продавщица, участво­вавшая в работе комиссии.

         – На это все денег много надо, – озабоченно проговорила Светлана.

           – Это уже от тебя будет зависеть, – ответила та же продавщица и,
натолкнувшись на злой взгляд Софьи Ивановны, сразу замолчала.

В этот же день Светлана была приятно удивлена еще одним обстоятельством. Когда подсчитывали хрустальные вазы, то произошла ошибка в сторону увеличения их количества, о чем она и не подозревала. Но Софья Ивановна, усомнившись, потребовала пе­ресчета, и оказалось, что их на тридцать штук меньше. Она тогда здорово отругала свою продавщицу и сразу же выросла в глазах Светланы. Больше уже таких ошибок не было. Во время подсчета всего наличия Софья Ивановна заполняла инвентаризационную ведомость и каждую запись показывала Светлане, спрашивая ее, согласна она или нет. Но поскольку все наличие совпадало с запи­сями в описи, у нее, конечно, никаких возражений не было. Наибо­лее крупные и дорогие партии товара она записывала себе в блок­нот, объясняя это тем, что не может сразу запомнить такого боль­шого количества товара и не сможет быстро найти, когда это потре­буется.

В конце каждого дня Софья Ивановна забирала инвентаризаци­онные ведомости со всеми черновыми записями и, с согласия чле­нов комиссии, закрывала в свой металлический ящик. К концу при­ема были проверены кредитные поручения-обязательства граждан на приобретение в кредит различных товаров, все товаро-денежные отчеты Софьи Ивановны после последней проведенной ревизии и другие документы. Вскоре прием-передача была закончена, и вече­ром члены комиссии вывели окончательную сумму, по которой не­достача составляла тридцать два рубля.

         – Может быть, ошиблись где-нибудь? — участливо спросила Светлана.

         – Завтра посоветуемся с Игорем Петровичем, – устало ответила
Софья Ивановна. – А сейчас пошли отдыхать. Закрывай все.

Утром всей комиссией они сели за просмотр описей и через несколько минут увидели входящего директора.

         – Ну, что тут у вас? – поздоровавшись, спросил он.

– Недостача небольшая, – ответила за всех Софья Ивановна.

         – Это как же ты умудрилась? И сколько?

         – Тридцать два рубля, но я согласна передать Светлане на эту сумму деньги, а она в первый же день работы секции пробьет на эту сумму в кассе.

         – А куда тебе деваться, конечно, надо платить, правда, надо спросить бухгалтера об этом.

         – Да сумма-то копеечная, Игорь Петрович, и из-за нее не надо пачкать опись, – ответила та.

       – Тогда давайте подписывайте, а то уже план начинает тре­щать, – дождавшись, когда все поставили на документах свои подписи, забрал. – Софья Ивановна, через час зайдите за ними, – добавил он на ходу.

Через несколько минут, оставив всех на складе и сославшись на другие дела по новой должности, Софья Ивановна вышла и сразу же направилась в кабинет директора.

         – Намного увеличилось после последней ревизии? – спросил ее сразу Белов.

         – Нет, но какая разница – тысячей больше, тысячей меньше.

         – Кончай Женьку спаивать, погубит он тебя.

       – При чем тут Женька? – возразила с обидой она. – Могу хоть сейчас отчет предоставить, куда пошли деньги.

       – Ну ладно. На, сама делай, только аккуратней, – проговорил Белов и передал ей все экземпляры инвентаризационной ведомости.

       – Я эти цифры еще на той неделе подготовила, – успокоила она.

         Написав общую сумму прописью и внеся незаметные поправ­ки в цифрах итоговой суммы, она, забрав документы, вышла из кабинета.

         – Вам сколько экземпляров? – войдя на склад, спросила она у бухгалтера.

– Давайте два, а остальные себе, – ответила та и, не посмотрев, положила их в сумку.

          – Ну а наши будут у меня в ящике. Когда тебе, Светлана, потребуются, возьмешь. Хорошо? А то еще, не дай бог затеряются.

          – Конечно, пусть у вас лежат, - согласилась Светлана.

          В этот же день началась у нее самостоятельная работа в долж­ности заведующей секцией, и в этой работе ей постоянно помогала Софья Ивановна, которая всегда присутствовала при приеме това­ров и охотно делилась всеми секретами.

С каждым днем Светлана чувствовала себя все увереннее. Ей нравилась ее профессия и она даже гордилась собой. Рад был за нее и Виктор.

Но, конечно, больше всех довольна была Софья Ивановна, ко­торая боялась растраты и все больше Игоря Петровича. Теперь же с недостачей вроде все обошлось. Правда, возникли новые про­блемы, сейчас она не знала, как добывать деньги, к которым уже привыкла. Светлану они сразу договорились не посвящать в свои дела, потому что рано или поздно должна была всплыть та сумма, да и откровенно говоря, боялись ее честности.

 

 

 

VIII

 

Через несколько дней Белов вызвал к себе в кабинет Софью Ивановну и, усадив на диван, спросил:

         – Ну а дальше как?

       – Не знаю, Игорь Петрович.

         – Может быть, через ту продавщицу, которая около тебя все крутится, пропустим партию плащей.

         – А что, все восстановилось по той фабрике?

         – Да, снова излишки пошли.

         – Тогда давайте напрямую, без склада и магазина.

         – Конкретнее, – перебил Белов.

         – Допустим, Евгений встречает в каком-нибудь переулке маши­ну, которая везет плащи на склад и часть перегружает в ваши «Жи­гули», а я вызываю из других областей наших покупателей и про­даю им. Процент отчислений меньше, да и людей сокра­тится намного.

Этот разговор длился около часа. Обговорив все подробности и поделив обязанности, они договорились, как будут вести себя в случае провала. Белов настаивал на том, чтобы все замыкалось на Евгении, обещая помогать тому, если он окажется в колонии, и Софья, считая своего шефа умным и очень деловым человеком, согласилась уговорить Евгения.

Оставшись один, Белов еще долго думал об этом начинающем­ся деле. Конечно, ему не нравилось участие в нем своей машины, да и Женька с его пристрастием к спиртному, но выгода, которая ожидалась, постепенно заглушала его опасения.

Через несколько дней Белов, встретившись с Евгением, сооб­щил ему, в какое время и где он должен ждать грузовую машину с плащами. Выслушав подробный инструктаж, Евгений задал один лишь вопрос:

         – А можно я Софью с собой возьму?

         – Зачем?

         – Ну, постоит на всякий случай, а то мало ли что может слу­читься.

         – Ладно, действуй.

В назначенный день он с утра пришел в гараж и стал заниматься техническим обслуживанием машины, но было так холодно, что че­рез несколько минут у него замерзли руки. Разогрев мотор, он вклю­чил обогреватель кабины к, немного отогревшись, начал проверять давление в камерах колес. Уже больше месяца правое переднее коле­со пропускало воздух, в результате он каждый раз перед выездом подкачивал его, потому что не хотел до весны разбортировать. Под­качав и уложив насос в багажник, Евгений уселся в кабину и вклю­чил приемник. Исполнялась старинная русская песня «Степь да степь кругом». И то ли от слов в этой песне, то ли от непого­ды на душе у него было как-то особенно муторно.

Уже два месяца была глубокая осень, сухая, морозная и ветреная. Морозы без снега доходили до двадцати градусов. Про­мерзшая земля превратилась в камень и давно уже ждала снега.

Вскоре в машине стало тепло, и стекла сразу же затуманились. Направив потоки горячего воздуха на лобовое стекло, он начал протирать его сухой тряпкой и неожиданно увидел подошедшую Софью.

– Ты чего рано пришла? – спросил он, открыл дверцу и забот­-
ливо добавил:

– Садись, время еще у нас есть.

         – Ну, коль есть, давай посидим, – усаживаясь, ответила она.

         – Большая партия?

         –А я откуда знаю, на месте увидим.

          – С покупателями договорилась?

          – Да, вечером подъедут.

– Слушай, Соня, а почему он нашу долю уменьшил?

          – Говорит, что прибавились в этом деле нужные люди.

          – Что-то не вижу я их.

          – А зачем тебе их видеть? Неужели, Женечка, тебе мало меня? – засмеялась она.

          – Ты – это другое дело. Обманывает он нас, – не сдавался Ев­гений и, громко высморкавшись в грязный платок, добавил: – Вот, к примеру, какой нам помощник замдиректора горпромторга? А смотри, как вокруг него увивается шеф.

          – Связи у него большие и, когда туго будет, поможет.

          –Не нравится он мне, глазки, как у поросенка, маленькие, так и бегают. С Наташкой-то он все путается?

          – Что-то ты сегодня очень злой, – задумчиво проговорила Со­фья и, посмотрев на него, добавила: «Это их дело, у нас с тобой наше. Давай лучше поехали».

        – Рано еще, – возразил он.

          – Лучше заранее убедиться в безопасности, – упрямо твердила Софья. – Проедем по той улице, осмотримся, а потом где-нибудь в переулке станем и подождем.

Вскоре они выехали из гаража, несколько раз останавливались у магазинов, а затем по­вернули и поехали по той улице, где должна была состояться встреча с автофургоном. Улица, по которой они ехали, была тихой и про­ходила параллельно с центральной автомагистралью, загруженной потоками машин. Проехав мимо обусловленного места, они сверну­ли в первый же переулок и на следующем перекрестке разверну­лись в обратном направлении.

         – Еще полчаса маячить, - недовольно буркнул Евгений.

         – Тогда поехали в соседний магазин, а потом вернемся.

         – Нет, ты потолкайся здесь одна и понаблюдай, а я через неко­торое время подъеду. Ждать будешь вон у того угла и, как только остановится синий автофургон, пойдешь ко мне навстречу. Если что не так, идешь в противоположную сторону. Все поняла?

Ничего не ответив, Софья улыбнулась ему и вышла из машины.

Заглушив двигатель и выйдя тоже из машины, Евгений на­гнулся и начал рассматривать заднее колесо. Впереди, погляды­вая на часы, стояла Софья. Вдруг она резко повернулась и быст­ро пошла к нему. Понимая, что фургон подъехал, он медленно поехал к ней навстречу и, поравнявшись, открыл дверцу, усажи­вая Софью.

– Подъехал?

         – Да, стоит.

Выехав из переулка, они сразу увидели стоящий автофургон с открытым капотом, около которого что-то делал невысокого роста мужчина. На улице никого не было, только впереди какая-то ста­рушка протирала окна низенького дома. Подъехав, Евгений оста­новил рядом с задней дверью фургона свою машину и спросил:

          – Помощь нужна? А то меня Игорь Петрович послал помочь.

          Посмотрев на него внимательно, тот со злостью ответил:

          – А побольше баб не мог привезти?

         – Ты вот что, язык свой прикуси насчет баб, пока я тебе его не вырвал. Этой ты и в подметки не годишься. Понял? Иди, время не тяни и быстро давай перегружаться.

         – Командир, оказывается, — насмешливо протянул тот и, наткнув­шись на злобный взгляд Евгения, добавил: «Ладно, пошли».

Подав ему три пачки плащей, он уже более миролюбиво сооб­щил, что в каждой по двадцать штук и что размеры на плащах указаны. Затем добавил:

         – Через три дня на этом же месте снова такая же партия, но с условием, чтоб деньги за сегодняшнюю были при тебе. С твоим шефом мой договорился об этом.

         – Ладно, только место надо каждый раз менять и время. Давай на три квартала вперед и на два часа позже.

         – А ты, оказывается, грамотный, – рассмеялся шофер автофур­гона.

         – Почалишь с мое, тоже научишься этой грамоте.

         – С местом понятно, а время изменить сложнее. Я же каждый своей рейс начинаю ровно в десять. Так директор фабрики устано­вил.

         – Ну, это-то просто. Со свечами в моторе покопайся, и время пролетит. Только у себя на фабрике, а не в дороге.

         – Договорились. Ты не злись на меня, всего остерегаться при­ходится. Колбасы килограмм пяток не сможешь организовать?

         – А это ты тоже со своим шефом согласовал? – с интересом рассматривая его, спросил Евгений.

         – Это по моей части, – не дождавшись ответа, сразу проговори­ла молчавшая до этого Софья. – Только плащик лишний.

         – Конечно, я же понимаю, – обрадовался тот и пошел к кабине.

         Отъехав немного, Евгений, не скрывая любопытства, спросил:

         – Зачем с колбасой связалась?

         – У нас с продавцами договоренность, Женечка. Мы им кое-что достаем, а они нам. Я за этот плащик не только колбасой с них возьму.

         – А если Игорь Петрович узнает?

         – Ты же не скажешь, — успокоила она.

Подъехав к гаражу, они сначала заехали в него и только потом, закрыв ворота, выложили из машины плащи. Развязав одну из па­чек, она посмотрела на цену и удовлетворенно проговорила.

         – Ничего плащики. Не зря Игорь Петрович сказал, чтоб мень­ше восьмидесяти не соглашались. По-хорошему, они двойную цену за каждый возьмут.

         – Вот и подсчитай, сколько мы с тобой получаем, – проворчал
Евгений.

Ничего не ответив, Софья посмотрела на него, обняла и тихо спросила:

         – Вечером придешь? Надо бы отметить сегодняшнее.

         – Конечно, приду. Только ты сама все возьми.

         – Договорились.

 

IХ

 

В этот же день в магазине появился и покупатель, который, переговорив с Софьей, сразу же отправился с ней в гараж на стареньком «Москвиче». Подъехав, они увидели стоящего Евгения, который, открыв гараж, помог загрузить плащи и насто­роженно смотрел, как тот отсчитывал деньги.

На этой же машине Софья вернулась в магазин и по дороге договорилась о следующей встрече.

Войдя в кабинет Белова, она увидела, как тот с нетерпением ожидает, и сразу протянула деньги.

– Здесь все четыре восемьсот.

         – Не ломались по цене?

         – Нет, я сказала, что дешевле восьмидесяти не отдадим.

         – Хорошо. Возьми восемьсот пока, – проговорил Белов, пере­давая отсчитанную сумму.

         – Евгений обижается. Говорит, что мало, – пряча деньги, отве­тила Софья.

         – Я же сказал, что это пока. Со следующей партии увеличу.

         Вечером, как и договорились, пришел Евгений и, раздевшись, сразу направился в зал. Увидев стоящие на столе бутылки и закус­ку, он обрадованно обнял Софью.

         – Ну вот, теперь можно и гульнуть. Много отвалил?

          – На пока триста тебе. Себе я тоже столько оставила, а на остальные вот это купила.

          – Жмот он порядочный.

          – Сказал, что со следующей партии добавит. Иди руки мой, я уже проголодалась, ожидая тебя.

Ужин прошел незаметно и как-то особенно задушевно. Они давно уже привыкли друг к другу, а сегодня особенно нуждались в том, чтобы снять дневное напряжение. Око­ло двенадцати часов ночи Софья предложила ложиться спать, и вскоре они забылись спокойным сном.

На следующий день с утра Белов пошел в горпромторг и, войдя в кабинет Козина, радостно поздоровался с Григорием.

          – Что нового у директора передового магазина? — спросил тот, поддерживая шутливый тон.

– Да с планом не получается.

          – Это вы, директора, уже привыкли плакаться, чтобы дефицита побольше выбить. Так что ли?

           – А как же иначе, не поплачешь – не получишь.

           – Конкретнее, Игорь Петрович.

         – На базу вчера поступили немецкие сервизы. Надо бы их нам подписать. Все-таки фирменный магазин «Подарки», а это самый хороший в семье подарок.

         – Заказ принят. Постараюсь помочь, тем более, сегодня у директора торга будем решать это.

         – Вот спасибо вам, – обрадовался Белов и протянул конверт.

         – Это что? - принимая, спросил Козин.

         – Вознаграждение за труды. Потом посмотрите и, с кем считае­те нужным, поделитесь. Наверное...

         – Погода-то какая холодная стоит, – перебил Григорий, пряча конверт в ящик стола. – Ну, а еще что нового? Как помощник ра­ботает?

       – Здорово она сейчас меня разгрузила. Да и сама старается, думаю, что не ошиблись, есть у нее хозяйская струнка.

         – Вот и хорошо. Рад за ваш коллектив. Еще что есть у вас, а то мне к совещанию надо готовиться.

         – Нет, главное по помощи с планом я решил, и надо бежать в магазин.

Распрощавшись, Белов вышел из кабинета, а Григорий поспешно достал конверт, вынул оттуда деньги, пересчитал и положил их в карман. Там была тысяча рублей. Порвав на мелкие клочки конверт, Григорий подошел к окну и долго стоял, осмысливая про­исшедшее. Конечно, он понимал, что получил взятку за оказывае­мую помощь Белову и в то же время успокаивал себя тем, что он и другим директорам помогает. А что Белов поделился с ним деньга­ми — это его личное дело. Правда, настырность Белова не понрави­лась ему, потому что за притворной вежливостью всегда таилась какая-то просьба, от которой невозможно было отмахнуться. Но магазин, которым он руководил, был всегда в образцовом порядке. Дисциплинированные и вежливые продавцы все делали, чтобы не уронить авторитет магазина, боясь своего директора больше любо­го контролера, потому что видели, как этот энергичный мужчина с улыбчивыми глазами умел быть грубым и беспощадным, не прощая никому малейшей оплошности.

Постепенно мысли о Белове перешли к недавно назначенному директору горпромторга. С прежним у него были хорошие отноше­ния, потому что тот, будучи пенсионного возраста, ни во что не вмеши­вался и не мешал своим заместителям самостоятельно решать лю­бые вопросы. И этим Григорий умело пользовался, даже главного бухгалтера и зама по коммерческой давил своей активностью. Но те чаще всего сдавались, потому что Григория поддерживал директор торга, так как видел в нем коварного и очень опасного человека и просто не хотел с ним связываться. А новый, тоже распознав его, быстро установил с ним слишком официальные отношения и чаще поддерживал главного бухгалтера. Конечно, это сразу заметил и зам по коммерческой, да и весь коллектив торга, в результате все чаще и чаще он вступал в конфликты с теми, кто еще недавно под­держивал его. Дело дошло до разбора официальных докладных у директора торга на грубость и оскорбления, допущенные Козиным. Слушая тогда более часа их взаимные упреки, директор поднялся со стула и, протянув ключи от красного уголка, проговорил:

         – Вы все трое мои заместители, и я бы хотел, чтобы работали дружно, а не так, как сейчас. Возьмите ключи, после работы за­кройтесь в красном уголке, выпейте, как следует, и сами во всем разберитесь. Но чтоб утром мне сказали, что никаких у вас претензий друг к другу нет.

В тот вечер они действительно собрались после работы, но разбор оказался недолгим, так как часов в девять вечера на квар­тиру директора позвонил сторож и взволнованно сообщил о драке в красном уголке. Придя к ним, директор увидел сцепившихся Козина и зама по коммерческой работе, которых разнимал глав­ный бухгалтер. На столе стояли две начатые бутылки, тут же была открытая толстая папка с документами, а вокруг валялись опро­кинутые стулья.

         – В чем дело? – спросил он, помогая растащить дерущихся.

И тогда главный бухгалтер рассказал, что Козин вместо бутыл­ки принес вот эту папку и начал обвинять зама по коммерческой в том, что он почти бесплатно построил себе гараж и что у него здесь хватит документов, чтобы обоих освободить от работы. Его, конеч­но, стали уговаривать порвать все эти бумаги и, как говорится, начать с чистой страницы, но Козин упрямо твердил свое, оскорбив при этом зама по коммерческой, а тот ему плеснул в лицо водкой. Отправив всех по домам, директор торга закрыл красный уголок и, вернувшись к перепуганной жене, долго не мог уснуть. Честный и прямой он быстро распознал фальшь в Козине, как тот ни старал­ся ее маскировать, и люто возненавидел его.

Утром, придя на работу, он попросил секретаря-машинистку пригласить к нему Козина, а сам позвонил секретарю партийной организации, рассказал о вчерашнем и попросил присутствовать при разговоре.

Первым пришел Козин, поздоровался и с независимым ви­дом сел.

         – Слушаю вас.

         – Сейчас подойдет секретарь парторганизации, и тогда поговорим.

         – Что, разбирать меня собираетесь что ли? Сначала послушай­те, что я имею на них... – и замолчал, увидев вошедшего секретаря партийной организации.

         – Знаете что, Григорий Пантелеевич, уходите от нас по-хороше­му. Вы же склочник, а не заместитель по кадрам.

         – Что? – воскликнул он и, поднявшись со стула, добавил:

         – Вы быстрее уйдете отсюда, у меня и на вас уже немало накопилось.

         – Так давайте и скажите сейчас, это лучше, чем копить, – невозмутимо произнес тогда директор.

         – Где надо, там и скажу.

         – Это ваше право, но если не будет от вас заявления, я через две недели поставлю перед областным управлением вопрос о вашем увольнении. Можете идти.

Григорий помнил, как он разозлился в тот день. Вернувшись, он долго не мог успокоиться и вынашивал план мести. Наконец, устав ходить по кабинету, он вдруг вспомнил о заведующем отделом адми­нистративных и торгово-финансовых органов горкома партии, с ко­торым уже несколько раз выпивал и которому помогал доставать для кого-то дефицитные товары. В тот же день он договорился с ним о встрече и рассказал о необоснованном, как он считал, требовании директора торга. А еще через несколько дней тот пришел в горпромторг, якобы с изучением работы торга, и в беседе убедил директора не принимать по Козину поспешных мер. Не успокоившись завере­нием заведующего о том, что он все уладил, Козин написал несколь­ко анонимных заявлений в разные инстанции о кажущихся ему гре­хах директора и сейчас со злорадством ждал комиссии по проверке.

Вспомнив это, Григорий снова воспалил свое чувство мести и не заметил, как подошло время обеденного перерыва, после которого должно было состояться совещание по распределению поступивше­го товара. Понимая, что теперь ему тяжелее проводить свои интере­сы, он пошел уговаривать главного бухгалтера, но тот ничего не пообещал ему.

На совещании Григорий горячо поддерживал предложения глав­ного бухгалтера и заместителя по коммерческой, стремясь полу­чить в нужном вопросе их поддержку. Но когда очередь дошла до немецких сервизов, они дружно предложили передать их все для продажи во вновь открывшийся магазин, у которого никак не шло с планом. Поднявшись, Григорий начал напористо настаивать на передаче их магазину «Подарки».

         – Почему? – с интересом спросил директор.

         – У них с планом плохо, – ответил запальчиво Григорий.

         – Да нет, это не так, – возразил главный бухгалтер и привел в доказательство цифры.

– Но это же магазин «Подарки», – не сдавался он.

         – Скорее магазин блатных, – бросил реплику зам по коммер­ческой.

         – А там, кому думаете, уйдут? – вспылил Григорий.

         – Ну ладно, хватит спорить, – перебил директор, – отправля­ем в тот новый магазин, а чтобы по блатным не разошлись, пошлем туда сразу же своего инспектора. Думаю, ему там не придет­ся долго сидеть.

         – Это верно, – засмеялся главный бухгалтер, – такой товар не залежится.

Обидевшись, Козин до конца совещания уже не вносил свои предложения, и как только оно закончилось, сразу ушел к себе. Испорченное настроение не давало ему сосредоточиться. Посидев немного, он позвонил Наташе.

         – Как живется, Наташенька?.

         – А я тебе хотела сейчас позвонить. Мама вчера к своему брату уехала и сына моего забрала.

          – Ой, какая молодец! – обрадовался он.

          – Кто, мама или я?

          – И ты, и мама, конечно. Так я приду сегодня кое о чем пого­ворить.

          – Конечно, буду очень рада тебя видеть.

Положив трубку, он позвонил заведующему отделом горкома и спросил, свободен ли тот сегодня вечером.

          – Занят, Григорий Пантелеевич, должен на собрании быть.

          – Жаль, а то бы вечер хорошо провели.

          – Но он ведь у нас не последний сегодня, – засмеялся Севостьянов.

          – Конечно, – поддержал Козин и, добавив, что он сейчас подойдет к нему, положил трубку.

Не дождавшись конца рабочего дня, Григорий надел пальто, сложил в портфель несколько бутылок армянского коньяка и вы­шел из кабинета.

В горкоме уже закончился рабочий день, но многие еще сидели в своих кабинетах. На месте был и заведующий отделом.

       – Сергей Николаевич, я не задержал вас своим приходом? – проговорил он, входя к нему.

         – Немного есть, Григорий Пантелеевич, уже надо идти.

         – Тогда приношу извинения, и прошу принять от меня вот это, –
с поспешностью проговорил он и достал из портфеля две бутылки.

         – Ну, зачем вы, – неопределенно произнес тот.

         – Берите, берите. У вас ведь разные люди в этом кабинете бывают, а сейчас, я слышал, из соседних городов ваши коллеги приехали.

         – Это верно, и кое-кого угостить надо, – подтвердил Севостьянов, пряча бутылки. — Как дела в торге?

         – Чудит новый директор.

         – Ну ничего, недавно его на совещании отшлепал секретарь, как мальчика, кстати, по моей справке, не поймет, еще получит. Куда на вечер-то приглашали?

         – Да на одну квартиру, хотел посидеть с вами.

         – Ладно, в следующий раз, а сейчас извини.

         – Я понимаю, Сергей Николаевич, вашу занятость и поэтому ухожу.

Дорогой мысли с настойчивостью вернули его к воспоминани­ям о Наташе. После того памятного выезда на природу Григорий еще встречался с ней наедине, и каждый раз испытывал такое состояние, какого у него никогда не было. Наташа казалась ему самой прекрасной женщиной с проницательным умом и тонкой, так хорошо понимающей его душой. Она с удивительной быстро­той улавливала его настроение и даже то, что он хотел сказать, а это воодушевляло его, так как он видел в ней своего единомыш­ленника по взглядам, по характеру и даже по образу жизни. Стра­сти, желания и потребности были для нее величайшим искусст­вом, в исполнении которых она видела главный смысл жизни. Ни жена, ни Тамара не проявили в любви к нему такой щедрости, как Наташа. Она имела огромное мужество и силу воли вот так про­сто и прямо идти к своей цели и так влиять на Григория, не подо­зревая, что тот, ожесточенный постоянной борьбой и склоками, находил у нее приют покоя и отдыха. Правда, навещая ее, Григо­рий не позволял своим чувствам взять верх над разумом и, более того, даже остерегался разбираться в своих чувствах. Просто ему было с ней очень хорошо.

