4.Я ВИНОВАТА ВО ВСЁМ...
Что бы ни происходило в душах и домах человеческих, как бы ни бились их сердца в несчастии, а мысли в тисках неразрешимости, ни заламывались от страдания руки, своим чередом приходит новое – дни наступают армией-победительницей, тесня прошлое как неприятеля, теряющего свои ресурсы на глазах, и новые вёсны приходят, не спрашивая разрешения на царство своё… Время им хозяин, а не люди.
Пожаловала-постучалась весна и в дом Галины, где приходила в себя наша Лиля. Не ранняя она гостья, эта весна в таежном крае - только к апрелю появляются парнЫе проталины, и дух проснувшейся земли начинает пьянить, наделять свежей силой и надеждой перезимовавшего человека.
Лиля стала вставать с постели перед самым новым годом - оправляться, как говорит народ. Только улыбка забыла дорогу к этой юной женщине – ни жене, ни вдове, ни девице.
Да и прочим членам семьи глубоко печальной, поворотной явилась эта зима. Бывают такие зимы... Похоронили отца - он ушел от них в самое темное время года, ушел в своё боевое, если не адское, военное прошлое или в покойное будушее после праведного суда – как знать?
Осиротели без него не только люди, герои этой повести. Как-то поникли, опустили плечи и заснеженные деревья фруктового сада, и акация с черемухой у ворот, и заметенные по чердак постройки, и весь дом с белым куржаком на глазницах окон, утопающий в высоких сугробах. Осиротели корова с теленком Мишкой и прочая живность немалого двора. Хозяин Карл был добрый. Но не жадный до плодов хозяйства, его больше занимал процесс - неспешной, часто монотонной на первый взгляд работы, наблюдения за всходами и ростками, живой и близкой природой... Экономикой больше занималась Галина.
На кладбище ехать Лиля не смогла – ноги еще не держали. Только тряслись от сдерживаемых рыданий ее тоненькие плечики… Она и плакала скромно, не в голос, как мать и Ленка. Об отпевании речи не велось. Да в селе и батюшек-то не было. Лиле приходила мучительная мысль, что нужны какие-то молитвы, чтение псалтыри - краем уха слыхала от "сектантов"-свёкров, когда жила в их доме. Да реальность ли то была? Или приснилось всё это – тихие, по заведенному порядку текущие вечера за свечкой, не ясные по смыслу, но завораживающие слова писания (особенно действовало на нее почему-то выражение "ныне отпущаеши"), скромная еда – трапеза - после «Отче наш». И Алешины вдохновенные глаза, и его бережные, целомудренные ласки.
У Лили теперь все мысли были мучительными. О чем бы она ни думала, выходило, что во всём виновата она, только она! В разводе - она, в обиде этих спокойных, умных, пусть и по-иному живущих, людей - она, в смертельной болезни отца – тоже. Неправильно она повела себя, необдуманно! Взрослей надо было быть! Думать о последствиях своей болтливости, нетерпения, хранить тайну Алёшиной семьи крепче!
Горечь вины не проходила с течением дней, а кажется, еще более сгущалась в лилином сердце. Она искала себе оправдания, но они все распадались в прах под укорами совести и кого-то еще неведомого, но всевидящего и беспощадного, прочно сидевшего внутри неё самой.
В моменты отчаяния приходила на память Лиле бабушка - баба Лиза: вот она бы рассудила, она бы поняла и сказала бы внучке самые верные и исцеляющие слова... Но рано умерла баба Лиза - от рака желудка, Лиля в шестом классе тогда еще училась. Люди говорили, что был на бабе Лизе большой грех. От него она и ушла. Последнее, что слыхала Лиля от любимой бабули, было "Прости меня, травиночка моя, что оставляю тебя..." А потом уже ничего не могла произнести бабушка, только стонала. Что такого страшного могла совершить добрейшая баба Лиза? Мать всегда говорила об этом намеками - на ревность и какое-то попавшееся под руку ружьё.
