Курсант второго курса Иван Поганов был родом из казацкой станицы откуда-то с Дона или Кубани.
За два года учебы авторитета среди товарищей он не заработал и не проявлял к этому никакого старания. Был жаден, суетлив и угодливо исполнителен.
Учеба давалась ему туго. Корпением и зубрежкой тянул на тройки, а если не удавалось, то брал преподавателей измором. В "академиях" почти не сидел, в отпуск ездил регулярно и своевременно. Привозил в изобилии домашнюю колбасу, сало и прочую снедь, которую от однокашников скрывал, но щедро делился со старшинами - старшекурсниками, благодаря чему и сам выбился в "комоды" - стал командиром отделения и в холодных нарядах больше не стоял. Жил удобно.
Специально в период сессий заступал дежурить по роте, приходил на экзамен, стремясь разжалобить видавших виды преподавателей терновым венцом мученика и борца за уставной порядок. Порой это ему удавалось.
На дежурстве принимал озабоченный вид, всюду совал свой длинный нос и доводил мелочными придирками дневальных до зубного скрежета. По всему было видно, - дорвался человек до власти.
Собирались поколотить его где-нибудь в гальюне, да все забывали или недосуг было... Проходило время - отпускало. Прощали. Народ у нас добрый.
Так и жил Иван Поганов в коллективе, а друзей не имел. Прозвали его в роте просто - Поганыч
Заканчивался второй год нашего обучения. Приближалась летняя сессия. Раскаленный ветер гонял по плацу пыль, обдувал стриженные курсантские головы. Возбужденный люд гудел по курилкам. Готовились к практике, летним отпускам.
Настало время конкурсной навигационной прокладки. Надо отметить, что мероприятие это, проводимое в конце каждого семестра пользовалось у нас особым уважением. Здесь была возможность отличиться. Кто стремился блеснуть мастерством, показать свое умение и зачатки будущего профессионализма, а кто просто старался не ударить в грязь лицом.
Победители конкурсной прокладки в нашей среде пользовались уважением и почетом сравнимым разве что с почестями, воздаваемыми Олимпийским героям древней Эллады.
...Суровый наставник будущих покорителей морей старший преподаватель кафедры навигации капитан второго ранга Шахов, мужчина звероподобного вида, казалось безучастный ко всему происходящему, медленным коряжистым шагом продвигался между задами склонившихся над картами соискателей. Врезая ворот кителя в бритую мускулистую шею, он, медленно поворачивая голову, точно башню главного калибра, выискивая подсказчиков и шпаргальщиков, мгновенно реагируя на малейший, самый осторожный шепот. Нарушители безжалостно выдворялись с занятия с выставлением неудовлетворительной оценки в журнале успеваемости. Могильная тишина висела над аудиторией, прижимая к прокладочным столам участников состязаний. Тиканье встроенных в приборные доски часов неумолимо откручивало строго отведенные на навигационный процесс минуты.
...Сосало под ложечкой. Поганыч взглядом затравленного кота наблюдал за приближением сурового наставника из-под собственной подмышки, тоскливо мизинцем задвигая под карту мятую шпаргалку. Крупные капли пота струились по его широкому длинному носу. Остренький подбородок дрожал, сводя на нет все попытки предать себе уверенный и независимый вид неповиновного ни в чем человека. Тлеющим угольком теплилась надежда на чудо, билась в виске синей жилкой. Будущий флотоводец распластался по карте. Можно б было, - слился бы с воображаемым ландшафтом, утонул бы в волнах. Дух перехватило. Прошел бы мимо грозный экзаменатор. Не заметил бы... Трясутся колени. Предательски дергается тощий зад.
А на душе сурового наставника скребли кошки...
Накануне начальник факультета отстранил его от дежурства за пустяковый недочет. Пришлось заново надеть повязку дежурного по факультету и очередной раз пропустить занятия в автошколе, где руководитель грозил отчислением. Срывался выезд на охоту. Было тошно от нескончаемой служебной необходимости. Жизнь оборачивалась черной полосой. Так и смотрел он равнодушным взглядом на курсантские ряды, словно не замечая их, думал свою думу.