Он и не заметил, как подошел к дому, в котором жила Наташа. Это было старое, еще довоенной постройки здание. Ее квартира из двух комнат находилась на первом этаже. Позвонив, Григорий вошел. Видимо, она уже жда­ла его и, понимая положение женатого мужчины, не хотела, чтоб его увидели соседи. Взяв ее лицо в ладони, Григорий прижался к ней щекой и уставшим голосом проговорил:

          – У меня такой сегодня тяжелый день был.

          – Не надо о делах. Раздевайся, – и, повесив его пальто, прижа­лась к нему. Несколько минут стояли они, обнявшись, изнемогая от наплыва чувств.

Последние годы она уже перестала надеяться на семейную жизнь, так как, выбирая мужа, не заметила прошедшую молодость, ей было за тридцать, когда она повстречала Григория. Думая сначала как о временном флирте, она потом все больше старалась доказать ему свое расположение, и ей доставляло удовольствие видеть и прини­мать его ухаживания. Бывая вместе, они веселились и чувствовали себя легко и непринужденно, как только могут чувствовать близко родственные души. Она уже утратила ту юность и жизнерадост­ность, которая у нее была лет десять назад, и понимала, что на смену приходил неизбежный период более будничной жизни. И все же Наташа стремилась, чтобы увядание ее приходило медленнее и чтобы внутренние тревоги незамужней женщины не наложили на нее печать неудачницы. Правда, она не хотела портить и своей репутации, поэтому остерега­лась новых знакомств. И поэтому, все больше увлекаясь Григори­ем, она боялась огласки своих отношений с ним.

Поцеловав его еще раз и взяв за руки, она повела его в ванную.

          – Душ примешь?

          – Нет, только руки помою. Ой, подожди, совсем голову поте­рял с тобой. Ведь Новый год скоро, а встретимся или нет — не знаю. Так что прими мой подарок, — и, достав из портфеля фран­цузские духи, с улыбкой подал их.

          – Ну, Гриша, ты меня с каждым разом все больше и больше в плен берешь, — радостно ответила она.

Помыв руки, Григорий вошел в зал и увидел, как поправляла Наташа на столе закуски и с какой заботой подвигала их к тому месту, за которым он уже у нее сидел раньше. Выйдя снова в коридор, он достал из портфеля бутылку коньяка и, вернувшись, проговорил:

– Вот теперь и поужинаем.

Комната была большой и озарялась мягким голубым светом. Закусив немного, Григорий пересел на диван и попросил Наташу переключить свет на торшер. Когда же она подсела к нему, он обнял ее и несколько минут молча наслаждался теплотой ее тела, ее покорностью и желанием, от которого она сго­рала, как на ярком костре.

Время, как всегда, пролетело очень быстро. Посмотрев на часы, Григорий спохватился, стал собираться домой, а Наташа с грустью смотрела на него и, чтобы еще немного побыть с ним, не без умысла спросила:

         – Как новенькая в «Подарках»?

         – Работает, но, говорят, уже беременна. Просто беда с этими продавщицами. Только возьмешь, а она в декретный.

       – Так что же ты молчишь, надо ревизию к ним послать, а то уйдет, потом сложнее будет.

– Как-то не подумал, – оправдывался он и, поцеловав, стал прощаться.

По дороге домой Григорий вспоминал проведенный с Наташей вечер и то наслаждение, которое он испытывал у нее. Каждый раз ему было жалко покидать ее квартиру и обрывать то, что наполня­ло жизнь радостью разнообразий, но постепенно в нем просыпалась тревога и за свою семейную жизнь. Познавая всю глубину чувств и желаний Наташи, он смертельно боялся общественной огласки его связи с ней и, усыпляя бдительность Нади, был предельно внима­тельным и заботливым мужем.

 

IX

 

На следующий день Наташа позвонила в магазин «Подарки» и, убедившись, что через два-три месяца новенькая завсекцией дей­ствительно уйдет в декретный отпуск, начала готовить проведение ревизии. Для этого она подобрала из своих ревизоров проверяюще­го и поручила ему изучить акты предыдущих ревизий, после чего тот с группой бухгалтеров торга пришел в магазин и объявил о начале ревизии.

Несколько дней шел обсчет всех товаров, и казалось, что страш­ного ничего нет. Светлана видела приветливые лица ревизоров и уже не волновалась так, как это было в первый день. Более того, с началом своей работы по совету мужа вела самостоятельный ежедневный учет поступления товаров и их продажу. Это вселяло в нее уверенность в том, что все будет в порядке. Но в конце ревизии, когда проверили все документы и акт приема ею товаро-материальных ценностей от Софьи Ивановны, оказалась вдруг недостача в шестнадцать тысяч триста рублей. Не веря своим гла­зам, Светлана потребовала снова все перепроверить. Но результат оказался таким же. В этот же вечер у нее состоялся разговор с Беловым, который, вздыхая, укорял ее в том, что она так подвела коллектив. И намекал о возможных последствиях, если не будет возмещена эта сумма.

Как в тумане, не видя идущих навстречу людей, шла Светлана домой. Больше всего ее расстроило то, что она не оправдала на­дежд своих близких и особенно Виктора. Ей было до боли стыдно признаться в этом, но она понимала, что как бы ни было тяжело, придется всем рассказывать и объяснять, что она честная, что она ни копейки не брала себе и что даже не представляет, почему обра­зовалась такая недостача.

Расстроенная, она открыла своим ключом квартиру и, войдя, молча стала раздеваться.

– Ты чего, Света, как мышка крадучись вошла? – спросил вышедший в коридор Виктор и, увидев изменившееся лицо жены, испуганно взял ее за руку. – Пошли на диван, тебе плохо?

Идя за ним, как ребенок, Светлана из последних сил сдержива­ла себя, но, когда он бережно усадил ее, не выдержала, уронила ему на грудь голову, прижалась и затихла, не в силах говорить. Растерянность и испуг, охватившие ее, как бы сковали Светлану.

– В чем дело? Успокойся и рассказывай, – прижимая и чув­ствуя ее дрожащее тело, повторял он.

– Ничего у меня не получается, – виновато проговорила та. – Я всех подвела.

– На работе что-то случилось?

– Да, недостача у меня в шестнадцать тысяч триста рублей.

– Ревизия установила?

Кивнув головой, Светлана повернулась в сторону и, посидев немного, быстро встала с дивана.

– Не пойму я ничего, Витя. Что хочешь делай, а не пойму, и все. По моим записям не должно этого быть. Продавцы в секции тоже не могли за такое время образовать эту недостачу.

– Ну, а что директор говорит? Может быть, снова все пере­проверить?

– Основные товары и документы мы повторно перепроверили, и, к сожалению, все подтвердилось. Но я никак не пойму, – думая о чем-то своем, повторила Светлана.

– Ты не ответила, а что директор?

– Игорь Петрович сказал, что я здорово подвела их коллектив и что выход только один: быстрее внести всю сумму недостачи. Тогда и акт переделают.

– А если не внесешь?

– Тогда в милицию передадут и как растратчицу потом су­дить будут.

– Ну, до суда еще далеко, – успокаивал он. – Надо еще раз посмотреть документы, наверное, где-то ошибка. Но если даже и передадут в милицию, то там уж обязательно разберутся.

– А может быть, попросить у наших родителей? – нерешитель­но предложила она.

– В их помощи и не сомневаюсь. Но это значит признать, что ты виновата. Ты этого хочешь? – глядя ей прямо в глаза, спросил Виктор,

– Но я ни в чем не виновата, – с обидой ответила Светлана. – Я просто советуюсь с тобой.

– Ну, а раз не виновата, тогда надо доказывать это. Родителям пока не надо ничего говорить, а то они расстроятся. Давай лучше вместе думать, как будем выпутываться, а пока пошли ужинать.

Поужинав и убрав со стола посуду, они еще долго сидели, обгова­ривая возможные варианты ошибки в документах и недовоза по ним какого-либо товара. Правда, во время разговора Виктор намек­нул ей, чтобы она посмотрела свои черновые записи и сверила их с актом приема секции, но та категорично утверждала, что искать надо не там, а вот где – не знала.

Так, не придя ни к чему более конкретному, они легли спать. Делая вид, что уснули, они еще долго думали о свалившемся так неожиданно на них несчастье. В этом деле Виктора больше всего беспокоила беременность Светланы. Зная ее чувствительную нату­ру, он хорошо понимал, что происходит сейчас в ее душе, и боялся, не отразится ли это на ее состоянии. И он был недалек от истины. Светлана действительно впервые за свою жизнь так глубоко и ис­кренне переживала. Повернувшись к Виктору спиной, она лихора­дочно перебирала в памяти события прошедшего дня. Иногда ком­ната освещалась светом фар проезжающих мимо дома машин, но она не замечала этого. Потрясение, которое она испытала, узнав о недостаче, цепко держало ее, и не только не проходило, но даже усиливалось. Она уже рисовала в своем воображении самые мрачные картины, и ее стра­шило расследование в милиции и суд над ней. Но больше всего ее возмущало сейчас воспоминание о том, как ее успокаивал Белов, убеждая, что такое случается со многими, что выход из это­го один – быстрее внести всю сумму. «А если человек невиновен, – думала она, – тогда что же, побеждает несправедливость?» Но она хорошо запомнила, как в школе их любимый классный руководи­тель часто говорил, что за справедливость надо драться, надо кри­чать и сопротивляться всеми силами. Об этом же всегда говорил и Виктор, которого она считала честным и мужественным человеком. «А раз так, то значит надо делать, как говорят они», – думала Светлана и немного успокаивалась. Решив утром сопоставить свои черновые записи с последней инвента­ризационной ведомостью, она незаметно погрузилась в беспокой­ный сон.

Утром не выспавшаяся и уставшая она вяло ходила по комнате, собирая завтрак.

– Ты сегодня до скольких на работе? – спросил ее Виктор.

– До закрытия магазина, – коротко и невесело отве­тила она.

– Тогда я к восьми часам подойду за тобой.

– Зачем?

– Как зачем? Ты мне жена или не жена? Встречу тебя, вместе пойдем домой и подышим перед сном свежим воздухом. Так что до вечера, – и, чмокнув ее, стал собираться на работу.

Посидев еще немного одна, она пошла в комнату своей матери, усадила ее на постели и начала кормить завтраком. Поговорив несколько минут, Светлана вышла из ее комнаты, потому что бо­ялась, что та заметит ее переживания, и, разыскав свой старый блокнот, начала просматривать записи о приеме ею товаро-материальных ценностей. Увлекшись этим, она и не заметила, как пролетело время. Спохватившись, что может опоздать, быстро пошла на работу.

В магазине она сразу же зашла в кабинет к Софье Ивановне, поздоровалась и попросила ее дать акты.

– Зачем? – сухо спросила та.

– Почитаю еще раз сама, может быть, в них ошибка.

– Ну, что ж, почитай еще, убедись, если в прошлый раз не убе­дилась, – обиженно проговорила она, протягивая документы. – Тебе и тот, что меня ревизовали?

– Нет, только мой по приему.

– Сразу верни мне, как только прочитаешь.

– Хорошо, – согласилась Светлана и вышла.

Открыв в подвале свое складское помещение, она начала све­рять с актом записи в блокноте и неожиданно обнаружила, что в инвентаризационной ведомости оказалось больше на несколько дубленок, телевизоров и других дорогостоящих вещей. При этом расхождения были на трех страницах. Ничего не понимая, она снова стала более внимательно рассматривать эти страницы, но ни исправлений, ни подчисток не обнаружила. Листы бумаги, такие же, как и все остальные, были заполнены аккуратным по­черком Софьи Ивановны. Но она хорошо помнила, что каждый заполненный лист проверяла сама и делала с него записи в свой блокнот.

Подсчитав сумму вещей, которые не совпадали с ее записями, она еще больше удивилась, увидев сумму в шестнадцать тысяч три­ста рублей. Неясная еще догадка вкрадывалась в се сознание, но она упорно не воспринимала ее.

Посидев немного, Светлана вспомнила вечерние наставления Виктора быть более хитрой и решила пока не раскрывать своих подозрений, хотя и обрадовалась им.

Войдя в кабинет заместителя директора, она молча положила на стол инвентаризационную ведомость и повернулась, чтобы уйти, но была остановлена вопросом Софьи Ивановны:

– Ну, разобралась?

– Пока еще нет, – неопределенно ответила Светлана.

– Не тяни ты с этим и делай, как советует Игорь Петрович.

– А если я не виновата, то тоже платить надо?

– Это как же не виновата. Тогда почему недостача?

– Вот и я не пойму, – вспылила Светлана. – У меня одно коли­чество в блокноте, а в акте другое.

– Так ты что, думаешь, я тебя обманула при передаче, – оби­женно проговорила Софья Ивановна. – Ну, спасибо тебе, только с больной головы на здоровую не перекладывай.

– Ничего я не перекладываю, но и возмещать недостачу не собираюсь.

– Тогда ведь Игорь Петрович передаст в милицию.

– Ну и что ж, пусть передает, там лучше разберутся, – и, вспом­нив советы Виктора, сдержала себя от высказываний о возникших подозрениях.

Ничего не ответив на это, Софья Ивановна поднялась со стула, сослалась на дела и вышла вместе со Светланой из кабинета. По­ходив по торговым залам, она зашла к Белову.

– Брыкается новенькая, – усаживаясь, проговорила она.

– Никуда не денется, всю сумму внесет, – успокаивал тот.

– Нет, она согласна на передачу материала в милицию, потому что заподозрила замену листов в описи.

– Но ведь она подписывала ее, – не сдавался Белов.

– Напрасно мы тогда пожадничали, Игорь Петрович, – заявила вдруг Софья.

Подойдя к окну, Белов несколько минут стоял молча. В душе и он был согласен с этим упреком, потому что всю эту зиму шла продажа неучтенных плащей, и это было намного выгоднее той комбинации с шестнадцатью тысячами. Но как всегда самолюбие не позволяло признаться в этом Софье, и поэтому, повернувшись к ней, он спокой­но спросил:

– Как думаешь, следует еще мне поговорить с ней?

– Пожалуй, не надо. Лучше пусть там займутся.

– Хорошо. Только я ее официально предупрежу о передаче.

– И еще одна просьба, Игорь Петрович, не отстраняйте ее от должности, а то времени будет много свободного.

Вечером, расстроенная подозрениями, Софья Ивановна позво­нила на склад, где работал Евгений, и попросила того прийти к ней на квартиру.

Выпив с ним, она начала жаловаться на жадность Белова, кото­рая, как она считала, может привести к плохим последствиям, и подробно рассказала о подозрениях новенькой.

– Так, может быть, убрать ее, – пьянея, предложил Евгений.

– Ты что, с ума сошел, – возразила та. – Выбрось это из головы и лучше думай, куда поедем осенью.

– А мне и здесь хорошо, – неуверенно произнес он.

– Конечно, тебе хорошо. Напьешься и храпишь, – заплакала она, – а мне как жить? Годы уходят, и ни кола, ни двора, ни семьи. Все деньги куда-то прячем и каждый день дрожим.

– Ладно, успокойся, я же у тебя есть.

– Сегодня есть, а завтра нет.

– Это как так? – поднявшись со стула и сжав кулаки, закричал Евгений. – Да я их всех передушу гадов.

Успокоив Евгения и уложив его спать, она еще долго сидела за столом и с грустью вспоминала уходящие годы, в которых всегда было больше тревог, чем радости. Этому настроению виной была неопределенность ситуации с недостачей.

Утром, завтракая, Евгений снова, как и прошлым вечером чувствовал ее подавленное состояние. Понаблюдав за ней, он окончательно пришел к выводу, что угроза исхо­дит от новенькой завсекцией, и твердо решил обезопасить Софью.

Несколько вечеров он поджидал выходящую из магазина Свет­лану, но каждый раз ту встречал какой-то парень, брал ее под руку и уводил домой. Потеряв надежду на встречу с ней наедине, Евгений в один из вечеров шел за ними на небольшом расстоянии, но не вы­держал и, когда те свернули в малолюдный переулок, догнал и со злостью в голосе процедил.

– Ну-ка, малый, иди отсюда.

Не успев ответить, Виктор увидел в руке Евгения блес­нувшее лезвие ножа, и тогда автоматически сработало то, на что он был хорошо натренирован. В молниеносном рывке Виктор вывернул руку Евгения и, присев, швырнул тяжелое тело через себя. Злобно ощерив­шись, тот быстро вскочил и нагнулся за лежащим на земле ножом, но новый удар ногой в лицо опрокинул его на спину. Подняв нож, Виктор оглянулся на Светлану, но в это время нападавший успел встать на ноги.

– Ладно, рассчитаемся в следующий раз, – проговорил он с угрозой. – В его глазах Виктор увидел столько нечеловеческой зло­бы, что невольно вздрогнул и шагнул к Светлане.

На улице никого не было, и сумерки уже спускались на неосве­щенную улицу. Только они вдвоем да этот странный, чем-то озлоб­ленный человек стояли, как бы примеряясь друг к другу. Через несколько мгновений, повернувшись, тот медленно пошел назад, в его походке проглядывалась воровская вкрадчивость, как будто бы он шел по опасному тонкому льду.

– Чего он хотел? – испуганным шепотом спросила Светлана,

– Не знаю, наверное, ограбить или изнасиловать тебя.

Прижимаясь плотнее к Виктору и дрожа, она с благодарностью проговорила:

– А ты молодец оказывается?

          – Надеюсь, теперь не будешь отказываться от моих услуг, – шутливо ответил тот, содрогаясь от одной мысли, что могло слу­читься, окажись она одна.

В этот же вечер, закрывшись в своем кабинете, Козин усердно угощал зашедшего к нему после работы Севостьянова. Изрядно вы­пив, он стал жаловаться нa неприятную случайность в магазине «По­дарки», на то, что директор торга теперь может отыграться на нем, так как косвенно он тоже виноват, приняв неопытную заведующую.

– Так надо выкручиваться, а не паниковать, – снисходительно посоветовал ему тот.

– Я понимаю, что надо, а вот как? Девица та отказывается выплатить недостачу, и теперь вся надежда на милицию.

– Если только это, дело поправимо. У меня хороший друг начальник городского управления внутренних дел, мы с ним в об­коме комсомола вместе работали. А что надо конкретно?

– Да совсем малость. Попугать немного, чтоб выплатила без шума. Ну, а если заупрямится, то дело на нее завести, чтоб другим неповадно было.

– Завтра с утра, часам к одиннадцати, со всеми бумагами по­дойди к начальнику управления, он будет знать об этом.

– Тогда еще по одной, – обрадовался Григорий и наполнил ма­ленькие стаканчики.

Посидев еще немного, Севостьянов засобирался домой, Григо­рий убрал все со стола и пошел его провожать. Дорогой они шути­ли, любуясь проходящими молодыми девушками, которые после зимней стужи спешили продемонстрировать свои достоинства и фланировали в слиш­ком коротких платьях. Распрощавшись, Козин сразу пошел до­мой. Не раздеваясь, он сообщил Белову по телефону о состоявшейся договоренности. Во время разговора он предупредил Белова, что­бы тот пришел к нему с утра с первыми экземплярами необходимых документов, но увидел сидящую на кухне Надю и сразу оборвал разговор.

На следующий день они вдвоем точно в назначенное время за­шли в кабинет начальника управления и, поздоровавшись, замол­чали в почтительном выжидании.

– Ну, давайте ваш материал, – и, не читая, сразу же вызвал сотрудника БХСС.

– Юрий Степанович, – проговорил он вошедшему. – Я утром уже говорил вам, поэтому вот материал и двое потерпевших, у которых из-под носа уворовали крупную сумму. Разберитесь быстрее.

– Хорошо, товарищ полковник. Можно идти?

Выйдя вместе с ним из кабинета начальника управления, Конд­ратьев с обидой проговорил:

– А что, Игорь Петрович, я для вас уже и не авторитет?

– Ну что вы, Юрий Степанович, надо мной ведь тоже начальство.

Ничего не ответив, Кондратьев зашел с ними в свой кабинет, усадил их и начал листать папку с документами.

– Для начала все необходимое есть, но мне бы хотелось знать конечную цель, – закрыв папку, поинтересовался он.

– Вернуть государству ущерб и как можно быстрее, – солидно ответил Козин.

– Это правильно, государство не должно страдать. Давайте ее сегодня к трем часам ко мне, – уверенно проговорил Кондратьев, делая какие-то пометки на календаре.

Вернувшись в магазин, Белов вызвал к себе Светлану и, не глядя на нее, огорченно сообщил:

– Не хотели доброго совета, теперь разбирайтесь в милиции. Вас на три часа вызывает товарищ Кондратьев, – и подробно рас­сказал, где и как найти его кабинет.

Низко опустив голову, Светлана выслушала директора, а когда тот закончил, ничего не говоря, вышла на кабинета. Время до трех часов еще было, и она, спустившись в подвальное складское помещение, снова открыла блокнот и начала просматривать свои записи. С Виктором она договорилась о том, как она будет себя вести в милиции, и не сомневалась, что там разберутся во всем. Но в душе она все-таки боялась этой встречи. Здесь она должна была доказывать, что не совершала никаких хищений, и поймут ли ее, поверят ли, еще неизвестно.

Войдя в здание городского управления внутренних дел, Свет­лана поднялась на третий этаж и пошла но коридору, рассматривая таблички на дверях. Найдя нужную комнату, робко постучала.

– Войдите, – услышала она и, открыв дверь, увидела стоящего у окна невысокого мужчину.

– Садитесь, Свистунова! Я старший инспектор БХСС Конд­ратьев.

Усевшись осторожно на стоящий рядом с его столом старенький стул, Светлана смотрела, как Кондратьев усаживался за свой стол и с достоинством человека, облеченного властью, не спеша откры­вал лежащую перед ним папку. Подняв глаза, она неожиданно стол­кнулась с его взглядом и тут посыпались вопросы:

            – Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?.. Место рожде­ния?.. Адрес?..

Отвечая, она смотрела на щуплого белобрысого мужчину и ни­чего не могла распознать в нем, кроме сухой казенщины.

Закончив заполнение бланка, Кондратьев откинулся на спинку стула и несколько минут молчал. Он отвинчивал и завинчивал колпачок шариковой ручки, а затем, положив ее в cторону, спросил;

– Так что будем делать, Светлана Федоровна?

– Наверное, разбираться, вы же для этого меня вызвали. 

– Разбираться? А в чем? Вы допустили растрату, вы и разби­райтесь, куда потратили деньги, а у нас и так забот хватает, – про­говорил Кондратьев и впервые с интересом взглянул на нее.

После этих слов у Светланы тоскливо и обреченно сжалось серд­це. Она ощутила непонятную еще опасность, которая исходила от допрашивающего ее человека. И это ощущение разрасталось в ней от безразличия, с которым отнесся к ней Кондратьев. Светлана с обидой проговорила:

– Вы даже выслушать меня не хотите. Тоже сразу посчитали воровкой.

– Ну, зачем обижаться. Недостача-то действительно есть, ее не спрячешь.

– Вот и разберитесь, откуда она образовалась, - и, помолчав немного, твердо добавила: «Что хотите – делайте, а знайте: я ни копейки не взяла».

– Так все говорят здесь, – нахмурился Кондратьев. – Правда, потом признаются, но уже поздно.

– Но мне не в чем признаваться, – настаивала на своем Светлана.

– Ну что ж, очень жаль. Я ждал от вас другого, а вы, оказыва­ется, не хотите быть правдивой, не понимаете, что только правда может спасти вас.

– Вы не смеете обвинять меня в неправде!

– Вон даже как! А я-то думал, помогу вам своим советом. Тогда извините, но запомните, для вас же будет хуже.

Некоторое время Кондратьев обиженно молчал, потом сказал:

– Давайте запишем наш разговор.

Задавая короткие вопросы о том, когда она принимала секцию в магазине, ее ли росписи в инвентаризационных ведомостях при приеме и при последней ревизии, когда она узнала про недостачу впервые, Кондратьев начал писать и с каждым новым вопросом подводил ее к тому, что виновата только она. Кончив пи­сать, он протянул ей листок.

– Подпишите, разумеется, прочитав сначала.

Положив подбородок на ладони, он следил за выражением ее лица. В душе он допускал мысль о том, что эта молодая женщи­на говорит правду, но слишком хорошо знал торговых работников и их запутанные дела, поэтому каждый раз стремился, чтоб продав­цы погашали задолженность, не доводя дело до суда. А тут еще и начальник управления предупредил утром об этом, и именно через директора магазина «Подарки» Кондратьев доставал ему остроде­фицитные товары.

Прочитав, Светлана спросила:

– А вы не хотите узнать мое мнение о недостаче?

– У нас еще будет время поговорить и о вашем мнении, и о мнении других. Подписывайте. Завтра в это же время придете ко мне. Но запомните, если и завтра не признаетесь и не согласитесь возместить недостачу, я отправлю вас в следственный изолятор. Так что советую подумать.

Выйдя из кабинета Кондратьева, Светлана остановилась. При­слонившись к стене и немного успокоившись, медленно пошла до­мой. На работу она уже решила сегодня не заходить, потому что чувствовала себя как никогда уставшей.