А мать-Галина не снимала черного платка до самой поздней весны. Пылилась в кладовой ее подруга-гармонь, к ней Галина не прикасалась со злополучной свадьбы дочери. Даже рюмка слезоподобного самогона-первача не выручала и не размягчала враз постаревшую лет на десять женщину.
Но топить печь требовалось, ходить на работу тоже, варить обеды – само собой. И Галина тянула жизненный естественный воз, хотя уже без былого удальства и прыти. На дочь смотреть не могла – то ли смутно чуя свою недоказуемую вину, то ли в силу природной самозащиты от добавочной боли. Так и самой до инфаркта недалеко! А у нее еще Ленка и Павлик до ума не доведены. А с Лилей – наладится, время вылечит. Молодая ещё…
Сломанной фарфоровой куколкой, бесплотной тенью бродила Лиля по комнатам, изредка выходя на крылечко, начиная с марта. Тулупчик заячий, симпатичный, папой шитый, казался пудовым, но папин дух хранил надёжно. А лучики солнца – пристальные, нежные – напоминали ей мужа. Бывшего… Он не появлялся ни разу после того неудачного приезда, когда тёща взашей, яростно выгнала его со двора. Четыре месяца прошло после того рокового вечера. И не сдавалась пока Лилина любовь, считала дни и ждала чего-то, не смирялась, хоть и хрупким цветком цвела, подснежником.
А скоро они появятся… Вот-вот забелеют по проталинам на краю припоселковой, не дикой уже, тайги – крупные, сочные, с пушком на упругих стебельках, само очарование первой юности и силы. И нахлынут на семью Галины извечные весенние заботы – вытащить картошку из подполья, просеять семена, освободить бочки и проверить, а если надо и починить, и прикупить инструмент, убраться в доме и стайках… А потом и рассаду готовить, и птиц посадить на яйцо, и многое еще и еще. Весна!
В середине звонкого апреля к Лиле приехала подруга по техникуму, Надежда - крепенькая, со свежим перманентом на цыплячьего цвета волосах. Принесла малинового варенья, пакет пряников.
- Ты извини, что до этого не приходила, Лиль. Мать твоя не советовала, мол, не до тебя ей…
Она огляделась вокруг не без зависти:
- Хорошо у вас, уютно... А еще я сама хворала, три недели промаялась в больнице… Сначала думали аппендицит, а это по-женски, такой ужас, эти гинекологи! – округлив бесцветные, но подведенные черным, глаза, причитала Надя.
- Да что ты, Надь, я понимаю… Я и правда, слабая была… И что говорить таким еле живым – сложно всё это всегда…
- Сейчас как, лучше тебе? Вылечили?
Надежда кивнула:
- Можно и замуж теперь!
Лиля не поняла, сострила подруга или говорит всерьёз. Поэтому промолчала, попытавшись улыбнуться.
- Чо с работой думашь? – спросила Надежда.
- Хочу пойти, опять с книжками, наверное… Или воспитательницей в детсад…
Подруга слушала, но как-то без интереса. Очевидно, что девушку волновало что-то совсем другое.
- Лиль, а ты уже слыхала про своего Алексея?
- Что? Что ты хочешь сказать?! - встрепенулась Лиля.
- Ну, он это…
Надежда покрутила пальцем у виска.
Лиля похолодела.
- Ты что хочешь этим сказать?
Надежда хмыкнула:
- Ну ясно же – тронулся парень… Не в себе, говорят.
- Нет, не может быть! Это ошибка, Надя, это точно ошибка!.. - горячо воскликнула Лиля.
- Ошибка... Да его и с работы, говорят, выгнали как психического… Но ты не расстраивайся, вы же всё равно расстались...
Мутная, черная волна накрыла Лилю. Она уже не видела Надежду, не слышала бодрого радиорепортажа о шестой пятилетке, жизнерадостного щебета за окошком в чистой, белой с вышивкой занавеске. Страдание скрутило ее всю в один кровоточащий комок, в котором неритмично-пугающе прыгало на резиновой ниточке ее сердце. И не было никого на свете, кто мог помочь ей сейчас… Того, кто мог бы теперь её простить.
Продолжение следует.