Вот взгляд преподавателя остановился на бугристом затылке Поганова, скользнул по карте... Увиденное повергло морского волка в ужас, округлившиеся глаза начали медленно выходить из орбит, а шея и лицо покрылись красными пятнами. От вырвавшегося из груди Шахова хрипа Поганыча дернуло, будто от подзатыльника. Голова вкатилась в узкие плечи. Глаза зажмурились сами собой. Затих. Только редкие волосики на макушке шевелились.
Старый моряк притиснулся к гардемарину, не сводя глаз с карты.
- Ты... это, погоди...- прохрипел он, расслабляя давящий горло ворот, - погоди...
Штурманский инстинкт требовал немедленного вмешательства в творимые Поганычем морские дела для предотвращения грядущей катастрофы.
- Да я... - сглотнул слюну неудачливый судоводитель и съёжился под леденящим взглядом Шахова, словно на него навели жерла трёхдюймовых орудий. Огромный кадык дернулся и тут Поганыча прорвало. Иван плаксивым полушепотом начал быстро-быстро, будто боясь, что не успеет, мямлить грозному инспектору о том, как он совершенно неожиданно заступил дежурить, как он не спал всю ночь, готовился по приказанию командира роты к какой-то проверке, проявлял бдительность и у него теперь болит голова и как ему трудно. Поганыч шептал что-то еще, но Шахов его не слушал. Он овладел собой и прекратил хватать ртом воздух. Черствая душа его не дрогнула, но что-то изменилось в нем самом. Может, он вспомнил суровые ветры далекой Камчатки, может быть в нем заговорило неистребимое чувство ответственности за судьбы людей, которых Поганыч вел своей тощей рукой по затертой карте к неминуемой погибели, или какое-то иное чувство овладело им. Сказать трудно...
Тяжело вздохнув и поморщившись, он перехватил параллельную линейку у очумевшего морехода, приложил к ней тяжелый бронзовый транспортир и задумчиво провел неизвестно откуда появившимся в его огромной ручище остро отточенным карандашом тонкую изящную линию.
- Вот и мне начфак говорит: "Хрен тебе, а не автокружок, пока не научишься дежурным по факультету стоять" - пробормотал он тихим отрешенным голосом. Будто самому себе сказал. Брови его насупились. Отодвинув в сторону окаменевшего от страха Поганыча, старый моряк погрузился в хорошо ему знакомый, наполненный снежными зарядами, бессонными ночами и тревожными рассветами мир.
...И вот уже уверенно и гордо, ведомый твердой рукой, корабль вгрызается форштевнем в кипящий океан. Вновь все заладилось и стало на свои места. Вновь экипаж обрел уверенность и спокойствие. Тонкие линии прокладки с едва заметными змейками невязок привели его к намеченной цели.
Шахов поставил последнюю точку. Одновременно колокол громкого боя финального звонка возвестил измученных путешественников об окончании занятия и вернул просоленного морского волка в реальный мир.
- Плыви, Магеллан, - буркнул он Поганычу не поворачивая головы и направился к выходу, заложив за спину руки и слегка наклонив вперед влитый в китель мощный торс.
Поганыч проводил его испуганным и удивленным взглядом маленьких прищуренных глазок, суетливо свернул карту, собрал прокладочный инструмент, сдал все дежурному по классу и, дергая своей непомерно большой головой, засеменил в ротное помещение, постукивая тяжелым палашом по худым ногам.
Через несколько дней за второе место, занятое в конкурсной прокладке среди курсантов второго курса, начальник училища наградил Поганова ценным подарком, а его фотография заняла почетное место на стенде с гордым морским названием "Наши маяки".
- Молодец Поганов! Не ожидал! - долго и удивленно тряс ему руку не щедрый на похвалы командир роты капитан третьего ранга Дикопасов.
Надо отдать должное Поганычу в том, что он довольно равнодушно перенес бремя внезапно обрушившейся на него славы и никоим образом не изменил своего характера, оставаясь нелюдимым и загадочным на протяжении всех последующих лет нашего совместного обучения. Так и осталось для нас нераскрытой тайной то, что повлекло этого сугубо практичного, чуждого всяких намеков на проявление романтики потомка шолоховских героев на отягощенный трудностями путь морского офицера. Неизвестной так же осталась его судьба после окончания училища. Наши морские дороги не пересеклись.