По дороге она пыталась восстановить свой разговор с сотрудни­ком БХСС и лучше понять, что таилось за его вопросами. Иногда к ней приходила мысль, что, возможно, это милицейские приемы, о которых она слышала раньше, что они сначала запугивают, а потом все-таки выходят на истину. Но эта мысль заглушалась всем видом Кондратьева и его оскорбительным, даже брезгливым разговором с ней. Все получилось не так, как они рассчитывали с Виктором. Вместо понимания и доверия получилось наоборот, более того, даже это обещание арестовать. Не разобраться, а арестовать. И это ошело­мило ее больше всего, потому что она знала себя лучше, чем кто-то другой, и, перебирая в памяти день за днем время своей работы, не находила чего-либо неправильного. Вместе с тем, зная, что она не виновата, Светлана уже со страхом думала о следующей встрече с Кондратьевым. Ее пугала та его угроза и то, что она и завтра не сумеет оправдаться, потому что никто не хочет даже слушать ее, не говоря уж о том, чтобы понять.

Измученная переживаниями, Светлана пришла домой, посидела немного у постели матери, легла на диван. «Как убедить всех, что не виновата?» – думала она и не находила ответа. Вскоре пришел Виктор. Быстро раздевшись, он подошел к ней, при­сел на край дивана и спросил:

– Ты что-то на себя не похожа. Заболела?

– В милицию вызывали, – глухим, отрешенным голо­сом ответила Светлана.

– Так, ясно. Рассказывай.

И тогда она начала выкладывать свои соображения, свою обиду и боль. Чувствовались ее безразличие и безысходность. Выслушав, Виктор решительно приподнял Светлану, прижал ее осторожно к себе и уверенно проговорил:

– Собирайся. Пойдем к моим старикам, потому что тут нужен их совет.

Некоторое время они шли молча, но вдруг лицо Светланы ожи­вилось, и она проговорила:

– А ты знаешь, кто нападал на нас?

– Нет.

– А я сегодня узнала. Утром увидела его в нашем магазине, он у продавщицы спрашивал о Софье Ивановне. Ну, а когда ушел, я поинтересовалась и узнала, что это старый дружок Софьи Иванов­ны, на нашей базе грузчиком работает.

– Вон оно что, – удивился Виктор. – Ты продавщице не говори­ла больше ничего?

– Нет.

– Неспроста, видимо, та встреча, ну ладно, разберемся, – заявил он.

Вскоре они подошли к дому родителей Виктора.

 

X

 

Встретила их мать, обрадованная усадила на диван, а сама пошла на кухню готовить ужин. Вскоре подошел и отец, который, увидев их, радостно проговорил:

– А у нас сегодня наши молодые!

– Да, только что-то невеселые, - ответила Тамара.

– Это ничего, мы им сейчас поднимем настроение, ты как пред­чувствовала сегодня, готовя на ужин пельмени.

Сев напротив и посмотрев на них внимательно, Василий, не любивший ходить вокруг да около, сразу предложил:

– Ну, выкладывайте, что у вас?

Рассказав о здоровье тещи и жены, Виктор начал рассказывать о недостаче и о своих подозрениях, но отец сразу же перебил его и строго спросил Светлану?

– Почему молчала до вызова в милицию?

– Витя не разрешил вам говорить, не хотели расстраивать, да и думали.

–Какие заботливые! – с иронией перебил тот. – Ну, а ты уве­рена, что тебя при передаче обманули? Может быть, обокрали магазин?

– Нет, только при передаче.

– А какие доказательства? – продолжал выпытывать отец.

И тогда, немного успокоившись, Светлана подробно рассказала о своих черновых записях, о предложениях директора магазина и о нападении на них дружка прежней заведующей секцией.

– Ты в милиции говорила об этом?

– Нет, инспектор БХСС меня и слушать не захотел, хотя я пыталась ему рассказать

– Он только уговаривал уплатить и грозил арестовать Светла­ну, – добавил Виктор.

– Даже так. Ну, ладно, посидите, пока я схожу к своему другу. Тамара, угощай их сама, а я к Валерию на полчасика сбегаю.

Уже одетый он попросил молодых подождать его, пообещав быстро вернуться.

Дорогой он ругал себя за то, что разрешил Светлане поступить на работу в торговлю, потому что в душе многих из них считал нечестными людьми и боялся за свою молодую неопытную сноху. Зная хорошо сына, да и ее, Василий не сомневался в том, что Свет­лану ловко обманули, и сейчас шел к своему старому другу, с кото­рым проработал вместе много лет и все эти годы дружил, чтобы попросить у того помощи в честной проверке этого хитрого дела.

Несколько лет тому назад его друга, тоже шофера, Валерия Громова избрали депутатом облсовета, и он активно выполнял свои депутатские обязанности. В коллективе автохозяйства его считали честным и принципиальным, а потому часто обращались за помо­щью, и каждый раз Громов добивался справедливого разрешения просьб.

– Ты чего, Василий, на ночь глядя, или дома не сидится? – спросил тот, увидев входящего друга.

– Да нет, дома-то как раз и надо сейчас быть, – возразил Васи­лий. – Пришел за помощью.

– Давай выкладывай, – поддержал его Валерий. – А то все подшучиваешь над моим депутатством, да ты проходи.

Выслушав взволнованный рассказ друга, он задумчиво проговорил:

– Есть еще нечестные люди и в милиции. Правда, начальник областного управления у них порядочный. Я несколько раз вместе с ним готовил вопросы на заседания исполкома и хорошо узнал его. А что если я сейчас позвоню и попрошу, чтоб он сам принял твоего
сына и его жену? Могу я хоть раз использовать свое положение для друга, как ты думаешь?

– Так я за этим и пришел, _ вздохнул облегченно Василий.

Набрав квартирный номер телефона начальника управления и представившись, он рассказал тому о беде своего друга и в конце попросил, чтобы он сам послушал их, а те расскажут о работнике БХСС, который, не разобравшись, угрожает беременной женщине. Поговорив еще по другому вопросу и извинившись, Ва­лерий положил трубку и, повернувшись, уверенно заявил:

– Все будет нормально, Вася, завтра к пяти часам он примет твоих молодых. Давай чайку попьем.

– Нет, спасибо, побегу, а то они сидят и ждут.

Вернувшись, он рассказал им о своей встрече с депутатом облсовета и передал, чтобы завтра к пяти часам они оба были у началь­ника областного управления Андрея Викторовича Иноземцева.

– Но ей к трем часам надо быть у Кондратьева, – возразил Виктор.

– Он сказал, чтобы ни к кому до него не ходили, – успокоил его отец.

Вскоре они засобирались домой,  вечером долго сидели, обговаривая предстоящую встречу.

На следующий день за десять минут до назначенного времени они уже были в здании управления и, обратившись к дежур­ному у входа милиционеру, ждали, когда тот переговорит с кем-то по телефону.

Положив трубку, дежурный со­общил, что сейчас к ним выйдут и проведут в кабинет начальника управления. Через несколько минут они увидели спускающегося по лестнице молодого офицера.

– Вы Свистуновы?

– Да, – ответил Виктор.

– Тогда идемте, Андрей Викторович вас ждет.

С волнением поднялись на второй этаж и подавленные строго­стью учреждения молча шли за офицером. Пройдя через большую приемную, в которой не было ничего лишнего, они вошли в свет­лый кабинет и в нерешительности остановились.

– Проходите, проходите, – услышали они чей-то голос и увидели выходящего из боковой комнаты мужчину.

– Здравствуйте, я начальник управления Андрей Викторович Иноземцев, – усаживая их, представился он. – А вы Светлана Федоровна?

– Да.

– А это ваш муж?

– Виктор Васильевич Свистунов, – поднявшись, четко по-воен­ному ответил тот.

– Ну, вот и познакомились, – глядя на них добрыми, приветли­выми глазами, проговорил начальник управления. – А теперь, Светлана Федоровна, расскажите, что вас заста­вило прийти ко мне.

– Почувствовав его доброжелательность и даже, как ей показа­лось, заинтересованность в ее судьбе, Светлана вдруг успокоилась и начала подробно говорить о свалившейся на нее недостаче и ее подозрениях. Выслушав не перебивая, Иноземцев поднялся со сво­его кресла, подошел к Светлане и начал задавать ей вопросы:

– Скажите, а вы Кондратьеву говорили об этом?

– Я пыталась, но он не захотел меня слушать, заявил, что все так говорят, и пообещал сегодня арестовать меня, если не уплачу всю сумму.

Ничего не сказав, Иноземцев резко повернулся и сел в свое крес­ло. Утром у него был разговор с начальником городского управле­ния внутренних дел, и тот тоже категорично заявил ему, что, если допущена недостача, то надо взыскивать с виновного, а не разби­раться. Правда, тогда он не стал разъяснять ему по телефону о необ­ходимости глубокого расследования по каждому такому делу с це­лью выявления причин и условий, способствующих этому, а сейчас уже и жалел об этом. За годы своей службы в милиции Иноземцев насмотрелся на таких направленцев с партийной и комсомольской работы и недолюбливал их. Хороших оттуда не отпускали, так как их там выдвигали, а вот неперспективных и засидевшихся иногда посылали якобы на укрепление. Хотя какое это было укрепление? Юридического образования они, как правило, не имели, да и опыт-то у них ограничивался кабинетной работой. Зато зарплату они сра­зу получали больше, потому что не на рядовую работу направля­лись, а через несколько лет им и пенсию назначали приличную. Но не это беспокоило Иноземцева, прошедшего школу от инспектора уголовного розыска до начальника областного управления, а то, что все эти направленцы были слишком самонадеянны, хотя и не знали милицейской работы. Они легко шли на нарушения законности, осо­бенно, когда это касалось просьб своих бывших руководителей, и не терпели возражений практических работников. К таким относился и начальник городского управления внутренних дел полковник Деткин, пришедший в органы из обкома комсомола. Вот почему, выслу­шав утром его, Иноземцев сразу дал указание принести ему весь материал по недостаче, решив посмотреть его до беседы со Свистуновой. Правда, по материалам все было вроде бы ясно, а вот когда он послушал Свистунову, у него возникло много вопросов.

– А какие листы не совпадают с вашими записями?

После того, когда она назвала их, он все внимательно прочитал и, посмотрев на первый лист, проговорил:

– Но тут нет ни подчисток, ни исправлений. Кстати, у кого они хранились во время инвентаризации?

– У Софьи Ивановны, – ответила Светлана. – Каждый вечер она забирала их и закрывала у себя в металлическом ящике. Да и после того, как подписали, она тоже держала их у себя.

– Ну ладно, с этим разберемся. Еще что можете добавить?

И тогда включился в разговор Виктор, рассказав, как на них напал незнакомый мужчина, как он выбил у него нож, и что напа­дающий, как потом выяснилось, живет с Софьей Ивановной.

– Где нож? – сразу насторожился Иноземцев.

– Вот он, – вынимая из кармана, протянул его Виктор.

Взяв его за конец лезвия, начальник управления поинтересо­вался, многим ли он показывал его, и, услышав ответ, положил в ящик своего стола.

– Следователю, который будет заниматься вашим делом, под­робно все расскажите, – проговорил Иноземцев и по телефону дал поручение начальнику следственного управления. Потом, выйдя из-за стола, добавил:

– Заниматься этим делом будут наши товарищи, и завтра вас вызовут. Мне будут докладывать о результатах. Так что не волнуй­тесь, думаю, что разберемся во всем. Проводите их, – приказал он сидящему в кабинете офицеру.

Дождавшись, когда они выйдут, Иноземцев сразу же вызвал к себе начальника следственного управления:

– Вот, возьмите, – протянул он вошедшему папку с материалом о недостаче и финский нож.

– Ого! – удивленно воскликнул тот, вынимая носовой платок.

– Не надо, он уже у многих побывал в руках. Подозреваемая категорически отрицает свое участие в создании недостачи и, более того, говорит, что три листа в инвентаризационной ведомости пере­писаны. Кстати, этим ножом с ней хотел расправиться дружок быв­шей завсекцией, когда она отказалась возмещать недостачу. Разбе­ритесь повнимательнее.

– Все, как положено, сделаем, Андрей Викторович.

– Вот и хорошо. Только не тяните и меня держите в курсе дел, а то перед депутатом Громовым будет неловко.

Через несколько минут следователь Борис Сергеевич Спирин был вызван в кабинет своего начальника и выслушал его указания.

– Так это я сейчас могу сделать, — ответил он на предположе­ние замены листов.

– Вот и начинай, – согласился начальник следственного уп­равления.

Выйдя из кабинета, Спирин сразу же направился в экспертно-криминалистический отдел. Поздоровавшись, он попросил прове­рить листы инвентаризационной ведомости через их аппаратуру и, стоя рядом, тоже просматривал их,

– Есть вроде, кажется, другими чернилами запись сделана на этой странице. Смотри, Борис, и на девятнадцатой, да и на двадца­той странице тоже.

Когда начали просвечивать последнюю страницу, эксперт снова воскликнул: «А посмотрите на итоговые цифры, как удачно подде­ланы, только другой ручкой исправляли и немного несовпадений допустили. Видишь, вместо шестьсот пятьдесят тысяч сто тридцать два они сделали шестьсот шестьдесят шесть тысяч четыреста трид­цать два. Всего три цифры подправили: пятерку на шесть, ноль тоже на шесть и единицу на четверку, и получилась разница в ше­стнадцать тысяч триста рублей. Но сделано чисто».

          – Что бы я без тебя делал, – обрадовался Спирин и, забрав инвентаризационную ведомость, поспешил к своему начальнику, чтобы доложить первые результаты.

Выслушав его, тот сразу же сообщил об этом Иноземцеву.

– Ну, вот видишь, как хорошо, – обрадовался тот. – А некото­рые уже арестовывать хотели. В общем., действуйте и городским не раскрывайте своих карт. Думаю, и ими потом придется заняться.

На следующий день следователь Спирин составил план опера­тивно-следственных мероприятий и, согласовав его с начальником следственного управления, вызвал через директора магазина Свистунову, чтобы с ее помощью уточнить кое-какие детали. Время до ее прихода еще было, и он, подготовив вопросы, думал сейчас о Софье Ивановне, которая, как он был убежден, ловко подставила неопытную и доверчивую Свистунову.

Капитану Спирину уже было около тридцати, черный густой волос начинала пробивать седина. Простота, доброжелательность, а также уверенность и деловитость свидетельствовали о том, что он знал себе цену, но и ценил других людей, особенно честных или случайно оказавшихся под следствием. С годами у него выработа­лась такая необходимая профессиональная черта, как сдержанность. Если в начале своей работы следователем он не умел скрывать в себе возмущение, страдание, неудовлетворенность, то впоследствии научился умело их прятать. В следственном управлении капитан Спирин считался следователем, обладающим самыми обширными теоретическими знаниями и завидной памятью, которая была его надежным путеводителем в расследовании самых запутанных и слож­ных преступлений, а также поручений начальника управления внут­ренних дел, которого они уважали и никогда не подводили.

Дело, которое ему вчера поручили, не представлялось труд­ным. С подобными ситуациями он уже встречался и сейчас хотел лишь кое-что уточнить, чтобы затем серьезно заняться бывшей завсекцией и ее дружком.

Рассматривая подписи на инвентаризационной ведомости, он услышал робкий стук и, поднявшись, подошел к двери, которую уже открыла вызванная им Свистунова.

– Вы ко мне? – спросил он, рассматривая ее.

– Да, директор магазина сказал, что вы срочно вызываете.

– Ну не так уж и срочно, но время терять нельзя. Да вы проходите и садитесь. Нам с вами придется еще не раз встречаться, – усаживая ее, он продолжал говорить о погоде, о занятости по работе и, усевшись напротив, с улыбкой добавил:

— А теперь давайте знакомиться, я следователь Борис Сер­геевич Спирин, буду заниматься делом о недостаче в вашем мага­зине. А вас как зовут?

– Светлана Федоровна, - тихо проговорила она.

– Расскажите, Светлана Федоровна, все с самого начала, кто вас принимал на работу и как вы принимали себе в подотчет от прежней работницы магазина. Только, пожалуйста, подробнее.

Вздохнув и собравшись с мыслями, Светлана начала рассказывать следователю. Тот ничего не записывал, но вни­мательно слушал и не перебивал. Он всем своим заинтересованным участием как бы подбадривал ее. Закончив, она замолчала, по­смотрела на Спирина и добавила:

– Но я ничего себе не брала в магазине бесплатно.

– Хорошо, хорошо, – успокоил он. – А вам лично заместитель директора горпромторга предлагал эту должность?

– Да, я еще боялась, а он уговаривал.

– Ну, а как проходило подписание инвентаризационной ведо­мости?

– В последний день, уже вечером, стали итоги подсчитывать, и оказалась недостача в сумме тридцати двух рублей. Ну, Софья Ивановна, конечно, расстроилась и сказала, что утром еще раз по­смотрит. А утром, когда все собрались, сразу пришел Игорь Петро­вич и сказал, чтобы мы подписывали, а то план трещит. Софья Ивановна внесла в кассу эту недостачу, мы подписали; даже итог прописью еще не был проставлен, и директор сразу их взял к себе, чтобы посмотреть. Как только он ушел, вышла и Софья Ивановна, а минут через двадцать вернулась со всеми экземплярами докумен­тов. Я даже не успела итоговые цифры переписать в блокнот.

– Ну, а еще что можете добавить?

– Несколько дней назад на нас с мужем было нападение.

– Подробнее, пожалуйста.

– Муж за мной приходит в магазин. Боится, чтобы со мной плохо дорогой не стало, и мы после работы идем домой вместе. Так вот, только свернули в переулок, сразу догнал нас мужчина и с ножом ко мне. Виктор, правда, ловко выбил у него нож, он в армии был лучшим самбистом, и забрал себе, а тот пригрозил еще, что все равно рассчитается. Страшный такой. Но самое главное, я его потом увидела с Софьей Ивановной, а от продавщиц узнала, что он живет с ней.

– А как звать, продавщицы сказали? — перебил Спирин.

– Сказали, что Евгений и что работает грузчиком иа нашей базе. А фамилию не знают.

– Понятно, – задумчиво проговорил Спирин и, посмотрев на Светлану, неожиданно спросил:

– В роддом-то скоро?

Смутившись, она ответила:

– Через месяца два, если все будет хорошо.

– А я уверен, что все будет хорошо и вам не надо волноваться, особенно сейчас. Давайте пропуск. Мы сегодня просто познакоми­лись и записывать ничего не будем. Кстати, когда придете в мага­зин, не говорите о нашем разговоре никому. Хорошо?

Отпустив Светлану, он сразу же позвонил директору магазина н сказал, чтобы тот прислал к нему Софью Ивановну. На вопрос, как ведет себя виновница, он отшутился: мол, в этом ему должна помочь Софья Ивановна Аракчеева. Положив трубку, он встал и начал ходить по кабинету, чтобы заглушить в себе нарастающую неприязнь. Он уже не сомневался в том, что в магазине ловкие дельцы попытались свалить сумму похищенного на эту неопытную, молодую женщину. А это всегда вызывало в нем бурный протест и стремление всеми силами противостоять злу.

Около трех часов дня в его кабинет вошла Софья Ивановна. Во всем ее облике просматривалась настороженность.

– Аракчеева Софья Ивановна? – сухо спросил Спирин.

– Да.

– Садитесь, давайте для начала запишем все необходимые данные.

– Записав год и место рождения, адрес и занимаемую должность, он спросил о семейном положении.

– Не замужем, – ответила та.

– А Евгений?

– Что Евгений? – сразу же среагировала Аракчеева.

– Ну как что. Он разве вам не муж?

– Нет, хотя мы и встречаемся с ним, потому что давно дружим.

– Понятно. Кстати, его как фамилия?

– Лунев Евгений Николаевич. А почему вы о нем спрашиваете? Насколько я знаю, у него недостачи нет.

– Да это к слову пришлось. Вы на вопрос о семейном положе­нии ответили, что не замужем, вот я и уточнил, да заодно и решил проверить вашу честность.

– А что, если женщина живет с мужчиной в незарегистрирован­ном браке, так это уже и нечестность.

– Вы неправильно поняли меня. Я имел в виду ответы при за­полнении протокола допроса.

– Так, наверное, не меня надо допрашивать!

Сдерживая себя, капитан Спирин как можно спокойнее прого­ворил:

– Не надо волноваться, Софья Ивановна. Всех причастных к этому делу я буду допрашивать и как свидетелей, и как подозрева­емых. А сейчас скажите мне, почему расхождения в акте с черновы­ми записями Свистуновой?

– Я не знаю никаких черновых записей, а вот то, что она читала прежде, чем подписать, это не только одна я знаю, но и другие члены комиссии.

– Конечно, конечно, она понесет ответственность за халатность и неопытность. А вот кто будет отвечать за подделанные цифры в ведомости? – спросил он, рассматривая Аракчееву. Он уже угадывал за ее растерянными ответами и отговорками скры­тую неприязнь к себе и понимал, что подходит к цели. Повидав немало та­ких людей, Спирин знал, что, как правило, в начале следствия они ведут себя нагло, но потом, по мере предъявления доказательств у них пропадает первоначальная спесь и заменяется страхом и угод­ничеством. Так же повела себя и Софья Ивановна.

– Так вы не ответили на мой вопрос, - повторил он.

– Кто подделывал, тот пусть и отвечает, – с вызовом ответила та, считая его вопрос очередной хитростью, на которую нельзя попадаться.

– Ну что ж, запишем все это в протокол, – и, описав подробно передачу в подотчет Свистуновой товаро-материальных ценностей, он отпустил Софью Ивановну и предупредил, что в ближайшие дни он ее вызовет снова.

Растерянная, она вернулась в магазин. Директора уже не было, дождавшись конца рабочего дня, она пошла в общежитие к Евге­нию. Увидев ее, тот обрадованно засуетился, подставил стул, но Софья сразу предложила пойти к ней.

            После ужина она рассказала о вызове к следователю, запла­кала и заявила, что приходит конец. В эту ночь они так и не уснули, обговаривая, как лучше ей выпутаться.

Долго не спал в эту ночь и Александр Пантелеевич Козин, встре­тивший своего старого друга Александра Долгушина, который за­ехал к нему в гости, возвращаясь на Север из командировки. Пос­ледние годы он уже работал заместителем председателя Магаданс­кого облисполкома и часто, особенно когда было трудно, обращал­ся в мыслях к своему первому наставнику.

Выпив, они долго сидели и вспоминали далекие совместные годы работы, потом незаметно перешли к сегодняшней жизни, к перестройке, ее положительным и отрицательным сторонам.

– Александр Пантелеевич, а как у твоего брата сложилась жизнь? – спросил Долгушин.

–Работает замом по кадрам в горпромторге. Вроде, все у него нормально. Правда, уже второй год не вижу его, не заходит и не звонит, а это первый признак того, что пока я ему не нужен. Конеч­но, и понять его можно, какой из меня, пенсионера, сейчас толк.

– А в семье у него как? – продолжал тот выпытывать.

– Он же скрытный очень. Внешне, вроде, живут дружно. Послед­ний раз, когда приходил ко мне с Надей, умело подчеркивал свою заботу о жене, а что там у них дома, знают только стены, – ответил задумчиво Александр.

– Александр Пантелеевич, пригласи его сейчас к себе, должок у меня есть. Только не говори, что я тут у тебя.

– Хорошо, – поднявшись, ответил тот и пошел звонить по теле­фону. Несколько минут он уговаривал своего брата, но чувствова­лось, что тот отказывается, и тогда Александр заявил, что это в его интересах и что от этой встречи зависит его будущая карьера, после чего Григорий сразу же согласился.

– Зачем насчет карьеры-то придумал? — смеясь спросил Дол­гушин.

– А так его и не затащишь, самое больное место. Ладно, ты посиди, я жене помогу приготовить чего-нибудь аппетитного, все- таки брат, да и ты перестал что-то есть.

Вскоре они услышали звонок в дверь, и Александр пошел от­крывать:

– Проходи, Гриша, – и повел его в зал.

– Ты чего же не сказал, Саша, что у тебя такой гость? – изобра­жая радость на лице, воскликнул Григорий и, протянув руку, добавил:

– Здравствуйте, Александр Андреевич, я так рад вас видеть... – и не успев закончить свое бурное излияние радости, неожиданно вместо рукопожатия получил звонкую пощечину.

– Это тебе мой долг за ту жалобу. Много лет я хотел именно так рассчитаться с тобой, да возможности не представлялось. Так что извини за задержку.

Не понимая ничего, Александр переводил взгляд с одного на другого и увидел, как сузились в ярости глаза брата, который с ненавистью проговорил:

– Правильно пишут в газетах, что революцию надо делать и снимать вас всех с должностей.

– Революционер он, оказывается, стал, Александр Пантелее­вич. На Севере такие выкидывал номера, что диво, а сейчас смот­ри, как вырос, – и, повернувшись к Александру, пояснил:

– После того, как уехал, жалобу на меня настрочил и в обком послал. Это в благодарность за все, что я ему сделал.

– Это правда? – спросил Александр.

– А чего он мне с телевизором не помог, – ответил Григорий.

– Уходи отсюда, ничему тебя жизнь не научила, – и, видя нере­шительность Григория, категорично добавил: «Оставь нас вдвоем».

Посидев немного молча, Долгушин наполнил свою рюмку, выпил и проговорил:

– Ты извини, Александр Пантелеевич, но это ему для науки. В другом месте я не мог позволить себе такого удовольствия, по су­дам бы затаскал, а проучить хотелось.

– Это ты меня должен извинить, я же просил тебя за него, а он, видишь, как отблагодарил, – расстроенно ответил старший Козин.

– Ладно, хватит о нем! Таких, к сожалению, сейчас всплыло немало. Раньше они исподтишка пакостили, а теперь бьют себя в грудь и кричат, что правда за ними. Смотришь, иной всю жизнь прожил в обнимку с подлостью, а сейчас на волне перестройки активно разоблачает других, сводя прежде всего счеты.

– В этом ты прав, Александр Андреевич, многих тот период больными сделал. Работать честно разучились, но зато свое благо­получие устраивают здорово. Вот и разберись, какой период боль­ше бед принес, сталинский или брежневский, – задумчиво прогово­рил Козин.

– Скорее всего, оба периода способствовали опустошению че­ловеческих душ, всех усреднили по психологии и морали, прав­да, не в лучшую сторону, – уточнил Долгушин. – Только у нас всегда виноват прошедший период и ушед­шие вожди, а в настоящем времени мы, как одобряли, так и одоб­ряем все единодушно.

