В 41-м – эвакуация в Саратов. Из Москвы уехала со старшей сестрой Катей, двумя её детьми (две девочки – Гале было пять тогда, Алле - три) и со своей дочкой полутора лет (Оля родилась в мае 40-го, в Москве). В Саратове дали комнатку, одну на всех, в коммуналке. В тесноте, но не в обиде, как говорят. Какие уж там условия во время войны и в эвакуации. Хорошо ещё – безопасно, нет воздушных тревог, как в Москве, нет и страха за детей. Давали и пайки – как жёнам военнослужащих, это очень помогало, не голодали. Зимой, правда, пришлось и помёрзнуть, дров не хватало, бывало, и выменивали, чтобы обогреться самим и детей уберечь от простуды.
Как-то в 42-м её послали в Москву, что-то отвезти по работе, заехала к Шуре, жене Григория, старшего брата. Он преподавал в МИИТе, была бронь, в институте занятия не прекращались. Шура не работала, пайки - скудные, с двумя девочками восьми и десяти лет было тяжело. Мать привезла им каких-то продуктов из офицерских пайков, устроила праздник. Вспоминала, какой у них был хлеб – разламываешь, и сыпется труха, и всё это с сухой уже плесенью, так приходилось перебиваться с едой. Картофель старались съедать полностью, кожура тоже шла в дело. На всё и всех, что не было связано с фронтом, снабжение шло по остаточному принципу - гражданские в войну тоже хлебнули лиха.
Отец в это время был на фронте, тогда ещё капитан (в 43-м дали майора), комбат, строил мосты во фронтовой полосе. В начале 43-го кто-то пустил слух, что у отца появилась фронтовая подруга, военврач из той же части, в которой он служил. Мать решила, что дыма без огня не бывает, а раз так – надо брать ситуацию в свои руки. Представить себе, что останется брошенкой, уступит мужа какой-то ППЖ только потому, что та «под рукой», рядом, а она далеко – это она не могла. Решение было только одно – на фронт к мужу. Катя, конечно, отговаривала, тем более что на фронт с дочкой не поедешь, двухлетняя Оля оставалась в этом варианте на её попечении. Но мать была настойчива, когда понимала, что иначе нельзя - решение принято и надо его выполнять. Катя уступила, проводила младшую сестру и осталась в Саратове с тремя детьми.
В марте 43-го она добралась до части, в которой служил отец. Был уже вечер, и в части ей предложили переночевать в штабной избе, в комнатке, которую занимала военврач – та самая… Мать вспоминала всегда со смехом эту ночь – было холодно, да и кровати лишней не было, им пришлось, чтоб не замёрзнуть, спать прижавшись друг к другу под одной шинелью военврача. «Не знаю, спала ли она с моим Женькой, но то, что я с ней переспала, это точно» - много позже эта шутка у матери была в ходу.
С отцом они встретились на следующий день, благо мост строили не так далеко от штаба. Но в батальоне ей делать, в общем, было нечего, и начальство решило – быть ей при штабе, на довольствии, в звании рядового, поручений хватало. Теперь она была в курсе всего, ситуация с мужем – под контролем (хотя она так и не дозналась точно, было ли что-то или нет – скорее всего и не было ничего кроме сплетен). Худа без добра не бывает, говорят, - она неоднократно помогала отцу, работая в штабе, заботилась о нём, частенько наведываясь в батальон, да и потом, после войны, - удостоверение участника тоже много значило. По крайней мере, с 43-го до конца войны и после, до начала 50-х, они были вместе, не расставаясь надолго – вплоть до 52-го, до кампании с космополитами, о чём я уже упоминал в начале этих записок.
(продолжение)