– Да, в этом наша беда, слишком поздно прозреваем, и, види­мо, это от низкой политической и общей культуры. Ты вот сейчас из Москвы возвращаешься, что там-то говорят?

– То же, что и везде, о перестройке, правда, делами мало под­черкивают это. Да и кто будет перестраивать, кто активно застой делал? Все они при деле и все «понимают» друг друга по неулови­мым взглядам, ведь отношения складывались не один десяток лет. Всесильную систему не так-то легко разрушить, она и таких, как Григорий, использует, натравливая их на местных руководите­лей, чтоб огонь от себя отвести.

– Это верно, молодежь надо смелее двигать.

– Пока системе старые кадры нужны, а те, кто поднимает руку на нее, их культурненько по носу. То статейкой, то старыми комп­роматами, то еще чем-нибудь. Главное сейчас, Александр Пантелеевич – это борьба за власть па всех уровнях, и в этой борьбе основ­ная' забота проявляется в расстановке на «нужных» должностях своих людей. Сложные это вопросы.

– Я думаю, что за всей этой борьбой мы упускаем главное – жизненный уровень людей и их воспитание.

– Упускаем? – спросил Долгушин и, горячась, возразил:

– Не только упускаем, а, наоборот, способствуем падению. Что эти оче­реди за всем доброту в человеке воспитывают? Наоборот, все оз­лоблены, и ни о каком милосердии уже и говорить нельзя. Вот ты крупный строитель и хорошо знаешь, что если построенное здание даст трещину, то назначается комиссия, которая проверяет проект, по которому строилось оно, затем материалы и потом уже, кто стро­ил. А у нас за семьдесят с лишним лет не только трещит наш дом, но и разваливается, и никто никогда не затрагивает проекта, во всем виноваты люди. А сейчас, когда начали об этом проекте гово­рить, так сразу завопили некоторые, что это и возврат к капитализ­му, и отступление от революционных завоеваний, и прочее и про­чее. Да ладно, хватит, Александр Пантелеевич, об этом, давай луч­ше укладывай меня спать.

Уложив своего гостя па диване, Александр не стал убирать со стола и тоже пошел спать. В спальне ровно поса­пывала жена, не включая света, он разделся, осторожно лег рядом. Находясь под впечатлением разговора с Долгушиным, Александр долго не мог заснуть. Он болезненно воспринимал нынешний раздрай и, конечно, не хотел остаток дней бок о бок провести с таковым. Рань­ше, работая, он редко задумывался над этими вопросами, просто честно де­лал свое дело и ему некогда было в чём-то сомневаться, а что-то подвергать критике, но с уходом на пенсию у него появилось много свободного времени, которое он использовал для чтения газет, журналов и книг. И вот тут-то у него произошла переоценка некоторых ценностей и догм. Постепенно мысли вернули его к младшему брату, которого он по-своему любил, но который все больше и больше отдалялся от него, потому что тоже, по-видимому, чувствовал разделяющие их взгляды на порядочность и слишком активно стремился пере­хитрить жизнь. «Как же так, – с горечью думал он, – ведь у нас одна мать была, которая всегда учила только хорошему». От своих старых знакомых он немало слышал плохого о Григории и в последнюю встречу пытался как-то сказать об этом, но тот ка­тегорично перебил и начал хвастаться своими связями и возмож­ностями. Так и не получилось тогда откровенного разговора, бо­лее того, обидевшись, Григорий перестал даже звонить, хотя знал, что у старшего брата пошаливало сердце. «Не полу­чилось разговора и сегодня, а жаль»,  думал Александр, уже засыпая...

 

XI

 

На следующий день с утра Софья сразу вошла в кабинет директо­ра магазина, чтобы рассказать о вчерашней встрече со следователем и о тех сомнениях и переживаниях, которые она теперь испытывала.

– Так говоришь, он знает о подделке? – уточнил Белов, выслу­шав взволнованную Софью.

– Да, потому что слишком категорично заявил.

– А о Свистуновой что-нибудь спрашивал у тебя?

– Нет, только вскользь обронил, что она будет отвечать за ха­латность, а за подделку – будут другие.

– А про Евгения что-нибудь спрашивал?

– Фамилию уточнил и все.

– А почему он заинтересовался им? Он же никакого отношения к недостаче не имеет.

            – Да просто, когда спросил семейное положение, я ответила, что не замужем, вот тут он и поинтересовался им.

– Плохо, – задумчиво проговорил Белов и, посмотрев на изму­ченное переживаниями лицо Софьи, добавил:

_ Ты сходи к нему и скажи, чтобы сегодня за товаром не ездил. Понятно?

– Что, прямо сейчас идти?

– Конечно.

– Он вечером говорил, что сегодня с утра должен встречаться. Наверное, уже уехал.

Ничего не ответив, Белов начал звонить кому-то по телефону, но ему никто не отвечал, и тогда более жестким голосом он снова повторил:

– Иди быстро, не отвечают там.

Проводив взглядом Софью, он снова поднял телефонную труб­ку, набрал номер и вскоре услышал ответ.

– Юрий Степанович, надо срочно встретиться, – не здороваясь, проговорил он.

– Что такая спешка, можем посидеть вечером.

– Нет, сейчас, – и, не дожидаясь согласия, добавил:

– Я в пар­ке буду ждать, около летней беседки.

– Хорошо, выхожу, – ответил Кондратьев.

Подойдя через несколько минут к условленному месту, он уви­дал стоящего Белова и спросил:

– Что за спешка?

Ничего не ответив, тот взял его под руку и повел к отдельно стоящей скамейке.

– Вот теперь давай присядем, Юрий Степанович, и поговорим. Что случилось с материалом по недостаче, и почему вмешалось об­ластное управление?

– Мы и сами не поймем, Игорь Петрович. Вчера с утра позво­нил нашему шефу лично начальник областного управления и по­требовал принести ему этот материал. Правда, Деткин сказал, что какая-то жалоба у них от Свистуновой.

– А почему сразу не сказал об этом? Ведь они уже вчера допра­шивали Софью.

– Не надо волноваться, все будет в порядке. Недостача-то есть, и ее надо возмещать.

– Ну а если, к примеру, в инвентаризационной ведомости под­делка, хотя и чистая, быстро это установится?

– Конечно, электронно-оптический преобразователь в инфра­красных лучах сразу же покажет любую подделку или дописку.

– Это плохо.

– Так что, у вас в бумагах подделка? – настороженно спро­сил Кондратьев и, не дожидаясь ответа, с упреком добавил:

– Вот этого не надо было скрывать от меня. А теперь выкручивайтесь сами.

– Не торопись отворачиваться, Юрий Степанович, мы ведь мно­гое знаем друг о друге.

– На что намекаете? – возмутился Кондратьев. – Если я и брал у вас что-то, то только за денежки.

– А бесплатные угощения, а ваши дорогие дни рождения? – спокойно, с иронией спросил Белов и, видя растерянность собеседника, до­бавил:

– Не в этом дело, надо как-то выручать Софью, там ведь тоже живые люди.

            – Нет, Игорь Петрович, после назначения Иноземцева там у них здорово изменилось. Сейчас с ними труднее договориться.

– Ну а если через горком попробовать? – продолжал настаи­вать Белов.

– Можно, конечно, попробовать. Но боюсь, что из этого ничего не выйдет. Можно через Деткина попытаться. Связи у него боль­шие, и если он возьмется, то обязательно поможет.

– Тогда давай заставим его взяться.

–А как?

– Ну, к примеру, Софья сообщает следователю, что Деткин в нашем магазине часто брал остродефицитные товары. Об этом сразу же доложат Иноземцеву, а тот, чтобы не позорить мили­цию, замнет это дело. Да и у Деткина больше заинтересованнос­ти появится.

– А тот, с которым вы приходили ко мне, имеет какие-нибудь связи?

– Да, у него в горкоме есть человек, но это мои проблемы. А вы давайте Деткина подогрейте по тем вещам, которые ему доставали.

– Ладно, – представляя свой нелегкий разговор с начальником городского управления, согласился Кондратьев.

– И еще: попытайтесь узнать у следователя подробности и, если надо, потратьтесь для этого, я все компенсирую. Завтра в это же время встречаемся здесь, – не дожидаясь ответа, он попрощался и быстро пошел к выходу из парка.

В это же время работниками областного отдела БХСС проводи­лась очередная оперативная разработка цеха но пошиву плащей.

          Они уже имели немало доказательств по созданию излишек и зна­ли, на какой машине они вывозятся, но пока не имели данных, кому сбываются эти неучтенные украденные плащи. Несколько дней наблюдения ничего подозрительного не выявили. И вот сегодня на двух машинах они ожидали недалеко от проходной швейного объединения.

Вскоре с территории объединения выехал автофургон. Отпу­стив его на некоторое расстояние, они поехали за ним. В первой машине «Жигули» находился один инспектор БХСС с рацией, а основная группа с видеомагнитофоном и скрытой камерой сиде­ла в стареньком «Рафике» с зашторенными окнами. Проехав несколько кварталов, автофургон свернул с центральной улицы в переулок, и тогда «Рафик» с оперативной группой, не доезжая до поворота, остановился. Те­перь за автофургоном следовала только машина с одним инспек­тором. Неожиданно из другого переулка на большой скорости выехала машина «Жигули» красного цвета и, обогнав автофур­гон, остановилась перед ним. Объезжая их, инспектор БХСС увидел, как водители, выйдя из кабин, разговаривали друг с другом, и понял, что встреча состоялась. Отъехав немного и про­должая наблюдать через зеркало заднего вида, он по рации сооб­щил об этом основной группе и получил задание занять место «Рафика».

Через несколько минут неподалеку от автофургона остановился «Paфик», из него вышел пожилой мужчина, который не спеша направился к калитке частного дома. Уверенно открыв ее, он во­шел во двор, и насторожившийся с появлением этой машины Ев­гений успокоился и стал продолжать перегружать какие-то меш­ки. Закончив, он передал водителю автофургона пачку денег и сразу поехал.

– Надо за ним, – нетерпеливо проговорил старший инспектор БХСС Судаков, – чего он там задерживается.

Но как только автофургон тронулся, со двора сразу же вышел их сотрудник.

– Быстрее за «Жигулями» – скомандовал Судаков и по рации распорядился о сопровождении автофургона.

Набирая скорость, они быстро догнали автофургон, но при об­гоне неожиданно попали в кювет и забуксовали.

– Этого еще не хватало, – выругался старший инспектор и, дождавшись, когда фургон скрылся из вида за поворотом, нетерпеливо приказал:

– Быстро вылезайте и толкаем!

– Через минуту они уже снова ехали, но ту машину, которую засняли на видеомагнитофон, больше не обнаружили.

– Хорошо еще номер записали, – недовольно проворчал Суда­ков. – Поехали в управление. Надо быстрее установить владельца и место стоянки.

Евгений подъехал к гаражу, с целью проверки, не следит ли кто за ним, остановился, вылез из машины, зашел в будку телефона-автомата. Осмотревшись, набрал номер телефона Софьи.

– Взял, – услышав ее голос, сообщил он.

– Не заезжай в гараж. Я тебя встречаю у кафе «Ласточка», – ответила та и сразу положила трубку.

У кафе он посадил ее в машину и спросил:

– В чем дело?

– Сейчас покупателям выгрузим. Так Игорь Петрович велел.

В знакомом переулке они перегрузили плащи и, получив деньги, разъехались.

– Что обещает Игорь Петрович? – угрюмо спросил Евгений, вспоминая вечерний разговор.

– Успокаивает, но тоже растерян. Как я его уговаривала тогда не делать этого, так нет, пожадничал.

– Ладно, я сегодня по-мужски поговорю с ним.

В этот же день после обеда он позвонил Белову и попросил его прийти в гараж для разговора.

Около часа ожидал его Евгений. За это время разные мысли приходили к нему. Он понимал и помнил, что многим был обязан Игорю Петровичу, но боязнь потерять Софью, единственно близ­кого ему человека, восстанавливала его против Белова и взвинчива­ла все больше и больше. Несколько месяцев тому назад они догово­рились с Софьей уехать куда-нибудь в Сибирь и, зарегистрировав брак, начать спокойную семейную жизнь. Сбережения определен­ные у них были, даже его долю она забирала себе, вкладывая в общее будущее, о котором они часто мечтали. Но сейчас, судя по рассказу Софьи, все рушилось, и повинен был только один человек, которого с нетерпением он ждал.

Вскоре в гараж вошел Белов и, сухо поздоровавшись, спросил:

– Чего от дела отрываешь?

И тогда Евгений, не выдержав, схватил его за плечи, с силой стукнул о стену гаража и со злостью проговорил:

– Ты что, не понимаешь! Софья же горит!

            – Отпусти, – испуганно попросил Белов, видя, каким бешен­ством горят его глаза, – ну отпусти, говорю, ничего с твоей Софьей не случится, мои друзья уже включились и...

– Запомни, Игорь Петрович, – перебил его Евгений, – если Софья погорит, я тебя заложу со всеми потрохами. И не только тебя, но и твоих дружков. Я ведь много о тебе знаю и за Софью не прощу. А если выкрутишься там, то все равно жить не будешь.

Оторвав от себя руки, прижимавшие его к стене, Белов отрях­нулся и как можно спокойнее проговорил:

– Зря ты заводишься. Если за себя боишься, то лучше уезжай отсюда, денег я дам, а потом, когда все уладится, снова с ней встре­тишься.

– Нет, никуда я не поеду сейчас. И ты не хитри, Игорь Петро­вич, я друзей не бросаю в беде.

Видя его решительность и зная, что в бешенстве Евгений спосо­бен на всё, Белов снова начал успокаивать его, что примет все меры и что для этого сегодня вечером они должны выехать с одним очень нужным человеком на природу. Принимая такое решение, Белов рассчитывал как-то успокоить Евгения, напоив его, а если не удастся договориться, то, в зависимости от обстоятельств, пред­принять что-нибудь другое.

– В общем, часов в семь вечера подходи, поедем помозгуем, – заверил он Евгения.

– Ладно, поедем, – согласился тот.

Вернувшись в магазин, Белов позвонил Козину и угово­рил того выехать сегодня на их старое место и посидеть поговорить без женщин. Для этого он попросил подойти к гаражу в половине седьмого, чтобы подробнее договориться обо всем.

В назначенное время Козин подошел, и Белов, не теряя времени, рассказал ему, что материал по недостаче забрали в областное управление и что Софью уже допросил следователь, кото­рый намекал ей на подделку в документах. Но хуже всего, что Евгений совсем потерял голову и пообещал сообщить обо всем, что он знает, следователю. А это зна­чит, что и он, и Козин тоже загремят.

– Это плохо. Надо что-то делать, – с тревогой проговорил Козин.

– Хуже некуда, поэтому сейчас поедем, выпьем и поговорим с ним, – ответил Белов и замолчал, увидев входящего Евгения.

– Уже собрались? – спросил тот, увидев Козина.

– Да, садись, надо выезжать, а то что-то хмурится наверху.

Выехав из гаража, они молча слушали музыку, льющуюся из приемника, но каждый с тревогой думал о своем. Так в гнетущем молчании и доехали до знакомого по прежним выездам места.

С запада небо затягивалось темными тучами, и надвигающийся сырой прохладный воздух вместе с сумраком приближал перемену погоды.

– Выгружаемся, – остановил машину Белов.

– Давайте торопиться, – глядя на небо, добавил Григорий, – а то и не выберемся отсюда. Пошли, Евгений, брезент расстелем, пока Игорь Петрович ужин готовит.

Усевшись на брезенте, они выпили по стакану водки и молча принялись за еду. Первым не выдержал молчания Евгений.

– Так о чем мы должны договориться?

– Ешь, успеем, наговоримся, – ответил Белов, наполняя ста­кан снова, в его голосе слышалась прежняя властность, которая под­чиняла всегда Евгения. Не заметив, как они вылили содержимое своих стаканов, он выпил и, не закусывая, прилег на правый бок.

– Ты говорил с кем-нибудь о нашем выезде? – спросил теперь уже Белов.

– Нет, кроме Софьи.

– А ей что сказал?

– Сказал, что вечером к ней не приду, потому что с вами куда-то поеду. А почему спрашиваете? – насторожился Евгений.

– В нашем деле все надо предусматривать, – неопределенно ответил Белов. – Главное, чтоб нас меньше вместе видели. Вон ведь на какие дела вышли.

– Вышли-то, вышли, а своей жадностью Софью погубили.

– Хватит тебе паниковать, мы ведь договорились уже насчет нее. Все будет нормально, думаешь, зря сейчас с нами Григорий Пантелеевич? Давай лучше еще по одной.

Проследив, когда Евгений выпьет, он снова незаметно вылил из своего стакана и, закусывая, задумался. Известие о том, что Софья знает об их выезде, встревожило и даже сбило сначала с толку. Но вскоре он успокоился и, глядя веселыми глазами на Евгения, с насмешкой проговорил:

– А ты слабак, Женька, стал.

– Это почему?

          – Раньше бутылку из горлышка не отрываясь сразу выпивал, а сейчас уже не тот.

– Это еще посмотреть надо, – пьяно возразил Евгений. – Давай бутылку.

– На, докажи!

Открыв зубами пробку, Евгений сделал глубокий вдох и начал из горлышка пить. Белов, как бы удивляясь, покачивал головой и повторял «ну и ну». Выпив до дна, Евгений небрежно швырнул бутылку через плечо в сторону реки и с вызо­вом произнес:

– Ну и как?

– Силен, – с восхищением ответил Игорь Петрович и обнял его. – Вот теперь вижу прежнего Евгения.

Тот, услышав в голосе дружеское расположение, сразу потерял всю свою злость, которая уже несколько дней копилась в нем, и вместе с этим незаметно отодвинулась куда-то и его настороженность. Сейчас он чувствовал лишь уваже­ние к Игорю Петровичу и его власть над собой.

– Ну а вы-то чего? Так я все и выпью один.

– Это ты прав, Женька, – пьяно смеялся Белов. – Пока еще есть, давайте вместе, теперь за дружбу.

Евгений, довольный всем на свете, что-то напевал, потом начинал обнимать их по очереди, клянясь в своей верности, но было видно, что водка еще не спьянила его.

– Пойду искупнусь, – проговорил, поднимаясь, Белов и, нико­го не приглашая, пошел в сторону реки. Уже отойдя несколько шагов, он услышал, как Евгений начал уговаривать Григория вы­пить за Софью, и, злорадно улыбнувшись, ускорил шаг.

Остановившись у самой воды, он несколько минут прислушивался к шорохам, доносившимся из леса, но вокруг не было ни души. Опус­тив руки в воду, он продолжал продумывать свои дальнейшие дей­ствия, он убеждал себя в том, что все будет удачно и что упускать такой случай просто нельзя. Неожиданно его что-то будто подтолкнуло, он повернул голову в сторону приближающейся тучи, уже давно закрывшей уходящее солнце, его слух уловил далекие раскаты грома. Глубоко втянув в себя воздух, отдающий предгрозовой духотой, он снова стал пристально смотреть в воду. Несколько раз недалеко от него пролетали речные чайки, которые резким и, как ему каза­лось, зловещим криком подталкивали, его к исполнению намеченного.

Вернувшись, Игорь увидел лежащего на спине и храпевшего Григория, рядом с которым сидел уже сильно опьяневший Евгений.

– Налей, Женя, по стакану, я искупался и немного замерз, – попросил он, присаживаясь рядом.

– Это мы можем, – бормотал тот, разливая мимо стаканов вод­ку, и неожиданно повалился на бок с бутылкой в руках.

– Григорий, вставай, – начал Белов тормошить, но тот отбрыки­вался, бормотал что-то и не просыпался.

«Скотина, привык все чужими руками делать», – подумал Белов и, обхватив Евгения руками, начал поднимать того. Поставив с трудом на ноги и положив его руку себе на плечо, он потащил Евгения к воде, и по дороге все уговаривал, что после купания тот сразу протрезве­ет. Дотащив до воды, он положил, грузное тело на песок и быстро разделся. Затем, поднял спящего Евгения и на руках понес его в воду. Злость на Григория, который, при­крываясь опьянением, так неожиданно оставил его одного, придала ему силы и решительности. Войдя по пояс в воду, он положил на дно реки, как мешок, ничего не соображавшего Евгения и придавил его плечи. Слабо рванувшись, тот попытался подняться, но Белов навалился всем телом и прочно удерживал его. Подержал несколько минут и потащил тело к при­брежным кустам, где, зацепив штанами за сучки лежащей на дне вет­ки, оставил в воде.

Постояв немного, он убедился в надежности укрытия тела. Потом, тяжело ступая, угрюмый и мрачный, вышел на берег. Его руки еще чувствовали слабые, скорее судорожные рывки тела Евгения, но протрезвевший мозг убеждал, что теперь с ним все покончено. Одев­шись, он посмотрел на потемневшее небо. Кругом сгущались су­мерки, и кусты, стоящие рядом с лесом, сливались в одну общую темную массу. Подойдя к машине, он увидел сидевшего Григория и со злостью спросил:

– Протрезвел никак, Григорий Пантелеевич?

– Да, немного. А вообще-то перебрал я с ним. Кстати, где он?

– Не надо хитрить. Там, где должен быть. Ладно, быстрее соби­раемся. Пустые бутылки соберите в машину, пока я укладываю все остальное.

Через несколько минут они по еле заметной в траве дороге уже выезжали из леса. Как только очутились па поляне, яркая вспышка молнии неожиданно ослепила их. После первого раска­тистого грома частые вспышки молний почти не прекращались.

Шквалистый ветер гнул деревья и обруши­вал на их машину настоящий потоп.

Гроза все больше и больше набирала силу. От грохота вздраги­вала земля, а потоки воды, казалось, образовывали сплошную стену, Стеклоочистители не успевали убирать их с лобового стекла, а фары уже с трудом пробивали себе в этой лавине световые дорожки. Только молнии, как будто ударяя в дорогу, освещали на мгно­венье все вокруг ярким светом.

Напряженно всматриваясь вперед, Григорий вдруг почувство­вал опасность. Он скосил глаза на Игоря Петровича и, увидев его сосредоточенное выражение, проговорил:

– Если спросят о Евгении, какой наш общий ответ?

– Никто не должен спрашивать. Это несчастный случай. Софье я скажу, что не поехали, потому что гроза надвигалась,

– Понятно, – задумчиво согласился Григорий и замолчал.

– Вообще-то, Григорий Пантелеевич, в случае, если Софья нач­нет там колоться, мы ничего не знаем друг о друге. Я вам ничего не передавал из вещей и денег, а вы ничего по моей просьбе не делали. А то взятка тянет на большой срок. Думаю, это и в ваших интересах, но при условии помощи от вашего покровителя в горкоме.

– Договорились, – заверил тот.

– Если о наших других встречах будет разговор, то можно и согласиться, что да, иногда встречались, но без всякого умысла, как старые знакомые. По этой причине можно объяснить и отпуск магазину со склада самых дефицитных товаров,

– Годится, – вновь согласился Григорий и больше не проронил ни одного слова.

Вскоре они подъехали к дому, где он жил, и Григорий покачиваясь, вошел в подъезд.

Войдя в квартиру, он вдруг почувствовал, как сильно бьется его сердце. Этот стук ощущался во всем теле и даже в каждой клетке.

Опустившись в кресло и закрыв глаза, Григорий как бы зано­во переживал все происшедшее. Там, у реки он сразу понял цель приезда и, не препятствуя этому, даже прикинувшись опьянев­шим, он через кусты видел, как дергался Евгений, и как потом Белов тащил по воде уже мертвое тело. Понимая, что другого выхода, видимо, у Белова не было, Григорий только сейчас по-настоящему испугался. Эти картины у реки память запечатлела настолько сильно, что он ничего не видел в своей квартире и уже не задумывался о своем собственном запутанном положении, в котором находился, получая от Белова крупные суммы денег за выполнение его просьб. Пытаясь прогнать эти навязчивые воспо­минания, он пытался убеждать себя в том, что, может быть, ему показалось это, но перед глазами сразу возникал Белов, тащив­ший за руку, как мешок, обмякшее тело,

«Конечно, он утопил его, ну а при чем здесь он, Григорий, ведь он был пьяный и ничего не видел, – лихорадочно думал Козин, – да и что оставалось делать? Дожидаться, когда тот расскажет все сле­дователю? Нет, – убеждал он себя. – Белов поступил правильно, а если кто-то начнет допытываться, так действительно, кто застрахо­ван от несчастного случая».

Думая лихорадочно о недавнем, он неожиданно в тишине ночи услышал чьи-то шаги и, вздрогнул, вдруг представив живого, иду­щего по коридору Евгения. В испуге он закрыл лицо руками и тут ус­лышал голос жены:

– Ты что-то часто развлекаться стал?

– Иди отсюда и не лезь в мужские дела, – со злостью ответил он.

– Ложись спать, – вздохнула та и, повернувшись, ушла в спальню.

Посидев еще немного, Григорий с серым, измучен­ным переживаниями лицом, разбитый нравственно и физически, не раздеваясь, лег на диван, но еще долго находился в мучительном плену воспоминаний.

 

XII

 

Вернувшись в областное управление, Судаков сразу же позво­нил в ГАИ и узнал, что машина, которую они потеряли из-под наблюдения, принадлежит директору магазина «Подарки» Белову. Узнав об этом, он доложил о результатах наблюдения своему на­чальнику, от которого получил нагоняй за ротозейство, как выра­зился тот, и пошел к себе в кабинет, чтобы просмотреть еще раз съемку на видеомагнитофоне.

В это же время начальник управления БХСС докладывал Ино­земцеву результаты сегодняшней операции, рассчитывая завершить работу по швейному объединению.

– Плохо, что упустили, – недовольно проговорил Иноземцев, выслушав объяснение. – Наверное, надо завтра брать. Кстати, установили, кому принадлежит машина?

– Конечно, – обрадовался начальник БХСС. – Директору мага­зина «Подарки» Белову. С завтрашнего дня и его возьмем в разра­ботку, может быть, через него...

– Подожди, подожди, – перебил Иноземцев. – В следственном управления ведут дело по недостаче в этом магазине, и уже уста­новлена подделка в документах, так что, видимо, надо объединять­ся теперь с ними. Сейчас идите к начальнику следственного управ­ления, а я ему дам указание.

Через несколько минут следователь Спирин и инспектор БХСС Судаков сидели в кабинете начальника следственного управления и обменивались информацией, а затем просматривали последнюю съемку передачи наполненных чем-то мешков из автофургона в машину «Жигули».

– Подождите, я на минуту выйду. Кажется, водитель «Жигу­лей» наш старый знакомый, – заявил, вставая, Спирин, и вышел из кабинета. Вернувшись с архивным уголовным делом Евгения Луне­ва и достав его фотографии, он положил их на стол начальника следственного управления и спросил: «Похож или нет?»

Взяв фотографию в руки, Судаков едва взглянул, и тут же уверенно и обрадованно произнес:

– Вот теперь и мне все ясно, а то по директору магазина навел справки, а они не совпадают с нашим водителем. Я уж грешным делом подумал, не подменили ли номера. А может быть, он угнал у владельца машину?

– Не думаю, – успокоил его Спирин. – Лунев давно работает на базе горпромторга, и его часто видят на этой машине. Видимо, по доверенности пользуется.

– А почему на него вышли? - снова спросил Судаков, привык­ший иметь полную ясность по всем вопросам.

– Одной молодой работнице магазина они красиво повесили недостачу, но та отказалась ее возмещать и заявила, что сообщит в милицию о своих подозрениях. Тогда Лунев, сожитель заместителя директора магазина, которая подделала документы, попытался ее убрать или припугнуть, но нарвался на мужа-самбиста. Вот такие пироги, – подытожил Спирин.

– Да, завязывается, – понимая многоэпизодность, задумчиво проговорил Судаков.

– Ну, если всем все понятно, тогда за работу, – предложил начальник следственного управления, – сегодня до конца дня про­шу подготовить совместный план следственно-оперативных меро­приятий. Главное работать на опережение, а то эта публика на вы­-
думки сильна, так и жди какую-нибудь неожиданность.

Выйдя из кабинета, они сразу зашли к Спирину, чтобы сесть за составление плана, но тот предложил свой вариант.

– Давай, Николай, сначала пару часиков поработаем отдельно. Ты свои соображения выложишь на бумагу, а я свои. Потом встре­чаемся и составляем общий. Как, не возражаешь?

– Тебе возражать бесполезно, ты же у нас самый упрямый. Но зерно рациональное в этом есть. Так что через два часа я у тебя как штык.

Оставшись один, Борис Сергеевич Спирин откинулся на спинку стула и стал напряженно раздумывать над усложнившимся делом. Теперь оно уже не казалось ему таким простым, как в начале. Вздохнув, он подошел к открытому окну, из которого был виден большой двор управления со стоящими там оперативными и дежурными машина­ми. Вчерашний ливень здорово освежил деревья и зем­лю. Но, несмотря на это, жара уже давала о себе знать. После грозы воздух был неподвижный, и деревья с листвой словно окаменели.

Прошло несколько минут, как Спирин подошел к окну, но мозг его уже не воспринимал увиденного, а напряженно работал над услышанным от Судакова.

Капитан Спирин находился на службе в милиции уже около десяти лет. Вернувшись из армии; он сразу же, как и положено, пошел в райвоенкомат, а там офицер, который ставил его на учет, передал ему приглашение на работу в милицию, подписанное за­местителем начальника отдела кадров. Поначалу он без особого энтузиазма прочитал приглашение, но офицер, улыбаясь, настоя­тельно посоветовал все-таки сходить.

Так оказался он в отделе кадров и, выслушав различные пред­ложения, дал согласие оформляться на работу. Особенно его обра­довало то, что работающим в милиции создаются условия для под­готовки к вступительным экзаменам в юридический институт, о котором он мечтал еще в школе и особенно на границе. Там он был командиром отделения и там же, несмотря на опасную и нелегкую службу, требующую смекалки, выдержки и большой силы воли, принял окончательное решение о получении юриди­ческого образования. Вот почему он сразу же согласился и вскоре был назначен милиционером в батальон патрульно-постовой служ­бы, а осенью он уже зачислен студентом заочного юридическо­го института. Работа постовым милиционером и учеба занимали все его время, не оставляя ни одной свободной минуты. Но это не бес­покоило его. С каждым днем Спирин все увереннее разбирался с нарушителями общественного порядка. Правда, на первых порах не обошлось и без курьезов. Так в один из субботних вечеров он вышел на патрулирование без своего наставника, который в этот день заболел, и неожиданно увидел у кинотеатра драку пьяных хулиганов. Подбежав, он ворвался в середину дерущихся, но сразу же неожиданным ударом был повален на землю. Быстро подняв­шись, он сам нанес несколько ударов, но вдруг один из дерущихся обхватил руками его шею, а другой начал расстегивать пистолет­ную кобуру. Оттолкнув его ногами, он выхватил пистолет и не­сколько раз выстрелил вверх. После первого же выстрела дерущи­еся начали разбегаться, но того, кто держал его за шею, он все-таки задержал. А вскоре на звук стрельбы подъехала дежурная машина и отвезла обоих в дежурную часть.

По случаю применения оружия с ним долго разбирались в инс­пекции по личному составу, тогда он понял, что голову терять в милиции нельзя. Это было хорошей наукой на всю будущую его службу. Через несколько месяцев молодого сержанта Спирина уже ставили в пример, и способствовали этому его честность и обязательность, с которыми он относился к своей работе. Все, за что он брался, Спирин выполнял с желанием, и перепроверять его не было необходимости. И еще одно качество отличало его от остальных: он слишком несовременно был требователен к себе в вопросах порядоч­ности, и эту фанатичную требовательность распространял в равной мере на всех окружающих. Упрямо преодолевая все трудности милицейской службы, он успевал вовре­мя сдавать контрольные и курсовые работы и хорошо закончил тре­тий курс, после чего его вызвали в отдел кадров и предложили дол­жность следователя в одном из райотделов внутренних дел. Так на­чалась его следственная работа, к которой он готовил себя, скрывая это от других. В отличие от некоторых работников милиции, он не гонялся за должностями и званиями, он просто честно и много рабо­тал там, куда его назначали, и должности сами находили его. Сразу после окончания института он был переведен в областное следствен­ное управление в группу по хозяйственным преступлениям и на этой должности распутал немало сложных дел.

«Надо садиться за составление нового плана», – подумал он и сразу же погрузился в напряженную работу.

В эти же часы не теряла времени и другая сторона. С утра Козин, дав указание своей помощнице, пошел в горком. Сидя в коридоре, ожидал Севостьянова, который находился на ап­паратном совещании. Вскоре он увидел его, обрадованно поспе­шил навстречу и попросил уделить ему несколько минут.

– Идем, идем, – согласился тот, усадил его в кабинете и выжидающе посмотрел на Козина.

– Неприятности, Сергей Николаевич, – вздохнув, проговорил тот. – Дело но недостаче в магазине забрали в областное управле­ние, и теперь мне, видимо, не открутиться за ошибку при назначе­нии Свистуновой.

– А почему забрали?

– Не знаю, мне ведь не докладывают.

– Это верно, сейчас узнаем, – спокойно проговорил Севостьянов и набрал номер телефона начальника городского управления внутренних дел.

– Федор Валерьянович, что там получилось по магазину «По­дарки»? – услышав ответ, с возмущением произнес:

– Но мы же вас просили в горкоме. В общем, срочно подъезжайте ко мне!

Положив трубку и посмотрев на Козина, он медленно проговорил:

– Ответил, что и сам не поймет. В общем, сейчас будет здесь, а вы пока идите к себе, я позвоню потом.

Выходя из горкома, Козин увидел, как из остановившейся ма­шины вылезал Деткин и, отвернувшись, заспешил к себе в горпромторг.

– Так что получилось? – снова спросил Севостьянов, увидев вошедшего Деткина.

– Лично начальник областного управления затребовал весь ма­териал и поручил расследование своим следователям. Сказал, что у него жалобы на нашего Кондратьева.

– Тогда, может быть, к начальнику следственного управления обратиться?

– В этом сейчас главная суть, Сергей Николаевич, потому что Кондратьев с утра мне много неприятного сообщил.

– Конкретнее.

– Ну, например, если начнут дергать руководство магазина, то они расскажут, что для меня, да и для вас брал Кондратьев по уцененной стоимости.

– Только еще этого не хватало. А Кондратьев может проболтаться?

– Они и без Кондратьева хорошо осведомлены.

– Ладно, буду думать, а вы тоже поактивнее шевелитесь.

– Конечно, придется, куда же денешься. Только и на Иноземце­ва надо бы вам повлиять.

– Это, Федор Валерьянович, раньше можно было хорошо вли­ять, а сейчас сложнее, да и Иноземцев не тот, оказывается, человек. Попробую секретаря подключить, все-таки магазин передовой, не­сколько лет на городской Доске почета, и коллектив пачкать нельзя.

Вернувшись в горторготдел, Григорий Пантелеевич позвонил Белову и сообщил тому о результатах разговора в горкоме

– Хорошо, я понял и сейчас подойду, – ответил тот, пресекая дальнейший разговор по телефону.

Вскоре в кабинете уже находился Игорь Петрович, который, закрыв дверь, вплотную подошел к Козину и тихо проговорил, по­давая качку крупных купюр:

– Григорий Пантелеевич, вам надо передать мужу Свистуновой всю сумму недостачи, чтоб она их внесла и попросила прекратить дело. Вот деньги, шестнадцать с половиной тысяч.

– А это поможет? – настороженно спросил Козин, пряча в ящик стола деньги.

– Думаю, что да. С его женой поговорит Кондратьев, а вы с ним. Только поделикатнее, постарайтесь убедить, вы же умеете. Запишите номер телефона, по которому можно найти его, – и продиктовал ему. – Кстати, тот покупатель с юга, которого вы рекомендовали, надежный?

– Да, я убедился в нем еще на Севере.

– Тогда дайте ему знать, что на время прекращаем все наши дела.

– Что, и по плащам горим? – испуганно спросил Григорий.

– Пока нет. Но береженого бог бережет.

Отвечая на вопросы Козина, он с нетерпением поглядывал на часы. Еще совсем недавно Белов считал свое положение прочным и относился к окружающим его людям с презрением, чему в немалой степени способствовало его тщеславие и себялюбие. Во всех махи­нациях он был сообразительнее и энергичнее Григория. Жесткий, но и более практичный, он быстро понял надвигавшуюся опасность и сейчас хладнокровно пытался прорваться через это кольцо.

Вот почему он уже несколько дней напряженно искал спасения, втя­гивая в это многих людей, обязанных ему различного рода подачками.

 

– Ладно, побегу, а то ждет один человек. Да, еще забыл один совет: по телефону меньше откровенностей, да и в магазин пока не приходите.

– А если деньги эти не возьмет, то куда их?

– Деньги всегда деньги. Спрячьте их в надежное место, а по­том, когда все утрясется, разберемся, – без свойственного ему юмо­ра ответил Белов и вышел из кабинета.

В парке он увидел стоящего около летней беседки Кондратьева и, ухмыльнувшись, подошел к нему.

– Что нового, Юрий Степанович?

– Новое то, что меня чуть не избил Деткин, когда услышал об угрозе Софье Ивановне. Во всяком случае, предупредил, что он откажется, и ему поверят, а вот меня он выгонит из милиции.

– Ну, это сгоряча, – успокоил его Белов. – лучше скажи, что узнал в областном управлении?

– Занимается следователь Спирин, и, по-моему, ему помогает инспектор УБХСС Судаков. Я видел, какой несколько раз захо­дил к следователю.

– Это мне известно уже, скажи, с контакт с ним во­шел или нет?

– Боюсь, как бы хуже не получилось.

– Подпитываться у меня вы не боялись, а сейчас сразу и страх появился.

– Не надо, Игорь Петрович, упреков, я ведь тоже думаю, как лучше, тем более деньги не мои.

– Это верно, деньги не ваши. Ну ладно, продолжай подбирать подходы. А пока сегодня после обеда надо тебе к Свистуновой в магазин сходить и убедить ее, чтобы она уговорила своего мужа взять деньги для погашения недостачи. Сегодня ему будут предла­гать их. А когда внесет, пусть попросит следователя прекратить дело. По ней ведь легче решать, она же беременная.

– Можно попробовать, - неуверенно ответил Кондратьев, вспом­нив ее категоричный отказ возмещать недостачу.

– Только ко мне в кабинет не заходите.

Пожав руки, они разошлись, и вскоре удрученный свалившимися с этим магазином проблемами Кондратьев уже сидел в кабинете, продумывая, как лучше повлиять на Свистунову.

В это же время около драмтеатра, часто поглядывая на часы и внимательно всматриваясь в прохожих, стоял Григорий Козин. По телефону он договорился с Виктором Свистуновым о встрече, убедив того, что это в интересах его жены, и сейчас готовился к разговору, не подозревая, что ожидает своего сына.

Вскоре в одном из парней он признал по приметам, рассказан­ным Беловым, мужа Светланы и, подойдя к нему, спросил:

– Вы Виктор Свистунов?

– Да, а вы кто?

– Работник горпромторга, который хочет помочь вашей жене выбраться из неприятностей. Ну, а чего мы стоим, идемте в сквер, там посидим и поговорим.

Медленно, оценивая друг друга, они пошли в сторону сквера. Навстречу попадались редкие прохожие, а жаркий воз­дух усиливал дневную тишину. Вечерами в этом сквере, да и около пего всегда было людно, а сейчас даже скамейки, на которых обычно сидели пенсионеры, были пустыми. Все вокруг как бы дремало.

– Вы не бойтесь меня, Виктор, – сказал Козин, уса­живаясь на горячую скамейку. – Я хочу, чтоб все по-хорошему кон­чилось. Ну, кому выгодно, чтобы привлекали и вашу жену, и заме­стителя директора магазина, да и других, кто, не разобравшись, принял Светлану на эту должность. Конечно, рано было ей доверять крупную секцию.

Голос говорившего был тихим и вкрадчивым. Он как бы обво­лакивал Виктора, и тот, слушая уже без той прежней насторожен­ности, рассматривал Козина, весь облик которого говорил о добро­желательности и участии.

– Ну и что вы предлагаете? – с интересом спросил Свистунов.

– Мы собрали шестнадцать с половиной тысяч, чтоб Светлана внесла их в погашение недостачи, а оставшиеся себе взяла. Она ведь столько понервничала, а ей нельзя этого сейчас. Внесет и по­просит, чтоб прекратили дело. Вы же умный человек и понимаете, сколько несчастных людей станет, если не погасить недостачу.

Ухмыльнувшись, Виктор внимательно посмотрел на Козина. Мужу Светланы было немногим за двадцать, и он находился в том возрасте, когда люди склонны к эффектам, бесстрашны, быстры в оценках и решениях. В своей жене он был уверен, и сейчас понял, что, предлагая ему деньги, они спасают прежде всего себя. Не по­давая вида об этом открытии, он как можно спокойнее проговорил:

– Это дело серьезное, и надо бы посоветоваться с женой.

Почувствовав его неуверенность, Козин с присущей ему напо­ристостью стал убеждать Виктора принять деньги, достал из пор­тфеля завернутую пачку, протянул, по-прежнему уговаривая:

– Берите, берите. Можете не считать, все точно.

– Нет, давайте подождем до вечера. Я посоветуюсь с женой и часиков в восемь подойду сюда. Без нее я не могу, такой скандал устроит, не рад будешь, – продолжал хитрить Виктор.

– Ну что ж, вольному воля. Хотел как лучше, а вы, оказыва­ется, без жены ничего решать не можете, – теперь уже голос его был презрительным. Он глядел на Виктора прямо, надеясь сломить его нерешительность, и не убирал денег.          

Поборов в себе готовую сорваться грубость, Виктор отвел глаза в сторону и снова попросил подождать до вечера и пообещал угово­рить жену.

Во время разговора Григорий Пантелеевич с интересом рассмат­ривал его лицо, что-то располагающее к этому парню неожиданно шевельнулось и нем. Он даже подумал, как было бы хорошо вместо дочери иметь такого сына. С ней он опять недавно здорово поругался, и она заявила, что больше никогда не придет к ним. Видимо, поэтому и возникло это нелепое желание. С ноткой живого челове­ческого любопытства он спросил:

– Скоро отцом-то станешь?

– Да, если все в порядке будет, – и добавил со злостью:

– Понервничала она из-за вашей торговли.

– Ну, не надо так грешить на торговлю. Знаешь, как я тоже притомился, а терплю, – грустно пожаловался Козин, рассчитывая на сочувствие. – Стараешься, стараешься людям доброе сделать, а оно вон чем оборачивается.

Оборвав вырвавшуюся откровенность, он снова спросил:

– Так значит, не берешь?

– Вечером в восемь часов встречаемся и тогда все решим.

– Ну что ж, до вечера, – убрал деньги Козин, встал и пошел с видом делового, спешившего куда-то человека.

Достав из кармана пачку сигарет, Виктор вынул одну и, раз­мяв пальцами, прикурил от бензиновой зажигалки. Затянувшись дымом, он пришел к окончательному выводу: вечером сообщить об этом следователю. Первое впечатление неприязни к человеку, ко­торый предлагал ему деньги, у него сменилось сначала подозри­тельностью, а теперь уже убежденностью в его непорядочности. Только сейчас он вдруг вспомнил, как тот настороженно посмат­ривал но сторонам и как по мере отказа принятия денег менял свой разговор и даже тон.

          Докурив, он не спеша вернулся в автохозяйство. Сегодня его машина находилась на техническом обслуживании, и он вместе со слесарем готовил ее к дальнему рейсу.

Около пяти часов Виктора вызвали на проходную. Вытерев ве­тошью руки и выйдя в промасленном комбинезоне, он неожиданно увидел сидящую на стуле вахтера свою жену.

– Ты чего пришла? – с беспокойством спросил он.

– Поговорить надо.

– Тогда подожди, я схожу переоденусь и потом провожу.

– Да ладно, говорите здесь, я выйду, - проворчал старый вахтер.

– Витя, ко мне в магазин приходил сейчас Кондратьев и угова­ривал, чтобы ты взял у кого-то деньги для погашения недостачи.

– Вон оно что! – удивленно воскликнул он.

– Наверное, надо соглашаться, – не обращая внимания на его удивление, продолжала Светлана. – Мне же работать с ними.

– Подожди, – перебил Виктор. – Ты лучше подробнее расскажи.

– А чего рассказывать-то? Деньги они дают безвозмездно, не в долг. Более того, Кондратьев сказал, что забудут о них, так что возвращать не придется. Я думаю, надо соглашаться.

– Значит, нечестность побеждает. Так что ли?

– Ну, а что делать? Он сегодня грозился большими неприятно­стями и для меня, и для тебя, если мы не согласимся. Я боюсь их.

– Слушай, а у Козина, который тебя принимал на работу, зубы золотые?

– Да, верхние. А почему ты спрашиваешь?

– Он уже предлагал мне сегодня деньги.

– Вот видишь, куда нити тянутся. Ничего мы не докажем им, только себе хуже сделаем. Теперь я знаю, что они вместе с милици­ей и способны на все, – с плачем проговорила Светлана.

– Подожди, я сейчас, – успокаивая, проговорил Виктор. – Фо­мич, где у тебя кружка? Воды бы надо жене.

Вернувшись через несколько минут, он категорично заявил:               

– Сейчас нас на автобусе подбросят до управления.

– А может быть, не надо, Витя. Я так боюсь.

– Нет, иначе будет хуже. Тебя же потом обвинят, – ответил он ей и, увидев подъехавший к проходной автобус, бережно повел к нему Светлану.

В областном управлении внутренних дел они быстро получили пропуск к Спирину и, поднимаясь по лестнице, увидели его рядом с каким-то мужчиной.

– А вот и мои молодые, – улыбаясь, проговорил он, повер­нулся к мужчине и добавил:

– Пойдем, Николай Алексеевич, по­слушаешь тоже.

В кабинете они рассказали о предложении заместителя дирек­тора горпромторга Козина и инспектора БХСС Кондратьева.

– Значит, говорите, грозил Кондратьев, – уточнил Спирин.

– Да, сказал, что, если не согласимся, нам здесь не жить.

– А Козин придет вечером? – спросил сидящий рядом мужчина.

– Это инспектор УБХСС Судаков Николай Алексеевич, он тоже работает по вашему делу, – пояснял Спирин.

– Вроде, да, уходя, сказал: «До вечера».

– Тогда действуйте, как договорились, и берите от него деньги, а остальное – наша забота. Кстати, нарисуйте на бумаге, где вы сидели, – и, посмотрев на рисунок, добавил:

— Только пораньше приходите и садитесь на эту же скамейку. Хорошо?

– Ладно, – ответил Виктор и, поговорив еще со Спириным, по­прощался и вышел с женой из управления.

Время до восьми часов еще было, и он не спеша повел Светлану домой.

Дождавшись, когда Свистуновы выйдут из кабинета, Судаков поднялся со стула и, удовлетворенно потирая руки, проговорил:

– Вот теперь-то не вывернутся. Сначала закрепим скрытой ка­мерой, а потом задержим. Так что сиди и жди нас.

– Я и без вас каждый день раньше десяти не ухожу.

– Побегу организовывать, а то времени мало останется.

За полчаса до назначенной встречи несколько сотрудников БХСС заняли в сквере каждый свое место и ожидали начала пере­дачи денег. Они видели, как не спеша подошел Виктор Свистунов и уселся на край скамейки, запятой сидящими женщинами. Но Кози­-
на пока не было. Не пришел он и в восемь часов, и позже. Ровно в девять Судаков, поняв, что тот уже не придет, дал сигнал возвра­щаться в управление, подошел к Виктору и попросил тоже идти домой, попутно организовав незаметное сопровождение.

В тот вечер Судаков не знал, что около шести часов вечера Козину позвонил Белов и запретил передавать деньги, потому что Кондратьев, наблюдавший за Светланой, видел, как она поехала к мужу на работу, а потом вместе с ним была в областном управлении внутренних дел.

          Вернувшись в управление, Судаков сразу же вошел в кабинет Спирина и огорченно проговорил:

– Опять сорвалось.

– Наверное, что-то пронюхали. А Кондратьев вечером был у вас?

– Узнаю, но почему-то не верю этому.

– Поживем – увидим. Давай лучше продумаем завтрашний день. Думаю, с утра надо брать водителей обоих, только не дома и тем более не на работе, а когда выйдут утром. Скажи своим сотрудни­кам, чтобы к семи утра собирались, а для чего не говори.

– Ты все-таки думаешь об утечке через наших? – спро­сил Судаков, который последнее время, замешал начальника отде­ла, находящегося в санчасти, и не хотел того расстраивать неприят­ностями.

– Ничего я, Николай не думаю, просто считаю, что так лучше. Кстати, брать сразу обоих по дороге на работу. Только чтоб тихо, потому что потом, после санкций обыск придется делать сразу. В общем, не засветитесь при задержании.

 

XIII

 

Утром две группы оперативных работников заняли свои места и ждали появления тех, кого они должны были задержать. Наконец, около восьми появился водитель автофургона Николай Петрович Бутовский. Два инспектора вышли из машины и, улыбаясь, о чем-то разговаривали друг с другом. Но как только с ними поравнялся Бу­товский, они, представившись сотрудниками милиции, мгновенно усадили его на заднее сиденье машины.

Через несколько минут они вошли вместе с ним в кабинет сле­дователя Спирина.

– Это Бутовский, – проговорил, один из сопровождающих.

– Здравствуйте, Николай Петрович. Садитесь вот сюда, - пока­зал Спирин на стул. – Нам много предстоит поработать, правда, эти от вас зависит. Не догадывае­тесь, почему оказались здесь?

– Наверное, из-за дорожно-транспортного, – схитрил тот.

– Из-за какого дорожно-транспортного?

– На той неделе личную машину одного мужика царапнул. Правда, я уплатил ему, но, видимо, мало.

– Понятно, а больше ничего не хотите добавить?

В это время раздался резкий звонок телефона. Подняв трубку, Спирин услышал голос Судакова, который сообщал ему, что, по заявлению коменданта общежития, Евгений Лунев уже больше двух суток не появляется у них, хотя все вещи его на месте.

– Хорошо, подъезжайте сюда, – и, положив трубку, снова об­ратился к Бутовскому:

— Так я спрашиваю, больше ничего не хоти­те добавить?

Потом он, как бы помогая вспомнить, добавил:

– Ну, например, когда видели последний раз Евгения Лунева?

– Какого Евгения? Не знаю я такого, – быстро ответил Бутовский и повернулся в сторону двери, рассматривая входящего Судакова.

– Значит, не знаете? – продолжал допытываться Спирин. – Плохо, Николай Петрович,  я-то думал, вы облегчите свою участь. Ведь каждый  человек сам кузнец своего счастья.

– Какое же счастье перед вами сидеть? Скорее, несчастье, – возразил. Бутовский.

– Ну не говорите так, все-таки вовремя остановиться лучше, чем накручивать на себя неприятности.

– Никаких я неприятностей не накручиваю, – снова возразил тот.

– Ну, а воруете давно?

– Вы не имеете права оскорблять. Надо сначала доказать.

– Докажем, – уверенно пообещал Спирин.

Он все время рассматривал Бутовского пыта­ясь лучше узнать его внутренний мир, и за его растерянными отве­тами угадывал скрытую неприязнь к работникам милиции и упря­мое нежелание сознаваться.

– Ну, что ж, Николай Алексеевич, включайте видеомагнитофон, пусть он поможет вспомнить кое-что, только пока не все показы­вайте. Давайте лучше с последней съемки, – предложил он, хотя вчера они договорились и насчет порядка предъявления доказательств.

Зашторив окно. Судаков включил установленный утром видео­магнитофон и сел рядом с шофером.

Просматривая последнюю передачу плащей, Бутовский понял, что попался. Еще тогда, сидя в машине с ними, он знал, что его задержали не по ошибке, но пытался как-то успокоить себя. Сейчас же, просматривая знако­мые эпизоды той передачи, он упорно искал правильный выход из положения.

          Выключив видеомагнитофон и открыв окно, Судаков молча вер­нулся на свое место.

– Так что, Николай Петрович, будем продолжать играть в прят­ки или как настоящие мужчины работать?

– Спрашивайте, – глухо ответил тот.

– Разговор наш записывается на магнитофон, – предупредил Спирин и, взглянув на часы, спросил: – Так, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Евгением Луневым?

– В том году осенью меня вызвал начальник цеха и предло­жил передать несколько десятков плащей, которые в накладные не будут записаны. Я еще поинтересовался, а если на проходной про­верять будут? Но он успокоил – проверять автофургон не будут, и что моя задача остановиться в переулке, я название не помню, но могу на месте показать, и передать водителю красных «Жигулей» эти плащи. Номер машины той он тоже тогда сказал. В тот день я и передал их Женьке.

– Кто еще с ним был в машине?

– Женщина одна, я еще попросил ее кое-что из продуктов дос­тать за лишний плащик.

– Она привезла эти продукты?

– В следующую встречу Женька передал, а ее не было. Правда, потом она еще несколько раз приезжала с ним.

– Узнаете ее?

– Конечно, такая представительная.

– Кому еще передавали плащи?

– Честное слово, больше никому.

– Ну а Женька часто возил?

– Каждый месяц по два раза.

– И помногу?

– Примерно около сотни в месяц. Да у меня дома записано. Я ведь за них деньгами отчитывался перед начальником цеха.

– А себе сколько оставлял?

– Я не оставлял. Несколько плащиков лишних прихватил, это верно. Мне ведь за каждую партию начальник цеха платил по три­ста рублей.

            – А Женька сколько за них платил?

– По восемьдесят за штуку, так они договорились.

– Кто они?

– Ну, мой начальник и Женькин. Я сразу ведь понял, что он такой же работяга в этом деле, как и я.

– Деньги где хранишь?

– Дома спрятал. Даже жене не говорил о них. Правда, телеви­зор купил, но ей сказал, что на премиальные.

– Ну, что ж, – выключив магнитофон, произнес Спирин, – те­перь давайте протоколом оформим ваши показания. Записав все подробно и заставив Бутовского прочитать и расписаться, он по­просил Судакова поработать с ним у себя в кабинете, а сам пошел в прокуратуру за санкцией на арест Бутовского, начальника цеха Ивлева, Лунева и Аракчеевой, а также санкцией на производство у них обыска. Рассказав подробно об эпизодах преступной деятель­ности, он положил на стол письменные показания Бутовского и инвентаризационную ведомость с подделками.

– Можег быть, сначала допросить их по показаниям Бутовско­го? – неуверенно проговорил прокурор.

– А я вас подводил когда-нибудь? – загорячился Спирин. – Все же идет точно. Если сомневаетесь, давайте видеомагнитофон про­смотрим.

– Ну ладно, ладно. Я это к тому, что перед арестом надо приво­дить ко мне, а то все со слов делаем, а потом удивляемся, почему нарушения законности.

Пообещав в следующий раз обязательно привести к нему арес­тованных, Спирин получил необходимые санкции и вернулся в уп­равление.

– Ну, что нового, Николай Алексеевич? – поинтересовался он по телефону у Судакова.

– Углубляемся, – коротко ответил он.

– Санкции получены, но ты пока занимайся им, а я Аракчееву сейчас вызову. Потом обменяемся и продумаем дальнейшие дей­ствия. Несколько групп приготовь на обыски и на задержание шефа Бутовского. Понял?

– Сегодня будем?

– Конечно, но я скажу, когда начинать.

Реализация оперативных материалов вступила в решающую фазу, поэтому и спешил так Спирин, опасаясь затягиванием време­ни повредить расследованию. Тут нужен был особенно точный вы­бор времени, и он умел его выбирать.

Позвонив по телефону директору магазина, он поговорил не­сколько минут с ним о погоде, а затем попросил прислать к нему Софью Ивановну, объясняя это необходимостью срочно заканчи­вать дело по недостаче.

          Поговорив с Беловым и положив трубку, он некоторое время мысленно рисовал в своем воображении его портрет и характер. Судя по размаху хищений со швейного объединения, тот уже не казался ему простачком и поэтому требовал тщательной под­готовки к допросу. И одним из главных доказательств в поединке с ним Спирин считал показания Софьи Ивановны, с которой он уже встречался и которую рассчитывал подвести к признанию.

Неожиданный стук в дверь прервал его размышления. Вид у Аракчеевой был более уверенный, нежели при первом посещении. Поздоро­вавшись, она села на стул, поправила рукой прическу и спокойно проговорила:

– А вы снова, Борис Сергеевич, обо мне вспомнили? Я уж ду­мала, что больше мы с вами и не встретимся.

– Ну что вы, Софья Ивановна, работа наша только начинает­ся, – ответил он, приглушая в себе недовольство от ее нахальства. – Вот познакомьтесь и распишитесь.

– Что это?

– Постановление о возбуждении уголовного дела и предъявле­нии обвинения.

Растерявшись, она взяла постановление и медленно начала его читать. Буквы перед глазами прыгали, и до нее никак не доходил смысл написанного. Посылая ее сюда, директор уверенно сказал, что все обговорено с нужными людьми и что теперь ей беспоко­иться не следует. Но в постановлении, кроме подлога в инвентари­зационной ведомости, говорилось о ее участии в краже плащей.

– Ничего не пойму, – медленно проговорила она.

– Распишитесь, а я вам разъясню.

Положив постановление в папку, он достал бланки протокола допроса, заполнил паспортные данные и спросил:

– Ну, для начала, Софья Ивановна, давайте поговорим о под­делке итоговых цифр да и об известных вам трех листах, перепи­санных вами. А чтобы время мы не теряли напрасно, познакомьтесь сначала с результатами графологической экспертизы.

Прочитав заключение, Аракчеева лихорадочно продумывала свое дальнейшее поведение перед следователем, и тот, поняв ее состоя­ние, проговорил:

– Не мучайте себя, по факту подделки вам не выкрутиться.

– Борис Сергеевич, вы уже сразу меня и в жулики, даже слово подобрали: «Не выкрутиться». А я, может быть, и не хочу врать.

– Тогда давайте ближе к делу. Расскажите, как и при каких обстоятельствах вы подделали итоговые цифры и почему нарушили порядок составления описей?

Путаясь и никого не называя, она стала давать первые показа­ния. Рассказала, как подделала и почему, тут она вздохнула, замолчала, достала платок и в волнении начала прикладывать его к глазам.

– Вы это делали в кабинете Белова?

– Да.

– А он присутствовал  при этом?

– Боже мой! – воскликнула Аракчеева, посмотрела в глаза Спирина и добавила:

– Ну, при чем Игорь Петрович, я же призна­лась. Разве этого мало? Сама я виновата, а он никакого отношения не имеет. Вы спрашивайте о том, что я сделала, и я честно отвечу.

Действительно, Аракчеева сразу призналась в подделке, но сде­лала это признание потому, что Белов предупредил ее о технических возможностях милиции и просил все взять только на себя, обещая условную меру наказания. Поэтому она и отрицала с таким упор­ством его участие, рассчитывая на связи того с милицией.

– Я прошу ответить на мой вопрос.

Помолчав, с упрямым выражением лица она решительно произ­несла:

– Не знаю и не хочу втягивать в эту историю других, сама виновата и сама буду отвечать.

– Ну, хорошо, тогда подробнее расскажите, когда у вас образо­валась недостача и как вы ее прятали.

Помолчав немного, Аракчеева начала рассказывать, а Спирин слушал ее и задавал уточняющие вопросы.

– Ревизии делала Гурьянова два раза?

– Да.

– И знала каждый раз о недостаче?

– Я пакости своим знакомым не делаю.

– Ну что ж, так и запишем, что отвечать на этот вопрос тоже отказываетесь, – спокойно проговорил Спирин. – Только запомни­те, это не в ваших интересах.

– Почему?

– Да потому что я буду и их допрашивать, и когда они начнут признаваться и на вас все сваливать, вот тогда будет тяжелее.

Говоря это, он подталкивал Аракчееву к чистосердечному призна­нию. За годы следственной работы у него выработалось правило – при допросах докапываться до всех, казалось бы, невидимых связей и нахо­дить всех соучастников. В том, что Белов являлся организатором, он уже не сомневался, поэтому и стремился к его изобличению. Решив сломить ее упрямство новым грузом доказательств, Спирин откинулся на спинку стула и спокойно произнес:

– Ладно, не хотите пока называть своих сообщников по недостаче, не надо. Тогда послушайте запись допроса шофера авто­фургона.

Затаив дыхание, она слушала голос шофера, который расска­зывал, как в первый раз он встретился с Евгением и Софьей, как передавал им плащи и за какую сумму, как несколько плащей пере­дал Софье за продукты питания.

Выключив магнитофон, следователь сразу спросил:

– Ну а сейчас что скажете?

– Мало ли кто может наговорить всякой чепухи, записать все можно,

Набрав номер телефона, Спирин коротко произнес:

– Николай Алексеевич, приведите ко мне Бутовского. Будем очную ставку делать.

Ничего не ответив, она лихорадочно думала, что теперь уже ей конец. Она не знала, как ей вести себя даль­ше. Открылась дверь, и в комнату вошел тот самый шофер автофургона.

– Садитесь, Николай Петрович, вот сюда, – предложил Спи­рин. – И давайте снова вспомним пока первую передачу вещей, а то Софья Ивановна запамятовала.

– А чего вспоминать, теперь признаваться надо, а не вспоми­нать, – угрюмо проговорил тот.

Увидев его готовность признаться, Аракчеева быстро прого­ворила:

– Не надо при нем, я сама все расскажу.

– Ну что ж, ждите пока, Николай Алексеевич, когда потребуе­тесь, я позвоню.

Оставшись со следователем, Софья Ивановна рассказала Спирину об уча­стии в этом деле и Евгения, и Белова, а когда закончила, устало проговорила:

– Вот теперь все.

– Нет, Софья Ивановна, не все. Расскажите, что вы знаете о Козине, заместителе директора горпромторга по кадрам. В частно­сти, когда и при каких обстоятельствах вы впервые увидели его?

Подробно рассказав о первом угощении в подвале магазина, она сообщила и о выезде с ним на природу.

– Ну а какие-нибудь подарки ему делали?

– Я не знаю, правда, через несколько дней после выпивки Игорь Петрович попросил у меня со склада японский магнитофон, а для кого – мне неизвестно.

– Деньги-то отдал за него?

– Нет, в недостачу пошли.

– А часто такие подарки делались?

– Как вам сказать. Делались, конечно, и по уцененной стоимо­сти продавали кое-что, особенно сервизы. Но я не записывала и многое забыла.

– Надо все вспомнить. А сколько Белов платил вам с Евгением с каждой партии?

Ответив и на этот вопрос, она неожиданно со злостью прого­ворила:

– Жмот он порядочный. Все убеждал нас, что много отдаст денег нужным людям, а, видимо, просто нас обманывал.

– Кстати, когда последний раз видели Евгения?

– Дня три тому назад. Он тогда позвонил мне на работу и ска­зал, что не придет вечером, потому что куда-то с Беловым уезжает.

– Так и сказал?

– Да, и после не приходил.

– Ладно, давайте запишем все это в протокол.

Закончив протоколировать ее показания, Спирин попросил под­писать протокол и предложил ей позвонить по телефону Белову и сказать, что она и шофер автофургона арестованы.

– Кстати, вот оно, прочитайте и распишитесь, – добавил он, подавая постановление об избрании меры пресечения содержание под стражей.

Читая постановление, Аракчеева с ненавистью вспомнила, как ее успокаивал Белов, она окончательно поняла его обман и проговорила:

– Сейчас позвонить?

– Нет, минутку, сначала я поговорю с нашим сотрудником, – поднял трубку и произнес:

– Николай Алексеевич, включайте свою операцию «Шарик».

Говоря это, он имел в виду вчерашний разговор, во время кото­рого Судаков, горячась, настаивал, что надо брать Белова и сооб­щить ему о признании Софьи и Евгения. Но Спирин не согласился на это и заявил, что нарушать законность он не позволит. Он напомнил приказ начальника областного управления внутренних дел о наказании одного из участковых инспекторов за то, что тот к подозреваемому в краже гражданину притащил на поводке свою дворнягу Шарика и объявил том, что она пришла по следу.

– Ну и что, – настаивал Судаков. – В конце концов тот признался, а победителей не судят.

– Это не победа, а обман, – не соглашался Спирин.

– Ну, тогда давайте продумаем, как его брать.

– Тут ты прав. Хорошо бы подтолкнуть его к сбережениям. Возмещать-то много придется.

– Ну а я чего говорю! – обрадовался Судаков. – Ему надо дать знать, что горят они, а наши ребята с утра понаблюдают за ним и проведут задержание в нужное время.

На том же вечернем совещании они и договорились подробно об этой «операции».

– Берите трубку, Софья Ивановна, сейчас я наберу его номер, а вы быстро скажите, что арестованы и что вас сейчас отправят в следственный изолятор и добавьте, что следователь, мол, вышел из кабинета и поэтому воспользовались телефоном. Да, еще скажите, что интересуются деньгами за плащи, а если будет что-то спраши­вать, сразу положите трубку.

Сидя рядом, он слышал, как Белов спросил, арестован ли кто еще, но Софья Ивановна проговорила, что кто-то идет, и положила трубку.

– Давайте продолжим нашу работу, – проговорил Спирин, до­вольный ее разговором с Беловым, и, продолжая задавать уточ­няющие вопросы, заполнял протокол допроса.

В это же время, узнав от Софья, что она арестована, Белов чуть ли не бегом направился к своему гаражу. Вчера вечером он сложил деньги и кое-какие ценности в заранее сделанный под размер дипло­мата оцинкованный металлический ящик и спрятал его в тайнике. Но сейчас, получив от Софьи неприятное сообщение, он спешил в гараж, чтобы вывезти этот ящик и закопать в лесу. Подойдя, к гара­жу и убедившись, что за ним никто не наблюдает, он открыл ворота, зашел и сразу вытащил из тайника ящик. Положив его в дипломат, он вывел машину из гаража, затем вылез из машины, чтобы закрыть ворота, и тут к нему с двух сторон подошли двое незна­комых мужчин. Представившись, они взяли его под руки и втолкнули в подъехавшую машину. Только в машине ему сообщили, что он задержан работниками УБХСС и потребовали ключи, чтоб загнать машину и закрыть гараж.

– Осмотрите гараж и машину, – коротко приказал Судаков.

– Тут дипломат тяжелый! – воскликнул один из сотрудников.

– Не трогать, быстро понятых.

– По рации они вызвали участкового с понятыми, которые си­дели в другой машине, чтобы после задержания сразу поехать для обыска на квартиру, а потом в магазин.

– Вылезайте, Игорь Петрович, вот санкция на обыск, – прого­ворил он. – Не вздумайте шутить – сотрудни­ки вооружены!

Открыв дипломат, они увидели в нем белый металлический ящик, внутри которого находились уложенные в пачки крупные купюры денег, а в целлофановом мешочке новые золотые кольца.

Приказав все пересчитать и внести в опись, Судаков вошел в гараж и осмотрелся. Добротный кирпичный гараж, кроме металли­ческих стеллажей, на которых лежали какие-то детали, был пуст.

После осмотра машины все перешли в гараж, но там, кроме пустого обнаруженного тайника, ничего не нашли.

– Ну что ж, подписывайте протокол и поехали на квартиру, – предложил Судаков, руководивший и задержанием, и обыском. В металлическом ящике они насчитали около тридцати тысяч рублей да золотых колец девяносто пять штук. Он был доволен первыми
результатами, хотя и не подавал вида.

Вскоре в сопровождении работников милиции и понятых Бе­лов, обозленный неудачей с изъятием у него ценностей, входил в свою квартиру. Пройдя с понятыми в зал, он уселся в кресло, посмотрел бесцеремонно на Судакова и спросил:

– И в чем меня родная милиция подозревает?

– Вы подозреваетесь в совершении преступления, и не одного. А подробно вам объявит об этом следователь.

– Даже так? – иронично проговорил Белов.

Не ответив ему, Судаков с сотрудниками экспертно-криминалистического отдела приступил к обыску. По опыту он знал, что это будет продолжаться долго, но, к его удивлению, тайник был обнаружен быстро. В боковой стенке антресолей один из кир­пичей был удален, и в этом месте были спрятаны восемь золотых браслетов. Каких-то других ценных вещей в квартире не было. Не обнаружили больше ничего и в кабинете Белова. Ни блокнотов с записями, ни вещей, доказывающих его преступную жизнь.

Вернувшись в управление, он отправил Белова с сотрудниками в УБХСС, а сам пошел к Спирину.

          – Задержали, у нас сейчас, – скромно сообщил он.

          – Не тяни, что с обыском?

– Есть кое-что, около семидесяти тысяч изъяли.

– Опись где?

– Ну вот, – прочитав, удовлетворенно заметил Спирин, – нача­ло положено. Давай его ко мне. Шеф выделил еще одного следова­теля в нашу группу. Он сейчас твоим начальником цеха занимает­ся. Тоже гусь хороший, никак не поддавался, пока очную ставку с Бутовским не провели. Они оказывается старые приятели с Бело­вым, правда, народный контроль попугал их в том году немного, а так они уже несколько лет сотрудничают. Ладно, об этом вечером
поговорим, а пока приготовь им места в следственном изоляторе, чтоб не попали в одну камеру. Да пусть твои товарищи обыски у остальных проведут.

Готовясь к допросу Белова, следователь Спирин уже знал, что тот не был преступником особого пошиба, с большим опытом. На преступный путь он стал несколько лет тому назад, и все, кто его окружали, кого ему удалось втянуть в преступный промысел, тоже не являлись опытными уголовниками. Правда, за исключением Луне­ва, который ранее отбывал наказание. Но, судя по имеющимся ма­териалам, тот выполнял определенную роль, и его отсутствие не могло повлиять на ход следствия. Вот почему первый день доп­росов ободрил Спирина. Все задержанные под давлением доказательств признавали один за другим эпизоды.

Войдя в кабинет Спирина в сопровождении инспектора, Белов раздраженно проговорил:

– Могу я, наконец, узнать, в чем дело?

– Конечно, узнаете, садитесь, Игорь Петрович. Только разыг­рывать невинного не советую. Так значит, не понимаете?

– Пока еще нет.

– Ну, что ж, тогда я объясню вам. В следственном управлении и в управлении БХСС, уже давно занимаются вашей пре­ступной группой. Могу сообщить, что и Аракчеева, и начальник цеха, и шофер автофургона арестованы и дали правдивые показания.

– Раз признались, значит, будут отвечать. Ведь недаром гово­рят, что чистосердечное признание – прямая дорога в тюрьму.

– А вы надеетесь, что стороной эту дорогу обойдете? Не выйдет на этот раз, Игорь Петрович.

– На что намекаете?

– На дело, по которому проходят ваши подчиненные. Но к тому делу мы еще вернемся, а сейчас послушайте, что говорит Софья Ивановна.

Прослушав магнитофонную запись, Белов напряженно думал, как ему вести себя дальше. То, что с подделкой инвента­ризационной ведомости они влипли, он уже не сомневался. Слиш­ком много было доказательств, которые приводила Аракчеева, и все они неопровержимы. Наташа и бухгалтер из горпромторга, ко­нечно, признаются. Решив, что запирательство бессмысленно, он попытался признанием улучшить свое положение в других предъявля­емых обвинениях и начал рассказывать о той недостаче. Но на вопрос, кому передавал со склада вещи и, в частности, японский магнитофон, сразу же заявил, что ничего не брал и никому никог­да ничего не давал.

Сложным оказался вопрос об участии в хищении плащей. Даже на очной ставке с начальником цеха Белов, возмущаясь не­справедливостью, категорически отрицал все, что тот говорил. И только видеозапись его автомашины, в которую пе­регружались плащи  из автофургона, сломил его сопротивление, хотя он и продолжал еще хитрить.

В это же время прокурору города звонил заведующий отделом горкома Севостьянов и возмущался тем, что милиция творит беззаконие, и он им способствует в этом. Он ссы­лался на то, что магазин «Подарки» передовой и что, бросая тень на его руководителей, они компрометируют весь коллектив.

– Разберусь, – коротко пообещал прокурор.

– Знаем, как вы разбираетесь, – продолжал Севостьянов. – Сна­чала опорочите, а потом прекращаете за недоказанностью. В об­щем, вечером подходите к нам, будем докладывать секретарю.

Положив трубку и поморщившись, прокурор города с сожале­нием вспомнил, что зря не настоял перед дачей санкций на арест на своем. Набрав номер телефона Спирина, он предложил срочно по­дойти к нему со всеми материалами по магазину.

– А в чем дело? – спросил тот.

– Кажется, подвели вы меня. Сейчас мне уже попало за этот ваш магазин, а вечером еще к секретарю идти докладывать.

– Я не могу подойти, – возразил Спирин, – потому что веду допрос директора магазина. А вы подходите, послушайте, вам же докла­дывать. Только печать возьмите, чтоб я не водил его лишний раз.

Положив трубку, он снова вернулся к допросу Белова.

– Давайте продолжим теперь о вашем знакомстве с Козиным.

Прищурившись, тот холодно спросил:

– А при чем здесь Козин?

            – Ну, хотя бы при том, что помогал отписывать вам дефицитные товары.

– Я не помню деталей, но знаю, что такую помощь он оказывал и другим магазинам.

– Хорошо, тогда давайте разберемся, как часто и когда вы уго­щали его.

– Это что же, по-вашему, с хорошим знакомым и выпить нельзя?

– Почему же – можно, вот и расскажите о выпивке в подвале магазина и на природе. Чем угощали, кто присутствовал?

– Все?

Их взгляды встретились. Видя, как тот окаменело насторожил­ся, Спирин строго добавил:

– Пока да...

Он не успел докончить, в кабинет вошел прокурор города.

– Вот и. хорошо, – заявил Спирин. – Теперь мне вас и в прокуратуру не придется вести. Повторите, Игорь Пет­рович, свои показания об участии в хищении плащей со швейного объединения.

Слушая его, прокурор иногда задавал уточняющие вопросы и, когда тот закончил, неожиданно спросил:

– Как же это вы с вашим размахом согласились на подделку инвентаризационной ведомости?

– Хотел проучить их, чтоб за моей спиной не тянули, а вы­шло хуже.

– Да уж, хуже некуда, – проговорил прокурор, поднимаясь.

– Санкцию на арест, – напомнил Спирин, подавая постановление.
Не говоря больше ни слова, тот достал печать из коробочки и, подышав на нее, с силой приложил на постановление. Затем молча расписался и вышел из кабинета.

– Так мы остановились на угощениях Козина. Слушаю вас, – напомнил Спирин спокойным, будничным голосом.

Закончив допрос, он отправил Белова в следственный изоля­тор и с учетом показаний того внес уточнения в план оперативно-следственных мероприятий. Выяснив главное, он спешил допросить остальных участников группы, потому что хорошо по­нимал цену упущенного времени.

Обрадовался перерыву в допросе и Белов, который был удивлен и подавлен наличием в милиции обширной информации о них.

В камере следственного изолятора он устало сел на пока­занную кем-то из присутствующих койку и тупо смотрел в серую бетонную стену. Находясь в состоянии депрессии, Белов с трудом вспо­минал все происшедшее за сегодняшний день, поэтому не сразу ото­звался на вопрос какого-то парня, который настойчиво хотел выяс­нить, за что он сел. Чтобы расположить к себе сокамерников, с кото­рыми ему предстояло теперь жить, Белов путанно начал рассказывать о своей нелегкой должности директора магазина, о том, что кому-то за что-то надо давать постоянно, а зарплаты на это не хватает.

– Ну вот, теперь понятно, – перебил его лежащий на крайней койке. – А то темнишь, темнишь. Я сам из торговли тоже и скажу тебе, что торговля – это вообще обман; наценки, уценки, усушка, утечка. Мне кажется, что тот, кто придумывает правила для тор­говли, никогда не бывал в магазинной подсобке. Просто невозмож­но не взять себе, а возьмешь – рано или поздно обязательно влип­нешь. Как специально для этого придумали инструкции.

Слушая этот спокойный, убаюкивающий голос, Белов прилег на свою койку и то ли от нервного напряжения и бессонных ночей, то ли от чего-то другого вдруг страшно захотел спать.

 

XIV

 

Прошло несколько напряженных дней. На каждом вечернем опе­ративном совещании Спирин, подводя итоги прошедшего дня, выда­вал новые задания, поскольку стремился полнее изобличить попавших хапуг.

Допрошены были и старший ревизор Гурьянов, и бухгалтер горпромторга, которые признались в некачественном проведении реви­зий, но упорно отрицали умышленное способствование подлогу.

Сегодня с утра предстояло допросить Козина по факту попытки передачи денег для погашения недостачи. Время, к которому он дол­жен был подойти, уже прошло, но его пока не было. Наконец, открыв без стука дверь, он вошел в кабинет, уселся на стул и проговорил:

– Извините, в горкоме партии задержался.

– Ничего, у меня время есть, могу и подождать, – ответил Спи­рин, с интересом рассматривая вошедшего.

          – Счастливый человек, — подхватил Козин, — а у меня ни мину­ты свободной.

– Ну, тогда сразу к делу давайте перейдем. Расскажите, от кого вы получили деньги для передачи их Свистунову, – проговорив это, он сразу натолкнулся па решительный и злой отказ.

– Никаких денег я не брал и никому их не передавал, – отрезал категорично Козин.

– А может быть, пытались передать?

– Я уже ответил вам.

– Пригласите ко мне в кабинет Виктора Свистунова, – прогово­рил он кому-то в телефонную трубку.

В кабинет Виктор вошел порывисто и, увидев Козина, поздоровался с ним.

Деловито задавая вопросы сначала Козину, а потом Виктору, следователь в такой же последовательности записывал их ответы, в которых Козин утверждал, что не знает сидящего и никогда его не видел. Подписав протокол, Виктор не выдержал, посмотрел с ненавистью на Козина и запальчиво проговорил:

– Как вам не стыдно? Вы ведь пожилой человек и такой нечестный.

– Вы что позволяете оскорблять меня всяким проходимцам, – возмутился Козин. – Я коммунист, награжден медалью «Ветеран труда» и не позволю так говорить со мной.

– Успокойтесь, Григорий Пантелеевич, — устало ответил ему Спирин и, повернувшись к Свистунову, добавил:

– Может быть, ошиблись?

– Я его на всю жизнь запомнил, таким же обманом и жену провел, как сейчас пытается вас провести. Не видел он меня!.. И о беременности жены не говорил?

– Молодой человек, прекратите оскорблять, иначе я на вас в суд подам, если следователь не примет мер.

– Давайте пропуск, Виктор Васильевич, можете идти, – спокойно проговорил Спирин.

Оставшись вдвоем с Козиным, он убрал со стола папку с доку­ментами в сейф и переспросил:

– Так значит, в суд на него подадите?

– А чего он тут плетет на меня!

– А на Белова тоже подадите в суд за его показания?

Козин повернул голову в сторону сейфа, около которого стоял Спирин, и увидел, как тот вытащил из сейфа япон­ский магнитофон, точно такой, какой подарил ему Белов. Потом Спирин достал какие-то папки, после чего закрыл сейф и вернулся к столу.

– Так вы не ответили, Григорий Пантелеевич, на мой вопрос.

– Я еще не слышал о его показаниях, – настороженно ото­звался тот.

– Ну, что ж, давайте кое-что послушаем, – и включил магнито­фон с записью показаний Белова. Следя за выражением лица Кози­на, он не увидел на нем реакции на услышанное и после подробного рассказа Белова о второй выпивке выключил запись.

– Пока хватит. Давайте разберемся по этим двум эпизодам.

– А чего по ним разбираться? Встречались и выпивали.

– И деньги платили?

– Ну, зачем так, вы в гости идете, разве платите за угощение?

– А вы угощали Белова за свой счет? Если да, то когда и где? – невозмутимо спросил Спирин.

– Это что? Допрос?

– Разве еще не догадались, Григорий Пантелеевич? Ваши дру­зья арестованы и в своих показаниях называют вас, а вы, вроде, и ни при чем.

– Давайте, Борис Сергеевич, по-мужски разговаривать. Вы мне сообщаете, кто и что про меня вам говорил, а я, прослушав эти обвинения, буду отвечать. Вы спросили про две выпивки, я вам подтвердил их. Так же будет и по другим недоразумениям. Вы же умный человек и быстро разберетесь.

– Спасибо за характеристику. А что можете ответить по дефи­циту, который шел с вашей помощью в магазин «Подарки»?

– Кстати, не только туда, а и в другие магазины шел дефицит, и тоже с моей помощью. Такая у меня должность, где горят с планами, помогаю, чтобы люди не страдали и не лишались преми­альных.

– Вроде уравниловки?

– А как же! Зарплата маленькая, и я должен как-то удерживать людей от увольнений.

– По последним сервизам тоже из-за плана настаивали?

– Борис Сергеевич, зачем вы так? Ну, не проверил, а Игорь Петрович попытался обмануть. Хорошо, вовремя главный бухгал­тер внес ясность.

– Да... – неопределенно произнес Спирин. – Ладно, на сегодня хватит, можете идти, Григорий Пантелеевич.

          Оставшись один, Спирин еще некоторое время находился под впечатлением проведенной им очной ставки. Теперь он уже более ясно представлял Козина и понимал, что так просто, как думал вначале, он его не возьмет. Потому решил срочно направить представление о его увольнении в областное управление торговли. Этим он рас­считывал, во-первых, на справедливое возмездие и, во-вторых, он знал, что по таким людям, как Козин, охотно дают показания тог­да, когда они не на должности. Продумывая каждое предложение, чтобы не дать возможности за что-то зацепиться, оспорить и тем самым бросить тень на главное в представлении, он вскоре закон­чил его к уставший пошел домой.

Выйдя из управления, Спирин сразу же погрузился в глубокую ночную тишину. Город встретил его спокойствием и далекими недо­ступными звездами. Подойдя к ярко освещенному перекрестку, он увидел молодых ребят, громко смеющихся над чем-то, я с завистью вздохнул. Сегодняшний день у него тоже был очень трудным. Он снова блуждал в своих версиях и догадках, встречался с такими непохожими людьми, как Виктор Свистунов и Козин. Неожидан­ная догадка вдруг ослепила его. Вспомнив опять проведенную оч­ную ставку, он понял, как здорово похожи друг на друга нечестные люди. Тот же Козин с Беловым, как братья родные, по своему внутреннему миру и поведению.

Пройдя освещенный перекресток, Спирин вновь оказался в тем­ном переулке. Яркая луна освещала дома и деревья. Шел двенад­цатый час ночи, было пустынно и лишь редкие прохожие встреча­лись ему. Все погружалось в ночной покой, чтобы с утра начать новый трудовой день.

Надышавшись вдоволь свежим воздухом, капитан Спирин вскоре дошел до дома. Он осторожно, стараясь не разбудить жену, открыл дверь в квартиру, поужинал на кухне и прилег на диване. Прохладная струя ночного воздуха вливалась в комнату из открытого окна и приятно освежала нагретое дневной жарой тело.

– Скоро, Боренька, к утру будешь приходить? – услышал он голос стоящей в дверях жены.

– Разбудил? – виновато спросил он, усаживаясь.

– Уснешь с твоей работой, иди ложись, – недовольно про­ворчала та.

Проснулся Спирин поздно и увидел, что жены уже не было рядом. Щурясь от солнца, пробивающегося через за­навеску, он быстро поднялся, проделал несколько упражнений утренней зарядки, затем принял холодный душ и приободренный вышел на кухню. Позавтракав, они вышли из кварти­ры и несколько кварталов прошли вместе, оживленно обсуждая семейные проблемы.

В управлении при знакомстве с суточной свод­кой капитан Спирин прочел информацию об обнаружении на пе­рекате реки трупа мужчины, который сотрудники сельского отдела внутренних дел отправили в морг. Примерный возраст и, главное, одежда совпадали с приметами Евгения Лунева. Сразу же позвонив в тот отдел, он узнал кое-какие новые подробности.

Вчера после обеда ребятишки из поселка Марьино, что недале­ко от райцентра, пошли на речку, чтобы половить рыбу и покупать­ся. У берега они увидели лежащий невдалеке на перекате какой-то непонятный предмет и, засучив брюки, пошли к нему. Приблизившись, они сразу же поняли, что это утопленник, и побе­жали в поселок. Через полчаса они, перебивая друг друга, расска­зали об увиденном участковому, тот посадил их в коляску мото­цикла и помчался к реке. А потом из райцентра прибыла оператив­ная группа со следователем из прокуратуры.

...Судя по внешнему виду, смерть наступила несколько дней тому назад. Каких-либо признаков насильственной смерти на трупе не обнаружили, но с выводами пока никто не спешил.

Полевых дорог рядом с этим местом не 6ыло, да и лес начинал­ся примерно в ста метрах от реки. Следов волочения трупа с бере­га, как и следов колес, оперативная группа не обнаружила.

Отойдя на несколько десятков метров вверх по течению, следо­ватель бросил в воду палку, и она через несколько минут проплыла рядом с трупом.

– Значит, течением прибило, – проговорил один из милицио­неров.

Сфотографировав и набросав схему, следователь попросил вы­тащить труп на берег, и сразу один из сотрудников начал проверять карманы.

– Есть пропуск какой-то, вот возьмите, – протянул он его сле­дователю.

Вытащив из кармана лупу, тот несколько минут всматривался в него, но ничего не разобрал:

– Все размыло, может быть, эксперты установят что-нибудь.

          – Деньги вот еще, правда, тоже слиплись, – подал голос осматривающий карманы.

– А ботинка одного нет, – сказал другой.

– Наверное, легко снимается, попробуйте, – предложил следо­ватель. – Все правильно, видимо, когда его несло по воде, он и снялся. Ладно, оденьте ботинок.

Закончив осмотр, они вызвали по рации грузовую машину, что­бы увезти тело в морг и провести вскрытие. В ожидании машины еще некоторое время походили по поляне, осмотрели и кустарник возле леса, но второго ботинка не нашли. Не обнаружили ничего другого, имеющего какое-либо отношение к смерти неизвестного.

Получив от инспектора уголовного розыска эту информацию, Спирин спросил:

– Когда вскрытие?

– Сегодня.

– Какие еще примени? Наколки есть?

– Да, разрисован. На груди портрет какой-то женщины.

– Я приеду на опознание, – проговорил Спирин и направился в следственный изолятор.

Он не сомневался в том, что утоп­ленник и Евгений Лунев – одно и то же лицо, и подтверждением этого была его одежда, о которой подробно сообщила на одном из допросов Аракчеева. Да и место их выпивок у реки находилось выше на десяток километров от места обнаружения трупа.

Для опознания он решил взять с собой Аракчееву.

Встретились они в следственном изоляторе, как добрые старые знакомые. В комнате она, несмотря на бледность, обрадовано проговорила:

– Слава богу! А то сижу всеми забытая и гадаю, что же меня ждет.

– Пока допросы, Софья Ивановна, а потом суд, который и ре­шит вашу судьбу. Ну а сейчас давайте еще поговорим.

– Разве я не вое сказала?

– Как вам объяснить!.. Ну, об этом потом. Давайте еще погово­рим о Евгении Луневе. Расскажите, что он вам говорил в послед­ний раз и как был одет.

Повторив свои прежние показания, она добавила:

– Но Игорь Петрович мне потом сказал, что они никуда не ездили, потому что была сильная гроза.

– А в тот вечер, когда он говорил, что поедет с Беловым, дей­ствительно была гроза?

– Да, я еще весь вечер думала, зачем в такую непогоду поехали.

– Вы его любите, Софья Ивановна?

– Как вам сказать. Наверное, потому что у меня никого нет ближе него.

– А он вас?

– Тоже.

– Почему такая уверенность?

– Женщина это чувствует совершенно точно, – задумчиво ответила она.

– Скажите, а у него наколки приметные есть?

– Да, на груди он выколол мой портрет по фотографии. Даже похож немного. Я его ругала за это, а он смеялся и говорил, что так я всегда с ним.

– Ну что ж, подпишите, – проговорил он, протягивая протокол допроса, и вызвал контролера, чтобы увести Аракчееву в камеру.

В этот же день было вскрытие трупа.

Заключение судебно-медицинской экспертизы дало немного. Возраст, как утверждали врачи, был тридцать пять – сорок лет, смерть наступила от утопления, но признаков сопротивления, ука­зывающих на причастность к этому кого-либо, эксперты не обнару­жили. Правда, по анализу крови утопший перед наступлением смерти находился в сильной степени опьянения, и это указывало на пред­положение о том, что напился, решил искупаться и утонул. По времени смерть наступила около недели тому назад.

Получив по телефону эти данные, Спирин попросил у своего начальника машину и поехал за Софьей Ивановной. После опозна­ния трупа он решил побывать с ней на месте их постоянных выпи­вок. Не располагая фактами насильственного утопления, он рас­считывал на психологическое воздействие: Софья Ивановна если знает что-то, обязательно заговорит, увидев знакомые места. Но если даже она и не прольет света на смерть близкого человека, то, может, вспомнит какую-нибудь мелочь, так необходимую в деле.

В морге она сразу опознала Евгения, сильно побледнела и долго не могла ничего говорить. Молчала она в машине и тогда, когда ехали к предполагаемому месту смерти Евгения.

Поплутав немного, они, наконец, выехали на еле заметную в траве колею и вскоре остановились на том месте, куда несколько раз приезжали веселиться.

          Не выдержав тяжести воспоминаний, а главное, понимая кру­шение всех ее надежд, Софья Ивановна прислонилась к машине и заплакала. Впервые за эти дни Спи­рин видел ее такой жалкой и так глубоко переживающей свое горе.

Вздохнув, он участливо спросил:

– Значит, на этом месте отдыхали? А, может быть, было и ка­кое-то другое?

– Нет, – отрицательно мотнула она головой, и в ее глазах мель­кнуло злое удивление. – А где тело Евгения нашли?

– Около десяти километров ниже по течению.

– Понятно.

– Что вам понятно, Софья Ивановна?

– Отвезите меня в камеру, Борис Сергеевич, я очень устала. Все, что вспомню, я вам завтра расскажу.

– Хорошо, посидите пока в машине, а я посмотрю здесь немного, – согласился Спирин и пошел к реке. Он осмотрел берег, а также кусты ивы и вернулся назад. Ливень сделал свое дело. Никаких при­знаков выезда, не говоря о следах насильственной смерти, не было.

На следующий день Софья Ивановна рассказала, как Евгений грозился расправиться с Беловым за то, что тот пожадничал и подвел ее, как она уговаривала не делать этого, но он упрямо твердил, что уберет новенькую заведующую секцией и его. Говоря об этом, Аракчеева высказала предположение, что, видимо, они его споили и оставили одного на том месте, а тот с пьяных глаз полез в воду. Даже сейчас, находясь под воздействием вчерашнего, она упорно не допускала мысли об умышленном убийстве.

Теперь Спирину предстояло по минутам восстанавливать собы­тия того дня и особенно вечера. Сейчас он уже был убежден, что Софья Ивановна говорила правду, и все, что составляло их тайну, теперь всплывало. Если бы она знала о том, что его утопили, то, конечно, сказала бы. Значит, Белов, боясь расправы со стороны Евгения, сам расправился с ним, не посвящая никого в свои планы. А может быть, кого-то и посвятил? Но на это рассчитывать трудно, хотя и надо было еще докапываться.

Отправив в камеру Аракчееву, он походил несколько минут по комнате, в которой проводил допросы, и вызвал Белова.

В отличие от остальных подследственных, Игорь Петрович не терял бодрости духа. Поздоровавшись, он как бы между прочим спросил:

– Никак не закончите наше дело?

– Закончим. Расскажите подробнее о двадцатом июня этого года.

– Борис Николаеич, вы думаете, что я каждый день держу в памяти?   

– Ну, это особый день был, гроза такая, какой никто из жите­лей и не помнит.

– Вспоминаю ту грозу. Действительно, гремело здорово.

– Где вы были в это время?

– Дома.

– И кто может подтвердить?

– Ну, я же не докладываю соседям, а жена в больнице лежала. Это можно проверить, – добавил он.

– А перед тем, как идти домой, куда заходили? Только давайте точно по времени.

– Примерно в пять вечера я был в городском отделе внутренних дел у товарища Кондратьева, а от него полшестого пошел домой. В магазин уже не заходил, потому что плохо чувствовал себя, видимо, перед грозой, у меня всегда так при изменении погоды, – он уже понимал, к чему клонит следователь Спирин, и сейчас, не показывая виду, говорил то, что уже не раз проигрывал сам с собой.

– Хорошо, – согласился Спирин. – Так и запишем. Кстати, вы часто ссылаетесь на Кондратьева, он что, ваш друг?

Стремясь увести следователя в сторону от его вопросов, напо­минающих о том вечере перед грозой, он решил подробнее расска­зать о своей связи с Кондратьевым и даже о том, как тот помогал ему, давая различную информацию. Записав подробнее и это, Спи­рин снова вернулся к двадцатому июня, но Белов раздраженно от­ветил, что больше он ничего добавить не может.

Не дали положительных результатов и последующие допросы.

В эти же дни в областное управление торговли поступило пред­ставление по делам, связанным с магазином «Подарки», и роли в этом заместителя директора горпромторга Козина. Изучив это пред­ставление, начальник управления вызвал к себе директора гор­промторга и, поговорив о плане, протянул тому представление.

– Почитайте, Александр Владимирович, не сгущает краски сле­дователь?

Прочитав его, Свириденко вернул представление и спокойным, но твердым голосом проговорил:

– Наконец-то я избавлюсь от него. Это же демагог высшей мар­ки. Дело доходит даже до прямого шантажа моих заместителей и меня. Как что-то не по его, так показывает свою папку и говорит, что на всех у него компрометирующий материал есть и что он выведет нас на «чистую воду».

– Подожди, — перебил начальник управления, — как он попал к вам?

– Приехал из Магаданской области, ну, и приказом его назначи­ли. Характеристики нормальные. Правда, в трудовой книжке есть понижения, но все по собственному желанию.

– А почему он на Севере оказался?

– Тут еще хуже дело выглядит. Он до выезда работал тогда в городском управлении торговли кадровиком и проявил, мягко говоря, большую непорядочность. Мне бывшие работники этого уп­равления рассказали, как он влез в доверие к своей начальнице и женился на ее старшей дочери. А через месяц начал соблазнять младшую. Что там у них было – неизвестно, но скандал, говорят, большой у них был, вот он и сбежал па Север.

– Да, грязный человек, с такими надо решительнее, Алексей Владимирович, бед они много приносят. А почему его раньше не уволили?

– Пытался я, но сразу вмешался заведующий отделом горкома Севостьянов и уговорил не трогать его.

– Даже так, ну, тогда не уходи пока. Я сейчас вызову его к себе, и, возможно, вы потребуетесь.

          Через некоторое время в кабинет начальника управления тор­говли вошел начальник отдела кадров и Козин.

– Садитесь, Григорий Пантелеевич, и прочитайте представле­ние следователя.

– Ну и что, – прочитав, сразу же перешел в наступление Ко­зин. – Подумаешь, несколько раз выпил с ними. Откуда я мог знать, что они жульничают.

            – А почему без опыта работы назначили молодую женщину в такую секцию?

– В этом мой недосмотр. Но я бы хотел поговорить с вами один на один.

– А какая в этом необходимость? Я от работников управления ничего не скрываю. Так что не стесняйтесь, Григорий Пантелеевич, и как на духу.

– Ну, хорошо. Вы знаете, что я давно работаю в торговле, стара­юсь и поэтому прошу поддержать меня.

– Как вы стараетесь, мне известно от вашего директора, – и не успел договорить, потому что Козин поднялся и, сотрясая в руке толстой папкой, со злостью перебил.

– Вот оно что, значит, использует момент Алексей Владимиро­вич, но ничего у него не выйдет. Тут у меня много кое-чего!

Слушая его напористые высказывания, начальник управления с неприязнью смотрел в изменившееся лицо Козина. Он хорошо знал эту категорию людей. Свою бездеятельность они чаше всего пытались прикрыть нападками на имеющиеся недостатки своего руководителя, хотя в первую очередь сами были повинны, в них. Они били себя в грудь, заявляя, что страдают за правду. Более того, пускались на шантаж и анонимки, чтоб удержаться при долж­ности и больнее укусить своего обидчика.

– Так что у вас там есть? – спокойно перебил он его высказы­вания.

– Везде идет перестройка, а нашего горпромторга, точнее ди­ректора, она не касается. Только на словах он к ней призывает, а на деле дефицит для себя, со склада берет, это что, по-вашему, правильно? — спросил Козин.

– Нет, конечно. Но давайте так договоримся. Вот вам бумага, напишите конкретно, когда брал, что и кто знает об этом. И вооб­ще, все подробно, а мы проверим. Но если клевета будет, спросим и с вас.

– Ничего я не буду писать вам, – проговорил Козин. – Я напи­шу, куда следует, а меня оставьте в покое. Правильно в газетах пишут, что революцию надо делать. Не будет у нас толку в пере­стройке с такими руководителями.

– Ну а если вы плохо работаете, тогда как? Да не только плохо, вы еще и развращаете подчиненных вам работников. В магазине-то зачем участвовали в пьянках? – не поддаваясь демагогии, спросил он. И Козин понял, что здесь его не поддержат. Как все-таки меняется время... Раньше он быстрее находил общий язык, а сейчас все труднее и труднее.

– Так что думаете со мной делать?

– Коллегия решит, Григорий Пантелеевич. Коллективно, чтобы врага не искали потом.

– Хорошо, посмотрим, – проговорил Козин и вышел из кабинета.

Посидев немного и дав указание начальнику отдела кадров го­товить по горпромторгу решение коллегии, он вызвал к себе Свириденко и, шагнув к нему навстречу, с возмущением спросил:

– Как же вы с ним работали, Алексей Владимирович?

– Не спрашивайте, он у меня столько здоровья унес, что боюсь и вспоминать, – он передернул плечами, словно стряхивая прошлое, и добавил:

– Закономерный продукт нашей жизни.

– Это как понимать? — заинтересованно спросил начальник уп­равления.

– Все годы, сколько я помню, мы активно пытались переделать естественную природу человека стандартизацией. Усредняли, урав­нивали, отучали трудиться и думать, вытесняли из жизни общечело­веческие ценности, а природа не любит насильственное вмешатель­ство в ее закономерности и мстит за это вот такими экземплярами.

– Ну, оправдали прежде всего себя. Вы лучше скажите, почему не влияли на Козина?

– Таких могила только исправит.

– Ладно, на днях решим на коллегии. Но главное не только в Козине, а в том, чтобы в условиях дефицита удержать торговых работников от нечестности. Ведь большинство-то у нас не такие, как он.

– А может быть, по собственному желанию все-таки?

– Испугались? В этом и беда наша, не идем на амбразуру. Нет, таким надо по зубам давать. Только умно, чтоб не использовали наши ошибки.

Как и предвидел Козин, коллегия управления торговли прошла бурно. Все выступающие были едины в своем мнении и потребова­ли подписания приказа о его увольнении по недоверию.

В этот же день был подписан приказ.

Ознакомившись с приказом, Козин сразу же написал жалобу в министерство торговли, в которой ссылался на месть к нему со сто­роны руководителей торга и управления и просил оставить его на прежней должности, указывая на необъективность представления следователя, которое, как он писал им, опротестовано в областную прокуратуру. Такое же большое письмо он отправил и в прокурату­ру, в котором обвинял следователя Спирина в необъективности и даже поддержке разных проходимцев, которые оскорбляли его в присутствии следователя. В обоих письмах он подписывался чле­ном партии, кавалером медали «Ветеран труда».

В горпромторг он теперь не ходил, потому что чувствовал, как те, кто еще вчера заискивали перед ним, сразу же отвернулись. Не получилось у него и с устройством на работу, потому что запись в трудовой книжке сразу настораживала тех, к кому он приходил. Не отказывая, они просили прийти на следующий день, но, когда он во второй раз приходил, под разными предлогами вежливо вы­проваживали. Понимая, что без хорошей поддержки ему не устро­иться, Козин в один из вечеров пошел в горком к Севостьяпову.

Поздоровавшись, он сообщил ему, что уволен с работы и сейчас никак не может трудоустроиться.

– Слышал я о той коллегии, – участливо проговорил Севостьянов.

– Красиво расправились. Но я еще им нервы попорчу. Одного не пойму, Сергей Николаевич, что же, сейчас уже горком и не признают?

– Нет, еще признают пока. Просто опередили нас в этом деле. Знаешь, когда Деткин пришел к начальнику следственного управ­ления, у того уже столько было материала, что он просто посмеял­ся над ним и вежливо выпроводил из кабинета.

– Нахал, – искренне возмутился Козин.

– Конечно, но материал такой, что Деткин проглотил эту пилю­лю и даже Иноземцеву не пожаловался, у меня только поплакался. Но и на этом не закончилось. Инспектора БХСС Кондратьева они уволили из милиции, а Деткину строгий выговор объявили за ос­лабление воспитательной работы. Хорошо еще, Кондратьев все взял на себя и не выдал Деткина по связи с тем магазином. Вот такие дела. В тот день, когда я хотел с прокурором к секретарю горкома идти, пришел Иноземцев и подробно проинформировал того. Мне ведь тоже попало тогда, наука на будущее хорошая. Теперь уже, как раньше, не попрешь, надо умнее работать.

– Это верно, распоясались многие.

Заметив у Козина какое-то жалкое выражение лица, Севостья­нов поднялся со стула и подошел к окну. Он чувствовал себя сей­час в определенной мере виноватым перед ним за то, что оказался бессильным и не смог помочь. Работая всю жизнь сначала в обкоме комсомола, а потом в горкоме партии, Севостьянов давно уверился в том, что его жизнь является нравственной и очень правильной, поэтому не меньше Козина переживал свое поражение. С усилием сдерживая себя, он спросил:

– Как с работой?

– Пока никак, а до пенсии еще более десяти лет.

Стараясь придать задушевность своему голосу, Севостьянов искренне начал успокаивать Козина, он обещал ему помочь в трудоус­тройстве. А тот слушал и вдруг уловил нарушившееся равнове­сие у всесильного, как он считал, заведующего отделом, и у него даже мелькнула ироническая улыбка.

– Надо бы помочь устроиться куда-нибудь кадровиком, – быст­ро добавил он, поскольку понимал, что в разговоре наступил решающий мо­мент. Глаза их встретились, и оба почувствовали взаимную боль переживаний, вместе с которой пришло желание помогать друг другу и не терять дружбы в это непростое время.

– Конечно, помогу, – проговорил Севостьянов. – Приходи завтра в это же время.

Домой Козин вернулся успокоенным. Он спросил у жены, звонил ли кто-нибудь ему, и, услышав привычное уже в последние несколько дней «нет», повесил свою шляпу, сбросил туфли и в носках прошел в зал. Посидел немного, вышел на кухню, налил в пиалу горячего чая и, держа ее в левой руке, начал ходить по коридору. Зная его привычку, Надежда Семеновна молча наблюдала за ним, ожидая, когда он заговорит и начнет чем-то хвалиться. Но Григорий Пантелеевич продолжал ходить, держа в вытянутой руке свою любимую пиалу, и не спешил начинать разговор.

– Александр не звонил? – наконец спросил он.

– А чего ему звонить, ты же не звонишь.

– Кстати, куда ты папку с моими бумагами положила?

– В книжный шкаф убрала, чтоб не пылилась.

– Не запылится, – коротко буркнул Григорий и недовольно добавил:

– Вообще, ты не трогай ее. Это не твое дело.

Поставив пиалу на стол, он достал из шкафа папку и начал искать какую-то бумагу. Нашел, наконец, листок с записью проведе­ния очной ставки со Свистуновым. Григорий начал писать очередную жа­лобу в прокуратуру о том, что инспектор УБХСС Судаков в при­ятельских отношениях со Свистуновым, что часто пьет вместе с ним, и поэтому следователь Спирин, поддерживая Судакова, пы­тался на очной ставке узаконить поклеп на него. Подписав, как всегда, это письмо, он запечатал конверт, облегченно вздохнул и, мстительно улыбнувшись, пошел спать.

 

XV

 

Свое обещание Севостьянов выполнил. Позвонив Козину на квартиру, он сообщил ему, чтобы тот шел устраиваться на работу в одно из строительных управлений, начальником которого был его старый знакомый. Обрадовавшись, Козин на следующий день от­правился в это управление и сразу же зашел в кабинет начальника.

Встретил его тот приветливо и, просмотрев записи в трудовой книжке, проговорил успокаивающе:

– В жизни всякое бывает, мне звонил Сергей Николаевич, а его рекомендация важнее всех записей. Так что оформляйтесь, это по вашей части, и, как все подготовите, я сразу же подпишу приказ.

Вскоре Козин уже работал начальником отдела кадров. Дело ему было знакомо, правда, много времени отнимала тяжба с мили­цией и прокуратурой. Но это его не волновало, а, скорее, придава­ло новый заряд анергии. Из той неприятной истории с магазином «Подарки» он выпутался, если не считать увольнения из торговли. Белов так и настаивал до конца на своих показаниях. Осудили многих по этому делу, но больше всех получил срок наказа­ния Белов. Присутствуя на одном из судебных заседаний в каче­стве свидетеля, Козин здорово поволновался, но Белов и в суде повторил только то, что говорил на следствии. Особую тревогу вызвала у него попытка судьи разобраться с неясностью в смер­ти Евгения Лунева. Наблюдая в тот момент за Беловым, он увидел, как окаменело его лицо, и понял, что это самое больное и уязвимое для них обоих место. Уже после вынесения приговора ему сказали знакомые, что в прокуратуру вызывали коменданта общежития, в котором жил Лунев, но о чем шел с ним разговор, не сообщили. Да и Козин не допытывался об этом, стараясь быть подальше от собы­тий того памятного вечера.

Выйдя из этого дела по существу чистым, Григорий Пантелеевич всю энергию направил на отмщение своим обидчикам, к кото­рым относились и директор горпромторга, и работники милиции, и многие другие.

По его жалобе, в которой он сообщал о совместных выпивках инспектора УБХСС Судакова со Свистуновым, прокуратура посту­пила неординарно. Во всяком случае, не так, как рассчитывал Ко­зин. В один из дней его вызвали к знакомому по прежним разборам помощнику прокурора, который проговорил с ним о чем-то, не относящемся к жалобе, позвонил по телефону и пригласил в каби­нет двух мужчин. Войдя, они сели напротив Козина, и помощник прокурора заявил ему, что будет разбираться в их присутствии и спросил:

– Григорий Пантелеевич, вы лично видели, как Свистунов и Судаков выпивали вместе?

– Да, в ресторане «Березка», и пьяных их видел вместе не­сколько раз, – убежденно ответил Козин.

– А среди присутствующих в этом кабинете вы кого-нибудь рань­ше встречали?

– Heт, кроме вас, я никого не знаю.

– А из сидящих перед вами на Судакова никто не похож?

– Я же вам русским языком ответил, что, кроме вас, никого не знаю, – продолжал настаивать тот.

– Тогда давайте познакомимся, я тот самый Судаков, о котором вы пишете. Вот, посмотрите мое удостоверение, – поднося его к глазам Козина, сказал вставший Судаков.

Понимая, что его здорово подловили, Козин поднялся со стула и, ни на кого не глядя, вышел из кабинета. Такого, конечно, он не ожидал и поспешил к выходу, так как слышал о намерении Судакова привлечь его да клевету. Правда, Козин был уверен, что связываться они с ним не будут и через несколько дней, успокоился.

Хуже получилось с новой работой. Несколько раз он уходил из управления по своим личным делам без разрешения начальника. И тот однажды сделал ему замечание, но в ответ услы­шал злобные угрозы и требования оставить его в покое. Считая, что неплохо охладил начальствующий пыл, он решил закрепить свое положение. На очередном партийном собрании он с присущей ему убежденностью раскритиковал, начальника управления обвиняя того в несуществующих грехах. Сразу после его выступления в зале повисла непонятная тишина, которая вскоре взорвалась ожесточенным негодованием. Не знал Козин того, что коллектив очень уважал своего начальника управления и потому по-рабочему потребовал немедленно уволить этого кадровика.

На следующий день приказ об увольнении был подписан, и как ни извинялся Козин, начальник управления не поддался уговорам и заявил, что выполняет волю коллектива.

Так оказался он снова без работы. Подходила к концу неделя безрезультатных хождений по учреждениям и организациям. Не уст­роившись на канцелярскую работу, Козин пошел к заведующему от­делом Севостьянову, с которым вечерами разговаривал по телефону.

На улице осенний ветер срывал с пожелтевших кленов листья и укладывал их на согретый солнечным теплом асфальт. Кружась в воздухе, эти листья уносили с собой лето и вместе с ним воспомина­ния. Проходя но аллее знакомого сквера, Козин увидел сидящих на скамейках пенсионеров и, найдя свободное место, тоже сел от­дохнуть. С тоской он подумал, что никогда так не отдыхал, он даже не мог припомнить, в каком году стояла такая же хоро­шая осенняя погода. Он вечно куда-то спешил, у него постоянно были какие-то дела и заботы, а вот то, что он живет не так, как боль­шинство людей, ему и в голову не приходило.

Оглядевшись с интересом вокруг, Козин увидел деловитых ма­лышей, копошившихся в шуршащих листьях, вздохнул и посмот­рел на часы. Приближалось назначенное время. Подняв­шись, он с грустью еще раз огляделся и не спеша направился в городской комитет партии.

Поздоровались они тепло, и Козин сразу же начал высказывать свою просьбу, не зная того, что начальник стро­ительного управления подробно рассказал Севостьянову о нем и, более того, даже высказал обиду на то, что ему подсунули такого человека.

Выслушав, Севостьянов поднялся с кресла, подошел вплотную к нему и укоризненно проговорил:

– Подвели вы меня, Григорий Пантелеевич, теперь и не знаю, куда вас рекомендовать.

– Помогите еще раз, больше никогда не подведу, – попросил Козин заискивающе.

– Нет. Сейчас у меня уже таких возможностей не имеется. Нас ведь тоже сокращают.

– Ну что ж, на «нет» и суда нет, – проговорил обиженно Козин и тоже поднялся со стула.

– Вы не сердитесь, Григорий Пантелеевич, время сейчас тяже­лое, – оправдывался Севостьянов.

Выйдя из горкома, Козин с испорченным настроением напра­вился домой. Жена была на работе, и он, оказавшись в квартире один, включил телевизор. Посмотрев спортивные соревнования по волейболу, он выключил телевизор, достал из шкафа партийный билет и несколько минут рассматривал его. Разные мысли возника­ли у него в это время. Наконец, поднявшись, он взял свою завет­ную папку с бумагами, вынул чистый лист и начал писать заявле­ние на имя секретаря партийной организации по последнему месту своей работы.

В этом заявлении он указал, что вступал в партию тогда, когда она выполняла руководящую роль, что, вступая в нее, был убежден в необходимости находиться в ее рядах, чтобы по мере своих сил участвовать в строительстве коммунизма. Но пришедшая перестройка привела к потере партией ее авторитета и роли в обществе, и он сейчас окончательно убедился, что теперь партия не только себя не может защитить от всяких так называемых демократов, но и не в состоянии защитить своих честных членов партии. В таких услови­ях, писал он далее, дальнейшее пребывание считает бессмыслен­ным и потому выходит из рядов партии по идейным соображениям. Подписав это заявление, он вложил его вместе с партийным билетом в конверт и вышел из квартиры. Время до конца рабочего дня еще было, и он, приняв окончательно решение, быстро направился в стро­ительное управление. Вошел в кабинет начальника планово-эконо­мического отдела, передал секретарю партийной организации свой билет и заявление и с вызовом сказал:

– На собрание и в райком не вызывайте, можете рассмотреть заочно.

– Тогда так и напишите в конце своего заявления, – ответил тот невозмутимо.

Дописав это, Козин вернул секретарю заявление. Он не услышал от того каких-либо возражений или хотя бы простого сочувствия и потому молча вышел из кабинета.

Все последующие дни прошли в поисках работы, в конце концов Козин устроился экспедитором в одну из снабженческих контор.

Понимая, что в новом коллективе надо по-хорошему себя зареко­мендовать, он теперь осторожнее относился к окружающим его людям и не спешил со своими категоричными выводами и оценками. Работы было много, и ему приходилось часто задерживаться допоздна. В один из таких, как он называл, дерганых дней Козин в девятом часу вечера возвращался домой и неожиданно встретился с Наташей.

Обрадовавшись, та шла к нему навстречу, поздоровалась и проговорила:

– А я тебе несколько раз домой звонила, но трубку брала жена.

– Говорила она мне, что кто-то звонит, но каждый раз молча кладет трубку. Так это, значит, ты?

– Да, хотела встретиться и поговорить с тобой дома. Мои опять уехали, и сейчас я одна.

– С работой новой устаю страшно. А ты где сейчас трудишься?

– Плановиком в тресте столовых. Здорово на суде Софья под­вела нас. Не думала, что она так поступит. Я ведь для нее стара­лась. А она отблагодарила. Хорошо еще, условно три года дали, а могло быть хуже. Так пойдем ко мне?

– Нет, Наташа, давай немного переждем. По Женьке продол­жают копать, и нам пока лучше не встречаться.

– А при чем Женька? Несчастный случай с каждым может слу­читься, — возражала Наташа.

– Все это правильно, но следователь никак не успокоится, на­верное, считает, что мало нас наказали.

– Ну а мы-то при чем? – недовольная отказом Григория, прого­ворила она снова. - Следователь пусть своим делом занимается, а мы – нашим. Я так соскучилась по тебе.

– Нет, пока переждем, – категорично возразил он.

– Ну, как знаешь. Прощай.

Вернувшись домой, он сразу увидел идущую к нему навстречу жену.

– На, просили передать тебе, – протянула она какой-то листок.

– Что это?

– Повестка в прокуратуру.

Взяв, он прочитал ее и молча положил в карман.

Равнодушие, с каким он относился к жене в последние годы, уже не возмущало ее так, как это было раньше. Но сейчас Надежда Се­меновна заломила руки и, в отчаянии качая головой, проговорила.

– Боже мой, как ты изменился, Григорий! – воскликнула она с вызовом. – Ты стал очень жестоким.

– Ну вот, и ярлык уже готовый, – безразличным тоном прого­ворил он. – А не поймешь того, как мне сейчас трудно.

– Почему не пойму, я же вижу, как ты каждый вечер жалобы пишешь, только вот все думаю, на кого и на что жалуешься.

– А тебе нечего думать, это не женское дело и незачем знать мужские проблемы.

– По-моему, жалобы строчить как раз и не мужское дело. Ты не задумывался над своей жизнью?

– Моя жизнь для многих примером может служить.

– Одного человека, Гриша, можно обманывать всегда, что ты, кстати, успешно делаешь со мной. Но всех и всегда обманывать невозможно. А ты пытаешься, выдавая себя за праведника.

– Что ты имеешь в виду? — насторожился Козин.

– Всю твою жизнь.

– Тогда зачем живешь со мной?

– А что мне теперь делать, если и годы, и здоровье ушли. Хотя я согласна с твоим вопросом. Можно и разъехаться.

Долго еще тянулся этот тяжелый разговор, закончившийся обыч­ной шуткой Козина о том, что она просто не в настроении и что не следует все так драматизировать. Зевнув и пожелав жене спокойной ночи, он отправился спать, а она еще долго сидела на кухне. Перебирая в памяти прошлое, она вспоминала его в первые дни их замужества. Тогда он казался ей совершенно другим, неухоженным и неуклю­жим, нуждающимся в постоянной женской заботе и понимании. Тог­да она считала, что любовь пришла на всю жизнь. Но после его поступка с Тамарой, она поняла, что ошиблась в нем, и все же судо­рожно продолжала цепляться за свои угасающие чувства. Прежней близости у них уже после того не было. Правда, она безошибочно научилась угадывать вспыхивающие иногда его мужские желания и, скорее по привычке, отдавалась. После таких минут она особенно жалела себя и свою несложившуюся жизнь. После отъезда в Магадан­скую область она простила ему и надеялась начать новую жизнь. Но он почему-то незаметно и постепенно отгораживался от нее, ставя между собой и нею глухой, непреодоли­мый забор. Несколько раз с присущим ей тактом она пыталась раз­рушить этот забор, но он становился все грубее и беспощаднее. Как очень чувствительная женщина, она тяжело мирилась с поражением, с каждым годом отчетливее видя фальшь, благодаря которой он умело прятал свои истинные намерения. Иногда она остро хотела уйти от него и даже делала попытки. Но каждая такая попытка заканчивалась его уговорами и обещаниями, перед которыми она с каким-то безразличи­ем каждый раз отступала.

Видимо, она устраивала его такой, сломленной и подавленной, не вмешивающейся в его интрижки и хитрости, и он, боясь за репутацию, продолжал с ней жить, обманывая в главном – в ее мечтах о лучшем.

В последнее время Надежда Семеновна с удивлением для себя открыла главную причину такого поведения с ней. Она вдруг поняла, что его характеру, находящемуся в постоянной борь­бе с кем-то, нужен и рядом такой человек, который бы поддержи­вал его энергию в состоянии постоянной готовности. Он как бы оттачивал на ней свое мастерство в лицемерии, сутяжничестве и наглости. Но, поняв даже и это, она с детской надеждой на чудо продолжала переносить его оскорбления, переходящие иногда в непристойную брань.

Особенно болезненно Надежда Семеновна переживала увели­чивающийся разрыв между их дочерью с зятем и ними. Лишь две недели молодые пожили в их просторной квар­тире. После очередного нравоучения Григория зять не выдержал и, высказав в грубой форме свое мнение, ушел от них, а через две недели забрал и свою жену. С тех пор в частную квартиру, где они жили, приходила только Надежда Семеновна, чтобы помогать дочери и внучке. Несколько раз она пыталась примирить Григория с доче­рью, но те, чувствуя взаимную неприязнь, уходили от этого разго­вора. Правда, когда она приводила на субботу и воскресенье домой внучку, Григорий неуклюже усаживал ее на колени, и тогда в его глазах появлялось какое-то необычное выражение. Но постепенно он и в присутствии внучки стал допускать привычные для него оскор­бления, выжигая у нее последнюю надежду.

Известно, что у нравственно чистых людей самая сильная боль не физическая, а душевная. Если физическую боль притупляет в какой-то мере разум, то душевную – утешает лишь участливое от­ношение ближних. А этого-то все годы и не было. Тамара, ее един­ственная сестра, отдалилась настолько, что даже представить было трудно, а Григорий так и остался чужим в ее внутреннем мире. Вот почему Надежда Семеновна выглядела намного старше своего мужа, который не ведал в своей жизни таких переживаний, думая, преж­де всего, о своем здоровье.

После определенного рубежа старые люди, как и малые дети, часто бывают похожи один на другого. Но тут слишком большим было их отличие друг от друга. Худая, болезненная и рано посе­девшая, она была противоположностью выхоленному, с небольшим брюшком Григорию, который почти никогда не болел. Видимо, за­пас физических возможностей его организма создавал условия бо­лее успешной борьбы с подступающими болезнями и, аккумулируя в нужный момент внутреннюю энергию, отодвигал даже признаки подкрадывающейся старости. Он не любил физический труд и ни­когда не помогал жене даже в уборке квартиры. Ему были чужды признания своих ошибок. Постоянно осуждая других, он никогда не находил в себе никаких недостатков. Более того, всю жизнь он отвоевывал право на свою истину, и тот, кто вставал на его пути, зачислялся им в злейшие враги, с которыми он вел непримиримую борь­бу. И это, видимо, было главным кредо в его жизни. Постоянное сутяжничество, как допинг, придавало ему энергию, воодушевляло на всякие подлости, заставляло лихорадочно работать воспаленный местью мозг и, наверное, даже украшало жизнь.

Иногда Надежда Семеновна, глядя на него, думала о том, сколь­ко бы им было сделано хорошего, направь он свою энергию на добро. Она была убеждена, что Григорий не родился зло­деем, и ярким примером был старший брат, с честью пронесший по жизни свою порядочность. Видимо, он стал таким потому, что жил в такое время, когда комплекс неполноценности наиболее активно восполнялся подлостью. Он не умел отступать перед спра­ведливостью и сближался с подобными ему людьми, люто ненави­дя противоположных своему внутреннему миру. Иногда к ней подкрадывалась мысль о том, что грешному миру, по-видимому, обязательно нужны грешные люди. Внутренний мир Козина развивался по выбранным им законам алчности, зависти, себялюбия, нечестности, то есть по тем зако­нам, на которые общество пока не влияет в полной мере, и, види­мо, это привело к потере им нравственности, к отсутствию гигие­ны души. «И не отсюда ли исто­ки падения морали и нравственности, грозящие перерасти в обще­национальную трагедию?» – думала она, глядя в темноту ночи, и не находила ответа.

Истомив себя воспоминаниями и размышлениями, она устав­шая пошла спать.

Утром, придя на работу, Козин отпросился у начальника снаб­жения на некоторое время и не спеша пошел в прокуратуру.

Поднявшись на второй этаж, он нашел знакомую по прежним по­сещениям комнату, постучался и вошел.

– Садитесь, Григорий Пантелеевич, – пригласил его помощник прокурора, отодвинул в сторону какие-то бумаги и проговорил:

– В последней вашей жалобе вы ничего нового не сообщили, а поэто­му мы проверять ее не будем.

– Почему?

– Потому что предыдущие проверили и дали вам подробный ответ.

– Но он меня не устраивает,

– Меня тоже кое-что не устраивает. Я вот, например, не пойму, почему директор горпромторга не обратился в суд о привлечении вас за клевету.

– За этим вызывали? – с вызовом спросил Козин, поднялся и направился к выходу. Уже около двери он остановился, обернулся и добавил:

– На вас тоже управа найдется.

По дороге в контору он перебирал в памяти недавний разго­вор и неожиданно увидел идущих навстречу Тамару и того пар­ня, которому хотел передать деньги для погашения недостачи. Весело разговаривая, они с любовью посматривали друг на друга, Козин замедлил шаг и с интересом рассматривал мало изменив­шуюся сестру своей жены. Неожиданно Козина ослепила догадка, что идущий рядом с ней парень – не кто иной, как ее сын. Он и тогда, сидя рядом с ним, чувствовал в нем что-то близкое, но понял это окончательно только сейчас. Приближаясь, он увидел, как Виктор что-то сказал ей, а та взглянула на Козина и вдруг остановилась и побледнела.

– Ты чего, мама? – услышал он голос Виктора, проходя мимо них, и расслышал, как та тихо ответила:

– Сейчас пройдет, с серд­цем что-то неважно.

Не знал Козин того, что они возвращались из роддома от Светла­ны, которая стала мамой. И хотя роды были преждевременными, мальчик родился здоровеньким, да и Светлана чувствовала себя не­плохо. Правда, Григорий Пантелеевич не мог этого знать, да и не хотел. Неизвестность последствий своих прошлых ошибок его устра­ивала, поэтому, пройдя мимо них с видом ничего не замечавшего занятого человека, он вскоре вернулся в контору, Да и полученный в прокуратуре ответ обеспокоил его больше, чем эта неожиданная встреча. Дождавшись конца рабочего дня, он сразу поспешил домой, чтобы написать снова жалобу, но уже Генеральному прокурору.

Часы пробили двенадцать, а Козин еще сидел на кухне, допи­сывая в школьную тетрадь обвинения и в адрес директора горпром­торга, и теперь уже в адрес областной прокуратуры, которая, как он считал, необъективно проверяет его сигналы. Наконец закончив подробное описание последней, якобы «неправильной» бесе­ды помощника прокурора с ним, он положил шариковую с набором стержней ручку на стол и стал рассматривать висящий на стене календарь, на котором была изображена известная картина «Ма­донна с младенцем».

Неожиданно в памяти всплыла сегодняшняя встреча с Тамарой и ее сыном. Теперь он уже твердо знал, что муж той завсекцией магазина «Подарки» — его сын, и, вздохнув, подумал, как быстро проходит время.

Не убирая со стола бумаги, он прошел в спальную комнату, тихо, чтобы не разбудить жену, разделся, аккуратно сложил на стуле одежду и лег. Приятное домашнее тепло успокаивало, и все житейские сложности незаметно отодвинулись. Прислушав­шись к ровному дыханию жены, он осторожно повернулся па ле­вый бок, подложил ладонь под щеку и сразу уснул.

Ближе к утру Козин увидел во сне Тамару и Виктора. Стоял солнечный день, и они оживленно разговаривали о чем-то, шли к нему навстречу, а он, остановившись, со страхом ждал их прибли­жения. Рассматривая Виктора, который напоминал ему давно за­бытое и ненужное, Козин почувствовал себя бессильным, он дро­жал и ожидал, что же произойдет дальше. Подойдя, Виктор в упор стал его рассматривать, и он, испугавшись чего-то, никак не мог оторвать своих глаз от лица сына, о котором до сегодняшнею дня и не думал.

– Здравствуй, сынок, – тихо проговорил Козин, рассматривая его. – Иди ко мне ближе.

Но сын неожиданно куда-то пропал, и вместо него появилась Тамара с холодным непрощающим лицом.

– Ты чего его зовешь? – спросила она, приближаясь вплотную, и ее глаза наполнились такой злобой, что Козин попятился, с тру­дом отрывая ноги.

– Нет, Гришенька, теперь я тебя так просто не отпущу, – прого­ворила с угрозой Тамара.

– Но ты же знаешь, что не только я один виноват в случившем­ся, — оправдывался он.

            – Ты меня предал, бросил, когда мне было тяжело, а сейчас сына зовешь! – кричала теперь уже она, привлекая внимание про­ходящих людей. Возле них все больше и больше росла толпа. Бо­ясь увидеть знакомых, он повернулся и побежал. Задыхаясь, он перешел на шаг и снова услышал голос Тамары:

– Мне от тебя ничего не надо, но не зови сына.

– Не надо так кричать, ведь люди могут услышать. Ты же ум­ная, а ведешь себя невоспитанно, – умолял он.

– Если бы была умная, то не допустила бы такого! – кричала Тамара. Какая-то судорожная боль появилась на ее лице, и Козин вдруг почувствовал ее мучения тех далеких лет. Отгоняя это воз­никшее чувство жалости, он теперь сам уже наступал на нее и ­кричал:

– Ты же сама хотела этого!

– А он хотел от тебя подлости? – продолжала Тамара и вдруг добавила:

– Внучку-то не соврати.

– Замолчи, или я не ручаюсь за себя! – закричал он, вздрогнув как от удара, подался вперед и застыл, увидев бегущего к ним Виктора. Руки и ноги у него сразу одеревенели, он с ужасом ждал его приближения. Теперь он уже не обращал внимания на то уни­жение, которому его подвергла Тамара, и пытался кого-то познать на помощь, чтоб остановить Виктора, но не мог даже крикнуть.

Подбежав, Виктор посмотрел на мать тревожными глазами и спросил:

– Ты что, мама?

– Да вот, расстроил меня этот тип, отомсти ему, Витя.

И как только проговорила она это, сразу заметались стоящие и толпе люди, они  разбегались в разные стороны и оставляли их одних. Пятясь от Виктора, он зацепился за что-то и упал, но сразу же был поставлен на ноги сильными руками сына.

– Ты чего своевольничаешь? – испуганно спросил он, отталки­вая его руки, и увидел ненавидящие глаза сына, точно такие, как в кабинете следователя. – Зачем ты пришел? Как было хо­рошо раньше.

– Пожалуй, ты прав, – ответил Виктор смело и независимо, подчеркивая свое превосходство. – Но ты обидел мою мать, и я должен расплатиться с тобой за это.

– Погоди, – попросил Козин, но почувствовал, как тот начал душить его, и задыхаясь, закричал:

– Нет, так нельзя, так несправедливо, ты не судья мне!

Отталкиваясь, он кричал все громче и громче...

– Проснись, проснись, – толкала его руками жена и, увидев, наконец, что он проснулся и смотрит на нее растерянными жалки­ми глазами, добавила:

– Кричал ты очень страшно.

– Такая чепуха приснилась, просто ужас, – ответил он ей и повернулся лицом к окну. Из мучительного кошмара он уже осво­бодился. Но теперь на смену тому, что он видел во сне, пришли далекие воспоминания. Обливаясь липким потом, он рассматривал знакомое окно с цветами, стоящими на по­доконнике, и пытался думать о чем-то другом, но тяжелый и непри­ятный сон цепко держал Козина в плену. Ему даже стало жарко и мучительно захотелось холодной воды. Встав, он тихо по­шел на кухню. Ночные сумерки уже незаметно отступили, и в окна комнат проникал утренний, бледный рассвет.

Налив стакан воды, он с жадностью выпил и, посмотрев через него в окно, вытер другой ладонью холодный влажный лоб. Мед­ленно переведя свой взгляд на стол, он увидел на нем лежащую жалобу, которую написал вечером, взял тетрадку в руки и сразу же забыл о недавнем сне.

– Ничего, мы еще повоюем, нас еще рано списывать, – прогово­рил он кому-то вслух и начал перечитывать написанное.

1998 год